Твен Марк. Наследство в тридцать тысяч долларов

   Привычка строить воздушные замки, привычка видеть сны наяву - как она укореняется! Какой становится отрадой! Как мы каждую минуту досуга стремимся отдаться во власть ее чар, как упиваемся ими, предаемся им всей душой, опьяняемся обманчивой фантазией! И как быстро Жизнь Грез переплетается и сливается с реальной Жизнью Будней настолько, что мы уже не можем их различить.
   Вскоре Элек выписала чикагскую газету и "Уолл-стрит Пойнтер". Острым глазом финансиста она целую неделю изучала их столбцы столь же прилежно, как библию по воскресеньям. С немым восхищением следил Салли за тем, как быстро и уверенно развиваются ее ум и талант и как зреет ее дар провидения в обращении с ценностями материальными, равно как и с духовными. Гордился он и тем, как дерзко, как отважно она манипулировала мирскими делами, и тем, как осмотрительно она заключала сделки духовного порядка. Он видел, что ни в том, ни в другом случае она никогда не теряет головы. С героической смелостью она часто шла на риск в мирских сделках, но всегда незаметным образом добивалась своего в другом - в делах духовных она действовала осторожно и наверняка. Тактика ее была здравой и простой, и, как она сама пояснила мужу, заключалась в следующем: земной капитал - для спекуляции, а духовный - это надежный, неприкосновенный вклад. В первом случае она была готова пускаться в рискованную биржевую игру, но что касается второго, то тут "о риске не могло быть и речи". Элек хотела твердой прибыли из расчета сто центов на доллар вклада, и чтобы сальдо было должным образом подведено в ее бухгалтерских книгах.
   Всего лишь несколько месяцев потребовалось на то, чтобы развить воображение Элек и Салли. Ежедневные упражнения немало способствовали деятельности обоих механизмов. В результате Элек стала "печь" воображаемые деньги так быстро, как сперва не могла и мечтать, а способность Салли тратить их развивалась пропорционально строгости запрета, который немедленно накладывала супруга.
   Поначалу Элек рассчитывала, что операция с углем принесет свои плоды через год, и лишь нехотя признала, что этот срок может сократиться на девять месяцев! Но то были всего лишь первые робкие проявления финансового ума, еще не закаленного школой, опытом, практикой. Все это вскоре пришло, и воображаемые девять месяцев исчезли, а воображаемый вклад в десять тысяч долларов с победой возвратился домой и принес в своем походном ранце триста процентов прибыли.
   Это был великий день для супругов Фостер. Они даже онемели от радости. Онемели они еще и по другой причине: внимательно изучив конъюнктуру, Элек со страхом и трепетом отважилась на первую пробу в биржевой игре, рискнув остальными двадцатью тысячами обещанного наследства. Перед ее мысленным взором акции повышались пункт за пунктом, причем ситуация на рынке в любой момент грозила измениться; и вот наконец, не в силах вынести напряжение ведь Элек была еще новичком в биржевом деле и ей не хватало закалки и выдержки, - она отдала своему воображаемому маклеру воображаемый приказ по воображаемому телеграфу: продавать! Она сказала, что удовлетворится прибылью в сорок тысяч долларов. Продажа акций состоялась в тот же самый день, когда выгорело дело с угольными шахтами. Как я упомянул выше, супруги онемели от радости. В тот вечер они сидели ошеломленные, блаженно счастливые, пытаясь осознать грандиозное событие, невероятное событие: теперь они стоят сто тысяч долларов звонкой воображаемой монетой! Да, именно так.
   С той поры Элек уже не боялась игры на бирже. Во всяком случае, не настолько, чтобы терять сон и румянец, как это случилось при ее дебюте.
   То была памятная ночь! Постепенно сознание того, что они богаты, прочно внедрилось в сердца Фостеров, и тогда они принялись находить применение своим деньгам. Если б мы смотрели глазами этих мечтателей, то увидели бы, как их опрятный деревянный домик исчез и на его месте появился двухэтажный кирпичный особняк с чугунной оградой перед фасадом. Мы увидели бы также, что с потолка гостиной свисает люстра с тремя газовыми лампами. Мы увидели бы, что скромный коврик превратился в брюссельский ковер - полтора доллара за ярд; мы увидели бы, что исчез плебейский очаг, и вместо него, повергая в благоговейный трепет все вокруг, появилась огромная импозантная печь со слюдяными окошками. Мы увидели бы и многое другое, а среди прочих вещей коляску, меховую полость, цилиндр и так далее.
   С того дня, несмотря на то, что их дочери и соседи по-прежнему видели все тот же деревянный домик, для Элек и Салли он превратился в кирпичный двухэтажный особняк. Не проходило вечера, чтобы Элек не волновалась из-за счетов за газ, но всякий раз вместо утешения слышала беспечный ответ Салли: "Ну что ж, мы можем себе это позволить!"
   Прежде чем лечь спать в ту ночь, когда они разбогатели, супруги решили, что это событие нужно отметить. Они должны устроить прием. Однако что сказать дочерям и соседям? Объявить, что они разбогатели, нельзя, хотя Салли горел желанием это сделать. Но Элек не поддавалась и не разрешала. Она сказала, что хотя деньги все равно что у них в кармане, лучше подождать, пока они действительно туда попадут. Она стояла на своем и была непоколебима. "Нужно хранить нашу тайну, - повторяла она, - хранить от дочерей и от всех".
   Как же быть? Они должны отпраздновать великое событие, отпраздновать непременно, но раз необходимо хранить тайну, что же тогда праздновать? В ближайшие три месяца не предвидится никаких дней рождения. Что касается Тилбери, то тут и говорить нечего, он, как видно, намерен жить вечно. Так что же в конце концов праздновать? Салли уже терял терпение и негодовал. Но вдруг его осенило - это пришло к нему по наитию, и все тревоги улетучились в мгновение ока. Они отпразднуют... открытие Америки! Блестящая идея!
   Элек несказанно гордилась своим мужем. Она утверждала, что ничего подобного никогда бы не пришло ей в голову. Однако Салли, хотя его так и распирало от радости и восторженного удивления самим собой, старался этого не выказывать. Он отвечал, что тут нет ничего особенного и что, право же, любой мог бы такое придумать.
   Но Элек горделиво тряхнула головой:
   - Как бы не так! Любой! Уж не Осанна ли Дилкинс?! Или Адельберт Пинат? Бог ты мой, как же! Хотела бы я посмотреть, как бы им это удалось. Им дай бог открыть какой-нибудь островок в сорок акров, да и то не хватит пороху. А уж целый континент... Ну нет, Салли Фостер, ты сам великолепно знаешь, что они на это не способны, даже если у них от натуги вылезут глаза на лоб или сами они вылезут из кожи.
   Добрая душа, она понимала, что ее супруг талантлив. И даже если любовь побуждала ее слегка переоценивать размеры его таланта, то, право же, это невинный порок, который вполне можно простить, приняв во внимание его побудительное начало.
   ГЛАВА V
   Прием удался. Все друзья были в сборе, и молодые и старые. Среди первых - Флосси и Грейси Пинат вместе со своим братом Адельбертом - молодым, подающим надежды подмастерьем жестянщика; а также Осанна Дилкинс-младший подмастерье штукатура, только что закончивший ученичество. Уже много месяцев Адельберт и Осанна проявляли интерес к Гвендолен и Клитемнестре Фостер, и родители девушек замечали это не без тайного удовлетворения. Но вдруг они обнаружили, что это чувство исчезло. Они поняли, что перемена в их финансовом положении воздвигла социальный барьер между их дочерьми и какими-то мастеровыми. Теперь их дочери могут и должны сделать партию получше. Да, должны! Им нужны мужья рангом не ниже адвокатов или коммерсантов. Уж папа и мама об этом позаботятся. Никаких мезальянсов!
   Но все эти размышления и планы оставались тайными, а потому не омрачили празднества. Зато всем бросились в глаза безмятежное, благородное спокойствие, внушительная осанка, торжественность поведения супругов, восхитившие и даже несколько озадачившие гостей. Все обратили на это внимание, все это обсуждали, но никто не мог понять, в чем тут причина. Это было поразительно, это было таинственно. Трое гостей, не сговариваясь и не подозревая даже, что попали в самую точку, заметили: "У них такой вид, словно они разбогатели".
   Именно так оно и было.
   Большинство матерей взялись бы за матримониальные дела по старой методе: как можно торжественнее и бестактнее они прочли бы дочерям нотацию, словно специально рассчитанную на то, чтобы, вызвав слезы и дух противоречия, привести к обратным результатам. Упомянутые мамаши еще больше бы испортили дело, потребовав, чтобы молодые ремесленники прекратили свои ухаживания. Но мамаша Фостер была не из таких. У нее был сугубо практический склад ума. Она не сказала ни слова ни заинтересованным сторонам, ни друзьям, ни кому-либо другому, кроме Салли. Он выслушал жену и все понял. Понял и оценил!
   - Ясно, - сказал он. - Вместо того чтобы браковать предложенные образцы, тем самым нанося обиду и без нужды портя всю коммерцию, ты просто-напросто предлагаешь за ту же цену товар более высокого качества, а остальное предоставляешь природе. Это мудрость, Элек, твердокаменная, здоровая мудрость. Кто у тебя на примете? Ты уже их выбрала?
   Нет, она еще не выбрала. Сперва нужно ознакомиться с положением на рынке. Супруги так и сделали. Прежде всего они обсудили кандидатуры Брейдиша - молодого, подающего надежды адвоката, и Фултона - молодого, подающего надежды дантиста. Элек сказала, чтобы Салли пригласил их на обед. Но не сразу, не к чему спешить, следует держать эту пару под наблюдением и выжидать. Лучше в столь важном деле действовать без спешки.
   Это тоже оказалось мудрым решением. Не прошло и трех недель, как Элек путем блестящей биржевой операции сорвала огромный куш и увеличила свои воображаемые сто тысяч долларов до четырехсот тысяч. В тот вечер супруги были на седьмом небе от счастья. Впервые за обедом они позволили себе шампанское. Правда, не настоящее шампанское, не достаточно реальное, если учесть количество фантазии, которое на него было затрачено. Автором идеи был Салли, и Элек в минуту слабости уступила ему. В глубине души они оба были встревожены и смущены: ведь Салли был образцовым трезвенником и во время похоронных процессий носил фартук, при взгляде на который все собаки немедленно приходили в раж. Элек же была членом Женского христианского союза трезвенниц, и следовательно - всем тем, что олицетворяет чугунную добродетель и душераздирающую святость.
   Но что поделаешь, гордыня богатства приступила к своей разрушительной работе. Супруги дошли до того, что еще раз доказали печальную истину, которая уже многократно была доказана ранее: если великим и благородным защитником от суетных пороков и недостойного тщеславия является принцип, то бедность - защитник в шесть раз более надежный.
   Свыше четырехсот тысяч долларов капитала! Супруги снова занялись матримониальным вопросом. Адвокат и дантист более не упоминались. Они потеряли все шансы. Их исключили за игры, их дисквалифицировали. Теперь супруги обсуждали кандидатуру сына мясопромышленника и сына местного банкира. Но под конец, так же как и раньше, они решили выждать, все как следует обдумать и действовать осторожно и наверняка.
   Вскоре им опять улыбнулось счастье. Элек, бывшая все время начеку, увидела заманчивую, но рискованную возможность и отважно ринулась в бой. Наступили дни страха, сомнений, лихорадочной тревоги, - неудача принесла бы им полное разорение. Но вот результаты сделки стали известны, и Элек, обессиленная от радости, едва владея голосом, промолвила:
   - Теперь можно вздохнуть с облегчением! Мы стоим круглый миллион!
   Из глаз Салли полились благодарные слезы.
   - О Электра! - сказал он. - Брильянт среди женщин, возлюбленная моего сердца! Наконец-то мы свободны, мы купаемся в золоте, и никогда больше нам не нужно будет скупиться. Пришло время для "вдовы Клико"! - И он достал бутылку можжевелового пива и совершил жертвоприношение со словами: "Плевать, что дорого!", а жена лишь мягко упрекнула его укоризненным, но влажным и счастливым взглядом.
   Супруги Фостер сдали в архив сына мясопромышленника и сына банкира и уселись обсуждать кандидатуры сына губернатора и сына конгрессмена.
   ГЛАВА VI
   Было бы крайне утомительно следить за всеми головокружительными скачками, которые проделывали воображаемые капиталы Фостеров с того дня. Это было невероятно, сногсшибательно, ослепительно. Все, к чему прикасалась Элек, превращалось в волшебное золото, и сверкающие груды его поднимались все выше и выше, до самого небосвода. Миллионы за миллионами низвергались на них, но грохочущий поток не иссякал. Пять миллионов... десять миллионов... тридцать... Ужели не будет конца?
   Два года прошли в ослепительном безумии. Опьяненные супруги почти не замечали бега времени. Теперь у них было триста миллионов долларов; они входили в состав правления всех крупнейших предприятий и концернов страны; и все еще, по мере, того, как шло время, капиталы их возрастали - пять миллионов одним махом, десять миллионов! Фостеры едва успевали вести им счет. Триста миллионов удвоились, затем удвоились снова, и опять, и еще раз...
   Два миллиарда четыреста миллионов долларов!
   Супруги Фостер даже потеряли контроль над делами. Возникла необходимость произвести переучет ценностей и капитала и разобраться во всем. Фостеры это знали, чувствовали, понимали, как это необходимо. Но они также понимали, что, взявшись за такую работу, смогут выполнить ее успешно и должным образом довести до конца только в том случае, если будут трудиться без перерыва долгое время. Им потребуется не менее десяти часов. Но как же выкроить десять свободных часов кряду? Ведь целый день Салли продавал булавки, сахар или ситец; ведь целый день Элек стряпала, мыла посуду, подметала полы и стелила постели, - и никто не помогал ей, ибо дочерей оберегали для высшего общества. Супруги знали, что есть способ раздобыть необходимые десять часов, и что это единственный способ, но оба стыдились назвать его. Каждый из них ждал, что это сделает другой. Наконец Салли не выдержал:
   - Одному из нас все равно придется уступить, - сказал он. - Пусть это буду я. Считай, что я назвал этот способ - не обязательно его называть вслух.
   Элек покраснела, но исполнилась благодарности. Без дальнейших рассуждений супруги впали во грех - они нарушили заповедь, запрещающую работать в воскресный день. Ибо только в воскресенье они и могли выкроить десять свободных часов. Это был еще один шаг по наклонной плоскости, за ним последовали другие. Несметное богатство несет соблазны, неизбежно и неуклонно подрывающие моральные устои тех, кто не привык обладать им.
   Супруги Фостер опустили шторы и нарушили заповедь. Упорно и терпеливо трудились они в поте лица, ревизуя свои вложения, и составили их перечень. И надо сказать, что перед ними возникла внушительная процессия именитых концернов, - начиная от "Рэлуэй Систем", "Стимер Лайнс", "Стандард-Ойл", "Оушэн Кэйблз", "Проволочный телеграф" и проч., и кончая "Клондайком", "Дэ Бирс", "Темными делами Таммани-Холла" и "Отделом сомнительных привилегий в почтовом ведомстве"...
   Два миллиарда четыреста миллионов! И все надежно вложены в доходные предприятия и гарантированные ценные бумаги. Общая прибыль - сто двадцать миллионов в год.
   Млея от восторга, Элек промурлыкала:
   - Ну как, довольно?
   - Да, Элек.
   - Что будем делать дальше?
   - Поставим точку.
   - Прекращаем дела?
   - Да.
   - Не возражаю. Теперь, после трудов праведных, мы отдохнем и будем жить в свое удовольствие.
   - Отлично! Элек!
   - Да, мой дорогой?
   - Какую часть дохода мы можем истратить?
   - Весь целиком.
   Супругу показалось, что с рук и ног его свалились пудовые оковы. Он не ответил: от счастья он лишился дара речи.
   С тех пор Фостеры регулярнейшим образом нарушали заповедь каждое воскресенье. Труден лишь первый шаг по пути порока. Весь воскресный день, после церкви, они посвящали изысканию способов, как израсходовать деньги. За этим восхитительным занятием они засиживались до поздней ночи. И за каждый такой сеанс Элек расточала миллионы на невиданные благотворительные предприятия и религиозные начинания, а Салли расточал не менее огромную сумму на вещи, которым он - вначале! - давал определенные наименования. Только вначале. В дальнейшем они утратили ясность очертаний и постепенно слились в категорию "то да се", превратившись, таким образом, в нечто спасительно неопределенное. Ибо Салли погибал... Размещение всех этих миллионов весьма чувствительным образом сказалось на семейных расходах на сальные свечи. Некоторое время Элек тревожилась, но вскоре перестала волноваться, потому что для этого исчез повод. Она страдала, скорбела, сгорала со стыда, но... молчала, а следовательно - стала соучастницей преступления. Дело в том, что Салли таскал свечи: он грабил магазин. Так бывает всегда. Огромное богатство для человека, к нему не привыкшего, - яд, разъедающий его душу. Когда Фостеры пребывали в бедности, им можно было доверить несметное количество свечей. Теперь же... но лучше не будем говорить об этом. От свечей до яблок лишь один шаг. И Салли стал воровать яблоки, потом мыло, потом кленовый сахар, консервы, посуду... О, как легко скатываться все ниже и ниже по наклонной плоскости, если вы уже соскользнули хотя бы на дюйм.
   Тем временем блистательное шествие фостеровских миллионов было отмечено и другими событиями. Созданный их воображением кирпичный особняк уступил место грандиозному каменному строению с острой крышей, узор которой напоминал шахматную доску. Со временем и оно исчезло, уступив место еще более великолепному жилищу, а то - другому, и так далее. Один за другим строились воздушные замки, все выше, просторнее, величественнее. Но каждый из них, в свою очередь, исчезал, пока наконец в эти последние знаменательные дни наши фантазеры не переселились далеко-далеко, в великолепный, возвышавшийся на зеленом холме дворец, из окон которого открывался прекрасный вид на долину, и реку, и уходящую к горизонту гряду гор, окутанных нежной дымкой. И все это - их владения, все это собственность наших мечтателей. Во дворце снуют ливрейные слуги, именитые гости съезжаются туда из всех столиц мира.
   Дворец этот находился за дальними далями - там, в стороне восходящего солнца, бесконечно далеко, астрономически далеко: в Ньюпорте, штат Род-Айленд, в Обетованной земле Высшего Общества, в заповедных доменах американской аристократии. Как правило, Фостеры проводили часть воскресенья после церкви в своем великолепном дворце, а остальное время разъезжали по Европе или же плавали на собственной яхте. Шесть жалких будней - на невзрачной окраине Лейксайда; седьмой день - в Сказочной стране, - это уже вошло в привычку, определило их жизненный уклад.
   В строго ограниченной Жизни Будней они оставались по-прежнему трудолюбивыми, усердными, осмотрительными, практичными и экономными. Незыблемо держались они возвышенных и суровых догматов пресвитерианской церкви и преданно, по мере умственных и душевных сил, трудились ради ее вящего блага. Но в Жизни Грез они подчинялись капризам фантазии, куда бы те их ни завлекали, какими бы ни были изменчивыми.
   Правда, причуды Элек были не слишком замысловаты и не очень многочисленны, зато Салли давал себе волю. Так, в Жизни Грез Элек перешла в лагерь приверженцев епископальной церкви, ибо ее привлекали громкие звания. Затем она примкнула к Высокой Церкви - из-за свечей и пышных обрядов. А далее, вполне естественно, - обратилась к Риму: ведь у католиков имеются кардиналы и еще больше свечей. Но для Салли подобные метаморфозы были сущей безделицей. Его Жизнь Грез являла собой блистательную, непрерывную вереницу волнующих событий, и каждое из них сверкало свежестью и новизной, потому что Салли сменял их так же часто, как религию. А с религией Салли расправлялся круто и менял веру вместе с рубашкой.
   Фостеры щедрой рукой тратили деньги на свои причуды еще в самом начале финансового расцвета, а по мере умножения их богатств траты эти все возрастали и со временем стали поистине несметны.
   За одно воскресенье Элек воздвигала один, а то и два университета, да одну-две больницы и отель "Раутон", да еще с десяток церквей, а то и кафедральный собор в придачу; так что однажды Салли с весьма неуместной игривостью заметил, что Элек "считает день потерянным, если не пошлет за океан целый корабль миссионеров - убеждать непросвещенных китайцев выменять чистопробное двадцатичетырехкаратовое вероучение Конфуция на фальшивое христианство".
   Это бестактное замечание ранило Элек в самое сердце, и она ушла, заливаясь слезами. Зрелище это, в свою очередь, ранило сердце Салли, и он, мучимый болью и стыдом, готов был отдать все на свете ради возможности взять свои слова обратно. И ведь что его доконало: жена не упрекнула его ни единым звуком. Ни единого замечания не услышал он из ее уст, ни одного намека насчет того, что не мешало бы ему на себя посмотреть, - а ведь она могла сказать столько горьких слов! Она отомстила ему своим благородством и выдержкой, заставила его обратить взор на себя. Перед ним промелькнула в ярких видениях жизнь, которую он вел последние годы безграничного процветания, и пока Салли вглядывался в нее, лицо его залила краска, а душу объяло чувство стыда. Жизнь Элек - как она прекрасна, как неуклонно устремляется ввысь; в то время как его жизнь суетна, полна низкого тщеславия, себялюбия, пуста и жалка. И куда ведет его жизненный путь? Не вверх - нет! - вниз, все ниже и ниже.
   Он сравнивал деяния Элек со своими. Как он посмел упрекнуть ее! Он! А что же ему сказать о себе? Когда она воздвигала свою первую церковь, что делал он? Вовлекал других пресыщенных мультимиллионеров в Покер-клуб, осквернял ими свой дворец, растрачивал сотни тысяч на каждое такое сборище и глупо кичился громкой сомнительной славой, которую этим снискал. Когда она строила свой первый университет, чем занимался он? Тайно предавался разврату в обществе подобных же кутил - мультимиллионеров по деньгам, но нищих духовно. Когда она открыла свой первый приют для подкидышей, что свершил он? Увы! Когда она проектировала Общество Облагораживания Пола, что делал он? О боже! Когда она с когортой членов Женского христианского союза трезвенниц шла в поход на роковую бутылку, что делал он? Напивался по три раза в день. Когда ее, воздвигнувшую сотню соборов, благосклонно принял и благословил сам папа, наградив Золотой Розой, которую она столь доблестно заслужила, что делал он? Срывал банк в Монте-Карло.
   Салли остановился. Он не мог, он был не в силах продолжать перечень своих грехов и, приняв великое решение, поднялся. Его тайная жизнь должна быть разоблачена, он должен признаться во всем. Он пойдет и обо всем ей расскажет.
   И он это сделал. Он поведал ей все и рыдал на ее груди, лил слезы, стонал и молил о прощении. Удар был жестоким и едва не сразил Элек, но ведь Салли принадлежит ей, он сокровенная частица ее сердца, свет ее очей. Могла ли она его отвергнуть? Нет, и Элек простила его... Правда, она чувствовала, что он уже никогда не сможет быть для нее тем, чем был прежде. Она знала, что он способен раскаяться, но не исправиться. Однако даже такой морально искалеченный, испорченный человек - даже такой, - разве он не принадлежит ей всецело, разве он не остается ее кумиром, которому она будет вечно поклоняться? И Элек, сказав, что она его раба, его прислужница, распахнула для него свое страждущее сердце.
   ГЛАВА VII
   Спустя некоторое время, как-то воскресным летним днем, супруги Фостер плыли по морю на своей воображаемой яхте, лениво растянувшись под тентом на кормовой палубе и наслаждаясь досугом. Оба хранили молчание, ибо каждый был занят своими мыслями. За последнее время эти периоды молчания наступали все чаще, прежняя близость и сердечность понемногу исчезали. Потрясающее признание Салли сделало свое дело. Элек силилась отогнать прискорбные воспоминания, но они не покидали ее, горечь и стыд отравляли ее прекрасную Жизнь Грез. Теперь - по воскресеньям - она видела, что ее муж превращается в какое-то отвратительное пустое существо. Она не могла закрыть на это глаза и в такие дни старалась как можно меньше смотреть на него.
   Ну, а она? Неужели она столь безгрешна? Увы, Элек знала, что это не так. Ведь и она хранила от мужа тайну, и она поступала по отношению к нему нечестно, и ее часто мучила совесть. Элек нарушила соглашение и скрывала это от Салли. Поддавшись непреодолимому соблазну, она снова пустилась в спекуляцию. Она рискнула их состоянием, скупив "на разницу" железные дороги, угольные и стальные компании всей страны, и теперь каждый час по воскресеньям трепетала от страха, как бы не выдать себя каким-нибудь случайным словом. Пристыженная, удрученная своим предательством, она не могла удержаться, чтобы не обратить с состраданием свое сердце к мужу. Ей было мучительно стыдно видеть, как он, пьяный, блаженно возлежит под навесом и ни о чем не подозревает. Ни тени подозрения - наоборот, он полон безоговорочной трогательной веры в нее, в то время как по ее воле над его головой висит на тонкой нити грозящее бедой, сокрушительное...
   - Послушай, Элек!
   Элек очнулась. Она была благодарна мужу за то, что он оторвал ее от горьких мыслей, и ответила с былой нежностью в голосе.
   - Да, мой дорогой?
   - Знаешь, Элек, по-моему, мы совершаем ошибку, - вернее, ты. Я имею в виду дела с замужеством.
   Салли приподнялся - тучный, одутловатый, благодушный, словно бронзовый Будда, - и заговорил очень серьезно:
   - Подумай сама. Прошло уже более пяти лет. И ты с самого начала ведешь все ту же политику. С каждым нашим успехом ты требуешь повышения еще на пять пунктов. Всякий раз, когда я надеюсь, что вот-вот наконец будет свадьба, перед тобой возникает что-нибудь более заманчивое, и я опять терплю разочарование. На тебя не угодишь. Так мы останемся ни с чем. Сперва мы дали отставку дантисту и адвокату. И это было правильно, вполне разумно. Потом мы дали отставку сыну банкира и наследнику мясника. И тоже правильно, тоже разумно. Потом забраковали сына конгрессмена и сына губернатора, - признаю, и это было вполне разумно. За ними пошли в отставку сын сенатора и сын вице-президента Соединенных Штатов - тоже абсолютно правильно: не очень-то надежное дело все эти важные посты. Тогда ты перекинулась на аристократию, и я было решил, что мы наконец нашли то, что надо. Я надеялся, что мы закинем сеть в самую глубь Четырехсот Семейств и выудим какую-нибудь родословную почтенную, осиянную святостью, наполненную древностью стопятидесятилетнего настоя, прошедшую вековую дезинфекцию и выветрившую запах соленой трески и звериных шкурок и за все это время не запятнавшую себя ни единым днем работы, а потом... О, потом, конечно, справим свадьбы. Но тут из Европы приезжает пара аристократов чистых кровей, и ты мигом кидаешь за борт полукровок. Это подействовало на меня крайне удручающе. А с тех пор - какая чехарда! Ты отставила двух баронетов ради баронов. Ты отставила баронов ради виконтов. Виконтов ради графов. Графов ради маркизов. Маркизов ради выводка герцогов. Знаешь, Элек, закрывай счет, - ты перешла все границы. Ведь ты можешь закупить с торгов добрую четверку герцогов! Четырех национальностей! И все отменных статей и родословной, все банкроты и по уши в долгах. И хоть они обойдутся недешево, но мы можем себе это позволить. Довольно, Элек, не тяни больше, прекрати эту нервотрепку. Покажи весь комплект девочкам, и пусть они выбирают!..