Труайя Анри. Анн Предай

   – Доктор пришел, – оповестила его Луиза.
   – Как? – вскрикнул Пьер. – Он ведь должен явиться только после обеда!
   Он побарабанил в дверь спальни обычным легким постукиванием. Голос Эмильен, ответившей ему, был ясен и бодр:
   – Входи!
   Всякий раз, как только приходил ее врач, настроение у нее поднималось. Сидя за круглым столиком на тонкой ножке, доктор Морэн, начинавший лысеть молодой человек в очках и со светлыми бакенбардами, выписывал рецепт. Эмильен – одному богу известно, почему – находила его очень изысканным и симпатичным.
   – Почему ты ушел? – спросила она, пока Пьер пожимал руку доктора.
   – Я ходил за покупками к обеду.
   – Странная идея!
   Эмильен сидела в кровати с наброшенной на плечи шалью из белой шерсти. Она так пронзительно посмотрела на него, что Пьер почувствовал, как краснеет. Казалось, все тридцать пять лет совместной жизни она читала его самые потаенные мысли. Однако, стоило ей улыбнуться, и ему сразу же стало легче.
   – Доктор, – объявила она, – в следующую среду мы устраиваем дома обед с друзьями. Как вы думаете, могла бы я встать?
   – Ну да, мадам, – ответил врач. – Почему бы и нет?
   – Только не отменяйте мои уколы. Они мне так помогают.
   – Будьте спокойны.
   – Когда вы придете в следующий раз?
   Голос ее звучал мелодично, но слегка приглушенно, на исхудавшем лице читалось жалкое кокетство. Провожая доктора Морэна до прихожей, Пьер осведомился:
   – Вы действительно думаете, что ей можно будет подняться в среду?
   – Решительно нет, – ответил доктор, – но если захочет, не мешайте ей.
   Пьера услышанное потрясло, хотя другого ответа он не ожидал. А когда вернулся к Эмильен, та сказала:
   – Наш доктор просто прелесть, сам сделал мне укол!
   Появилась Анн, и Пьеру стало легче. Дочь показывала ему пример смелости в притворстве. Каждодневная ложь рядом с ней становилась легкой, можно было не задумываться, а просто подчиняться правилам игры. Эмильен с сияющими глазами повторила все, что сказал ей доктор. Анн сделала вид, что ее это сильно обрадовало:
   – Вот видишь, Мили, тебе лучше. Впрочем, это нормально. Просто тебя утомила постель.
   Она очень спешила – через два часа у нее была назначена встреча. Луиза принесла приготовленное на пару филе мерлана.
   – Филе камбалы не было, – виновато объяснил Пьер. – Вот я и взял…
   Никто и не протестовал, он напрасно беспокоился. Дурацкая привычка делать из мухи слона… Пока Эмильен кромсала рыбу, Пьер и Анн прошли в гостиную. Они всегда обедали здесь, за круглым столом у окна. Столовой, широкий дверной проем которой соединял ее с гостиной, не пользовались с тех пор, как заболела Эмильен. Шесть стульев со спинками из рыжеватой кожи, выстроившиеся вдоль стены, напоминали о счастливом и навсегда ушедшем времени.
   Луиза превзошла саму себя. От дорады, запеченной в духовом шкафу, захватывало дух. Пьер выпил бокал вина, положил себе еще кусочек рыбы и сказал:
   – Анн, неужто я и в самом деле обязан явиться туда в пять часов? Пожалуй, позвоню и скажу, что заболел.
   – Вот уж нет! Чтобы добиться этого визита, Клардье пришлось потратить немало здоровья. Хотя бы из уважения к его хлопотам ты не имеешь права отказаться от приглашения – да еще в последнюю минуту. К тому же тебе могут предложить что-нибудь интересное.
   – Сомневаюсь я.
   – Как ты можешь об этом знать заранее?
   Он грустно улыбнулся. Вот уже полгода, с июня, он безуспешно искал хоть какое-нибудь занятие. Кому он нужен в его-то возрасте? Последнее место он потерял потому, что бюро статистики, где он служил на полставки, закрылось. К счастью, у Эмильен было отложено немного денег, полученных по завещанию от матери. Они с грехом пополам перебивались на проценты с этого капитала, вложив одну половину в ценные бумаги, вторую – в доходный дом. К тому же с началом года Анн повысили в должности.
   – Ты знаешь, папа, – вновь заговорила она, – мне кажется, в последнее время ты все пустил на самотек. Ты не можешь и дальше вот так ничего не делать.
   – Но, дорогая моя, – тихо ответил он, – я конченый человек.
   – Ты? Да ты в отличной форме!
   – Внешне – может быть… А вот внутри… Я ощущаю себя старым, уставшим и потрепанным. С тех пор, как Мили заболела, мне ничего не хочется.
   Жалуясь дочери, он получал прямо-таки патологическое удовольствие. Словно сбрасывал с себя одежды и зализывал прежде скрытые от глаз раны. Чем и вызывал гнев Анн.
   – Прошу тебя, папа! Не будь беднее, чем ты есть на самом деле. Поверь, мне тоже не сладко, но я держусь.
   – Это по молодости.
   – Пойми, ты обязан пойти на эту встречу.
   – Хорошо, хорошо, пойду… – Он помялся и спросил: – Как мне одеться?
   – Как есть, ничего не придумывай. Сегодня вечером я дома не ужинаю.
   Отец посмотрел на нее с удивлением:
   – Куда ты идешь?
   – На концерт, с друзьями.
   – А как же укол Мили?
   – Я вернусь как обычно, к половине седьмого. – Она взглянула на часы и закончила: – Все, убегаю.
   – Фруктов не поешь?
   – Некогда!
   Он смотрел, как она поднималась. Словно внутри нее распрямлялась стальная пружинка. И вся она была такая живая, стройная. Сколько же в этой хрупкой фигурке энергии…
   Из-за двери донесся голос Эмильен:
   – Анн, дорогая, поправь мне подушки.
 
   – В точности то, чего я и боялся, – сказал он. – Смехотворная ставка! И никому не нужная оценка продаж. Как будто в оптовой торговле канцелярскими товарами есть нечто новое! Да все я об этом знаю! Как говорится, продажа с доставкой на дом! Я за все их поблагодарил и отказался.
   – Ты прав, – поддержала его Эмильен.
   Анн, только что сделав матери укол, решение отца не осудила, но и не одобрила. Правда, он об этом и не просил. Ему было бы несравненно сложнее, получи он предложение чуточку заманчивее. Но ничто не пугало его более возможных перемен. Для него предпочтительнее пусть и паршивое, но «статус кво», нежели привлекательная, но авантюра. Истинным его призванием было находиться возле Мили. И как Анн этого не поймет? Но она понимала и теперь улыбнулась ему. Он ее поцеловал. Победа!..
   – Тебе нужно позвонить Клардье, – посоветовала она, убирая шприц.
   – Ты думаешь, необходимо?
   – Обязательно. Ведь это он рекомендовал тебя в С.Е.П. По крайней мере, проинформируй его о результатах своего визита.
   – Ты права. Завтра так и сделаю.
   – Почему не сегодня вечером?
   – Его может не оказаться на месте.
   – А ты попробуй.
   Пьер повиновался.
   На другом конце провода пропело контральто с сильным испанским акцентом:
   – Ни мадам, ни мсье не вернулись, и они не собирались обедать дома.
   Пьер отсрочке обрадовался, поскольку беседа с Клардье предстояла деликатная. Клардье относился к тому типу людей, которым безумно нравилось оказывать услуги, даже если их об этом не просили. Пьера обязательно упрекнут, что он не умеет настаивать на своем, пообещают через сутки обеспечить аудиенцию с генеральным директором С.Е.П., а то еще и вызовутся организовать ему встречу с тем или иным высокопоставленным лицом, и тот согласится взять его. Для Пьера все это выльется в дополнительные визиты, говорильню и бесполезное низкопоклонство. И он сделал бы все, чего бы от него ни потребовали. А так – не посрамленный и с безмятежным видом он продефилировал перед Эмильен, которой дочь только что принесла поднос.
   Перед тем как приготовить все те же сэндвичи с колбасой на мякише без корочки, Анн привела себя в порядок. Когда она появилась – причесанная, одетая в шерстяное, цвета спелой сливы платье, обшитое тонкой сатиновой тесьмой, подобранной точно в тон, – Эмильен не смогла скрыть удовольствия. Пожелав дочери доброго вечера, она вздохнула:
   – Я так тебе завидую! Если бы и мне можно было пойти с тобой…
   Пьер быстро съел ужин и вернулся в кресло, поближе к Эмильен и телевизору. На середине передачи о Рубенсе они задремали.
   Очнувшись первым, Пьер крадучись вышел из комнаты, наспех умылся и натянул чистую пижаму в голубую полоску. Он уже было забрался в постель, но Эмильен открыла глаза, улыбнулась и прошептала:
   – Снова эта пижама… Я попрошу Луизу, чтобы она пустила ее на кухонные тряпки…
   – Что ты имеешь против моей пижамы?
   – Ты в ней похож на киношного каторжанина.
   – Тебе не нравится мой серый костюм, тебе не нравится моя полосатая пижама… Что же тебе нравится?
   – Не знаю… например, бежевая.
   – Я берегу ее для особенных случаев.
   Приподняв ресницы, она игриво и хрипловато спросила:
   – Каких таких особенных случаев?
   – Вдруг мы отправимся в путешествие, вдвоем… – Он произнес это, не задумываясь, и у самого перехватило в горле. – Ты хочешь, чтобы я переоделся?
   – Да.
   Пьер молча подчинился и вскоре вернулся в бежевой пижаме. Рукава ее были длинноваты.
   – Ты великолепен, – заметила Эмильен.
   Он выключил телевизор и скользнул под одеяло. Сегодня вечером Эмильен не столь раздражена. Не от того ли, что они остались наедине? Проявления этой ее болезни столь загадочны, столь непредвиденны… Пьер подвинулся к ней ближе.
   – Иди ко мне, – прошептал он. – Вот так, тихонечко… Ненадолго… Нам так хорошо вдвоем.
   Эмильен прижалась к нему. До чего же она исхудала… Ему казалось: сделай он одно неосторожное движение, и ее хрупкие косточки треснут. Он обнял ее за плечи. Тепло ее тела, близкого и родного, взволновало его. Снова ей двадцать пять, и волосы ее сохранили тот же пряный запах.
   – Если бы ты знала, как я тебя люблю! – бормотал он в тишине.
   И его вдруг накрыло огромной радостью – она обязательно выздоровеет! Совершенно точно. Он это знал лучше других. Против всяких доводов.
   Мили осторожно высвободилась:
   – Пьер, я хотела тебе сказать… ночью ты шевелишься и очень шумно дышишь… с твоим-то огромным носом это и не удивительно. А мне так нужен отдых!.. Мы должны будем спать порознь…
   Подобный исход совершенно ошеломил его, несправедливость наказания показалась чрезмерной.
   – Спать без тебя? – заикаясь, спросил он. – Но… это… это невозможно!
   – Но это лишь на время, пока я болею.
   – Ты понимаешь, чего ты от меня требуешь?
   – Да, Пьер. Будем благоразумны.
   – Хорошо, тогда я лягу рядом в кресло или в шезлонг.
   – Нет, тебя все равно будет слышно.
   – Куда же я должен уйти, по-твоему?
   – В маленькую дальнюю комнату. Тебе там будет хорошо. Ты сможешь читать допоздна, сколько захочешь.
 
   Та комнатка, в другом конце апартаментов, долгое время использовалась как кладовая. В нее сложили чемоданы, набитые бумагами коробки, подшивки старых газет и журналов, ненужные книги…
   – Забавно, – усмехнулся Пьер, – но это же так далеко от тебя. Я предпочел бы канапе в гостиной.
   – Как хочешь, – ответила она.
   Он сжал зубы. Вот его и прогоняют, отправляют в ссылку. Какая немилость – и это в ответ на его-то любовь.
   Ему стало жалко себя до слез. Собственная жизнь представилась чередой страшных разочарований. Умереть бы тотчас же, и непременно здесь, рядом с нею. Но никто не обращал внимания ни на него, ни на его здоровье, ни на его настроение. Он вздохнул и спросил:
   – Ты хочешь, чтобы я ушел прямо сейчас?
   – Нет, – ответила она, – завтра.
   Пьер подумал, что завтра она, быть может, изменит свое решение, и эта мысль успокоила его. Вот если бы он сегодня смог еще и не сопеть. Ведь для этого достаточно лишь развернуться. Он попробовал осторожно перевернуться на левый бок, но оказалось, что так лежать неудобно. Правда, он стерпел бы что угодно, лишь бы Эмильен понравилось.
   – Спокойной ночи, дорогая, – сказал Пьер.
   Чуть погодя, уверенный в том, что может заставить себя быть неподвижным и бесшумным, он начал засыпать.

3

   Изрядно опаздывая с работы, Анн ураганом влетела в дом почти в семь часов и едва застала Луизу. Та собиралась вот-вот уйти. К счастью, у нее все было готово. В гусятнице – тушеная с морковью телятина. На круглом блюде отдыхал припудренный сахаром пирог с яблоками. Стол – как и было условлено, в столовой – накрыт на три персоны. О том, чтобы поднялась Эмильен, не могло быть и речи. Ночью она плохо спала, а с утра начала жаловаться на боль в правом боку. Пришедший к полудню доктор Морэн сделал ей дополнительный укол. Обед, наверное, следовало бы отменить, но было поздно.
   Анн подошла к матери. Впалые щеки, заострившийся нос. Казалось, больная спала, но, услышав шаги дочери, приоткрыла веки и тихо произнесла:
   – Я не хочу видеть Марка.
   – Ты его и не увидишь, Мили, – пообещала Анн. – Мы быстренько пообедаем и распрощаемся.
   – Передай ему, что мы с ним увидимся на следующей неделе.
   – Ну да. Конечно… У нас еще будет время. Я сейчас принесу сэндвичи.
   – Нет, не надо… Стоит о них подумать, и меня начинает тошнить. Что за гадость этот гепатит!.. Видно, вчера я что-то съела, вот оно и подействовало мне на печень. И этот запах, с кухни… надо бы проветрить… Где отец?
   – Собирался заскочить в книжную лавку Коломбье.
   – Занятно. Уже успел обзавестись новой привычкой – уходит, не предупредив меня.
   Но тут, держа в руках две бутылки «божоле», вошел Пьер.
   – Дома не осталось ничего, кроме столового.
   Эмильен тут же успокоилась и прикрыла глаза. Во входную дверь позвонили. Открывать пошла Анн – и увидела на пороге консьержку.
   – Я по поводу вашей комнаты – той, что наверху. Мне кажется, вы сдали ее студенту. Так вот, теперь их там с десяток. Это безобразие, настоящая ночлежка! Спят на полу, в коридоре. Соседи жалуются. Я не хотела бы говорить об этом управляющему.
   – Спасибо, что предупредили, – ответила Анн.
   Пьер, догнав ее в вестибюле, пробормотал:
   – Безумие какое-то… Выглядел этот студент довольно прилично. Что делать-то будем?
   – Я немедленно к нему поднимусь.
   – А Марк?
   – Он все равно придет не раньше восьми.
   – Могла бы подождать и до завтра…
   – Нет, папа.
   На черной лестнице было студено. Всякий раз, когда приходилось карабкаться на шестой этаж, Анн становилось противно; она удивлялась ветхости длинного коридора, ведущего к сдаваемым внаем комнатам. Для нее он олицетворял собой своеобразную границу, некий условный переход из мира уюта и достоинства в зону стыда и позора. Анн остановилась перед дверью, отмеченную одиннадцатым номером. За ней слышались голоса. Анн постучала. Дверь открылась – на пороге стояла высокая девица. Вдоль щек, словно занавеси, ниспадали светлые волосы. Розовая махра домашнего халата туго обтягивала вздутый живот незнакомки. Наверняка месяце на восьмом, не меньше. Позади нее, выгнув спину и облокотившись на спинку стула обеими руками, сидел длинноволосый брюнет с квадратным лицом. Анн никогда не приходилось видеть ни его, ни девицу, и потому она сухо спросила:
   – Где мсье Жан Ломбар?
   – А чего вам от него нужно? – лениво поднимаясь, спросил юноша.
   – Эта комната принадлежит мне, мсье.
   – Ах, вот оно что. Жан в отъезде.
   – И давно?
   – Ну так себе.
   – Когда он возвращается?
   – Я не знаю.
   – А вы кто такие?
   – Лоран Версье. А это Ингрид. Шведка она. По-французски не знает ни слова.
   Девушка улыбнулась и неуклюже замотала головой, словно поддакивая, осторожно обнимая при этом руками живот.
   – И что же вы здесь делаете, мсье? – спросила Анн.
   – Мы приятели Жана, – ответил Лоран Версье.
   – Я сдала эту комнату ему, не вам.
   – Я знаю. Но Жан очень быстро съехал. Сказал, что мы можем поселиться на его место. Конечно, я должен был вас предупредить. Я и собирался это сделать. Скоро я должен получить немного денег… ну, чтобы урегулировать с вами все проблемы с оплатой… Это вопрос нескольких дней…
   Говорил он волнуясь и все время глядя на Анн. На шее, под небрежно выбритой кожей, методично поднимался и опускался кадык.
   – Похоже, вы разрешаете своим друзьям спать в коридоре, – оборвала его Анн.
   – Ну, это было-то всего лишь один раз.
   – Однако соседи жалуются. Сколько вас в этой комнате?
   – Трое. Ингрид, ее муж и я.
   Анн посмотрела на него обескураженно:
   – Но, как… как это?
   Он пояснил:
   – А что, все нормально. Как в кемпинге.
   Она быстро осмотрела комнату: метра два на три, не больше. Железная кровать, в углу раковина, параболический электронагреватель, газовая плитка с небольшим баллоном «Бутагаз». С потолка свисает голая лампочка.
   Замешательство Анн переросло в неловкость.
   – Это абсолютно неприемлемо! – с некоторым усилием произнесла она. – Вы тут разместились, ни у кого не спросив разрешения. А мы – я и мои родители – не имеем права селить постояльцев, о которых ничего не знаем.
   Анн чеканила свои доводы так, словно убеждала в собственной неуступчивости саму себя. Все это время обладательница огромного живота кротко, словно телка, смотрела на нее красивыми пустыми глазами.
   Лоран Версье достал из заднего кармана брюк какой-то документ и молча протянул его Анн. То было изрядно помятое удостоверение с фотографией в углу. Анн машинально прочла фамилию, дату рождения. Ему всего двадцать три года. И она вдруг ощутила себя в шкуре сыщика – облава, окрик: «Ваши средства к существованию?» Ей стало мучительно стыдно. Она вернула документы юноше, тот сунул их обратно в карман.
   – Хорошо, – сказал он. – Вы правы. Мы тут же съедем.
   – Куда?
   – Не знаю.
   Анн смягчилась:
   – Девушка беременна, я не могу выбросить ее на улицу. Подождем, пока у вас не найдется другая комната.
   – Спасибо, мадам. В любом случае, Ингрид с мужем должны вот-вот вернуться в Швецию. Она хочет рожать там. Ну, а что касается меня, если вы согласитесь поселить меня вместо Жана…
   Ответить она не успела. Рядом объявился белокурый бородатый гигант на тонких ногах. В руках он держал длинный батон свежего белого хлеба.
   – А вот и Гуннар, – объявил Лоран Версье.
   Анн вышла из комнаты и заметила в коридоре рядом с дверью картонную коробку, переполненную отходами.
   – В любом случае, я требую, – заявила она, – чтобы это было немедленно убрано. Своими отбросами вы загородили весь проход. Это недопустимо.
   Спускаясь по лестнице, она уже чувствовала нечто среднее между гневом и удовлетворением. Пока ее не было дома, пришел Марк. Анн рассеяно чмокнула его в щеку. Марк с Пьером потягивали в столовой белое вино, и на круглом столике ее дожидался полный бокал. Она жадно поднесла его к губам.
   – Мили, похоже, сегодня не в форме, – заметил Марк.
   – Да нет, – ответила она, – вовсе нет.
   – Просто вымоталась она вчера, – грустно пояснил Пьер. – Вот и спит, я не посмел ее будить…
   – Жаль, – сказал Марк. – С ней всегда было так хорошо.
   – Как там наверху, все нормально? – поинтересовался Пьер.
   – Да, все хорошо. Консьержка преувеличивает. Просто наш постоялец как-то раз устроил вечеринку, пригласил друзей.
   За столом Анн раздражала излишняя возбужденность отца. Любые предложения Марка приводили его в восторг, а рассказы – в умиление.
   – Ну а Канада?.. Нет?.. Правда?.. Ты послушай Анн… А твоя работа?
   Всем своим поведением он, казалось, пытался напомнить Анн о достоинствах бывшего зятя. Он что же, забыл, кем ей доводится Марк? Навязчивость отца задевала ее. Несколько раз Анн пыталась было его попридержать, но потом думала: «Я же за это критиковала маму, а теперь вот и сама становлюсь похожей на нее». Она отнесла грязные тарелки на кухню и вернулась с пирогом. Марк объяснял Пьеру, что благодаря его стараниям «они со своим статическим конвертором и системой управления» смогут успешно конкурировать на восточном рынке. Ничего не смысля в свалившихся на него технических терминах, Пьер лишь кивал головой и бормотал:
   – Да… ты смотри!..
   Анн притворялась, что ей интересны проблемы Марка, но мысли непреодолимо карабкались по ступеням черной лестницы наверх, на шестой этаж, к беременной шведке и двум ее компаньонам. Какая же у них в комнате холодина. И есть им нечего. Может, они еще и наркотиками балуются? «А вот это меня уже не касается» – решительно одернула она себя.
   – Отличный пирог! – услышала она Марка. – Это ты его пекла?
   – Нет, Луиза.
   – Как, она все еще у вас? Невероятно.
   Пьер подлил всем вина. Щеки его ожили, глаза заблестели. Анн спрашивала себя, для чего же она все-таки пригласила Марка. Должно быть, припомнились обязательные, канувшие в лету, субботние обеды в родительском доме времен их былого супружества. Те же стулья, те же голубые декоративные тарелки на стенах, тот же пирог. Все она вспомнила, но не пожалела ни о чем. Хотя нет, за столом не доставало Мили. Не хватало ее искрящегося взгляда, ее радушия.
   – Что нового у Клардье? – поинтересовался Марк.
   – Мы не виделись с тех пор, как заболела Мили. У Шарля, похоже, все прекрасно. Он меня тут в С.Е.П. рекомендовал. Правда, из этого ничего не вышло.
   – Почему?
   – Неинтересно. Жалованье, да и все прочее – так себе. Тяжело… Я уже с полгода как ищу хотя бы чего-нибудь. Но, видно, в моем возрасте я не пригоден…
   У Анн все внутри напряглось, она встала и вышла в комнату к матери. Та дышала горлом, сипло. Анн дотронулась до ее плеча. Больная открыла глаза и шепотом спросила:
   – Он еще здесь?
   – Да, Мили. Тебе ничего не нужно?
   – Нет. Иди, дорогая моя…
   Анн вернулась на кухню и подала кофе мужчинам, самозабвенно обсуждавшим все за и против снижения пенсионного возраста.

4

   Пьер лежал на канапе в гостиной и листал газету. Читал он лишь заголовки и думал, почему Анн порвала с Марком. Такой веселый, умный, живой молодой человек. Может, она еще к нему вернется? Не зря же она пригласила его на сегодняшнюю вечеринку. Нипочем не угадаешь, что у нее на уме…
   Ложе было жестковато, но это пустяки по сравнению с обретенным им покоем и уединением. Лампа под большим пергаментным абажуром высвечивала старую мебель вокруг, такую любимую. Свобода… Пьер мог вставать, бродить, читать, когда вздумается. Ему вдруг почудилось, что он снова холостяк, и холодок волной пробежал по его венам. «Мили, Мили…» – подумал он и вновь принялся за газету.
   – Когда он придет в следующий раз? – спросила Эмильен.
   – Не знаю, – ответила Анн. – Мы об этом не говорили.
   – Вчера вечером мне так хотелось посидеть с вами. Но я была не причесана, на лице невесть что, потому-то все и пропустила.
   Ужин с Марком состоялся больше недели назад, но Мили, похоже, этого не помнила. Все чаще и чаще путалась она в днях.
   – В следующий раз, когда он придет… – произнесла она изнуренным голосом.
   И не закончив фразу, заснула. Впервые сразу после утреннего укола. Хотя перед этим хорошо позавтракала и без жалоб позволила прибрать за собой. Пьер вернулся в гостиную и уткнулся в газету. Анн постояла возле матери и вместо того, чтобы идти в редакцию, присела. Ничего не случится, если чуть опоздает. В ее положении никто не смеет требовать от нее пунктуальности. Она поправила больной прядь волос.
   – Как мне приятно, когда ты меня трогаешь… – прошептала Эмильен, не открывая глаз. – Марку понравился галстук, который ты ему подарила?
   «Какой галстук?» – подумала Анн.
   Эмильен, должно быть, покачивалась на зыбких волнах своих воспоминаний, вновь участвуя в какой-то мизансцене юбилея в давно минувшем прошлом.
   – Да, Мили, – ответила Анн. – Поспи немного.
   – Очень милый галстук. Мы же вместе выбирали его, не так ли?
   – Да…
   Отчего мать с таким завидным постоянством говорит о Марке? «Неужели мое замужество для нее значит больше, чем я сама? Она, конечно же, очень любила Марка… Все очень любили Марка… Даже я…»
   Анн вздохнула и улыбнулась.
   Ох уж это ее замужество – жалкое недоразумение…
   С самого начала и наперекор всему Марку хотелось видеть в ней хрупкое и капризное создание. Сопротивлялась она этому как могла. Он потворствовал ее слабостям, но тем самым лишь подталкивал ее к непринятию всей этой комедии. Анн чувствовала, как день за днем между нею и мужем ширится пропасть непонимания, а весьма обманчивые ночные эскапады ничего не сглаживали. Он безумно любил путешествовать, а для нее любая смена привычной обстановки была мукой. Он расцветал в компаниях, она ценила одиночество. Он пытался сделать ее существование достойным, избавляя от работы, в то время как она все больше и больше увлекалась выбранным ремеслом. Оправдывал ли подобный довод их разрыв? Как знать. Просто было утро, и она проснулась с неожиданной уверенностью, что должна как можно быстрее порвать с Марком и сбежать из этого глупого спектакля. Тогда ее решения не понял никто – ни Марк, ни друзья, ни родители. Разве что мать. Когда Анн сообщила о своем намерении, Эмильен просто сказала: «Я ожидала этого, моя дорогая. Вы с Марком в ногу давно уж не ходите»…
   Анн вспомнила эту фразу слово в слово – и тот умный взгляд, которым она сопровождалась. После развода можно было бы снять отдельную квартирку, жить независимо… О Марке Анн даже не думала. Она с удовольствием окунулась в старые семейные привычки. С Мили их всегда нежно тянуло друг к другу. Их бессвязная, нелепая и нескончаемая болтовня, жаркие споры, взаимопонимание с полуслова. Придуманные ими же словечки, потаенный смысл улыбок и взглядов, перед которыми, несмотря на все усилия, пасовал даже Пьер. Реплики между матерью и дочерью порой тяготили и раздражали его. Мили царствовала в доме непогрешимой государыней, и Анн с удовольствием склонялась перед нею. На самом деле, речь шла скорее о рациональном, обдуманном подчинении, нежели о чарах матери, кружащих голову. И в том, что Анн покинула Марка, без сомнения и прежде всего выражалось потаенное желание вновь оказаться поближе к Мили. Теперь же она потеряла и того, и другого. Марк стал совсем чужим, а мать с каждым ударом сердца уходила в никуда, все дальше и дальше…