Тронина Татьяна Михайловна. Небесные очи

   Аля несколько минут еще лежала в постели, раздавленная мрачными мыслями, но потом все-таки заставила себя подняться.
   В доме было тихо. Даже бабушка куда-то «усвистала» (ее собственное выражение). Наверное, к своей подруге Анфисе Тимофеевне.
   Аля умылась, оделась и вышла из дома. Оставаться одной в квартире было невыносимо. Надо было идти, что-то делать, двигаться, двигаться... И Аля пошла – куда глаза глядят.
   Весь проспект был запружен людьми. Толпа двигалась в двух направлениях – на запад шли воинские части и отряды народного ополчения, в обратную сторону – беженцы.
   К беженцам Аля привыкла – они появились в городе давно, с первых дней войны. Шли издалека, от границы.
   Потом появились беженцы из пригородов – колпинцы, детскосельцы... Не по-городскому загорелые, не по-городскому одетые... Пыльные, грязные, злые. С сумками, тележками, плачущими детьми и мрачными старухами, которые едва передвигали от усталости ноги.
   Сейчас же шли те, кто жил на окраине Ленинграда.
   – Фашист проклятый! Будь ты проклят, проклят, проклят во веки веков...
   – Мамаша, да тише вы, и так сердце не на месте... – донеслось до Али.
   Лавируя среди людей, она упорно двигалась вперед. Уши невольно ловили обрывки фраз.
   – ...они уже Шлиссельбург захватили, слышали?...
   – Ничего, Ленинград выстоит!
   – У меня два брата в ополчении.
   – У меня муж.
   – У меня тоже муж.
   – У меня муж и сын. Я к Ксении^[1] недавно ходила, записочку оставила... – это уже негромко, почти шепотом. – Помоги, написала, нам, святая! Чтобы муж и сыночек живы остались...
   – Нельзя так! Чтобы двое сразу... Так не бывает, так не будет, – упрямо забубнил кто-то в ответ. – Больно жирно, мамаша.
   – Ну пусть хоть сын... Хоть он один! – со страстным отчаянием воскликнул женский голос. – Сыночка мой, единственный!..
   Очень много говорили о диверсантах.
   – Их немец специально к нам засылает...
   – Наших вербуют.
   – Бывают же такие сволочи!
   – Ага, еще как бывают... Для таких Родины нет. Они фашистам показывают, где у нас всякие важные объекты находятся.
   – Да как, как показывают?!
   – А очень просто. Ракеты пускают!
   Аля наконец выбралась из толпы, свернув в тихую улочку. Долго шла между старинными, нависающими над головой домами.
   В подворотне залаяла собака. Аля испугалась и снова свернула. Теперь она не знала, где находится, и шла наугад. Болели ноги, и было довольно жарко – «бабье лето» как-никак.
   В пыльном маленьком сквере села на лавочку, спрятавшуюся под кустами боярышника. Было очень тихо – словно повымерли все.
   А потом Аля услышала чьи-то шаги. Она повернула голову, и увидела молодого мужчину в сером костюме и теннисных туфлях.
   Мужчина был коротко стрижен, бледен, и даже довольно симпатичен – невольно отметила Аля. Отметила, и тут же принялась мысленно ругать себя – за легкомысленность, за глупость, за несерьезность. В такое время думать о подобных пустяках!
   – Девушка, который час, не знаете?
   – У меня нет часов, – сурово ответила Аля и отвернулась.
   К ней еще никто и никогда не обращался так – «девушка». «Может, я повзрослела уже? – испугалась и одновременно обрадовалась Аля. – Надо же – девушка...»
   Про себя Аля знала, она – хорошенькая. Ей это определение казалось старорежимным – тем более что слово это в ее адрес произнесла однажды Анфиса Тимофеевна.
   Эта самая Анфиса Тимофеевна вместе с бабушкой когда-то учились в Смольном. То есть тогда – в институте благородных девиц. Учили их всяким ненужным глупостям – как танцевать, как делать реверансы, и еще тому, что девушка обязана быть хорошенькой. Хорошенькая девушка. Противно и... приятно. У нее, у Али, была тонкая талия, строгое лицо, темно-зеленые глаза, косы каштанового цвета – не до пояса, но все же...
   «Какая она хорошенькая?! – помнится, возмутилась тогда бабушка, услышав комплимент ее внучке. – Вот я – действительно была хорошенькой! Ко мне сам барон Вревский сватался, да маменька моя, дура, отказала ему!»
   «Ляля, Ляля, тише! – замахала руками на бабушку Анфиса Тимофеевна. – Не дай бог услышит кто! Посадят же... Не те времена нынче, чтобы о баронах распространяться!»
   – Девушка... вас как зовут? – негромко спросил мужчина.
   Аля вздрогнула – оказывается, тот и не думал уходить.
   – А вам зачем?
   – Ну как... – пожал тот плечами. – Можно с вами рядом присесть? Ноги прямо гудят...
   – Садитесь, коли надо, – ответила Аля. И, подумав, ехидно добавила: – У нас частной собственности нет!
   Мужчина сел, потер колени.
   – Весь день пороги обиваю. Не берут, и все!
   – Куда не берут?
   – На фронт, куда же еще...
   – А-а... – неопределенно протянула Аля. Потом все-таки не выдержала: – А почему не берут?
   – Легкие у меня не в порядке. А еще я медицинский закончил в этом году. Говорят – в госпитале работай!
   – А вы на фронт хотите?
   – Кто не хочет... Только трусы дома отсиживаются.
   – Я в августе под Ленинградом окопы рыла, – с гордостью призналась Аля. – На «оборонке» была то есть... До сих пор на ладонях мозоли – вот, полюбуйтесь! Меня, кстати, Алей зовут.
   – Ничего, Аля, заживут ваши мозоли! – улыбнулся мужчина. – Это я вам как медик говорю. Меня, кстати, зовут Артуром.
   – А по отчеству?
   – Ну, не такой уж я старик, чтобы ко мне по отчеству обращаться...
   У него были глаза какого-то странного, рыжевато-желтого цвета («точно у рыси!» – удивилась Аля) и хоть и хорошие, но какие-то мелковатые зубы. Она никак не могла понять – нравится ей этот человек или нет. Обычно это происходило в первые минуты знакомства, но сейчас все было не так. Может быть, потому, что Артур был старше? Или смущало то, что его на фронт не брали? «Но он же не виноват, что у него легкие больные!»
   – А сколько вам лет? – задиристо спросила Аля.
   – Двадцать четыре. Что, много?
   – Много.
   – Так много, что даже адрес свой не дадите? – снова улыбнулся мужчина.
   – Зачем вам мой адрес? – старательно нахмурилась Аля, хотя самой было приятно, что такой взрослый мужчина проявляет к ней интерес.
   – Может, в гости как-нибудь загляну.
   Аля заколебалась. Давать ему адрес или нет? А что бабушка скажет, и соседи тоже? И вообще, стыдно кокетничать в такое время...
   Но ответить Аля не успела – завыл сигнал тревоги. Она еще не успела к ним привыкнуть – от страха сердце ушло в пятки.
   – Все в бомбоубежище! – выскочила из подворотни женщина с красной повязкой на руке – дежурная. – Ну, чего расселись?!. Сюда давайте, за угол!
   Потом дежурная увидела двух мальчишек в конце сквера, и побежала к ним:
   – Ребята, немедленно в укрытие! Что, жизнь не дорога?...
   Аля вскочила, намереваясь бежать в бомбоубежище, но тут с изумлением обнаружила, что ее новый знакомый, Артур, направляется совсем в другую сторону. «Куда же он? Не понял, в какую сторону идти?» – мелькнуло у Али в голове.
   И она повернула назад – за Артуром.
   – Граждане, все в укрытие! – орала сзади дежурная. – Кому сказала!..
   Артур бежал, не оглядываясь. Аля – за ним. Высоко в небе загудели вражеские самолеты, потом по ним захлопали наши зенитки. Задрожала земля от взрывов.
   Было невыносимо страшно, но Аля, невольно пригибаясь, и прикрывая голову руками, короткими перебежками мчалась за Артуром. Может, человек от неожиданности голову потерял – ну как такого бросить на произвол судьбы?! Помочь же надо!
   Потом Аля заметила, что Артур не выглядит испуганным и потерявшим от неожиданности голову человеком. Он явно и целенаправленно куда-то торопился.
   «Может, у него дома кто остался? Мама или бабушка тоже, например? Или младший братик?»
   Аля теперь уже вполне осознанно стремилась догнать Артура. Но тот рвался вперед, не оглядываясь. Подскочил к арке старого дома – уже давно предназначенного под снос. «А там-то ему что понадобилось?» – во второй раз изумилась Аля. Версия о старой бабушке и младшем братике провалилась.
   Артур оглянулся – Аля невольно спряталась за угол дома. Потом, когда снова выглянула из-за угла, обнаружила, что Артур уже исчез.
   Идти в арку заброшенного дома, в пустой, замкнутый со всех сторон дворик-колодец, ей что-то расхотелось.
   Ругая себя почем зря (надо было сразу в укрытие бежать, а не догонять какого-то психа!), Аля стояла возле обшарпанной кирпичной стены, и дрожала.
   А потом вдруг подняла голову и увидела, что с крыши старого дома, откуда-то из смотрового окна, летят в небо дугой зеленые огоньки.
   «Что это?» – еще больше перепугалась Аля. Если в доме никого не было, кроме ее нового знакомого... То это его рук дело? И какой смысл в этих зеленых огоньках, летящих в одном направлении, словно пунктирная линия?..
   Некоторое время Аля стояла и смотрела, а потом бросилась по переулкам назад, к убежищу. Долго плутала, теряя голову от страха и близких разрывов бомб, пока чья-то рука не схватила ее за шиворот.
   – Ну, чего, смерти захотела? Дура!
   Это была та самая дежурная. Она втащила Алю в подвал.
   В полутемном бомбоубежище на длинных скамьях сидели молчаливые люди, опустив головы. Даже дети не плакали. Аля села на свободное место, тоже почти уткнула голову в колени. Ей было жутко, и кроме того, не давала покоя мысль об Артуре. Что он делал в старом доме, он ли, или кто другой, пускал зеленые огоньки? И, главное, зачем? Стоит ли рассказать обо всем этом? А что, если Артур выполнял какое-то важное задание, а она провалит его, выдав, можно сказать, государственную тайну?...
   Пока Аля думала, в отдалении грохотали разрывы бомб. С потолка сыпалась известка.
   Через некоторое время раздался сигнал отбоя. Молчаливые люди медленно потянулись из подвала наверх, в город. Аля вышла последней и ахнула – в небо поднимались столбы черного и белого пламени. И пахло как-то странно. В городе что-то горело, и горело основательно.
   Прибежал старик в потертом плаще.
   – Слышали? – возбужденно жестикулируя, обратился он к людям. – Бадаевские склады только что разбомбили!
   – Склады?
   – Ну да... Пожарных там – тьма, но разве потушить! Горит и горит, горит и горит... Крупа, чай, кофе, мука, сахар!!!
   На Бадаевских складах были основные запасы продовольствия окруженного почти со всех сторон врагами Ленинграда.
   И только тогда Аля сообразила – зеленые огоньки летели именно в том направлении. В направлении Бадаевских складов. Они словно указывали фашистам самое уязвимое место города.
   Зеленые огни – это и есть те самые сигнальные ракеты, о которых она слышала.
   Было восьмое сентября 1941 года.

* * *

   ...Только через неделю (раньше не получилось, Бородин был под завязку занят, да и сейчас Лиза с трудом вымолила для своей подруги Саши десять минут) состоялся визит в клинику пластической хирургии.
   Лиза подвезла подругу на собственном авто (настоящий «Мерседес», хоть и двадцатилетней давности).
   – Желаю удачи!
   – Ты не пойдешь со мной? – удивилась Саша.
   – Нет. Не буду мешать. И ты уж, пожалуйста, Сашка, произведи на Виктора Викторовича впечатление...
   Внутри клиники было красиво, как в раю. Стеклянная лестница, цветные витражи на окнах, люстра до полу, снежной чистоты кожаные белые диваны...
   На ресепшене с ее слов заполнили карту.
   – Вы к Бородину? Прошу... – медсестра с внешностью модели повела за собой Сашу по коридору, больше напоминающему картинную галерею. Навстречу, напевая и засунув руки в карманы штанов, шел заслуженный деятель шоу-бизнеса.
   – Здрассте... – машинально пробормотала Саша.
   Шоу-деятель ничего не ответил, прошел мимо.
   – Вот сюда, заходите... – медсестра впустила Сашу в кабинет и закрыла за ней дверь.
   «Ну вот, сейчас меня, наверное, обдерут как липку. Хоть Буракова и обещала оплатить счет, но...» Она не успела додумать.
   – Добрый день! – из-за стола поднялся мужчина в белом халате. – Ну, что там у нас?
   – Вот, ожог... – пробормотала Саша.
   – Снимите повязку... Ой, какая некрасивая повязка! Кто же вам ее накладывал? – доброжелательно гудел Бородин.
   – Заведующая аптекой. Она, между прочим, фармацевтический институт закончила...
   – Очень хорошо, что закончила, – повторил Бородин, осторожно отлепляя пластырь от Сашиного лица. – Заведующая аптекой, значит?
   Он, видимо, во время процедур привык говорить – что угодно, не думая – чтобы голосом успокоить своих пациентов.
   – Ой!
   – Ничего-ничего... На века было приклеено! – Бородин засмеялся, и Саша увидела его ровные, белые, очень красивые зубы.
   Он был очень хорош. Очень. Немолод, но его возраст очаровывал. Шон Коннери, Ален Делон, Бельмондо – не в самых своих последних фильмах, где они уже значительно одряхлели, а чуть раньше – когда полуседые мачо лихо скакали через препятствия, играя еще рельефной мускулатурой... Вот с кем можно было сравнить Виктора Викторовича Бородина – с известным актером в зените своей славы. Наверное, дамы бальзаковского возраста его обожали. Молоденькие, особенно из тех, кто жаждал любви покровительственной, отцовской – теряли голову напрочь и таяли, таяли, таяли...
   Интеллигентное живое лицо с сеточкой мелких морщин – когда улыбался; карие глаза, в которых светилось лукавство; темные, наполовину седые волосы, крепкая фигура... Не атлет, но и не доходяга, явно занимается спортом. Не стар, но и не молод – лет пятьдесят, пятьдесят пять на вид. Опыт и сила.
   Воплощение гармонии. Золотой середины.
   И плюс ко всему – не банальный бизнесмен, не скучный финансист, не всем надоевший политик, а человек благородной профессии. Врач, хирург, пусть и пластический...
   Так вот он какой, Виктор Викторович Бородин. И за ним, наверное, шлейфом тянется поток благодарных поклонниц...
   Глядя ему прямо в глаза и чувствуя прикосновение пальцев на лице, Саша поняла: Виктор Викторович – не про ее честь. Он слишком хорош, чтобы влюбиться именно в нее, в Сашу – такую, как она есть. Слишком простецкую. В джинсах и сандалиях, с минимумом косметики и ненакрашенными ногтями (и не потому не красилась, что и без макияжа выглядела безупречно, а потому, что было наплевать). «Да ему, наверное, женщины сами на шею вешаются! Отдаются, забыв обо всем – вот прямо здесь, в этом самом кресле... И пациентки, и медсестры – все!»
   – Откуда ожог?
   – Пожар тушила, – честно призналась Саша. Теперь, когда она поняла, что роман с Бородиным ей светить никак не может, она почувствовала себя значительно легче. И свободней.
   – Удалось?
   – Да. Девчонки... то есть коллеги – на обед свалили, а я не обедаю...
   – Почему?
   – Не знаю... Могу только завтракать и ужинать. Организм такой. Ну, вот и пришлось мне одной огонь тушить...
   – Молодчина! – совершенно искренне произнес Бородин. Снова пробежал кончиками пальцев по ее лицу. – Так, и чего нас теперь смущает?
   – Что шрам от ожога останется, вот что, – улыбнулась Саша. Она теперь была просто пациенткой, а этот человек – доктором. – Мы сразу после пожара поехали в травмпункт (но там такая очередь!), а потом в одну клинику, и там мне сказали... – Саша пустилась в подробное повествование о своих злоключениях.
   – Ерунду тебе сказали. Денег слупить хотели, – Бородин, недослушав, снова сел за стол, стал писать что-то в карту.
   – Да? Я почему-то так и подумала...
   – Ожог пустяковый, почти зажил, еще чуть-чуть – и вообще следа не останется.
   – И шрама не будет?
   – И шрама не будет, – доброжелательно кивнул Бородин. – Можно было вообще повязку не накладывать – быстрее бы зажило, а так ранка подмокла чуть... Чем тебе твоя заведующая ожог мазала? – Саша назвала мазь. – В общем не совсем то, ну да ладно... Поверти-ка головой!
   Сидя в кресле напротив доктора, Саша добросовестно стала поворачивать голову в разные стороны. Виктор Викторович внимательно, очень цепко смотрел на нее.
   Смотрел и смотрел. Смотрел и смотрел... Скоро у Саши даже голова закружилась.
   – Еще? – засмеялась она.
   – Все, хватит... – кивнул он. Потом потер лоб и снова сунулся в карту. – А тебе, Александра, уже столько лет! Я бы не подумал... Выглядишь гораздо моложе. А врача моей специальности, поверь, сложно обмануть.
   Он принялся что-то писать в карте.
   – Все говорят! – обрадовалась Саша. – Но это потому, что я не сильно крашусь и одеваюсь по-молодежному. А на самом деле я дама бальзаковского возраста и уже два раза замужем была. Сходила бы и в третий, но не за кого...
   Она болтала, не думая – как болтала бы с Лизой Акуловой, например.
   – Ну-ну, до бальзаковского тебе еще далеко!
   – А сколько я вам должна? – с простодушным любопытством спросила она.
   – Нисколько.
   – Что, правда? – поразилась она.
   – Правда, Александра Филипповна... э-э... – он вгляделся в записи. – Севостьянова ты, да?
   – Нет, Силантьева. Там неразборчиво написано. Я – Силантьева.
   – Фамилия мужа?
   – Нет. Почему-то все спрашивают... Я никогда не меняла фамилии. Как родилась Силантьевой, так ей осталась.
   – Понятно... – Бородин устало потер лицо ладонями. Замер на мгновение, потом опустил руки вниз, и снова пристально посмотрел на Сашу.
   – Что? – испугалась она. «Сейчас скажет, что ошибся, и шрам теперь у меня на всю жизнь останется!»
   – Ты, Саша Силантьева, очень симпатичная девушка. Очень симпатичная молодая женщина, – медленно произнес Бородин. – Я таких не встречал. Вернее, как-то встретил один раз, но больше не удалось...
   – То есть? – растерялась она.
   – Так, не слушай старого дурака...
   – Вы не старый, – тихо произнесла Саша. – И совсем не дурак.
   Что-то неуловимо поменялось в его лице, отчего Саше вновь стало не по себе – как в первые мгновения их встречи. Он вновь был мужчиной, она – женщиной.
   – Откуда ты знаешь, Саша Силантьева?
   – Знаю, и все.
   – Много ты знаешь...
   Этот разговор уже решительно не напоминал беседу доктора и пациентки. Но в нем не было и той будоражащей интриги, той игры, того отважного кокетства – которые возникают в первые минуты знакомства... Как-то странно все было!
   Сердце у Саши забилось – почти как тогда, во время пожара.
   – Ты говоришь, не замужем? И нет никого?
   – Никого. А почему вы спрашиваете? Решили этику нарушить, врачебную? – нахально спросила она.
   Она имела в виду известное всем правило – никаких личных отношений, никаких романов между доктором и пациенткой. Бородин сразу понял, о чем говорит Саша.
   – Может быть. А ты – против?
   Он спрашивал напрямую. Он спрашивал прямо в лоб. И Саше надо было ответить только «да» или только «нет». Но она выбрала третий путь:
   – Не знаю.
   – Тебя что-то смущает?
   – Да.
   – Что? Только честно...
   – Я всегда говорю честно.
   – Ну и говори.
   – Я не верю, что такой мужчина как вы, мог заинтересоваться такой серой мышкой, как я.
   – Во-первых, ты не серая мышка. Во-вторых, такой мужчина, как я, если и мог кем-то заинтересоваться, то только такой женщиной, как ты. – Он сделал небольшую паузу. – Объясняю, тоже честно – я уже давно не видел нормальных – и в физическом, и в психическом отношении – женщин. И пусть меня разорвут на части мои пациентки!
   Саша улыбнулась.
   – Что скажешь, Саша Силантьева?
   Секунду Саша колебалась. Роман между ней и этим прекрасным мужчиной... Об этом можно было только мечтать!
   – Нет, – сказала она, вставая. И ругая себя почем зря. Но почему-то не могла, не могла она сказать «да»! – До свидания, Виктор Викторович, спасибо...
   Саша вышла из кабинета.
   Только что она отвергла мужчину, который ей понравился. Настоящего мужчину – ведь именно о таком она мечтала, не так ли?..
   От волнения Саша запуталась в лабиринте переходов, направилась совсем в другую сторону. Натолкнулась на стайку красоток, которые сидели вокруг кабинета с табличкой «Флеболог» и страстно обсуждали венозные «звездочки», а равно и те способы, которые помогли бы им от этих «звездочек» избавиться.
   Машинально Саша посмотрела на обнаженные ноги красоток – стройные, очень длинные, абсолютно гладкие. «Это у них-то – вены не в порядке?!»
   Далее мимо Саши продефилировала невероятной, фантастической красоты женщина, от которой пахло какими-то дивными духами... То, как была одета эта женщина, с каким вкусом были уложены ее волосы, как лежали тени на веках и прочая – Саша, как стилист, смогла полностью оценить. Беллиссима...
   «Неужели и эта решила в себе что-то изменить? А может, уже поменяла, как и певица Шер, например...»
   Были еще мужчины и женщины – не менее успешные и дорогие. Но был и какой-то несчастный с забинтованным лицом, и девочка, у которой одна нога была короче другой...
   Найдя, наконец, коридор, который вел к выходу, Саша поняла, почему Виктор Викторович Бородин положил на нее глаз.
   Она не была его пациенткой (шрам – ерунда, кроме шрама Сашу и не волновало ничего!). Она была такой, как есть. Без прикрас и ухищрений. В ней не было никаких физических изъянов, которые действительно следовало бы устранить. А если и были, то они составляли индивидуальность Саши.
   «Он, наверное, всех насквозь видит... Без косметики и одежды. Видит все складки и неровности. Видит, как все сделано или недоделано...»
   Саша остановилась перед большим зеркалом у выхода и посмотрела на себя новыми глазами. «И чего я себя серой мышкой назвала... Красивая же!»
   Она себя поедом теперь ела – за то, что отвергла Бородина. Такого мужчину! Можно сказать, свою мечту...
   Но исправить что-либо было уже нельзя.
   На стоянке ее в машине ждала Лиза.
   – Садись... Как? Вылечил? Ты ему понравилась? Ох, вот что значит – золотые руки! – Лица вцепилась Саше в плечи и принялась ее вертеть. – Ты как новенькая! Только розовый отпечаток остался – вот здесь, на скуле, но ничего, запудрить – и ни следа! Сколько взял?
   – Ничего он со мной не делал и денег тоже не взял, – принялась терпеливо объяснять Саша. – Только повязку снял, и все. И что значит – «понравилась»?... Он же доктор!
   – Холостой доктор!
   – Ну и что? И пожалуйста, отстань от меня со своим Бородиным... Шрама не будет – и на том спасибо.
   – А-а, а кто ныл, что нормальных мужчин не осталось? – злорадно напомнила Лиза. – Тут тебе нормального мужика чуть ли не на блюдечке предлагают, а ты нос воротишь!..
   – Отстань. Лучше отвези меня домой.
   – Ла-адно... – долго дуться Лиза не могла. – Слушай, мне техосмотр скоро надо делать.
   – Что? – Саша была погружена в мысли о Бородине.
   – Я говорю – техосмотр нужен! – Лиза слегка стукнула кулаком по рулю. – У тебя знакомые есть?
   – Нет.
   – Никого?
   – Никого.
   – Слушай, а твой Макс вроде тоже на колесах! – озарило Лизу. – А он-то как техосмотр проходит?
   – Откуда я знаю!
   – Ты позвони, узнай.
   – Вот еще...
   – Ради меня, Сашка!
   – Я попробую с ним связаться. Хотя ничего не обещаю! – торопливо добавила Саша.
   ...Дома Саша принялась разбирать старые записные книжки в поисках телефона Макса.
   Макс, он же Максим Олегович Таланкин, он же первый Сашин муж, работал в какой-то строительной фирме. Был груб и неадекватен. Горьким пьяницей или, что хуже – алкоголиком – никогда не являлся.
   Но – могнапиться.
   Редко, но метко. Чего стоит последний раз (по крайней мере тот, о котором Саша была осведомлена) – надрался, сел за руль, стал таранить бетонное ограждение. Еле спасли – жизнь Максима висела на ниточке.
   Он был без сознания. На каком-то клочке бумаги был записан Сашин телефон – ей позвонили из Склифосовского.
   Она примчалась, хоть была в то время уже женой Тимоши. В реанимации лежал Макс – весь в трубочках, с подключенными приборами, в облачке алкогольных паров (а ведь второй день после аварии!).
   – Свинья... – с отвращением сказала Саша.
   – Ты о своем новом? – пожевав бескровными губами, булькнул Максим.
   – Ты– свинья! Зачем пил – это твое дело, но зачем пьяным за руль сел?...
   – Ты мне не жена больше! – булькнул Макс. – И нечего мне тут... проповеди всякие...
   – Идиот! – Сашу буквально затрясло – так она его ненавидела.
   – А ты сука...
   Саша замахнулась, но медсестра вовремя вывела ее из палаты.
   Вот и поговорили.
   Нет, они еще несколько раз встречались, по каким-то там поводам матримониального характера. Макс долго лежал в больнице, одну ногу ему едва не оттяпали. Затем ходил в каких-то страшных железяках, называемых «аппарат Илизарова». Потом – на костыле. Потом с тростью.
   Его походка одно время была очень характерной: нормальный шаг – глухой стук костыля. Нормальный шаг – стук костыля... С тех самых пор Саша его и называла за глаза – Костыль-Нога. Макс – Костыль-Нога...
   В глубине шкафа Саше в руки попался альбом с фотографиями.
   Она даже открывать его не стала.
   Фотографии мамы, тети Зои, ее собственные детские фотографии. Нет, эта часть прошлого тоже закрыта!
   А это что? Записная книжка... Таланкин М.О. Интересно, сменился ли у него номер?
   Саша сняла телефонную трубку. «Только ради Лизки!»
   Долго никто не подходил. «Пьет, что ли?» Потом в трубке раздался смурной, грубый голос:
   – Алё... Алё, я вас слушаю!
   – Максим, привет.
   – Ты, что ль? Подруга дней моих суровых...
   – Я, – кротко ответила Саша, свято помня о Лизе, которая столько для нее сделала.
   – Сколько лет, сколько зим! – зашипело, запыхтело в трубке, словно кто-то пытался завести антикварный патефон – это Макс смеялся.