Страница:
- Вы это о ком говорите? - спросил Фустов.
- Да, разумеется, о почтеннейшей Сусанне Ивановне! Виктор развалился еще покойнее, округленно поднял руку
над головой, посмотрел себе на ладонь и глухо фыркнул.
Я взглянул на Фустова. Он только плечом пожал, как бы
желая дать мне понять, что с такого оболтуса и спрашивать
нечего. XI
Виктор принялся говорить, глядя в потолок, не спеша и в нос, о театре, о двух ему знакомых актерах, о какой-то Серафиме Серафимовне, которая его "надула", о новом профессоре Р., которого обозвал скотиной,- потому, представьте, что урод выдумал? Каждую лекцию с переклички начинает, а еще либералом считается! В кутузку я бы всех ваших либералов запрятал!- и, обратившись наконец всем лицом и телом к Фустову, промолвил полужалобным, полунасмешливым голосом:
- Что я вас хотел попросить, Александр Давыдыч... Нельзя ли как-нибудь старца моего вразумить... Вы вот дуэты с ним разыгрываете... Дает мне пять синеньких в месяц... Это что же такое?! На табак не хватает. Еще толкует: не делай долгов! Я бы его на мое место посадил и посмотрел бы! Я ведь никаких пенсий не получаю;
не то что иные (Виктор произнес это последнее слово с особенным ударением). А деньжищев у него много, я знаю. Со мной Лазаря петь нечего, меня не проведешь. Шалишь! Руки-то себе нагрел тоже... ловко!
Фустов искоса глянул на Виктора.
- Пожалуй,- начал он,- я скажу вашему батюшке. А то, если хотите, я могу... пока... небольшую сумму...
1 Младший (лат.).
- Нет, что ж? Уж лучше старика умаслить... Впрочем,- прибавил Виктор, почесав себе нос всею пятерней,- дайте, коли можете, рублей двадцать пять... Сколько бишь я вам должен?
- Вы у меня восемьдесят пять рублей заняли.
- Да... Ну это, стало, выйдет... всего сто десять рублей. Я вам отдам все разом.
Фустов вышел в другую комнату, вынес двадцатипятирублевую бумажку и молча подал ее Виктору. Тот взял ее, зевнул во все горло, не закрывая рта, промычал: "Спасибо!"-и, поеживаясь и потягиваясь, приподнялся с дивана.
- Фу! однако... что-то скучно,- пробормотал он,- пойти разве в Италию.
Он направился к двери.
Фустов посмотрел ему вслед. Казалось, он боролся сам с собой.
- О какой вы это пенсии сейчас упомянули, Виктор Ива-ныч?- спросил он наконец.
Виктор остановился на пороге и надел фуражку.
- А вы не знаете? Сусанны Ивановны пенсии... Она ее получает. Прелюбопытный, доложу вам, анекдот! Я когда-нибудь вам расскажу. Дела, батюшка, дела! А вы старца-то, старца не забудьте, пожалуйста. Кожа у него, конечно, толстая, немецкая, да еще с русской выделкой, а все пронять можно. Только чтоб Элеонорки, мачехи моей, при этом не было! Папашка ее боится, она все своим прочит. Ну, да вы сами дипломат! Прощайте!
- Экая, однако, дрянь этот мальчишка! - воскликнул Фустов, как только захлопнулась дверь,
Лицо у него горело как в огне, и он от меня отворачивался. Я не стал его расспрашивать и вскоре удалился. XII
Весь тот день я провел в размышлениях о Фустове, о Сусанне, об ее родственниках; мне смутно чудилось нечто похожее на семейную драму. Сколько я мог судить, мой приятель был неравнодушен к Сусанне. Но она? Любила ли она его? Отчего она казалась такою несчастною? И вообще что она была за существо? Эти вопросы беспрестанно приходили мне на ум. Темное, но сильное чувство говорило мне, что за разрешением их не следовало обращаться к Фустову. Кончилось тем, что я на следующий день отправился один в дом к г. Ратчу.
Мне стало вдруг очень совестно и неловко, как только я очутился в маленькой темной передней. "Она и не покажется, пожалуй,-- мелькнуло у меня в голове,- придется сидеть с гнусным ветераном и с его кухаркой-женой... Да и наконец, если даже она появится, что же из этого? Она и разговаривать не станет... Уж больно неласково обошлась она со мной намедни. Зачем же я
пришел?" Пока я все это соображал, казачок побежал доложить обо мне, и в соседней комнате, после двух или трех недоумевающих: "Кто такое? Кто, ты говоришь?"-послышалось тяжелое шарканье туфель, дверь слегка растворилась, и в щели между обеими половинками выставилось лицо Ивана Демьяныча, лицо взъерошенное и угрюмое. Оно уставилось на меня и не тотчас изменило свое выражение... Видно, г. Ратч не сразу узнал меня, но вдруг щеки его округлились, глаза сузились и из раскрывшегося рта, вместе с хохотом, вырвалось восклицание:
- А, батюшка, почтеннейший! Это вы? Милости просим! Я последовал за ним тем неохотнее, что, мне казалось, этот приветливый, веселый г. Ратч внутренне посылает меня к черту. Однако делать было нечего. Он привел меня в гостиную, и что же! в гостиной сидела Сусанна перед столом за приходо-расходной книгой. Она глянула на меня своими сумрачными глазами и чуть-чуть прикусила ногти пальцев на левой руке... такая у ней была привычка, я заметил, привычка, свойственная нервическим людям. Кроме ее, в комнате никого не было.
- Вот, сударь,- начал г. Ратч и ударил себя по ляжке,- в каких занятиях вы нас с Сусанной Ивановной застали: счетами занимаемся. Супруга моя в "арихметике" не сильна, а я, признаться, глаза свои берегу. Без очков не могу читать, что прикажете делать? Пускай же молодежь потрудится, ха-ха! Порядок требует. Впрочем, дело не к спеху... Спешить, смешить, блох ловить, ха-ха!
Сусанна закрыла книгу и хотела удалиться.
- Постой, однако, постой,- заговорил г. Ратч.- Что за беда, что не в туалете... (На Сусанне было очень старенькое, почти детское платьице с короткими рукавчиками.) Дорогой гость не взыщет, а мне бы только позапрошлую неделю очистить... Вы позволите? - обратился он ко мне.- Мы ведь с вами не на церемониалах!
- Сделайте одолжение, не стесняйтесь,-воскликнул я.
- То-то, мой батюшка почтеннейший; вам самим известно:
покойный государь Алексей Михайлович Романов говаривал:
"Делу время, а потехе минуту!" А мы самому делу одну минуту посвятим... ха-ха! Какие же это тринадцать рублей тридцать копеек? - прибавил он вполголоса, повернувшись ко мне спиной.
- Виктор взял у Элеоноры Карповны; он сказал, что вы ему разрешили,-отвечала также вполголоса Сусанна.
- Сказал... сказал... разрешил...- проворчал Иван Демья-ныч.- Кажется, я тут сам налицо. Спросить бы могли. А те семнадцать рублей кому пошли?
- Мебельщику.
- Да... мебельщику. Это за что же?
- По счету.
- По счету. Покажь-ка! - Он вырвал у Сусанны книгу и, насадив на нос круглые очки в серебряной оправе, стал водить
пальцем по строкам.-Мебельщику... мебельщику... Вам бы лишь бы деньги из дому вон! Вы рады!.. Wie die Croaten!' По счету! А впрочем,- прибавил он громко и снова поворотился ко мне лицом и очки с носу сдернул,- что же это я, в самом деле! Этими дрязгами можно и после заняться. Сусанна Ивановна, извольте-ка оттащить на место эту бухгалтерию, да пожалуйте к нам обратно и восхитите слух сего любезного посетителя вашим мусикийским орудием, сиречь фортепианною игрой... А? Сусанна отвернула голову.
- Я бы очень был счастлив,- поспешно промолвил я,- очень было бы мне приятно послушать игру Сусанны Ивановны. Но я ни за что в свете не желал бы беспокоить...
- Какое беспокойство, что вы! Ну-с, Сусанна Ивановна, eins, zwei, drei!2
Сусанна ничего не отвечала и вышла вон. XIII
Я не ожидал, что она вернется; но она скоро появилась снова:
даже платья не переменила и, присев в угол, раза два внимательно посмотрела на меня. Почувствовала ли она в моем обращении с нею то невольное, мне самому неизъяснимое уважение, которое, больше чем любопытство, больше даже чем участие, она во мне возбуждала, находилась ли она в тот день в смягченном расположении духа, только она вдруг подошла к фортепиано и, нерешительно положив руку на клавиши и склонив немного голову через плечо назад ко мне, спросила меня, что я хочу, чтоб она сыграла? Я не успел еще ответить, как она уже села, достала ноты, торопливо их развернула и начала играть. Я с детства любил музыку, но в то время я еще плохо понимал ее, мало был знаком с произведениями великих мастеров, и если бы г. Ратч не проворчал с некоторым неудовольствием: "Aha! wieder dieser Beethoven!" 3, я бы не догадался, что именно выбрала Сусанна. Это была, как я потом узнал, знаменитая Ф-мольная соната, opus 57. Игра Сусанны меня поразила несказанно: я не ожидал такой силы, такого огня, такого смелого размаха. С самых первых тактов стремительно-страстного allegro, начала сонаты, я почувствовал то оцепенение, тот холод и сладкий ужас восторга, которые мгновенно охватывают душу, когда в нее неожиданным налетом вторгается красота. Я не пошевельнулся ни одним членом до самого конца;
я все хотел и не смел вздохнуть. Мне пришлось сидеть сзади Сусанны, ее лица я не мог видеть; я видел только, как ее темные длинные волосы изредка прыгали и бились по плечам, как порывисто
1 Как кроаты! (нем.)
2 Раз, два три! (нем.)
8 Ax! опять этот Бетховен! (нем.)
покачивался ее стан и как ее тонкие руки и обнаженные локти двигались быстро и несколько угловато. Последние отзвучия замерли. Я вздохнул наконец. Сусанна продолжала сидеть перед фортепиано.
- Ja, ja,- заметил г. Ратч, который, впрочем, тоже слушал внимательно,romantische Musik!' Это нынче в моде. Только зачем нечисто играть! Э? Пальчиком по двум нотам разом -зачем? Э? То-то; нам все поскорей хочется, поскорей. Этак горячей выходит. Э? Блины горячие! - задребезжал он, как разносчик.
Сусанна слегка обратилась к г. Ратчу; я увидел лицо ее в профиль. Тонкая бровь высоко поднялась над опущенной ве-кой, неровный румянец разлился по щеке, маленькое ухо рдело под закинутым локоном.
- Я всех лучших виртуозов самолично слышал,- продолжал г. Ратч, внезапно нахмурившись,- и все они перед покойным Фильдом-тьфу! Нуль! зеро!! Das war ein Keri! Und ein so reines Spiel!2 И композиции его - самые прекрасные! А все эти новые "тлу-ту-ту" да "тра-та-та", это, я полагаю, больше для школяров писано. Da braucht man keine Delicatesse!3 Хлопай по клавишам как попало... Не беда! Что-нибудь выйдет! Janitscha-ren-Musik!1 Пхе! (Иван Демьяныч утер себе лоб платком.) Впрочем, я это говорю не на ваш счет, Сусанна Ивановна; вы играли хорошо и моими замечаниями не должны обижаться.
- У всякого свой вкус,- тихим голосом заговорила Сусанна, и губы ее задрожали,- а ваши замечанья, Иван Демьяныч, вы знаете, меня обидеть не могут.
- О, конечно! Только вы не полагайте,- обратился ко мне Ратч,- не извольте полагать, милостивый государь, что сие происходит от излишней нашей доброты и якобы кротости душевной;
а просто мы с Сусанной Ивановной воображаем себя столь высоко вознесенными, что у-у! Шапка назад валится, как говорится по-русски, и уже никакая критика до нас досягать не может. Самолюбие, милостивый государь, самолюбие! Оно нас доехало, да, да!
Не без изумления слушал я Ратча. Желчь, желчь ядовитая так и закипала в каждом его слове... И давно же она накопилась! Она душила его. Он попытался закончить свою тираду обычным смехом,- и судорожно, хрипло закашлял. Сусанна словечка не проронила в ответ ему, только головой встряхнула, и лицо приподняла, да, взявшись обеими руками за локти, прямо уставилась на него. В глубине ее неподвижных расширенных глаз глухим, незагасимым огнем тлела стародавняя ненависть. Жутко мне стало.
- Вы принадлежите к двум различным музыкальным поко
1 Да, да, романтическая музыка! (нем.) Вот это был молодчина! И такая чистая ягра\-(шм.) Тут не нужно особых тонкостей! (нем.) Янычарская музыка! (нем.)
леньям,- начал я с насильственною развязностью, самою этою развязностью желая дать понять, что я ничего не замечаю,- а потому не удивительно, что вы не сходитесь в своих мнениях... Но, Иван Демьяныч, вы мне позволите стать на сторону... более молодого поколения. Я профан, конечно; но признаюсь вам, ничего в музыке еще не произвело на меня такого впечатления, как та... как то, что Сусанна Ивановна нам сейчас сыграла. Ратч вдруг накинулся на меня.
- И почему вы полагаете,- закричал он, весь еще багровый от кашля,- что мы желаем завербовать вас в наш лагерь? (Он выговорил Lager по-немецки.) Нисколько нам это не нужно, бардзо дзенкуем!' Вольному воля, спасенному спасение! А что касательно двух поколений, то это точно: нам, старикам, с вами, молодыми, жить трудно, очень трудно! Наши понятия ни в чем не согласны: ни в художестве, ни в жизни, ни даже в морали. Не правда ли, Сусанна Ивановна?
Сусанна усмехнулась презрительною усмешкой.
- Особенно насчет, как вы говорите, морали наши понятия не сходятся и не могут сходиться,- ответила она, и что-то грозное пробежало у ней над бровями, а губы по-прежнему слабо трепетали.
- Конечно, конечно!-подхватил Ратч.- Я не филозОф! Я не умею стать... этак, высоко! Я человек простой, раб предрассудков, да!
Сусанна опять усмехнулась.
- Мне кажется, Иван Демьяныч, и вы иногда умели ставить себя выше того, что называют предрассудками.
- Wie so? To есть как же это? Я вас не понимаю.
- Не понимаете? Вы так забывчивы! Г-н Ратч словно потерялся.
- Я... я... - повторил он.- Я...
- Да, вы, господин Ратч. Последовало небольшое молчание.
- Однако позвольте, позвольте,-начал было г. Ратч,- как вы можете так дерзко...
Сусанна внезапно вытянулась во весь рост и, не выпуская из рук локтей своих, стискивая их, перебирая по ним пальцами, остановилась перед Ратчем. Казалось, она вызывала его на борьбу, она наступала на него. Лицо ее преобразилось: оно стало вдруг, в мгновение ока, и необычайно красиво и страшно; каким-то веселым и холодным блеском - блеском стали - заблестели ее тусклые глаза; недавно еще трепетавшие губы сжались в одну прямую, неумолимо-строгую черту. Сусанна вызывала Ратча, но тот, как говорится, воззрился в нее и вдруг умолк и опустился, как мешок, и голову втянул в плечи, и даже ноги подобрал. Ветеран двенадцатого года струхнул; в этом нельзя было сомневаться.
1 Премного благодарны! (польск.)
Сусанна медленно перевела глаза свои с него на меня, как бы призывая меня в свидетели своей победы и унижения врага, и, в последний раз усмехнувшись, вышла вон из комнаты.
Ветеран остался несколько времени неподвижен на своем кресле; наконец, точно вспомнив забытую роль, он встрепенулся, встал и, ударив меня по плечу, захохотал своим зычным хохотом:
- Вот, подите вы, ха-ха-ха! кажется, не первый десяток живем мы с этою барышней, а никогда она не может понять, когда я шутку шучу и когда говорю в суриозе! Да и вы, почтеннейший, кажется, недоумеваете... Ха-ха-ха! Значит, вы еще старика Ратча не знаете!
"Нет... Я теперь тебя знаю",- думал я не без некоторого страха и омерзения.
- Не знаете старика, не знаете! - твердил он, провожая меня до передней и поглаживая себя по животу.- Я человек тяжелый, битый, ха-ха! Но я добрый, ей-богу!
Я опрометью бросился с крыльца на улицу. Мне хотелось поскорее уйти от этого доброго человека. XIY
"Что они друг друга ненавидят, это ясно,- думал я, возвращаясь к себе домой,- несомненно также и то, что он человек скверный, а она хорошая девушка. Но что такое произошло между ними? Какая причина этого постоянного раздражения? Какой смысл этих намеков? И как это неожиданно вспыхнуло! Под каким пустым предлогом!"
На следующий день мы с Фустовым собрались идти в театр смотреть Щепкина в "Горе от ума". Комедию Грибоедова только что разрешили тогда, предварительно обезобразив ее цензурными урезками. Мы много хлопали Фамусову, Скалозубу. Не помню, какой актер исполнял роль Чацкого, но очень хорошо помню,, что он был невыразимо дурен; сперва появился в венгерке и в сапогах с кисточками, а потом во фраке модного в то время цвета "flamme d'e punch" \ и фрак этот на нем сидел, как на нашем старом дворецком. Помню также, что бал в третьем акте привел нас в восхищение. Хотя, вероятно, никто и никогда в действительности не выделывал таких па, но это уже было так принято - да, кажется, исполняется таким образом и до сих пор. Один из гостей чрезвычайно высоко прыгал, причем парик его развевался во все стороны, и публика заливалась смехом. Выходя из театра, мы в коридоре столкнулись с Виктором.
- Вы были в театре! - воскликнул он, взмахнув руками. - Как же это я вас не видал? Я очень рад, что встретил вас. Вы непременно должны со мной поужинать. Пойдемте; я угощаю!
1 Пуншевого пламени (франц.),
Молодой Ратч казался в состоянии взволнованном, почти восторженном. Глазенки его бегали, он ухмылялся, красные пятна выступали на лице.
- На какой это радости? - спросил Фустов.
- На какой? А вот не угодно ли полюбопытствовать? Виктор отвел нас немного в сторону и, вытащив из кармана
панталон целую пачку тогдашних красных и синих ассигнаций,
потряс ими в воздухе. Фустов удивился.
- Ваш батюшка расщедрился? Виктор захохотал.
- Нашли щедрого! Как же, держи карман!.. Сегодня утром, понадеявшись на ваше ходатайство, я попросил у него денег. Что же, вы думаете, мне отвечал жидомор? "Я, говорит, твои долги, изволь, заплачу. До двадцати пяти рублей включительно!" Слышите: включительно! Нет, милостивый государь, это на мое сиротство бог послал. Случай такой вышел.
- Ограбили кого-нибудь? - небрежно промолвил Фустов. Виктор нахмурился.
- Ух, так вот и ограбил! Выиграл-с, выиграл у офицера, у гвардейца! Вчера только из Петербурга прикатил. И какое стечение обстоятельств! Стоит рассказать... да тут неловко. Пойдемте к Яру: два шага всего. Сказано, я угощаю!
Нам, быть может, следовало отказаться, но мы пошли без возражений. XV
У Яра нас провели в особую комнату, подали ужин, принесли шампанского. Виктор рассказал нам со всеми подробностями, как он в одном приятном доме встретил этого офицера-гвардейца, очень милого малого и хорошей фамилии, только без царя в голове; как они познакомились, как он, офицер то есть, вздумал для шутки предложить ему, Виктору, играть в дурачки старыми картами, почти что на орехи и с тем условием, чтоб офицеру играть на счастие Вильгельмины, а Виктору на свое собственное счастие;
как потом пошло дело на пари.
- А у меня-то, у меня-то,- воскликнул Виктор, и вскочил, и в ладоши захлопал,- всего шесть рублей в кармане. Представьте! И сначала я совсем профершпилился... Каково положение?! Только тут, уж я не знаю чьими молитвами,, фортуна улыбнулась. Тот горячиться стал, все карты показывает... Глядь! семьсот пятьдесят рублей и пробухал! Стал еще просить поиграть, ну, да я малый не промах, думаю: нет, этакою благодатью злоупотреблять не надо; шапку сгреб и марш! Вот теперь и старику незачем кланяться, и товарищей угостить можно... Эй! человек! Еще бутылку! Господа, чокнемтесь!
Мы чокнулись с Виктором и продолжали пить и смеяться, хотя рассказ его нам вовсе не понравился, да и самое его общество нам удовольствия доставляло мало. Он принялся любезничать, балагурить, расходился, одним словом, и сделался еще противнее. Виктор заметил наконец, какое он производил на нас впечатление, и насупился; речи его стали отрывистей, взгляды мрачнее. Он начал зевать, объявил, что спать хочет, и, обругав со свойственною ему грубостью трактирного слугу за худо прочищенный чубук, внезапно, с выраженьем вызова на искривленном лице, обратился к Фустову:
- Послушайте-ка, Александр Давыдыч,- промолвил он,- скажите, пожалуйста, за что вы меня презираете?
- Как так? - не сразу нашелся ответить мой приятель.
- Да так же... Я очень хорошо чувствую и знаю, что вы меня презираете, и этот господин (он указал на меня пальцем) тоже, туда же! И хоть бы вы сами очень уже высокою нравственностью отличались, а то такой же грешник, как мы все. Еще хуже. В тихом омуте... пословицу знаете?
Фустов покраснел.
- Что вы хотите этим сказать? - спросил он.
- А то, что я еще не ослеп и отлично вижу все, что у меня перед носом делается: шуры-то-муры ваши с сестрицей моей я вижу... И ничего я против этого не имею, потому: во-первых, не в моих правилах, а во-вторых, моя сестрица, Сусанна Ивановна, сама через все тяжкие прошла... Только меня-то за что же презирать?
- Вы сами не понимаете, что вы такое лепечете! Вы пьяны,- проговорил Фустов, доставая пальто со стены.- Обыграл, наверное, какого-то дурака и врет теперь черт знает что!
Виктор продолжал лежать на диване и только заболтал ногами, перевешенными через ручку.
- Обыграл! Зачем же вы вино пили? Оно ведь на выигрышные деньги куплено. А врать мне нечего. Не я виноват, что Сусанна Ивановна в своей прошедшей жизни...
- Молчите! - закричал на него Фустов.- Молчите... или...
- Или что?
- Вы узнаете что. Петр, пойдем.
- Ага! - продолжал Виктор,- великодушный рыцарь наш в бегство обращается. Видно, не хочется правду-то узнать! Видно, колется она, правда-то!
- Да пойдем же, Петр,- повторил Фустов, окончательно потерявший обычное свое хладнокровие и самообладание.- Оставим этого дрянного мальчишку!
- Этот мальчишка не боится вас, слышите,- закричал нам вслед Виктор,презирает вас этот мальчишка, пре-зи-рает! Слышите!
Фустов так проворно шел по улице, что я с трудом поспевал за ним. Вдруг он остановился и круто повернул назад.
- Куда ты? - спросил я.
- Да надо узнать, что этот глупец... Он, пожалуй, спьяна, бог знает что... Только ты не иди за мной... мы завтра увидимся. Прощай!
И, торопливо пожав мою руку, Фустов направился к гостинице Я р.
На другой день мне не удалось увидеть Фустова, а наследующий за тем день я, зайдя к нему на квартиру, узнал, что он выехал к своему дяде в подмосковную. Я полюбопытствовал, не оставил ли он записки на мое имя, но никакой записки не оказалось. Тогда я спросил лакея, не знает ли он, сколько времени Александр Давыдыч останется в деревне. "Недели с две, а то побольше, так полагать надо",-отвечал лакей. Я на всякий случай взял точный адрес Фустова и в раздумье побрел домой. Эта неожиданная отлучка из Москвы, зимой, окончательно повергла меня в недоумение. Моя добрая тетушка заметила мне за обедом, что я все ожидаю чего-то и гляжу на пирог с капустой, как будто в первый раз отроду его вижу. "Pierre, vous n'etes pas amoureux?" ' воскликнула она наконец, предварительно удалив своих компаньонок. Но я успокоил ее: нет, я не был влюблен. XVI
Прошло дня три. Меня подмывало пойти к Ратчам; мне сдавалось, что в их доме я должен был найти разгадку всего, что меня занимало, что я понять не мог... Но мне пришлось бы опять встретиться с ветераном... Эта мысль меня удерживала. Вот в один ненастный вечер - на дворе злилась и выла февральская вьюга, сухой снег по временам стучал в окна, как брошенный сильною рукою крупный песок,- я сидел в моей комнатке и пытался читать книгу. Мой слуга вошел и не без некоторой таинственности доложил, что какая-то дама желает меня видеть. Я удивился... дамы меня не посещали, особенно в такую позднюю пору; однако велел просить. Дверь отворилась, и быстрыми шагами вошла женщина, вся закутанная в легкий летний плащ и желтую шаль. Порывистым движением сбросила она с себя эту шаль и этот плащ, занесенный снегом, и я увидел пред собой Сусанну. Я до того изумился, что слова не промолвил, а она приблизилась к окну и, прислонившись к стене плечом, осталась неподвижною;
только грудь судорожно поднималась и глаза блуждали, и с легким оханьем вырывалось дыхание из помертвелых губ. Я понял, что не простая беда привела ее ко мне; я понял, несмотря на свое легкомыслие и молодость, что в этот миг предо мной завершалась судьба целой жизни - горькая и тяжелая судьба.
- Сусанна Ивановна,- начал я,- каким образом...
1 Пьер, вы не влюблены? (франц.)
Она внезапно схватила мою руку своими застывшими пальцами, но голос изменил ей. Она вздохнула прерывисто и потупилась. Тяжелые космы черных волос упали ей на лицо... Снежная пыль еще не сошла с них.
- Пожалуйста, успокойтесь, сядьте,- заговорил я опять,- вот тут, на диване. Что такое случилось? Сядьте, прошу вас.
- Нет,- промолвила она чуть слышно и опустилась на подоконник.-Мне здесь хорошо... Оставьте... Вы не могли ожидать... но если б вы знали... если б я могла... если б...
Она хотела переломить себя, но с потрясающею силой хлынули из глаз ее слезы - и рыдания, поспешные, жадные рыдания огласили комнату. Сердце во мне перевернулось... Я потерялся. Я видел Сусанну всего два раза; я догадывался, что нелегко ей было жить на свете, но я считал ее за девушку гордую, с твердым характером, и вдруг эти неудержимые, отчаянные слезы... Господи! Да так плачут только перед смертью!
Я стоял сам, как к смерти приговоренный.
- Извините меня,- промолвила она наконец несколько раз, почти со злобой, утирая один глаз за другим.-Это сейчас пройдет. Я к вам пришла...Она еще всхлипывала, но уже без слез.- Я пришла... Вы ведь знаете, Александр Давыдыч уехал?
Одним этим вопросом Сусанна во всем призналась и при этом так на меня взглянула, точно желала сказать: "Ведь ты поймешь, ты пощадишь, не правда ли?" Несчастная! Стало быть, ей уже не оставалось другого исхода!
Я не знал, что ей ответить...
- Он уехал, он уехал... он поверил!-говорила между тем Сусанна.-Он не захотел даже спросить меня; он подумал, что я не скажу ему всей правды; он мог это подумать обо мне! Как будто я когда-нибудь его обманывала!
Она закусила нижнюю губу и, слегка нагнувшись, начала царапать ногтем ледяные узоры, наросшие на стекле. Я поспешно вышел в другую комнату и, услав моего слугу, немедленно вернулся и зажег другую свечку. Я хорошенько не знал, зачем я все это делал... очень уж я был смущен.
Сусанна по-прежнему сидела на подоконнике, и я тут только заметил, как легко она была одета: серое платьице с белыми пуговицами и широкий кожаный пояс, вот и все. Я приблизился к ней, но она не обратила на меня внимания.
- Он поверил... он поверил,- шептала она, тихонько покачиваясь из стороны в сторону.-Он не поколебался, он нанес этот последний... последний удар! -Она вдруг повернулась ко мне.- Вы знаете его адрес?
- Да, Сусанна Ивановна... я узнал от его людей... у него в доме. Он мне сам ничего не сказал о своем намерении, я его два дня не видал, пошел осведомиться, а он уже уехал из Москвы.
- Да, разумеется, о почтеннейшей Сусанне Ивановне! Виктор развалился еще покойнее, округленно поднял руку
над головой, посмотрел себе на ладонь и глухо фыркнул.
Я взглянул на Фустова. Он только плечом пожал, как бы
желая дать мне понять, что с такого оболтуса и спрашивать
нечего. XI
Виктор принялся говорить, глядя в потолок, не спеша и в нос, о театре, о двух ему знакомых актерах, о какой-то Серафиме Серафимовне, которая его "надула", о новом профессоре Р., которого обозвал скотиной,- потому, представьте, что урод выдумал? Каждую лекцию с переклички начинает, а еще либералом считается! В кутузку я бы всех ваших либералов запрятал!- и, обратившись наконец всем лицом и телом к Фустову, промолвил полужалобным, полунасмешливым голосом:
- Что я вас хотел попросить, Александр Давыдыч... Нельзя ли как-нибудь старца моего вразумить... Вы вот дуэты с ним разыгрываете... Дает мне пять синеньких в месяц... Это что же такое?! На табак не хватает. Еще толкует: не делай долгов! Я бы его на мое место посадил и посмотрел бы! Я ведь никаких пенсий не получаю;
не то что иные (Виктор произнес это последнее слово с особенным ударением). А деньжищев у него много, я знаю. Со мной Лазаря петь нечего, меня не проведешь. Шалишь! Руки-то себе нагрел тоже... ловко!
Фустов искоса глянул на Виктора.
- Пожалуй,- начал он,- я скажу вашему батюшке. А то, если хотите, я могу... пока... небольшую сумму...
1 Младший (лат.).
- Нет, что ж? Уж лучше старика умаслить... Впрочем,- прибавил Виктор, почесав себе нос всею пятерней,- дайте, коли можете, рублей двадцать пять... Сколько бишь я вам должен?
- Вы у меня восемьдесят пять рублей заняли.
- Да... Ну это, стало, выйдет... всего сто десять рублей. Я вам отдам все разом.
Фустов вышел в другую комнату, вынес двадцатипятирублевую бумажку и молча подал ее Виктору. Тот взял ее, зевнул во все горло, не закрывая рта, промычал: "Спасибо!"-и, поеживаясь и потягиваясь, приподнялся с дивана.
- Фу! однако... что-то скучно,- пробормотал он,- пойти разве в Италию.
Он направился к двери.
Фустов посмотрел ему вслед. Казалось, он боролся сам с собой.
- О какой вы это пенсии сейчас упомянули, Виктор Ива-ныч?- спросил он наконец.
Виктор остановился на пороге и надел фуражку.
- А вы не знаете? Сусанны Ивановны пенсии... Она ее получает. Прелюбопытный, доложу вам, анекдот! Я когда-нибудь вам расскажу. Дела, батюшка, дела! А вы старца-то, старца не забудьте, пожалуйста. Кожа у него, конечно, толстая, немецкая, да еще с русской выделкой, а все пронять можно. Только чтоб Элеонорки, мачехи моей, при этом не было! Папашка ее боится, она все своим прочит. Ну, да вы сами дипломат! Прощайте!
- Экая, однако, дрянь этот мальчишка! - воскликнул Фустов, как только захлопнулась дверь,
Лицо у него горело как в огне, и он от меня отворачивался. Я не стал его расспрашивать и вскоре удалился. XII
Весь тот день я провел в размышлениях о Фустове, о Сусанне, об ее родственниках; мне смутно чудилось нечто похожее на семейную драму. Сколько я мог судить, мой приятель был неравнодушен к Сусанне. Но она? Любила ли она его? Отчего она казалась такою несчастною? И вообще что она была за существо? Эти вопросы беспрестанно приходили мне на ум. Темное, но сильное чувство говорило мне, что за разрешением их не следовало обращаться к Фустову. Кончилось тем, что я на следующий день отправился один в дом к г. Ратчу.
Мне стало вдруг очень совестно и неловко, как только я очутился в маленькой темной передней. "Она и не покажется, пожалуй,-- мелькнуло у меня в голове,- придется сидеть с гнусным ветераном и с его кухаркой-женой... Да и наконец, если даже она появится, что же из этого? Она и разговаривать не станет... Уж больно неласково обошлась она со мной намедни. Зачем же я
пришел?" Пока я все это соображал, казачок побежал доложить обо мне, и в соседней комнате, после двух или трех недоумевающих: "Кто такое? Кто, ты говоришь?"-послышалось тяжелое шарканье туфель, дверь слегка растворилась, и в щели между обеими половинками выставилось лицо Ивана Демьяныча, лицо взъерошенное и угрюмое. Оно уставилось на меня и не тотчас изменило свое выражение... Видно, г. Ратч не сразу узнал меня, но вдруг щеки его округлились, глаза сузились и из раскрывшегося рта, вместе с хохотом, вырвалось восклицание:
- А, батюшка, почтеннейший! Это вы? Милости просим! Я последовал за ним тем неохотнее, что, мне казалось, этот приветливый, веселый г. Ратч внутренне посылает меня к черту. Однако делать было нечего. Он привел меня в гостиную, и что же! в гостиной сидела Сусанна перед столом за приходо-расходной книгой. Она глянула на меня своими сумрачными глазами и чуть-чуть прикусила ногти пальцев на левой руке... такая у ней была привычка, я заметил, привычка, свойственная нервическим людям. Кроме ее, в комнате никого не было.
- Вот, сударь,- начал г. Ратч и ударил себя по ляжке,- в каких занятиях вы нас с Сусанной Ивановной застали: счетами занимаемся. Супруга моя в "арихметике" не сильна, а я, признаться, глаза свои берегу. Без очков не могу читать, что прикажете делать? Пускай же молодежь потрудится, ха-ха! Порядок требует. Впрочем, дело не к спеху... Спешить, смешить, блох ловить, ха-ха!
Сусанна закрыла книгу и хотела удалиться.
- Постой, однако, постой,- заговорил г. Ратч.- Что за беда, что не в туалете... (На Сусанне было очень старенькое, почти детское платьице с короткими рукавчиками.) Дорогой гость не взыщет, а мне бы только позапрошлую неделю очистить... Вы позволите? - обратился он ко мне.- Мы ведь с вами не на церемониалах!
- Сделайте одолжение, не стесняйтесь,-воскликнул я.
- То-то, мой батюшка почтеннейший; вам самим известно:
покойный государь Алексей Михайлович Романов говаривал:
"Делу время, а потехе минуту!" А мы самому делу одну минуту посвятим... ха-ха! Какие же это тринадцать рублей тридцать копеек? - прибавил он вполголоса, повернувшись ко мне спиной.
- Виктор взял у Элеоноры Карповны; он сказал, что вы ему разрешили,-отвечала также вполголоса Сусанна.
- Сказал... сказал... разрешил...- проворчал Иван Демья-ныч.- Кажется, я тут сам налицо. Спросить бы могли. А те семнадцать рублей кому пошли?
- Мебельщику.
- Да... мебельщику. Это за что же?
- По счету.
- По счету. Покажь-ка! - Он вырвал у Сусанны книгу и, насадив на нос круглые очки в серебряной оправе, стал водить
пальцем по строкам.-Мебельщику... мебельщику... Вам бы лишь бы деньги из дому вон! Вы рады!.. Wie die Croaten!' По счету! А впрочем,- прибавил он громко и снова поворотился ко мне лицом и очки с носу сдернул,- что же это я, в самом деле! Этими дрязгами можно и после заняться. Сусанна Ивановна, извольте-ка оттащить на место эту бухгалтерию, да пожалуйте к нам обратно и восхитите слух сего любезного посетителя вашим мусикийским орудием, сиречь фортепианною игрой... А? Сусанна отвернула голову.
- Я бы очень был счастлив,- поспешно промолвил я,- очень было бы мне приятно послушать игру Сусанны Ивановны. Но я ни за что в свете не желал бы беспокоить...
- Какое беспокойство, что вы! Ну-с, Сусанна Ивановна, eins, zwei, drei!2
Сусанна ничего не отвечала и вышла вон. XIII
Я не ожидал, что она вернется; но она скоро появилась снова:
даже платья не переменила и, присев в угол, раза два внимательно посмотрела на меня. Почувствовала ли она в моем обращении с нею то невольное, мне самому неизъяснимое уважение, которое, больше чем любопытство, больше даже чем участие, она во мне возбуждала, находилась ли она в тот день в смягченном расположении духа, только она вдруг подошла к фортепиано и, нерешительно положив руку на клавиши и склонив немного голову через плечо назад ко мне, спросила меня, что я хочу, чтоб она сыграла? Я не успел еще ответить, как она уже села, достала ноты, торопливо их развернула и начала играть. Я с детства любил музыку, но в то время я еще плохо понимал ее, мало был знаком с произведениями великих мастеров, и если бы г. Ратч не проворчал с некоторым неудовольствием: "Aha! wieder dieser Beethoven!" 3, я бы не догадался, что именно выбрала Сусанна. Это была, как я потом узнал, знаменитая Ф-мольная соната, opus 57. Игра Сусанны меня поразила несказанно: я не ожидал такой силы, такого огня, такого смелого размаха. С самых первых тактов стремительно-страстного allegro, начала сонаты, я почувствовал то оцепенение, тот холод и сладкий ужас восторга, которые мгновенно охватывают душу, когда в нее неожиданным налетом вторгается красота. Я не пошевельнулся ни одним членом до самого конца;
я все хотел и не смел вздохнуть. Мне пришлось сидеть сзади Сусанны, ее лица я не мог видеть; я видел только, как ее темные длинные волосы изредка прыгали и бились по плечам, как порывисто
1 Как кроаты! (нем.)
2 Раз, два три! (нем.)
8 Ax! опять этот Бетховен! (нем.)
покачивался ее стан и как ее тонкие руки и обнаженные локти двигались быстро и несколько угловато. Последние отзвучия замерли. Я вздохнул наконец. Сусанна продолжала сидеть перед фортепиано.
- Ja, ja,- заметил г. Ратч, который, впрочем, тоже слушал внимательно,romantische Musik!' Это нынче в моде. Только зачем нечисто играть! Э? Пальчиком по двум нотам разом -зачем? Э? То-то; нам все поскорей хочется, поскорей. Этак горячей выходит. Э? Блины горячие! - задребезжал он, как разносчик.
Сусанна слегка обратилась к г. Ратчу; я увидел лицо ее в профиль. Тонкая бровь высоко поднялась над опущенной ве-кой, неровный румянец разлился по щеке, маленькое ухо рдело под закинутым локоном.
- Я всех лучших виртуозов самолично слышал,- продолжал г. Ратч, внезапно нахмурившись,- и все они перед покойным Фильдом-тьфу! Нуль! зеро!! Das war ein Keri! Und ein so reines Spiel!2 И композиции его - самые прекрасные! А все эти новые "тлу-ту-ту" да "тра-та-та", это, я полагаю, больше для школяров писано. Da braucht man keine Delicatesse!3 Хлопай по клавишам как попало... Не беда! Что-нибудь выйдет! Janitscha-ren-Musik!1 Пхе! (Иван Демьяныч утер себе лоб платком.) Впрочем, я это говорю не на ваш счет, Сусанна Ивановна; вы играли хорошо и моими замечаниями не должны обижаться.
- У всякого свой вкус,- тихим голосом заговорила Сусанна, и губы ее задрожали,- а ваши замечанья, Иван Демьяныч, вы знаете, меня обидеть не могут.
- О, конечно! Только вы не полагайте,- обратился ко мне Ратч,- не извольте полагать, милостивый государь, что сие происходит от излишней нашей доброты и якобы кротости душевной;
а просто мы с Сусанной Ивановной воображаем себя столь высоко вознесенными, что у-у! Шапка назад валится, как говорится по-русски, и уже никакая критика до нас досягать не может. Самолюбие, милостивый государь, самолюбие! Оно нас доехало, да, да!
Не без изумления слушал я Ратча. Желчь, желчь ядовитая так и закипала в каждом его слове... И давно же она накопилась! Она душила его. Он попытался закончить свою тираду обычным смехом,- и судорожно, хрипло закашлял. Сусанна словечка не проронила в ответ ему, только головой встряхнула, и лицо приподняла, да, взявшись обеими руками за локти, прямо уставилась на него. В глубине ее неподвижных расширенных глаз глухим, незагасимым огнем тлела стародавняя ненависть. Жутко мне стало.
- Вы принадлежите к двум различным музыкальным поко
1 Да, да, романтическая музыка! (нем.) Вот это был молодчина! И такая чистая ягра\-(шм.) Тут не нужно особых тонкостей! (нем.) Янычарская музыка! (нем.)
леньям,- начал я с насильственною развязностью, самою этою развязностью желая дать понять, что я ничего не замечаю,- а потому не удивительно, что вы не сходитесь в своих мнениях... Но, Иван Демьяныч, вы мне позволите стать на сторону... более молодого поколения. Я профан, конечно; но признаюсь вам, ничего в музыке еще не произвело на меня такого впечатления, как та... как то, что Сусанна Ивановна нам сейчас сыграла. Ратч вдруг накинулся на меня.
- И почему вы полагаете,- закричал он, весь еще багровый от кашля,- что мы желаем завербовать вас в наш лагерь? (Он выговорил Lager по-немецки.) Нисколько нам это не нужно, бардзо дзенкуем!' Вольному воля, спасенному спасение! А что касательно двух поколений, то это точно: нам, старикам, с вами, молодыми, жить трудно, очень трудно! Наши понятия ни в чем не согласны: ни в художестве, ни в жизни, ни даже в морали. Не правда ли, Сусанна Ивановна?
Сусанна усмехнулась презрительною усмешкой.
- Особенно насчет, как вы говорите, морали наши понятия не сходятся и не могут сходиться,- ответила она, и что-то грозное пробежало у ней над бровями, а губы по-прежнему слабо трепетали.
- Конечно, конечно!-подхватил Ратч.- Я не филозОф! Я не умею стать... этак, высоко! Я человек простой, раб предрассудков, да!
Сусанна опять усмехнулась.
- Мне кажется, Иван Демьяныч, и вы иногда умели ставить себя выше того, что называют предрассудками.
- Wie so? To есть как же это? Я вас не понимаю.
- Не понимаете? Вы так забывчивы! Г-н Ратч словно потерялся.
- Я... я... - повторил он.- Я...
- Да, вы, господин Ратч. Последовало небольшое молчание.
- Однако позвольте, позвольте,-начал было г. Ратч,- как вы можете так дерзко...
Сусанна внезапно вытянулась во весь рост и, не выпуская из рук локтей своих, стискивая их, перебирая по ним пальцами, остановилась перед Ратчем. Казалось, она вызывала его на борьбу, она наступала на него. Лицо ее преобразилось: оно стало вдруг, в мгновение ока, и необычайно красиво и страшно; каким-то веселым и холодным блеском - блеском стали - заблестели ее тусклые глаза; недавно еще трепетавшие губы сжались в одну прямую, неумолимо-строгую черту. Сусанна вызывала Ратча, но тот, как говорится, воззрился в нее и вдруг умолк и опустился, как мешок, и голову втянул в плечи, и даже ноги подобрал. Ветеран двенадцатого года струхнул; в этом нельзя было сомневаться.
1 Премного благодарны! (польск.)
Сусанна медленно перевела глаза свои с него на меня, как бы призывая меня в свидетели своей победы и унижения врага, и, в последний раз усмехнувшись, вышла вон из комнаты.
Ветеран остался несколько времени неподвижен на своем кресле; наконец, точно вспомнив забытую роль, он встрепенулся, встал и, ударив меня по плечу, захохотал своим зычным хохотом:
- Вот, подите вы, ха-ха-ха! кажется, не первый десяток живем мы с этою барышней, а никогда она не может понять, когда я шутку шучу и когда говорю в суриозе! Да и вы, почтеннейший, кажется, недоумеваете... Ха-ха-ха! Значит, вы еще старика Ратча не знаете!
"Нет... Я теперь тебя знаю",- думал я не без некоторого страха и омерзения.
- Не знаете старика, не знаете! - твердил он, провожая меня до передней и поглаживая себя по животу.- Я человек тяжелый, битый, ха-ха! Но я добрый, ей-богу!
Я опрометью бросился с крыльца на улицу. Мне хотелось поскорее уйти от этого доброго человека. XIY
"Что они друг друга ненавидят, это ясно,- думал я, возвращаясь к себе домой,- несомненно также и то, что он человек скверный, а она хорошая девушка. Но что такое произошло между ними? Какая причина этого постоянного раздражения? Какой смысл этих намеков? И как это неожиданно вспыхнуло! Под каким пустым предлогом!"
На следующий день мы с Фустовым собрались идти в театр смотреть Щепкина в "Горе от ума". Комедию Грибоедова только что разрешили тогда, предварительно обезобразив ее цензурными урезками. Мы много хлопали Фамусову, Скалозубу. Не помню, какой актер исполнял роль Чацкого, но очень хорошо помню,, что он был невыразимо дурен; сперва появился в венгерке и в сапогах с кисточками, а потом во фраке модного в то время цвета "flamme d'e punch" \ и фрак этот на нем сидел, как на нашем старом дворецком. Помню также, что бал в третьем акте привел нас в восхищение. Хотя, вероятно, никто и никогда в действительности не выделывал таких па, но это уже было так принято - да, кажется, исполняется таким образом и до сих пор. Один из гостей чрезвычайно высоко прыгал, причем парик его развевался во все стороны, и публика заливалась смехом. Выходя из театра, мы в коридоре столкнулись с Виктором.
- Вы были в театре! - воскликнул он, взмахнув руками. - Как же это я вас не видал? Я очень рад, что встретил вас. Вы непременно должны со мной поужинать. Пойдемте; я угощаю!
1 Пуншевого пламени (франц.),
Молодой Ратч казался в состоянии взволнованном, почти восторженном. Глазенки его бегали, он ухмылялся, красные пятна выступали на лице.
- На какой это радости? - спросил Фустов.
- На какой? А вот не угодно ли полюбопытствовать? Виктор отвел нас немного в сторону и, вытащив из кармана
панталон целую пачку тогдашних красных и синих ассигнаций,
потряс ими в воздухе. Фустов удивился.
- Ваш батюшка расщедрился? Виктор захохотал.
- Нашли щедрого! Как же, держи карман!.. Сегодня утром, понадеявшись на ваше ходатайство, я попросил у него денег. Что же, вы думаете, мне отвечал жидомор? "Я, говорит, твои долги, изволь, заплачу. До двадцати пяти рублей включительно!" Слышите: включительно! Нет, милостивый государь, это на мое сиротство бог послал. Случай такой вышел.
- Ограбили кого-нибудь? - небрежно промолвил Фустов. Виктор нахмурился.
- Ух, так вот и ограбил! Выиграл-с, выиграл у офицера, у гвардейца! Вчера только из Петербурга прикатил. И какое стечение обстоятельств! Стоит рассказать... да тут неловко. Пойдемте к Яру: два шага всего. Сказано, я угощаю!
Нам, быть может, следовало отказаться, но мы пошли без возражений. XV
У Яра нас провели в особую комнату, подали ужин, принесли шампанского. Виктор рассказал нам со всеми подробностями, как он в одном приятном доме встретил этого офицера-гвардейца, очень милого малого и хорошей фамилии, только без царя в голове; как они познакомились, как он, офицер то есть, вздумал для шутки предложить ему, Виктору, играть в дурачки старыми картами, почти что на орехи и с тем условием, чтоб офицеру играть на счастие Вильгельмины, а Виктору на свое собственное счастие;
как потом пошло дело на пари.
- А у меня-то, у меня-то,- воскликнул Виктор, и вскочил, и в ладоши захлопал,- всего шесть рублей в кармане. Представьте! И сначала я совсем профершпилился... Каково положение?! Только тут, уж я не знаю чьими молитвами,, фортуна улыбнулась. Тот горячиться стал, все карты показывает... Глядь! семьсот пятьдесят рублей и пробухал! Стал еще просить поиграть, ну, да я малый не промах, думаю: нет, этакою благодатью злоупотреблять не надо; шапку сгреб и марш! Вот теперь и старику незачем кланяться, и товарищей угостить можно... Эй! человек! Еще бутылку! Господа, чокнемтесь!
Мы чокнулись с Виктором и продолжали пить и смеяться, хотя рассказ его нам вовсе не понравился, да и самое его общество нам удовольствия доставляло мало. Он принялся любезничать, балагурить, расходился, одним словом, и сделался еще противнее. Виктор заметил наконец, какое он производил на нас впечатление, и насупился; речи его стали отрывистей, взгляды мрачнее. Он начал зевать, объявил, что спать хочет, и, обругав со свойственною ему грубостью трактирного слугу за худо прочищенный чубук, внезапно, с выраженьем вызова на искривленном лице, обратился к Фустову:
- Послушайте-ка, Александр Давыдыч,- промолвил он,- скажите, пожалуйста, за что вы меня презираете?
- Как так? - не сразу нашелся ответить мой приятель.
- Да так же... Я очень хорошо чувствую и знаю, что вы меня презираете, и этот господин (он указал на меня пальцем) тоже, туда же! И хоть бы вы сами очень уже высокою нравственностью отличались, а то такой же грешник, как мы все. Еще хуже. В тихом омуте... пословицу знаете?
Фустов покраснел.
- Что вы хотите этим сказать? - спросил он.
- А то, что я еще не ослеп и отлично вижу все, что у меня перед носом делается: шуры-то-муры ваши с сестрицей моей я вижу... И ничего я против этого не имею, потому: во-первых, не в моих правилах, а во-вторых, моя сестрица, Сусанна Ивановна, сама через все тяжкие прошла... Только меня-то за что же презирать?
- Вы сами не понимаете, что вы такое лепечете! Вы пьяны,- проговорил Фустов, доставая пальто со стены.- Обыграл, наверное, какого-то дурака и врет теперь черт знает что!
Виктор продолжал лежать на диване и только заболтал ногами, перевешенными через ручку.
- Обыграл! Зачем же вы вино пили? Оно ведь на выигрышные деньги куплено. А врать мне нечего. Не я виноват, что Сусанна Ивановна в своей прошедшей жизни...
- Молчите! - закричал на него Фустов.- Молчите... или...
- Или что?
- Вы узнаете что. Петр, пойдем.
- Ага! - продолжал Виктор,- великодушный рыцарь наш в бегство обращается. Видно, не хочется правду-то узнать! Видно, колется она, правда-то!
- Да пойдем же, Петр,- повторил Фустов, окончательно потерявший обычное свое хладнокровие и самообладание.- Оставим этого дрянного мальчишку!
- Этот мальчишка не боится вас, слышите,- закричал нам вслед Виктор,презирает вас этот мальчишка, пре-зи-рает! Слышите!
Фустов так проворно шел по улице, что я с трудом поспевал за ним. Вдруг он остановился и круто повернул назад.
- Куда ты? - спросил я.
- Да надо узнать, что этот глупец... Он, пожалуй, спьяна, бог знает что... Только ты не иди за мной... мы завтра увидимся. Прощай!
И, торопливо пожав мою руку, Фустов направился к гостинице Я р.
На другой день мне не удалось увидеть Фустова, а наследующий за тем день я, зайдя к нему на квартиру, узнал, что он выехал к своему дяде в подмосковную. Я полюбопытствовал, не оставил ли он записки на мое имя, но никакой записки не оказалось. Тогда я спросил лакея, не знает ли он, сколько времени Александр Давыдыч останется в деревне. "Недели с две, а то побольше, так полагать надо",-отвечал лакей. Я на всякий случай взял точный адрес Фустова и в раздумье побрел домой. Эта неожиданная отлучка из Москвы, зимой, окончательно повергла меня в недоумение. Моя добрая тетушка заметила мне за обедом, что я все ожидаю чего-то и гляжу на пирог с капустой, как будто в первый раз отроду его вижу. "Pierre, vous n'etes pas amoureux?" ' воскликнула она наконец, предварительно удалив своих компаньонок. Но я успокоил ее: нет, я не был влюблен. XVI
Прошло дня три. Меня подмывало пойти к Ратчам; мне сдавалось, что в их доме я должен был найти разгадку всего, что меня занимало, что я понять не мог... Но мне пришлось бы опять встретиться с ветераном... Эта мысль меня удерживала. Вот в один ненастный вечер - на дворе злилась и выла февральская вьюга, сухой снег по временам стучал в окна, как брошенный сильною рукою крупный песок,- я сидел в моей комнатке и пытался читать книгу. Мой слуга вошел и не без некоторой таинственности доложил, что какая-то дама желает меня видеть. Я удивился... дамы меня не посещали, особенно в такую позднюю пору; однако велел просить. Дверь отворилась, и быстрыми шагами вошла женщина, вся закутанная в легкий летний плащ и желтую шаль. Порывистым движением сбросила она с себя эту шаль и этот плащ, занесенный снегом, и я увидел пред собой Сусанну. Я до того изумился, что слова не промолвил, а она приблизилась к окну и, прислонившись к стене плечом, осталась неподвижною;
только грудь судорожно поднималась и глаза блуждали, и с легким оханьем вырывалось дыхание из помертвелых губ. Я понял, что не простая беда привела ее ко мне; я понял, несмотря на свое легкомыслие и молодость, что в этот миг предо мной завершалась судьба целой жизни - горькая и тяжелая судьба.
- Сусанна Ивановна,- начал я,- каким образом...
1 Пьер, вы не влюблены? (франц.)
Она внезапно схватила мою руку своими застывшими пальцами, но голос изменил ей. Она вздохнула прерывисто и потупилась. Тяжелые космы черных волос упали ей на лицо... Снежная пыль еще не сошла с них.
- Пожалуйста, успокойтесь, сядьте,- заговорил я опять,- вот тут, на диване. Что такое случилось? Сядьте, прошу вас.
- Нет,- промолвила она чуть слышно и опустилась на подоконник.-Мне здесь хорошо... Оставьте... Вы не могли ожидать... но если б вы знали... если б я могла... если б...
Она хотела переломить себя, но с потрясающею силой хлынули из глаз ее слезы - и рыдания, поспешные, жадные рыдания огласили комнату. Сердце во мне перевернулось... Я потерялся. Я видел Сусанну всего два раза; я догадывался, что нелегко ей было жить на свете, но я считал ее за девушку гордую, с твердым характером, и вдруг эти неудержимые, отчаянные слезы... Господи! Да так плачут только перед смертью!
Я стоял сам, как к смерти приговоренный.
- Извините меня,- промолвила она наконец несколько раз, почти со злобой, утирая один глаз за другим.-Это сейчас пройдет. Я к вам пришла...Она еще всхлипывала, но уже без слез.- Я пришла... Вы ведь знаете, Александр Давыдыч уехал?
Одним этим вопросом Сусанна во всем призналась и при этом так на меня взглянула, точно желала сказать: "Ведь ты поймешь, ты пощадишь, не правда ли?" Несчастная! Стало быть, ей уже не оставалось другого исхода!
Я не знал, что ей ответить...
- Он уехал, он уехал... он поверил!-говорила между тем Сусанна.-Он не захотел даже спросить меня; он подумал, что я не скажу ему всей правды; он мог это подумать обо мне! Как будто я когда-нибудь его обманывала!
Она закусила нижнюю губу и, слегка нагнувшись, начала царапать ногтем ледяные узоры, наросшие на стекле. Я поспешно вышел в другую комнату и, услав моего слугу, немедленно вернулся и зажег другую свечку. Я хорошенько не знал, зачем я все это делал... очень уж я был смущен.
Сусанна по-прежнему сидела на подоконнике, и я тут только заметил, как легко она была одета: серое платьице с белыми пуговицами и широкий кожаный пояс, вот и все. Я приблизился к ней, но она не обратила на меня внимания.
- Он поверил... он поверил,- шептала она, тихонько покачиваясь из стороны в сторону.-Он не поколебался, он нанес этот последний... последний удар! -Она вдруг повернулась ко мне.- Вы знаете его адрес?
- Да, Сусанна Ивановна... я узнал от его людей... у него в доме. Он мне сам ничего не сказал о своем намерении, я его два дня не видал, пошел осведомиться, а он уже уехал из Москвы.