Тронина Татьяна Михайловна. Серебряные слезы

   Большинство юношей, конечно, сохраняли довольно скептический вид, давая понять, что не пристало мужчине рыдать над любовной лирикой. Один, например, парнишка с пирсингом в ушах и носу, сидевший в последнем ряду, играл на своем сотовом, подозреваю, в какой-нибудь дурацкий «тетрис», другой, на него похожий, листал журнал... Но это были мелочи. Первые два ряда слушали, открыв рот. Особенно девушки. Одна даже строчила в тетрадке с фантастической скоростью – судя по всему, записывала за мной стихотворение Иннокентия Анненского.
   Звонок, как всегда, прозвенел некстати – на лицах многих отразилось некоторое разочарование – они готовы были еще слушать.
   Ко мне подскочила девчонка с первой парты:
   – Елизавета Аркадьевна, вы будете темы курсовых раздавать? Если да, то у меня к вам вопрос...
   – Господи, милочка, семестр только начался... Не слишком ли рано?
   – Нет, не рано. Дайте библиографический материал по следующим темам...
   Она задавала мне вопросы довольно долго, пока в аудиторию не вошла Аглая.
   – Лиза, ты освободилась?
   – Теперь да, – сказала я, когда дотошная студентка упорхнула.
   Аглая окинула взглядом пустую аудиторию и закрыла за собой дверь.
   – А теперь признавайся, что происходит. Ты думаешь, я слепая? Вот уже несколько дней ты ходишь сама не своя, как будто у тебя кто-то умер...
   – Да что ты, никто не умер!
   Я стояла за кафедрой и складывала бумаги в папку. За распахнутыми окнами шумели машины, переговаривались, смеялись студенты в сквере – только что закончилась последняя лекция.
   – А что с твоей научной работой? Викентий говорил, что дал тебе какой-то адрес...
   – Да, я туда ездила дней десять назад. Рукописи, письма... Очень интересный материал. – Я замялась – рассказать ей или нет? Все-таки мы с ней не настолько были близкие подруги. А язык мой сам решил за меня: – И там со мной приключилась интересная история. Мне кажется, я влюбилась. Одной звезды я повторяю имя...
   – Та-ак... – выдохнула Аглая. Потом села на стол прямо передо мной и заерзала, устраиваясь поудобнее. – Кто он?
   – Да неважно... Ничего не важно. Мы, наверное, больше никогда не встретимся. – Я постаралась улыбнуться, но у меня не очень получилось. – Было бы глупо, если бы из-за одной ночи, проведенной вместе, я строила какие-то невероятные прогнозы...
   Ну вот, сама не заметила, как проговорилась! Глаза Аглаи за толстыми стеклами очков стали совсем огромными.
   – Ты провела с ним ночь? Приехала – и сразу же отдалась?
   – Такое впечатление, будто ты преподаешь не грамматику, а сексопатологию...
   Делать нечего – пришлось ей все рассказать.
   – Так ты думаешь, это любовь? – После моего рассказа задумалась она, посасывая дужку очков. – Нет, дорогая, все гораздо прозаичнее. И объясняется просто – ты уже целый год одна и потому от безысходности бросилась на первого встречного, а он оказался человеком с сомнительной репутацией... Ты сказала, он в кафе поет?
   – В клубе или ресторане...
   – Какая разница, хрен редьки не слаще – в злачном месте, короче... И не имеет никакого значения, что он правнук какого-то там писателя, одно другому не мешает! Я тебе признаюсь – еще до знакомства с Леонидом Ивановичем в моей жизни был такой случай...
   – Ты будешь рассказывать мне историю пятнадцатилетней давности?
   – Да, а что? Я все очень хорошо помню, как будто это было вчера...
   – Аглаша, чужой опыт бесполезен, каждый раз история повторяется по-новому! Ты меня спросила, отчего я не в себе, я тебе ответила – я влюбилась.
   – Кажется, влюбилась, – поправила она многозначительно. – Ты сказала – «кажется»! Как его зовут?
   – Александр.
   – А выглядит он как? Нет, ты не думай, это не праздное любопытство, я пытаюсь составить для себя его психологический портрет...
   Я по возможности подробно описала внешность Саши.
   – Как будто я его видела... – задумчиво произнесла Аглая, уже не посасывая, а буквально вгрызаясь зубами в дужку очков. – Ей-богу, ты так хорошо его описала, что...
   – Да где ты его могла видеть! – с досадой воскликнула я. – Что ты придумываешь...
   – Тут и видела! – вдруг воскликнула Аглая. – Даже не один раз. Он стоял за оградой, перед сквером, и смотрел на наши окна.
   – Что ты придумываешь! – с отчаянием повторила я.
   – Ничего я не придумываю! – возмутилась она. – Вон, выгляни в окно – он и сейчас там стоит. Смотри-смотри, как раз за памятником.
   Аглая надела очки и указующим перстом обозначила направление, куда надо глядеть. Я глянула и... уронила папку, бумаги рассыпались по полу. Это было странно, смешно, невероятно – но за бронзовым памятником Гоголю, который стоял в скверике нашего института, стоял Саша. В своем черном костюме, с безукоризненной прической. Было довольно далеко, но я сразу же его узнала.
   – Да, это он! – с удивлением прошептала я. – Ты представляешь, он меня нашел каким-то образом...
   – Вот, а ты мне не верила... – удовлетворенно запыхтела Аглая, собирая с пола мои бумаги. – Я же тебе говорила!.. Я его второй раз тут вижу. Только чего он, дурак, не догадался зайти на кафедру и спросить о тебе?
   – Ну, наверное, стеснялся...
   – Стеснялся! Что это за мужчина, который стесняется... Тоже мне – «одной звезды я повторяю имя...»! Хороша звезда...
   – А тебе он тоже показался симпатичным? Знаешь, я, пожалуй, пойду... и подойду к нему...
   – Иди уж, – буркнула Аглая.
   Я схватила папку и побежала, едва не сбив с ног Милорадова, преподавателя английского, важно шествовавшего по коридору.
   – Осторожнее! Совсем озверели!.. – рявкнул он, решив, что на него налетел кто-то из студентов. Но увидел меня, и тон его сменился на удивленный: – Ах, это вы, Елизавета Аркадьевна!..
   Я пробралась сквозь гудящую толпу студентов, которая толпилась в сквере, и выскочила в ворота.
   – До свидания, Елизавета Аркадьевна! – крикнул мне в спину кто-то, кажется, Ковальчук.
   – До свиданья... – машинально отозвалась я.
   За ажурной старинной оградой ходил туда-сюда Саша – как будто встревоженный и недовольный.
   – Саша, вы? – на этот раз улыбка вырвалась у меня сама собой.
   – Господи, Лиза... – Он бросился ко мне, схватил за руки. – Я уж думал, что никогда не найду вас! Только почему же мы на «вы»...
   – Ах, я и забыла, что ты честный человек... Нет, правда, Саша, как ты меня нашел?
   – Ты же сказала маме, где работаешь, а в Москве не так уж много филологических институтов. Я приезжал сюда несколько раз... Ты так неожиданно сбежала тогда, не оставила ни адреса, ни телефона!
   – Что-то случилось?
   – Случилось, – сказал Саша. Он так это сказал, что сразу стало ясно, что это «случилось» касается только меня.
   – Елизавета Аркадьевна... – раздалось за моей спиной.
   – Что? – оглянулась я. Сквозь ограду просунул голову Ковальчук и смотрел на меня своими круглыми, абсолютно непроницаемыми небесно-синими глазами. – Что вам, Ковальчук?
   Он подумал немного, словно не зная, что сказать, но потом все-таки сказал, кивнув на Сашу:
   – А это кто? Он вам кто?
   – Господи, какой дурак... – засмеялась я. – Саша, отойдем.
   Мы отошли к дороге, и я пояснила:
   – Это студент. Лекции только что закончились... Некоторые ребята ужасные раздолбаи и балбесы, но в общем-то они очень славные.
   – Понятно, – кивнул Саша. – Кстати, ты не выглядишь их преподавательницей. Ты даже моложе их смотришься.
   – Ну, спасибо... Так что же случилось?
   – Нестерпимое желание увидеть тебя. Я проснулся утром, зашел в твою комнату и увидел, что тебя нет. Только записка...
   – Глупая записка, прости меня.
   – Мама подумала, что я с ума сошел, потому что я сразу же бросился искать тебя, едва выпытав у нее подробности вашего разговора... Я даже накричал на нее.
   – Бедная Нина Ивановна!
   – Ничего, мы с ней уже помирились. Но я и правда до вот этого самого момента, то есть до тех пор, пока не увидел тебя сейчас, был действительно не в себе. Слава богу, ты нашлась. – Он не сдержался и обнял меня.
   Я украдкой поглядела в сторону ограды – из-за нее на нас смотрели несколько пар любопытных глаз. Черт возьми, студенты мои, кажется, думают, что только у них может быть личная жизнь!
   – Что же мы будем делать? – спросила я.
   – Что хочешь, я сегодня свободен. Пойдем куда-нибудь?
   – Хорошо, – согласилась я. – Только ни в какое кафе я не хочу, пойдем в какой-нибудь парк. Сегодня хорошая погода, солнышко...
   – Это потому, что я нашел тебя... Только не пойдем, а поедем. Я на машине.
   – Ах да...
   Сейчас я посмотрела на автомобиль Саши внимательнее. Вишневого цвета иномарка смотрелась весьма представительно, о чем я не замедлила ему сообщить.
   – Ну что ты! – засмеялся он. – Ей пятнадцать лет. Правда, еще очень крепкая старушка.
   – Надо же, пятнадцать лет! Сегодня мне хотели рассказать историю именно с таким сроком давности...
   – А что за история? – с любопытством спросил он, открывая мне дверцу.
   – Не знаю... Я не стала слушать. Завтра спрошу у Аглаи. Аглая – моя коллега и приятельница, которая собиралась ее рассказать...
   Мы сели и поехали. Куда – мне было совершенно неважно. В том состоянии, в какое я впала при виде Саши, я была, кажется, готова любоваться даже трубами какой-нибудь электростанции. Саша нашел меня! Наверное, я действительно дура – раз так влюбилась, то могла оставить хотя бы телефон... Ах, зачем возвращаться к прошлому – тем приятнее было Сашино сегодняшнее появление.
   Возле одного из светофоров образовалась небольшая пробка. Мы остановились, Саша положил голову на сложенные на руле руки и посмотрел на меня.
   – Мне казалось, что я тебя не узнаю, когда увижу, – вдруг сказал он. – Так бывает, когда долго кого-то не видишь, да? А теперь вижу, что ты еще лучше, чем я себе представлял. Ты красивая. Нет, ты даже не просто красивая, ты...
   – Какая? – засмеялась я. – Ну, скажи!
   – Прекрасная. Ты красивая, и ты прекрасная. Чувствуешь оттенки?
   – Чувствую... Только нам уже сигналят сзади!
   Мы поехали дальше. Мимо мелькали дома, витрины, рекламные вывески. Когда-то давно, в прошлой жизни, меня тоже катали так. И тоже на иномарке, правда, более новой. Хотя при чем тут марка машины и год ее выпуска?
   – О чем ты думаешь?
   – Так, ни о чем... Хотела тебя спросить – не слишком ли много комплиментов за единицу времени?
   Он быстро взглянул на меня и твердо ответил:
   – Нет.
   Мы подъехали к парку Победы.
   – Как тебе это место? Если хочешь, то можно в какой-нибудь другой парк поехать...
   – Нет-нет! Очень хорошее место. Здесь много фонтанов, а я люблю фонтаны. Правда, на них лучше смотреть ночью, когда темно и горит подсветка...
   – До темноты не так уж и долго... – посмотрел он на часы.
   Мы оставили машину на стоянке и побрели по длинной аллее. Мимо со свистом проезжали роллеры.
   – Какая-то дорога странная, – пробормотал Саша, глядя себе под ноги. – Что это здесь нарисовано? Колечки, цветочки...
   – Я знаю что: по этой самой аллее бродят молодожены...
   – Бродят! Ты сказала – бродят...
   – Ну да, не кросс же они тут бегают...
   С ним было легко и весело. «Да, влюбилась, – сказала я себе. – Я точно влюбилась, без всякого там «кажется»... И мы идем по аллее молодоженов, что само по себе очень символично. А вдруг именно Саша станет моим мужем?»
   И я посмотрела на своего спутника совсем другими глазами.
   – Ты тоже об этом подумала? – спросил он вдруг.
   – О чем? – Я решила не рассказывать ему о той мысли, которая только что мелькнула у меня в голове. Я, конечно, не ханжа, но мы и так слишком форсировали события.
   – Нет, сначала скажи...
   – Вот еще!
   – Хорошо, – кротко произнес он. – Я тогда тоже ничего не скажу. Только ты потом мне напомни.
   – Когда – потом?
   – Ну, когда-нибудь потом...
   – Нет, мне надо точнее!
   – Потом, – туманно повторил он и повернул меня к себе, – когда-нибудь...
   Мы целовались на этой самой аллее, а мимо нас со свистом проскакивали роллеры. Я чуть приоткрыла глаза – светило вечернее солнце, и весь горизонт был залит золотом...
   Напрасно я переживала, что не увижу фонтанов с подсветкой, – время промчалось незаметно. В очередной раз отвечая на Сашин поцелуй – мы стояли за Никой Самофракийской, на какой-то площадке под навесом, – я обнаружила, что уже ночь.
   Мы сначала бродили вокруг одних фонтанов – веселых, распустившихся белыми и желтыми зонтиками, потом пошли к другим, с красной подсветкой, которые символизировали кровь погибших. Я призналась, что мне немного не по себе – довольно жуткое, тягостное зрелище...
   – Но завораживает, – сказал Саша.
   – Да, завораживает...
   Время стремительно приближалось к ночи.
   – Что же делать? – сказал он просто. – Я не в силах с тобой расстаться.
   Мне вдруг стало наплевать на все приличия и на соблюдение каких-то там дурацких церемоний. Я и так уже пропала.
   – Что же – аналогично, – кивнула я.
   – Мой милый маленький профессор...
   – Я еще даже не доцент пока!
   В результате мы поехали ко мне домой.

* * *

   Наблюдать за Сашиным пробуждением было очень интересно.
   Сама я уже минут десять как проснулась и теперь смотрела на него. Он тихо дышал, потом, наверное, почувствовал мое движение рядом – чуть задрожали его ресницы, он слегка пошевельнулся. И, не открывая глаз, протянул руки в мою сторону. Я отодвинулась к краю постели. Еще некоторое время я ускользала от его ищущих рук, но в конце концов он поймал меня.
   – Ну, куда ты убегаешь? – сонным голосом пробормотал он. – Ты моя, моя, моя... Не пущу!..
   Это было интересно и приятно – потому что он начал искать меня, еще находясь на зыбкой грани между реальным и нереальным миром, он стремился ко мне, находясь в тенетах подсознания... Я вспомнила вчерашний день. «Может быть, Саша действительно тот человек, с которым я буду вместе до конца жизни? Может быть, он – моя судьба?»
   – А кофе в постель? – строго спросила я. – Приличные люди в это время подают кофе в постель!
   – Что? – встрепенулся Саша. – Ах, ну да... сейчас я встану... Где у тебя кофе?
   – Не надо никакого кофе! – засмеялась я, обнимая его. – Я пошутила... Если честно, я не очень-то и люблю его...
   – Кстати, я тоже, – оживился он. – Правда, иногда позволяю себе чашечку.
   – Растворимого?
   – Да, чашечку растворимого.
   – Мне сегодня на работу идти ко второй паре, так что время у меня есть, – важно произнесла я, выскальзывая из его рук. – Я, пожалуй, приготовлю тебе завтрак.
   – О, это было бы здорово! – с энтузиазмом воскликнул он. – Признаюсь, я по утрам всегда почему-то голодный.
   – Бывает... А ты, наверное, маменькин сынок? – спросила я. – Привык, чтобы за тобой ухаживали, да? Кормили, гладили рубашки...
   – Да, конечно!.. Но зато я умею быть очень благодарным...
   Мы болтали – полушутя, полусерьезно, потом переместились на кухню, где я вплотную занялась приготовлением завтрака. Не мудрствуя лукаво, я соорудила настоящую глазунью: желтки были глазами, а нос, рот и брови я нарисовала на яичнице кетчупом.
   – Боже, это же настоящий шедевр! – восхитился Саша. – Даже есть жалко... Господи, какая досада, что я не захватил с собой фотоаппарат...
   – Зачем тебе фотоаппарат?
   – Я бы сначала сфотографировал яичницу, на память... Первое блюдо, которое приготовила мне моя девушка. Память на всю жизнь! Я не слишком сентиментален?
   – Как сказать... а что, разве я твоя девушка? – с невинным видом спросила я.
   – А разве нет? – насупился он. – Кстати, а ты что будешь есть?
   – Вот, йогурт в стаканчике и апельсин...
   – И все? – ужаснулся он. – Теперь понятно, почему ты так и не выросла!
   – Ты что, хочешь сказать, что я лилипутка?
   – Нет, ты – ми-ни-а-тюр-ная. Ты такая хорошенькая... – Он вдруг забыл о глазунье и полез обниматься. – А тебе обязательно идти на работу?
   – Саша!
   Потом он отвез меня на работу. А вечером встретил...
   Мы были почти неразлучны, и я с некоторым удивлением прислушивалась к себе. Я совсем не уставала от непрерывного общения с Сашей. Не раз в своей прошлой жизни я слышала, что я эмоционально холодна и вечно соблюдаю некую дистанцию, словно храню в своей душе бог весть какие важные тайны. Только никаких тайн и в помине не было! Многажды упрекали меня в стремлении к одиночеству – а что поделать, мне надо было хоть иногда, хоть ненадолго побыть одной.
   Но сейчас ничего этого не было. Я скучала по Саше, даже если мы расставались только до вечера. Я все время стремилась к нему – он был теплый, милый, мягкий, его хотелось ласкать и гладить, словно плюшевую игрушку...
   – Послушай, я все хотел спросить тебя... – однажды сказал он, находясь у меня дома. – Ты что, совсем одна?
   – О чем ты?
   – Ну, я все смотрю, как ты живешь... ни одной фотографии нигде... У тебя что, ни одного даже самого завалящего родственника нет? Какого-нибудь там двоюродного дяди или троюродной племянницы...
   – Представь себе, нет, – вздохнула я полушутя. – Сиротинушка я горемычная...
   – Нет-нет! – тут же ринулся он в атаку. – Ты не одна! Я буду тебе за всех родственников сразу... Я тебе не говорил?
   – Что?
   – Что я люблю тебя...
   – Не припомню, если честно.
   – Так вот сообщаю: я тебя люблю! – Саша прижал меня к себе, уткнулся носом мне в шею, стиснул так сильно, что я едва не задохнулась. – И я отказываюсь от всех своих родственников... чтобы только ты любила меня!
   – Какой же ты свинтус, Саша! Слышала бы тебя сейчас Нина Ивановна...
   – А ты? Ты меня любишь? Между прочим, а ты разве не свинтус? Ты мне до сих пор не сказала, что любишь меня!
   – Люблю, – вдруг произнесла я. И тут же продолжила стихами: – «Не спрашивай: ты знаешь, что нежность безотчетна, и как ты называешь мой трепет – все равно; и для чего признанье, когда бесповоротно мое существованье тобою решено...»
   – Это кто? – завороженно спросил Саша. – Мне еще ни одна девушка не читала стихи...
   – Это Мандельштам. А девушки – дуры, могли бы заучить пару строчек наизусть, косили бы под интеллектуалок... У тебя их было много?
   – Кого?
   – Ну, дур... то есть девушек?
   – Я не помню, – совершенно искренне сказал Саша.

* * *

   Однажды, в конце сентября, когда теплая осень еще гуляла по городу, я вдруг вспомнила наш с Сашей разговор. Не весь, а только ту его часть, которая касалась моих предполагаемых родственников.
   Что поделать – у меня и в самом деле их не было. Ни сестры, ни брата, ни двоюродного дяди, ни троюродной племянницы. Мама умерла четыре года назад, когда я заканчивала аспирантуру в своем родном Филологическом институте, а папу я не видела ни разу в жизни, у меня даже фотографии его не было. А ведь родители мои были официально расписаны, я носила фамилию и отчество вполне определенного человека...
   Дело заключалось в моей маме.
   Очень давно, когда я была еще младенцем, она поссорилась с ним. Навсегда. К нам даже алименты не приходили, поскольку мама их и не требовала. Но он же был, тот человек, чью фамилию я официально носила... Интересно, жив ли он? И почему он не проявляет никакого интереса к моему существованию?
   Наверное, он очень обиделся на маму, раз так и не появился в моей жизни. Мама не только умела обижаться, но с легкостью наносила смертельные обиды другим людям.
   Я достала одну из ее ранних фотографий из альбома – на ней она была немного старше меня. Все говорили, что мы с ней были очень похожи – внешне по крайней мере. Та же худощавая миниатюрность, которая столь импонировала Саше, светло-серые глаза, длинные ресницы. Но на этом, пожалуй, сходство заканчивалось. У мамы были роскошные темно-русые волосы, которые не нуждались ни в каких укладках, потому что были пушистыми и вьющимися от природы, и большой рот с чуть приподнятыми уголками, отчего создавалось впечатление, будто она все время улыбается – надменно и капризно.
   Я помнила всех ее подруг – толстую Киру Филимоновну, которая вечно бегала с авоськами; изысканную модель Тиану (работавшую тогда в известном доме моды, а теперь, она, наверное, уже на пенсии); секретаршу из какого-то скучного НИИ Любочку Гейзер, которая укладывала волосы наподобие каракулевой шерсти, в частые и мелкие завитки, отчего была больше похожа на овечку, чем на человека; еще какую-то Алису – с вечной сигаретой в мундштуке и рядами рябиновых бус на длинной шее...
   Мама благополучно с ними рассталась, предварительно разругавшись в пух и прах. Просто так, тихо и без излишней аффектации она расходиться с людьми не умела. Маме был нужен только повод. Пусть самый малозначительный. Что же касается сильного пола, то тут мама действовала еще более решительно, чем с подругами. Словом, немудрено, что мой отец пропал навсегда, и оставалось только гадать, какой неосторожный жест или какое неудачное, не к месту, слово он мог себе позволить, оскорбив на веки вечные мою бедную маму. И в доме были запрещены любые разговоры о нем.
   Хоть и говорят, что все мы повторяем характер и судьбу наших родителей, я же всю сознательную жизнь стремилась быть как можно менее похожей на мою маму. Я не ссорилась и не обижалась, я была снисходительна к людям, мне невыносимо и неприятно было выяснять с кем бы то ни было отношения... «Холодная кровь», – сказал мне один человек когда-то. Ну и пусть! Зато я не носила в своем сердце обид.
   Словом, своего отца я не видела. И вот сейчас мне вдруг очень захотелось посмотреть на него. Именно сейчас, когда, казалось бы, моя жизнь была заполнена Сашей, обещавшим заменить мне всех родственников сразу.
   «Почему нет? – подумала я. – Я хочу найти своего отца, и ничего странного в моем желании нет. Странным является то, что до сих пор эта мысль мне почему-то даже в голову не приходила!»
   Своей мыслью я немедленно поделилась с Аглаей. Мы с ней сидели за столиком в институтской столовой, в закутке для преподавателей. За стеной, в общем зале, шумела студенческая братия, налегая на суп харчо и поджарку с рисом плюс компот из сухофруктов – на третье.
   – Зачем это тебе? – удивилась Аглая.
   – Ну как же так – я прожила почти половину жизни и ни разу не видела своего родителя...
   – Ты, наверное, пересмотрела передачи «Жду тебя», тьфу ты, то есть «Найди меня». Там, конечно, есть очень драматические истории, но в основном люди с жиру бесятся. Любили бы тех, кто сейчас рядом с ними...
   – Я ток-шоу не смотрю, особенно с тех пор, как в титрах передач стали мелькать фамилии наших учеников. Не знаю, как насчет той передачи, про которую ты говоришь, но во всех остальных драматические истории, которые призваны выжимать из домохозяек слезы, придуманы талантливыми выпускниками гуманитарных вузов. Что же касается меня, то тут, наверное, сработало обычное любопытство...
   – Ну ладно... – пробормотала Аглая, поправляя указательным пальцем очки, сползшие к кончику носа, – против любопытства не попрешь. А как ты собираешься искать своего папашу?
   – Как? Да очень просто – где-то дома должны быть записаны его данные. Время и место рождения. Имя я его знаю – осталось только обратиться в Мосгорсправку.
   – Не надо в Мосгорсправку, – вдруг важно произнесла Аглая. – У Леонида Ивановича есть доступ к базе данных. Позвони мне вечером...
   И я ей позвонила. И сообщила все, что знала о своем отце: Аркадий Елисеевич Синицын, родился в Москве в тысяча девятьсот сорок седьмом году.
   На следующий день ближе к последней паре Аглая прибежала ко мне на кафедру и сунула какую-то бумажку.
   – Вот адрес... Мне сейчас некогда, мои лабораторную пишут... Нашелся твой родитель!
   – Ты уверена, что это он? – с сомнением произнесла я. – Как быстро все...
   – Он, он! В Москве только один Аркадий Елисеевич Синицын такого возраста. И он, кстати, живет совсем неподалеку.
   – Да, минутах в пятнадцати ходьбы, – задумчиво произнесла я, глядя на адрес. – Я, пожалуй, прямо сейчас и зайду к нему.
   – Может, хоть позвонишь сначала? Тут и телефон есть...
   – Нет-нет, я лучше зайду. Сюрприз будет!
   – Да уж... – неопределенно пробормотала Аглая. – Ладно, я побежала. Потом все расскажешь!
   Улица Жарикова, дом семь... Неизвестно, что меня там ждет... Я хотела позвонить Саше, сказать, куда иду, но потом передумала – в конце концов дело касалось только меня.
   Дошла я даже быстрее и оказалась в тихом московском дворе, засыпанном желтой листвой.
   Старый сталинский дом с просторным гулким подъездом. Лифт был тоже старый, я уж и забыла, что бывают такие конструкции с открывающимися вручную дверями...
   Подошла к квартире и позвонила – сердце сжалось от волнения и страха. А вдруг здесь живет не мой отец, а всего-навсего однофамилец? Нет, это не самое худшее. Гораздо неприятнее будет, если Аркадий Елисеевич не пожелает со мной разговаривать. Решит, например, что дочка, спустя почти тридцать лет явилась к нему выбивать наследство. А мне и не надо ничего, я просто хочу на него посмотреть...
   Дверь открыл седоватый небритый мужчина в мятых брюках и футболке с изображением легендарной группы «Бони М».
   – Вам чего? – хмуро спросил он.
   «Он! – возликовало мое сердце. – И по возрасту подходит, и вообще... Как будто даже в лице что-то знакомое... Ну да, я же его дочка!»
   – Вы – Аркадий Елисеевич Синицын, сорок седьмого года рождения...
   – Я Аркадий Елисеевич... А вы кто? Из агитаторов, что ли? Имейте в виду, я ни за кого голосовать не собираюсь, я анархист по убеждениям!
   – Нет, я по другому вопросу, – сказала я. – Вы знали когда-то... – И я назвала полное имя моей матери.
   Мужчина вздрогнул, тень пробежала по его лицу.