Страница:
Вскочила и понеслась по тропе к дороге – отдаваться.
– Возьмут тебя, как же! – дед расхохотался, но никто его не поддержал. – Который год от тебя шарахаются! Кому ты, дура, нужна?!?
Кубышечка слышала эти издевки, но бега не прерывала.
Отдаться для нее значило – прекратить свое существование. Но, с одной стороны, на то и клад, чтобы попасть кому-то в руки и быть истраченным. А с другой – пожила она довольно. С того дня, как одичавший казацкий отряд, шастая по лесам, набрел на польский и разжился золотом, с той ночи, как атаман по одной покидал монеты в небольшую глиняную кубышку с узким горлом, прошло ни много ни мало – почти четыреста лет. И прожила их Кубышечка в полное свое удовольствие. Однажды чуть замуж не вышла.
Того молодца она повстречала довольно далеко от родного леса. Сказался сторожем богатого клада, положенного самим князем Дмитрием Шемякой и заговоренного на двенадцать молодцов и двенадцать жеребцов. Князь был лихой, смутьян и изменник, отчаянная голова, и не пожалел ни парней, ни коней – всех мертвыми уложил вкруг котла с крышкой, доверху набитого золотом, серебром, церковной утварью и жемчугом. Кладу же велел выходить из земли, когда рядом ляжет столько же свежих покойников.
Время было тихое – кладовая запись куда-то затерялась и никто не пытался взять клад, сторожа скучали. Сколько-то времени Кубышечка гуляла с женихом и даже собиралась вместе с ним поселиться при своем золоте – тому-то кладу и одиннадцати молодцов хватит. Но тут кладовая запись выплыла! Нашелся отчаянный человек, подбил двух соседних помещиков, началась суета. Пригнали каких-то кляч, привели под охраной какую-то кабацкую теребень, поставили, сказали нужные слова, а кладу-то что? Он по головам да по ногам счел – и начал из земли подыматься! Приведенные же, наоборот, стали уходить в землю. Поднялся великий крик. Перепуганные помещики, не докончив дела, дали деру, отчаянный кладознатец – за ним, а кабацкая теребень, понятно, следом. Но походы к кладу тем не кончились. Жених вынужден был денно и ночно сторожить, Кубышечка обиделась – поссорились, тем дело и кончилось.
А потом стряслось неожиданное – рубили просеку под какие-то железные сквозные башни, надо полагать – сторожевые, и набрели на клад с косточками вместе. Среди строителей оказался знающий – заплатил в соседней деревне попу, тот и отпел в церкви всех двенадцать молодцов. И перестали они являться!
Добежав до проселочной дороги, Кубышечка перешла на шаг. Время было такое, что на хорошего человека рассчитывать не приходилось, все хорошие люди давно спали. Но неподалеку была городская окраина, и молодежь из поселка бегала туда на какие-то шумные ночные посиделки с плясками. Кубышечка однажды подкралась послушать – и думала, что навеки оглохла, однако как-то обошлось.
Конечно, парни возвращались домой не поодиночке. Но Кубышечка знала еще одну особенность этих ночных игрищ – там выпивалось неимоверно много пива…
Ей до того жить не хотелось, что она была готова рассыпаться всеми своими золотыми копеечками – кстати, весьма редкостными, – перед пьяненьким недорослем!
Недоросль себя ждать не заставил – расстегивая на ходу штаны, вломился в кусты.
– Погоди, молодец! – молвила, протянув к нему руку, горестная Кубышечка. – Ты нужду-то после справишь! А сперва меня приласкай!
Не ласка ей была нужна, понятное дело, а всего лишь прикосновение.
– А!.. А-а!.. А-а-а!.. – отвечал налысо стриженый, с тонкой шейкой и узкими плечиками, с худенькими ручонками и тусклыми от ночной суеты глазками перепуганный молодец. У него от страха и непотребные-то слова из башки вылетели. И то – всякий скажет «А-а-а!..», увидев перед собой рыжую девку в древнем сарафане, окруженную легоньким, но вполне заметным золотым сиянием. Да еще выходящую из леса!
– Да ты не вопи, молодец… Ты приласкай… Не пожалеешь…
– Во глюк… – произнес, пятясь, недоросль.
Кубышечка поняла, что сейчас он кинется бежать.
И одновременно сообразила, как ей следует поступить. Нужно рвануть следом, выскочить на дорогу. где недоросля ждут товарищи. Ведь не все ли кладу равно, кому отдаваться – одному человеку или ватаге? А там-то, затесавшись с разбега в пьяноватую толпу, она своего добьется – уж кто-нибудь ее наверняка за плечо или за что иное схватит!
Так бы и поступила, на все махнув рукой, бедная Кубышечка, но две крепкие руки обхватили ее сзади и поволокли обратно в лес.
– Не смей! Дура! – прямо в ухо гаркнул Алмазка.
Надо сказать, успел он вовремя…
– А ты что тут делаешь? – напустилась на него Кубышечка. – Дед тебя из леса не гнал! Ступай к нему! Вылизывай ему трухлявую задницу!
– Сейчас – не гнал, а потом погонит. Ведь и я для него – бусурман, – отвечал Алмазка. – Вон Бахтеяр на ту опушку ушел, как жить будет – непонятно, ему ведь и прилечь теперь некуда. Слоняться круглосуточно, что ли, будет?..
– Дурак он! Нашел перед кем каяться! – отвечала сердитая девица. – Вот пусть и расхлебывает! Мы тут рядышком три, коли не больше, сотни лет пролежали! Это – наше законное место, пока хороший человек не попался. А Елисей-то каков! Сбежал! Дал деру!
– Кони – они все такие. На нем пахать можно, а он хворостины боится, – сказал Алмазка. – Знаешь что? Нужно нам кого-то на помощь звать! Сами с дедом не управимся.
Этот клад являлся в образе своей хозяйки, немало нагрешившей бабы-разбойницы. Перед смертью Варвара в злодеяниях раскаялась и закляла клад диковинным образом: чтобы дался в луки только бабе, только по имени Варвара, только такой, что нравом тиха и богобоязненна, чтобы незабытно поминать разбойницу в молитвах и служить по ней панихиды. Все бы ладно – да только станет ли такая святая баба бродить по лесам с лопатой, домогаясь кладов?
Выслушав историю с дедовыми новообретенными сторожами, Варвара Железный Лоб (и точно, что железный, поскольку являлась в низко надвинутом шлеме-мисюрке с острым навершием и кольчужной бармицей до плеч) высказалась неожиданно и сурово:
– Дед прав! Покайтесь!
– Да в чем каяться-то? – удивились Алмазка с Кубышечкой.
– А в чем велит – в том и каяться!
– Да какие же они бусурмане, Алмазка с Бахтеяркой и конь Елисей? Свои они, триста лет в лесу пролежали!
– Вот в том пусть и каются.
Махнув рукой на свихнувшуюся Варвару, отправились дальше.
Маленький медный клад, надо полагать – крестьянский, выскочил на дорогу рябой курочкой. Алмазка кинулся догонять – и курочка рассыпалась, раскатилась полушками и денежками, редко где круглился бок огромного екатерининского пятака. Собираться обратно не пожелала – и Кубышечка с Алмазкой ползали по пыли, складывая в кучу всю эту мелочь, которой в итоге оказалось восемьдесят два рубля. Тогда только курочка соизволила явится в пернатом образе. О ближних кладах она ничего не знала, а сама спросила – скоро ли отменят ассигнации.
Кладоискатели решили уже, что про знатный клад со стражей лишь байки ходят, но жестоко ошиблись.
Он действительно лежал на опушке, являлся снежной белизны человеком в длинной рубахе. Как полагалось кладу, возник внезапно, потребовал, чтобы рукой прикоснулись, и встал, как вкопанный – обморока, надо думать, ожидал или безумных воплей пополам со смехом.
– Тебя-то нам, дядя, и надобно! – обрадовался Алмазка.
Клад сунулся поближе. Прямо весь подставился.
– Да погоди ты! – памятуя о рассыпавшейся курочке, вмешалась Кубышечка. И удержала Алмазкину руку. Рассыплется – и неизвестно, пожелает ли снова собираться…
Видя такую нерешительность, клад обиделся.
– Так я вам не надобен? Сто лет пролежал – еще сто лет пролежу!
С тем и растаял.
– Стой, дядя, стой! Свои мы! Свои! – с такими криками Алмазка и Кубышечка метались по опушке, заглядывая под каждый куст. Но клад крепко держал данное слово. И не отзывался, хоть тресни!
Эта неудача совсем подкосила кладоискателей. Не столь велик был лес, чтобы там клады десятками лежали. Можно было перейти в соседний, изрезанный просеками. Но соседний был чересчур обжит людьми. Главный его клад уже добыли, а второстепенный Кубышечке с Алмазкой не был нужен – они ведь искали сильного заступника, а не горшок меди.
– Выходит, придется нам первому встречнему отдаваться, – сказала Кубышечка и, предвидя возражения, сразу объявила: – Хоть запойному пьянице, а под дедом не буду!
– Ты его тут еще сыщи, первого встречнего, – буркнул Алмазка.
Забрели они в сущую глухомань, куда ни один человек среди лета добровольно не полезет. Вот осенью тут еще можно на охотников напороться, но осень-то далеко, а зловредный дед – близко…
– А знаешь ли, Алмазушка? Коли чего-то очень захотеть – так сбудется непременно! Вот я сейчас так сильно отдаться хочу…
Кубышечка сжала кулаки и отчаянно зажмурилась. Алмазка посмотрел на нее с немалым испугом – он и не подозревал, что желание отдаться проявляется таким образом.
– Тихо!.. – вдруг вскрикнула Кубышечка. И тут же прошептала:
– Алмазушка, люди…
– Где?..
Но теперь слышал и он. Не так чтобы совсем далеко, но и не близко пробирался кто-то по лесной тропе.
– Трое идут, – сказал Алмазка. – Ступают тяжко, тащат что-то… Мешки, что ли?..
– Может, клад хоронить идут?
Они переглянулись.
Это было бы просто изумительно!
Подстеречь волнующий миг хоронения клада, своими ушами услышать, какие теперь бывают заклятия! А потом, пожелав хозяевам скатертью дороги, вызвать новорожденный клад (коли втроем в мешках несут – значит, немалый!) и попросить о помощи!
Когда Алмазка и Кубышечка, выйдя потайными тропками наперерез троим парням, увидели их заплечные мешки, то даже за руки схватились. Мешки были знатные – так устроены, что выше головы торчали.
– Но куда же это их несет? – тихонько удивилась Кубышечка. – Вот дерево приметное! Тут бы и клали…
Очевидно, парни вышли в дорогу рано и уже притомились. Найдя подходящую полянку с поваленным деревом, они устроили привал. Костра разводить не стали, а вынули какую-то сухомятину и фляжку. За едой они совещались, но так, что трудно было их понять. Только и удалось уразуметь, что ищут какое-то совсем особое место. Наконец из бокового на мешке кармана достали и развернули широкий пестроватый лист.
Тут только до Алмазки с Кубышечкой дошло, что эти трое тоже, как и они сами, домогаются сокровищ.
– Гляди, гляди! Кладовая запись у них! – зашептал Алмазка. – По записи ищут!
– Наконец-то! – отвечала Кубышечка. – Теперь главное – от них не отстать… А как к кладу выйдут – мы их пугнем…
– Ага – выйдешь и ласки попросишь…
Они смотрели из кустов на парней, которые сдвинули лбы над ровным глянцевитым куском бумаги и водили по ней пальцами, сверяясь при этом с пометками в записной книжице. Парни совещались такими словами, каких ни Кубышечка, ни Алмазка сроду не слыхивали. Но ясно было главное: эти ищут великое сокровище! Вот ведь и деньги перечисляют, какие за отдельные вещицы можно получить! А деньги – преогромные! Рубли – не только сотнями, а и тысячами поминают! По старым, запавшим в память Кубышечке и Алмазке, ценам пуд говядины стоил двадцать восемь копеек, живую овцу можно было сторговать за тридцать копеек. Три рубля месячной платы считались достаточными для сытой жизни хозяина с женой и детками. Что ж там у парней за клад такой?
– Да здесь же, здесь! – воскликнул самый маленький, черненький, шустрый. – На кой им черт в чащу лезть? Они невдалеке от дороги должны были быть! Они бы и не пролезли в чащу-то!
– Ну так пройди сам, может, тебе покажет! – маленькому всучили в руки железную палку с загогулиной на конце и железной тарелкой на другом. – Пройди, пройди по периметру!
– Перенастроить нужно! – почему-то возмутился он.
– Хочешь, чтобы опять на каждую гильзу пищало?
– Вот тут и нужно, чтобы на каждую пищало! Найдем хоть гильзу – значит, поблизости все остальное!
Маленький кладоискатель так звенел – хотелось заткнуть уши.
– Алмазушка, а что это такое – гильза? – спросила Кубышечка.
– Ты мне скажи, что такое периметр, а тогда я тебе про гильзу объясню.
– Периметр – это у них полянка, тут всякий догадается!..
– Тс-с-с…
Парни принялись возиться с железками. Надели маленькому на уши черные нашлепки, соединенные дужкой, и он тут же одну сдвинул. Дали ему впридачу к штуковине с тарелкой железный щуп на длинной палке. И он пошел краем полянки – неторопливо, прислушиваясь к тому, что ему докладывала на ухо черная нашлепка.
Кубышечка напрягла слух – в нашлепке по-разному трещало, и только.
– Контакты сбоят! – крикнул товарищам маленький кладоискатель.
– Гляди ты, – шепнул Алмазка Кубышечке. – Ученые люди! Вот знать бы, на какой клад у них запись!
Из-за контактов парни чуть не переругались – выясняли, чья вина. В конце концов сочли полянку безнадежной и стали дальше разбираться со своей записью.
Кубышечка с Алмазкой брели за ними следом с полдня и остановились, когда дорогу парням пересек ручей. Вышли к нему в таком месте, где люди лет сорок не ходили. Перебраться можно было хорошим прыжком, но прыгать с заплечными мешками парни не стали и более того – ручьем заинтересовались.
– Вода ведь много чего вымывает и с собой тащит!
– Если она чего и намыла – то уже давно утащила!
– А попробовать?
Алмазка и Кубышечка засомневались – какой разумный человек полезет искать клад на дне ручья? Для этого должен сперва найтись безумец, чтобы там его положить! Алмазка вспомнил треклятого деда, Кубышечка припомнила, что когда деда прикопали, ручей протекал иначе и лишь позднее пробил себе зачем-то новое русло. И тогда лишь они догадались, что ручеек – тот самый! Поляна, где они вчетвером лежали, была выше по течению – и только!
– Ну, что бы им подняться? – затосковал Алмазка. – Глядишь, кого-то из нас бы высвободили!
– Так у них же не на нас запись!
– А коли на нас?!
– Осторожно! – вскрикнул один из парней. – Не трожь! Оставь, где лежит!
– Нашли?! – ушам своим не поверили Кубышечка и Алмазка.
Но парни вовсе не торопились извлекать добычу. Они достали еще один щуп, обследовали ее и принялись чертыхаться. Оказалось – если вытащить, то рванет.
– Вадька на такой же дуре погорел. Достали, на солнышко уложили, она просохла и сдетонировала!
– Так что – саперов вызывать?
– Ты что, дурак? Опять шум пойдет – черные следопыты, черные следопыты! Пошли отсюда…
– Так что же они ищут-то? – совсем растерялся Алмазка.
Кубышечка задумалась.
Как всякая женщина, она не углублялась в милые мужскому сердцу подробности и не обременяла память излишествами, а в сложном положении пыталась встать выше непонятных ей вещей.
– Ищут то, за что деньги получить можно… – произнесла она и, осененная мыслью, поспешила к удобному для спуска к воде местечку. Ей нужно было успеть, пока парни не вскарабкались наверх, пока еще возились на узком, в ступню шириной, бережке.
И она успела. Она вытянула из кустов руку и подкинула под самую железную тарелку неяркую и кривую, но несомненно золотую монетку!
Маленький кладоискатель вскрикнул – в нашлепке запищало!
– Что там у тебя?
– Странный сигнал – не железо, не алюминий…
– А что?..
Что – это они поняли, добыв монетку из воды и уставясь на нее с изумлением.
– Мужики! А ведь вода точно старый клад размыла!
– Пошли скорее!
– Прямо руслом?
– Ну?!
Какие бы у них ни были планы – все полетело в тартарары при виде маленького плоского кусочка золота. Исследуя каждый вершок дна и узкого берега, они побрели прямо по воде в черных своих блестящих сапогах, не ленясь всякий раз опускаться на колени перед очередной подкинутой копейкой.
Кубышечка целеустремленно вела их вверх по течению – туда, где лежал дед Разя со сторожами.
В нужном месте она кинула одиннадцатую по счету монетку…
– Тут! Смотри – берег ополз! И недавно! Отсюда деньги вымывает! – загалдели парни и принялись тыкать щупами в рыхлую почву. Потом, вопя и сопя, они взялись за короткие лопаты.
Но то, что они откопали, никаким не кладом было – а человеческой рукой по плечо…
Двое окаменели, третий, еще не сообразив, что происходит, очередным взмахом лопаты скинул пласт земли с мертвого лица.
– Ни фига себе!..
Парни переглянулись.
– Кого же это так?..
На руке были часы из тускло-серебристого металла. Маленький кладоискатель склонился над ними.
– Валера! Знаешь, сколько эта штука стоит?..
– Ты с ума сошел?!
– Надо делать ноги…
Но никуда они не побежали – так и остались стоять над трупом, мучаясь сомнениями. И Кубышечка с Алмазкой довольно скоро поняли, в чем дело. Тех, кто погиб в перестрелке на обочине, будут искать – это однозначно. Их уже ищут! Но дело, которым вздумали заняться в лесу трое парней, властями не одобряется – и если они расскажут о находке, их самих и возьмут за жабры: вы-то сами как там очутились?
Алмазка сел и обхватил голову руками. Все впустую – сейчас эти трое закидают дедова сторожа землей да и уберутся прочь, унося при этом Кубышечкино золото. И дед же еще будет потом насмехаться!
Мысль, что возникла у него, была совершенно неправильной – кладам такого вытворять не положено. Любопытно, что та же самая мысль посетила и Кубышечку, стоявшую поодаль, у осинки. Алмазка встал, зашел сбоку, она зашла с другой стороны. И они одновременно, не сговариваясь, вышли к озадаченным парням.
– Сам-то ты хотел бы так лежать? – спросил Алмазка у маленького кладоискателя, который как раз и ратовал за спасение собственной шкуры. – В лесу, безвестно, а дома пусть все по тебе убиваются?..
Хотя и в домотканой рубахе, и без всякого оружия, а был Алмазка противником малоприятным – молодой бычок, косая сажень в плечах, брови насуплены, кулаки заранее к бою изготовлены. Если бы парни знали, что это – видимость одна, явление лежащего в дупле кошеля с самоцветами, то, может, и больше бы испугались. А так – выслушали его вопросы и переглянулись: ловушка это, что ли?
Но посовещаться им не пришлось – резко повернули головы туда, где возникла и заговорила Кубышечка.
Будучи единственной девкой на полянке, усвоила она повелительную манеру в общении с мужским полом. Случалось, и злоупотребляла. Но сейчас ее навык оказался кстати.
– А ну, ноги в руки – и кыш отсюда! – негромко велела она. – И чтоб за этими молодцами урядника прислали! Не то плохо будет!
Грозна была Кубышечка, вся от гнева трепетала – и золотистое сияние, которое днем обычно растворялось в солнечном свете, окрепло, заполыхало вокруг нее острыми язычками!
Остались на поляне три заплечных мешка, железные палки с тарелками, щупы, даже одиннадцать золотых копеек…
– Правее, правее! – кричал вслед Алмазка. – Еще правее! Как раз на дорогу выйдете! А поселок – налево!
До деда Рази не добрались – горшок с медью ушел поглубже, остался дожидаться того, кто взлезет на сосну вверх ногами, держа в руках мешок с пшеницей.
На дальнем краю полянки сидели Алмазка и Кубышечка. Не просто так сидели – а в обнимку. Не просто в обнимку – а целовались…
Рядом в закатных лучах сохло золото вперемешку со старинными перстнями и серьгами.
Смущенных сотоварищей они увидели не сразу – да те и стояли, не шевелясь и затаив дыхание…
– Прячется солнышко, – сказала Кубышечка. – Понюхай, Елисеюшка, не тянет ли плесенью?
Конь подошел, склонил красивую лебединую шею и обследовал золото.
– Все тебе плесень мерещится, – проворчал он. – Вот и Алмазка туда же! На самоцветах-то откуда плесени быть?
– Мерещится не мерещится, а на просушку выкладываться надо. Опять же – полнолуние на носу. Являться буду. Ну как найдется молодец – а я перед ним болотной сыростью разольюсь?!.
Бахтеяр-Сундук тонко усмехнулся.
– Гляди ты, как оно все повернулось, – произнес он задумчиво. – Ведь какие, прости Господи, сукины сыны нас сюда клали! Какой дрянью заговаривали! А вот триста лет прошло – и что же? Лежали мы, лежали, и что вылежали? Стыд вылежали – боимся, что о нас руки марать не захотят…
Говорил он об одном стыде, а думал совсем о другом, но никто его попрекать не стал, как не попрекнули Елисея его внезапной трусостью. Переругаться-то нетрудно, а лес – один, лежать в нем – всем рядышком. Вот и дед Разя, позлобствовав, начнет вылезать понемногу – и с ним придется как-то обращаться…
– Да ладно тебе, – крепким своим баском одернул Алмазка. – Главное-то что?
Кубышечка подняла указательный перст:
– Главное – человек бы хороший попался!
И спорить с ней, понятное дело, никто не стал.
Рига 2001
– Возьмут тебя, как же! – дед расхохотался, но никто его не поддержал. – Который год от тебя шарахаются! Кому ты, дура, нужна?!?
Кубышечка слышала эти издевки, но бега не прерывала.
Отдаться для нее значило – прекратить свое существование. Но, с одной стороны, на то и клад, чтобы попасть кому-то в руки и быть истраченным. А с другой – пожила она довольно. С того дня, как одичавший казацкий отряд, шастая по лесам, набрел на польский и разжился золотом, с той ночи, как атаман по одной покидал монеты в небольшую глиняную кубышку с узким горлом, прошло ни много ни мало – почти четыреста лет. И прожила их Кубышечка в полное свое удовольствие. Однажды чуть замуж не вышла.
Того молодца она повстречала довольно далеко от родного леса. Сказался сторожем богатого клада, положенного самим князем Дмитрием Шемякой и заговоренного на двенадцать молодцов и двенадцать жеребцов. Князь был лихой, смутьян и изменник, отчаянная голова, и не пожалел ни парней, ни коней – всех мертвыми уложил вкруг котла с крышкой, доверху набитого золотом, серебром, церковной утварью и жемчугом. Кладу же велел выходить из земли, когда рядом ляжет столько же свежих покойников.
Время было тихое – кладовая запись куда-то затерялась и никто не пытался взять клад, сторожа скучали. Сколько-то времени Кубышечка гуляла с женихом и даже собиралась вместе с ним поселиться при своем золоте – тому-то кладу и одиннадцати молодцов хватит. Но тут кладовая запись выплыла! Нашелся отчаянный человек, подбил двух соседних помещиков, началась суета. Пригнали каких-то кляч, привели под охраной какую-то кабацкую теребень, поставили, сказали нужные слова, а кладу-то что? Он по головам да по ногам счел – и начал из земли подыматься! Приведенные же, наоборот, стали уходить в землю. Поднялся великий крик. Перепуганные помещики, не докончив дела, дали деру, отчаянный кладознатец – за ним, а кабацкая теребень, понятно, следом. Но походы к кладу тем не кончились. Жених вынужден был денно и ночно сторожить, Кубышечка обиделась – поссорились, тем дело и кончилось.
А потом стряслось неожиданное – рубили просеку под какие-то железные сквозные башни, надо полагать – сторожевые, и набрели на клад с косточками вместе. Среди строителей оказался знающий – заплатил в соседней деревне попу, тот и отпел в церкви всех двенадцать молодцов. И перестали они являться!
Добежав до проселочной дороги, Кубышечка перешла на шаг. Время было такое, что на хорошего человека рассчитывать не приходилось, все хорошие люди давно спали. Но неподалеку была городская окраина, и молодежь из поселка бегала туда на какие-то шумные ночные посиделки с плясками. Кубышечка однажды подкралась послушать – и думала, что навеки оглохла, однако как-то обошлось.
Конечно, парни возвращались домой не поодиночке. Но Кубышечка знала еще одну особенность этих ночных игрищ – там выпивалось неимоверно много пива…
Ей до того жить не хотелось, что она была готова рассыпаться всеми своими золотыми копеечками – кстати, весьма редкостными, – перед пьяненьким недорослем!
Недоросль себя ждать не заставил – расстегивая на ходу штаны, вломился в кусты.
– Погоди, молодец! – молвила, протянув к нему руку, горестная Кубышечка. – Ты нужду-то после справишь! А сперва меня приласкай!
Не ласка ей была нужна, понятное дело, а всего лишь прикосновение.
– А!.. А-а!.. А-а-а!.. – отвечал налысо стриженый, с тонкой шейкой и узкими плечиками, с худенькими ручонками и тусклыми от ночной суеты глазками перепуганный молодец. У него от страха и непотребные-то слова из башки вылетели. И то – всякий скажет «А-а-а!..», увидев перед собой рыжую девку в древнем сарафане, окруженную легоньким, но вполне заметным золотым сиянием. Да еще выходящую из леса!
– Да ты не вопи, молодец… Ты приласкай… Не пожалеешь…
– Во глюк… – произнес, пятясь, недоросль.
Кубышечка поняла, что сейчас он кинется бежать.
И одновременно сообразила, как ей следует поступить. Нужно рвануть следом, выскочить на дорогу. где недоросля ждут товарищи. Ведь не все ли кладу равно, кому отдаваться – одному человеку или ватаге? А там-то, затесавшись с разбега в пьяноватую толпу, она своего добьется – уж кто-нибудь ее наверняка за плечо или за что иное схватит!
Так бы и поступила, на все махнув рукой, бедная Кубышечка, но две крепкие руки обхватили ее сзади и поволокли обратно в лес.
– Не смей! Дура! – прямо в ухо гаркнул Алмазка.
Надо сказать, успел он вовремя…
– А ты что тут делаешь? – напустилась на него Кубышечка. – Дед тебя из леса не гнал! Ступай к нему! Вылизывай ему трухлявую задницу!
– Сейчас – не гнал, а потом погонит. Ведь и я для него – бусурман, – отвечал Алмазка. – Вон Бахтеяр на ту опушку ушел, как жить будет – непонятно, ему ведь и прилечь теперь некуда. Слоняться круглосуточно, что ли, будет?..
– Дурак он! Нашел перед кем каяться! – отвечала сердитая девица. – Вот пусть и расхлебывает! Мы тут рядышком три, коли не больше, сотни лет пролежали! Это – наше законное место, пока хороший человек не попался. А Елисей-то каков! Сбежал! Дал деру!
– Кони – они все такие. На нем пахать можно, а он хворостины боится, – сказал Алмазка. – Знаешь что? Нужно нам кого-то на помощь звать! Сами с дедом не управимся.
– Экий ты умный! Управились бы и сами – кабы Бахтеяр с ума не сбрел да Елисей не сбежал! Нас-то четверо, а их-то трое всего! Или ты не мужик?
– Мужик, – согласился Алмазка, который уж век являвшийся семнадцатилетним пареньком, только-только нажившим мужской голос.
– И что же ты, мужик, молчал?
– Так я же – младший! – искренне веря в свои слова, заявил Алмазка. – Вы, взрослые, разбирайтесь, а мне вмешиваться нехорошо…
Кубышечка оглядела детину с головы до ног.
– Ага, – согласилась она. – Малютка. Дитятко наше неразумное. Заинька! Птенчик! Как деду из дупла выворотнем грозить – так мужик! Как прямо против него выступить – так дитятко!
Алмазка развел руками и шумно вздохнул.
– Лихо он повернул – бусурманов из лесу вон, – помолчав, молвила Кубышечка. Была она хоть шумна, да отходчива. И, раз уж не удалось сгоряча отдаться, следовало пораскинуть умом да что-то предпринять.
Она внимательно поглядела на Алмазку.
– Помощи искать, говоришь? А у кого?
– У других кладов.
– А ты про них знаешь, про другие? Был один – да и тот сгубили!
Вспомнив жениха, Кубышечка пригорюнилась.
– Так люди же их как-то ищут! А мы чем хуже?
– У людей – кладовые записи. Кладознатцы опытные! А нам как прикажешь клад искать? Нюхом? Да и где это слыхано? Чтобы мы – мы! – клад искали?!.
– А где слыхано, чтобы один клад другой в тычки из лесу вышиб? Я все думал, думал… Не может же быть, чтобы где-то не лежал клад с сильными сторожами!
– Чтобы лежал и молчал?
– А может, его так закляли! Ты же знаешь – по-всякому заговаривают. Один клад, сказывали, на дурака заговорен был. Чтобы, значит, только дурак его из земли взять мог.
– И что – долго пролежал? Дураков-то не сеют, не жнут – сами во множестве родятся!
Почему-то Алмазке показалось, что Кубышечка в него метит.
– Могу и не рассказывать, – буркнул он.
– Ну, коли тот клад все еще лежит – стало быть, нас дожидается. Дураками нужно было быть, чтобы проклятому деду потворствовать!
– А есть на время заговоренные, как я. Мне пятьсот лет лежать, потом только отдаться смогу. Если только хозяин сам за мной не придет.
– Заботливый тебя дядя поклал… Только нам от твоих баек не легче. Может, ближайший клад где-нибудь на Муромской дороге прозябает! И со сторожами своими вместе!
– А сказывали, на дальней опушке кто-то лежит, – почему-то оглядевшись, прошептал Алмазка.
– Что ж он к нам носу не кажет? – обиделась Кубышечка.
– Может, ему раз в сто лет выходить велено? – предположил парень.
– Кем велено-то?
На этот нелепый Кубышечкин вопрос Алмазка ответил так: поднес к губам палец и сказал «Тс-с-с…»
– А что, коли его поискать? – Кубышечка словно ожила. – Коли он раз в сто лет является, то, может, и силы накопил, и сторожа у него знатные? Поклонимся ему в ножки – поможет деда укротить! Пошли!
– Мужик, – согласился Алмазка, который уж век являвшийся семнадцатилетним пареньком, только-только нажившим мужской голос.
– И что же ты, мужик, молчал?
– Так я же – младший! – искренне веря в свои слова, заявил Алмазка. – Вы, взрослые, разбирайтесь, а мне вмешиваться нехорошо…
Кубышечка оглядела детину с головы до ног.
– Ага, – согласилась она. – Малютка. Дитятко наше неразумное. Заинька! Птенчик! Как деду из дупла выворотнем грозить – так мужик! Как прямо против него выступить – так дитятко!
Алмазка развел руками и шумно вздохнул.
– Лихо он повернул – бусурманов из лесу вон, – помолчав, молвила Кубышечка. Была она хоть шумна, да отходчива. И, раз уж не удалось сгоряча отдаться, следовало пораскинуть умом да что-то предпринять.
Она внимательно поглядела на Алмазку.
– Помощи искать, говоришь? А у кого?
– У других кладов.
– А ты про них знаешь, про другие? Был один – да и тот сгубили!
Вспомнив жениха, Кубышечка пригорюнилась.
– Так люди же их как-то ищут! А мы чем хуже?
– У людей – кладовые записи. Кладознатцы опытные! А нам как прикажешь клад искать? Нюхом? Да и где это слыхано? Чтобы мы – мы! – клад искали?!.
– А где слыхано, чтобы один клад другой в тычки из лесу вышиб? Я все думал, думал… Не может же быть, чтобы где-то не лежал клад с сильными сторожами!
– Чтобы лежал и молчал?
– А может, его так закляли! Ты же знаешь – по-всякому заговаривают. Один клад, сказывали, на дурака заговорен был. Чтобы, значит, только дурак его из земли взять мог.
– И что – долго пролежал? Дураков-то не сеют, не жнут – сами во множестве родятся!
Почему-то Алмазке показалось, что Кубышечка в него метит.
– Могу и не рассказывать, – буркнул он.
– Ну, коли тот клад все еще лежит – стало быть, нас дожидается. Дураками нужно было быть, чтобы проклятому деду потворствовать!
– А есть на время заговоренные, как я. Мне пятьсот лет лежать, потом только отдаться смогу. Если только хозяин сам за мной не придет.
– Заботливый тебя дядя поклал… Только нам от твоих баек не легче. Может, ближайший клад где-нибудь на Муромской дороге прозябает! И со сторожами своими вместе!
– А сказывали, на дальней опушке кто-то лежит, – почему-то оглядевшись, прошептал Алмазка.
– Что ж он к нам носу не кажет? – обиделась Кубышечка.
– Может, ему раз в сто лет выходить велено? – предположил парень.
– Кем велено-то?
На этот нелепый Кубышечкин вопрос Алмазка ответил так: поднес к губам палец и сказал «Тс-с-с…»
– А что, коли его поискать? – Кубышечка словно ожила. – Коли он раз в сто лет является, то, может, и силы накопил, и сторожа у него знатные? Поклонимся ему в ножки – поможет деда укротить! Пошли!
* * *
Не имея кладовых росписей, а полагаясь лишь на чутье, Кубышечка с Алмазкой отправились наугад. Они знали, что люди норовят привязать местоположение клада к приметному дереву или камню. Таким образом они набрели на Варвару Железный Лоб.Этот клад являлся в образе своей хозяйки, немало нагрешившей бабы-разбойницы. Перед смертью Варвара в злодеяниях раскаялась и закляла клад диковинным образом: чтобы дался в луки только бабе, только по имени Варвара, только такой, что нравом тиха и богобоязненна, чтобы незабытно поминать разбойницу в молитвах и служить по ней панихиды. Все бы ладно – да только станет ли такая святая баба бродить по лесам с лопатой, домогаясь кладов?
Выслушав историю с дедовыми новообретенными сторожами, Варвара Железный Лоб (и точно, что железный, поскольку являлась в низко надвинутом шлеме-мисюрке с острым навершием и кольчужной бармицей до плеч) высказалась неожиданно и сурово:
– Дед прав! Покайтесь!
– Да в чем каяться-то? – удивились Алмазка с Кубышечкой.
– А в чем велит – в том и каяться!
– Да какие же они бусурмане, Алмазка с Бахтеяркой и конь Елисей? Свои они, триста лет в лесу пролежали!
– Вот в том пусть и каются.
Махнув рукой на свихнувшуюся Варвару, отправились дальше.
Маленький медный клад, надо полагать – крестьянский, выскочил на дорогу рябой курочкой. Алмазка кинулся догонять – и курочка рассыпалась, раскатилась полушками и денежками, редко где круглился бок огромного екатерининского пятака. Собираться обратно не пожелала – и Кубышечка с Алмазкой ползали по пыли, складывая в кучу всю эту мелочь, которой в итоге оказалось восемьдесят два рубля. Тогда только курочка соизволила явится в пернатом образе. О ближних кладах она ничего не знала, а сама спросила – скоро ли отменят ассигнации.
Кладоискатели решили уже, что про знатный клад со стражей лишь байки ходят, но жестоко ошиблись.
Он действительно лежал на опушке, являлся снежной белизны человеком в длинной рубахе. Как полагалось кладу, возник внезапно, потребовал, чтобы рукой прикоснулись, и встал, как вкопанный – обморока, надо думать, ожидал или безумных воплей пополам со смехом.
– Тебя-то нам, дядя, и надобно! – обрадовался Алмазка.
Клад сунулся поближе. Прямо весь подставился.
– Да погоди ты! – памятуя о рассыпавшейся курочке, вмешалась Кубышечка. И удержала Алмазкину руку. Рассыплется – и неизвестно, пожелает ли снова собираться…
Видя такую нерешительность, клад обиделся.
– Так я вам не надобен? Сто лет пролежал – еще сто лет пролежу!
С тем и растаял.
– Стой, дядя, стой! Свои мы! Свои! – с такими криками Алмазка и Кубышечка метались по опушке, заглядывая под каждый куст. Но клад крепко держал данное слово. И не отзывался, хоть тресни!
Эта неудача совсем подкосила кладоискателей. Не столь велик был лес, чтобы там клады десятками лежали. Можно было перейти в соседний, изрезанный просеками. Но соседний был чересчур обжит людьми. Главный его клад уже добыли, а второстепенный Кубышечке с Алмазкой не был нужен – они ведь искали сильного заступника, а не горшок меди.
– Выходит, придется нам первому встречнему отдаваться, – сказала Кубышечка и, предвидя возражения, сразу объявила: – Хоть запойному пьянице, а под дедом не буду!
– Ты его тут еще сыщи, первого встречнего, – буркнул Алмазка.
Забрели они в сущую глухомань, куда ни один человек среди лета добровольно не полезет. Вот осенью тут еще можно на охотников напороться, но осень-то далеко, а зловредный дед – близко…
– А знаешь ли, Алмазушка? Коли чего-то очень захотеть – так сбудется непременно! Вот я сейчас так сильно отдаться хочу…
Кубышечка сжала кулаки и отчаянно зажмурилась. Алмазка посмотрел на нее с немалым испугом – он и не подозревал, что желание отдаться проявляется таким образом.
– Тихо!.. – вдруг вскрикнула Кубышечка. И тут же прошептала:
– Алмазушка, люди…
– Где?..
Но теперь слышал и он. Не так чтобы совсем далеко, но и не близко пробирался кто-то по лесной тропе.
– Трое идут, – сказал Алмазка. – Ступают тяжко, тащат что-то… Мешки, что ли?..
– Может, клад хоронить идут?
Они переглянулись.
Это было бы просто изумительно!
Подстеречь волнующий миг хоронения клада, своими ушами услышать, какие теперь бывают заклятия! А потом, пожелав хозяевам скатертью дороги, вызвать новорожденный клад (коли втроем в мешках несут – значит, немалый!) и попросить о помощи!
Когда Алмазка и Кубышечка, выйдя потайными тропками наперерез троим парням, увидели их заплечные мешки, то даже за руки схватились. Мешки были знатные – так устроены, что выше головы торчали.
– Но куда же это их несет? – тихонько удивилась Кубышечка. – Вот дерево приметное! Тут бы и клали…
Очевидно, парни вышли в дорогу рано и уже притомились. Найдя подходящую полянку с поваленным деревом, они устроили привал. Костра разводить не стали, а вынули какую-то сухомятину и фляжку. За едой они совещались, но так, что трудно было их понять. Только и удалось уразуметь, что ищут какое-то совсем особое место. Наконец из бокового на мешке кармана достали и развернули широкий пестроватый лист.
Тут только до Алмазки с Кубышечкой дошло, что эти трое тоже, как и они сами, домогаются сокровищ.
– Гляди, гляди! Кладовая запись у них! – зашептал Алмазка. – По записи ищут!
– Наконец-то! – отвечала Кубышечка. – Теперь главное – от них не отстать… А как к кладу выйдут – мы их пугнем…
– Ага – выйдешь и ласки попросишь…
Они смотрели из кустов на парней, которые сдвинули лбы над ровным глянцевитым куском бумаги и водили по ней пальцами, сверяясь при этом с пометками в записной книжице. Парни совещались такими словами, каких ни Кубышечка, ни Алмазка сроду не слыхивали. Но ясно было главное: эти ищут великое сокровище! Вот ведь и деньги перечисляют, какие за отдельные вещицы можно получить! А деньги – преогромные! Рубли – не только сотнями, а и тысячами поминают! По старым, запавшим в память Кубышечке и Алмазке, ценам пуд говядины стоил двадцать восемь копеек, живую овцу можно было сторговать за тридцать копеек. Три рубля месячной платы считались достаточными для сытой жизни хозяина с женой и детками. Что ж там у парней за клад такой?
– Да здесь же, здесь! – воскликнул самый маленький, черненький, шустрый. – На кой им черт в чащу лезть? Они невдалеке от дороги должны были быть! Они бы и не пролезли в чащу-то!
– Ну так пройди сам, может, тебе покажет! – маленькому всучили в руки железную палку с загогулиной на конце и железной тарелкой на другом. – Пройди, пройди по периметру!
– Перенастроить нужно! – почему-то возмутился он.
– Хочешь, чтобы опять на каждую гильзу пищало?
– Вот тут и нужно, чтобы на каждую пищало! Найдем хоть гильзу – значит, поблизости все остальное!
Маленький кладоискатель так звенел – хотелось заткнуть уши.
– Алмазушка, а что это такое – гильза? – спросила Кубышечка.
– Ты мне скажи, что такое периметр, а тогда я тебе про гильзу объясню.
– Периметр – это у них полянка, тут всякий догадается!..
– Тс-с-с…
Парни принялись возиться с железками. Надели маленькому на уши черные нашлепки, соединенные дужкой, и он тут же одну сдвинул. Дали ему впридачу к штуковине с тарелкой железный щуп на длинной палке. И он пошел краем полянки – неторопливо, прислушиваясь к тому, что ему докладывала на ухо черная нашлепка.
Кубышечка напрягла слух – в нашлепке по-разному трещало, и только.
– Контакты сбоят! – крикнул товарищам маленький кладоискатель.
– Гляди ты, – шепнул Алмазка Кубышечке. – Ученые люди! Вот знать бы, на какой клад у них запись!
Из-за контактов парни чуть не переругались – выясняли, чья вина. В конце концов сочли полянку безнадежной и стали дальше разбираться со своей записью.
Кубышечка с Алмазкой брели за ними следом с полдня и остановились, когда дорогу парням пересек ручей. Вышли к нему в таком месте, где люди лет сорок не ходили. Перебраться можно было хорошим прыжком, но прыгать с заплечными мешками парни не стали и более того – ручьем заинтересовались.
– Вода ведь много чего вымывает и с собой тащит!
– Если она чего и намыла – то уже давно утащила!
– А попробовать?
Алмазка и Кубышечка засомневались – какой разумный человек полезет искать клад на дне ручья? Для этого должен сперва найтись безумец, чтобы там его положить! Алмазка вспомнил треклятого деда, Кубышечка припомнила, что когда деда прикопали, ручей протекал иначе и лишь позднее пробил себе зачем-то новое русло. И тогда лишь они догадались, что ручеек – тот самый! Поляна, где они вчетвером лежали, была выше по течению – и только!
– Ну, что бы им подняться? – затосковал Алмазка. – Глядишь, кого-то из нас бы высвободили!
– Так у них же не на нас запись!
– А коли на нас?!
– Осторожно! – вскрикнул один из парней. – Не трожь! Оставь, где лежит!
– Нашли?! – ушам своим не поверили Кубышечка и Алмазка.
Но парни вовсе не торопились извлекать добычу. Они достали еще один щуп, обследовали ее и принялись чертыхаться. Оказалось – если вытащить, то рванет.
– Вадька на такой же дуре погорел. Достали, на солнышко уложили, она просохла и сдетонировала!
– Так что – саперов вызывать?
– Ты что, дурак? Опять шум пойдет – черные следопыты, черные следопыты! Пошли отсюда…
– Так что же они ищут-то? – совсем растерялся Алмазка.
Кубышечка задумалась.
Как всякая женщина, она не углублялась в милые мужскому сердцу подробности и не обременяла память излишествами, а в сложном положении пыталась встать выше непонятных ей вещей.
– Ищут то, за что деньги получить можно… – произнесла она и, осененная мыслью, поспешила к удобному для спуска к воде местечку. Ей нужно было успеть, пока парни не вскарабкались наверх, пока еще возились на узком, в ступню шириной, бережке.
И она успела. Она вытянула из кустов руку и подкинула под самую железную тарелку неяркую и кривую, но несомненно золотую монетку!
Маленький кладоискатель вскрикнул – в нашлепке запищало!
– Что там у тебя?
– Странный сигнал – не железо, не алюминий…
– А что?..
Что – это они поняли, добыв монетку из воды и уставясь на нее с изумлением.
– Мужики! А ведь вода точно старый клад размыла!
– Пошли скорее!
– Прямо руслом?
– Ну?!
Какие бы у них ни были планы – все полетело в тартарары при виде маленького плоского кусочка золота. Исследуя каждый вершок дна и узкого берега, они побрели прямо по воде в черных своих блестящих сапогах, не ленясь всякий раз опускаться на колени перед очередной подкинутой копейкой.
Кубышечка целеустремленно вела их вверх по течению – туда, где лежал дед Разя со сторожами.
В нужном месте она кинула одиннадцатую по счету монетку…
– Тут! Смотри – берег ополз! И недавно! Отсюда деньги вымывает! – загалдели парни и принялись тыкать щупами в рыхлую почву. Потом, вопя и сопя, они взялись за короткие лопаты.
Но то, что они откопали, никаким не кладом было – а человеческой рукой по плечо…
Двое окаменели, третий, еще не сообразив, что происходит, очередным взмахом лопаты скинул пласт земли с мертвого лица.
– Ни фига себе!..
Парни переглянулись.
– Кого же это так?..
На руке были часы из тускло-серебристого металла. Маленький кладоискатель склонился над ними.
– Валера! Знаешь, сколько эта штука стоит?..
– Ты с ума сошел?!
– Надо делать ноги…
Но никуда они не побежали – так и остались стоять над трупом, мучаясь сомнениями. И Кубышечка с Алмазкой довольно скоро поняли, в чем дело. Тех, кто погиб в перестрелке на обочине, будут искать – это однозначно. Их уже ищут! Но дело, которым вздумали заняться в лесу трое парней, властями не одобряется – и если они расскажут о находке, их самих и возьмут за жабры: вы-то сами как там очутились?
Алмазка сел и обхватил голову руками. Все впустую – сейчас эти трое закидают дедова сторожа землей да и уберутся прочь, унося при этом Кубышечкино золото. И дед же еще будет потом насмехаться!
Мысль, что возникла у него, была совершенно неправильной – кладам такого вытворять не положено. Любопытно, что та же самая мысль посетила и Кубышечку, стоявшую поодаль, у осинки. Алмазка встал, зашел сбоку, она зашла с другой стороны. И они одновременно, не сговариваясь, вышли к озадаченным парням.
– Сам-то ты хотел бы так лежать? – спросил Алмазка у маленького кладоискателя, который как раз и ратовал за спасение собственной шкуры. – В лесу, безвестно, а дома пусть все по тебе убиваются?..
Хотя и в домотканой рубахе, и без всякого оружия, а был Алмазка противником малоприятным – молодой бычок, косая сажень в плечах, брови насуплены, кулаки заранее к бою изготовлены. Если бы парни знали, что это – видимость одна, явление лежащего в дупле кошеля с самоцветами, то, может, и больше бы испугались. А так – выслушали его вопросы и переглянулись: ловушка это, что ли?
Но посовещаться им не пришлось – резко повернули головы туда, где возникла и заговорила Кубышечка.
Будучи единственной девкой на полянке, усвоила она повелительную манеру в общении с мужским полом. Случалось, и злоупотребляла. Но сейчас ее навык оказался кстати.
– А ну, ноги в руки – и кыш отсюда! – негромко велела она. – И чтоб за этими молодцами урядника прислали! Не то плохо будет!
Грозна была Кубышечка, вся от гнева трепетала – и золотистое сияние, которое днем обычно растворялось в солнечном свете, окрепло, заполыхало вокруг нее острыми язычками!
Остались на поляне три заплечных мешка, железные палки с тарелками, щупы, даже одиннадцать золотых копеек…
– Правее, правее! – кричал вслед Алмазка. – Еще правее! Как раз на дорогу выйдете! А поселок – налево!
* * *
Бахтеяр-Сундук и Елисей явились, когда все было уже кончено, и уставились на переломанные кусты, на истоптанную поляну. А как кустам уцелеть, если сюда проперлась зеленая самоходка и здоровые мужики, ругаясь, вызволяли из-под осыпавшейся земли два мертвых тела?До деда Рази не добрались – горшок с медью ушел поглубже, остался дожидаться того, кто взлезет на сосну вверх ногами, держа в руках мешок с пшеницей.
На дальнем краю полянки сидели Алмазка и Кубышечка. Не просто так сидели – а в обнимку. Не просто в обнимку – а целовались…
Рядом в закатных лучах сохло золото вперемешку со старинными перстнями и серьгами.
Смущенных сотоварищей они увидели не сразу – да те и стояли, не шевелясь и затаив дыхание…
– Прячется солнышко, – сказала Кубышечка. – Понюхай, Елисеюшка, не тянет ли плесенью?
Конь подошел, склонил красивую лебединую шею и обследовал золото.
– Все тебе плесень мерещится, – проворчал он. – Вот и Алмазка туда же! На самоцветах-то откуда плесени быть?
– Мерещится не мерещится, а на просушку выкладываться надо. Опять же – полнолуние на носу. Являться буду. Ну как найдется молодец – а я перед ним болотной сыростью разольюсь?!.
Бахтеяр-Сундук тонко усмехнулся.
– Гляди ты, как оно все повернулось, – произнес он задумчиво. – Ведь какие, прости Господи, сукины сыны нас сюда клали! Какой дрянью заговаривали! А вот триста лет прошло – и что же? Лежали мы, лежали, и что вылежали? Стыд вылежали – боимся, что о нас руки марать не захотят…
Говорил он об одном стыде, а думал совсем о другом, но никто его попрекать не стал, как не попрекнули Елисея его внезапной трусостью. Переругаться-то нетрудно, а лес – один, лежать в нем – всем рядышком. Вот и дед Разя, позлобствовав, начнет вылезать понемногу – и с ним придется как-то обращаться…
– Да ладно тебе, – крепким своим баском одернул Алмазка. – Главное-то что?
Кубышечка подняла указательный перст:
– Главное – человек бы хороший попался!
И спорить с ней, понятное дело, никто не стал.
Рига 2001