Тупицын Юрий Гаврилович. Шутники

   — Она каменная, — успокоил её мужчина.
   Девушка засмеялась, сделала шаг, другой и тонким чёрным силуэтом замерла посреди полированной глади.
   — И правда, каменная, совсем сухая. Иди же сюда!
   К тонкому силуэту присоединился другой, крепкий, надёжный и высокий.
   — Пойдём, — деловито сказала девушка, — тут уже близко.
   Держась на почтительном расстоянии, Лобов двинулся вслед за иллинами к океану. Сердце его билось учащённо, он интуитивно, чувствовал, что каждый шаг приближает его к разгадке тайны этой странной планеты. Планеты тепла, дождей и туманов, планеты бездумного веселья и неосознанных трагедий.
   — Где ты пропадала целый день? Я нигде не мог тебя найти, — спросил мужчина.
   Девушка тихонько засмеялась:
   — Работала.
   Мужчина даже приостановился от удивления:
   — Работала?
   Девушка опять засмеялась, в её смехе слышалось удовлетворение и даже гордость.
   — Я делала нейтрид, тот самый материал, из которого сделан корабль пришельцев. Делала на бумаге, с помощью слов и формул.
   Теперь Лобов узнал её. Это была та самая девушка с удивительными изумрудными глазами, которая долго говорила с Климом о нейтриде.
   — И тебе удалось? — с интересом спросил мужчина.
   — Да. Ты же знаешь, как это бывает. В те часы я могла все, что угодно. Я была сильной, как целый мир! — Девушка опять засмеялась. — Я исписала целую тетрадь, подумала — теперь у нас будет нейтрид, и уснула. Проснулась, когда уже наступали сумерки.
   — А я тебя так ждал, — с лёгким упрёком заметил мужчина.
   Лобов узнал и его. Это был тот самый, высокий, который предводительствовал группой иллинов, первой посетившей корабль.
   — Так я же пришла!
   — Пришла!
   Дорогу все тесней обступали деревья и кустарник, слышались тяжёлые вздохи дремлющего океана. Некоторые деревья были украшены яркими фонариками цветов. При этом сказочном, карнавальном свете Лобов легко различал ногти на своих пальцах. Кое-где над кустарником роилась огненная пыль какой-то мелкой мошкары.
   — Сложно сделать твой нейтрид? — спросил мужчина.
   — Молчи! Я не хочу больше слышать про нейтрид. Он в прошлом. Я не хочу думать ни о чем, кроме тебя.
   Мужчина засмеялся.
   — Ты думаешь, я думаю о нейтриде? Просто я хотел сделать тебе приятное.
   Дорога сделала один крутой поворот, потом другой. Пахнуло свежим и острым запахом океана, шум волн стал слышнее. Ещё поворот — и Лобов замер на полушаге.
   Прямо на обрыве, под которым внизу плескалась невидимая вода, росло деревце, густо покрытое яркими пурпурными цветами. Возле него, тесно обнявшись, стояли иллины. Они были шагах в четырех, совсем рядом. Лобов даже удивился, как они не услышали звука его шагов. Иллины стояли неподвижно, словно внимали голосам, неслышимым для Лобова. Потом девушка осторожно отстранилась от своего спутника, привстала на цыпочки и сорвала с дерева цветок. Он будто вскрикнул — вспыхнул ярко-ярко изменившимся бледно-розовым пламенем, осветив край чёрного обрыва, узловатые, уродливо скрюченные ветви деревца с бархатной листвой и строгие одухотворённые лица иллинов. Девушка полюбовалась цветком и лёгким движением руки бросила его в воду. Он взлетел вверх, а потом стал плавно опускаться в темноту и скоро скрылся за обрывом. Широкие лепестки, точно парашют, тормозили его падение.
   Девушка повернулась к мужчине:
   — Здесь ведь невысоко, правда?
   — Да, как на вышке, — согласился мужчина, голос его дрогнул от волнения.
   — Так чего же мы ждём?
   Девушка притронулась к плечу мужчины и, сделав два быстрых шага, остановилась на самом краю обрыва.
   Лобов сделал было движение вперёд, но, стиснув зубы, заставил себя стоять на месте. Он чувствовал, что должно произойти что-то непоправимое, но он не знал что! Да и имел ли он право вмешиваться?
   — Я иду! — звонко сказала девушка.
   И прыгнула вперёд и вверх. У Лобова перехватило дыхание. Он никогда бы не поверил, что тело антропоида, натянутое как тугой лук, способно взмыть вверх метра на три, на высоту двухэтажного дома! И сразу же прямо со своего места, не подходя к обрыву, прыгнул и мужчина. Его прыжок был ещё мощнее. Два гибких сильных тела, казавшихся пурпурными при свете цветов, встретились в самой верхней точке полёта, сплелись в объятии, зависли в воздухе, словно нарушая законы тяготения, а потом посыпались, повалились вниз. Ночь отсчитала долгие весомые мгновения, раздался громкий всплеск воды, и наступила тишина, только трехглазый зверёк типи гудел пугливо и тревожно.
   Лобов перевёл дыхание и вытер лоб тыльной стороной руки.
   — Да, — проговорил он почти без выражения.
   В то же самое мгновение, уловив боковым зрением какое-то движение неподалёку, он подобрался и выхватил лучевой пистолет.
   — Держу на прицеле, — послышался в пикофонах торопливый доклад Кронина.
   — Спокойно, не торопись, — тихо сказал Лобов, озадаченно вглядываясь в чудище, вдруг возникшее перед ним.
   Это была неуклюжая человекообразная фигура с металлическим туловищем, круглой головой, утопленной в могучие плечи, и длинными руками-сочленениями. «Робот, — мелькнула мысль, все-таки робот! Но кто это, хозяин или слуга океанских жителей?»
   — Не бойтесь, — сказал робот по-иллински, — я не причиню вам вреда.
   — Это не так просто — причинить мне вред, — сказал Лобов, пряча пистолет.
   Он уже был спокоен, в любое мгновение гравитационный импульс, посланный Крониным, мог превратить это чудище в пыль.
   — Знаю, — ответил робот, — вы обогатили наш мир на века.
   Он помолчал и спросил строго:
   — Зачем вы здесь?
   — Мы прибыли на Иллу как друзья, — дипломатично ответил Лобов, разглядывая своего удивительного собеседника.
   — Я спрашиваю не о том. Обрыв — священное место. Здесь никто не бывает, кроме иллинов, час которых пробил. Зачем вы здесь?
   Лобов молчал, собираясь с мыслями. Вот как, священное место! Место, где иллины, час которых пробил, бросаются в море. И ведь похоже, что они делают это добровольно! Может, это своеобразный акт протеста, вроде самосожжения земных буддистов? Может быть, религиозный культ, в основе которого — однообразие лёгкой жизни? А может быть, жертва по жребию, которую нельзя не принести?
   — А вы зачем здесь? — ответил Лобов вопросом на вопрос.
   — Я на посту. Я охраняю своих детей и родителей.
   — Каких детей? — не понял Лобов.
   — Разве вы не знаете, что иллины наши дети? — с ноткой любопытства спросил робот.
   У Лобова в голове был сплошной туман и каша.
   — Так, — сказал он вслух для того, чтобы сказать что-нибудь, — иллины — ваши дети. А родители?
   — Они наши дети и наши родители. Наше прошлое и будущее. Наше счастье и наша смерть.
   Кроется ли какой-нибудь смысл за этими туманными фразами, полными неразрешимых противоречий? Или это религиозные формулы, которыми прикрывается отвратительная нагота смерти? Да, люди много веков прикрывали жестокость мёртвым саваном религиозных формул.
   — Я вижу, вы не понимаете меня. Мы догадались, вы одностадийны.
   Лобов поднял на робота удивлённый взгляд.
   — Да, одностадийны, — повторил робот, — вы человек. Вы родились человеком и умрёте человеком. А я атер, но умру я иллином.
   Лобов смотрел на псевдоробота в немом изумлении.
   — Я атер, — продолжал робот, — я живу в океане. Воздух для меня смертелен, как для вас пустота. Сейчас меня защищает скафандр. Уже пятьдесят два года я живу в океане. Я строю машины, которые на мелях океана возделывают почву, сеют и собирают урожай. Я люблю свою работу, люблю движение и поиск мысли, радость творчества. Но мне мало этого, меня тревожит и зовёт будущее. Во сне я часто вижу небо, зеленую траву и огни цветов, всем телом ощущаю ветер, дождь и воздушную лёгкость бега. Я вижу себя иллином. — Атер ненадолго замолчал. Лобов ждал затаив дыхание, пелена непонимания медленно спадала с его глаз.
   — Однажды я усну и не проснусь, — продолжал атер негромко, — сон будет продолжаться целый год, тело моё оцепенеет и станет твёрдым как камень. Товарищи отнесут и положат меня у берега одного из островов. А когда минет год, твёрдая оболочка лопнет, я всплыву на поверхность океана уже иллином и полной грудью вдохну воздух!
   Да-да! Нет ни жалких злодеев, ни чудовищных морлоков, нет ни холодной машинной цивилизации, ни её выродившихся, беспомощных породителей! Зато есть могучее мудрое племя атеров-иллинов, двустадийных животных. Как все земные насекомые, как бабочки, они переживают личиночную стадию атеров и стадию зрелости — имаго!
   — Большое счастье быть иллином, человек, — продолжал атер, — они не знают забот, они всегда веселы, они счастливы, как сама жизнь. Иногда иллина озаряет вдохновение, которого не знают атеры, и он за несколько дней и часов делает то, на что атеру не хватает целой жизни. И только иллины знают, что такое любовь, только они познают радость слияния и продолжают наш род. Но иллины живут недолго, совсем недолго — не больше тридцати семи дней. Ты видел, человек, как с этого обрыва взлетели в небо и упали в воду юноша и девушка? Это любовь. И смерть. Они будут жить в воде до тех пор, пока не взойдёт солнце. А потом умрут, дав жизнь новым атерам-иллинам. Иногда, очень редко, иллин переживает свою подругу. Он теряет память, теряет силы, но до последнего биения сердца старается её спасти. Ты видел эту картину, человек, и подумал плохое о нашем мире. Но это просто несчастье, а несчастье приходит, не спрашивая на то позволения.
   Атер замолчал, глядя на Лобова.
   — Теперь ты знаешь все, — тихо сказал он, — и я опять спрашиваю тебя: зачем ты здесь, в этом месте? Не причинишь ли ты вреда влюблённым, которые по праву приходят сюда и уже ничего не видят вокруг, кроме самих себя?
   — Никогда! — ответил потрясённый Лобов. — Верь мне, никогда!
   — Тихо! — сказал атер.
   И железной рукой уволок Лобова в светящийся кустарник. Прошли недолгие секунды, и из-за поворота дороги показались иллины — юноша и девушка, отец и мать племени атеров-иллинов. Обнявшись, они остановились на краю обрыва.
   — Океан! — сказал юноша, вглядываясь в даль. — Ничего нет лучше океана, правда?
   Девушка тихонько засмеялась.
   — Смотри, — сказала она, — вода совсем близко.
   Над головами влюблённых бесшумно пролетела крина, птица, приносящая счастье. Её рубиновые мигающие глаза холодно рассматривали странный мир, лежащий внизу. Мир темноты, блуждающих огней, счастья и смерти.