Страница:
Дух южного человека опочил на создании Дон-Кихота, дух светлый, веселый, наивный, восприимчивый, не идущий в глубину жизни, не обнимающий, но отражающий все ее явления. Мы не можем здесь противиться желанию - не провести параллель между Шекспиром и Сервантесом, а только указать на некоторые точки различия и сходства между ними. Шекспир и Сервантес, подумают иные, какое же тут может быть сравнение? Шекспир - этот гигант, полубог... Да; но не пигмеем является Сервантес перед гигантом, сотворившим "Короля Лира", но человеком, и человеком вполне; а человек имеет право стоять на своих ногах даже перед полубогом. Бесспорно, Шекспир подавляет Сервантеса - и не его одного - богатством и мощью своей фантазии, блеском высочайшей поэзии, глубиной и обширностью громадного ума; но вы не найдете в романе Сервантеса ни натянутых острот, ни неестественных сравнений, ни приторных кончетти; вы также не встретите на его страницах этих отрубленных голов, вырванных глаз, всех этих потоков крови, этой железной и тупой жестокости, грозного наследия средних веков, варварства, медленнее исчезающего в северных, упорных натурах; а между тем Сервантес, как и Шекспир, был современник Варфоломеевской ночи; п еще долго после них сожигались еретики и кровь лилась; да и перестанет ли она когда-нибудь литься? Средние века сказались в "Дон-Кихоте" отблеском провансальской поэзии, сказочной грацией тех самых романов, над которыми Сервантес так добродушно посмеялся и которым сам же заплатил последнюю дань в "Персилесе и Снгизмунде" {Известно, что рыцарский роман ""Персилес и Сигизмунда" явился после первой части "Дон-Кихота".}. Шекспир берет свои образы отвсюду - с неба, с земли - нет ему запрету; ничто не может избегнуть его всепроникающего взора; он исторгает их с неотразимой силой, с силой орла, падающего на свою добычу. Сервантес ласково выводит перед читателем свои немногочисленные образы, как отец своих детей; он берет только то, что близко ему, но это близкое так ему знакомо! Все человеческое кажется подвластным могучему гению английского поэта; Сервантес черпает свое богатство из одной своей души, ясной, кроткой, богатой жизненным опытом, но не ожесточенной им: недаром в течение семилетнего тяжкого плена Сервантес учился, как он сам говорил, науке терпенья; круг, ему подвластный, теснее шекспировского; но в нем, как и в каждом отдельном живом существе, отражается все человеческое. Сервантес не озарит вас молниеносным словом; он не потрясает вас титанической силой победоносного вдохновения; его поэзия не шекспировское, иногда мутное море, это - глубокая река, спокойно текущая между разнообразными берегами; и понемногу увлеченный, охваченный со всех сторон ее прозрачными волнами, читатель радостно отдается истинно эпической тишине и плавности ее течения. Воображение охотно вызывает пред собою образы обоих современников-поэтов, которые и умерли в один и тот же день, 26 апреля 1616 года. Сервантес, вероятно, ничего не знал о Шекспире; но великий трагик, в тишине своего стратфордского дома, куда он удалился за три года до смерти, мог прочесть знаменитый роман, который был уже тогда переведен на английский язык... Картина, достойная кисти живописца-мыслителя: Шекспир, читающий "Дон-Кихота"! Счастливы страны, среди которых возникают такие люди, учители современников и потомков! Неувядаемый лавр, которым увенчивается великий человек, ложится также на чело его народа.
Кончая наш далеко не полный этюд, мы просим позволения сообщить вам еще несколько отдельных замечаний.
Один английский лорд (хороший судья в этом деле) называл при нас Дон-Кихота образцом настоящего джентльмена. Действительно, если простота и спокойствие обращения служат отличительным признаком так называемого порядочного человека, Дон-Кихот имеет полное право на это название. Он истинный гидальго, гидальго даже тогда, когда насмешливые служанки герцога намыливают ему все лицо. Простота его манер происходит от отсутствия того, что мы бы решились назвать не самолюбием, а самомнением; Дон-Кихот не занят собою и, уважая себя и других, не думает рисоваться; а Гамлет, при всей своей изящной обстановке, нам кажется, извините за французское выражение: ayant des airs de parvenu {держит себя как выскочка (франц.).}; он тревожен, иногда даже груб, позирует и глумится. Зато ему дана сила своеобразного и меткого выражения, сила, свойственная всякой размышляющей и разрабатывающей себя личности - и потому вовсе недоступная Дон-Кихоту. Глубина и тонкость анализа в Гамлете, его многосторонняя образованность (не должно забывать, что он учился в Виттенбергском университете) развили в нем вкус почти непогрешительный. Он превосходный критик; советы его актерам поразительно верны и умны; чувство изящного почти так же сильно в нем, как чувство долга в Дон-Кихоте.
Дон-Кихот глубоко уважает все существующие установления, религию, монархов и герцогов, и в то же время свободен и признает свободу других. Гамлет бранит королей, придворных - ив сущности притеснителен и нетерпим.
Дон-Кихот едва знает грамоте, Гамлет, вероятно, вел дневник. Дон-Кихот, при всем своем невежестве, имеет определенный образ мыслей о государственных делах, об администрации; Гамлету некогда, да и незачем этим заниматься.
Много восставали против бесконечных побоев, которыми Сервантес обременяет Дон-Кихота. Мы заметили выше, что во второй части романа бедного рыцаря уже почти не бьют; но мы прибавим, что без этих побоев он бы меньше нравился детям, которые с такою жадностию читают его похождения, - да и нам, взрослым, он бы показался не в своем истинном свете, но как-то холодно и надменно, что противоречило бы его характеру. Мы сейчас сказали, что во второй части уже не бьют его; но в самом ее конце, после решительного поражения Дон-Кихота рыцарем светлого месяца, переодетым бакалавром, после его отречения от рыцарства, незадолго до его смерти - стадо свиней топчет его ногами. Нам не однажды довелось слышать укоры Сервантесу - зачем он это написал, как бы повторяя старые, уже брошенные шутки; но и тут Сервантесом руководил инстинкт гения - ив самом этом безобразном приключении лежит глубокий смысл. Попирание свиными ногами встречается всегда в жизни Дон-Кихотов - именно перед ее концом; это последняя дань, которую они должны заплатить грубой случайности, равнодушному и дерзкому непониманию... Это пощечина фарисея... Потом они могут умереть. Они прошли через весь огонь горнила, завоевали себе бессмертие - и оно открывается перед ними.
Гамлет при случае коварен и даже жесток. Вспомните устроенную им погибель двух посланных в Англию от короля придворных, вспомните его речь об убитом им Полонии. Впрочем, мы в этом видим, как мы уже сказали, отражение еще недавно минувших средних веков. С другой стороны, мы в честном, правдивом Дон-Кихоте обязаны подметить склонность к полусознательному, полуневинному обману, к самообольщению - склонность, почти всегда присущую фантазии энтузиаста. Рассказ его о том, что он видел в пещере Монтезиноса, явно им выдуман и не обманул хитрого простака Санчо-Пансу.
Гамлет от малейшей неудачи падает духом и жалуется; а Дон-Кихот, исколоченный галерными преступниками до невозможности пошевельнуться, нимало не сомневается в успехе своего предприятия. Так, говорят, Фурье ежедневно, в течение многих лет, ходил на свидание с англичанином, которого он вызывал в газетах для снабжения ему миллиона франков на приведение в исполнение его планов и который, разумеется, никогда не явился. Это, бесспорно, очень смешно; но вот что нам приходит в голову: древние называли своих богов завистливыми - ив случае нужды считали полезным укрощать их добровольными жертвами (вспомните кольцо, брошенное в море Поликратом); почему и нам не думать, что некоторая доля смешного неминуемо должна примешиваться к поступкам, к самому характеру людей, призванных на великое новое дело, как дань, как успокоительная жертва завистливым богам? А все-таки без этих смешных Дон-Кихотов, без этих чудаков-изобретателей не подвигалось бы вперед человечество - и не над чем было бы размышлять Гамлетам.
Да, повторяем: Дон-Кихоты находят - Гамлеты разрабатывают. Но как же, спросят нас, могут Гамлеты что-нибудь разрабатывать, когда они во всем сомневаются и ничему не верят? На это мы возразим, что, по мудрому распоряжению природы, полных Гамлетов, точно так же как и полных Дон-Кихотов, нет: это только крайние выражения двух направлений, вехи, выставленные поэтами на двух различных путях. К ним стремится жизнь, никогда их не достигая. Не должно забывать, что как принцип анализа доведен в Гамлете до трагизма, так принцип энтузиазма - в Дон-Кихоте до комизма, а в жизни вполне комическое и вполне трагическое встречается редко.
Гамлет много выигрывает в наших глазах от привязанности к нему Горация. Это лицо прелестно и попадается довольно часто в наше время, к чести нашего времени. В Горации мы признаем тип последователя, ученика в лучшем смысле этого слова. С характером стоическим и прямым, с горячим сердцем, с несколько ограниченным умом, ом чувствует свой недостаток и скромен, что редко бывает с ограниченными людьми; он жаждет поучения, наставления и потому благоговеет перед умным Гамлетом и предается ему всей силой своей честной души, не требуя даже взаимности. Он подчиняется ему не как принцу, а как главе. Одна из важнейших заслуг Гамлетов состоит в том, что они образуют и развивают людей, подобных Горацию, людей, которые, приняв от них семена мысли, оплодотворяют их в своем сердце и разносят их потом по всему миру. Слова, которыми Гамлет признает значение Горация, делают честь ему самому. В них выражаются собственные его понятия о высоком достоинстве человека, его благородные стремления, которых никакой скептицизм ослабить не в силах. "Послушай, - говорит он ему,
С той поры, как это сердце
Властителем своих избраний стало
И научилось различать людей,
Оно тебя избрало перед всеми.
Страдая, ты, казалось, не страдал.
Ты брал удары и дары судьбы,
Благодаря за то и за другое.
И ты благословен; рассудок с кровью
В тебе так смешаны, что ты не служить
Для счастья дудкою, не падаешь
По прихоти его различных звуков.
Дай мужа мне, которого бы страсть
Не делала рабом, - и я укрою
Его в души моей святейших недрах,
Как я тебя укрыл"
{Гамлет - перевод Л. Кронеберга. Харьков. 1844, стр. 107.}.
Честный скептик всегда уважает стоика. Когда распадался древний мир ив каждую эпоху, подобную той эпохе, - лучшие люди спасались в стоицизм, как в единственное убежище, где еще могло сохраниться человеческое достоинство. Скептики, если не имели силы умереть - "отправиться в ту страну, откуда ни один еще путник не возвращался", - делались эпикурейцами. Явление понятное, печальное и слишком знакомое нам!
И Гамлет, и Дон-Кихот умирают трогательно; но как различна кончина обоих! Прекрасны последние слова Гамлета. Он смиряется, утихает, приказывает Горацию жить, подает свой предсмертный голос в пользу молодого Фортинбраса, ничем не запятнанного представителя права наследства... по взор Гамлета не обращается вперед... "Остальное... молчание", - говорит умирающий скептик и действительно умолкает навеки. Смерть Дон-Кихота навевает на душу несказанное умиление. В это мгновение все великое значение этого лица становится доступным каждому. Когда бывший его оруженосец, желая его утешить, говорит ему, что они скоро снова отправятся на рыцарские похождения: "Нет, - отвечает умирающий, - все это навсегда прошло, и я прошу у всех прощения; я уже не Дон-Кихот, я снова Алонзо Добрый, как меня некогда называли, - Alonbu ol Bueno".
Это слово удивительно; упоминовение этого прозвища, в первый я последний раз - потрясает читателя. Да, одно это слово имеет еще значение перед лицом смерти. Все пройдет, все исчезнет, высочайший сан, власть, всеобъемлющий гений, все рассыплется прахом...
Все великое земное
Разлетается, как дым...
Но добрые дела не разлетятся дымом; они долговечнее самой сияющей красоты. "Все минется, - сказал апостол, - одна любовь останется".
Нам нечего прибавлять после этих слов. Мы почтем себя счастливыми, если указанием на те два коренные направления человеческого духа, о которых мы говорили перед вами, мы возбудили в вас некоторые мысли, быть может, даже не согласные с нашими, - если мы, хотя приблизительно, исполнили нашу задачу п но утомили вашего благосклонного внимания.
ПРИМЕЧАНИЯ
Гамлет и Дон-Кихот источники текста
Черновой автограф, включающий: "Содержание" - изложение основного замысла статьи, "Отдельные замечания", а также первоначальный набросок, охватывающий примерно четверть статьи. Хранится в отделе рукописей Bibl Nat, Slave 88; описание см.: Mazon, р. 58; фотокопия - ИРЛИ, Р. I, оп. 29, э 192; публикация: Т сб, вып. 2, с. 75-82.
Совр, 1860, э 1, отд. I, с. 239-258.
Т, Соч, 1868-1871, ч. 4, с. 237-260.
Т, Соч, 1874, ч. 4, с. 233-256.
Т, Соч, 1880, ч. I, с. 333-354.
Впервые опубликовано: Совр, I860, э 1, отд. I, с 239-258, с подписью: Ив. Тургенев (ценз. разр. 31 дек. 1859 и 21 янв. 1860).
Перепечатывалось в изданиях Т, Соч, 1868-1871, Т, Соч 1874, Т , Соч, 1880 с незначительными стилистическими изменениями. Например, вместо: "и силу своего принципа - или, говоря точнее, - в силу своею идеала" (Совр) "и силу своего принципа, своего идеала" (Т, Соч, 1868-1871, Т, Соч, 1874, Т, Соч, 1880) или вместо: "всем возможным лишениям" (Т, Соч, 1868-1871, Т, Соч, 1874) - "всевозможным лишениям" (Т, Соч, 1880) и т. п. (Всего обнаружено девять подобных вариантов.)
Автограф полной редакции статьи неизвестен. Сохранились лишь черновые наброски.
В настоящем издании печатается но последнему авторизованному тексту Т, Соч, 1880 с учетом списка опечаток, приложенного к Т, Соч, 1880, с устранением явных опечаток, не заточенных Тургеневым, а также со следующими исправлениями по другим источникам:
"находится" вместо "находятся" (по всем другим печатным источникам).
"при отъезде того за границу" вместо "при отъезде за границу" (по Совр).
"двусмысленные намеки" вместо "двумысленные намеки" (по Совр).
"почти так же сильно" вместо "почти так сильно" (по Совр и Т, Соч, 1868-1871}.
"не однажды" вместо "однажды" (по Совр).
"без этих смешных Дон-Кихотов, без этих чудаков-изобретателей" вместо "без этих смешных чудаков-изобретателей" (по всем другим печатным источникам).
"о которых" вместо "о котором" (по Совр).
Статья "Гамлет и Дон-Кихот" была задумана Тургеневым задолго до ее написания. Суждения о Гамлете содержались уже в его письме к Полине Виардо от 13(25) декабря 1847 г. Решающим моментом в возникновении замысла статьи были, по-видимому, размышления Тургенева над революционными событиями 1848 года, за которыми он внимательно следил в Париже. Намек на это можно видеть в словах статьи, связанных с характеристикой Дон-Кихота: "Мы сами на своем веку, в наших странствованиях, видали людей, умирающих за столь же мало существующую Дульцинею..." и т. д. {См. об этом: Grаnjard Henri. Ivan Tourguenev et les couraiits politiques ot sociaux de son temps. Paris, 1954, p. 255-256.}.
По свидетельству Е. М. Феоктистова, осенью 1850 г., когда он познакомился с Тургеневым, последний много рассказывал своим собеседникам как очевидец о Февральской революции и последовавших за нею событиях (Феоктистов Е. М. Воспоминания. За кулисами политики и литературы. Л., 1929, с. 1). Тогда же писатель делился со слушателями замыслом своей статьи, что видно из письма Феоктистова к нему от 5(17) сентября 1851 г.: "...особенно желал бы я видеть статью по поводу Гамлета и Дон-Кихота, о которой мы так давно рассуждали в Москве" (цит. по кн.: Вопросы изучения русской литературы XI-XX веков. М.; Л.: АН СССР, 1958, с. 164).
Но к работе над статьей Тургенев приступил лишь спустя несколько лет. 3(15) октября 1856 г., сообщая И. И. Панаеву из Куртавнеля о своих литературных работах, предпринятых для "Современника", Тургенев писал: "Кроме того, у меня до Нового года будет готова статья под заглавием: "Гамлет и Дон-Кихот". Если ты найдешь нужным, можешь поместить это в объявлении". Статья в это время еще не была начата, но Тургенев был уверен, что, начав, он сумеет быстро ее закончить. Он писал Панаеву из Парижа 29 октября (10 ноября) 1856- г., что возьмется за статью сразу же по окончании новой редакций "Нахлебника", и 16(28) декабря, что, отложив "Дворянское гнездо", он "принялся за "Гамлета и Д-Кихота"" и закончит и вышлет статью "непременно на днях".
Панаев, заинтересовавшись "Гамлетом и Дон-Кихотом", ждал статью, как он писал Тургеневу 6(18) декабря 1856 г., "с большим нетерпением", чем другие произведения писателя, и письмом от 3(15) января 1857 г. торопил его с окончанием (Т и круг Совр, с. 58, 69-70). Торопил Тургенева и В. П. Боткин, также ожидавший статью "с великим нетерпением" (см.: Боткин и Т, с. 113). Ответ Панаеву от 12(24) января 1857 г., в котором Тургенев сообщал, что из-за болезни он ничего не пришлет ко 2-му номеру "Современника", заставил его друзей усомниться в том, что он действительно начал статью, о чем Панаев и написал ему 24 января (5 февраля) (Т и круг Совр, с. 78).
К работе над статьей Тургенев приступил только 27 февраля (11 марта) 1857 г., на другой день после окончания "Поездки в Полесье", находясь в Дижоне, куда он приехал на неделю 25 февраля (9 марта) вместе с Л. Н. Толстым (см. письмо Тургенева к П. В. Анненкову от 26 февраля (10 марта) 1857 г.). Первоначально был составлен сохранившийся черновой набросок, в котором под заглавиями "Содержание" и "Отдельные замечания" были конспективно изложены основные мысли статьи, записывавшиеся по мере их возникновения, независимо от последующей композиции {Об отношении чернового наброска к окончательному тексту статьи см.: Т сб., вып. 2, с. 71-75.}. В тот же день Тургенев прочел своп записи Толстому, который отметил в дневнике: "Т прочел конспект Г. и Ф. - хороший материал, не бесполезно и умно очень" (Толстой, т. 47, с. 117. "Г. и Ф." - несомненно "Гамлет и Фауст"; ошибка Толстого, видимо, вызвана тем, что в беседе писатели касались и "Фауста" Гете. Характерно, что и Панаев в цитировавшемся выше письме от 6(18) декабря 1856 г. также называл статью "Гамлет и Фауст"). Отзвуком этой беседы и споров Тургенева с Толстым явилось следующее замечание (10) в черновых на бросках: "Можно сказать, что есть примеры более сильного эгоизма, чем Гамлет (замечание Толстого). - Купец, алчущий богатства и т. д. - Но в купце нет этого постоянного обращения к самому себе, постоянной возни с самим собою, в чем заключается отлич призн Гамв" (Т сб, вып. 2, с. 78) {О связи статьи с отношениями Тургенева и Толстого в 1850-е годы см.: Эйхенбаум. Б. М. О прозе. Л., 1969, с. 145-151.}.
Приступив к работе над статьей, Тургенев заверяет Панаева в письме от 6(18) марта, что статья "почти совсем готова", а 26 марта (7 апреля) пишет ему, что кончит "Гамлета и Дон-Кихота" "через три недели". Несмотря на эти заверения, а также новые напоминания и просьбы Панаева в письмах от 16(28) марта и 6(18) апреля (Т и круг Совр, с. 84, 89), статья в 1857 г. так и не была написана, и осенью 1857 г. редакция "Современника" потеряла всякую надежду на ее получение. "Мы убеждены, - писал Панаев Боткину 16(28) октября, - что Ася, Дон-Кихот и Гамлет - все это пуфы" (Т и круг Совр, с. 429).
В январе 1858 г. Тургенев вновь вернулся к статье. Он пишет Панаеву 1(13) января из Рима, что надеется приехать в мае в Россию "вместе с нескончаемым "Гамлетом и ДК"", а Некрасову 18(30) января обещает, что еще до возвращения вышлет ""Гамлета", который уже давным-давно родился и просится на свет божий".
21 мая (2 июня) 1858 г. Тургенев писал из Парижа в Лондон Боткину, прося его "нимало не медля" переслать забытую там черновую тетрадь с планом "Гамлета и Дон-Кихота", необходимым ему для работы. О том, что он принялся за "статью о Гамлете и ДКихоте", он сообщил 10(22) декабря М. Н. Каткову, обещая отдать се в "Русский вестник", если на то согласятся редакторы "Современника". Однако этого согласия Тургенев, видимо, не получил.
Окончена статья была только через год, 28 декабря 1859 г. (9 января 1860 г.), и напечатана в январском номере "Современника" за 1860 г. 10(22) января Тургенев прочел ее на публичном чтении, организованном Обществом для вспомоществования нуждающимся литераторам и ученым (Литературным фондом) в Петербурге в зале Пассажа. На следующий день он сообщал дочери, что чтение "прошло с необычайным успехом. Твоему отцу неистово аплодировали, что заставило его с глупейшим видом бормотать, не помню уж какие, слова благодарности". Е. А. Штакеншнейдер записала в дневнике вечером 10(22) января под свежим впечатлением речи: "... что было, когда вступил на эстраду Тургенев, и описать нельзя. Уста, руки, ноги гремели во славу его Такой же взрыв рукоплесканий, как при встрече, и проводил его" (Штакеншнейдер Е. А. Дневник и записки (1854-1886). М.; Л., 1934, с. 246). А. Д. Галахов вспоминал впоследствии о выступлении Тургенева: "Надобно было присутствовать, чтобы понять впечатление, произведенное его выходом. Он долго не мог начать чтение, встреченный шумными, громкими рукоплесканиями, и даже несколько смутился от такого приема, доказавшего, что он был в то время каш излюбленный беллетрист" (Галахов А. Д. Сороковые годы. - ИВ, 1892, т. XLVII, э 1, с. 141). 25 января (6 февраля) 1860 г. Тургенев прочел свою речь вторично на чтениях, организованных Литературным фондом в Москве.
Впоследствии статья была переведена на французский язык. Рукопись перевода сохранилась в парижском архиве писателя, находящемся в настоящее время в Национальной библиотеке в Париже.
Впечатления от революции 1848 года были лишь исходным моментом с возникновении замысла статьи. Писалась статья в период подготовки в России общественных реформ, а завершена была в годы революционной ситуации. Одним из наиболее актуальных вопросов в это время был вопрос о типе общественных деятелей, способных осуществить необходимые преобразования в стране, на что прямо указывали революционные демократы {См.: Огарев И. П. Избранные социально-политические и философские произведения. [М.]: Госполитиздат, 1952. Т. I, с. 422-423; Добролюбов, т. II, с. 211.}. Тургенев также считал, что нужны "сознательно-героические натуры", и эта мысль была им положена в основу романа "Накануне" (см. письмо И. С. Аксакову от 13(25) ноября 1859 г.). В статье "Гамлет и Дон-Кихот" он также противопоставлял людей дела и людей рефлексии, утверждая насущную необходимость первых - энергичных, бесстрашных, беззаветно преданных идее и связанных с народом - и осуждая вторых с их эгоизмом, скепсисом, бездеятельностью. Эти идеи были осложнены литературными реминисценциями, облечены в образы Дон-Кихота и Гамлета. Но хотя в своей статье Тургенев опирался на содержание, а иногда и на текст соответствующих произведений Шекспира и Сервантеса, он допускал и значительные отступления от них, когда этого требовало логическое развитие его интерпретации этих литературных типов {Большая часть этих отступлений указана в кн.: Львов А. Гамлет и Дон-Кихот и мнение о них И. С. Тургенева. СПб., 1862.}. Гамлет и Дон-Кихот рассматривались вне эпохи их создания, как извечно существующие типы, "две коренные, противоположные особенности человеческой природы" {Представлению Тургенева о двойственности человеческой природы посвящена книга: Kagan-Кans Eva. Hamlet and Don Quihote: Turgenev's Ambivalent Vision. The Hague; Paris: Mouton, 1975.}. Для правильного понимания смысла, вкладываемого Тургеневым в образы Гамлета и Дон-Кихота, важнее уяснить отношение статьи не к произведениям Шекспира и Сервантеса, но к традиции истолкования этих образов, с которой писатель был хорошо знаком.
Большое значение для Тургенева, по-видимому, имела европейская традиция гамлетизма, когда образ датского принца, его страдания, соответственно осмысленные, проецировались на духовную жизнь некоего поколения, общественной группировки, а иногда даже целой нации, переживавшей кризисное состояние своей истории. Концепция гамлетизма закономерно возникла в политически раздробленной, феодально отсталой Германии, мыслители которой ощущали жалкое существование своей страны и невозможность каких-либо преобразований, ибо. не было реальной силы, способной совершить переворот. Немецкие интерпретаторы Гамлета в первой половине XIX в. придавали образу злободневное политическом истолкование, рассматривая его как своего рода пророческий символ немецкого народа, неспособного к решительной борьбе за спое освобождение. Еще Людвиг Берне считал Гамлета копией немцев ("Hamlet. von Shakespeare", 1829). В дальнейшем эту мысль подхватил Ф. Фрейлиграт, пустивший в оборот выражение: "Гамлет - это Германия" ("Hamlet", 1844).
У Берне уже наметилось истолкование Гамлета как эгоиста. "Как фихтеанец, - писал критик о датском принце, - он только и думает о том, что я есть я, и только и делает, что сует везде свое Я. Он живет словами, и, как историограф своей собственной жизни, он постоянно ходит с записною книжкою в кармане" (Borne Ludwig. Gesammelte Schriften 3. Ausg. Stuttgart, 1840. Tl. I, S. 385).
Еще более определенно об эгоизме Гамлета и подобных ому современных общественных деятелей писал Гернииус: "...непомерный эгоизм, обычный плод исключительно духовной жизни, заставляет их все относить к самим себе, как будто каждый из них в отдельности был представителем целого мира, и со всем том этот эгоизм не дает им удовлетворить никакому требованию. А когда они начинают сами сознавать такую свою слабость, они обращают свое презрение против самих себя, и Гамлет осмеивает самого себя за то, что такие людишки, как он, осуждены ползти себе между небом и землею" (Gervinus G. G. Shakespeare. Leipzig, 1849. Bd. III, S. 289).
В России гамлетизм как форма общественного сознания возит; в мрачную эпоху николаевского царствования, отражая трагическое противоречие между духовными запросами и стремлениями передовой части общества и ее политическим бесправием {Подробнее об этом см.: Левин Ю.Д. Русский гамлетизм. - В кн.: От романтизма к реализму. Л.: Наука, 1978, с.189-236.}. Одним из первых здесь отметил актуальное значение "Гамлета" Н. А. Полевой, который перевел трагедию в 1836 г. В своей речи, предварявшей читку перевода актерам Московского театра, он связывал ее с современностью, говорил, что "Гамлет по своему миросозерцанию человек нашего времени"; "мы плачем вместе с Гамлетом и плачем о самих себе" (Театральная газета, 1877, э 81, 5 сент., с. 255; э 84, 8 сент., с. 266). Опираясь на суждение Гете о слабости Гамлета (ср. Wilhelm Meisters Lehrjahre, Buch IV, Кар. 13), считая "краеугольным камнем" трагедии "мысль - слабость воли против долга". Полевой уподоблял датского принца героям своего времени, пережившим разгром декабризма, политически пассивным, бессильным перед лицом наступившей реакции и терзающимся своим бессилием; такое толкование отразилось на переводе, обусловило его злободневность и необычайный успех на русской сцене. При всей своей слабости Гамлет у Полевого оставался положительным героем, ибо в России 1830-х годов не было другой общественной силы, способной противостоять деспотизму самодержавия.
Кончая наш далеко не полный этюд, мы просим позволения сообщить вам еще несколько отдельных замечаний.
Один английский лорд (хороший судья в этом деле) называл при нас Дон-Кихота образцом настоящего джентльмена. Действительно, если простота и спокойствие обращения служат отличительным признаком так называемого порядочного человека, Дон-Кихот имеет полное право на это название. Он истинный гидальго, гидальго даже тогда, когда насмешливые служанки герцога намыливают ему все лицо. Простота его манер происходит от отсутствия того, что мы бы решились назвать не самолюбием, а самомнением; Дон-Кихот не занят собою и, уважая себя и других, не думает рисоваться; а Гамлет, при всей своей изящной обстановке, нам кажется, извините за французское выражение: ayant des airs de parvenu {держит себя как выскочка (франц.).}; он тревожен, иногда даже груб, позирует и глумится. Зато ему дана сила своеобразного и меткого выражения, сила, свойственная всякой размышляющей и разрабатывающей себя личности - и потому вовсе недоступная Дон-Кихоту. Глубина и тонкость анализа в Гамлете, его многосторонняя образованность (не должно забывать, что он учился в Виттенбергском университете) развили в нем вкус почти непогрешительный. Он превосходный критик; советы его актерам поразительно верны и умны; чувство изящного почти так же сильно в нем, как чувство долга в Дон-Кихоте.
Дон-Кихот глубоко уважает все существующие установления, религию, монархов и герцогов, и в то же время свободен и признает свободу других. Гамлет бранит королей, придворных - ив сущности притеснителен и нетерпим.
Дон-Кихот едва знает грамоте, Гамлет, вероятно, вел дневник. Дон-Кихот, при всем своем невежестве, имеет определенный образ мыслей о государственных делах, об администрации; Гамлету некогда, да и незачем этим заниматься.
Много восставали против бесконечных побоев, которыми Сервантес обременяет Дон-Кихота. Мы заметили выше, что во второй части романа бедного рыцаря уже почти не бьют; но мы прибавим, что без этих побоев он бы меньше нравился детям, которые с такою жадностию читают его похождения, - да и нам, взрослым, он бы показался не в своем истинном свете, но как-то холодно и надменно, что противоречило бы его характеру. Мы сейчас сказали, что во второй части уже не бьют его; но в самом ее конце, после решительного поражения Дон-Кихота рыцарем светлого месяца, переодетым бакалавром, после его отречения от рыцарства, незадолго до его смерти - стадо свиней топчет его ногами. Нам не однажды довелось слышать укоры Сервантесу - зачем он это написал, как бы повторяя старые, уже брошенные шутки; но и тут Сервантесом руководил инстинкт гения - ив самом этом безобразном приключении лежит глубокий смысл. Попирание свиными ногами встречается всегда в жизни Дон-Кихотов - именно перед ее концом; это последняя дань, которую они должны заплатить грубой случайности, равнодушному и дерзкому непониманию... Это пощечина фарисея... Потом они могут умереть. Они прошли через весь огонь горнила, завоевали себе бессмертие - и оно открывается перед ними.
Гамлет при случае коварен и даже жесток. Вспомните устроенную им погибель двух посланных в Англию от короля придворных, вспомните его речь об убитом им Полонии. Впрочем, мы в этом видим, как мы уже сказали, отражение еще недавно минувших средних веков. С другой стороны, мы в честном, правдивом Дон-Кихоте обязаны подметить склонность к полусознательному, полуневинному обману, к самообольщению - склонность, почти всегда присущую фантазии энтузиаста. Рассказ его о том, что он видел в пещере Монтезиноса, явно им выдуман и не обманул хитрого простака Санчо-Пансу.
Гамлет от малейшей неудачи падает духом и жалуется; а Дон-Кихот, исколоченный галерными преступниками до невозможности пошевельнуться, нимало не сомневается в успехе своего предприятия. Так, говорят, Фурье ежедневно, в течение многих лет, ходил на свидание с англичанином, которого он вызывал в газетах для снабжения ему миллиона франков на приведение в исполнение его планов и который, разумеется, никогда не явился. Это, бесспорно, очень смешно; но вот что нам приходит в голову: древние называли своих богов завистливыми - ив случае нужды считали полезным укрощать их добровольными жертвами (вспомните кольцо, брошенное в море Поликратом); почему и нам не думать, что некоторая доля смешного неминуемо должна примешиваться к поступкам, к самому характеру людей, призванных на великое новое дело, как дань, как успокоительная жертва завистливым богам? А все-таки без этих смешных Дон-Кихотов, без этих чудаков-изобретателей не подвигалось бы вперед человечество - и не над чем было бы размышлять Гамлетам.
Да, повторяем: Дон-Кихоты находят - Гамлеты разрабатывают. Но как же, спросят нас, могут Гамлеты что-нибудь разрабатывать, когда они во всем сомневаются и ничему не верят? На это мы возразим, что, по мудрому распоряжению природы, полных Гамлетов, точно так же как и полных Дон-Кихотов, нет: это только крайние выражения двух направлений, вехи, выставленные поэтами на двух различных путях. К ним стремится жизнь, никогда их не достигая. Не должно забывать, что как принцип анализа доведен в Гамлете до трагизма, так принцип энтузиазма - в Дон-Кихоте до комизма, а в жизни вполне комическое и вполне трагическое встречается редко.
Гамлет много выигрывает в наших глазах от привязанности к нему Горация. Это лицо прелестно и попадается довольно часто в наше время, к чести нашего времени. В Горации мы признаем тип последователя, ученика в лучшем смысле этого слова. С характером стоическим и прямым, с горячим сердцем, с несколько ограниченным умом, ом чувствует свой недостаток и скромен, что редко бывает с ограниченными людьми; он жаждет поучения, наставления и потому благоговеет перед умным Гамлетом и предается ему всей силой своей честной души, не требуя даже взаимности. Он подчиняется ему не как принцу, а как главе. Одна из важнейших заслуг Гамлетов состоит в том, что они образуют и развивают людей, подобных Горацию, людей, которые, приняв от них семена мысли, оплодотворяют их в своем сердце и разносят их потом по всему миру. Слова, которыми Гамлет признает значение Горация, делают честь ему самому. В них выражаются собственные его понятия о высоком достоинстве человека, его благородные стремления, которых никакой скептицизм ослабить не в силах. "Послушай, - говорит он ему,
С той поры, как это сердце
Властителем своих избраний стало
И научилось различать людей,
Оно тебя избрало перед всеми.
Страдая, ты, казалось, не страдал.
Ты брал удары и дары судьбы,
Благодаря за то и за другое.
И ты благословен; рассудок с кровью
В тебе так смешаны, что ты не служить
Для счастья дудкою, не падаешь
По прихоти его различных звуков.
Дай мужа мне, которого бы страсть
Не делала рабом, - и я укрою
Его в души моей святейших недрах,
Как я тебя укрыл"
{Гамлет - перевод Л. Кронеберга. Харьков. 1844, стр. 107.}.
Честный скептик всегда уважает стоика. Когда распадался древний мир ив каждую эпоху, подобную той эпохе, - лучшие люди спасались в стоицизм, как в единственное убежище, где еще могло сохраниться человеческое достоинство. Скептики, если не имели силы умереть - "отправиться в ту страну, откуда ни один еще путник не возвращался", - делались эпикурейцами. Явление понятное, печальное и слишком знакомое нам!
И Гамлет, и Дон-Кихот умирают трогательно; но как различна кончина обоих! Прекрасны последние слова Гамлета. Он смиряется, утихает, приказывает Горацию жить, подает свой предсмертный голос в пользу молодого Фортинбраса, ничем не запятнанного представителя права наследства... по взор Гамлета не обращается вперед... "Остальное... молчание", - говорит умирающий скептик и действительно умолкает навеки. Смерть Дон-Кихота навевает на душу несказанное умиление. В это мгновение все великое значение этого лица становится доступным каждому. Когда бывший его оруженосец, желая его утешить, говорит ему, что они скоро снова отправятся на рыцарские похождения: "Нет, - отвечает умирающий, - все это навсегда прошло, и я прошу у всех прощения; я уже не Дон-Кихот, я снова Алонзо Добрый, как меня некогда называли, - Alonbu ol Bueno".
Это слово удивительно; упоминовение этого прозвища, в первый я последний раз - потрясает читателя. Да, одно это слово имеет еще значение перед лицом смерти. Все пройдет, все исчезнет, высочайший сан, власть, всеобъемлющий гений, все рассыплется прахом...
Все великое земное
Разлетается, как дым...
Но добрые дела не разлетятся дымом; они долговечнее самой сияющей красоты. "Все минется, - сказал апостол, - одна любовь останется".
Нам нечего прибавлять после этих слов. Мы почтем себя счастливыми, если указанием на те два коренные направления человеческого духа, о которых мы говорили перед вами, мы возбудили в вас некоторые мысли, быть может, даже не согласные с нашими, - если мы, хотя приблизительно, исполнили нашу задачу п но утомили вашего благосклонного внимания.
ПРИМЕЧАНИЯ
Гамлет и Дон-Кихот источники текста
Черновой автограф, включающий: "Содержание" - изложение основного замысла статьи, "Отдельные замечания", а также первоначальный набросок, охватывающий примерно четверть статьи. Хранится в отделе рукописей Bibl Nat, Slave 88; описание см.: Mazon, р. 58; фотокопия - ИРЛИ, Р. I, оп. 29, э 192; публикация: Т сб, вып. 2, с. 75-82.
Совр, 1860, э 1, отд. I, с. 239-258.
Т, Соч, 1868-1871, ч. 4, с. 237-260.
Т, Соч, 1874, ч. 4, с. 233-256.
Т, Соч, 1880, ч. I, с. 333-354.
Впервые опубликовано: Совр, I860, э 1, отд. I, с 239-258, с подписью: Ив. Тургенев (ценз. разр. 31 дек. 1859 и 21 янв. 1860).
Перепечатывалось в изданиях Т, Соч, 1868-1871, Т, Соч 1874, Т , Соч, 1880 с незначительными стилистическими изменениями. Например, вместо: "и силу своего принципа - или, говоря точнее, - в силу своею идеала" (Совр) "и силу своего принципа, своего идеала" (Т, Соч, 1868-1871, Т, Соч, 1874, Т, Соч, 1880) или вместо: "всем возможным лишениям" (Т, Соч, 1868-1871, Т, Соч, 1874) - "всевозможным лишениям" (Т, Соч, 1880) и т. п. (Всего обнаружено девять подобных вариантов.)
Автограф полной редакции статьи неизвестен. Сохранились лишь черновые наброски.
В настоящем издании печатается но последнему авторизованному тексту Т, Соч, 1880 с учетом списка опечаток, приложенного к Т, Соч, 1880, с устранением явных опечаток, не заточенных Тургеневым, а также со следующими исправлениями по другим источникам:
"находится" вместо "находятся" (по всем другим печатным источникам).
"при отъезде того за границу" вместо "при отъезде за границу" (по Совр).
"двусмысленные намеки" вместо "двумысленные намеки" (по Совр).
"почти так же сильно" вместо "почти так сильно" (по Совр и Т, Соч, 1868-1871}.
"не однажды" вместо "однажды" (по Совр).
"без этих смешных Дон-Кихотов, без этих чудаков-изобретателей" вместо "без этих смешных чудаков-изобретателей" (по всем другим печатным источникам).
"о которых" вместо "о котором" (по Совр).
Статья "Гамлет и Дон-Кихот" была задумана Тургеневым задолго до ее написания. Суждения о Гамлете содержались уже в его письме к Полине Виардо от 13(25) декабря 1847 г. Решающим моментом в возникновении замысла статьи были, по-видимому, размышления Тургенева над революционными событиями 1848 года, за которыми он внимательно следил в Париже. Намек на это можно видеть в словах статьи, связанных с характеристикой Дон-Кихота: "Мы сами на своем веку, в наших странствованиях, видали людей, умирающих за столь же мало существующую Дульцинею..." и т. д. {См. об этом: Grаnjard Henri. Ivan Tourguenev et les couraiits politiques ot sociaux de son temps. Paris, 1954, p. 255-256.}.
По свидетельству Е. М. Феоктистова, осенью 1850 г., когда он познакомился с Тургеневым, последний много рассказывал своим собеседникам как очевидец о Февральской революции и последовавших за нею событиях (Феоктистов Е. М. Воспоминания. За кулисами политики и литературы. Л., 1929, с. 1). Тогда же писатель делился со слушателями замыслом своей статьи, что видно из письма Феоктистова к нему от 5(17) сентября 1851 г.: "...особенно желал бы я видеть статью по поводу Гамлета и Дон-Кихота, о которой мы так давно рассуждали в Москве" (цит. по кн.: Вопросы изучения русской литературы XI-XX веков. М.; Л.: АН СССР, 1958, с. 164).
Но к работе над статьей Тургенев приступил лишь спустя несколько лет. 3(15) октября 1856 г., сообщая И. И. Панаеву из Куртавнеля о своих литературных работах, предпринятых для "Современника", Тургенев писал: "Кроме того, у меня до Нового года будет готова статья под заглавием: "Гамлет и Дон-Кихот". Если ты найдешь нужным, можешь поместить это в объявлении". Статья в это время еще не была начата, но Тургенев был уверен, что, начав, он сумеет быстро ее закончить. Он писал Панаеву из Парижа 29 октября (10 ноября) 1856- г., что возьмется за статью сразу же по окончании новой редакций "Нахлебника", и 16(28) декабря, что, отложив "Дворянское гнездо", он "принялся за "Гамлета и Д-Кихота"" и закончит и вышлет статью "непременно на днях".
Панаев, заинтересовавшись "Гамлетом и Дон-Кихотом", ждал статью, как он писал Тургеневу 6(18) декабря 1856 г., "с большим нетерпением", чем другие произведения писателя, и письмом от 3(15) января 1857 г. торопил его с окончанием (Т и круг Совр, с. 58, 69-70). Торопил Тургенева и В. П. Боткин, также ожидавший статью "с великим нетерпением" (см.: Боткин и Т, с. 113). Ответ Панаеву от 12(24) января 1857 г., в котором Тургенев сообщал, что из-за болезни он ничего не пришлет ко 2-му номеру "Современника", заставил его друзей усомниться в том, что он действительно начал статью, о чем Панаев и написал ему 24 января (5 февраля) (Т и круг Совр, с. 78).
К работе над статьей Тургенев приступил только 27 февраля (11 марта) 1857 г., на другой день после окончания "Поездки в Полесье", находясь в Дижоне, куда он приехал на неделю 25 февраля (9 марта) вместе с Л. Н. Толстым (см. письмо Тургенева к П. В. Анненкову от 26 февраля (10 марта) 1857 г.). Первоначально был составлен сохранившийся черновой набросок, в котором под заглавиями "Содержание" и "Отдельные замечания" были конспективно изложены основные мысли статьи, записывавшиеся по мере их возникновения, независимо от последующей композиции {Об отношении чернового наброска к окончательному тексту статьи см.: Т сб., вып. 2, с. 71-75.}. В тот же день Тургенев прочел своп записи Толстому, который отметил в дневнике: "Т прочел конспект Г. и Ф. - хороший материал, не бесполезно и умно очень" (Толстой, т. 47, с. 117. "Г. и Ф." - несомненно "Гамлет и Фауст"; ошибка Толстого, видимо, вызвана тем, что в беседе писатели касались и "Фауста" Гете. Характерно, что и Панаев в цитировавшемся выше письме от 6(18) декабря 1856 г. также называл статью "Гамлет и Фауст"). Отзвуком этой беседы и споров Тургенева с Толстым явилось следующее замечание (10) в черновых на бросках: "Можно сказать, что есть примеры более сильного эгоизма, чем Гамлет (замечание Толстого). - Купец, алчущий богатства и т. д. - Но в купце нет этого постоянного обращения к самому себе, постоянной возни с самим собою, в чем заключается отлич призн Гамв" (Т сб, вып. 2, с. 78) {О связи статьи с отношениями Тургенева и Толстого в 1850-е годы см.: Эйхенбаум. Б. М. О прозе. Л., 1969, с. 145-151.}.
Приступив к работе над статьей, Тургенев заверяет Панаева в письме от 6(18) марта, что статья "почти совсем готова", а 26 марта (7 апреля) пишет ему, что кончит "Гамлета и Дон-Кихота" "через три недели". Несмотря на эти заверения, а также новые напоминания и просьбы Панаева в письмах от 16(28) марта и 6(18) апреля (Т и круг Совр, с. 84, 89), статья в 1857 г. так и не была написана, и осенью 1857 г. редакция "Современника" потеряла всякую надежду на ее получение. "Мы убеждены, - писал Панаев Боткину 16(28) октября, - что Ася, Дон-Кихот и Гамлет - все это пуфы" (Т и круг Совр, с. 429).
В январе 1858 г. Тургенев вновь вернулся к статье. Он пишет Панаеву 1(13) января из Рима, что надеется приехать в мае в Россию "вместе с нескончаемым "Гамлетом и ДК"", а Некрасову 18(30) января обещает, что еще до возвращения вышлет ""Гамлета", который уже давным-давно родился и просится на свет божий".
21 мая (2 июня) 1858 г. Тургенев писал из Парижа в Лондон Боткину, прося его "нимало не медля" переслать забытую там черновую тетрадь с планом "Гамлета и Дон-Кихота", необходимым ему для работы. О том, что он принялся за "статью о Гамлете и ДКихоте", он сообщил 10(22) декабря М. Н. Каткову, обещая отдать се в "Русский вестник", если на то согласятся редакторы "Современника". Однако этого согласия Тургенев, видимо, не получил.
Окончена статья была только через год, 28 декабря 1859 г. (9 января 1860 г.), и напечатана в январском номере "Современника" за 1860 г. 10(22) января Тургенев прочел ее на публичном чтении, организованном Обществом для вспомоществования нуждающимся литераторам и ученым (Литературным фондом) в Петербурге в зале Пассажа. На следующий день он сообщал дочери, что чтение "прошло с необычайным успехом. Твоему отцу неистово аплодировали, что заставило его с глупейшим видом бормотать, не помню уж какие, слова благодарности". Е. А. Штакеншнейдер записала в дневнике вечером 10(22) января под свежим впечатлением речи: "... что было, когда вступил на эстраду Тургенев, и описать нельзя. Уста, руки, ноги гремели во славу его Такой же взрыв рукоплесканий, как при встрече, и проводил его" (Штакеншнейдер Е. А. Дневник и записки (1854-1886). М.; Л., 1934, с. 246). А. Д. Галахов вспоминал впоследствии о выступлении Тургенева: "Надобно было присутствовать, чтобы понять впечатление, произведенное его выходом. Он долго не мог начать чтение, встреченный шумными, громкими рукоплесканиями, и даже несколько смутился от такого приема, доказавшего, что он был в то время каш излюбленный беллетрист" (Галахов А. Д. Сороковые годы. - ИВ, 1892, т. XLVII, э 1, с. 141). 25 января (6 февраля) 1860 г. Тургенев прочел свою речь вторично на чтениях, организованных Литературным фондом в Москве.
Впоследствии статья была переведена на французский язык. Рукопись перевода сохранилась в парижском архиве писателя, находящемся в настоящее время в Национальной библиотеке в Париже.
Впечатления от революции 1848 года были лишь исходным моментом с возникновении замысла статьи. Писалась статья в период подготовки в России общественных реформ, а завершена была в годы революционной ситуации. Одним из наиболее актуальных вопросов в это время был вопрос о типе общественных деятелей, способных осуществить необходимые преобразования в стране, на что прямо указывали революционные демократы {См.: Огарев И. П. Избранные социально-политические и философские произведения. [М.]: Госполитиздат, 1952. Т. I, с. 422-423; Добролюбов, т. II, с. 211.}. Тургенев также считал, что нужны "сознательно-героические натуры", и эта мысль была им положена в основу романа "Накануне" (см. письмо И. С. Аксакову от 13(25) ноября 1859 г.). В статье "Гамлет и Дон-Кихот" он также противопоставлял людей дела и людей рефлексии, утверждая насущную необходимость первых - энергичных, бесстрашных, беззаветно преданных идее и связанных с народом - и осуждая вторых с их эгоизмом, скепсисом, бездеятельностью. Эти идеи были осложнены литературными реминисценциями, облечены в образы Дон-Кихота и Гамлета. Но хотя в своей статье Тургенев опирался на содержание, а иногда и на текст соответствующих произведений Шекспира и Сервантеса, он допускал и значительные отступления от них, когда этого требовало логическое развитие его интерпретации этих литературных типов {Большая часть этих отступлений указана в кн.: Львов А. Гамлет и Дон-Кихот и мнение о них И. С. Тургенева. СПб., 1862.}. Гамлет и Дон-Кихот рассматривались вне эпохи их создания, как извечно существующие типы, "две коренные, противоположные особенности человеческой природы" {Представлению Тургенева о двойственности человеческой природы посвящена книга: Kagan-Кans Eva. Hamlet and Don Quihote: Turgenev's Ambivalent Vision. The Hague; Paris: Mouton, 1975.}. Для правильного понимания смысла, вкладываемого Тургеневым в образы Гамлета и Дон-Кихота, важнее уяснить отношение статьи не к произведениям Шекспира и Сервантеса, но к традиции истолкования этих образов, с которой писатель был хорошо знаком.
Большое значение для Тургенева, по-видимому, имела европейская традиция гамлетизма, когда образ датского принца, его страдания, соответственно осмысленные, проецировались на духовную жизнь некоего поколения, общественной группировки, а иногда даже целой нации, переживавшей кризисное состояние своей истории. Концепция гамлетизма закономерно возникла в политически раздробленной, феодально отсталой Германии, мыслители которой ощущали жалкое существование своей страны и невозможность каких-либо преобразований, ибо. не было реальной силы, способной совершить переворот. Немецкие интерпретаторы Гамлета в первой половине XIX в. придавали образу злободневное политическом истолкование, рассматривая его как своего рода пророческий символ немецкого народа, неспособного к решительной борьбе за спое освобождение. Еще Людвиг Берне считал Гамлета копией немцев ("Hamlet. von Shakespeare", 1829). В дальнейшем эту мысль подхватил Ф. Фрейлиграт, пустивший в оборот выражение: "Гамлет - это Германия" ("Hamlet", 1844).
У Берне уже наметилось истолкование Гамлета как эгоиста. "Как фихтеанец, - писал критик о датском принце, - он только и думает о том, что я есть я, и только и делает, что сует везде свое Я. Он живет словами, и, как историограф своей собственной жизни, он постоянно ходит с записною книжкою в кармане" (Borne Ludwig. Gesammelte Schriften 3. Ausg. Stuttgart, 1840. Tl. I, S. 385).
Еще более определенно об эгоизме Гамлета и подобных ому современных общественных деятелей писал Гернииус: "...непомерный эгоизм, обычный плод исключительно духовной жизни, заставляет их все относить к самим себе, как будто каждый из них в отдельности был представителем целого мира, и со всем том этот эгоизм не дает им удовлетворить никакому требованию. А когда они начинают сами сознавать такую свою слабость, они обращают свое презрение против самих себя, и Гамлет осмеивает самого себя за то, что такие людишки, как он, осуждены ползти себе между небом и землею" (Gervinus G. G. Shakespeare. Leipzig, 1849. Bd. III, S. 289).
В России гамлетизм как форма общественного сознания возит; в мрачную эпоху николаевского царствования, отражая трагическое противоречие между духовными запросами и стремлениями передовой части общества и ее политическим бесправием {Подробнее об этом см.: Левин Ю.Д. Русский гамлетизм. - В кн.: От романтизма к реализму. Л.: Наука, 1978, с.189-236.}. Одним из первых здесь отметил актуальное значение "Гамлета" Н. А. Полевой, который перевел трагедию в 1836 г. В своей речи, предварявшей читку перевода актерам Московского театра, он связывал ее с современностью, говорил, что "Гамлет по своему миросозерцанию человек нашего времени"; "мы плачем вместе с Гамлетом и плачем о самих себе" (Театральная газета, 1877, э 81, 5 сент., с. 255; э 84, 8 сент., с. 266). Опираясь на суждение Гете о слабости Гамлета (ср. Wilhelm Meisters Lehrjahre, Buch IV, Кар. 13), считая "краеугольным камнем" трагедии "мысль - слабость воли против долга". Полевой уподоблял датского принца героям своего времени, пережившим разгром декабризма, политически пассивным, бессильным перед лицом наступившей реакции и терзающимся своим бессилием; такое толкование отразилось на переводе, обусловило его злободневность и необычайный успех на русской сцене. При всей своей слабости Гамлет у Полевого оставался положительным героем, ибо в России 1830-х годов не было другой общественной силы, способной противостоять деспотизму самодержавия.