Трушкин Анатолий. 208 избранных страниц

   Те через минуту приносят четыре стула с веревками. Я говорю министерским:
   — Сами слышали, там жара, а главное — мы делегация, должны быть в одной форме.
   Они раздеваются по-быстрому, садятся шустро на стулья, каждый хватает веревку.
   Я говорю:
   — Дергать по команде. Глаза прикрыть левой рукой, чтобы не вылезли от перегрузок. Минут через пятнадцать-двадцать будем на месте. Приготовиться!.. На старт!.. Внимание!.. Марш!
   Все дернули, сидят, за стулья держатся, глаза закрыты. Через пятнадцать минут открывают глаза — перед ними люди в белых халатах. А тех уже предупредили.
   Старший санитар говорит:
   — Рады приветствовать вас в Австралии.
   Министерские все в трусах, встают, кланяются. Главный улыбается, говорит:
   — Вот… на дрынолетах к вам.
   Санитар говорит:
   — К нам на чем только не прилетают.
   Главный:
   — Мы рады, что к вам попали.
   Санитар:
   — Куда же вам еще, как не к нам?.. К нам сейчас много ваших попадает, и все рады. У нас очень хорошо, замечательно. Сейчас душ примете.
   Главный говорит:
   — Нет, сперва контракт подпишем.
   Санитар:
   — Это в первую очередь. Сперва контракт. Но контракты по нашим законам подписываются в специальных машинах, пройдите все четверо.
   Главный заозирался, говорит:
   — Тут с нами еще один должен быть… сумасшедший. Наверное, с курса сбился.
   Санитар ему:
   — Ничего страшного. Одним сумасшедшим больше, одним меньше.
   И они пошли за миллионами, а я остался с ребятами. А что? Каждый что хочет, то и делает, на то она и есть полная свобода.

Традиции

   Я первый за перестройку!.. Вы первый?.. Я второй тогда.
   Я считаю, начинать надо с человека. Главное — человека переделать. Но!.. с учетом местных особенностей и традиций. А то опять наломаем дров. Сначала всех под одну гребенку, потом всех в одну молотилку.
   Особенности есть везде. У нас вот в районе в субботу днем выйди на улицу, урони сто рублей, отвернись на секунду — нет ста рублей!.. Обычай такой.
   Где-то, может, выйди в воскресенье на улицу, брось сто рублей и иди себе там… бутылки сдавать. Обратно идешь — сто рублей на месте лежат.
   А у нас в будни выйди в поле, чтобы за версту ни души, положи рубль, отвернись на секунду — нет рубля. И ветра не было. Ни ветра, ни души, ни рубля.
   Или такая у нас особенность. Я даже не знаю, есть это еще где-нибудь. У нас в районе, если суют тебе пятьсот рублей за то, за что ты оклад получаешь, то у нас, например, берут. И оклад берут, и пятьсот берут. Не знаю, как у вас, у нас, если ровно пятьсот, берут за милую душу, если не ровно пятьсот — тоже берут.
   Где как. В Центре свои обычаи, на Крайнем Севере — другие. Говорят, что даже ландшафт влияет на традиции.
   У нас вот в районе такой ландшафт, что в магазине… с черного хода, что не дай, все берут. Все! Хоть пулю в лоб, но с черного хода.
   У нас есть и редкие традиции. У нас, если на работе чего-то полно и можно вынести, то не знаю, как у вас, у нас выносят. Даже если нет никакой возможности, все равно стараются вынести.
   А где-то, может, человека каленым железом жги, он не вынесет.
   У нас, если человек день-другой ничего не вынес, он с ума может сойти. Были случаи. Один так свихнулся, что начал носить из дома на работу. Перепугались все насмерть, не знали: заразно это или не заразно.
   Если заразно, то ученые сказали: важно знать, каким путем передается. Если только половым, одна скорость распространения заразы, если только через рукопожатие — другая.
   Кстати, выяснилось, что у нас в районе обе эти скорости равны. Еще одна особенность.
   Короче, товарищи, у меня душа болит за перестройку, но давайте учитывать местные особенности, хотя бы главные.
   У нас вот в районе главная особенность — если что-то тебя лично не касается, то гори оно все синим огнем! А где-то, может быть, гори оно все сизым огнем.
   Где как. Давайте все учитывать.
   А так я первый за перестройку! Вы первый?.. Я второй тогда. Вы второй?.. Тогда я крайний за перестройку.

Урок истории

ИЗ НЕДАЛЕКОГО БУДУЩЕГО

   — Стыдобище, — выговаривает мне дед, — историю не знать… Собственного народа! Позорище!
   — Ни у кого у нас в роду по истории двоек не было, — поддакивает бабушка. — Вперед всего история шла.
   — Обормотище! — тянет дед. — Бывало, и на гулянку придешь, первым делом за историю.
   — А как же! — отводит глаза бабушка. — За что же еще? За историю сразу.
   — Слушай, бестолковище, — говорит дед, — я тебе аккуратно все обскажу. В одна тысяча девятьсот семнадцатом году объявился Ленин. Работал он у Всесоюзного старосты Дзержинского Якова Михайловича.
   — Иосифа Виссарионовича, — поправляет бабушка.
   — Работал по найму. У Дзержинского на Лубянке была своя контора.
   — Дзержинский — конторщик?! — удивляется бабушка. — Он был рыцарь. Прозвище ему — Чистые руки. Очень руки любил мыть. А остальные не мыли вовсе, а он по сто раз на дню мыл. Махнет, бывало, рукой, дескать, расстреливайте без меня, а сам все равно бежит руки мыть.
   — Не даст сказать, — раздражается дед. — Прозвище ему было Горячее сердце Холодный лоб… Нет! Наоборот — Холодное сердце, а сам все время в горячке был.
   Бабушка крестится:
   — Что несет! Тоже родной истории не знает. С температурой-то кто был?.. Троцкий — буревестник.
   Дед растерянно моргает.
   — А проститутка кто же? — спрашивает он.
   — Все, — уверенно и спокойно говорит бабушка. — Проститутки они были все. А главный — Сталин. Настоящая ему фамилия Брежнев Никита Сергеевич. Из цыган. Плясал все.
   — Нет, не слухай ее, — предупреждает дед, — пожалуй что брешет она. Ленин был. При нем были ленинцы, настоящие большевики, мечтатели-правдолюбы: Ежов, Ягода, Берия. Их всех победил Горбачев Красное Солнышко. Ласковый очень был, как солнышко, всем все обещал.
   — Господи! — всплескивает руками бабушка. — Как же так можно с родной историей?! Взял и переврал все на свете. Обещал все кто? Ельцин.
   — Нет! — торжествует дед. — Тут погодь. Ельцин обещал трудности, голод, цены большие. И энтот сдержал свое слово! Но он промахнулся. Он водку запретил пить.
   — Запутает ребенка вконец, — пугается не на шутку бабушка. — Кто кому запретил-то?.. Ему самому запретили. Кашпировский Чума Алтыныч. Сказал: тебе с утра не надо… Да там уж пей не пей — ГКЧП пришла.
   — Да, — подтверждает и дед, — это вот которые после Чернобыля уроды, они объединились.
   — Герои они были, — застывает торжественно бабушка, — почитай-ка Вторую окончательную историю России.
   — Враги были, — твердо говорит и дед. — Пьянь последняя. Пропечатано в Третьей неподдельной истории Руси.
   — А потом-то? — светится бабушка. — Когда историю переписывали окончательно, нашли, что герои они оклеветанные ни за что ни про что. Всем памятники им мраморные поставили да гранитные.
   Дед машет рукой:
   — Когда после Окончательной была Великая перепись истории, памятники посносили — докопались в архивах, что змеи они. Всплыло, что и Горбачев-то — шпион английский. Звали Маргарит Тэтчер.
   — Белены ты объелся, — говорит бабушка, — не иначе. Почитай Четвертую Правдивейшую историю России. Что там сказано?
   Они спорят, какая история России вернее — Бесповоротная пятая или Неподдельная Окончательная шестая, а я под их спор засыпаю.
   В дреме мне весело, потому что двойку я получил за прогул, а урок я выучил назубок по учебнику «Четырнадцатая Разумная Наиправдивейшая история России».
   Ленин — это который у Белого дома носил бесплатно бревно и тем бревном нечаянно придавил Гайдара. С этого и рынок пошел.
   А потом во сне я скакал на белом коне с черной гривой по Красной площади, а навстречу мне, улыбаясь и намыливая на ходу руки, торопясь, шел друг всех детей Лаврентий Павлович Ульянов.

Россия на приеме у врача

   — Что вас привело ко мне, матушка Россия?
   — Да что же, батюшка, я уж измучилась. Не знаю, кого и слушать. Энтот клялся: к 2000-му выздоровишь, усе у тебе будет. Энтот божился: за пятьсот дней на ноги поставлю. Теперь заладили: шоком надо. Не молода я уж шоком-то.
   — Ну какие ваши годы. С питанием как у вас? Аппетит когда приходит?
   — А глаза откроешь, батюшка, уж он тут — пришел.
   — Стул частый?
   — Как, милостивец?
   — По большому часто ходите?
   — Где ж мне часто? Как кредит или гуманитарная помощь придут, так и схожу.
   — Спите крепко?
   — Нет. При царизме спала… в темноте-то. А щас все перед глазами светлое будущее, ну и пялишься на него всю ночь.
   — Сны снятся?
   — Один, батюшка. Будто ноги вытянула, руки сложила и лежу при дороге где-то. То ли к церкви шла, то ли к рынку переходила.
   — Анализы регулярно сдаете?
   — Нет, батюшка, как их сдашь?
   — Что же мешает?
   — Воруют.
   — Анализы?!
   — Так все. Отвернешься на секунду — ни анализов, ни горшков.
   — Вон оно что. От такой жизни, матушка Россия, нет ли у вас галлюцинаций? Не мерещится ли что?
   — Нет, батюшка, Бог миловал… Другой раз быват, правда, сядет он возле уха: «Выпей да выпей».
   — Кто?
   — Кто-то вот есть, батюшка. «Выпей да выпей». Иногда-то говорит так.
   — И хорошо слышно его?
   — Явственно так слышно. И как-то он в оба уха сразу: выпей да выпей… Иногда-то.
   — Раз в месяц?
   — Раз в день.
   — Понятно. Ну что же, матушка, я могу сказать вам? Ресурсы еще есть у организма. Горбатость пройдет со временем. Зрение, в общем, нормальное. Вы не туда смотрите, матушка, я справа от вас. Что бы я вам еще посоветовал? Вам обстановку надо сменить. Съездить на Гавайские острова или на Багамские. Вы последний раз где изволили отдыхать?
   — Я, батюшка, последний-то раз отдохнула в Афганистане.
   — Вот оно что!.. В общем, больше положительных эмоций. И еще, матушка, вот что — пищу разнообразьте. День — молочная, день — овощи, фрукты, день — мясо, день — рыба, день — разгрузочный… голодаете.
   — Кто бы, батюшка, мне раньше-то сказал. Я ведь как заладила — разгрузочный и разгрузочный. А надо, видишь, чередовать: день разгрузочный, день — голодать.
 
   — А самое главное, матушка, вот что! Это очень важно. Почаще бывайте на свежем воздухе.
   — Почаще-то я задохнусь, батюшка.
   — Почему?
   — Так ведь все кругом засрали… Я извиняюсь, батюшка, видно, не так сказала-то. Да мне велели: врачу все говори как есть.
   — Все, матушка, больше ничем не могу вам помочь.
   — Идтить мне?
   — Идите.
   — И значит, вот как ты велел: чаще дышать, и все пройдет?
   — Да…
   — Ты, батюшка, запиши мне на бумажке, что дышать надо, а то я позабуду. Век за тебя Бога молить стану — тако легкое лечение прописал: дыши, и все. Прощай, батюшка. Спаси тя Христос… Нешто сходить еще к йогам? У их, сказывали, и дышать не надо.

Честь и достоинство

   У меня последняя неделя такая выдалась замечательная! Что-то необыкновенное!.. Изнасиловать никто не пытался, не грабили, не раздевали.
   У меня как раз на неделю отгулов накопилось, и я из дома не выходила. А завтра опять на работу. Или ограбить попытаются, или изнасиловать — не знаешь, как одеваться, каждый раз проблема.
   Меня тут женщины послали даже в МВД поинтересоваться прогнозом преступлений, чтобы заранее знать, чего ждать.
   Я позвонила, договорилась о встрече. Приезжаю — генерал встречает. Сразу меня к лифту:
   — Прошу вас.
   Смотрю — никого кругом. А еще не старый такой генерал.
   Говорю:
   — Я на другом лифте поеду.
   Он:
   — А что случилось?
   Я говорю:
   — Я на другом и еду, чтобы ничего не случилось.
   Он покрасне-ел! Стыдно стало.
   — Ну что вы, что вы!
   Я говорю:
   — Что — что вы? Сами же советуете вместе с мужчиной не ездить.
   Он:
   — Здесь МВД. Я — замминистра внутренних дел!
   Я говорю:
   — Не мужчина уже, что ли?
   Он:
   — Хорошо. Поезжайте одна. На пятый этаж. Я пойду пешком.
   Поднимаюсь — он уже там!.. А-а?.. А поехала бы я в лифте одна с таким шустрым?
   Заходим в кабинет.
   — Слушаю вас внимательно. В чем дело?
   Я говорю:
   — Я от имени всех женщин. Или мы отделяемся от вас и живем автономно, или что-то делайте. Так больше нельзя! Грабят уже на пороге дома.
   Он говорит:
   — Обещаю вам — к двухтысячному году у каждой нашей женщины будет ин-ди-ви-ду-альное средство защиты чести и достоинства.
   Я говорю:
   — Конечно, хорошо бы нам иметь хоть какое-нибудь средство защиты чести, а то же ничего нет. Ходим, кто с чем, сказать кому стыдно.
   Одна у нас вот с такой маленькой тяпкой. Пристанет кто-нибудь, она его тяпает. Другая с шилом, третья с гантелей на цепочке, у четвертой клизма с пудрой.
   Одна таскала с собой гарпун. Но это хорошо на крупного мужчину. Тут ей как-то попался мелкий, она тыкала, тыкала, час гонялась за ним, не могла попасть.
   Сейчас женщины начали раскрашиваться под окружающую среду. Но это уже опасно. Мужчина идет, думает: куст или тумба? Вдруг: «А-а-а!» — много инфарктов.
   Лучше краситься в ядовитые тона или нашими духами душиться — запах отпугивает.
   Еще низкий поклон нашей легкой промышленности, такие платьица стали шить — надеваешь, и уже никто не хочет тебя ни грабить, ни насиловать.
   Но это же, — говорю, — товарищ генерал, все не выход. К моей близкой подруге приходит как-то ночью… муж! В парике. Решил разыграть ее. Она достает из-под подушки отечественное средство защиты чести… И этой сковородой!.. Трехкилограммовой! Представляете себе… как у нее рука устала уже в первые двадцать минут?!
   В общем, все, что они тридцать лет копили, ушло на его лечение.
   Что это за жизнь? Когда она кончится?
   Генерал руку на сердце положил, говорит:
   — Я не я буду! Клянусь, к двухтысячному наши женщины вообще забудут, что такое честь и достоинство!
   Не знаю, сдержат они слово. Пойду, а то уже поздно. Мне тут, слава богу, рядом. Сейчас мимо помойки, где недавно нашли расчлененный труп, сразу через сквер, где вчера стреляли из минометов, и я у себя в подъезде… где сегодня утром милиционера раздели.

Власть и Мафия

   — Ну, здравствуй.
   — Здравствуй. Смотри в сторону, будто мы не знаем друг друга.
   — Смотрю… Ай и постарел ты! Ай и поседел! На дедушку стал похож. Помнишь дедушку-то, который у большой дороги жил?
   — Как не помнить?.. А и ты не помолодел!
   — На нервах все, на обещаниях.
   — Дети как?
   — В университетах… американских. Твои где?
   — Мои там же… преподают.
   — Ай и пожирнел ты! На бабушку стал похож. Помнишь бабушку-то, которая в лавке работала?
   — Как не помнить?.. А и ты не похудел!
   — Да ведь без движения все. Сижу и говорю — вся работа.
   — Отложил на черный-то день?
   — Отложил в Цюрихе, в центральном банке.
   — Хороший банк… То мой банк. А и полысел ты! На папу стал похож, когда он в ЦК КПСС работал. Помнишь папу-то нашего?
   — Нашего папу из ЦК КПСС я не помню.
   — И я нашего папу не помню.
   — Ладно, хорошего понемножку. Свиделись — прощай. Нельзя нам вместе на виду — бросается, что близнецы, разговоры пойдут.
   — Прощай, братка. Вот как развела нас жизнь. А ведь с одного начинали.
   — Не горюй, братка, говорят, одним и кончим.

Летучка

Посвящается предпринимателям в области культуры

   — Что с культурой?
   — С культурой плохо.
   — Ё-п-р-с-т!
   — Нравственность падает.
   — Да ты что?! Ах ты бёныть!
   — Упала уже.
   — Да твою мать! Да как же так?
   — Не поднять уже нравственность.
   — Нет, я падлой буду, в натуре, я нравственность подниму. Даю три миллиарда.
   — Бугор Иваныч, ты — человек! А то уже дошли — стреляют на улицах.
   — Вчера?
   — Всегда.
   — Вчера не мы.
   — Вчера не вы, а позавчера…
   — Даю четыре миллиарда.
   — Бугор Иваныч, о тебе песню сложат. Наркотики уже вовсю ходят.
   — В Москве?
   — Везде.
   — В Москве не мы.
   — В Москве не вы, а в Санкт-Петербурге…
   — Даю шесть миллиардов.
   — Бугор Иваныч, на шесть миллиардов мы фильм снимем, будем его в кино показывать. И, Бугор Иваныч, фильм не коммерческий про проституток, а элитарный.
   — Про кого?
   — Про пидарасов. Ты будешь в главной роли.
   — Даю десять миллиардов!
   — Бугор Иваныч! За десять мы тебе памятник поставим в центре Москвы!
   — Не надо.
   — При жизни, Бугор Иваныч! Памятник от интеллигенции.
   — Не надо, я сказал.
   — Надо! В полный рост памятник!
   — Не надо, сука! Я в розыске.
   На рынке
   На рынке подходит ко мне какой-то тип, говорит:
   — Я знаю, у вас доступ к государственным секретам. Не согласитесь ли продать Родину за хорошие деньги?
   Я сперва даже не понял, переспросил:
   — Родину?
   Он говорит:
   — Да… За хорошие деньги.
   Я с презрением спрашиваю:
   — Что значит — хорошие деньги?
   Он говорит:
   — Тысяча долларов.
   Я говорю:
   — Мерзавец ты!
   Он:
   — Тысяча двести.
   Я говорю:
   — Я?! Родину?!.. За тысячу двести?
   Он:
   — Тысяча триста.
   Я рассмеялся ему в лицо, говорю:
   — Это, что ли, как у вас принято — зарплата раз в неделю?
   Он говорит:
   — Как у вас — раз в месяц.
   Я говорю:
   — Мерзавец ты!
   Около нас уже любопытные собрались. Многие предлагают:
   — Давайте мы продадим Родину.
   Но тип уперся:
   — Нет. Только он.
   Я вижу — все кругом чем-то торгуют: расписанием поездов, схемами оборонных объектов, режимом работы женской бани, рецептами самогона. И я… не заколебался, нет! Но удивился.
   Тип тут же говорит:
   — Тысяча девятьсот!.. в день.
   Кругом кричат:
   — Соглашайся! Соглашайся!
   Рожи у всех развратные. Я думаю: «Нет! Назло им буду торговаться». Говорю:
   — Две тысячи в день!
   И тип сломался:
   — Согласен.
   Отсчитал две тысячи, говорит:
   — Скажи все-таки, почему так дорого?
   Я посмотрел ему прямо в глаза и сказал:
   — Потому, чужеземец, дорого, что Родина!.. самое дорогое, что у нас есть.

Про Бога вспомнили

   — Здравствуйте. Бог в помощь.
   — Спасибо на добром слове. И вам дай Бог здоровья. Как живете-можете?
   — Божьей милостью.
   — Слава Богу.
   — Воруем понемногу.
   — А что понемногу?.. Мы вот помногу воруем. Бог милостив.
   — Да мы видишь как. Мы понемногу воруем, понемногу разбоем берем.
   — А-а. Мы разбоем мало. Но, правда, недавно двое не без нашей помощи отдали Богу душу.
   — Что ж, Бог дал, Бог взял.
   — Да, видно, им так на роду написано. А все-таки старушку одну зазря угробили.
   — Бога гневите. Что значит — зазря? Как это? Бог зря не допустит.
   — Да, это так. Все от Бога. Нам на большую-то дорогу как выйти половчее?
   — Сейчас все леском, леском, а где поляна как в крови, там налево.
   — Найдем. Слава Богу, не маленькие.
   — Найдете. Бог поможет. Осторожнее, не зацепите пулеметом за виселицу.
   — Спаси Христос. Как можно?
   — Ну, Бог в помощь.
   — Вам того же. На Бога теперь вся надежда.

Такое время

   — Сегодня в рубрике «Новые времена — новые лица» у нас в гостях известный рэкетир, можно сказать, маньяк Василий Сергеевич Пухов. Время сейчас трудное, Василий Сергеевич. Вы не находите?
   — Ну… В другую квартиру зайдешь — убил бы в правительстве всех!.. на хрен. Разве можно так жить? У него же взять нечего.
   — Простите, вы в церкви бываете?
   — Ну. Два раза был.
   — Понравилось?
   — Ничего… Окна узкие.
   — Василий Сергеевич, все знают, что нужно срочно исправлять положение в экономике. И люди думают над этим. Много есть интересных предложений. У каждой партии — а их более сорока — своя программа на этот счет.
   — У нас в Москве банд шесть — порядка нет. А у вас сорок! — партий. Бардак будет. Должна быть двухпартийная система… две банды, и все.
   — В театре вы последний раз когда были?
   — Вчера.
   — Правда?!
   — Падлой буду.
   — Что удалось посмотреть?
   — Кабинет директора.
   — Скажите, Василий Сергеевич, вас как русского человека не волнует низкая рождаемость в России?
   — Я, что могу, делаю.
   — Я не вас имею в виду, общую ситуацию.
   — Народ запуган. Уже не знают, от чего предохраняться.
   — А молодежь к вам тянется?
   — Ну. К самому горлу. Я уже боюсь выходить на улицу после трех ночи.
   — Как я вас понимаю! Кругом насилие.
   — Да изнасилуют — ладно. Гранату могут в портки засунуть.
   — Да, время ужасно сложное. Я бы так сказала: человек отстает от человечества, нравственность — от технического прогресса. Человек практически не изменился, а на вооружении у него вычислительная техника, компьютеры. Кстати, вы пользуетесь калькулятором?
   — Не, я в уме.
   — Но возможности человеческого мозга ограниченны!
   — Не скажи, до ста спокойно считаю.
   — Через вас проходят миллионы! Как же вы их считаете?
   — Ты чего?.. Так и считаю: один миллион, два, три.
   — Василий Сергеевич, к сожалению, время поджимает нас, переходим на блиц — короткие вопросы, короткие ответы. Верите ли вы, что когда-нибудь мы выйдем на мировой уровень?
   — Мы-то вышли.
   — В чем смысл жизни?
   — Дальше пошли.
   — Ваша любимая книга?
   — Дальше пошли.
   — Понимаете ли вы классическую музыку?
   — Чего ее понимать? Мендельсон — значит, свадьба, Бетховен — концы кто-то отдал, «Лебединое озеро» — переворот в России.
   — Боитесь ли попасть в ад?
   — В гробу я его видал.
   — В баню один ходите?
   — Нет. С мылом.
   — Страшный случай.
   — О! Лезли к директору ювелирного, попали к начальнику ОБХСС.
   — Смешной случай.
   — У начальника ОБХСС взяли больше, чем было у директора ювелирного.
   — И в заключение несколько слов телезрителям от себя… привет, пожелание, полезный совет.
   — Полезный совет дам. Если кто узнал меня, не надо звонить по 02, хуже будет. А мне ничего не сделают — время такое.

Ахир а та бу мадо

   «Ахир а та бу мадо. У кило тля мелек шахир». Непонятно.
   Мы тоже в воскресенье — теща приехала с тестем — сидим после обеда, ну, как все у нас, жизнь клянем: нищету эту, преступность, воровство, правительство… в общем, кругом одна проституция.
   Я говорю своим:
   — Оттого и бардак, что или шепчемся по углам, или показухой занимаемся, а надо кричать правду во все горло, тогда толк будет.
   И звонок вдруг. Я открываю дверь — на пороге негр… в костюме и за ним человек шесть, один с кинокамерой.
   Негр говорит:
   — Ахир а та бу мадо! У кило тля мелек шахир.
   Я говорю:
   — Ну, шахир. А в чем дело?
   Переводчик вылез:
   — Это — король Мутакии Мутак Второй. Говорит: «Солнце вашему дому, удача к удаче, миллион к миллиону».
   Я говорю:
   — Ему тоже… солнца побольше… бананов. В чем дело-то?
   Переводчик:
   — Король решил посетить простую русскую семью, но не подготовленную к приему, а чтобы врасплох застать.
   И передает подарок от Мутака, шкатулку какую-то.
   Ну, я не из-за корысти, конечно, из гостеприимства говорю:
   — Тогда проходите, всегда рады.
   Телохранители сразу шнырь во все углы, во все щели. Мои ошалели, конечно, раскланиваются.
   Ну, сели. Сидим. Озирается он, король-то. Потом говорит:
   — Бедновато живете.
   Ну, о чем мы до него говорили. Самое время мне заявление сделать, но так обидно стало за страну! Довели до позора!
   Говорю:
   — Почему — бедновато? Нормально для одного.
   — Ка-ак?! А эти люди кто?
   Я говорю:
   — Это вот, — про тещу, — служанка. Это — шофер мой, — про тестя.
   Жена обиделась за родителей, надулась. Немного только радуется за Родину.
   — А это, — говорю про нее, — массажистка со своими детьми. Заглянула на минутку.
   Король не ожидал, аж вскочил. И телохранители опять шнырь-шнырь по всем углам, по всем комнатам.
   — О-о! А если, — спрашивает, — вы один, не боитесь ли оставлять квартиру? Нет ли у вас воровства?
   Наши все засмеялись, головами мотают, дескать, Бог с вами, какое воровство.
   Я говорю:
   — Мы в России и двери-то никогда не закрываем. И днем и ночью нараспашку, заходи любой. У нас воровство не принято.
   — О-о! — У короля глаза вылезли. — О-о! А у нас, — говорит, — в Африке воруют по-черному.
   Мои все удивляются, тоже глаза выкатывают. Я выкатил, сколько мог, говорю:
   — Как же можно так воровать?.. Что за традиции?!. У нас на улицу выйди, положи сто рублей и иди куда надо. Обратно пойдешь — они на месте лежат.
   — О-о! — расстроился очень. — У нас, — говорит, — так воруют! Могут на ходу с человека брюки снять.
   Я говорю:
   — Извините, это — дикость какая-то. У нас, если и спадут с кого портки — никогда никто не возьмет. После праздника, бывает, — гулять-то у нас умеют — выйдешь на улицу — кругом одни портки.
   — О-о! О-о! — Аж белый стал. — Но, — с надеждой так спрашивает, — но у государства-то воруют вовсю?
   Я говорю:
   — Чем взять у государства — лучше сразу повеситься. Уважать же не будут, руки не подадут… вообще убить могут.
   — О-о-о! — Вскочил снова, забегал.
   Телохранители сразу шнырь-шнырь по всем углам.
   — О-о! — огорчился до последнего, засобирался. — Спасибо вам, — говорит. — Амеде ту саля.
   Я говорю:
   — Вам тоже амеде ту саля, что зашли, и за шкатулку амеде ту саля. И не огорчайтесь так насчет воровства. Что сравнивать-то, у нас страна высокой культуры… Со временем и у вас все наладится, будет с воровством не хуже, чем у нас.