Тублин Яков. Образ жизни

Какой абсурд!
Из шалашей, из небоскрёбов, хат
Вдруг вылетает ангел,
Но – рогат.


Через пески, и джунгли, и снега
Проглядывают ангела рога.
Взмах добродушной чёртовой руки —
Через снега, и джунгли, и пески.


Дай Бог, чтоб не фартило, не везло
Мне никогда на ангельское зло.
Дай Бог, чтоб больше я не увидал
Улыбку чёрта,
Ангела оскал.


Но как ни спрячусь в зелени земной —
Кружит рогатый ангел надо мной.
Застольное
Забыв о всякой дури,
Что рядом и вокруг,
Давай с тобой закурим,
Мой некурящий друг.


Пуская кольца дыма
Под тенью голубой,
Давай бокал подымем,
Друг непьющий мой.


И по второй накатим
За дружеским столом,
И очень будет кстати
Вспомнить о былом.


О жизни нашей скромной,
О днях солёных тех
Нам есть с тобой, что вспомнить.
Забыть – вот это грех.


Давай на стол заначку,
Не говори, что нет.
Ещё осталось в пачке
Немного сигарет.


Ещё поколобродим —
Какая ерунда!
…А дым в окно уходит,
Уходит навсегда.

***

Простая истина. Но вдруг —
Так остро, голо:
Как много радости вокруг,
Как много горя!


Откуда накатил февраль —
С какого края?
Какая светлая печаль
В преддверьи рая.


А может, мы в раю уже —
В нём так и надо.
Какое счастье на душе
В преддверьи ада.


Ещё пока ласкает слух
Дыханье моря.
И столько радости вокруг,
И горя…

***

Ах, что ж это такое —
Заботы да напасти!
Но что-то мы давненько
Не плакали от счастья.


От радости нежданной
Не плакали давно,
Над книжною страницей,
В театре и в кино.


Ну а при расставаньи —
Не может быть и речи.
Давно уже не плачем
При долгожданной встрече.


И как же мы с тобою
До этого дошли?!
Живём в достатке вроде,
Но дефицит души.


Ещё одна удача,
Ещё один успех.
А нет чтоб разориться
На слёзы и на смех…

***

Эта птица влетела в форточку
По предутреннему лучу.
Ни на цыпочках, ни на корточках
Жить не буду и не хочу.


Стал я грузным и стал одышливым —
Это зеркало мне не врёт,
А другое и не отыщется —
Знаю я наперёд.


Как-то мне всё труднее дышится,
Но, как слон пожилой, бегу.
От всего, что растёт и движется,
Отказаться я не могу.


Что мне делать с фигурой тучною?
Как мне сбросить два пуда с плеч?
То ли сесть на диету скучную,
То ли сразу в могилу лечь.


Птичьим оком окошко косится,
В силу полную встал рассвет.
Тело так на диету просится,
А душа – ни в какую. Нет!


Удушить бы, что б и не пикнула!


…Ну а птица в свои края
(Только дважды ещё чирикнула)
Улетела, как жизнь моя.

К брату

На сером рассвете,
На чёрством закате,
Как мне тебя не хватает,
Мой брате!


Какие-то лица,
Какие-то речи,
И эти неужные —
Пресные встречи.
И рукопожатья,
И постные лица.
Милее, воистину, —
Дерево, птица.


Милее собака,
И облако даже,
Что ливнем прольётся —
И что-нибудь скажет.


Мы зло перетерпим,
Но хуже удушья
Холодное, вежливое
Равнодушье,
Которое невыносимо
Понять мне.


… Как мне тебя не хватает,
Мой брате!

Клеим обои

Владимиру Зелъцеру

Что делаем, друг, мы сегодня с тобою?
Да так – ничего. Просто клеим обои.


Нарежем, примерим и клейстер заварим,
Покурим. На кухне с тобой погутарим.


Поставим полоску, и снова закурим —
Потрепемся вдоволь о литературе,
О том, что сегодня фуфло на эстраде.
Намажем, прижмём, подровняем, пригладим.


Что будет здесь с нами на Ближнем Востоке?
Ровней. Хорошо – потолок невысокий.


…О старых и новых российских поэтах.
Да ты там смотри не свались с табурета.


Кривые углы нам сегодня достались.
И стык разошёлся, пока мы трепались.


… Минувшей весной я гулял по Парижу.
А клейстер заваривать надо пожиже.


Какое нам дело до рифмы с тобою —
Мы клеим обои.


Давай отдохнём – подломились коленки.
Нальём себе в честь окончания стенки.

Перед зимой

Забыв о разных прелестях прогресса,
Бензиново-отравных скоростях,
На солнышке ноябрьском погреться,
И это – не потеха, не пустяк.


Чтобы себя почувствовать счастливым,
Свободным, словно лес или река,
Сегодня хватит мне и кружки пива,
Огрызка карандашного в руках.


Пусть лист летит, желтея надо мною,
Пусть дышит небо близкою зимой.
Как славно быть хоть миг самим собою,
Мгновенье только быть самим собой.


Вот с дерева слетает паутина,
На веточку присела стрекоза:
Такая гениальная картина,
Что так здесь и рифмуется слеза.


О Господи, спаси меня от долга,
И все грехи с души моей сними,
Поскольку – знаешь сам – уже недолго
Мне греться в ожидании зимы.

***

Так я это дело понимаю:
Всё согласно возрастной поре.
Было в ноябре тепло, как в мае, —
В мае стало, словно в ноябре.


И вода была намного чище,
Хлеб вкусней, сочнее помидор.
И, само собой, – теплей жилище,
Пол ровней и шире коридор.


И друзья намного дружелюбней,
И жена покладистей была.
И любой, пусть даже самый будний,
День, как праздник золотой, сиял.


Было всё вчера теплей и слаже,
Но не стану прятаться в норе,
Оттого что завтра в мае даже
Будет холодней, чем в ноябре.

Листва молодая

Уже серебрится, изнанкой сияя,
На старых деревьях листва молодая.


Мне издали машет тонкою ручкой
Моя ироничная нежная внучка.


И внуки мои – золотые ребятки —
Уже наступают на старые пятки.


На ветках, которые подрубили, —
Листва молодая зелёная в силе.


Нас время согнуло, нас годы скрутили.
Мы жили и были – мы в небо отплыли.


Пока мы в полёте до Ада и Рая,
Пусть отпоёт нас листва молодая.

Выбор

Била жизнь меня то в лоб, то в темя,
То до полусмерти, то слегка.
Только вдруг совсем в глухое время
Посещала звонкая строка.


Мог, наверно, я махнуть в столицу,
А не в той провинции корпеть, —
И в среде богемной раствориться,
И в такие дали залететь!…


Но, покуролесив и немножко
Остудив фантазию свою,
Снова думал, как добыть картошку,
И одежду – как кормить семью.


С вами я, родные, – не уехал.
Улетел и снова прилетел.
Добываю хлеб в малярном цехе
(Чтоб он синим пламенем горел!)


А проснувшись под семейной крышей,
Напишу под утро двадцать строк.
Мог бы больше, дальше, глубже, выше.
Мог бы – да выходит, что не смог.


Знал Господь, каким тяжёлым грузом
Нагрузить меня, чтоб не взлетел.
Как ни странно или как ни грустно, —
Я, наверно, сам того хотел.

Из биографии

Жили в бедности мать и отец —
Значит, с ними и я, малец.
В предвоенные годы те
Жили в бедности, но в чистоте.


Я работал, завёл семью,
Даже крышу обрёл свою,
Но в родной для меня стране
Не судилось остаться мне.


К ней я так прикипел, привык.
Мой родной – лишь русский язык,
А другой не освоить вновь,
Как из жил не выпустить кровь.


Эх, едрит твою разъедрит,
Переломанный мой иврит,
Или даже какой иной —
Лишь от русского я хмельной.
И по-русски поют мозги.


Повзрослели чада мои,
Нарожали кучу внучат.
Стал я сыт и почти богат.


День сегодняшний увидать,
Жаль, не могут отец и мать.
Жизнь наладилась, наконец.
Жаль, что ей и самой конец.

Белый налив

Вместе с годами уплыло,
В дальней исчезло дали:
Ах, как давно это было —
Яблоко белый налив!


Радостей стало негусто —
Всё-таки, надобно жить.
Незабываемым хрустом
Зубы не освежить.


Май откатился куда-то,
Стужа грядёт декабря,
Льдистою глыбой горбатой
На горизонте горя.


Снежная пыль оседает,
И облетела листва,
Но молодыми садами
Жёлтая бредит трава.


Кое-что всё же осталось
Даже на этой мели,
Но что-то давно не встречалось
Мне яблочко – белый налив.

Воспоминание о празднике

Юноша при пиджаке и галстуке,
Под червоным знаменем стою.
Что-то очень бодрое, горластое,
Что-то очень звонкое пою.


Духовой оркестр надрывается,
И горилка льётся, как вода.
А всё вместе это называется
«Светлый праздник мира и труда»


Банты кумачовые повязаны,
И вожди с портретов шлют привет.
Порошком зубным с утра намазана
Парусина праздничных штиблет.


Барабаны, как чумные, бухают,
И плывут бутылки по рукам.
Даже сам парторг в стаканы булькает,
Как перед атакой штрафникам.


И шагаю я в колонне пьяненькой,
Ошалелый, глупый, молодой.
…Это навсегда застряло в памяти —
Время между счастьем и бедой.

В том августе…

Зиночке

В твоём животе наш ребёнок живёт,
И пахнет божественно круглый живот,
А волосы пахнут ромашкой.
В том августе так полыхала гроза!
Восторг и тревога в небесных глазах
Твоих. Даже делалось страшно.


Мы вечером плыли по тихой реке —
И молния вспыхнула вдруг вдалеке,
Стремительно к нам приближаясь.
Мы чуть было не потеряли весло,
И к берегу нас на волне принесло.
А ты животом прижималась
Ко мне.


Я почувствовал это спиной —
Какая отныне забота со мной,
Какая серьёзная ноша.
Что это отныне – судьба и семья,
И если опорою буду не я,
То кто же!


С тех пор пролетели не дни, а года,
И десятилетия. Но всегда
Нести эту ношу не тяжко,
Поскольку тот запах со мною живёт:
Как пахнет божественно круглый живот,
И волосы пахнут ромашкой!

***

Мне отрадно этой мыслью греться:
Вот билет на теплоход возьму —
Прикачу в осеннюю Одессу.
Просто так – в Одессу, ни к кому.


Несколько глотков степного ветра
Мне напомнят ту, иную жизнь.
И ещё сто двадцать километров
По разбитой трассе потрястись.


Здесь мне каждый поворот приметен,
Долететь до Буга – ерунда.
Подо мною скрипнет мост: «Приветик!
Ты, земляк, откуда и куда?»


Воротился я к тебе из Рая,
Но уже остаться не могу.
Есть на свете край такой – Израиль,
Там – на левантийском берегу.


Я – не прогуляться и не в гости —
Прибыл на короткий срок опять.
Мне и дел всего-то: на погосте,
Рядом с мамой, молча постоять.


Побродить у старого причала
Молодых, невозвратимых дней.
Покурить на берегу Печали,
Над рекой былой Любви моей.

Горькая шутка

Остановился, тяжело дыша —
Пришло богатство,
Но ушла душа.


Рассвет забрезжил —
Некому светить.
Откупорил вино —
Да не с кем пить.


Хоть ангела,
Хоть чёрта попроси:
Любовь пришла —
Да не осталось сил.


Есть дом,
Да только некому в дому
Жить.
И невыносимо самому.


И крылья есть —
Да некуда лететь.
И голос —
Да желанья нету петь.


И трубы медью звонкою трубят —
О том, что победил ты сам себя.
А о победе главной всё равно
Тебе узнать при жизни не дано.

В девятой палате

Я умер весною, на тихом закате,
Двадцатого мая в девятой палате.


В больничном дворе, под акацией белой
Огромные розы кроваво алели;
Мохнатые пчёлы носили добычу,
Над крышею небо свистело по-птичьи.


Но я их не видел, но я их не слышал:
Душа отлетала всё выше и выше.
Душа где-то более суток летала,
А сердце зачем-то тихонько стучало.


Стучало, стучало – и достучалось:
Глаза приоткрыл я на самую малость.
Увидел фонарь в переплёте оконном;
Запахло холодною кашею пшённой.


И так показался мне запах тот кстати
На позднем закате,
В девятой палате.

Баллада полёта

Тыщу раз обласкан и обруган,
И не понят, может быть, вдвойне,
Чтобы до конца не сбиться с крута,
Я хочу побыть наедине.


Что вам образ жизни мой!
Мне странно
Слушать вас – кружится голова.
Я давно открыл другие страны,
Острова, и горы, и слова.


Я всю жизнь на двух полях трудился:
Строил корабли,
Строку ковал.
Но при этом как-то умудрился —
Крылья про запас ещё таскал.


Занимался добываньем хлеба,
Возводил стропила под дождём.
Крылья всё взлететь хотели в небо —
Я шептал им: «Небо подождёт».


А теперь, когда все силы вышли,
Крылья съела моль – не залатать,
А теперь, когда – и хлеб, и крыша,
Не на чем и незачем летать.


Как ни крой себя беззвучным матом —
Не подняться в небо всё равно.
Был крылатым,
А служил горбатым.
Вот и всё!
Вот то-то и оно…

***

Иначе, видимо, нельзя.
О прошлом сны кричат.
Мои российские друзья
Мне снятся но ночам.


Когда над Храмовой горой
Три звёздочки взойдут,
Они мне видятся порой,
Назад меня зовут.


И вот я снова на лугу,
На берегу Днепра,
И вот я снова в их кругу,
Где тосты до утра,
Где льётся сизый самогон
В стакан гранёный мой…


Как хорошо, что это сон,
Что я давно другой,
Что я ушёл от тех дверей,
Где часто слышал я:
«Ты парень свой, хоть и еврей,
А мы – твои друзья.»

Исповедь старого фонаря

Вот так оно и будет,
Как повелося встарь,
Покуда грешных нас земля вращает.
Кого интересует,
Как выглядит фонарь,
Который вам дорогу освещает?!


И стало так привычно
До утренней зари,
Что я последним светом изливаюсь.
Кого интересует,
Что у меня внутри,
Когда я им счастливо улыбаюсь?


Давно уже забыли
Меня мои друзья:
Одни с пути сошли, одни уснули.
Кого интересует,
Чем вылечился я,
Когда все на меня рукой махнули?


Но даже столб фонарный
Не выдержал, подгнил, —
Моя опора для такого дела.
Светил и без него бы,
Да не хватило сил:
Спираль в душе моей перегорела.


И так же, как явился
Я на исходе дня,
Вот так же и исчезну я негромко.
Никто и не заметит,
Что нет уже меня,
Поскольку им привычнее – в потёмках.

***

Было в жизни и легко, и туго.
Приходилось самым близким врать.
Никогда так не боялся друга
Верного навеки потерять.


Столько вместе радости и горя.
Да ужели это наяву?
Никогда так не любил я море,
Небо, и деревья, и траву.


Никогда так утро голубое
Не вдыхал до самого нутра.
Никогда так не был сам собою,
Как огонь вечернего костра.


…Сердце разрывается на части
Точно в марте снег на льду пруда.
Никогда я не был так несчастен,
Счастлив так я не был никогда.


Пляшут вместе ангелы и черти,
Отвлекают от привычных дел.
Никогда так не был близок к смерти,
Никогда так жизни не хотел.

***

Море близкое – в раме оконной.
На высоком своём рубеже,
Как, мой друг, поживаешь в окопе —
На сквозном, на восьмом этаже?


Ниже – все.
Выше – только Всевышний.
Между Ним и тобой – облака.
Шестикрылую звёздочку вышил
В синем небе апрельский закат.


Тыщи лет – этой Песне из песен,
И мотив её неповторим.
Как тоскливо, когда бы не Песах,
Беспросветно, когда б не Пурим.


Как прискорбно, когда б не апрели
И в пустынях, и в тёмных лесах.
Типографскою нонпарелью
Всё написано на небесах.


Что-то прожито.
Что-то прожито.
Но по-прежнему хочется – ввысь.
И свинцовою строчкой прошита
Наша светло-печальная жизнь.

Вахтанги

Вахтанги, мой знакомый, —
Он божий человек.
Он книг, священных кроме,
Не читывал вовек.
Неужто, в самом деле,
Как сам мне рассказал,
Он даже Руставели
Ни строчки не читал?


И Пушкина – ни разу
(С чего бы это вдруг!)
Георгий Саакадзе —
Пустой ненужный звук.
Стоит под небом синим —
Сам царь и господин.
Лишь только Бог единый,
Лишь только Он один!


Не признаёт чего-то
Ликов при мольбе.
Возьмёт мамаши фото —
И молится себе.


Ему – иные ранги.
Святыни – смех и грех.
Вот он такой – Вахтанги —
Божий человек.


Не любит пышной службы,
Он сам себе – пророк.
Посредников не нужно —
Лишь только сам и Бог.

Новообращённый

Вот мой знакомец давний,
Почти что бывший брат,
Казался парнем славным
Лет семь тому назад.


Но вдруг нежданно веру
Мгновенную обрёл.
Он с юных пионеров
До этой веры шёл.


По Иерусалиму,
По утренней росе,
Идёт он, хмурый, мимо,
Стараясь быть как все.


Идёт он на рассвете
По камню и траве.
И круглый «партбилетик»
Несёт на голове.


И, шляпою маяча,
С Торой едва знаком,
Идёт он к стенке Плача,
Как раньше шёл в райком.


Тщедушный, впалогрудый,
Недавно снявший крест,
Меня он учит чуду
И воздевает перст.


Но истин разных много
В молитве и в вине.
А зрение у Бога
Хорошее вполне.

***

Нет времени писать о пустяках:
О птичках, о былинках и цветочках.
Когда вокруг Земля в ракетных точках,
Когда над ней витают страх и прах.


Нет времени о птахе рассказать,
Которая свила гнездо на крыше.
Бери серьёзней, и бери повыше —
Негоже в эту лирику сползать.


Нет времени о пустяках писать,
Когда пересыхает даже море,
Когда горят столетние леса.
А власть вершат разбойники и воры.


Но вдруг проснёшься в утренней тиши,
Увидишь бабочку в наряде ярком
И каждый листик ощутишь подарком
Существованья.
Это и пиши.


Тогда отступят прах и тлен, и страх
И счастье бытия подступит жарко.
К чертям – парламент, цены на солярку! —
Нет времени писать о пустяках.

Предпочтение

Как прекрасно, что я не читаю газет,
Предпочтя на закатное небо глазеть,
Предпочтя дрожь листвы и рассвета
Жёлтым сплетням, кровавым вендеттам.


Всё же кажется мне: безусловно я прав,
Что не покупаю бумажных отрав,
Предпочтя этим страхам и сказкам
Развороты небесной раскраски.


И в кармане останется всё же деньга —
Мне она пригодится в теченье денька:
Если пивом согрею я душу —
Божьей заповеди не нарушу.


Жёлтым сплетням, кровавым вендеттам
Предпочту росный воздух рассвета,
Предпочту на осеннее небо глазеть.


Как прекрасно, что я не читаю газет!

Под Прокрустом

Мы выросли под знаменем Прокруста:
Кто не дорос,
А кто – наоборот.
Ещё в ушах визжит пила,
И хрусты
Костей,
которые
на части рвёт.


Ещё пока не смолкли эти трубы,
Они зовут Его короновать.
Кто вырос слишком,
Тех слегка подрубим.
Кто не дорос – растянем.
На кровать —
Не по размеру —
Всё равно уложим.
И будешь там как миленький лежать.
Подгримируем, коль не вышел рожей —
Такая это точная кровать.


Она тебя когда-нибудь обнимет
Объятием последним навсегда.


…Мы жили под Прокрустами,
Под ними
Уходим постепенно в никуда.
Прощай, Земля —
Моя родная матерь!
Мы более не встретимся с тобой.
Ты мне была прокрустовой кроватью,
Прокрустовой любовью,
И – судьбой.

Химический туман

А это, кроме шуток,
Что скоро грянет бой.
Осталось двое суток
До Третьей мировой.


Он вождь или мошенник,
Разбойник – что с того?
Мы все – его мишени,
Заложники его.


Железная проказа,
Химический туман.
А мы, в противогазах —
Подобья обезьян.


Злодейскою отравой
Уже нас извели.
И встали дыбом травы
На голове Земли.


Есть повод, цель и принцип.
Кто здесь герой, кто плут?
Морские пехотинцы
В последний бой идут.


А всё это придумал
За весь двадцатый век,
Разумный и безумный,
Животный – Человек.

Монолог матроса подлодки «Курск»

На исходе кроваво-жестокого века
Это я задохнулся в девятом отсеке.
Только не потому, что торпедой ударен, —
Потому, что мой царь так преступно бездарен.


Плачет матушка бедная где-то под Лугой —
Оттого, что на троне российском ворюги.
И причина трагичного инцидента
Только в том, что паханы идут в президенты.


Водонепроницаема переборка.
Но покуда в Кремле продолжались разборки,
Я сдыхал в вашем грёбаном трижды отсеке —
И проклятья вам шлю, задыхаясь навеки.


И в последней, предсмертной, безвыходной пене
Посылаю вас всех на понятной вам фене!


Воды Баренца пусть отпоют меня тихо —
Я свободен теперь от российского лиха.
И, не зная отныне позора и страха,
Посылаю Отчизну родимую на…

Подрезка деревьев

За то, что были слишком гордыми,
Шумели над дорожной пылью,
Деревьям отрубили головы
И руки им укоротили.


Но корни их теперь упрочены,
И ветер листьев не касается.
А главное – они от прочего
Ничем пока не отличаются.


Ни даже от столба бетонного,
Ни даже от забора белого,
И ни от камня многотонного,
И ни от тротуара серого.


И стала улица пугливою,
Как будто разума лишается.
Но только птахи сиротливые
В их смерть поверить не решаются.

Четверостишия

1

С кем попало говорить не хочется,
С кем придётся пить невмоготу.
Помолчим с тобою, Одиночество.
Перетерпим эту немоту.

2

Вдруг на дороге встанет стена,
Вздыбится диким мустангом:
В каждом Раю – свой Сатана,
Но в каждом Аду – свой Ангел.

3

Согреемся одним огнём,
К одним ветвям протянем руки.
И рассмеёмся при разлуке,
А встретимся – тогда всплакнём.

4

Каждый наступивший день – как награда;
Круг всё уже и пространство пустей.
Нет хороших новостей – и не надо,
Лишь бы не было плохих новостей.

5

Не жду ни пониманья, ни участья,
Надеюсь на терпение своё.
До Истины нет силы достучаться —
Но можно домолчаться до неё.

Ироничные строки

1

Не подобострастный, не благоговейный,
Я, признаться честно, слишком был идейный.
И довольно часто, и довольно долго
Мучался избытком гиперчувства долга.


За мою за верность, преданность и честность
Схлопотал расплату – полную безвестность.
И никто не видит, и никто не слышит,
Что я многих тоньше, голосистей, выше.


И никто на свете так и не узнает,
Где душа поэта по ночам летает.
И что с нею было, и что с нею стало,
Оттого, наверно, что не там летала…

2

В безумном мире, где бушуют страсти,
И где никто не слышит никого,
Подайте, братцы, мне ломоть участья,
Краюшечку сочувствия всего.


Подайте мне на пять копеек веры,
Внимания подайте двадцать грамм,
И теплоты хотя бы четверть меры.
Ей-богу всё с процентами отдам.


Терпение моё на ладан дышит,
И я последним пламенем горю.
Куда же вы?
Постойте!
Нет, не слышат.
Сам виноват, что тихо говорю…

Скамейка

Кому он нужен – мой заумный стих?
Сижу один. Скамейка на двоих.


Сижу и никуда не тороплюсь.
Израиль отодвинулись и Русь.


А Украина, где родился я,
Уже давно – не родина моя.


О поле моё горького пути!
Куда-нибудь меня перекати.


Но умер ветер мой. Моя волна
Остановилась. Думает она:
В каком ей направлении катить,
Зачем на гребне шелуху крутить.


Бьёт в сердце истощённое прибой.
Как трудно всё же быть самим собой!
Осмыслить самого себя, и их…


Один я – на скамейке для двоих.

***

Чем душу всё-таки согреть?…
Нет сил ни жить, ни умереть,
Нет сил кричать,
Нет сил молчать,
Дела пустяшные кончать.


Дать газу – и по тормозам.
Молчать и слушать.
И слепнут тяжело глаза,
И глохнут уши.


Какая вывеска лица
У «обаяшки-подлеца» —
Артиста-мима.
А я прикинусь дураком,
Слезу сухую кулаком,
И – дальше, мимо.


Ведь были голос и рука,
Свой берег, и своя река.
Ведь были, были!
Но только тусклое окно
Осталось у меня одно!
Под ржавой пылью.
И больно сквозь него смотреть.


Нет сил – ни жить, ни умереть.

***

Я устал казаться молодым,
Роль играть ненужную,
Но всё же,
Чтоб не очень выглядеть седым,
Постригаться вынужден под ёжик.


«Сколько лет тебе, скажи, старик?»
Обладатель бывшего рекорда,
Я ещё к такому не привык,
Я ещё могу за это – в морду.


Мне казаться немощным не в масть,
А казаться злым – себе дороже.
И чтоб в недостоинство не впасть,
Буду стричься до конца под ёжик.

***

Не рвись и не упорствуй и не злись
На этой тверди и под небом этим.
Чем больше знаешь, тем печальней жизнь
На этом кратком, этом белом свете.


Чем больше ты докажешь и поймёшь,
Чем больше обретёшь друзей случайных,
Тем грандиозней, тем обидней ложь,
Тем меньше удивления и тайны.


Но этого всего не избежать.
Пока ты жив, так хочется додумать,
Свои дела довыполнить. И стать
Свободным, а не нищим и угрюмым.


И только наверху, на Вечном свете,
Когда, не торопясь, посмотришь вниз,
Поймёшь, паря над зыбким миром этим, —
Чем больше знаешь, тем печальней жизнь.

Баллада об отставном поручике

Сердце билось, как часы,
Даже, может, лучше.
И топорщил он усы —
Отставной поручик.


Он по городу шагал
Тем балтийским шагом
И невидимо махал
Сине-белым флагом.


И вздыхали все кругом —
И жена, и дети.
Упекли его в дурдом
За проделки эти.


Только выпорхнул в окно…


Волны с поднебесьем
Взяли бедного его
И лихую песню.


И тогда другой моряк,
Благородством редкий,
Всем сказал: был не дурак
Тот поручик едкий.


И умолкли друг и враг,
Близкий и знакомый,
А у моря встал дурак
Деревом зелёным.

***

Изверился во многом —
Оттого
Хочу молчать, как старая могила,
Не в силах ненавидеть никого,