Однако Джо совсем упал духом, и оживить его было невозможно. Он так соскучился по дому, что не знал, куда деваться от тоски. Слезы вот-вот готовы были хлынуть рекой. Гек тоже приуныл. У Тома на сердце скребли кошки, но он изо всех сил старался этого не показывать. У него имелся один секрет, о котором он пока что не хотел говорить, но если это мятежное настроение не пройдет само собой, то придется открыть им свою тайну. Он сказал, стараясь казаться как можно веселее:
— А ведь, должно быть, на этом острове и до нас с вами жили пираты. Мы его опять исследуем. Где-нибудь здесь, наверно, зарыт клад. Вдруг нам посчастливится откопать полусгнивший сундук, набитый золотом и серебром? А?
Но это вызвало лишь слабое оживление, которое угасло, не приведя ни к чему. Том пустил в ход еще кое-какие соблазны, но и они не имели успеха. Это был неблагодарный труд. Джо сидел с очень мрачным видом, ковыряя палкой песок. Наконец он сказал:
— А не бросить ли нам все это, ребята? Я хочу домой. Здесь такая скучища.
— Да нет, Джо, потом тебе станет веселей, — сказал Том. — Ты подумай только, какая здесь рыбная ловля!
— Не хочу я ловить рыбу. Я хочу домой.
— А купанья такого ты нигде не найдешь.
— На что мне купанье? И неинтересно даже купаться, когда никто не запрещает. Нет, я домой хочу.
— Ну и проваливай! Сопляк! К маме захотел, значит?
— Да, вот и захотел к маме! И ты бы захотел, только у тебя ее нет. И никакой я не сопляк, не хуже тебя! — И Джо слегка засопел носом.
— Ладно, давай отпустим этого плаксу домой к мамаше. Верно, Гек? Младенчик, к маме захотел! Ну и пускай его! А тебе тут нравится, Гек? Мы с тобой останемся?
Гек сказал: «Да-а-а», — но без всякого энтузиазма.
— Больше я с тобой не разговариваю, — сказал Джо, вставая с песка. — Вот и все. — Он угрюмо отошел от них в сторону и стал одеваться.
— Подумаешь! — сказал Том. — Очень мне надо с тобой разговаривать. Ступай домой, пускай тебя там поднимут на смех. Нечего сказать, хорош пират! Ну нот, мы с Геком не такие плаксы. Мы с тобой останемся правда, Гек? Пускай уходит, если ему надо. И без него обойдемся.
Однако Тому было не по себе, он забеспокоился, увидев, что Джо одевается с самым мрачным видом. Кроме того, ему было неприятно, что Гек следит за сборами Джо, храня зловещее молчание. Минуту спустя Джо, не сказав на прощанье ни слова, побрел вброд к иллинойсскому берегу. У Тома заныло сердце. Он посмотрел на Гека. Тот не в силах был вынести его взгляд и отвел глаза, потом сказал:
— Мне тоже хочется домой, Том. Скучно как-то здесь, а теперь будет еще хуже. Давай тоже уйдем.
— Не хочу! Можете все уходить, если вам угодно. Я остаюсь.
— Том, я лучше уйду.
— Ступай! Кто тебя держит?
Гек начал собирать разбросанное по песку платье. Он сказал:
— Том, лучше бы и ты вместе с нами. Ты подумай. Мы тебя подождем на том берегу.
— Ну и ждите сколько влезет!
Гек уныло поплелся прочь, а Том стоял и глядел ему вслед, чувствуя сильное искушение махнуть рукой на свою гордость и тоже уйти с ними. Он надеялся, что мальчики остановятся, но они медленно брели по мелкой воде. И Том сразу почувствовал, как без них стало одиноко. Еще немного, и гордость его была сломлена, — он бросился бежать за своими друзьями, вопя:
— Погодите! Послушайте, что я вам скажу!
Они сразу остановились и обернулись к Тому. Добежав до них, он открыл им свою тайну, а они хмуро слушали, пока не поняли, в чем штука, а когда поняли, то радостно завопили, что это «здорово» и что если б он сразу им сказал, они бы ни за что не ушли.
Том тут же придумал что-то себе в оправдание, на самом же деле он боялся, что даже его тайна не удержит их надолго, и приберегал ее напоследок.
Они вернулись на остров веселые и опять принялись за игры, болтая наперебой об удивительной выдумке Тома и восторгаясь его изобретательностью. После роскошного обеда из яичницы и рыбы Том объявил, что теперь он, пожалуй, поучился бы курить. И Джо воспламенился этой мыслью и сказал, что ему тоже хотелось бы попробовать. Гек сделал им трубки и набил табаком. Оба новичка не курили до сих пор ничего, кроме виноградных листьев, от которых только щипало язык, да это и не считалось настоящим куревом.
Они развалились на земле, опираясь на локти, и начали попыхивать трубками, очень осторожно и не без опаски. Дым был неприятного вкуса и застревал в горле, но Том сказал:
— Да это совсем легко! Если б я знал, что это так просто, я бы давно выучился.
— И я тоже, — подтвердил Джо. — Ничего не стоит.
— Сколько раз я видел, как другие курят, вот бы, думаю, и мне тоже, — сказал Том, — только я не знал, что смогу.
— Вот и я тоже, правда, Гек? Сколько раз я при тебе это самое говорил, ты ведь слышал, Гек? Вот Гек скажет, говорил я или нет.
— Ну да, сколько раз, — подтвердил Гек.
— И я тоже, — сказал Том, — тысячу раз говорил. Один раз около бойни. Помнишь, Гек? Еще тогда были с нами Боб Таннер, Джонни Миллер и Джеф Тэтчер. Ты ведь помнишь, Гек, я это говорил?
— Ну да, еще бы, — сказал Гек. — Это было в тот самый день, когда я потерял белый шарик. Нет, не в тот день, а накануне.
— Ага, что я тебе говорил, — сказал Том. — Вот и Гек тоже помнит.
— Мне кажется, я бы мог целый день курить трубку, — сказал Джо. — Ни капельки не тошнит.
— И меня тоже ни капельки, — сказал Том. — Я бы мог курить целый день. А вот Джеф Тэтчер, наверно, не мог бы.
— Джеф Тэтчер! Да он от двух затяжек под стол свалится. Пускай попробует хоть один раз. Где ему!
— Ну конечно. И Джонни Миллер тоже, — хотел бы я посмотреть, как он за это примется!
— Еще бы, я тоже! — сказал Джо. — Куда твой Джонни Миллер годится! Его от одной затяжки совсем свернет.
— Ну да, свернет. А хотелось бы мне, чтобы ребята на нас поглядели теперь.
— И мне тоже.
— Вот что, друзья, мы никому ничего не скажем, а как-нибудь, когда они все соберутся, я подойду к тебе и скажу: «Джо, трубка с тобой? Что-то захотелось покурить». А ты ответишь так, между прочим, будто это ровно ничего не значит: «Да, старая трубка со мной, и запасная тоже есть, только табак неважный». А я скажу: «Это ничего, лишь бы был покрепче». А ты достанешь обе трубки, и мы с тобой закурим как ни в чем не бывало, — то-то они удивятся!
— Ей-богу, вот будет здорово! Жалко, что сейчас они нас не видят!
— Еще бы не жалко! А когда мы скажем, что выучились курить, когда были пиратами, небось позавидуют, что не были с нами?
— Конечно, позавидуют! Да еще как!
И разговор продолжался. Но скоро он стал каким-то вялым и бессвязным. Паузы удлинились, курильщики стали сплевывать что-то уж очень часто. За щеками у них образовались как будто фонтаны; под языком было сущее наводнение, только успевай откачивать; заливало даже и в горло, несмотря на все старания, и все время подкатывала тошнота. Оба мальчика побледнели, и вид у них был самый жалкий. Трубка выпала из ослабевших пальцев Джо Гарпера. То же самое случилось и с Томом. Оба фонтана работали вовсю, так что насосы едва поспевали откачивать. Джо сказал слабым голосом:
— Я потерял ножик. Пойти, что ли, поискать?
Том, заикаясь, едва выговорил дрожащими губами:
— Я тебе помогу. Ты ступай вон в ту сторону, а я поищу около ручья. Нет, ты с нами не ходи, Гек, мы и без тебя найдем.
Гек опять уселся и поджидал их около часа. Потом соскучился и пошел разыскивать своих друзей. Он нашел их в чаще леса, очень далеко друг от друга. И тот и другой крепко спали и были очень бледны. Однако он догадался почему-то, что если с ними и случилась какая-нибудь неприятность, то теперь все уже прошло.
За ужином в тот вечер они были очень неразговорчивы. Они совсем присмирели, и, когда Гек набил себе после ужина трубку и собирался набить и для них, они сказали, что не надо, они что-то неважно себя чувствуют, — должно быть, съели за обедом что-нибудь лишнее.
Около полуночи Джо проснулся и разбудил остальных. В воздухе чувствовалась какая-то гнетущая тяжесть; она не предвещала ничего хорошего. Мальчики все теснее жались к гостеприимному огню, хотя в воздухе стояла такая духота, что нечем было дышать. Примолкнув, они сидели в напряженном ожидании. Все, чего не мог осветить костер, поглощала черная тьма. Вдруг дрожащая вспышка на один миг слабо осветила листву и погасла. За ней блеснула другая, немножечко ярче. Потом еще одна. Потом негромко вздохнули и словно застонали верхушки деревьев; мальчики ощутили мимолетное дыхание на своих щеках и вздрогнули, вообразив, что это пролетел мимо дух ночи. Все стихло. Вдруг неестественно яркая вспышка осветила их бледные, испуганные лица и превратила ночь в день, так что стала видна каждая тоненькая травинка у них под ногами. Глухо зарокотал гром, прокатился по всему небу сверху вниз и затерялся где-то в отдалении, сердито ворча. Струя холодного воздуха обдала мальчиков, зашелестела листвой и засыпала хлопьями золы землю вокруг костра. Еще одна резкая вспышка молнии осветила весь лес, и сразу раздался такой грохот, что вершины деревьев словно раскололись у мальчиков над головой. Они в страхе жались друг к другу среди непроглядного мрака. Первые крупные капли дождя зашлепали по листьям.
— Живей, ребята, под навес! — крикнул Том.
Они вскочили и побежали все в разные стороны, спотыкаясь в темноте о корни деревьев и путаясь в диком винограде. Ослепительно сверкала молния, грохотали раскаты грома. И вдруг хлынул проливной дождь, и поднявшийся ураган погнал его по земле полосой. Мальчики что-то кричали друг другу, но рев ветра и раскаты грома совсем заглушали их голоса. Наконец один за другим они добрались до навеса и забились под него, озябшие, перепуганные и мокрые хоть выжми; но и то уже казалось им хорошо, что они терпят беду все вместе. Старый парус хлопал так яростно, что разговаривать было нельзя, даже если б им удалось перекричать все другие шумы. Гроза бушевала все сильней и сильней, и вдруг парус сорвался, и порыв ветра унес его прочь. Мальчики схватились за руки и побежали, то и дело спотыкаясь и набивая себе шишки, под большой дуб на берегу реки. Теперь гроза была в полном разгаре. В беспрерывном сверкании молний, загоравшихся в небе, все на земле становилось видно отчетливо, резко и без теней: гнущиеся деревья, волны на реке и белые гребни на них, летящие хлопья пены, смутные очертания высоких утесов на том берегу, едва видные сквозь бегущие тучи и пелену косого дождя. Чуть не каждую минуту какое-нибудь гигантское дерево, не выдержав напора бури, с треском рушилось, ломая молодую поросль, а непрерывные раскаты грома грохотали, как взрывы, сильно, оглушительно и так страшно, что сказать нельзя. Гроза разыгралась и грянула с такой силой, что, казалось, вот-вот разнесет остров вдребезги, сожжет его, зальет до верхушек деревьев, снесет ветром и оглушит каждое живое существо на нем, — и все это в одно и то же мгновение. Страшно было в такую ночь оставаться под открытым небом.
Но в конце концов битва кончилась, войска отступили, угрожающе ворча и громыхая в отдалении, и на земле снова воцарился мир. Мальчики вернулись в лагерь, сильно напуганные; оказалось, что большой платан, под которым они устроили себе постели, лежал вдребезги разбитый молнией, и мальчики радовались, что их не было под деревом, когда оно рухнуло.
Все в лагере было залито водой, и костер тоже, потому что, по свойственной их возрасту беспечности, мальчики и не подумали чем-нибудь прикрыть огонь от дождя. Было от чего прийти в отчаяние, так они промокли и озябли. Они красноречиво выражали свое горе; но скоро обнаружилось, что огонь ушел далеко под большое бревно, в том месте, где оно приподнималось, отделившись от земли, и от дождя укрылась тлеющая полоска в ладонь шириной. Мальчики терпеливо раздували огонь и подкладывали щепки и кору, доставая их из-под сухих снизу бревен, пока костер не разгорелся снова. Тогда они навалили сверху толстых сучьев, пламя заревело, как в горне, и мальчики опять повеселели. Они высушили вареный окорок и наелись досыта, а потом до самого рассвета сидели у костра, хвастаясь и приукрашивая ночное происшествие, потому что спать все равно было негде
— ни одного сухого местечка кругом.
Как только первые лучи солнца прокрались сквозь ветви, мальчиков стало клонить ко сну, они отправились на отмель и улеглись там. Мало-помалу начало припекать солнце, и они нехотя поднялись и стали готовить завтрак. После еды они раскисли, едва двигались, и им опять захотелось домой.
Том это заметил и принялся развлекать пиратов чем только мог. Но их не прельщали ни шарики, ни цирк, ни купанье, ничто на свете. Он напомнил им про важный секрет, и это вызвало проблеск радости. Пока этот проблеск не угас, Том успел заинтересовать их новой выдумкой. Он решил бросить пока игру в пиратов и для разнообразия сделаться индейцами: Им эта мысль понравилась — и вот, не долго думая, все они разделись догола, вымазались с ног до головы полосами грязи, точно зебры, и помчались по лесу, собираясь напасть на английских поселенцев. Все они, конечно, были вожди.
Потом они разбились на три враждебных племени и бросались друг на друга из засады со страшными криками, убивая врагов и снимая скальпы тысячами. День выдался кровопролитный и, значит, очень удачный.
Они собрались в лагере к ужину, голодные и веселые, но тут возникло затруднение: враждебные племена не могли оказывать друг другу гостеприимство, не заключив между собой перемирия, а заключать его было просто невозможно, не выкурив трубки мира. Никакого другого пути они просто не знали. Двое индейцев пожалели даже, что не остались пиратами. Однако делать было нечего, и потому, прикинувшись, будто им это очень нравится, они потребовали трубку и стали затягиваться по очереди, как полагается, передавая ее друг другу.
В конце концов они даже порадовались, что стали индейцами, потому что это их кое-чему научило: оказалось, что теперь они могут курить понемножку, не уходя искать потерянный ножик, — их тошнило гораздо меньше и до больших неприятностей дело не доходило. Как же было упустить такую великолепную возможность, не приложив никаких стараний. Нет, после ужина они опять попробовали курить, и с большим успехом, так что вечер прошел очень хорошо. Они так гордились и радовались своему новому достижению, будто сняли скальпы и содрали кожу с шести племен. А теперь мы их оставим курить, болтать и хвастаться, так как можем пока обойтись и без них.
ГЛАВА XVII
ГЛАВА XVIII
— А ведь, должно быть, на этом острове и до нас с вами жили пираты. Мы его опять исследуем. Где-нибудь здесь, наверно, зарыт клад. Вдруг нам посчастливится откопать полусгнивший сундук, набитый золотом и серебром? А?
Но это вызвало лишь слабое оживление, которое угасло, не приведя ни к чему. Том пустил в ход еще кое-какие соблазны, но и они не имели успеха. Это был неблагодарный труд. Джо сидел с очень мрачным видом, ковыряя палкой песок. Наконец он сказал:
— А не бросить ли нам все это, ребята? Я хочу домой. Здесь такая скучища.
— Да нет, Джо, потом тебе станет веселей, — сказал Том. — Ты подумай только, какая здесь рыбная ловля!
— Не хочу я ловить рыбу. Я хочу домой.
— А купанья такого ты нигде не найдешь.
— На что мне купанье? И неинтересно даже купаться, когда никто не запрещает. Нет, я домой хочу.
— Ну и проваливай! Сопляк! К маме захотел, значит?
— Да, вот и захотел к маме! И ты бы захотел, только у тебя ее нет. И никакой я не сопляк, не хуже тебя! — И Джо слегка засопел носом.
— Ладно, давай отпустим этого плаксу домой к мамаше. Верно, Гек? Младенчик, к маме захотел! Ну и пускай его! А тебе тут нравится, Гек? Мы с тобой останемся?
Гек сказал: «Да-а-а», — но без всякого энтузиазма.
— Больше я с тобой не разговариваю, — сказал Джо, вставая с песка. — Вот и все. — Он угрюмо отошел от них в сторону и стал одеваться.
— Подумаешь! — сказал Том. — Очень мне надо с тобой разговаривать. Ступай домой, пускай тебя там поднимут на смех. Нечего сказать, хорош пират! Ну нот, мы с Геком не такие плаксы. Мы с тобой останемся правда, Гек? Пускай уходит, если ему надо. И без него обойдемся.
Однако Тому было не по себе, он забеспокоился, увидев, что Джо одевается с самым мрачным видом. Кроме того, ему было неприятно, что Гек следит за сборами Джо, храня зловещее молчание. Минуту спустя Джо, не сказав на прощанье ни слова, побрел вброд к иллинойсскому берегу. У Тома заныло сердце. Он посмотрел на Гека. Тот не в силах был вынести его взгляд и отвел глаза, потом сказал:
— Мне тоже хочется домой, Том. Скучно как-то здесь, а теперь будет еще хуже. Давай тоже уйдем.
— Не хочу! Можете все уходить, если вам угодно. Я остаюсь.
— Том, я лучше уйду.
— Ступай! Кто тебя держит?
Гек начал собирать разбросанное по песку платье. Он сказал:
— Том, лучше бы и ты вместе с нами. Ты подумай. Мы тебя подождем на том берегу.
— Ну и ждите сколько влезет!
Гек уныло поплелся прочь, а Том стоял и глядел ему вслед, чувствуя сильное искушение махнуть рукой на свою гордость и тоже уйти с ними. Он надеялся, что мальчики остановятся, но они медленно брели по мелкой воде. И Том сразу почувствовал, как без них стало одиноко. Еще немного, и гордость его была сломлена, — он бросился бежать за своими друзьями, вопя:
— Погодите! Послушайте, что я вам скажу!
Они сразу остановились и обернулись к Тому. Добежав до них, он открыл им свою тайну, а они хмуро слушали, пока не поняли, в чем штука, а когда поняли, то радостно завопили, что это «здорово» и что если б он сразу им сказал, они бы ни за что не ушли.
Том тут же придумал что-то себе в оправдание, на самом же деле он боялся, что даже его тайна не удержит их надолго, и приберегал ее напоследок.
Они вернулись на остров веселые и опять принялись за игры, болтая наперебой об удивительной выдумке Тома и восторгаясь его изобретательностью. После роскошного обеда из яичницы и рыбы Том объявил, что теперь он, пожалуй, поучился бы курить. И Джо воспламенился этой мыслью и сказал, что ему тоже хотелось бы попробовать. Гек сделал им трубки и набил табаком. Оба новичка не курили до сих пор ничего, кроме виноградных листьев, от которых только щипало язык, да это и не считалось настоящим куревом.
Они развалились на земле, опираясь на локти, и начали попыхивать трубками, очень осторожно и не без опаски. Дым был неприятного вкуса и застревал в горле, но Том сказал:
— Да это совсем легко! Если б я знал, что это так просто, я бы давно выучился.
— И я тоже, — подтвердил Джо. — Ничего не стоит.
— Сколько раз я видел, как другие курят, вот бы, думаю, и мне тоже, — сказал Том, — только я не знал, что смогу.
— Вот и я тоже, правда, Гек? Сколько раз я при тебе это самое говорил, ты ведь слышал, Гек? Вот Гек скажет, говорил я или нет.
— Ну да, сколько раз, — подтвердил Гек.
— И я тоже, — сказал Том, — тысячу раз говорил. Один раз около бойни. Помнишь, Гек? Еще тогда были с нами Боб Таннер, Джонни Миллер и Джеф Тэтчер. Ты ведь помнишь, Гек, я это говорил?
— Ну да, еще бы, — сказал Гек. — Это было в тот самый день, когда я потерял белый шарик. Нет, не в тот день, а накануне.
— Ага, что я тебе говорил, — сказал Том. — Вот и Гек тоже помнит.
— Мне кажется, я бы мог целый день курить трубку, — сказал Джо. — Ни капельки не тошнит.
— И меня тоже ни капельки, — сказал Том. — Я бы мог курить целый день. А вот Джеф Тэтчер, наверно, не мог бы.
— Джеф Тэтчер! Да он от двух затяжек под стол свалится. Пускай попробует хоть один раз. Где ему!
— Ну конечно. И Джонни Миллер тоже, — хотел бы я посмотреть, как он за это примется!
— Еще бы, я тоже! — сказал Джо. — Куда твой Джонни Миллер годится! Его от одной затяжки совсем свернет.
— Ну да, свернет. А хотелось бы мне, чтобы ребята на нас поглядели теперь.
— И мне тоже.
— Вот что, друзья, мы никому ничего не скажем, а как-нибудь, когда они все соберутся, я подойду к тебе и скажу: «Джо, трубка с тобой? Что-то захотелось покурить». А ты ответишь так, между прочим, будто это ровно ничего не значит: «Да, старая трубка со мной, и запасная тоже есть, только табак неважный». А я скажу: «Это ничего, лишь бы был покрепче». А ты достанешь обе трубки, и мы с тобой закурим как ни в чем не бывало, — то-то они удивятся!
— Ей-богу, вот будет здорово! Жалко, что сейчас они нас не видят!
— Еще бы не жалко! А когда мы скажем, что выучились курить, когда были пиратами, небось позавидуют, что не были с нами?
— Конечно, позавидуют! Да еще как!
И разговор продолжался. Но скоро он стал каким-то вялым и бессвязным. Паузы удлинились, курильщики стали сплевывать что-то уж очень часто. За щеками у них образовались как будто фонтаны; под языком было сущее наводнение, только успевай откачивать; заливало даже и в горло, несмотря на все старания, и все время подкатывала тошнота. Оба мальчика побледнели, и вид у них был самый жалкий. Трубка выпала из ослабевших пальцев Джо Гарпера. То же самое случилось и с Томом. Оба фонтана работали вовсю, так что насосы едва поспевали откачивать. Джо сказал слабым голосом:
— Я потерял ножик. Пойти, что ли, поискать?
Том, заикаясь, едва выговорил дрожащими губами:
— Я тебе помогу. Ты ступай вон в ту сторону, а я поищу около ручья. Нет, ты с нами не ходи, Гек, мы и без тебя найдем.
Гек опять уселся и поджидал их около часа. Потом соскучился и пошел разыскивать своих друзей. Он нашел их в чаще леса, очень далеко друг от друга. И тот и другой крепко спали и были очень бледны. Однако он догадался почему-то, что если с ними и случилась какая-нибудь неприятность, то теперь все уже прошло.
За ужином в тот вечер они были очень неразговорчивы. Они совсем присмирели, и, когда Гек набил себе после ужина трубку и собирался набить и для них, они сказали, что не надо, они что-то неважно себя чувствуют, — должно быть, съели за обедом что-нибудь лишнее.
Около полуночи Джо проснулся и разбудил остальных. В воздухе чувствовалась какая-то гнетущая тяжесть; она не предвещала ничего хорошего. Мальчики все теснее жались к гостеприимному огню, хотя в воздухе стояла такая духота, что нечем было дышать. Примолкнув, они сидели в напряженном ожидании. Все, чего не мог осветить костер, поглощала черная тьма. Вдруг дрожащая вспышка на один миг слабо осветила листву и погасла. За ней блеснула другая, немножечко ярче. Потом еще одна. Потом негромко вздохнули и словно застонали верхушки деревьев; мальчики ощутили мимолетное дыхание на своих щеках и вздрогнули, вообразив, что это пролетел мимо дух ночи. Все стихло. Вдруг неестественно яркая вспышка осветила их бледные, испуганные лица и превратила ночь в день, так что стала видна каждая тоненькая травинка у них под ногами. Глухо зарокотал гром, прокатился по всему небу сверху вниз и затерялся где-то в отдалении, сердито ворча. Струя холодного воздуха обдала мальчиков, зашелестела листвой и засыпала хлопьями золы землю вокруг костра. Еще одна резкая вспышка молнии осветила весь лес, и сразу раздался такой грохот, что вершины деревьев словно раскололись у мальчиков над головой. Они в страхе жались друг к другу среди непроглядного мрака. Первые крупные капли дождя зашлепали по листьям.
— Живей, ребята, под навес! — крикнул Том.
Они вскочили и побежали все в разные стороны, спотыкаясь в темноте о корни деревьев и путаясь в диком винограде. Ослепительно сверкала молния, грохотали раскаты грома. И вдруг хлынул проливной дождь, и поднявшийся ураган погнал его по земле полосой. Мальчики что-то кричали друг другу, но рев ветра и раскаты грома совсем заглушали их голоса. Наконец один за другим они добрались до навеса и забились под него, озябшие, перепуганные и мокрые хоть выжми; но и то уже казалось им хорошо, что они терпят беду все вместе. Старый парус хлопал так яростно, что разговаривать было нельзя, даже если б им удалось перекричать все другие шумы. Гроза бушевала все сильней и сильней, и вдруг парус сорвался, и порыв ветра унес его прочь. Мальчики схватились за руки и побежали, то и дело спотыкаясь и набивая себе шишки, под большой дуб на берегу реки. Теперь гроза была в полном разгаре. В беспрерывном сверкании молний, загоравшихся в небе, все на земле становилось видно отчетливо, резко и без теней: гнущиеся деревья, волны на реке и белые гребни на них, летящие хлопья пены, смутные очертания высоких утесов на том берегу, едва видные сквозь бегущие тучи и пелену косого дождя. Чуть не каждую минуту какое-нибудь гигантское дерево, не выдержав напора бури, с треском рушилось, ломая молодую поросль, а непрерывные раскаты грома грохотали, как взрывы, сильно, оглушительно и так страшно, что сказать нельзя. Гроза разыгралась и грянула с такой силой, что, казалось, вот-вот разнесет остров вдребезги, сожжет его, зальет до верхушек деревьев, снесет ветром и оглушит каждое живое существо на нем, — и все это в одно и то же мгновение. Страшно было в такую ночь оставаться под открытым небом.
Но в конце концов битва кончилась, войска отступили, угрожающе ворча и громыхая в отдалении, и на земле снова воцарился мир. Мальчики вернулись в лагерь, сильно напуганные; оказалось, что большой платан, под которым они устроили себе постели, лежал вдребезги разбитый молнией, и мальчики радовались, что их не было под деревом, когда оно рухнуло.
Все в лагере было залито водой, и костер тоже, потому что, по свойственной их возрасту беспечности, мальчики и не подумали чем-нибудь прикрыть огонь от дождя. Было от чего прийти в отчаяние, так они промокли и озябли. Они красноречиво выражали свое горе; но скоро обнаружилось, что огонь ушел далеко под большое бревно, в том месте, где оно приподнималось, отделившись от земли, и от дождя укрылась тлеющая полоска в ладонь шириной. Мальчики терпеливо раздували огонь и подкладывали щепки и кору, доставая их из-под сухих снизу бревен, пока костер не разгорелся снова. Тогда они навалили сверху толстых сучьев, пламя заревело, как в горне, и мальчики опять повеселели. Они высушили вареный окорок и наелись досыта, а потом до самого рассвета сидели у костра, хвастаясь и приукрашивая ночное происшествие, потому что спать все равно было негде
— ни одного сухого местечка кругом.
Как только первые лучи солнца прокрались сквозь ветви, мальчиков стало клонить ко сну, они отправились на отмель и улеглись там. Мало-помалу начало припекать солнце, и они нехотя поднялись и стали готовить завтрак. После еды они раскисли, едва двигались, и им опять захотелось домой.
Том это заметил и принялся развлекать пиратов чем только мог. Но их не прельщали ни шарики, ни цирк, ни купанье, ничто на свете. Он напомнил им про важный секрет, и это вызвало проблеск радости. Пока этот проблеск не угас, Том успел заинтересовать их новой выдумкой. Он решил бросить пока игру в пиратов и для разнообразия сделаться индейцами: Им эта мысль понравилась — и вот, не долго думая, все они разделись догола, вымазались с ног до головы полосами грязи, точно зебры, и помчались по лесу, собираясь напасть на английских поселенцев. Все они, конечно, были вожди.
Потом они разбились на три враждебных племени и бросались друг на друга из засады со страшными криками, убивая врагов и снимая скальпы тысячами. День выдался кровопролитный и, значит, очень удачный.
Они собрались в лагере к ужину, голодные и веселые, но тут возникло затруднение: враждебные племена не могли оказывать друг другу гостеприимство, не заключив между собой перемирия, а заключать его было просто невозможно, не выкурив трубки мира. Никакого другого пути они просто не знали. Двое индейцев пожалели даже, что не остались пиратами. Однако делать было нечего, и потому, прикинувшись, будто им это очень нравится, они потребовали трубку и стали затягиваться по очереди, как полагается, передавая ее друг другу.
В конце концов они даже порадовались, что стали индейцами, потому что это их кое-чему научило: оказалось, что теперь они могут курить понемножку, не уходя искать потерянный ножик, — их тошнило гораздо меньше и до больших неприятностей дело не доходило. Как же было упустить такую великолепную возможность, не приложив никаких стараний. Нет, после ужина они опять попробовали курить, и с большим успехом, так что вечер прошел очень хорошо. Они так гордились и радовались своему новому достижению, будто сняли скальпы и содрали кожу с шести племен. А теперь мы их оставим курить, болтать и хвастаться, так как можем пока обойтись и без них.
ГЛАВА XVII
Зато никто во всем городке не веселился в этот тихий субботний вечер. Семейство тети Полли и все Гарперы облачились в траур, заливаясь слезами неутешного горя. В городе стояла необычайная тишина, хотя, сказать по правде, в нем и всегда было довольно тихо. Горожане занимались своими делами с каким-то рассеянным видом и почти не разговаривали между собой, зато очень часто вздыхали. Для детей субботний отдых оказался тяжким бременем. Им совсем не хотелось играть и веселиться, и мало-помалу всякие игры были брошены.
К концу дня Бекки Тэтчер забрела на опустевший школьный двор, не зная, куда деваться от тоски. Но там не нашлось ничего такого, что могло бы ее утешить. Она стала разговаривать сама с собой:
— Ах, если б у меня была теперь хоть та медная шишечка! Но у меня ничего не осталось на память о нем! — И она проглотила подступившие слезы.
Потом, остановившись, она сказала себе:
— Это было как раз вот здесь. Если бы все повторилось снова, я бы этого не сказала, ни за что на свете не сказала бы. Но его уже нет; я никогда, никогда, никогда больше его не увижу.
Эта мысль окончательно расстроила Бекки, и она побрела прочь, заливаясь горючими слезами. Потом подошла кучка мальчиков и девочек — товарищей Тома и Джо; они остановились у забора и стали глядеть во двор, разговаривая благоговейным шепотом насчет того, где они в последний раз видели Тома, и как он тогда сделал то-то и то-то, и как Джо сказал такие-то и такие-то слова (по-видимому, ничего не значившие, но предвещавшие беду, как все теперь понимали), — и каждый из говоривших показывал то самое место, где стояли тогда погибшие, прибавляя что-нибудь вроде: а я стоял вот тут, как раз где сейчас стою, а он совсем рядом — где ты стоишь, а он улыбнулся вот так — и у меня мурашки по спине вдруг побежали, до того страшно стало, — а я тогда, конечно, не понял, к чему бы это, зато теперь понимаю.
Потом заспорили насчет того, кто последний видел мальчиков живыми, и многие претендовали на это печальное отличие и давали показания, более или менее опровергаемые свидетелями; и когда было окончательно установлено, кто последним видел погибших и говорил с ними, то эти счастливчики сразу почувствовали себя возведенными в высокий сан, а все остальные глазели на них и завидовали. Один бедняга, который не мог похвастаться ничем другим, сказал, явно гордясь таким воспоминанием:
— А меня Том Сойер здорово поколотил один раз!
Но эта претензия прославиться не имела никакого успеха. Почти каждый из мальчиков мог сказать про себя то же самое, так что это отличие ничего не стоило. Дети пошли дальше, благоговейно обмениваясь воспоминаниями о погибших героях.
На следующее утро, когда занятия в воскресной школе окончились, зазвонил колокол, но не так весело, как обычно, а мерно и уныло. Воскресенье выдалось очень тихое, и печальный звук колокола очень подходил к настроению тихой грусти, разлитой в природе. Горожане начали собираться в церкви, задерживаясь на минутку на паперти, чтобы побеседовать шепотом о печальном событии. Но в самой церкви никто не шептался; тишину нарушало только шуршанье траурных платьев, когда женщины пробирались к своим местам. Никто не мог припомнить, чтобы маленькая церковь была когда-нибудь так полна. Наступила наконец полная ожидания, напряженная тишина, и тут вошли тетя Полли с Сидом и Мэри, а за ними семейство Гарперов в глубоком трауре; и все прихожане, даже сам старенький проповедник, почтительно поднялись им навстречу и стояли все время, пока родственники погибших не заняли места на передней скамье. Снова наступила проникновенная тишина, прерываемая время от времени глухими рыданиями, а потом пастор начал читать молитву, простирая вперед руки. Пропели трогательный гимн, за которым последовал текст: «Я есмь Воскресение и Жизнь».
Затем началась проповедь, и пастор изобразил такими красками достоинства, привлекательные манеры и редкие дарования погибших, что каждый из прихожан, созерцая их портреты, ощутил угрызения совести при воспоминании о том, что всегда был несправедлив к бедным мальчикам и всегда видел в них одни только пороки и недостатки. Проповедник рассказал, кроме того, несколько трогательных случаев из жизни покойных, которые рисовали их кроткие, благородные характеры с самой лучшей стороны, и тут все увидели, какие это были замечательные, достойные восхищения поступки, и с прискорбием душевным припомнили, что в то время эти поступки всем казались просто возмутительным озорством, заслуживающим хорошего ремня. Прихожане проявляли все больше и больше волнения, по мере того как длился трогательный рассказ, и наконец вся паства не выдержала и присоединилась горько рыдающим хором к плачущим родственникам, и даже сам проповедник был не в силах сдержать своих чувств и прослезился на кафедре.
На хорах послышался какой-то шум, но никто не обратил на это внимания; минутой позже скрипнула входная дверь; проповедник отнял платок от мокрых глаз и словно окаменел. Сначала одна пара глаз, потом другая последовала за взглядом проповедника, и вдруг чуть не все прихожане разом поднялись со своих мест, глядя в остолбенении на трех утопленников, шествовавших по проходу: Том шел впереди, за ним Джо, а сзади всех, видимо робея, плелся оборванец Гек, весь в лохмотьях. Они прятались на пустых хорах, слушая надгробную проповедь о самих себе.
Тетя Полли, Мэри и все Гарперы бросились обнимать своих спасенных и чуть не задушили их поцелуями, воссылая благодарение богу, а бедный Гек стоял совсем растерявшись и чувствовал себя очень неловко, не зная, что делать и куда деваться от неприязненных взглядов. Он нерешительно двинулся к дверям, намереваясь улизнуть, но Том схватил его за руку и сказал:
— Тетя Полли, это нехорошо. Надо, чтобы и Геку кто-нибудь обрадовался.
— Ну, само собой разумеется. Я-то ему рада, бедному сиротке!
И если от чего-нибудь Гек мог сконфузиться еще сильнее, чем до сих пор, то единственно от ласкового внимания тети Полли, которое она начала ему расточать.
Вдруг проповедник воскликнул громким голосом:
— Восхвалим господа, подателя всех благ. Пойте! И пойте от всей души!
И все прихожане запели. Торжественно звучал старинный хорал, сотрясая своды церкви, а пират Том Сойер, оглядываясь на завидовавших ему юнцов, не мог не сознаться самому себе, что это лучшая минута его жизни.
Выходя толпой из церкви, «обманутые» прихожане говорили друг другу, что согласились бы, чтобы их провели еще раз, лишь бы опять услышать такое прочувствованное пение старого благодарственного гимна.
Том получил столько подзатыльников и поцелуев за этот день, смотря по настроению тети Полли, сколько прежде не получал за целый год; он и сам бы не мог сказать, в чем больше выражалась любовь к нему и благодарность богу — в подзатыльниках или в поцелуях.
К концу дня Бекки Тэтчер забрела на опустевший школьный двор, не зная, куда деваться от тоски. Но там не нашлось ничего такого, что могло бы ее утешить. Она стала разговаривать сама с собой:
— Ах, если б у меня была теперь хоть та медная шишечка! Но у меня ничего не осталось на память о нем! — И она проглотила подступившие слезы.
Потом, остановившись, она сказала себе:
— Это было как раз вот здесь. Если бы все повторилось снова, я бы этого не сказала, ни за что на свете не сказала бы. Но его уже нет; я никогда, никогда, никогда больше его не увижу.
Эта мысль окончательно расстроила Бекки, и она побрела прочь, заливаясь горючими слезами. Потом подошла кучка мальчиков и девочек — товарищей Тома и Джо; они остановились у забора и стали глядеть во двор, разговаривая благоговейным шепотом насчет того, где они в последний раз видели Тома, и как он тогда сделал то-то и то-то, и как Джо сказал такие-то и такие-то слова (по-видимому, ничего не значившие, но предвещавшие беду, как все теперь понимали), — и каждый из говоривших показывал то самое место, где стояли тогда погибшие, прибавляя что-нибудь вроде: а я стоял вот тут, как раз где сейчас стою, а он совсем рядом — где ты стоишь, а он улыбнулся вот так — и у меня мурашки по спине вдруг побежали, до того страшно стало, — а я тогда, конечно, не понял, к чему бы это, зато теперь понимаю.
Потом заспорили насчет того, кто последний видел мальчиков живыми, и многие претендовали на это печальное отличие и давали показания, более или менее опровергаемые свидетелями; и когда было окончательно установлено, кто последним видел погибших и говорил с ними, то эти счастливчики сразу почувствовали себя возведенными в высокий сан, а все остальные глазели на них и завидовали. Один бедняга, который не мог похвастаться ничем другим, сказал, явно гордясь таким воспоминанием:
— А меня Том Сойер здорово поколотил один раз!
Но эта претензия прославиться не имела никакого успеха. Почти каждый из мальчиков мог сказать про себя то же самое, так что это отличие ничего не стоило. Дети пошли дальше, благоговейно обмениваясь воспоминаниями о погибших героях.
На следующее утро, когда занятия в воскресной школе окончились, зазвонил колокол, но не так весело, как обычно, а мерно и уныло. Воскресенье выдалось очень тихое, и печальный звук колокола очень подходил к настроению тихой грусти, разлитой в природе. Горожане начали собираться в церкви, задерживаясь на минутку на паперти, чтобы побеседовать шепотом о печальном событии. Но в самой церкви никто не шептался; тишину нарушало только шуршанье траурных платьев, когда женщины пробирались к своим местам. Никто не мог припомнить, чтобы маленькая церковь была когда-нибудь так полна. Наступила наконец полная ожидания, напряженная тишина, и тут вошли тетя Полли с Сидом и Мэри, а за ними семейство Гарперов в глубоком трауре; и все прихожане, даже сам старенький проповедник, почтительно поднялись им навстречу и стояли все время, пока родственники погибших не заняли места на передней скамье. Снова наступила проникновенная тишина, прерываемая время от времени глухими рыданиями, а потом пастор начал читать молитву, простирая вперед руки. Пропели трогательный гимн, за которым последовал текст: «Я есмь Воскресение и Жизнь».
Затем началась проповедь, и пастор изобразил такими красками достоинства, привлекательные манеры и редкие дарования погибших, что каждый из прихожан, созерцая их портреты, ощутил угрызения совести при воспоминании о том, что всегда был несправедлив к бедным мальчикам и всегда видел в них одни только пороки и недостатки. Проповедник рассказал, кроме того, несколько трогательных случаев из жизни покойных, которые рисовали их кроткие, благородные характеры с самой лучшей стороны, и тут все увидели, какие это были замечательные, достойные восхищения поступки, и с прискорбием душевным припомнили, что в то время эти поступки всем казались просто возмутительным озорством, заслуживающим хорошего ремня. Прихожане проявляли все больше и больше волнения, по мере того как длился трогательный рассказ, и наконец вся паства не выдержала и присоединилась горько рыдающим хором к плачущим родственникам, и даже сам проповедник был не в силах сдержать своих чувств и прослезился на кафедре.
На хорах послышался какой-то шум, но никто не обратил на это внимания; минутой позже скрипнула входная дверь; проповедник отнял платок от мокрых глаз и словно окаменел. Сначала одна пара глаз, потом другая последовала за взглядом проповедника, и вдруг чуть не все прихожане разом поднялись со своих мест, глядя в остолбенении на трех утопленников, шествовавших по проходу: Том шел впереди, за ним Джо, а сзади всех, видимо робея, плелся оборванец Гек, весь в лохмотьях. Они прятались на пустых хорах, слушая надгробную проповедь о самих себе.
Тетя Полли, Мэри и все Гарперы бросились обнимать своих спасенных и чуть не задушили их поцелуями, воссылая благодарение богу, а бедный Гек стоял совсем растерявшись и чувствовал себя очень неловко, не зная, что делать и куда деваться от неприязненных взглядов. Он нерешительно двинулся к дверям, намереваясь улизнуть, но Том схватил его за руку и сказал:
— Тетя Полли, это нехорошо. Надо, чтобы и Геку кто-нибудь обрадовался.
— Ну, само собой разумеется. Я-то ему рада, бедному сиротке!
И если от чего-нибудь Гек мог сконфузиться еще сильнее, чем до сих пор, то единственно от ласкового внимания тети Полли, которое она начала ему расточать.
Вдруг проповедник воскликнул громким голосом:
— Восхвалим господа, подателя всех благ. Пойте! И пойте от всей души!
И все прихожане запели. Торжественно звучал старинный хорал, сотрясая своды церкви, а пират Том Сойер, оглядываясь на завидовавших ему юнцов, не мог не сознаться самому себе, что это лучшая минута его жизни.
Выходя толпой из церкви, «обманутые» прихожане говорили друг другу, что согласились бы, чтобы их провели еще раз, лишь бы опять услышать такое прочувствованное пение старого благодарственного гимна.
Том получил столько подзатыльников и поцелуев за этот день, смотря по настроению тети Полли, сколько прежде не получал за целый год; он и сам бы не мог сказать, в чем больше выражалась любовь к нему и благодарность богу — в подзатыльниках или в поцелуях.
ГЛАВА XVIII
Это и была великая тайна Тома — он задумал вернуться домой вместе с братьями пиратами и присутствовать на собственных похоронах. В субботу, когда уже смеркалось, они переправились на бревне к миссурийскому берегу, выбрались на сушу в пяти-шести милях ниже городка, ночевали в лесу, а перед рассветом пробрались к церкви окольной дорогой по переулкам и легли досыпать на хорах среди хаоса поломанных скамеек.
В понедельник утром, за завтраком, и тетя Полли и Мэри были очень ласковы с Томом и ухаживали за ним наперебой. Разговорам не было конца. Посреди разговора тетя Полли сказала:
— Ну хорошо, Том, я понимаю, вам было весело мучить всех чуть не целую неделю; но как у тебя хватило жестокости шутки ради мучить и меня? Если вы сумели приплыть на бревне на собственные похороны, то, наверно, можно было бы как-нибудь хоть намекнуть мне, что ты не умер, а только сбежал из дому.
— Да, это ты мог бы сделать, Том, — сказала Мэри, — мне кажется, ты просто забыл об этом, а то так бы и сделал.
— Это правда, Том? — спросила тетя Полли, и ее лицо осветилось надеждой. — Скажи мне, сделал бы ты это, если бы не забыл?
— Я… право, я не знаю. Это все испортило бы.
— Том, я надеялась, что ты меня любишь хоть немножко, — сказала тетя Полли таким расстроенным голосом, что Том растерялся. — Хоть бы подумал обо мне, все-таки это лучше, чем ничего.
— Ну, тетечка, что же тут плохого? — заступилась Мэри. — Это он просто по рассеянности; он вечно торопится и оттого ни о чем не помнит.
— Очень жаль, если так. А вот Сид вспомнил бы. Переправился бы сюда и сказал бы мне. Смотри, Том, вспомнишь как-нибудь и пожалеешь, что мало думал обо мне, когда это ничего тебе не стоило, да уж будет поздно.
— Тетечка, ведь вы же знаете, что я вас люблю.
— Может, и знала бы, если бы ты хоть чем-нибудь это доказал.
— Теперь я жалею, что не подумал об этом, — сказал Том с раскаянием в голосе, — зато я вас видел во сне. Все-таки хоть что-нибудь, правда?
— Не бог весть что — сны и кошка может видеть, — но все-таки лучше, чем ничего. Что же тебе снилось?
— Ну вот, в среду ночью мне приснилось, будто бы вы сидите вот тут, возле кровати, а Сид около ящика с дровами, а Мэри с ним рядом.
— Верно, так мы и сидели. Мы всегда так сидим. Очень рада, что ты хоть во сне о нас думал.
— И будто бы мать Джо Гарпера тоже с вами.
— Верно, и она тут была! А еще что тебе снилось?
— Да много разного. Только теперь все как-то спуталось.
— Ну постарайся вспомнить — неужели не можешь?
— Будто бы ветер… Будто бы ветер задул… задул…
— Ну, думай, Том! Ветер что-то задул! Ну!
Том приставил палец ко лбу в тревожном раздумье и минуту спустя сказал:
— Теперь вспомнил! Вспомнил! Ветер задул свечу!
— Господи помилуй! Дальше, Том, дальше!
— И будто бы вы сказали: "Что-то мне кажется, будто дверь… "
— Дальше, Том!
— Дайте мне подумать минутку, одну минутку… Ах да! Вы сказали, что вам кажется, будто дверь отворилась.
— Верно, как то, что я сейчас тут сижу! Ведь правда, Мэри, я это говорила? Дальше!
— А потом… а потом… наверно не помню, но как будто вы послали Сида и велели…
— Ну? Ну? Что я ему велела, Том? Что я ему велела?
— Велели ему… Ах, да! Вы велели ему закрыть дверь.
— Ну вот, ей-богу, никогда в жизни ничего подобного не слыхивала. Вот и говорите после этого, что сны ничего не значат. Надо сию же минуту рассказать про это Сирини Гарпер. Пусть говорит, что хочет, насчет предрассудков, теперь ей не отвертеться. Дальше, Том!
— Ну, теперь-то я все до капельки припомнил. Потом вы сказали, что я вовсе не такой плохой, а только озорник и рассеянный, и спрашивать с меня все равно что… уж не помню, с жеребенка, что ли.
— Так оно и было! Ах, боже милостивый! Дальше, Том!
— А потом вы заплакали.
— Да, да. Заплакала. Да и не в первый раз. А потом…
— Потом миссис Гарпер тоже заплакала и сказала, что Джо у нее тоже такой и что она жалеет теперь, что отстегала его за сливки, когда сама же их выплеснула…
В понедельник утром, за завтраком, и тетя Полли и Мэри были очень ласковы с Томом и ухаживали за ним наперебой. Разговорам не было конца. Посреди разговора тетя Полли сказала:
— Ну хорошо, Том, я понимаю, вам было весело мучить всех чуть не целую неделю; но как у тебя хватило жестокости шутки ради мучить и меня? Если вы сумели приплыть на бревне на собственные похороны, то, наверно, можно было бы как-нибудь хоть намекнуть мне, что ты не умер, а только сбежал из дому.
— Да, это ты мог бы сделать, Том, — сказала Мэри, — мне кажется, ты просто забыл об этом, а то так бы и сделал.
— Это правда, Том? — спросила тетя Полли, и ее лицо осветилось надеждой. — Скажи мне, сделал бы ты это, если бы не забыл?
— Я… право, я не знаю. Это все испортило бы.
— Том, я надеялась, что ты меня любишь хоть немножко, — сказала тетя Полли таким расстроенным голосом, что Том растерялся. — Хоть бы подумал обо мне, все-таки это лучше, чем ничего.
— Ну, тетечка, что же тут плохого? — заступилась Мэри. — Это он просто по рассеянности; он вечно торопится и оттого ни о чем не помнит.
— Очень жаль, если так. А вот Сид вспомнил бы. Переправился бы сюда и сказал бы мне. Смотри, Том, вспомнишь как-нибудь и пожалеешь, что мало думал обо мне, когда это ничего тебе не стоило, да уж будет поздно.
— Тетечка, ведь вы же знаете, что я вас люблю.
— Может, и знала бы, если бы ты хоть чем-нибудь это доказал.
— Теперь я жалею, что не подумал об этом, — сказал Том с раскаянием в голосе, — зато я вас видел во сне. Все-таки хоть что-нибудь, правда?
— Не бог весть что — сны и кошка может видеть, — но все-таки лучше, чем ничего. Что же тебе снилось?
— Ну вот, в среду ночью мне приснилось, будто бы вы сидите вот тут, возле кровати, а Сид около ящика с дровами, а Мэри с ним рядом.
— Верно, так мы и сидели. Мы всегда так сидим. Очень рада, что ты хоть во сне о нас думал.
— И будто бы мать Джо Гарпера тоже с вами.
— Верно, и она тут была! А еще что тебе снилось?
— Да много разного. Только теперь все как-то спуталось.
— Ну постарайся вспомнить — неужели не можешь?
— Будто бы ветер… Будто бы ветер задул… задул…
— Ну, думай, Том! Ветер что-то задул! Ну!
Том приставил палец ко лбу в тревожном раздумье и минуту спустя сказал:
— Теперь вспомнил! Вспомнил! Ветер задул свечу!
— Господи помилуй! Дальше, Том, дальше!
— И будто бы вы сказали: "Что-то мне кажется, будто дверь… "
— Дальше, Том!
— Дайте мне подумать минутку, одну минутку… Ах да! Вы сказали, что вам кажется, будто дверь отворилась.
— Верно, как то, что я сейчас тут сижу! Ведь правда, Мэри, я это говорила? Дальше!
— А потом… а потом… наверно не помню, но как будто вы послали Сида и велели…
— Ну? Ну? Что я ему велела, Том? Что я ему велела?
— Велели ему… Ах, да! Вы велели ему закрыть дверь.
— Ну вот, ей-богу, никогда в жизни ничего подобного не слыхивала. Вот и говорите после этого, что сны ничего не значат. Надо сию же минуту рассказать про это Сирини Гарпер. Пусть говорит, что хочет, насчет предрассудков, теперь ей не отвертеться. Дальше, Том!
— Ну, теперь-то я все до капельки припомнил. Потом вы сказали, что я вовсе не такой плохой, а только озорник и рассеянный, и спрашивать с меня все равно что… уж не помню, с жеребенка, что ли.
— Так оно и было! Ах, боже милостивый! Дальше, Том!
— А потом вы заплакали.
— Да, да. Заплакала. Да и не в первый раз. А потом…
— Потом миссис Гарпер тоже заплакала и сказала, что Джо у нее тоже такой и что она жалеет теперь, что отстегала его за сливки, когда сама же их выплеснула…