Страница:
Путешественники выехали из Санкт-Петербурга весной 1837 года. Деревнями они пренебрегали и останавливались лишь в городах, и то ненадолго. Перемещаясь по стране, словно вихрь, Александр не замечал ни нищеты крестьян, ни несправедливости и злоупотреблений администрации, ни жестокости и мошенничества землевладельцев. Местные власти принимали наследника престола со всем радушием, на какое только были способны. Перед его приездом мостовые спешно подметались, на домах вывешивались флаги, улицы расцвечивались иллюминацией. Возбужденные толпы кланялись в пояс этому стройному молодому человеку с длинным носом, тонкими губами и мечтательным взглядом, олицетворявшему собой надежду России. Люди приветствовали его восторженными криками, осеняли крестным знамением и заливались слезами, когда он проезжал мимо. Если кто-то протягивал ему прошение, его тут же перехватывал секретарь и передавал в соответствующую инстанцию. Их потом наберется свыше шестнадцати тысяч. Было отдано распоряжение удовлетворить наиболее настоятельные и неотложные из них. Едва цесаревич успевал познакомиться с интересными людьми, как ему нужно было вновь отправляться в путь. «Я не жду от этого путешествия большого объема практических сведений о текущем положении дел в России, – пишет Жуковский императрице Александре 6 мая 1837 года. – Мы ездим слишком быстро, поскольку должны строго придерживаться установленного маршрута, и поэтому успеваем увидеть не так уж много». И действительно, перед глазами Александра словно в калейдоскопе мелькают Москва, Новгород, Ярославль, Кострома, Полтава, Киев… Церкви, соборы, дворцы, рынки, образцово-показательные мастерские. Время от времени он присутствует на парадах, вечерами танцует до упаду на балах. Для юных представительниц провинциального дворянства он «prince charmant» («очаровательный князь»). Александр со всеми любезен, но женщины его еще не интересуют. Пока что он находит удовольствие исключительно в парадах, танцах и играх. Он неутомим. Уставший Жуковский пишет 22 июня 1837 года императрице: «Сердце радуется, глядя на мощный полет нашего юного орла, и, наблюдая за ним, я кричу ему снизу: смелее, поднимайся выше в своем небе!.. Это небо, в котором он сейчас летает, величественно, просторно и ясно: это наша милая Россия».
Из города в город, от праздника к празднику Александр, наконец, перевалил Уральские горы, въехал в Западную Сибирь и сделал остановку в маленьком городке Курган. Там находились несколько ссыльных декабристов, осужденных на каторжные работы Николаем I. Им было запрещено приближаться к наследнику престола, но по настоянию Александра полицейские власти разрешили им присутствовать на церковной службе, на которой будет цесаревич. На него внезапно нахлынули воспоминания о беспорядках 14 декабря 1825 года. Он думал об этих людях, заплативших свободой за свои идеалы, возможно, абсурдные, но несомненно благородные. Оторванные от дома, от близких, от благ столичной жизни, они прозябали в этом суровом краю. Во время молитвы «за мучеников и узников» Александр повернулся в их сторону, перекрестился и поклонился со слезами на глазах. В тот же вечер он написал отцу, прося его проявить снисхождение к этим несчастным заблудшим душам.
Ответ отца настиг его в нескольких верстах от Симбирска. Растроганный великодушием сына, Николай распорядился перевести некоторых осужденных простыми солдатами на Кавказ. Сибирские лишения сменились для них лишениями кавказскими, плюс черкесские пули и лихорадка. Тем не менее Александр увидел в этом свидетельство императорского милосердия. Прочитав письмо Жуковскому и Кавелину, он расцеловал их в порыве восторга. Все трое вознесли глаза к небу и воздали хвалу императору. «Это одна из лучших минут моей жизни!» – воскликнул Жуковский. 24 июня 1837 года он пишет императрице: «Ничто не побуждало царевича к этому порыву сострадания. По собственной инициативе обратился он к отцу с поистине сыновней искренностью, излив ему то, что было у него на сердце. Бог мой, какими глазами будет смотреть Россия на этого восхитительного монаршьего сына! Какое воодушевление вызовет в обществе это замечательное единение в милосердии между отцом, проявившим в свое время суровость, и сыном, чьи мольбы легко превратили эту суровость в благосклонность».
Спустя несколько дней после возвращения Александра в Санкт-Петербург, в ночь с 17 на 18 декабря 1937 года, вспыхнули сразу два пожара – в Зимнем дворце и в Галерном порту. В то время как император руководил тушением огня во дворце, Александр отправился в порт. Его сани, мчавшиеся с большой скоростью, перевернулись. Не раздумывая, он остановил конного жандарма, позаимствовал у него лошадь и поскакал галопом дальше. Прибыв на место, он взял на себя командование батальоном Финляндского полка, и через несколько часов разгул стихии удалось остановить. Александр вернулся к отцу и принял его поздравления. Он убедился в том, что, несмотря на мягкость характера, способен в ответственные моменты проявлять мужество. После стольких лет сомнений он сказал себе, что, вполне возможно, сможет быть правителем нации.
В ту ночь императорская семья покинула обугленные стены Зимнего дворца и обосновалась в Аничковом дворце. Там они и встретили Рождество.
Глава II
Из города в город, от праздника к празднику Александр, наконец, перевалил Уральские горы, въехал в Западную Сибирь и сделал остановку в маленьком городке Курган. Там находились несколько ссыльных декабристов, осужденных на каторжные работы Николаем I. Им было запрещено приближаться к наследнику престола, но по настоянию Александра полицейские власти разрешили им присутствовать на церковной службе, на которой будет цесаревич. На него внезапно нахлынули воспоминания о беспорядках 14 декабря 1825 года. Он думал об этих людях, заплативших свободой за свои идеалы, возможно, абсурдные, но несомненно благородные. Оторванные от дома, от близких, от благ столичной жизни, они прозябали в этом суровом краю. Во время молитвы «за мучеников и узников» Александр повернулся в их сторону, перекрестился и поклонился со слезами на глазах. В тот же вечер он написал отцу, прося его проявить снисхождение к этим несчастным заблудшим душам.
Ответ отца настиг его в нескольких верстах от Симбирска. Растроганный великодушием сына, Николай распорядился перевести некоторых осужденных простыми солдатами на Кавказ. Сибирские лишения сменились для них лишениями кавказскими, плюс черкесские пули и лихорадка. Тем не менее Александр увидел в этом свидетельство императорского милосердия. Прочитав письмо Жуковскому и Кавелину, он расцеловал их в порыве восторга. Все трое вознесли глаза к небу и воздали хвалу императору. «Это одна из лучших минут моей жизни!» – воскликнул Жуковский. 24 июня 1837 года он пишет императрице: «Ничто не побуждало царевича к этому порыву сострадания. По собственной инициативе обратился он к отцу с поистине сыновней искренностью, излив ему то, что было у него на сердце. Бог мой, какими глазами будет смотреть Россия на этого восхитительного монаршьего сына! Какое воодушевление вызовет в обществе это замечательное единение в милосердии между отцом, проявившим в свое время суровость, и сыном, чьи мольбы легко превратили эту суровость в благосклонность».
Спустя несколько дней после возвращения Александра в Санкт-Петербург, в ночь с 17 на 18 декабря 1937 года, вспыхнули сразу два пожара – в Зимнем дворце и в Галерном порту. В то время как император руководил тушением огня во дворце, Александр отправился в порт. Его сани, мчавшиеся с большой скоростью, перевернулись. Не раздумывая, он остановил конного жандарма, позаимствовал у него лошадь и поскакал галопом дальше. Прибыв на место, он взял на себя командование батальоном Финляндского полка, и через несколько часов разгул стихии удалось остановить. Александр вернулся к отцу и принял его поздравления. Он убедился в том, что, несмотря на мягкость характера, способен в ответственные моменты проявлять мужество. После стольких лет сомнений он сказал себе, что, вполне возможно, сможет быть правителем нации.
В ту ночь императорская семья покинула обугленные стены Зимнего дворца и обосновалась в Аничковом дворце. Там они и встретили Рождество.
Глава II
Годы ученичества
В первые месяцы 1838 года бледность и вялость Александра, а также мучившие его приступы кашля чрезвычайно беспокоили его окружение. Врачи рекомендовали ему пройти длительный курс лечения на водах в Эмсе. Прекрасная возможность для наследника еще раз посетить Германию, где княжеские дома изобиловали молодыми девушками на выданье. К тому же его отец считал, что в его двадцать лет ему уже пора подумать об устройстве судьбы. В самом деле, Александр до сих пор совершенно не знал женщин. Во дворце царил строгий этикет, не допускавший самого невинного флирта. Под влиянием матери-немки, страстной почитательницы Гете, Шиллера, Уланда, и воспитателя, романтичного Жуковского, он приобрел склонность к сентиментальным грезам. Не испытав прелестей плотского союза, он жаждет союза духовного. Готовый вспыхнуть от первой улыбки, он увлекся фрейлиной из не очень знатной польской дворянской семьи, Ольгой Калиновской, и тут же стал мечтать о женитьбе. Столь необдуманное намерение наследника престола крайне возмутило его отца и чрезвычайно огорчило его мать. Императрица пишет в своем дневнике: «Что станет однажды с Россией, оказавшейся в руках человека, который не способен взять в руки самого себя?» От Александра потребовали отказаться от этой экстравагантной затеи, и он подчинился. Согласно прочно укоренившейся традиции его супруга должна была происходить из германского королевского дома. Санкт-Петербургская канцелярия подготовила список потенциальных невест. Ему оставалось лишь сделать выбор. Впрочем, хотя ни одна из этих девиц и не вызовет у него энтузиазма, путешествие окажется отнюдь не бесполезным, поскольку оно позволит ему укрепить здоровье, посетить множество иностранных государств и установить связи с несколькими царствовавшими домами. Его путевой дневник охватывает всю Западную Европу за исключением Франции и Иберийского полуострова. Совсем не обязательно посещать страны, зараженные пагубными идеями ниспровержения основ.
Перипетии этой длительной экспедиции за пределы российских границ довольно скоро утешили Александра, тяжело переживавшего расставание с Ольгой Калиновской. После непродолжительного посещения Швеции и Дании он направился в Германию, остановился в Эмсе, где скрупулезно следовал предписаниям врачей. Маркиз де Кюстин, известный публицист и тонкий наблюдатель, встретил его там и тут же записал свои впечатления: «Я оказался среди толпы зевак, окруживших великого князя, который выходил из кареты… Ему двадцать лет, и он выглядит на свои годы; его рост выше среднего, но мне он показался несколько грузным для своего возраста; его лицо было бы красивым, если бы не отечность, несколько смазывающая черты; плотная фигура выдает в нем скорее немца, нежели русского; он излучает кротость и доброжелательность; правда, несоответствие между открытой улыбкой и постоянно плотно сжатыми губами свидетельствует о недостатке искренности и, может быть, о внутренней боли… Во взгляде юного князя сквозит доброта; его походка грациозна, легка и благородна; это настоящий князь; он скромен без робости, и это импонирует окружающим… Он производит впечатление прекрасно воспитанного человека; если он когда-нибудь станет монархом, то будет подчинять себе людей силой обаяния, а не силой страха, если только изменение его положения не повлечет за собой изменения его натуры». (Маркиз де Кюстин: Письма из России. Эмс, 5 июня 1839 года.) И далее: «Я вновь видел великого князя и на сей раз изучал его дольше и с более близкого расстояния… Сквозь добродушное выражение, всегда свойственное красоте, юности и в особенности немецкой крови, явно проглядывает скрытность, внушающая опасение в столь молодом человеке. Эта черта и некая печать судьбы на всем его облике не оставили у меня сомнений в том, что он призван взойти на престол». (Там же. Эмс, 6 июня 1839 года.) Другой публицист, граф де Рейсе, пишет в своих «Воспоминаниях»: «Царевич был хорошо образован, прекрасно говорил на всех языках и во всем проявлял скромность и тактичность. Его чрезвычайная благожелательность могла создать впечатление отсутствия твердости, но те, кто общались с ним более тесно, уверяли, что твердости ему не занимать и что, если он легко кланяется, это свидетельствует лишь о его уважении к собственному отцу». (Граф де Рейсе: Мои воспоминания.)
Подлечившись в Эмсе, Александр направился в Веймар, затем в Берлин, где его радушно встретили прусские родственники, оттуда в Мюнхен, сделав остановку на поле «битвы народов» под Лейпцигом, и далее, перевалив Альпы, в Верону.
Там приставленные к нему австрийские офицеры устроили ему экскурсию, водя от одного памятника к другому. Утомленный, но неизменно благожелательный, он посетил крепость, дворец и места боев между французскими и австрийскими войсками в 1796 году. В Милане в его честь устраивали парады, продолжавшиеся семь дней подряд. Даже в России у него не рябило так в глазах от мундиров, штыков, пушек, лошадей, знамен, фанфар.
Проехав Венецию и Флоренцию, он оказался в Риме, о котором столько мечтал. Картины, статуи, античные руины – он хотел видеть все это, и воодушевление возобладало в нем над усталостью. Папа Григорий XVI удостоил его частной аудиенции. Он также встретился с группой молодых русских художников, учившихся тонкостям изобразительного искусства в Вечном Городе. Однако среди этого водоворота впечатлений Александр не переставал думать о России. «Я устроен таким образом, – пишет он своему адъютанту Назимову, – что могу жить исключительно воспоминаниями, и это служит мне утешением вдали от родины. Как бы прекрасна ни была Италия, дома все же лучше!»
Продолжив свой путь, Александр пересек северную Италию и приехал в Вену. Там он подпал под обаяние канцлера Меттерниха и его супруги. Вечера он проводил в их доме, в избранном обществе, предаваясь своим излюбленным светским играм. «Особенно его увлекает игра в ладошки, – пишет княгиня Мелани де Меттерних. – Он очень ловко наносит удары». И через день: «Пришел великий князь, и мы снова играли – в шнур, шар, войну – одним словом, резвились, словно дети». В конце концов хозяйка дома вынесла заключение, что Александр «добр и симпатичен». Жуковский: «Его любили все, и все отдавали должное его чистосердечности, здравому смыслу и достоинству, которые он демонстрировал самым непосредственным и самым деликатным образом». (Письмо императрице Александре от 12 марта 1839 года.)
В то же время воспитатель великого князя был немало озадачен. Александр предавался ребяческим забавам, но его, казалось, совершенно не привлекали девушки, которых ему представляли. Неужели он вернется в России ни с чем? Одно и то же повторялось при дворе Бадена, при дворе Вюртемберга, при дворе Дармштадта. Уставший от этих приемов, он чуть было не отказался от приглашения великого князя Людвига II Гессен-Дармштадтского посетить театр, но в конце концов натянул на себя нехотя парадный мундир казачьей гвардии и отправился на протокольное мероприятие. Сидя в княжеской ложе, он случайно встретился взглядом с юной девушкой в заднем ряду, пожиравшей его глазами. Бледная, тонкая, романтичная – она была похожа на агнца, готового к закланию. Это была пятнадцатилетняя принцесса Мария. При дворе к ней относились весьма пренебрежительно, и она отнюдь не принадлежала к числу завидных германских невест. Очарованный ее детской застенчивостью, Александр попросил представить ее ему. Она сделала реверанс, и он неожиданно воспылал страстью к этой милой, невинной девочке. Вернувшись из театра, он объявил графу Орлову, главе своей свиты: «Дальше не поедем. Я сделал свой выбор. Мое путешествие окончено. Я женюсь на Марии Гессенской, если она соблаговолит оказать мне эту честь». (Граф де Рейсе.)
Несмотря на это решение, которое Жуковский счел безрассудным, Александр все же согласился продолжить европейское турне. Покинув Марию, так и оставшуюся в неведении относительно его чувств, он отправился в Голландию, где был с радостью принят своей теткой, а затем в Лондон, где королева Виктория, окруженная самым изысканным британским обществом, устроила ему поистине великолепный прием: ужин в Бекингемском дворце, оперное представление, проживание в очаровательном Виндзорском замке, банкет, данный в его честь в Лондонской Таверне, военный парад в парке Сент-Джеймс, визит в Тауэр, посещение доков и ипподромов в Эпсоме и д'Эскоте, вручение диплома доктора права Оксфордского университета.
Несмотря на все британские соблазны, Александр не переставал грезить о Золушке, которую он оставил на континенте. Он написал своим родителям письмо с просьбой о разрешении на брак. Николай изумился, узнав о намерениях сына. Эта Мария Гессенская была сыну явно неровней. Каковы бы ни были ее моральные и физические качества, в списке кандидаток Санкт-Петербургской канцелярии она не фигурировала. Кроме того, ходили слухи, будто она незаконнорожденная. В обществе считали, что отцом Марии является не великий князь Людвиг II, а барон Гранси, известный маршал, с которым великая княгиня Вильгельмина будто бы состояла в связи. Это обстоятельство еще более усугубляло положение. Окружение императора ожидало, что он наложит вето на столь необдуманный выбор сына. Но придворные плохо знали его. У Николая в исключительных случаях государственные соображения уступали место гордыне. Такая помолвка, представлявшаяся дипломатам недопустимой, давала ему возможность продемонстрировать независимость духа. Полагая, что сила монарха измеряется масштабами вызова, который тот осмелится бросить миру, Николай решил, что он лишь возвеличит себя, разрешив сыну жениться на девушке несколько сомнительного происхождения. В конце концов, другие российские суверены, и в их числе сам Петр Великий, грешили этим. Брачный союз, а вовсе не знатность обеспечивает царице поклонение толпы. «Чтобы кто-то в Европе осмелился сказать, что российский наследник престола обручен с незаконнорожденной!» – высокомерно заявил он. И, отметая все возражения, добавил: «Поскольку великий князь Дармштадтский не возражает против этих отношений, я не вижу в них ничего предосудительного».
Между тем в салонах зрело недовольство. Российские аристократы видели в намечавшемся союзе откровенный мезальянс. Некоторые даже говорили об «унижении для страны». Оставаясь глухим к этому ропоту, Николай разрешил сыну вернуться в Дармштадт и открыть свои чувства маленькой принцессе. Ликующий Александр спешно покинул Англию, чтобы воссоединиться со своей избранницей. Мария не верила своему счастью. Ей предстояло в одночасье поменять куклы на живого мужа. Александра восхищало в ней сочетание ребенка и женщины, робости и доверчивости, кокетливости и наивности. Однако она была еще слишком юна для замужества. Родители с обеих сторон требовали отсрочки. Проведя неделю возле Марии, Александр вернулся в Санкт-Петербург. Он вернется в Дармштадт в марте 1840 года, и 4 апреля состоится помолвка.
8 сентября 1840 года Мария въехала в Санкт-Петербург в позолоченной карете, сидя рядом с императрицей Александрой. Император сопровождал экипаж верхом, а лучившийся радостью Александр командовал почетным эскортом. Вскоре принцесса Мария приняла православие и стала великой княгиней Марией Александровной. 16 апреля 1841 года состоялся обряд венчания в церкви Зимнего дворца в присутствии множества придворных, послов и иностранных принцев. С дворцовой площади, где собралась огромная толпа, доносились приветственные крики. После церемонии император и наследник, оба в мундирах казачьей гвардии, вышли на балкон. Крики усилились, когда на балконе показалась также новоявленная великая княгиня Мария. Очутившись перед этим морем незнакомых лиц, Александр испытал странное чувство, в котором любовь к народу соседствовала с опьянением абсолютной властью.
За ударом молнии последовала пылкая и одновременно с этим спокойная семейная жизнь. В первый же год Мария забеременела. Всего у нее родится восемь детей. Первый ребенок, дочь Александра, умрет в семилетнем возрасте. Но остальные, шесть мальчиков и одна девочка, послужили утешением своим родителям, тяжело переживавшим эту преждевременную утрату. (От брака Александра и Марии родились: Александра (1842–1849); Николай, царевич (1843–1865); Александр, будущий царь Александр III (1845–1894); Владимир (1849–1909); Алексей (1850–1908); Мария (1853–1920); Сергей (1853–1905); Павел (1860–1919).)
Дабы у наследника престола был свой собственный двор, Николай выделил великому князю адъютантов, а великой княгине – фрейлин, все из самых знатных семей. Император хотел подготовить сына к тяготам обязанностей монарха. Он ввел его в состав членов Государственного совета, Финансового комитета, Комитета министров, Комитета по делам Кавказа. Он приглашал его на заседания Тайного комитета по изучению жизни крепостных крестьян. Убеленные сединами сановники ожесточенно спорили друг с другом, остерегаясь, однако, выдвигать предложения, которые могли бы не понравиться монарху. Александр сидел, убаюкиваемый монотонным жужжанием пустых фраз. Ему не приходило в голову выступить против политической или административной программы отца. Почтительный и послушный сын, он одобрял все его действия. Таким образом, несмотря на свое доброе сердце, он не видел необходимости в реформе крепостной системы и негодовал по поводу «правил инвентаризации», введенных в Польше против воли землевладельцев.
Во время отсутствия Николая в столице он становился своего рода регентом. Ему также случалось сопровождать отца в поездках по России. В 1849 году Александр был послан с официальной миссией в Вену, поздравить императора Франца-Иосифа с подавлением венгерской революции. На следующий год, назначенный командующим гвардией и директором военных школ, он отправился на Кавказ, где чеченцы оказывали сопротивление продвижению русских войск. Эта поездка была отмечена пышными приемами, банкетами, иллюминациями, парадами, артиллерийскими салютами и танцами местных жителей. Но он стремился принять боевое крещение. В Дагестане он стал свидетелем стычки с чеченцами и, воспользовавшись случаем, помчался галопом в самое опасное место. Граф Воронцов, узнав в одиноком всаднике великого князя, приказал подвести ему лошадь и поскакал вслед за безумцем. Лишь бы шальная пуля не попала в наследника престола! К счастью, чеченцы в этот момент отступили. Александр, живой и здоровый, сиял от счастья. Испытав огромное облегчение, Воронцов похвалил его за смелость и ходатайствовал в своем письме к императору о награждении царевича крестом Святого Георгия. «Я прошу Ваше Величество не отказать в моей просьбе, – пишет он Николаю. – Крест Святого Георгия четвертой степени явится заслуженной наградой не только для наследника престола, но и для всех казаков». Довольный боевым настроем сына, Николай охотно удовлетворил ходатайство заслуженного графа.
Перед отцом, которому шел уже пятый десяток, Александр ощущал себя маленьким мальчиком. Как и в раннем детстве, он восхищался им и боялся его. Во всем он стремился получить его одобрение, словно самоутверждение в чем бы то ни было являлось для него чем-то вроде святотатства. Это довольно странный случай сохранения мальчишеских комплексов в зрелом возрасте. В то же самое время между отцом и сыном не было духовной близости. Искренне любя своего сына, Николай никогда не пытался вызвать его на откровенность, а у Александра никогда не возникало желание изливать душу холодному и отстраненному собеседнику.
С годами Николай становился все более подозрительным, недоступным и властным. Любое робкое поползновение к обретению хоть каких-то свобод со стороны народа представлялось ему посягательством на священные устои монархии. Утопив в крови восстание в Польше в 1831 году, он депортировал на Кавказ и в Сибирь тысячи польских семей и подвергал гонениям католическую церковь. Его девиз состоял из двух слов: самодержавие и православие. Революция 1848 года во Франции вызвала у него гнев, и Александр разделял его чувства. В царском манифесте, зачитанном во всех церквях, заявлялось, что «ярость ниспровержения основ» разобьется о российские границы, поскольку «с нами Бог».
Полиция арестовала нескольких восторженных интеллектуалов, собравшихся вокруг некоего Петрашевского, чтобы читать и обсуждать труды Фурье, Прудона и Луи Блана. Больше полугода длилось следствие, после чего «заговорщики» предстали перед военным судом. Двадцать один человек был приговорен к смертной казни. В последнюю минуту, когда они стояли перед взводом солдат, уже взявших ружья на изготовку, им зачитали указ о замене смертной казни на каторжные работы в Сибири. Среди них был молодой писатель по фамилии Достоевский. На границе перехватывали кипы иностранных книг, которые несли в Россию бациллы либеральной чумы. Верховный комитет по цензуре строго контролировал деятельность всех печатных органов. В газетах публиковались лишь приукрашенные официальные сообщения. Во главе министерства образования встал военный, а преподавание философии было отдано на откуп духовным академиям. В 1853 году в университетах обучалось всего 2900 студентов, и это в стране с населением 70 миллионов человек! Александр, как и всегда, полностью одобрял меры, предпринимаемые Николаем для защиты России от революционной заразы. Он пишет своему адъютанту Назимову, назначенному попечителем учебных заведений Москвы: «Должность, которую вы заняли, имеет чрезвычайно важное значение, особенно в нашу эпоху, когда молодые люди мнят, что они умнее остальных и что все должно делаться согласно их воле. К несчастью, мы имеем слишком много печальных примеров за границей… Необходим также строгий надзор за преподавателями… Осените себя крестным знамением и смело приступайте к работе». (Письмо Назимову от 19 октября 1849 года.)
Будучи по своей сути военным правителем, он умел наводить порядок как в пределах, так и за пределами империи. Он использовал любую возможность для вмешательства в дела иностранных государств и оказания им помощи в деле подавления освободительных движений. Благодаря его усилиям флаг российской империи стал в Европе символом махровой реакции. Даже избрание в 1852 году Луи Наполеона Бонапарта императором Франции не успокоило его. Он признал легитимность нового монарха, но отказался обращаться к нему по традиционной форме «государь брат мой». Правда, к Луи-Филиппу он тоже так не обращался. Не удовлетворившись усмирением Польши, которая вновь грозила подняться, он снарядил в Венгрию многочисленную армию, чтобы помочь императору Францу-Иосифу восстановить власть в стране. Он оккупировал Дунайские княжества и установил над ними нечто вроде протектората, заключив соответствующий договор с Портой. Он помешал прусскому королю возложить на себя корону германской империи, которую ему предложил парламент во Франкфурте. Наконец, вдохновленный своими успехами, он обратился против Турции, исконного врага России.
Предлогом для конфликта послужил спор с Константинополем по поводу привилегий для православных христиан на Святой Земле. Поддержанная Францией и Англией, Турция отказалась идти на какие-либо уступки. Русская армия тут же вторглась в Дунайские княжества и осадила Силистру. Турецкий флот был разгромлен при Синопе. Но на этом успехи Николая закончились. По его просьбе Австрия и Пруссия заявили о нейтралитете. Тем временем Франция и Англия ввели свои флоты в Черное море для защиты Константинополя и послали значительные силы на Дальний Восток. Николай с изумлением обнаружил, что у него не осталось ни друзей, ни союзников. Против него ополчилось пол-Европы. Силистра выстояла. Русским пришлось уйти из Дунайских княжеств, которые были незамедлительно заняты австрийцами. В скором времени французы и англичане высадились в Крыму, в Евпатории. Потерпев поражение на реке Альме, русские яростно оборонялись в осажденном Севастополе.
Перипетии этой длительной экспедиции за пределы российских границ довольно скоро утешили Александра, тяжело переживавшего расставание с Ольгой Калиновской. После непродолжительного посещения Швеции и Дании он направился в Германию, остановился в Эмсе, где скрупулезно следовал предписаниям врачей. Маркиз де Кюстин, известный публицист и тонкий наблюдатель, встретил его там и тут же записал свои впечатления: «Я оказался среди толпы зевак, окруживших великого князя, который выходил из кареты… Ему двадцать лет, и он выглядит на свои годы; его рост выше среднего, но мне он показался несколько грузным для своего возраста; его лицо было бы красивым, если бы не отечность, несколько смазывающая черты; плотная фигура выдает в нем скорее немца, нежели русского; он излучает кротость и доброжелательность; правда, несоответствие между открытой улыбкой и постоянно плотно сжатыми губами свидетельствует о недостатке искренности и, может быть, о внутренней боли… Во взгляде юного князя сквозит доброта; его походка грациозна, легка и благородна; это настоящий князь; он скромен без робости, и это импонирует окружающим… Он производит впечатление прекрасно воспитанного человека; если он когда-нибудь станет монархом, то будет подчинять себе людей силой обаяния, а не силой страха, если только изменение его положения не повлечет за собой изменения его натуры». (Маркиз де Кюстин: Письма из России. Эмс, 5 июня 1839 года.) И далее: «Я вновь видел великого князя и на сей раз изучал его дольше и с более близкого расстояния… Сквозь добродушное выражение, всегда свойственное красоте, юности и в особенности немецкой крови, явно проглядывает скрытность, внушающая опасение в столь молодом человеке. Эта черта и некая печать судьбы на всем его облике не оставили у меня сомнений в том, что он призван взойти на престол». (Там же. Эмс, 6 июня 1839 года.) Другой публицист, граф де Рейсе, пишет в своих «Воспоминаниях»: «Царевич был хорошо образован, прекрасно говорил на всех языках и во всем проявлял скромность и тактичность. Его чрезвычайная благожелательность могла создать впечатление отсутствия твердости, но те, кто общались с ним более тесно, уверяли, что твердости ему не занимать и что, если он легко кланяется, это свидетельствует лишь о его уважении к собственному отцу». (Граф де Рейсе: Мои воспоминания.)
Подлечившись в Эмсе, Александр направился в Веймар, затем в Берлин, где его радушно встретили прусские родственники, оттуда в Мюнхен, сделав остановку на поле «битвы народов» под Лейпцигом, и далее, перевалив Альпы, в Верону.
Там приставленные к нему австрийские офицеры устроили ему экскурсию, водя от одного памятника к другому. Утомленный, но неизменно благожелательный, он посетил крепость, дворец и места боев между французскими и австрийскими войсками в 1796 году. В Милане в его честь устраивали парады, продолжавшиеся семь дней подряд. Даже в России у него не рябило так в глазах от мундиров, штыков, пушек, лошадей, знамен, фанфар.
Проехав Венецию и Флоренцию, он оказался в Риме, о котором столько мечтал. Картины, статуи, античные руины – он хотел видеть все это, и воодушевление возобладало в нем над усталостью. Папа Григорий XVI удостоил его частной аудиенции. Он также встретился с группой молодых русских художников, учившихся тонкостям изобразительного искусства в Вечном Городе. Однако среди этого водоворота впечатлений Александр не переставал думать о России. «Я устроен таким образом, – пишет он своему адъютанту Назимову, – что могу жить исключительно воспоминаниями, и это служит мне утешением вдали от родины. Как бы прекрасна ни была Италия, дома все же лучше!»
Продолжив свой путь, Александр пересек северную Италию и приехал в Вену. Там он подпал под обаяние канцлера Меттерниха и его супруги. Вечера он проводил в их доме, в избранном обществе, предаваясь своим излюбленным светским играм. «Особенно его увлекает игра в ладошки, – пишет княгиня Мелани де Меттерних. – Он очень ловко наносит удары». И через день: «Пришел великий князь, и мы снова играли – в шнур, шар, войну – одним словом, резвились, словно дети». В конце концов хозяйка дома вынесла заключение, что Александр «добр и симпатичен». Жуковский: «Его любили все, и все отдавали должное его чистосердечности, здравому смыслу и достоинству, которые он демонстрировал самым непосредственным и самым деликатным образом». (Письмо императрице Александре от 12 марта 1839 года.)
В то же время воспитатель великого князя был немало озадачен. Александр предавался ребяческим забавам, но его, казалось, совершенно не привлекали девушки, которых ему представляли. Неужели он вернется в России ни с чем? Одно и то же повторялось при дворе Бадена, при дворе Вюртемберга, при дворе Дармштадта. Уставший от этих приемов, он чуть было не отказался от приглашения великого князя Людвига II Гессен-Дармштадтского посетить театр, но в конце концов натянул на себя нехотя парадный мундир казачьей гвардии и отправился на протокольное мероприятие. Сидя в княжеской ложе, он случайно встретился взглядом с юной девушкой в заднем ряду, пожиравшей его глазами. Бледная, тонкая, романтичная – она была похожа на агнца, готового к закланию. Это была пятнадцатилетняя принцесса Мария. При дворе к ней относились весьма пренебрежительно, и она отнюдь не принадлежала к числу завидных германских невест. Очарованный ее детской застенчивостью, Александр попросил представить ее ему. Она сделала реверанс, и он неожиданно воспылал страстью к этой милой, невинной девочке. Вернувшись из театра, он объявил графу Орлову, главе своей свиты: «Дальше не поедем. Я сделал свой выбор. Мое путешествие окончено. Я женюсь на Марии Гессенской, если она соблаговолит оказать мне эту честь». (Граф де Рейсе.)
Несмотря на это решение, которое Жуковский счел безрассудным, Александр все же согласился продолжить европейское турне. Покинув Марию, так и оставшуюся в неведении относительно его чувств, он отправился в Голландию, где был с радостью принят своей теткой, а затем в Лондон, где королева Виктория, окруженная самым изысканным британским обществом, устроила ему поистине великолепный прием: ужин в Бекингемском дворце, оперное представление, проживание в очаровательном Виндзорском замке, банкет, данный в его честь в Лондонской Таверне, военный парад в парке Сент-Джеймс, визит в Тауэр, посещение доков и ипподромов в Эпсоме и д'Эскоте, вручение диплома доктора права Оксфордского университета.
Несмотря на все британские соблазны, Александр не переставал грезить о Золушке, которую он оставил на континенте. Он написал своим родителям письмо с просьбой о разрешении на брак. Николай изумился, узнав о намерениях сына. Эта Мария Гессенская была сыну явно неровней. Каковы бы ни были ее моральные и физические качества, в списке кандидаток Санкт-Петербургской канцелярии она не фигурировала. Кроме того, ходили слухи, будто она незаконнорожденная. В обществе считали, что отцом Марии является не великий князь Людвиг II, а барон Гранси, известный маршал, с которым великая княгиня Вильгельмина будто бы состояла в связи. Это обстоятельство еще более усугубляло положение. Окружение императора ожидало, что он наложит вето на столь необдуманный выбор сына. Но придворные плохо знали его. У Николая в исключительных случаях государственные соображения уступали место гордыне. Такая помолвка, представлявшаяся дипломатам недопустимой, давала ему возможность продемонстрировать независимость духа. Полагая, что сила монарха измеряется масштабами вызова, который тот осмелится бросить миру, Николай решил, что он лишь возвеличит себя, разрешив сыну жениться на девушке несколько сомнительного происхождения. В конце концов, другие российские суверены, и в их числе сам Петр Великий, грешили этим. Брачный союз, а вовсе не знатность обеспечивает царице поклонение толпы. «Чтобы кто-то в Европе осмелился сказать, что российский наследник престола обручен с незаконнорожденной!» – высокомерно заявил он. И, отметая все возражения, добавил: «Поскольку великий князь Дармштадтский не возражает против этих отношений, я не вижу в них ничего предосудительного».
Между тем в салонах зрело недовольство. Российские аристократы видели в намечавшемся союзе откровенный мезальянс. Некоторые даже говорили об «унижении для страны». Оставаясь глухим к этому ропоту, Николай разрешил сыну вернуться в Дармштадт и открыть свои чувства маленькой принцессе. Ликующий Александр спешно покинул Англию, чтобы воссоединиться со своей избранницей. Мария не верила своему счастью. Ей предстояло в одночасье поменять куклы на живого мужа. Александра восхищало в ней сочетание ребенка и женщины, робости и доверчивости, кокетливости и наивности. Однако она была еще слишком юна для замужества. Родители с обеих сторон требовали отсрочки. Проведя неделю возле Марии, Александр вернулся в Санкт-Петербург. Он вернется в Дармштадт в марте 1840 года, и 4 апреля состоится помолвка.
8 сентября 1840 года Мария въехала в Санкт-Петербург в позолоченной карете, сидя рядом с императрицей Александрой. Император сопровождал экипаж верхом, а лучившийся радостью Александр командовал почетным эскортом. Вскоре принцесса Мария приняла православие и стала великой княгиней Марией Александровной. 16 апреля 1841 года состоялся обряд венчания в церкви Зимнего дворца в присутствии множества придворных, послов и иностранных принцев. С дворцовой площади, где собралась огромная толпа, доносились приветственные крики. После церемонии император и наследник, оба в мундирах казачьей гвардии, вышли на балкон. Крики усилились, когда на балконе показалась также новоявленная великая княгиня Мария. Очутившись перед этим морем незнакомых лиц, Александр испытал странное чувство, в котором любовь к народу соседствовала с опьянением абсолютной властью.
* * *
По единодушному мнению брак Александра оказался удачным. Великая княгиня Мария была красивой, скромной и душевной женщиной. Она с головой окунулась в благотворительную деятельность, и священники радовались, глядя на новообращенную православную. Правда, придворные отмечали некоторую скованность ее манер, но эта сдержанность лишь добавляла загадочность ее облику. Как бы там ни было, ее молодой супруг был безмерно счастлив, что предпочел ее всем остальным германским принцессам.За ударом молнии последовала пылкая и одновременно с этим спокойная семейная жизнь. В первый же год Мария забеременела. Всего у нее родится восемь детей. Первый ребенок, дочь Александра, умрет в семилетнем возрасте. Но остальные, шесть мальчиков и одна девочка, послужили утешением своим родителям, тяжело переживавшим эту преждевременную утрату. (От брака Александра и Марии родились: Александра (1842–1849); Николай, царевич (1843–1865); Александр, будущий царь Александр III (1845–1894); Владимир (1849–1909); Алексей (1850–1908); Мария (1853–1920); Сергей (1853–1905); Павел (1860–1919).)
Дабы у наследника престола был свой собственный двор, Николай выделил великому князю адъютантов, а великой княгине – фрейлин, все из самых знатных семей. Император хотел подготовить сына к тяготам обязанностей монарха. Он ввел его в состав членов Государственного совета, Финансового комитета, Комитета министров, Комитета по делам Кавказа. Он приглашал его на заседания Тайного комитета по изучению жизни крепостных крестьян. Убеленные сединами сановники ожесточенно спорили друг с другом, остерегаясь, однако, выдвигать предложения, которые могли бы не понравиться монарху. Александр сидел, убаюкиваемый монотонным жужжанием пустых фраз. Ему не приходило в голову выступить против политической или административной программы отца. Почтительный и послушный сын, он одобрял все его действия. Таким образом, несмотря на свое доброе сердце, он не видел необходимости в реформе крепостной системы и негодовал по поводу «правил инвентаризации», введенных в Польше против воли землевладельцев.
Во время отсутствия Николая в столице он становился своего рода регентом. Ему также случалось сопровождать отца в поездках по России. В 1849 году Александр был послан с официальной миссией в Вену, поздравить императора Франца-Иосифа с подавлением венгерской революции. На следующий год, назначенный командующим гвардией и директором военных школ, он отправился на Кавказ, где чеченцы оказывали сопротивление продвижению русских войск. Эта поездка была отмечена пышными приемами, банкетами, иллюминациями, парадами, артиллерийскими салютами и танцами местных жителей. Но он стремился принять боевое крещение. В Дагестане он стал свидетелем стычки с чеченцами и, воспользовавшись случаем, помчался галопом в самое опасное место. Граф Воронцов, узнав в одиноком всаднике великого князя, приказал подвести ему лошадь и поскакал вслед за безумцем. Лишь бы шальная пуля не попала в наследника престола! К счастью, чеченцы в этот момент отступили. Александр, живой и здоровый, сиял от счастья. Испытав огромное облегчение, Воронцов похвалил его за смелость и ходатайствовал в своем письме к императору о награждении царевича крестом Святого Георгия. «Я прошу Ваше Величество не отказать в моей просьбе, – пишет он Николаю. – Крест Святого Георгия четвертой степени явится заслуженной наградой не только для наследника престола, но и для всех казаков». Довольный боевым настроем сына, Николай охотно удовлетворил ходатайство заслуженного графа.
Перед отцом, которому шел уже пятый десяток, Александр ощущал себя маленьким мальчиком. Как и в раннем детстве, он восхищался им и боялся его. Во всем он стремился получить его одобрение, словно самоутверждение в чем бы то ни было являлось для него чем-то вроде святотатства. Это довольно странный случай сохранения мальчишеских комплексов в зрелом возрасте. В то же самое время между отцом и сыном не было духовной близости. Искренне любя своего сына, Николай никогда не пытался вызвать его на откровенность, а у Александра никогда не возникало желание изливать душу холодному и отстраненному собеседнику.
С годами Николай становился все более подозрительным, недоступным и властным. Любое робкое поползновение к обретению хоть каких-то свобод со стороны народа представлялось ему посягательством на священные устои монархии. Утопив в крови восстание в Польше в 1831 году, он депортировал на Кавказ и в Сибирь тысячи польских семей и подвергал гонениям католическую церковь. Его девиз состоял из двух слов: самодержавие и православие. Революция 1848 года во Франции вызвала у него гнев, и Александр разделял его чувства. В царском манифесте, зачитанном во всех церквях, заявлялось, что «ярость ниспровержения основ» разобьется о российские границы, поскольку «с нами Бог».
Полиция арестовала нескольких восторженных интеллектуалов, собравшихся вокруг некоего Петрашевского, чтобы читать и обсуждать труды Фурье, Прудона и Луи Блана. Больше полугода длилось следствие, после чего «заговорщики» предстали перед военным судом. Двадцать один человек был приговорен к смертной казни. В последнюю минуту, когда они стояли перед взводом солдат, уже взявших ружья на изготовку, им зачитали указ о замене смертной казни на каторжные работы в Сибири. Среди них был молодой писатель по фамилии Достоевский. На границе перехватывали кипы иностранных книг, которые несли в Россию бациллы либеральной чумы. Верховный комитет по цензуре строго контролировал деятельность всех печатных органов. В газетах публиковались лишь приукрашенные официальные сообщения. Во главе министерства образования встал военный, а преподавание философии было отдано на откуп духовным академиям. В 1853 году в университетах обучалось всего 2900 студентов, и это в стране с населением 70 миллионов человек! Александр, как и всегда, полностью одобрял меры, предпринимаемые Николаем для защиты России от революционной заразы. Он пишет своему адъютанту Назимову, назначенному попечителем учебных заведений Москвы: «Должность, которую вы заняли, имеет чрезвычайно важное значение, особенно в нашу эпоху, когда молодые люди мнят, что они умнее остальных и что все должно делаться согласно их воле. К несчастью, мы имеем слишком много печальных примеров за границей… Необходим также строгий надзор за преподавателями… Осените себя крестным знамением и смело приступайте к работе». (Письмо Назимову от 19 октября 1849 года.)
Будучи по своей сути военным правителем, он умел наводить порядок как в пределах, так и за пределами империи. Он использовал любую возможность для вмешательства в дела иностранных государств и оказания им помощи в деле подавления освободительных движений. Благодаря его усилиям флаг российской империи стал в Европе символом махровой реакции. Даже избрание в 1852 году Луи Наполеона Бонапарта императором Франции не успокоило его. Он признал легитимность нового монарха, но отказался обращаться к нему по традиционной форме «государь брат мой». Правда, к Луи-Филиппу он тоже так не обращался. Не удовлетворившись усмирением Польши, которая вновь грозила подняться, он снарядил в Венгрию многочисленную армию, чтобы помочь императору Францу-Иосифу восстановить власть в стране. Он оккупировал Дунайские княжества и установил над ними нечто вроде протектората, заключив соответствующий договор с Портой. Он помешал прусскому королю возложить на себя корону германской империи, которую ему предложил парламент во Франкфурте. Наконец, вдохновленный своими успехами, он обратился против Турции, исконного врага России.
Предлогом для конфликта послужил спор с Константинополем по поводу привилегий для православных христиан на Святой Земле. Поддержанная Францией и Англией, Турция отказалась идти на какие-либо уступки. Русская армия тут же вторглась в Дунайские княжества и осадила Силистру. Турецкий флот был разгромлен при Синопе. Но на этом успехи Николая закончились. По его просьбе Австрия и Пруссия заявили о нейтралитете. Тем временем Франция и Англия ввели свои флоты в Черное море для защиты Константинополя и послали значительные силы на Дальний Восток. Николай с изумлением обнаружил, что у него не осталось ни друзей, ни союзников. Против него ополчилось пол-Европы. Силистра выстояла. Русским пришлось уйти из Дунайских княжеств, которые были незамедлительно заняты австрийцами. В скором времени французы и англичане высадились в Крыму, в Евпатории. Потерпев поражение на реке Альме, русские яростно оборонялись в осажденном Севастополе.