Страница:
- Аллах да помилует нас, сир! Наша казна пуста.
- Ты слышал мое приказание. Даю тебе срок - десять дней. Иначе присылай свою голову в корзине!
- Слушаю и повинуюсь.
Казначей призывает к себе старост из сотни деревень. Первому он велит: "Доставь мне сто золотых туманов!" Второму: "Доставь пятьсот!" Третьему: "Доставь тысячу. Даю вам сроку десять дней. Иначе головы долой!"
- Покорные рабы целуют стопы твоих ног! О мудрый, могущественный повелитель, помилуй наших несчастных крестьян: они бедствуют, не знают, чем прикрыть свою наготу, они умирают с голоду. Это же неслыханные деньги! Даже половину...
- Ступайте! Выжмите, высосите из них эти деньги, превратите в деньги кровь отцов, молоко матерей, слезы младенцев. Иначе пеняйте на себя. Понятно?
- Да будет воля того, кто есть источник любви, милосердия и сострадания, того, кто через своих помазанников налагает на нас столь тяжкое бремя, благословенно его святое имя! Пусть отцы истекают кровью, матери падают без чувств от голода, младенцы гибнут у высохшей груди! Божьи избранники приказали, да будет их воля...
Я не намерен возражать против замены христианских обычаев языческими в тех случаях, когда христианские оказываются неподходящими! Наоборот, мне это нравится. Я и сам так поступаю. Я восхищен проворством Бюро, как оно всегда умеет вовремя сменять христианские добродетели на китайские, извлекая для себя наибольшую выгоду из этой мены; ведь я и сам не терплю этот народ, они все желтые, а желтый цвет, по-моему, никому не идет. Я всегда был такой, как Бюро: полон благих намерений, но лишен нравственных устоев. И этот коренной недостаток Бюро является главной причиной, почему невозможно втолковать ему, что в нравственном отношении между крупной кражей и мелкой кражей нет никакой разницы, а есть разница только юридическая. В нравственном отношении к воровству не применимы никакие степени. В заповеди сказано только: "Не укради!" - и больше ничего. Заповедь не признает никакой разницы между кражей одной трети и кражей тринадцати целых. Если бы я мог как-нибудь объяснить все это нашему Бюро простым и...
АРБУЗЫ
Есть, придумал. Много лет тому назад, когда я был кандидатом на виселицу, у меня был товарищ, правда, не похожий на меня, но все же очень славный парень, хоть и хитрый. Он собирался устроиться в Бюро, зная, что лет через пять там кто-то уйдет на пенсию. Дело было на Юге, еще во времена рабства. И негры тогда, как и сейчас, любили воровать арбузы. Они стащили три самых лучших арбуза с бахчи моего названого брата. У меня было подозрение на трех негров, принадлежащих соседу, но доказательств я не имел, а кроме того, на собственных грядках этих негров арбузы были маленькие и неспелые, что не соответствовало стандарту контрибуции. Но на грядках у трех совершенно других негров было много отличных арбузов. Я посоветовался с моим приятелем, который готовил себя для работы в Бюро. Он сказал, что, если я не буду возражать, он все устроит. Я ответил: "Считай, что я Бюро; я не возражаю, действуй!" Тогда он взял ружье, пошел и сорвал три больших арбуза для моего названого брата и еще прихватил один лишний. Я был весьма доволен и спросил:
- А лишний для кого?
- Для вдов и сирот.
- Вот это молодец. Отчего ж ты не взял тринадцать?
- Это был бы грех; более того - преступление: воровство и вымогательство.
- А разве одна лишняя треть, вот этот четвертый арбуз, не то же самое?
Это заставило его призадуматься. Но результата не принесло.
Мировой судья был человек строгих правил. Во время суда он раскритиковал наш замысел и потребовал, чтобы мы объяснили наше странное поведение - так он это назвал. Мой приятель заявил:
- Мы следовали обычаю чернокожих. Они все так делают.
Судья, забыв о своем достоинстве, снизошел до сарказма:
- Обычаю чернокожих? Неужели нам не хватает своих нравственных правил и мы должны занимать их у чернокожих? - Затем он обратился к присяжным. Пропало три арбуза; чтобы вознаградить владельца, отняли три других арбуза у человека, чья вина не доказана, - значит, это воровство. Их отняли силой это вымогательство. Потом взяли еще один - для вдов и сирот. Этот уже не представлял собой вообще никакого долга. Стало быть, тоже воровство и тоже вымогательство. Верните его владельцу вместе с остальными. У нас не разрешается использовать ни для какой цели добро, добытое нечестным путем, даже для питания вдов и сирот, ибо это загрязнит и опозорит благотворительность.
Он сказал это на открытом заседании суда, во всеуслышание, и мне это показалось не очень вежливым.
В своем письме один священник напоминает мне с укором, что-де "многие миссионеры хорошие люди, добрые, честные, преданные своему делу". Конечно! Никто этого и не оспаривает. Вместо "многие" он мог бы сказать "почти все", и это, вероятно, тоже было бы правдой. Я знаю многих миссионеров, я встречался с ними во всех уголках земного шара, и разве только один или два не подходили под это описание. "Почти все" - это характерно, пожалуй, и для юристов, писателей, редакторов, торговцев, фабрикантов - для всех профессиональных и ремесленных групп. Можно не сомневаться, что доктор Амент поступил так, как считал правильным, и я признаю, что, если человек поступает так, как он считает правильным, это говорит в его пользу. Я не согласен с доктором Аментом, но это только потому, что он прошел свою выучку в Бюро, а я - в другом месте. Ни он, ни я не виноваты, что мы такие.
РЕЗЮМЕ
Впрочем, подводить итоги нет надобности. Мистер Амент подтвердил получение "лишней трети", и других свидетелей уже не требуется. Его преподобие доктор Смит тщательно обдумал этот поступок и дал ему суровое название; к его приговору, пожалуй, не придерешься. Все выполнено по правилам китайской морали и нашло признание Бюро, а также некоторых священнослужителей и некоторых газет, как важное усовершенствование христианской морали, что заставляет меня замолчать, хотя сердцу моему от этого больно.
ВИНОВАТО ЛИ АМЕРИКАНСКОЕ БЮРО
Считаю ли я, что поведение доктора Амента и некоторых его коллег-миссионеров обусловлено свойствами их характера? Нет, не считаю. Они продукт своего воспитания, и теперь, когда я разобрался во всем и увидел, откуда они черпают свои идеалы, мне стало понятно, что они - слуги своего начальства, скорее сообщники, чем зачинщики, и их поступки суть заблуждения неправильно обученной головы, но не злобного сердца. Поэтому я считаю, что главный виновник - Американское Бюро. Подчеркиваю еще раз: его голова, но не сердце. Никто не станет отрицать и оспаривать наличия у Бюро доброго сердца, - тому свидетельством вся его прошлая деятельность. Надо судить не сердце Бюро, а его голову.
А голова эта очень странная. Как она мыслит - непонятно; откуда берутся ее идеи - загадка; почему она выбирает тот, а не иной способ действий тайна для человеческого разума; что побуждает ее принимать определенные решения - непостижимо. Когда вы думаете, что она заговорит, что ей полезно было бы сейчас заговорить, она хранит молчание; когда вы думаете, что она помолчит, что ей полезно сейчас помолчать, она вдруг начинает говорить. Притроньтесь пальцем к тому месту, где, по всем правилам, ей положено быть, - вы там ее не найдете; притроньтесь пальцем к тому месту, где ей быть не положено, - и она там окажется.
Когда слуга этой головы в Китае сам себя обвинил в неслыханных проступках на страницах солидной газеты и многие другие органы печати воспроизвели это сообщение, Бюро хранило гробовое молчание - как покойник, которому кричат, что горит его дом. А ведь так легко было обменяться телеграммами и уже дня через два - возможно - доказать всему миру, что слуга головы не замешан в этом непристойном деле. Но голова молчала и ничего не спрашивала.
Она молчала 38 дней. И вдруг это сообщение снова очутилось в центре внимания. Виновником - по чистой случайности - оказался я. Тишина была нарушена. Что взорвало ее? Может быть, телеграфная переписка, доказующая, что непристойное сообщение не было санкционировано доктором Аментом? Нет. Тишину нарушил своим Открытым письмом секретарь Американского Бюро доктор Смит, который силился доказать мне, что доктор Амент никогда бы не сказал и не сделал того, что ему приписано в газетном сообщении.
Это, конечно, была неразумная тактика. Одно телеграфное опровержение было бы полезнее, чем целая библиотека доказательств.
Вообще же, мне кажется, разумнее было бы помолчать, чем печатать это Открытое письмо. Я это подумал сразу. Уже и так достаточно наплели и напутали! Со стороны доктора Смита это был едва ли благоразумный поступок: мне не верилось, что доктор Амент сумеет опровергнуть свое интервью, и я даже высказал эту мысль в телеграмме доктору Смиту. Лично против доктора Амента я ничего не имел тогда и сейчас не имею.
И тут снова благоразумно было бы вспомнить, что молчание - золото. Но где там! У Бюро на сей счет свои понятия, одно из них - делать глупости, как только к тому представляется случай. Прождав 56 дней, оно послало доктору Аменту телеграмму. Непонятно, почему нельзя было это сделать на 56 дней раньше*. Бюро получило убийственный ответ, но не поняло этого. В этом ответе содержалось удивительнейшее признание, что получена "лишняя треть", которая употреблена не на "распространение евангелия", а лишь на "церковные расходы" и оказание помощи вдовам и сиротам; кроме того, всплыл наружу невероятнейший факт: что наши миссионеры, отправившиеся в Китай внедрять там законы христианской морали и справедливости, вместо этого сами переняли языческие законы. Не телеграммы, а просто динамит!
______________
* Телеграмму послали в тот день (18 февраля), когда было опубликовано сообщение мистера Джорджа Линча о грабежах (см. документ 2). Жаль, что в ней не потребовали опровержения и этих материалов! (Прим. автора.)
Весьма странно, что Бюро не заметило вреда, причиненного ему этой откровенностью. До сих пор существовало спасительное сомнение, оно защищало Бюро, как Гибралтар, и надо было всячески его поддерживать. Зачем же Бюро допустило, чтобы такое признание попало в печать? Почему Бюро не скрыло его, не промолчало? Оно и тут решило, что сейчас самое время заговорить. Так родилось последнее письмо доктора Смита ко мне, в котором он требует, чтобы я тоже заговорил, - правильное письмо, если не считать указанных выше девяти ошибок, но лишний раз подтверждающее, что голове Бюро далеко до его сердца.
Миссионер - это, можно сказать, сплошное сердце, иначе он не избрал бы профессию, требующую от него огромных и разнообразных жертв. Он соткан из веры, энергии, бесстрашия, эмоций, энтузиазма; в нем слились поэт, фанатик и странствующий рыцарь. Он покидает родной дом и близких, рвет милые его сердцу связи и терпеливо переносит все неудобства, лишения и неудачи; храбро встречает опасность, зная, что рискует жизнью, и идет на смерть, сознательно жертвуя собой ради своей идеи.
Иногда такой человек не блещет умом, и в силу этого, как нам пришлось убедиться, он допускает ошибки. Вот тут-то, казалось бы, за спиной у него должно стоять Бюро, способное мгновенно распознать ошибку и вовремя указать ему правильный курс, с которого он сбился. Иными словами, необходимо, чтобы капитан корабля знал толк в мореплавании. Ведь так или иначе ему придется нести ответственность, если его команда приведет корабль к гибели.
ПРИМЕЧАНИЯ
МОИМ КРИТИКАМ-МИССИОНЕРАМ
(То my Missionary Critics), 1901.
Стр. 283. Сэр Роберт Харт (1835-1911) - в течение 50 лет был главным инспектором морских таможен в Китае.
..."обирать египтян" - цитата из библии.
М.Лорие
- Ты слышал мое приказание. Даю тебе срок - десять дней. Иначе присылай свою голову в корзине!
- Слушаю и повинуюсь.
Казначей призывает к себе старост из сотни деревень. Первому он велит: "Доставь мне сто золотых туманов!" Второму: "Доставь пятьсот!" Третьему: "Доставь тысячу. Даю вам сроку десять дней. Иначе головы долой!"
- Покорные рабы целуют стопы твоих ног! О мудрый, могущественный повелитель, помилуй наших несчастных крестьян: они бедствуют, не знают, чем прикрыть свою наготу, они умирают с голоду. Это же неслыханные деньги! Даже половину...
- Ступайте! Выжмите, высосите из них эти деньги, превратите в деньги кровь отцов, молоко матерей, слезы младенцев. Иначе пеняйте на себя. Понятно?
- Да будет воля того, кто есть источник любви, милосердия и сострадания, того, кто через своих помазанников налагает на нас столь тяжкое бремя, благословенно его святое имя! Пусть отцы истекают кровью, матери падают без чувств от голода, младенцы гибнут у высохшей груди! Божьи избранники приказали, да будет их воля...
Я не намерен возражать против замены христианских обычаев языческими в тех случаях, когда христианские оказываются неподходящими! Наоборот, мне это нравится. Я и сам так поступаю. Я восхищен проворством Бюро, как оно всегда умеет вовремя сменять христианские добродетели на китайские, извлекая для себя наибольшую выгоду из этой мены; ведь я и сам не терплю этот народ, они все желтые, а желтый цвет, по-моему, никому не идет. Я всегда был такой, как Бюро: полон благих намерений, но лишен нравственных устоев. И этот коренной недостаток Бюро является главной причиной, почему невозможно втолковать ему, что в нравственном отношении между крупной кражей и мелкой кражей нет никакой разницы, а есть разница только юридическая. В нравственном отношении к воровству не применимы никакие степени. В заповеди сказано только: "Не укради!" - и больше ничего. Заповедь не признает никакой разницы между кражей одной трети и кражей тринадцати целых. Если бы я мог как-нибудь объяснить все это нашему Бюро простым и...
АРБУЗЫ
Есть, придумал. Много лет тому назад, когда я был кандидатом на виселицу, у меня был товарищ, правда, не похожий на меня, но все же очень славный парень, хоть и хитрый. Он собирался устроиться в Бюро, зная, что лет через пять там кто-то уйдет на пенсию. Дело было на Юге, еще во времена рабства. И негры тогда, как и сейчас, любили воровать арбузы. Они стащили три самых лучших арбуза с бахчи моего названого брата. У меня было подозрение на трех негров, принадлежащих соседу, но доказательств я не имел, а кроме того, на собственных грядках этих негров арбузы были маленькие и неспелые, что не соответствовало стандарту контрибуции. Но на грядках у трех совершенно других негров было много отличных арбузов. Я посоветовался с моим приятелем, который готовил себя для работы в Бюро. Он сказал, что, если я не буду возражать, он все устроит. Я ответил: "Считай, что я Бюро; я не возражаю, действуй!" Тогда он взял ружье, пошел и сорвал три больших арбуза для моего названого брата и еще прихватил один лишний. Я был весьма доволен и спросил:
- А лишний для кого?
- Для вдов и сирот.
- Вот это молодец. Отчего ж ты не взял тринадцать?
- Это был бы грех; более того - преступление: воровство и вымогательство.
- А разве одна лишняя треть, вот этот четвертый арбуз, не то же самое?
Это заставило его призадуматься. Но результата не принесло.
Мировой судья был человек строгих правил. Во время суда он раскритиковал наш замысел и потребовал, чтобы мы объяснили наше странное поведение - так он это назвал. Мой приятель заявил:
- Мы следовали обычаю чернокожих. Они все так делают.
Судья, забыв о своем достоинстве, снизошел до сарказма:
- Обычаю чернокожих? Неужели нам не хватает своих нравственных правил и мы должны занимать их у чернокожих? - Затем он обратился к присяжным. Пропало три арбуза; чтобы вознаградить владельца, отняли три других арбуза у человека, чья вина не доказана, - значит, это воровство. Их отняли силой это вымогательство. Потом взяли еще один - для вдов и сирот. Этот уже не представлял собой вообще никакого долга. Стало быть, тоже воровство и тоже вымогательство. Верните его владельцу вместе с остальными. У нас не разрешается использовать ни для какой цели добро, добытое нечестным путем, даже для питания вдов и сирот, ибо это загрязнит и опозорит благотворительность.
Он сказал это на открытом заседании суда, во всеуслышание, и мне это показалось не очень вежливым.
В своем письме один священник напоминает мне с укором, что-де "многие миссионеры хорошие люди, добрые, честные, преданные своему делу". Конечно! Никто этого и не оспаривает. Вместо "многие" он мог бы сказать "почти все", и это, вероятно, тоже было бы правдой. Я знаю многих миссионеров, я встречался с ними во всех уголках земного шара, и разве только один или два не подходили под это описание. "Почти все" - это характерно, пожалуй, и для юристов, писателей, редакторов, торговцев, фабрикантов - для всех профессиональных и ремесленных групп. Можно не сомневаться, что доктор Амент поступил так, как считал правильным, и я признаю, что, если человек поступает так, как он считает правильным, это говорит в его пользу. Я не согласен с доктором Аментом, но это только потому, что он прошел свою выучку в Бюро, а я - в другом месте. Ни он, ни я не виноваты, что мы такие.
РЕЗЮМЕ
Впрочем, подводить итоги нет надобности. Мистер Амент подтвердил получение "лишней трети", и других свидетелей уже не требуется. Его преподобие доктор Смит тщательно обдумал этот поступок и дал ему суровое название; к его приговору, пожалуй, не придерешься. Все выполнено по правилам китайской морали и нашло признание Бюро, а также некоторых священнослужителей и некоторых газет, как важное усовершенствование христианской морали, что заставляет меня замолчать, хотя сердцу моему от этого больно.
ВИНОВАТО ЛИ АМЕРИКАНСКОЕ БЮРО
Считаю ли я, что поведение доктора Амента и некоторых его коллег-миссионеров обусловлено свойствами их характера? Нет, не считаю. Они продукт своего воспитания, и теперь, когда я разобрался во всем и увидел, откуда они черпают свои идеалы, мне стало понятно, что они - слуги своего начальства, скорее сообщники, чем зачинщики, и их поступки суть заблуждения неправильно обученной головы, но не злобного сердца. Поэтому я считаю, что главный виновник - Американское Бюро. Подчеркиваю еще раз: его голова, но не сердце. Никто не станет отрицать и оспаривать наличия у Бюро доброго сердца, - тому свидетельством вся его прошлая деятельность. Надо судить не сердце Бюро, а его голову.
А голова эта очень странная. Как она мыслит - непонятно; откуда берутся ее идеи - загадка; почему она выбирает тот, а не иной способ действий тайна для человеческого разума; что побуждает ее принимать определенные решения - непостижимо. Когда вы думаете, что она заговорит, что ей полезно было бы сейчас заговорить, она хранит молчание; когда вы думаете, что она помолчит, что ей полезно сейчас помолчать, она вдруг начинает говорить. Притроньтесь пальцем к тому месту, где, по всем правилам, ей положено быть, - вы там ее не найдете; притроньтесь пальцем к тому месту, где ей быть не положено, - и она там окажется.
Когда слуга этой головы в Китае сам себя обвинил в неслыханных проступках на страницах солидной газеты и многие другие органы печати воспроизвели это сообщение, Бюро хранило гробовое молчание - как покойник, которому кричат, что горит его дом. А ведь так легко было обменяться телеграммами и уже дня через два - возможно - доказать всему миру, что слуга головы не замешан в этом непристойном деле. Но голова молчала и ничего не спрашивала.
Она молчала 38 дней. И вдруг это сообщение снова очутилось в центре внимания. Виновником - по чистой случайности - оказался я. Тишина была нарушена. Что взорвало ее? Может быть, телеграфная переписка, доказующая, что непристойное сообщение не было санкционировано доктором Аментом? Нет. Тишину нарушил своим Открытым письмом секретарь Американского Бюро доктор Смит, который силился доказать мне, что доктор Амент никогда бы не сказал и не сделал того, что ему приписано в газетном сообщении.
Это, конечно, была неразумная тактика. Одно телеграфное опровержение было бы полезнее, чем целая библиотека доказательств.
Вообще же, мне кажется, разумнее было бы помолчать, чем печатать это Открытое письмо. Я это подумал сразу. Уже и так достаточно наплели и напутали! Со стороны доктора Смита это был едва ли благоразумный поступок: мне не верилось, что доктор Амент сумеет опровергнуть свое интервью, и я даже высказал эту мысль в телеграмме доктору Смиту. Лично против доктора Амента я ничего не имел тогда и сейчас не имею.
И тут снова благоразумно было бы вспомнить, что молчание - золото. Но где там! У Бюро на сей счет свои понятия, одно из них - делать глупости, как только к тому представляется случай. Прождав 56 дней, оно послало доктору Аменту телеграмму. Непонятно, почему нельзя было это сделать на 56 дней раньше*. Бюро получило убийственный ответ, но не поняло этого. В этом ответе содержалось удивительнейшее признание, что получена "лишняя треть", которая употреблена не на "распространение евангелия", а лишь на "церковные расходы" и оказание помощи вдовам и сиротам; кроме того, всплыл наружу невероятнейший факт: что наши миссионеры, отправившиеся в Китай внедрять там законы христианской морали и справедливости, вместо этого сами переняли языческие законы. Не телеграммы, а просто динамит!
______________
* Телеграмму послали в тот день (18 февраля), когда было опубликовано сообщение мистера Джорджа Линча о грабежах (см. документ 2). Жаль, что в ней не потребовали опровержения и этих материалов! (Прим. автора.)
Весьма странно, что Бюро не заметило вреда, причиненного ему этой откровенностью. До сих пор существовало спасительное сомнение, оно защищало Бюро, как Гибралтар, и надо было всячески его поддерживать. Зачем же Бюро допустило, чтобы такое признание попало в печать? Почему Бюро не скрыло его, не промолчало? Оно и тут решило, что сейчас самое время заговорить. Так родилось последнее письмо доктора Смита ко мне, в котором он требует, чтобы я тоже заговорил, - правильное письмо, если не считать указанных выше девяти ошибок, но лишний раз подтверждающее, что голове Бюро далеко до его сердца.
Миссионер - это, можно сказать, сплошное сердце, иначе он не избрал бы профессию, требующую от него огромных и разнообразных жертв. Он соткан из веры, энергии, бесстрашия, эмоций, энтузиазма; в нем слились поэт, фанатик и странствующий рыцарь. Он покидает родной дом и близких, рвет милые его сердцу связи и терпеливо переносит все неудобства, лишения и неудачи; храбро встречает опасность, зная, что рискует жизнью, и идет на смерть, сознательно жертвуя собой ради своей идеи.
Иногда такой человек не блещет умом, и в силу этого, как нам пришлось убедиться, он допускает ошибки. Вот тут-то, казалось бы, за спиной у него должно стоять Бюро, способное мгновенно распознать ошибку и вовремя указать ему правильный курс, с которого он сбился. Иными словами, необходимо, чтобы капитан корабля знал толк в мореплавании. Ведь так или иначе ему придется нести ответственность, если его команда приведет корабль к гибели.
ПРИМЕЧАНИЯ
МОИМ КРИТИКАМ-МИССИОНЕРАМ
(То my Missionary Critics), 1901.
Стр. 283. Сэр Роберт Харт (1835-1911) - в течение 50 лет был главным инспектором морских таможен в Китае.
..."обирать египтян" - цитата из библии.
М.Лорие