Ячменное зерно, ячменное зерно, кукурузные отсевки.А потом живо отойти на одиннадцать шагов, зажмурив глаза, три раза первернуться и идти домой, и никому не говорить. Потому, если расскажешь, все колдовство пропадет.
Дупляная вода, дупляная вода, проглоти бородавки.
– Ну да, оно похоже на правду; но Боб этого не делал.
– Да уж будь покоен, об заклад можешь побиться, что не делал: ведь он самый бородавчатый мальчик в деревне; а если бы он умел орудовать с дупляной водой, у него не было бы ни одной бородавки. Я свел тысячи бородавок с моих рук этим способом, Гек. Я ведь часто вожусь с лягушками, так у меня всегда много бородавок. Иногда я их свожу бобом.
– Да, бобы – это хорошо. Я сам испытал.
– Ты? Каким способом?
– Надо взять и разделить боб на две половинки, потом надрезать бородавку так, чтобы вытекло немного крови, и намочить кровью одну половинку боба, а потом вырыть ямку на перекрестке и закопать в нее ту половинку ночью, когда нет луны, а другую половинку сжечь. Понимаешь, та половинка, которая смазана кровью, будет все съеживаться да съеживаться, чтобы притянуть к себе другую половинку, а это поможет крови стянуть бородавку, и она живо сойдет.
– Да, это верно, Гек, это верно; только, когда закапываешь, нужно говорить: «В землю боб, долой бородавка; не замай меня больше!» – так лучше выходит. Так и Джо Гарпер делает, а он был близ Кунвилля, да и где только не был. Но скажи – как же ты их сгоняешь дохлой кошкой?
– Вот как. Возьми ты кошку и ступай, и приходи задолго до полуночи на кладбище, где похоронен какой-нибудь злодей; а когда настанет полночь, придет черт, а может и два, и три, только ты их не увидишь, а услышишь, словно бы ветер шумит, а может и разговор их услышишь; и как потащат они того молодца, ты швырни им вслед кошку и скажи: «Черт за телом, кошка за чертом, бородавка за кошкой, чур меня все вы!» Это всякую бородавку сгонит.
– Должно быть, верно. Ты пробовал когда-нибудь, Гек?
– Нет, но мне рассказала старуха Гопкинс.
– Ну, значит, верно; ведь она, говорят, ведьма.
– Говорят! Я это знаю, Том. Она заколдовала отца. Он сам сказывал. Идет он раз, – глядь, а она стоит и заколдовывает его. Он в нее камнем запустил, та увернулась.
Что же ты думашь, в ту же ночь он свалился с навеса, на котором заснул пьяный, и сломал себе руку.
– Экие страсти! Как же он узнал, что она его заколдовывает?
– Отец говорит, что узнать не штука. Он говорит, что когда смотрят на тебя пристально, то значит заколдовывают, особенно если при этом бормочут. Потому что бормочут «Отче наш» навыворот.
– Когда же ты думаешь испытать кошку, Гек?
– Сегодня ночью. Я думаю, они придут сегодня ночью за старым Госсом Вильямсом.
– Да ведь его схоронили в субботу! Разве они не утащили его в субботу ночью?
– Эх, сказал тоже! Ведь до полуночи их сила не действует, а с полночи уже воскресенье начинается. По воскресеньям-то, я думаю, чертям не разгуляться.
– Я и не подумал. Это верно. Можно мне с тобой?
– Конечно, если не боишься.
– Бояться! Есть чего! Ты мяукнешь?
– Да, и ты мяукни в ответ, если удобно будет. А то я прошлый раз мяукал да мяукал, пока старик Гейс не швырнул в меня камнем, промолвив: «Черт бы побрал этого кота!» За это я пустил ему кирпичом в окошко. Только ты никому не сказывай.
– Не скажу. Я не мог мяукать в тот раз потому, что тетя с меня глаз не спускала, но сегодня мяукну.
– А что это у тебя, Гек?
– Ничего, клещ.
– Где ты его поймал?
– В лесу.
– Что возьмешь за него?
– Не знаю. Мне не хочется продавать.
– Твое дело. Клещик-то маленький.
– Чужого-то клеща всякий может охаять. Я им доволен. для меня он хороший клещ.
– Да ведь клещей-то пропасть. Я их тысячу наберу, если захочу.
– За чем же дело стало? То-то, сам знаешь, что не наберешь. Клещ-то ведь очень ранний. Это первый клещ, которого я видел в нынешнем году.
– Слушай, Гек, я тебе дам за него мой зуб.
– Покажи.
Том достал клочок бумаги и осторожно развернул. Гекльберри внимательно осмотрел зуб. Соблазн был велик. Наконец он сказал:
– А он настоящий?
Том приподнял губу и показал пустое место.
– Ну, ладно, – сказал Гекльберри, – по рукам.
Том посадил клеща в коробочку от пистонов, служившую недавно темницей для щипуна, и мальчики разошлись, причем каждый чувствовал себя богаче, чем был раньше.
Дойдя до маленького, стоявшего отдельно домишки, в котором помещалась школа, Том вошел в него быстро, с видом добросовестного малого, спешившего во всю мочь. Он повесил шляпу на вешалку и бросился на свое место с деловым рвением. Учитель, восседавший на возвышении в большом просиженном кресле, дремал, убаюканный монотонным гудением учеников. Звонок на перерыв разбудил его:
– Томас Сойер!
Том знал, что когда произносилось его полное имя, это не предвещало ничего доброго.
– Сэр?
– Поди сюда. Ну, сэр, почему вы изволили опоздать, по обыкновению?
Том придумывал, что бы соврать, как вдруг увидел две длинные светло-русые косы, висевшие вдоль спины, которую он тотчас узнал благодаря электрической силе любви; и рядом с этой девочкой находилось единственное свободное место в классе. Он немедленно ответил:
– Я остановился поболтать с Гекльберри Финном.
У учителя дух захватило, он остолбенел. В классе стихло, ученики спрашивали себя, с ума, что ли, сошел этот отчаянный малый. Наконец учитель сказал:
– Ты… что ты сделал?
– Остановился поболтать с Гекльберри Финном.
Ослышаться было невозможно.
– Томас Сойер, это самое бесстыдное признание, какое только мне приходилось слышать; линейка слишком слабое наказание за такую наглость. Снимай куртку.
Рука учителя действовала, пока он не выбился из сил, и пук розог значительно уменьшился. Затем последовало приказание:
– Теперь, сэр, изволь-ка сесть с девочками. Пусть это послужит тебе уроком.
Хихиканье, раздавшееся в классе, по-видимому, смутило мальчика, но в действительности это смущение было следствием его благоговения перед неведомым кумиром и неземного блаженства, так удачно доставшегося на его долю. Он присел на кончике сосновой скамьи, а девочка отодвинулась от него, тряхнув головкой.
Ученики перешептывались, переглядывались, подталкивали друг друга, но Том сидел смирно, облокотившись обеими руками на длинный низкий пюпитр, и, по-видимому, погрузился в учебник. Мало-помалу на него перестали обращать внимание, и тоскливая атмосфера наполнилась обычным школьным жужжаньем. Тогда мальчик начал украдкой поглядывать на свою соседку. Она заметила это, сделала ему гримасу и отвернулась. Когда она осторожно оглянулась, перед ней лежал персик. Она оттолкнула его; Том тихонько придвинул снова; она опять оттолкнула, но уже не так сердито. Том терпеливо передвинул его на прежнее место; она оставила его в покое. Том нацарапал на грифельной доске: «Пожалуйста, возьмите – у меня есть еще». Девочка взглянула на надпись, но, по-видимому, осталась равнодушной. Тогда мальчик принялся рисовать что-то на грифельной доске, прикрывая свою работу левой рукой. В течение некоторого времени девочка не хотела смотреть, но в конце концов ее естественное любопытство стало проявляться чуть заметными признаками. Мальчик рисовал, по-видимому, поглощенный своей работой. Девочка сделала попытку посмотреть, впрочем, неопределенную, но мальчик не показал вида, что замечает. Тогда она сдалась и нерешительно шепнула:
– Покажите мне.
Том открыл безобразнейшую карикатуру дома с двускатной крышей и трубой, из которой вился дым наподобие штопора. Девочка крайне заинтересовалась этим произведением и, по-видимому, забыла обо всем остальном. Когда он кончил, она полюбовалась с минуту и прошептала:
– Очень мило. Нарисуйте человека.
Художник изобразил на переднем плане человека, похожего на вешалку. Он мог бы перешагнуть через дом, но девочка не была взыскательна; она осталась довольна этим уродом и прошептала:
– Очень красивый человек. Теперь нарисуйте меня.
Том нарисовал песочные часы с полной луной наверху и соломенными руками и ногами, вооружив растопыренные пальцы чудовищным веером. Девочка сказала:
– И это очень мило. Хотелось бы мне уметь рисовать.
– Это очень просто, – прошептал Том. – Я вас научу.
– О, научите? Когда?
– В полдень. Вы пойдете домой обедать?
– Я останусь, если хотите.
– Отлично – так ладно будет. Как вас зовут?
– Бекки Татчер. А вас? Впрочем, я знаю. Ваше имя – Томас Сойер.
– Это мое имя, когда меня колотят. А когда я хороший, тогда я Том. Зовите меня Том, хорошо?
– Хорошо.
Том снова начал царапать что-то на доске, закрывая рукой от девочки.
Но теперь она не отворачивалась. Она просила показать ей. Том сказал:
– О, ничего нет.
– Нет, есть.
– Нет, нет, да вам и не интересно.
– Интересно, право, интересно. Пожалуйста, покажите.
– Вы никому не скажете?
– Нет, никому – честное слово, честное слово, и самое честное слово, не скажу.
– Никому на свете? Пока живы?
– Никому на свете. Покажите же.
– Да нет, вам вовсе не интересно!
– Ну, коли вы так, то я сама посмотрю, Том, – с этими словами она протянула свою маленькую ручку, и началась легкая борьба. Том делал вид, что серьезно сопротивляется, но мало-помалу отодвигал руку, пока не открылись слова:
– Ах, вы негодный!Я вас люблю.
Она довольно звонко шлепнула его по руке, однако заалелась и, видимо, была довольна.
В эту самую минуту мальчик почувствовал, что чьи-то роковые пальцы медленно стискивают его ухо и приподнимают его со скамьи. В таком положении он был проведен через весь класс на свое место, под беглым огнем общего хихинья. В течение нескольких грозных мгновений учитель стоял над ним, а затем вернулся на свое место, не сказав ни слова. Но хотя ухо у Тома горело, сердце его ликовало.
Когда класс успокоился, Том сделал честную попытку заняться, но волнение его было слишком велико. На уроке чтения он сбивался, на уроке географии превращал озера в горы, горы в реки, реки в материки, восстановив древний хаос; а на уроке правописания провалился окончательно, переврав ряд простейших детских слов, за что и был переведен в последний разряд, лишившись оловянной медали, которую с гордостью носил уже несколько месяцев.
Глава VII
В школе. – Учитель живописи. – Промах.
Чем усерднее Том старался сосредотачиваться на учебнике, тем упорнее разбредались его мысли, – так что, наконец, он зевнул, вздохнул и бросил книгу. Ему казалось, что полдень никогда не наступит. Неподвижный воздух точно замер. Хоть бы что шелохнулось. Это был самый сонный из всех сонных дней. Усыпительное бормотание двадцати пяти школьников убаюкивало души, точно чары, таящиеся в гудении пчел. Вдали Кардиж Гилль, залитый волнами света, поднимал свою зеленую вершину в мерцающей дымке летней мглы, отливавшей пурпуром; несколько птиц скользили в высоте на усталых крыльях; никаких других живых существ не было видно, кроме козлов, да и те спали.
Сердце Тома томилось жаждой свободы или хоть какого-нибудь развлечения, которое помогло бы ему скоротать это скучное время. Случайно он опустил руку в карман, и лицо его озарилось благодарностью, равной молитве, хотя он и не знал этого. Он потихоньку вытащил пистонную коробочку и выпустил клеща на стол. Эта крошечная тварь, вероятно, тоже переполнилась в этот момент молитвенной благодарностью, которая, однако, оказалась преждевременной, так как лишь только она поползла в одну сторону, Том булавкой повернул ее в другую.
Рядом с Томом сидел его закадычный друг, так же изнывавший от тоски и так же глубоко и благодарно обрадованный развлечением. Этот закадычный друг был Джо Гарпер. Всю неделю они дружили, а по воскресеньям становились во главе враждебных армий. Джо достал булавку из-за обшлага куртки и принял участие в возне с пленником. Забава с каждой минутой становилась интереснее. Вскоре Том нашел, что они мешают друг другу, так что ни один не пользуется клещом всласть. Поэтому он взял грифельную доску Джо и провел посередине ее черту сверху донизу.
– Вот, – сказал он, – пока клещ будет на твоей половине, ты гоняй его, сколько хочешь, а я не буду трогать; а если он удерет на мою половину, ты должен оставить его в покое, пока я не упущу его за черту.
– Ладно, начинай.
Клещ вскоре удрал от Тома и переполз через экватор. Джо дразнил его, пока он не улизнул обратно. Поле действия менялось, таким образом, довольно часто. Пока один мальчик с захватывающим увлечением возился с клещом, другой следил за возней с неменьшим интересом, головы обоих склонились над доской; они забыли обо всем на свете. Наконец счастье, по-видимому, перешло на сторону Джо. Клещ пробовал и так и сяк, менял направление, волнуясь и возбуждаясь не меньше, чем сами мальчики, но всякий раз, как победа была уже, так сказать, в его руках, и пальцы Тома начали шевелиться, булавка Джо проворно загораживала ему путь и направляла его обратно. Том, наконец, не вытерпел. Искушение было слишком велико. Он протянул булавку и помог клещу. Джо моментально взбесился.
– Том, оставь его в покое!
– Я только чуть-чуть погоняю его, Джо.
– Нет, сэр, это нечестно. Сейчас оставь его.
– Пустяки, я только немножко пошевелю.
– Оставь его, говорят тебе.
– Не хочу.
– Ты должен, – он на моей стороне.
– Послушай, Джо Гарпер, чей это клещ?
– Мне нет дела до того, чей клещ, – он на моей стороне и ты его трогать не будешь.
– А вот же буду. Клещ мой, и я буду делать с ним, что хочу!
Здоровенный тумак обрушился на спину Тома, такой же на спину Джо, и в течение двух минут пыль летела из обеих курток, к восторгу всей школы. Мальчики так увлеклись, что не заметили внезапно наступившей тишины, когда учитель подкрался к ним на цыпочках и остановился над ними. Он довольно долго смотрел на представление, а затем и со своей стороны внес в него некоторое разнообразие.
Когда наступил полуденный перерыв, Том полетел к Бекки Татчер и шепнул ей на ухо:
– Наденьте шляпку и сделайте вид, будто идете домой, а когда свернете за угол, то отстаньте от других и вернитесь назад переулком. Я пойду другой дорогой, обгоню их и вернусь тем же путем.
Она пошла в одной группе учеников, он – в другой. Немного погодя они встретились в конце переулка, и когда вернулись в школу, в ней не было ни души. Они уселись, положив перед собой грифельную доску. Том дал Бекки грифель и водил ее руку – и таким образом они воздвигли другой удивительный дом. Когда же увлечение искусством стало остывать, принялись разговаривать. Том утопал в блаженстве. Он спросил:
– Вы любите крыс?
– Терпеть не могу.
– Ну да, живых – я тоже. Но я говорю о дохлых, которых можно привязать на веревочку и махать ими вокруг головы.
– Нет, крысы вообще мне не нравятся. Вот жевать резину – это я люблю.
– О, и я тоже. Жаль, что у меня нет ни кусочка!
– Хотите? У меня есть немножко. Я дам вам пожевать, но потом вы мне отдайте.
Это было очень приятно, и они жевали по очереди, болтая ногами от избытка удовольствия.
– Бывали вы в цирке? – спросил Том.
– Да, и папа обещал сводить меня еще раз, если я буду умницей.
– Я был в цирке три или четыре раза – множество раз. Церковь ничего не стоит перед цирком. В цирке все время представляют разные штуки. Когда я буду большой, то поступлю в клоуны.
– О, в самом деле? Это будет очень мило. Они такие пестрые.
– Да. И кроме того, они загребают кучу денег. Бен Роджерс говорил, по доллару в день. Послушайте, Бекки, а были вы когда-нибудь обручены?
– Что это такое?
– Ну, обручены, чтобы выйти замуж.
– Нет.
– Хотите?
– Пожалуй. Не знаю. На что оно похоже?
– На что? Да ни на что не похоже. Просто вы говорите мальчику, что вы будете его всегда, всегда, всегда, а потом поцелуетесь с ним, и все тут. Всякий может сделать это.
– Поцелуемся? Зачем же целоваться?
– Так уж, знаете, полагается – всегда так делают.
– Все?
– Ну да, все, которые влюблены друг в друга. Вы помните, что я написал на доске?
– Д-да!
– Что же?
– Не скажу.
– Хотите, я вам скажу?
– Д-да – только в другой раз.
– Нет, теперь.
– Нет, не теперь, – завтра.
– О, нет, теперь, пожалуйста, Бекки. Я вам на ушко скажу, тихонько-тихонько.
Бекки колебалась, Том принял ее молчание за знак согласия и, обвив рукой ее талию, нежно прошептал ей на ушко заветные слова. Затем он прибавил:
– Теперь и вы мне шепните то же самое.
Сначала она отнекивалась, потом сказала:
– Только вы отверните лицо, чтобы не видеть, тогда я скажу. Но вы не должны никому рассказывать – обещаете, Том? Не рассказывать никому, обещаете?
– Никому, честное, честное слово. Ну, Бекки.
Он отвернул лицо. Она робко наклонилась к нему, так близко, что ее дыхание шевельнуло его кудри, и прошептала:
Чем усерднее Том старался сосредотачиваться на учебнике, тем упорнее разбредались его мысли, – так что, наконец, он зевнул, вздохнул и бросил книгу. Ему казалось, что полдень никогда не наступит. Неподвижный воздух точно замер. Хоть бы что шелохнулось. Это был самый сонный из всех сонных дней. Усыпительное бормотание двадцати пяти школьников убаюкивало души, точно чары, таящиеся в гудении пчел. Вдали Кардиж Гилль, залитый волнами света, поднимал свою зеленую вершину в мерцающей дымке летней мглы, отливавшей пурпуром; несколько птиц скользили в высоте на усталых крыльях; никаких других живых существ не было видно, кроме козлов, да и те спали.
Сердце Тома томилось жаждой свободы или хоть какого-нибудь развлечения, которое помогло бы ему скоротать это скучное время. Случайно он опустил руку в карман, и лицо его озарилось благодарностью, равной молитве, хотя он и не знал этого. Он потихоньку вытащил пистонную коробочку и выпустил клеща на стол. Эта крошечная тварь, вероятно, тоже переполнилась в этот момент молитвенной благодарностью, которая, однако, оказалась преждевременной, так как лишь только она поползла в одну сторону, Том булавкой повернул ее в другую.
Рядом с Томом сидел его закадычный друг, так же изнывавший от тоски и так же глубоко и благодарно обрадованный развлечением. Этот закадычный друг был Джо Гарпер. Всю неделю они дружили, а по воскресеньям становились во главе враждебных армий. Джо достал булавку из-за обшлага куртки и принял участие в возне с пленником. Забава с каждой минутой становилась интереснее. Вскоре Том нашел, что они мешают друг другу, так что ни один не пользуется клещом всласть. Поэтому он взял грифельную доску Джо и провел посередине ее черту сверху донизу.
– Вот, – сказал он, – пока клещ будет на твоей половине, ты гоняй его, сколько хочешь, а я не буду трогать; а если он удерет на мою половину, ты должен оставить его в покое, пока я не упущу его за черту.
– Ладно, начинай.
Клещ вскоре удрал от Тома и переполз через экватор. Джо дразнил его, пока он не улизнул обратно. Поле действия менялось, таким образом, довольно часто. Пока один мальчик с захватывающим увлечением возился с клещом, другой следил за возней с неменьшим интересом, головы обоих склонились над доской; они забыли обо всем на свете. Наконец счастье, по-видимому, перешло на сторону Джо. Клещ пробовал и так и сяк, менял направление, волнуясь и возбуждаясь не меньше, чем сами мальчики, но всякий раз, как победа была уже, так сказать, в его руках, и пальцы Тома начали шевелиться, булавка Джо проворно загораживала ему путь и направляла его обратно. Том, наконец, не вытерпел. Искушение было слишком велико. Он протянул булавку и помог клещу. Джо моментально взбесился.
– Том, оставь его в покое!
– Я только чуть-чуть погоняю его, Джо.
– Нет, сэр, это нечестно. Сейчас оставь его.
– Пустяки, я только немножко пошевелю.
– Оставь его, говорят тебе.
– Не хочу.
– Ты должен, – он на моей стороне.
– Послушай, Джо Гарпер, чей это клещ?
– Мне нет дела до того, чей клещ, – он на моей стороне и ты его трогать не будешь.
– А вот же буду. Клещ мой, и я буду делать с ним, что хочу!
Здоровенный тумак обрушился на спину Тома, такой же на спину Джо, и в течение двух минут пыль летела из обеих курток, к восторгу всей школы. Мальчики так увлеклись, что не заметили внезапно наступившей тишины, когда учитель подкрался к ним на цыпочках и остановился над ними. Он довольно долго смотрел на представление, а затем и со своей стороны внес в него некоторое разнообразие.
Когда наступил полуденный перерыв, Том полетел к Бекки Татчер и шепнул ей на ухо:
– Наденьте шляпку и сделайте вид, будто идете домой, а когда свернете за угол, то отстаньте от других и вернитесь назад переулком. Я пойду другой дорогой, обгоню их и вернусь тем же путем.
Она пошла в одной группе учеников, он – в другой. Немного погодя они встретились в конце переулка, и когда вернулись в школу, в ней не было ни души. Они уселись, положив перед собой грифельную доску. Том дал Бекки грифель и водил ее руку – и таким образом они воздвигли другой удивительный дом. Когда же увлечение искусством стало остывать, принялись разговаривать. Том утопал в блаженстве. Он спросил:
– Вы любите крыс?
– Терпеть не могу.
– Ну да, живых – я тоже. Но я говорю о дохлых, которых можно привязать на веревочку и махать ими вокруг головы.
– Нет, крысы вообще мне не нравятся. Вот жевать резину – это я люблю.
– О, и я тоже. Жаль, что у меня нет ни кусочка!
– Хотите? У меня есть немножко. Я дам вам пожевать, но потом вы мне отдайте.
Это было очень приятно, и они жевали по очереди, болтая ногами от избытка удовольствия.
– Бывали вы в цирке? – спросил Том.
– Да, и папа обещал сводить меня еще раз, если я буду умницей.
– Я был в цирке три или четыре раза – множество раз. Церковь ничего не стоит перед цирком. В цирке все время представляют разные штуки. Когда я буду большой, то поступлю в клоуны.
– О, в самом деле? Это будет очень мило. Они такие пестрые.
– Да. И кроме того, они загребают кучу денег. Бен Роджерс говорил, по доллару в день. Послушайте, Бекки, а были вы когда-нибудь обручены?
– Что это такое?
– Ну, обручены, чтобы выйти замуж.
– Нет.
– Хотите?
– Пожалуй. Не знаю. На что оно похоже?
– На что? Да ни на что не похоже. Просто вы говорите мальчику, что вы будете его всегда, всегда, всегда, а потом поцелуетесь с ним, и все тут. Всякий может сделать это.
– Поцелуемся? Зачем же целоваться?
– Так уж, знаете, полагается – всегда так делают.
– Все?
– Ну да, все, которые влюблены друг в друга. Вы помните, что я написал на доске?
– Д-да!
– Что же?
– Не скажу.
– Хотите, я вам скажу?
– Д-да – только в другой раз.
– Нет, теперь.
– Нет, не теперь, – завтра.
– О, нет, теперь, пожалуйста, Бекки. Я вам на ушко скажу, тихонько-тихонько.
Бекки колебалась, Том принял ее молчание за знак согласия и, обвив рукой ее талию, нежно прошептал ей на ушко заветные слова. Затем он прибавил:
– Теперь и вы мне шепните то же самое.
Сначала она отнекивалась, потом сказала:
– Только вы отверните лицо, чтобы не видеть, тогда я скажу. Но вы не должны никому рассказывать – обещаете, Том? Не рассказывать никому, обещаете?
– Никому, честное, честное слово. Ну, Бекки.
Он отвернул лицо. Она робко наклонилась к нему, так близко, что ее дыхание шевельнуло его кудри, и прошептала:
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента