Трускиновская Далия. Ксения

   АНЕТА. Да что же с ним делается-то? Что это за хворь такая, чтобы сразу соборование?!
   ДУНЯ. Барыня, как же быть-то? А ну как он у нас тут помрет без покаяния? Ведь - грех!
   АНЕТА. Не может быть такого состояния, не может быть такой болезни! Днем же еще песни пел! Нет таких болезней, чтобы за три часа умирали!
   ДУНЯ. Да не кричите, барыня, соседи всполошатся!
   АНЕТА. Как же мы батюшку-то сюда позовем? Что я ему скажу?
   ДУНЯ. Барыня, а барыня! Где этот кавалер живет-то?
   АНЕТА. На Петербургской стороне... Как ехать по Большой Гарнизонной, так где-то, не доезжая Бармалеевой... Или от Сытина рынка по Бармалеевой... Лизка однажды его домой подвозила, рассказывала - домишко невзрачный, на женино приданое куплен, хороший-то смолоду был не по карману, а там приличный человек и не поселится... И никак они оттуда не съедут...
   ДУНЯ. Барыня! Мы вот что сделаем - я до Гриши добегу, приведу его, извозчика возьмем - да и отвезем кавалера к нему на квартиру, покамест жив! Гриша его бережненько вниз снесет и усадит - а?.. А дома к нему и батюшку позовут - а?.. И пусть там его хоть исповедуют, хоть соборуют! ..
   АНЕТА. Ах, делай как знаешь! .. Только, ради Бога, скорее! ..
   Дуня выбежала вон. Анета неуверенно подошла к полковнику Петрову.
   АНЕТА. Потерпи... Потерпи, миленький! Потерпи еще немножко! Все обойдется - ты только потерпи... Вон лекарь-немец бумажку дал, пошлешь к аптекарю, принесут лекарство... Обойдется как-нибудь, обойдется...
   Сцена четвертая
   Ночь, и две женщины в карете везли домой умирающего. Мрак съел все подробности - и только видно, что полковник Петров едва удерживается, лежа на узком сидении, а Дуня с Анетой не дают ему упасть. Дуня постучала в переднюю стенку.
   ДУНЯ. Гриша, Гриша! Ты дорогу спрашивать не забывай! Спрашивай - где полковник Петров стоит, который государынин певчий!
   АНЕТА. Господи, дай довезти живым! Не допусти, Господи! ..
   ДУНЯ. Напрасно вы, барыня, с нами увязались. Я бы и сама довезла.
   АНЕТА. Бумажку отдать, для аптекаря...
   ДУНЯ. Я бы и отдала. Пойдут теперь языками трепать!
   АНЕТА. Я только проводить, я из кареты не выйду...
   Полковник Петров зашевелился, стал шарить рукой.
   АНЕТА. Тут я, тут!
   Анета взяла его за руку, на держать было неловко и она соскользнула на колени.
   ДУНЯ. Вот ведь горе какое... По Большой Гарнизонной уже едем! Теперь немного осталось. Это, поди, уж Копорского полка слободу проезжаем... Господи, пошли хоть какого встречнего - дорогу спросить!
   Где-то на полпути к небу звучит голос взволнованной Анеты.
   ГОЛОС АНЕТЫ. Господи, только бы он жил! Только бы жил! Близко к нему не подойду! Пусть со своей Аксиньей живет, пусть деток растит... Бедненький мой, только бы жил...
   ДУНЯ. Как на грех - ни души! Поди знай, где тут сворачивать!
   ПЕТРОВ. Аксюша, светик мой!
   ГОЛОС АНЕТЫ. Господи, за что мне это? Не любила же его - а теперь, кажется, сама за него помереть готова... Баловство было, одно баловство... Лизка-дура подбивала... Да голос его ангельский в душу проник... Господи, бывало ли такое, чтобы любить за голос?
   ДУНЯ. Довезем живым - всем святым свечек понаставлю!
   ГОЛОС АНЕТЫ. И Юнону станцевать...
   ДУНЯ. Милостыньку раздам!
   ГОЛОС АНЕТЫ. Только бы жил, Господи! А я его услышу изредка, как он поет, - мне и того довольно... Не дай ему помереть без покаяния, Господи! ..
   ДУНЯ. Приехали, приехали!
   Она выскочила из кареты и скрылась во мраке.
   ГОЛОС АНЕТЫ. Вот и все, Господи...
   Анета быстро поцеловала полковника Петрова в губы прощальным поцелуем, , и тут же появились Дуня, Аксинья и Прасковья с фонарем.
   ДУНЯ. Барина своего принимайте. Насилу довезли.
   Прасковья, передав фонарь Аксинье, даже не сразу осознавшей, чего от нее хотят, вместе с Дуней кое-как выволокла из кареты полковника Петрова.
   АКСИНЬЯ. Андрюшенька! Да что это с ним?
   ДУНЯ. Поветрие, барыня. Бегите, постель ему стелите, за доктором посылайте!
   АКСИНЬЯ. Андрюшенька!
   Она кинулась к мужу, но была отодвинута сильной рукой Прасковьи.
   ДУНЯ. Совсем плох, доктор-немец велел батюшку звать для глухой исповеди... Чтобы ему не помереть без покаяния...
   ПРАСКОВЬЯ. Отойди, сударыня - мешаешь... А ты, девка, подсобляй...
   Они, с двух сторон обняв полковника Петрова, буквально понесли его прочь. Аксинья словно обмерла - и вдруг кинулась следом.
   АКСИНЬЯ. Андрюшенька! ..
   Тут из кареты выпрыгнула Анета и, догнав, ухватила ее за плечо.
   АНЕТА. Аксюша! .. Вот, бумажка - доктор написал... к аптекарю пошлите...
   Аксинья уставилась на подружку былых времен и насилу ее признала.
   АКСИНЬЯ. Ты это? Ты?.. Так он у тебя был?..
   АНЕТА. Бумажка вот, лекарство вели принести... Немец герр Гринфельд написал...
   АКСИНЬЯ. Так он с тобой был?
   АНЕТА. Возьми бумажку-то, за лекарством пошли...
   Она силком вжала листок в руку Аксинье и кинулась обратно в карету.
   Сцена пятая
   Спальня в доме Петровых. Полковник Петров лежал на постели, укрытый одеялом. Его одежда кое-как висела на стуле. Аксинья сидела с ним рядом, держа его за руку. Вошла Прасковья.
   ПРАСКОВЬЯ. Ну-ка, встань, сударыня, батюшка пришел, потом до утра хоть с барином сиди.
   АКСИНЬЯ. Нет, нет, оставь меня...
   Появился, на ходу оглаживая волосы и бороду, молодой священник в скромном облачении - отец Василий.
   ОТЕЦ ВАСИЛИЙ. Веди ее прочь. Давно он без памяти?
   ПРАСКОВЬЯ. Таким и привезли.
   Прасковья, поставив свечу на уборный столик, наклонилась и силой подняла хозяйку. Батюшка склонился над полковником Петровым, замер, склонился еще ниже. Выпрямился.
   ОТЕЦ ВАСИЛИЙ. Веди, веди ее прочь!
   То ли голос отца Василия невольно дрогнул, то ли Аксинью осенило - но она кинулась к Андрею Федоровичу, распласталась по широкой постели, обхватила его руками и прижалась щекой к груди.
   АКСИНЬЯ. Нет, нет! Сейчас Даша лекарство принесет! Отойдите, не троньте его!
   Отец Василий поглядел на Прасковью и покачал головой.
   ОТЕЦ ВАСИЛИЙ. Твоя воля, Господи... Опоздали...
   Он широко перекрестился. До Прасковьи не сразу дошел смысл его слов, но и она, несколько раз медленно кивнув, перекрестилась.
   ПРАСКОВЬЯ. Без исповеди, без причастия, без соборования... За что, Господи?..
   АКСИНЬЯ. Нет, нет. Какой вздор вы твердите, батюшка? Какой вздор? Сейчас принесут лекарство!
   Отец Василий опять наклонился над постелью и неловко погладил женщину по голове.
   ОТЕЦ ВАСИЛИЙ. Встань, Аксюшенька, нехорошо. Пойдем, помолимся вместе...
   АКСИНЬЯ. Я вам, батюшка, молебны закажу, сколько нужно, во здравие, Богородице, целителю Пантелеймону, всем угодникам! Господь не попустит, чтобы он умер! Это только злодеи помирают без покаяния! Разве мой Андрюшенька таков? Да назовите, кто лучше него, кто добрее него?!
   И вдруг вспомнила, отшатнулась от мертвого мужа, протянула к нему тонкую руку с дрожащими пальцами:
   АКСИНЬЯ. Разве он - грешен? Нет же, нет, он меня любит, он не мог! Он муж мне венчанный!
   Отец Василий поглядел на Прасковью - теперь уж он решительно не понимал, о чем речь.
   ОТЕЦ ВАСИЛИЙ. Обмыть сразу же нужно новопреставленного, на полу, у порога, трижды. Поди, поставь воду греть. Соломы охапку принеси подстелить.
   Прасковья кивнула, но с места не сдвинулась.
   Священник не знал, чем бы еще помочь потерявшим всякое соображение женщинам. Ни Аксюша не рыдала по муже, ни Прасковья - по хозяине, а было в их лицах что-то одинаковое - точно время тянется для обоих иначе, гораздо медленнее, и не скоро слова отца Василия доплывут по воздуху от его уст до их ушей.
   ОТЕЦ ВАСИЛИЙ. Что же ты? Разве не видела, что с ним? Хоть бы отходную прочитать успели...
   Даже не вздохнула покаянно Прасковья - а продолжала глядеть на Андрея Федоровича и все еще сидящую рядом с ним Аксюшу в светлом, глубоко вырезанном платье с тремя зелеными бантами спереди и, по моде, с шелковой розой на груди.
   ОТЕЦ ВАСИЛИЙ. Обмывать будете - не забудьте Трисвятое повторять, потом в новое оденьте. За родней пошлите - чтобы с утра ко мне пришли насчет отпевания. Да ты слышишь ли?! .
   АКСИНЬЯ. Да, батюшка. Только этого быть не может, батюшка. Господь справедлив - и к злодею в тюрьму святого отца пошлет, чтобы злодей покаялся. И злодею грех отпустят! И злодею! Господь справедлив! Он моего Андрюшу так не накажет! Мы пойдем, батюшка, а вы его исповедуйте, соборуйте, причастите!
   Она вскочила и устремилась было к двери, но вдруг схватила остолбеневшего священника за руку.
   АКСИНЬЯ. Только поскорее, ради Бога!
   И кинулась прочь.
   ОТЕЦ ВАСИЛИЙ. Беги за ней, дура! Видишь ведь - с ума сбрела!
   Прасковья громко вздохнула.
   ПРАСКОВЬЯ. За что Он нас так покарал?
   ОТЕЦ ВАСИЛИЙ. На все Его святая воля. Кабы я знал! ..
   Сцена шестая
   Прасковья ходила по хозяйской спальне, неторопливо наводя порядок. Подошла к образам и поправила фитилек лампадки.
   ПРАСКОВЬЯ. Вот и все, Матушка Богородица... Вот и схоронили... Съехать бы нам с хозяйкой отседа, не травить душу... А я сегодня на ночь-то молилась? Ан не помолилась... Дай-ка хоть тут... Во имя Отца и Сына и Святого Духа. Аминь. Слава Тебе, Боже наш, слава Тебе. Царю Небесный, Утешителю, Душе Истины...
   Сквозь канонические слова молитвы пробивается подлинный крик Прасковьи.
   ГОЛОС ПРАСКОВЬИ. Матушка Богородица! Угомони ты Аксинью! Сил моих больше нет! Тетка ее к себе забрала - а что тетка? Топиться бы не побежала! Матушка Богородица, да у нее ж, моей голубушки, волосики-то за ночь побелели! .. Я-то что?! . А на нее гляжу - а у нее одна прядка темненькая, другая - беленькая... А мне-то что?.. Кто я?.. А она сидит и просит, чтобы не выносили... отец Василий, говорит, придет - исповедовать, причащать и соборовать... Нельзя, говорит, без исповеди... Нельзя с собой в могилу все грехи брать... А я-то что?.. А она меня прочь гонит! Разве я виновата?.. А она-то знай одно твердит - пусть лучше я, твердит, помру без покаяния! .. Разве ж можно на себя смерть накликать? Да и без покаяния? Усмири ее, укроти ее, Матушка Богородица! ..
   Встав с колен, Прасковья медленно вышла. Часы пробили полночь. И в дверях появилась Аксинья - вся в белом.
   Аксинья прокралась в спальню, откуда уже унесли тело полковника Петрова, и стала бессмысленно ходить вдоль стен, касаясь пальцами знакомых домашних вещей, словно бы убеждаясь в их осязаемости. Оказавшись перед зеркалом, она испугалась - там маячила фигура в длинной белой рубахе, в ночном чепце.
   АКСИНЬЯ. Чур меня, чур! Уходи, уходи... Я тебя не звала...
   Отражение не исчезает.
   АКСИНЬЯ. Да кто ж это, Господи? Да нет же, не я это, не я!
   Она скинула чепец, обеими руками огладила взъерошенные волосы, обжала, свела пальцы у основания косы. Все равно в этом лице больше не было ничего такого, за что его можно было бы признать своим.
   АКСИНЬЯ. А, знаю, знаю, знаю... Сейчас я тебя...
   Она нырнула в нихкую дверцу чуланчика и появилась с охапкой вещей - с зеленым кафтаном, с красным камзолом, с треуголкой. Сперва она положила вещи покойного мужа на постель, образовав из них подобие тела, и долго, нежно их гладила. Потом обняла, легла сверху.
   АКСИНЬЯ. Где ты, радость моя? Куда тебя от меня забрали? Неужто на мученья? Неужто всех, кто без покаяния помрет, сразу на мучения забирают? А коли кого поветрие скрутит и не будет рядом батюшки, чтобы грехи ему, бедненькому, отпустить? Коли кто внезапно во грехах своих помрет? На мучения, значит? Я так тебя люблю, что сама бы за тебя живая в гроб легла, а тебя мучить будут?.. Постой, не уходи! Я же видела тебя, видела!
   Аксинья поспешила к зеркалу, коснулась пальцами своего отраженного лица, схватила с постели кафтан, быстро надела в рукава, нахлобучила треуголку.
   И вспыхнули свечи в канделябрах по обе стороны высокого темного стекла! Оттуда, из рамы, смотрел на Аксинью живой полковник Петров. Она в изумлении отступила на шаг - и он отступил. Она протянула руки - протянул и он.
   АКСИНЬЯ. Андрюшенька... Светик мой! ..
   ПЕТРОВ. Аксиньюшка...
   АКСИНЬЯ. Милый! ..
   ПЕТРОВ. Спаси меня! ..
   АКСИНЬЯ. Да, да, да! Да! Да! ..
   В спальню вбежала Прасковья.
   ПРАСКОВЬЯ. Аксиньюшка, голубушка моя, ты что это затеяла?!
   АКСИНЬЯ. Положи душу свою за други своя!
   Прасковья кинулась обнять хозяйку, и, обнимая, стянуть с нее одежду мертвого мужа. Но Аксинья извернулась и выбежала вон.
   ПРАСКОВЬЯ. Ахти мне! Не уследила! ..
   Сцена седьмая
   Аксинья - уже не Аксинья, а Андрей Федорович, - в зеленом кафтане, красных камзоле и штанах, в треуголке, стояла на коленях, выкидывая на пол вещи из большого пузатого комода.
   ПРАСКОВЬЯ. Да побойся Бога, сударыня! Да что люди-то скажут?..
   АНДРЕЙ ФЕДОРОВИЧ. А чего им говорить? Схоронил я свою Аксиньюшку, хочу ее вещицы бедным раздать, и платьица, и рубашечки, и чулочки...
   ПРАСКОВЬЯ. Аксинья! Очнись!
   Прасковья что было силы принялась трясти сгорбившуюся над кучкой белья фигурку в широковатом зеленом кафтане.
   АНДРЕЙ ФЕДОРОВИЧ. Да что ты говоришь, Параша? Что ты покойницу зря поминаешь? Умерла моя Аксиньюшка, царствие ей небесное, а я вот остался. Я еще долго жить буду, чтобы ее грехи замолить.
   ПРАСКОВЬЯ. Да что же мне, отца Василия звать? Чтобы он пришел и сказал: Андрей Федорович умер, а ты, барыня Аксинья Григорьевна, жить осталась?
   АНДРЕЙ ФЕДОРОВИЧ. А зови, милая. Придет он и скажет: день добрый, сударь Андрей Федорович, каково тебе без твоей Аксюши? Померла, бедная, без покаяния, тебе теперь за нее по гроб дней твоих молиться... Пока не замолишь - страдать будет, чая от тебя лишь спасения...
   Прасковья в изумлении следила, как вываливались на пол платья, простыни, наволочки, шубка...
   АНДРЕЙ ФЕДОРОВИЧ. Я - Андрей Федорович. С чего вы все решили, будто я умер? Умерла Аксиньюшка, а я вот жив, слава Богу. Есть кому за нее молиться... Вещицы раздам, сам странствовать пойду... А ты, Параша, тут живи. Деньги наши с Аксиньюшкой возьми в шкатулке, в церковь снеси, пусть там молятся за упокой душа рабы Божьей Ксении. А сама живи себе и бедных сюда даром жить пускай...
   Андрей Федорович поднялся, перекрестился на образа. И поднял глаза вверх.
   ПРАСКОВЬЯ. Что это ты, сударыня? Что ты там на потолке-то сыскала?
   АНДРЕЙ ФЕДОРОВИЧ. Нехорошо так жить. Знаешь, Параша, почему наши молитвы до Бога не доходят? Я - понял! Между нами и Богом - потолки, чердаки, крыши разные. Они - мешают. Под открытым небом нужно молиться. Так молитва уж точно дойдет. Вот так я за свою Аксюшу молиться буду, за ее грешную душеньку. И жить так буду. Под открытым небом...
   Андрей Федорович выпрямился, поправил треуголку, одернул кафтан и вышел.
   ПРАСКОВЬЯ. Ахти мне... За отцом Василием бежать! .. Пусть вразумит! ..
   Сцена восьмая
   Спеша к отцу Василию, Прасковья встретила его на улице.
   ПРАСКОВЬЯ. А я к вам, батюшка.
   ОТЕЦ ВАСИЛИЙ. А я к тебе. Что ж за барыней плохо смотришь? К попадье бабы прибежали - полковница Петрова, сказывали, у Сытина рынка бродит. Мальчишки за ней увязались! Все ее трогают и спрашивают, а она отвечает не троньте, я Андрей Федорович! Ступай скорее, забери ее! Ты за ней следи - с тебя за нее Господь спросит. А там ведь и до воды недалеко. Утонет, гляди...
   ПРАСКОВЬЯ. Я уведу, запру, да только ведь убежит. Блаженные - они хитрые, батюшка, а я-то проста. И как с ней быть - не понимаю. Имущество-то свое раздаст, опомнится - хвать, а его уже и нет. С родней говорить не желает, а дом мне отдать решила.
   ОТЕЦ ВАСИЛИЙ. Ты ступай-ка к начальству покойного. Ей ведь как вдове за него еще и пенсион положен. Пусть придет кто-нибудь, вразумит, запретит. А я как быть - право, не ведаю...
   ПРАСКОВЬЯ. Надо же, что на ум взбрело... Помереть без покаяния додумалась вместо мужа - как будто Господь с небес не разберет, кто муж, а кто жена... И жить под открытым небом...
   ОТЕЦ ВАСИЛИЙ. А ты ей не потворствуй! Или потворствуй, но в меру... чтобы с собой чего не сотворила...
   ПРАСКОВЬЯ. Может, и не сотворит, батюшка. Она сказывала - я-де теперь Андрей Федорович, я долго жить стану.
   ОТЕЦ ВАСИЛИЙ. Поглядим... Ну, беги, ищи ее...
   Сцена девятая
   По берегу реки металась в непогоду Прасковья. Дождь-косохлест и ветер мешали ей идти. Накинув на голову подол, она пробивалась наугад, приседая и крестясь от каждого страшного раската грома.
   ПРАСКОВЬЯ. Аксинья Григорьевна! Сударыня! Да куда ж ты запропала? Аксиньюшка! Ах ты? Господи... Неровен час, в реку сковырнется... Аксинья Григорьевна! Госпожа Петрова! ..
   Ответа не было и она встала, в полной безнадежности опустив руки, под пооливным дождем. Но собралась с силами - и снова кинулась высматривать хозяйку.
   ПРАСКОВЬЯ. Аксиньюшка! Поди ко мне! Промокнешь, в горячке свалишься! Ради Христа, Аксиньюшка! .. Да где же ты?.. Молчит! А ведь поблизости бродит... Андрей Федорович! Андрей Федорович! ..
   Навстречу вышел Андрей Федорович в мокром кафтане, в обвисшей треуголке.
   АНДРЕЙ ФЕДОРОВИЧ. Тут я, голубушка, чего надо?
   Прасковья подбежала и схватила его в охапку. Он, маленький и тонкий, смотрелся в объятиях здоровенной бабы подростком. Прасковья гладила его по плечам и пыталась закутать в свой подол.
   АНДРЕЙ ФЕДОРОВИЧ. Гляди, Параша, - небо разверзлось. Сейчас-то самое время молиться. Помолимся вместе за мою Аксиньюшку! Сейчас-то нас Господь и услышит!
   ПРАСКОВЬЯ. Помолимся, барин Андрей Федорович! Только от реки прочь пойдем, пойдем от реки-то подальше... а там и помолимся...
   И она потихоньку повела Андрея Федоровича прочь. Но он вырвался, неожиданно шустро отскочил и погрозил пальцем.
   АНДРЕЙ ФЕДОРОВИЧ. Не пойду под крышу! Тут ночевать буду! А ты ступай, ступай... Не успеешь до дому дойти - дождик и кончится!
   Сцена десятая
   Андрей Федорович брел, бормоча и крестясь. Где-то он раздобыл палку и остановился отдохнуть, опираясь о нее.
   За его спиной возникло большое пятно света, а в из пятна - два ангела в том самом облачении, в каком мы привыкли их видеть на образах. И неизвестно чей голос произнес:
   АНГЕЛ. Постой, милая!
   Андрей Федорович невольно обернулся.
   АНДРЕЙ ФЕДОРОВИЧ. Какая я вам милая? Я полковник Петров, Андрей Федорович, хожу по миру и молюсь за мою Аксиньюшку.
   Он пошел прочь, но ангелы заступили ему дорогу.
   АНГЕЛ-ХРАНИТЕЛЬ РАБЫ КСЕНИИ. Отойдем в сторонку, поговорим.
   АНГЕЛ_ХРАНИТЕЛЬ РАБА АНДРЕЯ. Нам о важном потолковать надобно.
   АНГЕЛ-ХРАНИТЕЛЬ РАБЫ КСЕНИИ. Мы к тебе с просьбой, радость. Образумься. Очень нам обоим неловко получается. Ни он, ни я своей обязанности выполнить не можем. Коли ты - раба Ксения, так я твой ангел-хранитель до самой смерти. Но ты имени своего отреклась и не меня призываешь. И не ведаю - отлетать ли от тебя, или дальше за тобой смотреть? А вот раба Андрея ангел-хранитель. Ему бы, схоронив раба Андрея, лететь встречать новую душу, а ты не пускаешь. Вот мы с ним и маемся, я - без дела, он не понимая, как теперь дело делать. А мы сама знаешь перед кем в ответе...
   АНДРЕЙ ФЕДОРОВИЧ. Что же Он не рассудит?
   Сказав это, он посмотрел на небо.
   АНГЕЛ-ХРАНИТЕЛЬ РАБЫ КСЕНИИ. Он ждет... А чего Он ждет - нам знать не дано. Мы посоветовались и к тебе стопы направили. Отпусти моего брата, вернись ко мне, радость! Не смущай нас понапрасну!
   АНГЕЛ-ХРАНИТЕЛЬ РАБА АНДРЕЯ. А то ведь Он ждет, ждет, да и не захочет больше ждать.
   Андрей Федорович вздохнул.
   АНДРЕЙ ФЕДОРОВИЧ. Это вы меня смущаете. Я Аксиньюшку свою схоронил, ее грехи замаливаю, мне недосуг. Что же ты, рабы Ксении ангел-хранитель, ее от смерти без покаяния не уберег?
   АНГЕЛ-ХРАНИТЕЛЬ РАБЫ КСЕНИИ. Как ты можешь знать Божий замысел?
   АНДРЕЙ ФЕДОРОВИЧ. Не могу. Может, он таков, чтобы всякий испытание имел? Меня Аксиньюшкой испытывают: молебны в храмах служить велю, сам в тепле полеживая, или с молитвой пойду по миру для спасения ее души?
   Повернулся да и пошел прочь, ангелы лишь руками развели, но даинулись следом.
   АНГЕЛ-ХРАНИТЕЛЬ РАБЫ КСЕНИИ. А может, и верно - испытание?
   АНГЕЛ-ХРАНИТЕЛЬ РАБА АНДРЕЯ. И что же? Он ждет, чтобы мы от нее отреклись и к Нему прилетели? И похвалит нас за это?..
   АНГЕЛ-ХРАНИТЕЛЬ РАБЫ КСЕНИИ. Молчи! ..
   Непонятно было, почему вскрикнул первый ангел - то ли крамолу почуял в словах товарища, а то ли показалось, будто с неба летит долгожданный глас. Оба повернулись к им одним ведомой точке в высоком небе, но услышали лишь тишину.
   АНГЕЛ-ХРАНИТЕЛЬ РАБЫ КСЕНИИ. Время вечерней молитвы. Я все думаю - до сих пор не бывало, чтобы человек от своего ангела-хранителя отрекся и чужого выбрал...
   АНГЕЛ-ХРАНИТЕЛЬ РАБА АНДРЕЯ. То-то и оно, что не чужого.
   АНГЕЛ-ХРАНИТЕЛЬ РАБЫ КСЕНИИ. Может, ты с ней останешься? Ты ей нужен, ты, это твое испытание... А от меня она отреклась...
   АНГЕЛ-ХРАНИТЕЛЬ РАБА АНДРЕЯ. Никогда же такого не было, чтобы нас нас! - испытывали!
   АНГЕЛ-ХРАНИТЕЛЬ РАБЫ КСЕНИИ. Не введи нас во искушение...
   АНГЕЛ-ХРАНИТЕЛЬ РАБА АНДРЕЯ. А вот ведь ввел...
   И тут Андрей Федорович обернулся. И, покопавшись в кармане, достал копейку, внимательно ее разглядел.
   АНДРЕЙ ФЕДОРОВИЧ. А вот царь на коне. Помолитесь, убогие, за мою Аксиньюшку!
   Он разжал руку - копейка упала в грязь.
   Андрей Федорович покивал, глядя, как растерявшиеся ангелы смотрят под ноги, и прошел между ними, и пошагал туда, откуда пришел, бормоча невнятно молитву.
   Сцена одиннадцатая
   Анета и Лизета наблюдают из кареты, как где-то вдалеке бретед Андрей Федорович.
   АНЕТА. Экое дурачество! И нарочно такого не вздумать. Беспримерно!
   ЛИЗЕТА. И ходит в его кафтане? Так это, выходит, она?..
   АНЕТА. Она самая, полковница Петрова.
   ЛИЗЕТА. И в дом не заходит? Спит на церковной паперти?
   АНЕТА. Где спит - кто ж ее знает? А дом Парашке отдала, я ее помню, Парашку Антонову? Такая кобыла! То бесприданница была, теперь сразу целый дом в приданом, того гляди, к ней свататься начнут.
   ЛИЗЕТА. Так дом отдать - это же бумаги писать надо! Дарственную, что ли! Мне вот страсть как хочется домком разжиться, я и узнавала.
   АНЕТА. С бумагами тоже там что-то было, мне рассказали. Парашка-то испугалась - ну как родня петровская из дому выгонит? Пошла прямо во дворец! До самого начальства добралась. Сказывали - как-то утром карета у дома останавливается, конные рядом! Из кареты монах выходит и - в дом. Потом Парашка объяснила - бывший полковника начальник приезжал, она к нему нарочно Аксинью приводила. Та пришла...
   ЛИЗЕТА. Монах?
   АНЕТА. Да отец Лаврентий, поди! Он ведь церковным хором заправляет вот и начальство, полковник Петров у него в подчинении был. В дом Аксинья не вошла, в саду ее тот монах уговаривал. Потом Парашка рассказывала: диву далась, до чего хозяйка разумно отвечала. Только на имя не откликалась а чтобы звали Андреем Федоровичем. И как-то они договорились, чтобы Парашке в доме жить. Правда, к тому времени она, Аксинья, чуть ли все имущество в церковь потаскала. Охапками носила и на паперть клала. А Парашке много ли надо? Ее-то комнатка цела.
   ЛИЗЕТА. Крепко же она его любила...
   АНЕТА. Ты мне про любовь не толкуй! Что ты в ней понимать можешь?! Любовь... Любовь, Лизка, это... Это вспыхнет, опалит - и нет ее больше, и не понимаешь, что же это такое с тобой было...
   ЛИЗЕТА. Не хотела бы я до такой любви дожить, чтобы через нее разума лишиться. Погоди, душа моя, настанут холода - твоя Аксинья живенько в разум придет. И с любовью своею вместе...
   Сцена двенадцатая
   Андрей Федорович брел, жуя на ходу краюху. Его нагнал отец Василий.
   ОТЕЦ ВАСИЛИЙ. Аксинья Григорьевна!
   Андрей Федорович даже не обернулся.
   ОТЕЦ ВАСИЛИЙ. Ну что ты сама маешься и сродственников изводишь? Да повернись, когда с тобой говорят! Аксинья Григорьевна!
   АНДРЕЙ ФЕДОРОВИЧ. Оставь, не тревожь покойницу. Зачем вы все мою Аксиньюшку тревожите?
   ОТЕЦ ВАСИЛИЙ. Ну... Андрей Федорович! ..
   Вот теперь можно было повернуть к нему лицо.
   ОТЕЦ ВАСИЛИЙ. Андрей Федорович, послушай доброго слова, вернись домой. Что ты, право? Осень близко. Лучше ли будет, коли тебя дождь и холод под крышу загонят? А так - своей волей вернешься. Глядишь - и сжалится над тобой Господь.
   АНДРЕЙ ФЕДОРОВИЧ. Сжалится?
   ОТЕЦ ВАСИЛИЙ. Слезы тебе вернет. Покойников ведь оплакивать нужно. Слезы Господу угодны. Выплачешься - молиться вместе будем.
   АНДРЕЙ ФЕДОРОВИЧ. Слезы?.. Нет, нет, на что мне?! .
   ОТЕЦ ВАСИЛИЙ. Молиться-то и под крышей можно. А то, хочешь, в храме Божьем хоть весь день поклоны бей. И в монастырь постричься можно. Зачем же по улицам ходить, народ смущать?
   АНДРЕЙ ФЕДОРОВИЧ. Не стану. Мне тут молиться надобно.
   ОТЕЦ ВАСИЛИЙ. На улицах? Чем же улица лучше кельи? Чем?
   АНДРЕЙ ФЕДОРОВИЧ. Тут меня Господь видит!
   ОТЕЦ ВАСИЛИЙ. Вон оно что - гордыня! Не Бог, а люди тебя видят. Да и смеются. Слоняешься, прости Господи, пристанища не имея, как Вечный жид!
   АНДРЕЙ ФЕДОРОВИЧ. Вечный Жид - дурак.
   ОТЕЦ ВАСИЛИЙ. Это почему же?
   АНДРЕЙ ФЕДОРОВИЧ. А вот покрестился бы - и остался без греха. И помер себе спокойно...
   Отец Василий так и обмер.
   АНДРЕЙ ФЕДОРОВИЧ. Уж ему-то креститься сам Бог велел. Кому другому нужно было в Христа уверовать, а ему и этого не требовалось - что Христос есть, он ЗНАЛ! Уж коли не он - кто еще бы это ЗНАЛ? Коли по слову Христову идешь да идешь - стало быть, слово-то - Божье, а?
   ОТЕЦ ВАСИЛИЙ. Экие у тебя мысли еретические! Выходит, и тебе Господь сказал - "иди"? Гордыня это, Андрей Федорович, гордыня тебя гонит!
   АНДРЕЙ ФЕДОРОВИЧ. Это Вечного Жида гордыня гонит, смириться перед Христом не дает. А меня... а мне...
   ОТЕЦ ВАСИЛИЙ. Тебе, выходит, тоже сказано - "иди"?
   АНДРЕЙ ФЕДОРОВИЧ. Я великий грешник. Но коли Господь мне сейчас скажет "стой", отвечу - прости, Господи, грехов еще не замолил, ни своих, ни Аксиньюшки.