Страница:
У нас в Колорадо была киностудия, и мы там обсуждали вопрос: что важнее —развлекать зрителей или ставить хорошие фильмы? И я сказал: «То, что нам нужно представить аудитории, пожалуй, будет для нее скучно; но мы должны поднимать сознание аудитории, повышать ее стандарты до предлагаемого нами уровня, а не стараться постоянно идти навстречу ожиданиям зрителей, их желанию развлечься». Если вы решили удовлетворять стремление аудитории к развлечению, вы постоянно сгибаетесь — и продолжаете сгибаться, пока все не дойдет до абсурда. Если же продюсер предлагает собственные идеи с достоинством, его работа, возможно, поначалу будет плохо принята; но впоследствии, когда публика начнет улавливать сущность этих идей, отношение изменится. И сам фильм может поднять уровень вкуса аудитории.
Подобным же образом, скука имеет важное значение в практике медитации; она увеличивает психологическую утонченность практикующих. Они достигают положительного понимания скуки и вырабатывают утонченность — до тех пор, пока скука не станет холодной, как горная река. Река течет и течет, методически и однообразно, но ее вода так прохладна и свежа. Горы никогда не устают быть горами, а водопады никогда не устают быть водопадами. Благодаря их терпению мы начинаем правильно понимать их. В этом есть нечто. Я не хочу, чтобы мои слова обо всех этих процессах звучали чересчур романтично; я пытался написать черно-белую картину, но удержаться трудно. Испытывать скуку, все время сидеть и сидеть — это хорошее чувство. Первый гонг, второй гонг, третий гонг; а за ними будут еще раздаваться удары гонга. Сидеть, сидеть, сидеть. Продолжать вскрытие артерии, пока скука не станет чрезвычайно мощной. Нужно упорно работать над ней.
На этом уровне мы еще не можем по-настоящему изучать ваджраяну или, в данном случае, даже махаяну. Мы не дошли до этого, потому что в действительности не установили взаимоотношений со скукой. Нам следует начинать с хинаяны, Если мы собираемся спастись от духовного материализма и от буддха-дхармы свидетельствами, если мы собираемся стать буддха-дхармой без свидетельств, то знакомство со скукой и повторяемостью оказывается чрезвычайно важным. Без этого у нас нет никакой надежды, в самом деле — никакой.
Существуют определенные уровни скуки, ее стилей. Традиционный дзэн в Японии предполагает некоторый определенный стиль скуки в монастырях. Сидеть, варить еду, есть, сидеть в дзадзэн, медитировать в ходьбе и так далее. Но по-настоящему это провозвестие скуки не передается американцу-новичку, который едет в Японию или принимает участие в традиционной японской практике у себя на родине. Вместо этого понимание скуки превращается, если можно так выразиться, в воинствующее восхищение нерушимостью или в эстетическое любование простотой. Всем этим подменяют скуку и не видят ее подлинной сути. Она кажется слишком странной. В действительности все было задумано не так. Для японца практика дзадзэн — это обычная японская ситуация, где вы просто выполняете свою ежедневную работу и много сидите в дзадзэн. Но американцы придают значение мелким деталям —тому, как пользоваться чашкой, как сознательно есть в позе дзадзэн. Все это только предполагает создание чувства скуки; а американские ученики усматривают в этом произведение искусства. Очищение чашки, мытье, свертывание салфетки и т. д. — все становится живым театром. В Японии считают, что черная подушка не предполагает никакого цвета, создает полнейшую скуку. Американцам же она сообщает настроение воинствующей черноты, простоты, прямоты.
Традиция стремится вызвать скуку, что является необходимым компонентом узкого пути дисциплины; но вместо этого практика превращается в археологическое и социологическое обозрение интересных вещей, в нечто такое, о чем вы можете рассказать друзьям: «В прошлом году я провел целую осень в одном дзэнском монастыре: я просидел там шесть месяцев! Я наблюдал, как осень превращается в зиму; я занимался практикой дзадзэн; все было таким четким, таким прекрасным. Я научился сидеть, даже научился ходить и есть. Это было изумительное переживание, и мне совсем не было скучно».
Вы говорите друзьям: «Пойдемте, это так забавно!» — и собираете другие свидетельства. Попытка уничтожить свидетельства создает еще одно свидетельство. Первый принцип разрушения хитростей эго — строгая дисциплина практики сидячей медитации. Никаких интеллектуальных рассуждений, никакого философствования! Просто сидеть, скучать. Такова первая стратегия в развитии буддха-дхармы без свидетельств.
Путь будды
Дуалистический барьер
Рычание льва
Подобным же образом, скука имеет важное значение в практике медитации; она увеличивает психологическую утонченность практикующих. Они достигают положительного понимания скуки и вырабатывают утонченность — до тех пор, пока скука не станет холодной, как горная река. Река течет и течет, методически и однообразно, но ее вода так прохладна и свежа. Горы никогда не устают быть горами, а водопады никогда не устают быть водопадами. Благодаря их терпению мы начинаем правильно понимать их. В этом есть нечто. Я не хочу, чтобы мои слова обо всех этих процессах звучали чересчур романтично; я пытался написать черно-белую картину, но удержаться трудно. Испытывать скуку, все время сидеть и сидеть — это хорошее чувство. Первый гонг, второй гонг, третий гонг; а за ними будут еще раздаваться удары гонга. Сидеть, сидеть, сидеть. Продолжать вскрытие артерии, пока скука не станет чрезвычайно мощной. Нужно упорно работать над ней.
На этом уровне мы еще не можем по-настоящему изучать ваджраяну или, в данном случае, даже махаяну. Мы не дошли до этого, потому что в действительности не установили взаимоотношений со скукой. Нам следует начинать с хинаяны, Если мы собираемся спастись от духовного материализма и от буддха-дхармы свидетельствами, если мы собираемся стать буддха-дхармой без свидетельств, то знакомство со скукой и повторяемостью оказывается чрезвычайно важным. Без этого у нас нет никакой надежды, в самом деле — никакой.
Существуют определенные уровни скуки, ее стилей. Традиционный дзэн в Японии предполагает некоторый определенный стиль скуки в монастырях. Сидеть, варить еду, есть, сидеть в дзадзэн, медитировать в ходьбе и так далее. Но по-настоящему это провозвестие скуки не передается американцу-новичку, который едет в Японию или принимает участие в традиционной японской практике у себя на родине. Вместо этого понимание скуки превращается, если можно так выразиться, в воинствующее восхищение нерушимостью или в эстетическое любование простотой. Всем этим подменяют скуку и не видят ее подлинной сути. Она кажется слишком странной. В действительности все было задумано не так. Для японца практика дзадзэн — это обычная японская ситуация, где вы просто выполняете свою ежедневную работу и много сидите в дзадзэн. Но американцы придают значение мелким деталям —тому, как пользоваться чашкой, как сознательно есть в позе дзадзэн. Все это только предполагает создание чувства скуки; а американские ученики усматривают в этом произведение искусства. Очищение чашки, мытье, свертывание салфетки и т. д. — все становится живым театром. В Японии считают, что черная подушка не предполагает никакого цвета, создает полнейшую скуку. Американцам же она сообщает настроение воинствующей черноты, простоты, прямоты.
Традиция стремится вызвать скуку, что является необходимым компонентом узкого пути дисциплины; но вместо этого практика превращается в археологическое и социологическое обозрение интересных вещей, в нечто такое, о чем вы можете рассказать друзьям: «В прошлом году я провел целую осень в одном дзэнском монастыре: я просидел там шесть месяцев! Я наблюдал, как осень превращается в зиму; я занимался практикой дзадзэн; все было таким четким, таким прекрасным. Я научился сидеть, даже научился ходить и есть. Это было изумительное переживание, и мне совсем не было скучно».
Вы говорите друзьям: «Пойдемте, это так забавно!» — и собираете другие свидетельства. Попытка уничтожить свидетельства создает еще одно свидетельство. Первый принцип разрушения хитростей эго — строгая дисциплина практики сидячей медитации. Никаких интеллектуальных рассуждений, никакого философствования! Просто сидеть, скучать. Такова первая стратегия в развитии буддха-дхармы без свидетельств.
Путь будды
У скуки много версий: мы испытываем чувство, что ничего не происходит; что нечто могло бы произойти; и даже что вместо того, что не происходит, могло бы произойти нечто желанное, но тоже не происходит. Кто-то в скуке находит наслаждение; в практике медитации можно найти нечто общее с холодной скукой, освежающей подобно горному ручью. Она оказывает бодрящее действие, потому что нам не нужно ничего делать, не нужно ничего ожидать. Но если мы хотим пойти дальше легкомысленных попыток устранить или чем-то заменить скуку, то должно существовать и некоторое чувство дисциплины. Вот почему мы работаем с дыханием в качестве практики медитации. Простая практика дыхания весьма монотонна и непривлекательна — здесь мы не откроем третий глаз, не почувствуем, как у нас открываются чакры. Эта практика подобна каменной статуе Будды, сидящего в пустыне. Ничего не происходит, абсолютно ничего.
Понимая, что ничего не происходит, мы начинаем странным образом понимать и другое: происходит нечто величественное. Нет места легкомыслию, нет места поспешности. Мы просто дышим, и мы здесь. В этом есть нечто весьма удовлетворяющее и полезное — как если бы мы хорошо и с удовольствием поели — в противоположность такой еде, когда мы стараемся получить побольше удовольствия. Это очень простое приближение к душевному здоровью.
Сохранились сведения о том, что Будда изучил многие индуистские методы практики медитации. Он сидел, опаляемый кострами, он вступал в связь с энергиями Тантры при помощи визуализации всевозможных предметов; он видел фантомный свет, надавливая на глазные яблоки; зажимая «щи, он слышал жужжание звука, якобы свойственного упражнениям йоги. Он сам прошел через все эти виды практики и понял, что все эти явления суть лишь хитроумные фокусы, а не подлинная медитация, не подлинное самадхи. Может быть, Будда был тупым учеником йоги, лишенным всякого воображения. Однако мы следуем его тупости, его примеру просветленного, самъяксамбудда (т. е. полностью просветленного).
По мере того, как вырабатывался подход Будды к практике медитации, он осознавал, что подобные трюки представляют собой только невротическую аффектацию. Он решил искать то, что просто, что действительно находится здесь же, раскрыть взаимоотношения между умом и телом, раскрыть свои взаимоотношения с подстилкой из травы куша, на которой он сидел, и с деревом бодхи над головой. Он смотрел на свои взаимоотношения со всем окружающим миром очень просто и прямо. Этот подход не был особенно воодушевляющим, не произошло никаких озарений. Однако он принес бодрость. Кто-то спросил Будду на заре его просветления: «Каковы твои свидетельства? Как нам узнать, что ты —просветленный?» Будда коснулся рукой земли: «Эта твердая земля — мой свидетель. Эта плотная земля, именно эта земля — мой свидетель». Здоровое, точное и определенное, свободное от каких-либо эмоций, от каких-либо концепций, от какого бы то ни было легкомыслия, — но опирающееся на то, что есть, — таково состояние пробужденное™. И этому примеру мы следуем в нашей практике медитации.
Поскольку речь идет о Будде, в этом случае важно не само его послание — более существенным оказывается внутренний смысл этого послания. Как последователи Будды, мы обладаем таким подходом, который воплощает идею випашьяна, что буквально означает «инсайт», «прозрение». Инсайт устанавливает связь не только с тем, что вы видите, но также и со скрытым значением видимого, со всей целостностью окружающего пространства и его объектов. Дыхание есть объект медитации, но то окружение, в котором происходит дыхание, также является частью медитационной ситуации.
Затем Будда привел в движение колесо дхармы и провозгласил четыре благородные истины —о страдании, о происхождении страдания, о цели и о пути. Все это было следствием его вдохновенного открытия: он открыл, что существует огромное пространство, в котором пребывает универсальность вдохновения. Существует страдание, но существует также и окружение, в котором возникает это страдание. Все становится более обширным, более открытым. В конце концов, он был не таким уж плохим учеником йоги; возможно, он не был силен в хатха-йоге, но зато видел все вокруг хатха-йоги и пранаямы.
Глубинный здравый смысл Будда проявлял спонтанно. Он не произносил проповедей, не учил в общепринятом смысле этого слова, но по мере раскрытия его сущности внутри у него развивалась энергия сострадания и бесконечные ресурсы великодушия; люди почувствовали это. Такой вид деятельности и есть практика випашьяна, которую мы пытаемся осуществить, т. е. постижение того, что в пространстве существует материя, что материя не предъявляет никаких требований к пространству, а пространство не предъявляет никаких требований к материи.
Это взаимно открытая ситуация. Все основано на сострадании и открытости. Состраданию не свойственна особая эмоциональность в том смысле, что вы должны чувствовать себя плохо, когда кто-то страдает, что вы находитесь в лучшем сравнительно с другими положении и потому обязаны им помогать. Сострадание —это та полнейшая открытость, в которой у Будды не было почвы, не было чувства территории. И это шло настолько далеко, что Будда вряд ли вообще обладал индивидуальностью. Он был всего лишь песчинкой в огромной пустыне. Благодаря своей незначительности он стал просветленным мирового масштаба, ибо в его достижении не было никакой битвы. Дхарма, которой он учил, была бесстрастной, лишенной агрессивности. А страсть полна желания, она рвется на чужую территорию.
Поэтому, если мы следуем пути Будды, наша практика медитации оказывается практикой бесстрастия, неагрессивности. Она противостоит духу обладания и агрессивности: «Это мое духовное путешествие, и я не хочу твоего вмешательства. Прочь с моей территории!» Духовность, или видение випашьяна, — это перспектива с широким полем зрения; там вы можете свободно приходить и уходить, ваши отношения с миром открыты. Это абсолютное ненасилие.
Понимая, что ничего не происходит, мы начинаем странным образом понимать и другое: происходит нечто величественное. Нет места легкомыслию, нет места поспешности. Мы просто дышим, и мы здесь. В этом есть нечто весьма удовлетворяющее и полезное — как если бы мы хорошо и с удовольствием поели — в противоположность такой еде, когда мы стараемся получить побольше удовольствия. Это очень простое приближение к душевному здоровью.
Сохранились сведения о том, что Будда изучил многие индуистские методы практики медитации. Он сидел, опаляемый кострами, он вступал в связь с энергиями Тантры при помощи визуализации всевозможных предметов; он видел фантомный свет, надавливая на глазные яблоки; зажимая «щи, он слышал жужжание звука, якобы свойственного упражнениям йоги. Он сам прошел через все эти виды практики и понял, что все эти явления суть лишь хитроумные фокусы, а не подлинная медитация, не подлинное самадхи. Может быть, Будда был тупым учеником йоги, лишенным всякого воображения. Однако мы следуем его тупости, его примеру просветленного, самъяксамбудда (т. е. полностью просветленного).
По мере того, как вырабатывался подход Будды к практике медитации, он осознавал, что подобные трюки представляют собой только невротическую аффектацию. Он решил искать то, что просто, что действительно находится здесь же, раскрыть взаимоотношения между умом и телом, раскрыть свои взаимоотношения с подстилкой из травы куша, на которой он сидел, и с деревом бодхи над головой. Он смотрел на свои взаимоотношения со всем окружающим миром очень просто и прямо. Этот подход не был особенно воодушевляющим, не произошло никаких озарений. Однако он принес бодрость. Кто-то спросил Будду на заре его просветления: «Каковы твои свидетельства? Как нам узнать, что ты —просветленный?» Будда коснулся рукой земли: «Эта твердая земля — мой свидетель. Эта плотная земля, именно эта земля — мой свидетель». Здоровое, точное и определенное, свободное от каких-либо эмоций, от каких-либо концепций, от какого бы то ни было легкомыслия, — но опирающееся на то, что есть, — таково состояние пробужденное™. И этому примеру мы следуем в нашей практике медитации.
Поскольку речь идет о Будде, в этом случае важно не само его послание — более существенным оказывается внутренний смысл этого послания. Как последователи Будды, мы обладаем таким подходом, который воплощает идею випашьяна, что буквально означает «инсайт», «прозрение». Инсайт устанавливает связь не только с тем, что вы видите, но также и со скрытым значением видимого, со всей целостностью окружающего пространства и его объектов. Дыхание есть объект медитации, но то окружение, в котором происходит дыхание, также является частью медитационной ситуации.
Затем Будда привел в движение колесо дхармы и провозгласил четыре благородные истины —о страдании, о происхождении страдания, о цели и о пути. Все это было следствием его вдохновенного открытия: он открыл, что существует огромное пространство, в котором пребывает универсальность вдохновения. Существует страдание, но существует также и окружение, в котором возникает это страдание. Все становится более обширным, более открытым. В конце концов, он был не таким уж плохим учеником йоги; возможно, он не был силен в хатха-йоге, но зато видел все вокруг хатха-йоги и пранаямы.
Глубинный здравый смысл Будда проявлял спонтанно. Он не произносил проповедей, не учил в общепринятом смысле этого слова, но по мере раскрытия его сущности внутри у него развивалась энергия сострадания и бесконечные ресурсы великодушия; люди почувствовали это. Такой вид деятельности и есть практика випашьяна, которую мы пытаемся осуществить, т. е. постижение того, что в пространстве существует материя, что материя не предъявляет никаких требований к пространству, а пространство не предъявляет никаких требований к материи.
Это взаимно открытая ситуация. Все основано на сострадании и открытости. Состраданию не свойственна особая эмоциональность в том смысле, что вы должны чувствовать себя плохо, когда кто-то страдает, что вы находитесь в лучшем сравнительно с другими положении и потому обязаны им помогать. Сострадание —это та полнейшая открытость, в которой у Будды не было почвы, не было чувства территории. И это шло настолько далеко, что Будда вряд ли вообще обладал индивидуальностью. Он был всего лишь песчинкой в огромной пустыне. Благодаря своей незначительности он стал просветленным мирового масштаба, ибо в его достижении не было никакой битвы. Дхарма, которой он учил, была бесстрастной, лишенной агрессивности. А страсть полна желания, она рвется на чужую территорию.
Поэтому, если мы следуем пути Будды, наша практика медитации оказывается практикой бесстрастия, неагрессивности. Она противостоит духу обладания и агрессивности: «Это мое духовное путешествие, и я не хочу твоего вмешательства. Прочь с моей территории!» Духовность, или видение випашьяна, — это перспектива с широким полем зрения; там вы можете свободно приходить и уходить, ваши отношения с миром открыты. Это абсолютное ненасилие.
Дуалистический барьер
Как мы выяснили выше, скука весьма важна в практике сидячей медитации; для достижения глубин медитационной практики нет другого пути, кроме скуки. Но в то же время мы должны взглянуть еще раз на нашу потребность в свидетельствах. Даже переживание скуки или близость с ней могут сами по себе стать еще одной хитростью, еще одним способом создать чувство покоя, чувство уверенности в практике медитации. Итак, кроме переживания скуки, необходимо иметь дело еще с чем-то; и это «что-то еще» — ситуации повседневной жизни, в которых заключены любовь, ненависть, подавленность и так далее, т. е. тонкие, но главнейшие эмоции.
Даже если мы научимся легко осуществлять практику випашьяна, связанную с дыханием, мы все же не в состоянии игнорировать эту обширную сферу возможных и неожиданных помех. Вы можете закончить идеальный сеанс сидячей медитации, во время которого испытали настоящую скуку, а затем вы идете в гостиную, собираетесь позвонить по телефону своему другу — и вдруг обнаруживается, что вы не заплатили по счету за телефон и его у вас отключили; вы приходите в ярость: «Но ведь я же не виноват, что жена куда-то засунула счет!», или «Они не имеют права делать это!», или еще что-нибудь в том же духе.
Подобные мелкие события происходят постоянно. Переживая эти ситуации, мы начинаем понимать, что наша практика ориентирована на свидетельства и что у нас существует вера в какую-то изначальную гармонию. Проблемы повседневной жизни —прекрасный способ разрушить наши свидетельства, покой и уверенность; они позволяют нам войти в контакт с нашими эмоциями.
Мы, возможно, способны увидеть простоту процесса рассудочного мышления, однако существуют очень сильные эмоции, работа с которыми чрезвычайно сложна и требует серьезного напряжения. Работая с эмоциями, мы имеем дело не только с пятой скандхой, «осознанием», но также и с четвертой скандхой, «понятием», или «интеллектом». Эмоции состоят из энергии, которую можно сравнить с водой, и из дуалистического процесса мышления, который подобен пигменту или краске. Когда смешаны энергия и мысль, они становятся живыми и красочными эмоциями. Мышление сообщает энергии особое присутствие, чувство связи, делающее эмоции живыми и сильными. Эмоции беспокойны, болезненны и разрушительны, и основная причина здесь в том, что наши взаимоотношения с эмоциями не вполне ясны.
На уровне пятой скандхи структура эго стала настолько действенной, что возникает конфликт между управлением эго и самим основным неведением — как если бы царский министр стал более могущественным, чем сам царь. Кажется, это и есть тот момент, когда эмоции становятся болезненными — поскольку вы не вполне уверены в том, каковы ваши взаимоотношения с эмоциями. Существует огромный конфликт, чувство, что ваши эмоции подавляют вас, что вы теряете свою изначальную тождественность, свой центр управления.
Итак, болезненность эмоций проистекает из этого конфликта: взаимоотношения с ними всегда амбивалентны. Однако если человек по-настоящему способен на полную и основательную близость с эмоциями, тогда они перестают быть внешней проблемой. Тогда мы способны войти в очень тесное соприкосновение с ними, с борьбой между нами и ими; тогда мы и наши проекции, мы и внешний мир — все это становится прозрачным. Такой подход заключает в себе устранение дуалистических преград, установленных мышлением, понятиями; и это есть переживание шуньята — отсутствие относительных понятий, пустота.
Фактически, мы не видим вещи вполне такими, какие они есть. Обычно мы что-то воспринимаем, а потом уже смотрим. Смотреть в данном случае означает присваивать вещам имена и устанавливать ассоциации. Видеть вещи — это значит принимать их такими, как есть, но смотреть означает совершать ненужные усилия, чтобы удостовериться в том, что мы в безопасности, что в наших взаимоотношениях с миром нет никакой путаницы. Таким образом, мы создаем свою безопасность, относя вещи к тем или иным категориям, давая им названия, пользуясь относительными понятиями для определения их взаимосвязей и взаимного соответствия. И эта безопасность приносит нам временное счастье и спокойствие.
Такой грубый способ находить указатели в собственных проекциях является слишком уж детским; нам приходится вновь и вновь повторять ту же уловку. Мы даже не пытаемся подходить к нашим проекциям как к возбуждающим и текучим ситуациям; вместо этого мы видим мир абсолютно плотным и неподвижным. Все являет собой замерзшее движение, замороженное пространство; все уплотнено, зацементировано. Мы видим мир с чрезвычайно прочного фасада из металла и пластика. Мы видим цвета такими, как они есть, однако каким-то образом получается, что это цвета пластмассы, а не радуги. Это качество плотности и есть тот дуалистический барьер, о котором мы здесь говорим. Этим мы не хотим сказать, что человек не должен ощущать текстуру камня или кирпича как плотную. Физическое состояние плотности не имеет отношения к плотности психологической — когда мы имеем дело с твердостью, с жесткостью, с металлическим качеством в ментальной сфере. Поистине чрезвычайно интересно, что мы видим только свою собственную версию мира — его плотную версию. И восприятие наше сильно индивидуализировано, центрировано на самоосознании.
Испытать с первой же попытки шуньята, т. е. отсутствие понятия, отсутствие дуалистического барьера, невозможно. Необходимо начинать с простой практики, и лишь постепенно мы начнем воспринимать прозрачность мыслей и эмоций. Далее мы должны стремиться выйти за пределы относительного свойства прозрачности, т. е. преодолеть чувство, что мы видим прозрачность мыслей и эмоций. Иными словами, мыслительные процессы и эмоции прозрачны и совершаются в пустоте, в пространстве. Это качество пространственности (все происходит и действует в пустоте) есть положительное пространство искусных средств, следствие работы с ситуациями повседневной жизни. Фактически, творческие возможности и положительный аспект эмоций и жизненных ситуаций можно увидеть лишь благодаря переживанию пространства, а не его продукта. Если взаимоотношения человека с пространством получили надлежащее развитие, если они восприняты правильно, тогда нет никаких колебаний.
Мы говорим здесь о том, чтобы стать одним с эмоциями. Это отличается от обычного подхода к ним и противоположно ему. Принято подавлять эмоции или проявлять их. Чрезвычайно опасно подавлять эмоции, потому что при этом мы смотрим на них как на нечто ужасное, постыдное. А это означает, что наши взаимоотношения с эмоциями не могут быть по-настоящему открытыми. Если мы попытаемся подавить их, рано или поздно они вырвутся наружу — последует взрыв.
Есть и иная возможность: вы не подавляете своих эмоций, вы легко разрешаете себе «взорваться» и отдаться на их волю. Этот способ обращения с эмоциями является следствием определенного рода паники: ваши взаимоотношения с эмоциями не были надлежащим образом согласованы. Это еще один вариант бегства от подлинной эмоции, освобождение иного рода, но и это освобождение тоже оказывается мнимым. Это смешение ума с материей: вы думаете, что физический акт проявления эмоций, воплощения их в действие принесет исцеление от них, устранит вызванное ими раздражение. Но обычно это лишь укрепляет их, они становятся еще интенсивнее. Взаимоотношения между эмоциями и умом и здесь остаются не вполне прозрачными.
Поэтому разумный способ работы с эмоциями заключается в том, чтобы установить связь с их глубинной сущностью, так сказать, с их абстрактным качеством. Эта глубинная сущность, основное качество эмоций, их фундаментальная природа — просто энергия. И если нам удается установить связь с этой энергией, то энергия не вступает с нами в конфликт. Эмоции становятся естественным процессом. И попытки подавить эмоции, и увлеченность ими становятся теперь ненужными, поскольку человек вполне способен видеть их основные характерные черты, видеть эмоции такими, какие они есть, — а это и будет шуньята. Перегородка между вами и вашими проекциями удалена — вернее, она стала как бы прозрачной. Если в подходе к эмоциям нет паники, тогда вы можете обращаться с ними надлежащим образом, со всей полнотой. Тогда вы подобны достаточно искусному в своей профессии человеку, который не теряет головы, а выполняет свою работу основательно и безукоризненно.
Мы рассмотрели вопрос о том, как работать с сознанием — последней ступенью развития эго; мы рассмотрели также предыдущую ступень — стадию мышления. Когда мы говорим о том, как обращаться с ними, мы не ставим вопрос о полном их устранении; задача сводится лишь к тому, чтобы увидеть их подлинную суть и трансмутировать их мятежные свойства в трансцендентальные качества. И продолжать пользоваться энергиями мысли, энергиями эмоций, энергиями умственной деятельности. Обычно, когда заходит речь об эго, в аудитории наблюдается немедленная реакция: эго считают чем-то низким, каким-то врагом. Вы чувствуете, что должны его уничтожить, уничтожить «я», «меня»; но такой подход является мазохистским, самоубийственным. Люди склонны думать так потому, что обыкновенно, говоря о духовности, мы склонны воображать, что сражаемся со злом: мы — хороши, наша духовность — это как бы наивысшее добро, некий максимум; а другая сторона плоха. Однако истинная духовность не есть битва; это — высшее выражение ненасилия. Мы не считаем какую-либо свою часть низкой, не считаем ее врагом, а стараемся использовать все как часть естественного процесса жизни. Как только устанавливается представление о полярности между добром и злом, мы тут же оказываемся в сетях духовного материализма, суть которого —достижение счастья как оно понимается ограниченным умом, т. е. эгоизм. Таким образом, стена дуализма не есть нечто такое, что мы должны разрушить, устранить или предать проклятию. Однако, увидев эмоции такими, как они есть, мы теперь располагаем новым материалом для творческой работы. Отсюда совершенно понятно, что понятие сансары зависит от понятия нирваны, а понятие о нирване зависит от понятия о сансаре; они взаимозависимы. Если бы не было заблуждения, не было бы и мудрости.
Даже если мы научимся легко осуществлять практику випашьяна, связанную с дыханием, мы все же не в состоянии игнорировать эту обширную сферу возможных и неожиданных помех. Вы можете закончить идеальный сеанс сидячей медитации, во время которого испытали настоящую скуку, а затем вы идете в гостиную, собираетесь позвонить по телефону своему другу — и вдруг обнаруживается, что вы не заплатили по счету за телефон и его у вас отключили; вы приходите в ярость: «Но ведь я же не виноват, что жена куда-то засунула счет!», или «Они не имеют права делать это!», или еще что-нибудь в том же духе.
Подобные мелкие события происходят постоянно. Переживая эти ситуации, мы начинаем понимать, что наша практика ориентирована на свидетельства и что у нас существует вера в какую-то изначальную гармонию. Проблемы повседневной жизни —прекрасный способ разрушить наши свидетельства, покой и уверенность; они позволяют нам войти в контакт с нашими эмоциями.
Мы, возможно, способны увидеть простоту процесса рассудочного мышления, однако существуют очень сильные эмоции, работа с которыми чрезвычайно сложна и требует серьезного напряжения. Работая с эмоциями, мы имеем дело не только с пятой скандхой, «осознанием», но также и с четвертой скандхой, «понятием», или «интеллектом». Эмоции состоят из энергии, которую можно сравнить с водой, и из дуалистического процесса мышления, который подобен пигменту или краске. Когда смешаны энергия и мысль, они становятся живыми и красочными эмоциями. Мышление сообщает энергии особое присутствие, чувство связи, делающее эмоции живыми и сильными. Эмоции беспокойны, болезненны и разрушительны, и основная причина здесь в том, что наши взаимоотношения с эмоциями не вполне ясны.
На уровне пятой скандхи структура эго стала настолько действенной, что возникает конфликт между управлением эго и самим основным неведением — как если бы царский министр стал более могущественным, чем сам царь. Кажется, это и есть тот момент, когда эмоции становятся болезненными — поскольку вы не вполне уверены в том, каковы ваши взаимоотношения с эмоциями. Существует огромный конфликт, чувство, что ваши эмоции подавляют вас, что вы теряете свою изначальную тождественность, свой центр управления.
Итак, болезненность эмоций проистекает из этого конфликта: взаимоотношения с ними всегда амбивалентны. Однако если человек по-настоящему способен на полную и основательную близость с эмоциями, тогда они перестают быть внешней проблемой. Тогда мы способны войти в очень тесное соприкосновение с ними, с борьбой между нами и ими; тогда мы и наши проекции, мы и внешний мир — все это становится прозрачным. Такой подход заключает в себе устранение дуалистических преград, установленных мышлением, понятиями; и это есть переживание шуньята — отсутствие относительных понятий, пустота.
Фактически, мы не видим вещи вполне такими, какие они есть. Обычно мы что-то воспринимаем, а потом уже смотрим. Смотреть в данном случае означает присваивать вещам имена и устанавливать ассоциации. Видеть вещи — это значит принимать их такими, как есть, но смотреть означает совершать ненужные усилия, чтобы удостовериться в том, что мы в безопасности, что в наших взаимоотношениях с миром нет никакой путаницы. Таким образом, мы создаем свою безопасность, относя вещи к тем или иным категориям, давая им названия, пользуясь относительными понятиями для определения их взаимосвязей и взаимного соответствия. И эта безопасность приносит нам временное счастье и спокойствие.
Такой грубый способ находить указатели в собственных проекциях является слишком уж детским; нам приходится вновь и вновь повторять ту же уловку. Мы даже не пытаемся подходить к нашим проекциям как к возбуждающим и текучим ситуациям; вместо этого мы видим мир абсолютно плотным и неподвижным. Все являет собой замерзшее движение, замороженное пространство; все уплотнено, зацементировано. Мы видим мир с чрезвычайно прочного фасада из металла и пластика. Мы видим цвета такими, как они есть, однако каким-то образом получается, что это цвета пластмассы, а не радуги. Это качество плотности и есть тот дуалистический барьер, о котором мы здесь говорим. Этим мы не хотим сказать, что человек не должен ощущать текстуру камня или кирпича как плотную. Физическое состояние плотности не имеет отношения к плотности психологической — когда мы имеем дело с твердостью, с жесткостью, с металлическим качеством в ментальной сфере. Поистине чрезвычайно интересно, что мы видим только свою собственную версию мира — его плотную версию. И восприятие наше сильно индивидуализировано, центрировано на самоосознании.
Испытать с первой же попытки шуньята, т. е. отсутствие понятия, отсутствие дуалистического барьера, невозможно. Необходимо начинать с простой практики, и лишь постепенно мы начнем воспринимать прозрачность мыслей и эмоций. Далее мы должны стремиться выйти за пределы относительного свойства прозрачности, т. е. преодолеть чувство, что мы видим прозрачность мыслей и эмоций. Иными словами, мыслительные процессы и эмоции прозрачны и совершаются в пустоте, в пространстве. Это качество пространственности (все происходит и действует в пустоте) есть положительное пространство искусных средств, следствие работы с ситуациями повседневной жизни. Фактически, творческие возможности и положительный аспект эмоций и жизненных ситуаций можно увидеть лишь благодаря переживанию пространства, а не его продукта. Если взаимоотношения человека с пространством получили надлежащее развитие, если они восприняты правильно, тогда нет никаких колебаний.
Мы говорим здесь о том, чтобы стать одним с эмоциями. Это отличается от обычного подхода к ним и противоположно ему. Принято подавлять эмоции или проявлять их. Чрезвычайно опасно подавлять эмоции, потому что при этом мы смотрим на них как на нечто ужасное, постыдное. А это означает, что наши взаимоотношения с эмоциями не могут быть по-настоящему открытыми. Если мы попытаемся подавить их, рано или поздно они вырвутся наружу — последует взрыв.
Есть и иная возможность: вы не подавляете своих эмоций, вы легко разрешаете себе «взорваться» и отдаться на их волю. Этот способ обращения с эмоциями является следствием определенного рода паники: ваши взаимоотношения с эмоциями не были надлежащим образом согласованы. Это еще один вариант бегства от подлинной эмоции, освобождение иного рода, но и это освобождение тоже оказывается мнимым. Это смешение ума с материей: вы думаете, что физический акт проявления эмоций, воплощения их в действие принесет исцеление от них, устранит вызванное ими раздражение. Но обычно это лишь укрепляет их, они становятся еще интенсивнее. Взаимоотношения между эмоциями и умом и здесь остаются не вполне прозрачными.
Поэтому разумный способ работы с эмоциями заключается в том, чтобы установить связь с их глубинной сущностью, так сказать, с их абстрактным качеством. Эта глубинная сущность, основное качество эмоций, их фундаментальная природа — просто энергия. И если нам удается установить связь с этой энергией, то энергия не вступает с нами в конфликт. Эмоции становятся естественным процессом. И попытки подавить эмоции, и увлеченность ими становятся теперь ненужными, поскольку человек вполне способен видеть их основные характерные черты, видеть эмоции такими, какие они есть, — а это и будет шуньята. Перегородка между вами и вашими проекциями удалена — вернее, она стала как бы прозрачной. Если в подходе к эмоциям нет паники, тогда вы можете обращаться с ними надлежащим образом, со всей полнотой. Тогда вы подобны достаточно искусному в своей профессии человеку, который не теряет головы, а выполняет свою работу основательно и безукоризненно.
Мы рассмотрели вопрос о том, как работать с сознанием — последней ступенью развития эго; мы рассмотрели также предыдущую ступень — стадию мышления. Когда мы говорим о том, как обращаться с ними, мы не ставим вопрос о полном их устранении; задача сводится лишь к тому, чтобы увидеть их подлинную суть и трансмутировать их мятежные свойства в трансцендентальные качества. И продолжать пользоваться энергиями мысли, энергиями эмоций, энергиями умственной деятельности. Обычно, когда заходит речь об эго, в аудитории наблюдается немедленная реакция: эго считают чем-то низким, каким-то врагом. Вы чувствуете, что должны его уничтожить, уничтожить «я», «меня»; но такой подход является мазохистским, самоубийственным. Люди склонны думать так потому, что обыкновенно, говоря о духовности, мы склонны воображать, что сражаемся со злом: мы — хороши, наша духовность — это как бы наивысшее добро, некий максимум; а другая сторона плоха. Однако истинная духовность не есть битва; это — высшее выражение ненасилия. Мы не считаем какую-либо свою часть низкой, не считаем ее врагом, а стараемся использовать все как часть естественного процесса жизни. Как только устанавливается представление о полярности между добром и злом, мы тут же оказываемся в сетях духовного материализма, суть которого —достижение счастья как оно понимается ограниченным умом, т. е. эгоизм. Таким образом, стена дуализма не есть нечто такое, что мы должны разрушить, устранить или предать проклятию. Однако, увидев эмоции такими, как они есть, мы теперь располагаем новым материалом для творческой работы. Отсюда совершенно понятно, что понятие сансары зависит от понятия нирваны, а понятие о нирване зависит от понятия о сансаре; они взаимозависимы. Если бы не было заблуждения, не было бы и мудрости.
Рычание льва
Рычание льва — это бесстрашное утверждение, что любое состояние ума, включая эмоции, является ситуацией, пригодной для работы, напоминанием о практике медитации. Мы понимаем, что хаотические ситуации нельзя отвергать. Мы не должны рассматривать их как регрессивные, как возврат к заблуждениям. Мы должны уважать всякое состояние нашего ума. Хаос следует считать очень хорошей новостью.
Существует несколько ступеней в отношении к эмоциям: это ступени видения, слышания, обоняния, прикосновения и трансмутирования. На ступени видения эмоций мы получаем общее осознание того, что у эмоций существует собственное пространство, собственное развитие. Мы принимаем их как часть умственного стереотипа — не подвергаем сомнению, не ссылаемся на писания, не ищем помощи в подтверждениях; мы прямо признаем, что они таковы, что эти явления существуют. Слушание — это переживание пульсаций набегающих на нас волн энергии. Обоняние представляет собой уяснение того, что энергия есть нечто пригодное для работы — подобно тому как вы ощущаете запах еды и он вызывает у вас аппетит, желание поесть; и это приходит раньше, чем вы приступили к еде. Еда хорошо пахнет, ее запах восхитителен, хотя вы еще ничего не съели. Так и здесь: ощущается нечто пригодное для работы. Прикосновение есть чувство структуры всего явления; эту структуру вы можете как бы пощупать, как бы стать ее частью; вы ощущаете, что ваши эмоции не являются особенно разрушительными или неистовыми: это всего лишь приливы энергии, какую бы форму они ни принимали — агрессивную, пассивную или форму желания. Наконец, стадия трансмутирования — это не подавление основных качеств эмоций, а скорее алхимическая практика превращения свинца в золото: вы не отбрасываете основные свойства материала, а неким образом изменяете его суть и внешний вид. То есть вы переживаете эмоциональный прилив как он есть, но продолжаете работать с ним. Обычно проблема заключается в том, что при возникновении эмоций мы чувствуем, что они нам неподвластны, что они могут захлестнуть, потопить существование нашей личности или свидетельства ее существования. Однако если мы станем воплощением самой ненависти или какой-то другой страсти, мы не будем более иметь никаких личных свидетельств. Обычно именно поэтому мы и настроены против эмоций: мы чувствуем, что можем сделать глупость, потерять голову. Мы боимся, как бы агрессивность или депрессия не сделались настолько подавляющими, что мы утратим способность нормально функционировать, разучимся чистить зубы, звонить по телефону.
Существует опасение, что эмоции могут стать чрезмерными, что мы можем поддаться им и утратить свое достоинство, свою роль человеческих существ. Трансмутация является полным изживанием такого страха. Будьте внутри эмоции, пройдите через нее, отдайтесь ей, испытайте ее. И вот вы начинаете идти навстречу эмоции, а не просто переживать ее приближение к вам. Начинают развиваться особые взаимоотношения, как бы некий танец. Тогда могущественнейшие энергии становятся абсолютно пригодными для работы; они не захватывают вас, потому что им нечего захватывать, если вы не оказываете сопротивления. Там, где нет противодействия, возникает ритм; там одновременно раздается музыка и совершается танец. Это и есть рычание льва. Все, что возникает в сансарическом уме, рассматривается как путь; все годится для работы. Это бесстрашное провозглашение — это львиное рычание. До тех пор пока мы создаем «заплаты», чтобы прикрывать то, что считаем непригодным для работы с ситуациями, — метафизические, философские, религиозные заплаты, — наше действие не будет львиным рычанием. Оно будет визгом труса — очень патетическим визгом.
Обыкновенно, во всех случаях, когда мы чувствуем, что не можем с чем-то работать, мы автоматически оглядываемся, стараясь найти какие-то внешние ресурсы, какую-то заплату, чтобы прикрыть свою неспособность. Мы заботимся о том, чтобы спасти лицо, избежать затруднений, избежать вызова со стороны своих эмоций. Как бы нам поставить еще одну заплату на ту, которая уже есть, как бы нам выпутаться из этого положения. Мы могли бы навалить на себя тяжесть миллионов и миллионов заплат, лежащих одна на другой. Если первая из них оказалась чересчур тонкой, то вторая может быть покрепче, так что, в конце концов, мы создаем целый костюм из заплат, настоящие доспехи. Но при этом у нас возникают некоторые проблемы. Сочленения доспехов начинают скрипеть, а возле них появляются дыры. Трудно накладывать заплаты на сочленения, потому что мы все еще хотим двигаться, хотим танцевать; а вот издавать скрип нам не хочется. Нам нужны сочленения, чтобы двигаться. Таким образом, если мы не полностью мумифицированы — что значит умереть, стать трупом, — то у нас нет способа полностью прикрыть себя. Для живого человека стать собранием заплат — идея абсолютно непрактичная.
Существует несколько ступеней в отношении к эмоциям: это ступени видения, слышания, обоняния, прикосновения и трансмутирования. На ступени видения эмоций мы получаем общее осознание того, что у эмоций существует собственное пространство, собственное развитие. Мы принимаем их как часть умственного стереотипа — не подвергаем сомнению, не ссылаемся на писания, не ищем помощи в подтверждениях; мы прямо признаем, что они таковы, что эти явления существуют. Слушание — это переживание пульсаций набегающих на нас волн энергии. Обоняние представляет собой уяснение того, что энергия есть нечто пригодное для работы — подобно тому как вы ощущаете запах еды и он вызывает у вас аппетит, желание поесть; и это приходит раньше, чем вы приступили к еде. Еда хорошо пахнет, ее запах восхитителен, хотя вы еще ничего не съели. Так и здесь: ощущается нечто пригодное для работы. Прикосновение есть чувство структуры всего явления; эту структуру вы можете как бы пощупать, как бы стать ее частью; вы ощущаете, что ваши эмоции не являются особенно разрушительными или неистовыми: это всего лишь приливы энергии, какую бы форму они ни принимали — агрессивную, пассивную или форму желания. Наконец, стадия трансмутирования — это не подавление основных качеств эмоций, а скорее алхимическая практика превращения свинца в золото: вы не отбрасываете основные свойства материала, а неким образом изменяете его суть и внешний вид. То есть вы переживаете эмоциональный прилив как он есть, но продолжаете работать с ним. Обычно проблема заключается в том, что при возникновении эмоций мы чувствуем, что они нам неподвластны, что они могут захлестнуть, потопить существование нашей личности или свидетельства ее существования. Однако если мы станем воплощением самой ненависти или какой-то другой страсти, мы не будем более иметь никаких личных свидетельств. Обычно именно поэтому мы и настроены против эмоций: мы чувствуем, что можем сделать глупость, потерять голову. Мы боимся, как бы агрессивность или депрессия не сделались настолько подавляющими, что мы утратим способность нормально функционировать, разучимся чистить зубы, звонить по телефону.
Существует опасение, что эмоции могут стать чрезмерными, что мы можем поддаться им и утратить свое достоинство, свою роль человеческих существ. Трансмутация является полным изживанием такого страха. Будьте внутри эмоции, пройдите через нее, отдайтесь ей, испытайте ее. И вот вы начинаете идти навстречу эмоции, а не просто переживать ее приближение к вам. Начинают развиваться особые взаимоотношения, как бы некий танец. Тогда могущественнейшие энергии становятся абсолютно пригодными для работы; они не захватывают вас, потому что им нечего захватывать, если вы не оказываете сопротивления. Там, где нет противодействия, возникает ритм; там одновременно раздается музыка и совершается танец. Это и есть рычание льва. Все, что возникает в сансарическом уме, рассматривается как путь; все годится для работы. Это бесстрашное провозглашение — это львиное рычание. До тех пор пока мы создаем «заплаты», чтобы прикрывать то, что считаем непригодным для работы с ситуациями, — метафизические, философские, религиозные заплаты, — наше действие не будет львиным рычанием. Оно будет визгом труса — очень патетическим визгом.
Обыкновенно, во всех случаях, когда мы чувствуем, что не можем с чем-то работать, мы автоматически оглядываемся, стараясь найти какие-то внешние ресурсы, какую-то заплату, чтобы прикрыть свою неспособность. Мы заботимся о том, чтобы спасти лицо, избежать затруднений, избежать вызова со стороны своих эмоций. Как бы нам поставить еще одну заплату на ту, которая уже есть, как бы нам выпутаться из этого положения. Мы могли бы навалить на себя тяжесть миллионов и миллионов заплат, лежащих одна на другой. Если первая из них оказалась чересчур тонкой, то вторая может быть покрепче, так что, в конце концов, мы создаем целый костюм из заплат, настоящие доспехи. Но при этом у нас возникают некоторые проблемы. Сочленения доспехов начинают скрипеть, а возле них появляются дыры. Трудно накладывать заплаты на сочленения, потому что мы все еще хотим двигаться, хотим танцевать; а вот издавать скрип нам не хочется. Нам нужны сочленения, чтобы двигаться. Таким образом, если мы не полностью мумифицированы — что значит умереть, стать трупом, — то у нас нет способа полностью прикрыть себя. Для живого человека стать собранием заплат — идея абсолютно непрактичная.