Тюдор Элизабет. Человек-шок

Тюдор Элизабет
Человек-шок

   Ныне кровью моей допьяна напиваются,
   напиваются кровью угрюмого детства,
   а глаза мои разбиваются на свирепом ветру сиротства,
   в сатурналиях алюминия,
   пьяных воплей и святотатства.
   Отпустите меня, отпустите...
 
   Не надо ни сна, ни блаженства, - всего лишь,
   о голос божественный,
   всего лишь нужна свобода, моя любовь человечья,
   которая терпит увечья
   в беспросветных воронках ветра,
   Моя любовь человечья!
 
    Федерико Гарсиа Лорка
 
   Алькатрас! Одно только название этого острова-тюрьмы вызывало ужас у заключенных других федеральных тюрем. Были, правда, и такие зеки, которые подавали прошение перевести их именно в эту тюрьму. Из Алькатраса невозможно было убежать, но условия жизни там были не столь жесткие, как представлялось это посторонним. Узники Алькатраса жили в здании, построенном в начале XX века армейскими заключенными. В качестве фундамента для новой тюрьмы использовали подвальный уровень снесенной крепости Скала, впоследствии тюремное здание получило такое же название.
   Алькатрас являлся тюрьмой строгого режима с самыми минимальными правами для заключенных. Они имели только четыре основных права: еда, одежда, кров и медицинское обслуживание. Все остальные льготы они должны были отработать себе сами. Только работающие узники получали привилегии, такие, как право на свидание с членами семьи, доступ к тюремной библиотеке, получение почты и возможность заниматься рисованием или музыкой. Работа у всех заключенных была разной - одни трудились в тюрьме, другие за ее пределами в качестве прислуги. Лишь самые примерные и ответственные заключенные получали право выполнять хозяйственные дела для семей, проживающих на острове. Они готовили еду, занимались уборкой и даже заботились о детях персонала тюрьмы.
   Охранники со своими семьями проживали на острове в отведенном им корпусе. По сути, они также являлись пленниками Алькатраса, но в отличие от зеков могли по желанию съехать оттуда. На острове жили и несколько китайских семей, которые работали в качестве прислуги.
   Тюрьма состояла из 336 камер, однако обычно в ней пребывало около 250-270 узников. Камеры были разбиты на блоки "B", "С" и "D". Блок "В" называли иногда "проверочным". Там новички проходили испытательный срок. За примерное поведение заключенных поселяли в блоке "С". Самых непослушных, опасных и больных помещали в корпусе "D".
   На Алькатрас отправляли гангстеров, грабителей и убийц, представляющих особую опасность для общества. Одними из таких заключенных были двое приятелей - Джон Паул Скотт и Дарел Паркер. Их приговорили к тридцати годам за ограбление банка. Дарел Паркер был худощавым, невысоким молодым человеком, с темными волосами и резкими чертами лица. Он всегда выглядел угрюмым и подавленным, был молчаливым и неприветливым. Паркер отличался не только от остальных узников Алькатраса, но и от своего товарища Джона Паула Скотта, болтливого, энергичного, драчливого и предприимчивого вольнодумца. Скотт же выделялся не только деятельностью и общительностью, но и выносливостью, крепким сложением, а главное - решительностью. Паркер сам никогда не додумался бы пойти на ограбление банка. Его толкнул на это дело товарищ. Однако в неудаче, постигшей его, Паркер винил не Скотта, а себя. Он сожалел о своем поступке и намеревался хорошим поведением заслужить условное освобождение. Но Джон не собирался ждать, пока кто-то сжалится над ним и решит его судьбу. Он был из тех людей, кто даже в самых сложных ситуациях никогда не падал духом и не отступал перед сложностью поставленных целей, а цель у него была одна - убежать из Алькатраса.
   В первую же неделю своего пребывания в тюрьме Скотт поссорился и подрался с одним пареньком, второй месяц отбывающим срок на Алькатрасе. Его перевели на этот остров из-за неоднократных попыток сбежать из других тюрем. Он уже четыре года был в заключении и свыкся с тяжелыми условиями тюремной жизни. Наглое обращение новичка вызвало негодование Берингтона, и он решил расквитаться с ним. Однако он никак не полагал, что тот был обучен кулачному бою. Один точный удар - и Скотт повалил своего противника. Этого было достаточно, чтобы утихомирить Берингтона, но Джон не успокоился. Он дубасил неприятеля, пока не выместил на нем всю накопившуюся злость.
   Излишняя агрессия привела Скотта в карцер. Исправительная была самым жутким местом Алькатраса. Здесь не было ни койки, ни матраса, ни умывальника, ни света - ничего! Только голые стены и дырка в полу, заменяющая уборную. Во время пребывания там провинившегося не кормили, и это еще больше оказывало на него психологическое давление. Жесткие условия нужны были для того, чтобы отбить у заключенного повторное желание нарушать устав тюрьмы.
   Скотт просидел в исправительной двое суток, и после этого его, как строптивого заключенного, перенаправили в блок "D". На время ему запретили работать, и он вынужден был целыми днями сидеть в камере. Для деятельного и общительного молодого человека это было самым суровым наказанием. Он чувствовал себя зверем в клетке. Камера его была настолько маленькой, что негде было даже прогуляться и размять ноги. Тюремное помещение было два метра в ширину и три в длину, и все пустое пространство занимали койка, умывальник, унитаз, деревянный табурет и столик, прикрепленный к стене. Стены, стол и табуретка были окрашены в ярко-зеленый цвет, сильно раздражающий и давящий на психику. Здесь отдавало смрадом, и постоянное пребывание в этом душном помещении было более тяжким наказанием, чем исправительная. Карцер был временным наказанием, а в этой камере он сидел уже две недели, без права на прогулку. Единственное, что он мог делать, так это мечтать о свободе и строить планы на будущее.
   Скотт искренне верил, что сможет убежать с острова и потратить деньги, которые он спрятал после ограбления. Он всегда мечтал о беззаботной богатой жизни. Для этого Джон и задумал ограбление банка, но ему не повезло. Еще немного и все его мечты сбылись бы, но, увы, он угодил в силки закона и вместо розовой жизни его ожидало жалкое существование на этом острове потерянных надежд. Временами Скотту казалось, что он начинает сходить с ума. У него появились необъяснимые галлюцинации: то он видел лица враждебно настроенных к нему незнакомцев, то слышал чьи-то голоса и насмешки. Больше всего он боялся повредиться в уме, ведь тогда все, что было дорого ему на этом свете, потеряло бы смысл. Мучительным стали для него не только дневные часы, но и ночные. Он слышал чей-то неумолкающий голос, то тихо мурлычущий, то непрерывно бормочущий. Лишения и одиночество сделали Джона раздражительным и нервным. Его начал нервировать свет в камере, он стал подпрыгивать от каждого шороха и просыпаться по ночам в холодном поту, думая, что кто-то подкрадывается к нему и хочет прирезать. Пожаловаться было некому, разве что насмешнице-судьбе, которая так жестоко поиздевалась над его честолюбивыми планами.
   Психическое состояние Скотта настолько ухудшилось, что однажды ночью он, не выдержав, стал кричать и браниться, приказывая своим галлюцинациям сгинуть и оставить его в покое. Джон удивился, когда его требование было исполнено воображением, и в камере наступила гробовая тишина. Его крик, однако, привлек внимание охранника.
   -- Чего раскричался, кретин?
   -- Хочу - кричу, хочу - молчу, тебе-то что?
   -- В карцер захотелось? - играясь с дубинкой, надменно ухмыльнулся охранник.
   Воспоминание об этом жутком месте заставило слабонервного Скотта встрепенуться. Он понимал, что там галлюцинации замучают его еще больше, поэтому постарался как можно вежливей ответить.
   -- Я не хотел, просто чье-то вытье не дает мне спокойно поспать.
   -- А-а, так бы сразу и сказал. Эй, уродец, заткни глотку, не то засажу в карцер, - обратился охранник к заключенному соседней камеры.
   -- Так это поет мой сосед?
   -- А ты думал призрак? - издевательски усмехнулся надсмотрщик.
   Стоило ему отдалиться, как Скотт обратился к соседу.
   -- Эй, приятель, ты меня слышишь? - он прислушался, но ему ответила тишина. - Я же знаю, что ты слышишь. Ответь мне.... Ну что молчишь? Оглох, что ли? - Скотт подождал несколько минут в волнительном ожидании, но незнакомец не откликнулся.
   Джон вернулся в свою постель и долго не мог уснуть, все ждал в надежде услышать голос соседа, но тот молчал. Несколько дней Скотт не слышал больше его песен и бурчания. Он даже подумал, что охранник исполнил свою угрозу и засадил его соседа в карцер. Волнение настолько охватило Джона, что он решился спросить у охранника о судьбе заключенного из соседней камеры.
   -- Он сидит у себя.
   -- Тогда почему же он не отвечает?
   -- Наверное, не хочет говорить.
   "Я обидел его", - понял Скотт настойчивое молчание соседа и решил извиниться, чтобы обрести в его лице собеседника.
   Джон очень нуждался в общении и не мог из-за гордыни упустить свой шанс. Как только наступила ночь и в камерах отключили свет, Скотт тихо обратился к соседу.
   -- Приятель, ты не спишь? - ему никто не ответил. - Я не хотел так грубо обойтись с тобой. Не знаю, что на меня нашло... Признаться, я даже не подозревал, что эти звуки издает живое существо. Мне казалось, что это злая шутка моего воображения. Прости, что я накричал на тебя. Я не стану больше вызывать охрану, только заговори со мной. Молчишь? Значит, не прощаешь? - Скотт долго прислушивался, надеясь получить ответ. Но сосед так и не вымолвил ни словечка. Джон пытался заговорить с ним и в последующие ночи, но тот упрямо молчал. Скотт знал, что сосед все слышит, и не мог понять, отчего он игнорирует его. Ему казалось, что каждый человек, оказавшись в заточении, ищет общения. Он не понимал, почему тот узник высоко ценил свое одиночество. - Ну почему ты так суров? Разве тебе не совестно мучить отчаявшегося человека? Может, тебе доставляет удовольствие слышать мои мольбы? Ответь - в последний раз прошу! - Джон помолчал немного, потом рассердился и прилег на койку. Он укутался получше, и только смежил веки, как вдруг услышал голос, что-то тихо напевающий. Скотт приподнялся и приложил ухо к стене. Замер и затаил дыхание, чтобы услышать песню соседа:
 
   Открою ли окна,
   вгляжусь в очертанья -
   и лезвие бриза
   скользнет по гортани.
 
   С его гильотины
   покатятся разом
   слепые надежды
   обрубком безглазым.
 
   И миг остановится,
   горький, как цедра,
   над креповой кистью
   расцветшего ветра.
 
   Певун замолчал и Скотт решил, что сможет заговорить с ним.
   -- Ты отлично поешь! Я никогда не слышал прежде этой песни. Это ты сочинил?
   -- Федерико.
   -- Тебя так зовут?
   -- "Ноктюрны из окна". Сочинение Федерико Гарсиа Лорки.
   Скотт не слышал этого имени, но он был рад, что сосед заговорил с ним.
   -- Как тебя зовут?
   -- Ветер.
   -- Я спросил имя, а не прозвище. Меня зовут Джон Паул Скотт. А тебя?
   -- Ветер.
   -- Ты издеваешься?
   -- Нет.
   -- У тебя нет имени?
   -- В этих стенах больше ни у кого нет ни имени, ни будущего.
   Джон вздрогнул и даже отпрянул от стены. Эти слова показались ему зловещим прорицанием рока.
   -- Как долго ты здесь в заключении?
   -- Сколько себя помню.
   -- Не понял?
   -- С рождения самого здесь я живу.
   И домом родным эти стены зову.
   "Псих какой-то", - подумал Скотт и вернулся в постель.
   Сосед его до глубокой ночи что-то напевал, разговаривал сам с собой и даже смеялся. Джон столько дней пытался заговорить с ним и сейчас пожалел об этом. Он надеялся найти в лице соседа приятного собеседника, но, обнаружив его безумие, стал опасаться его. Такое знакомство могло стоить ему душевного равновесия, которое в последнее время и так было хрупким.
   Скотт неимоверно обрадовался, когда на следующий день за примерное поведение его определили работать на кухню. Там он нашел своего друга Дарела Паркера. Общение с товарищем вернуло ему прежнее расположение духа. Хотя Джона определили на хорошую, ответственную работу, его все равно оставили в той же самой камере в блоке "D". Он просил перевести его из этого блока или хотя бы разместить в другой камере, которая будет вдалеке от ночного певуна. На его просьбы начальник охраны только рассмеялся.
   -- Что сделал тебе этот несчастный? Он же ни ругается, ни дерется, а только поет.
   -- Если бы он пел днем, я бы и не заикнулся, но всю ночь что-то воет как псина. Прошу, переведите меня куда угодно, только подальше от этого чокнутого.
   -- Чокнутого? Этот друг ветра умнее всех вас. Он просто несчастен.
   -- А кто из нас тут счастлив? Условия жизни у всех одинаковы, все мы несем свой крест, но никто не распевает по ночам и не мешает другим спать.
   -- Скотт, сколько тебе дали?
   -- Тридцать.
   -- Ты здесь еще только месяц, а уже лезешь на стенку от скуки. А тому узнику дали пожизненное заключение, и он уже шестой год сидит в этой камере. Ему и работать запрещено, и общаться с кем-то. Так что отнесись к нему снисходительно.
   -- Да что ты его жалеешь, Томми? Он же урод, на него страшно смотреть!
   -- Если он изувеченный, это еще не значит, что он урод. Ты в душе своей, Гильберт, больше урод, чем он.
   -- Не сравнивай меня с этим тронутым. Знаешь, что он сегодня делал, когда ему приносили обед? Он разговаривал с книжкой.
   -- Ему одиноко. Если и ты жил бы в таких условиях, да еще и в полном одиночестве, то подружился бы даже с собственной тенью.
   -- Надо лишить его права читать, слишком умные нам тут не нужны.
   -- Не смей делать этого, Гильберт! Ты же не хочешь схлопотать себе неприятности. Блякуэлл будет недоволен твоими выходками.
   -- Не понимаю, почему начальник так печется об этом зеке?
   -- Только в память о Миллере.
   -- Какой еще Миллер? - спросил Скотт.
   -- Иди, займись работой, придурок, и не лезь не в свое дело, - грубо толкнул того Гильберт. И когда Джон отошел, он попросил товарища рассказать все поподробнее.
   -- Я говорю об Уильяме Миллере. Если бы не он и не Гарольд Стайтес, "Сражение за Алькатрас" закончилось бы плачевно, - понизив голос, сказал Томми. - Тебя тогда еще не было на службе, а я поступил только после этих майских происшествий сорок шестого года. События были еще свежи, и я смог узнать все подробности того бунта в тюрьме. Шестеро заключенных захватили в заложники двух офицеров и, отобрав у них ключи оружейного отсека, хотели сбежать из тюрьмы. Они планировали выйти из комнаты отдыха для охраны, но у Стайтеса и Миллера не было ключей того отделения. Вскоре о действиях этой шестерки стало известно другим охранникам. Зекам бы следовало сдаться, но они решили сражаться до последнего. На выручку охране пришлось вызвать морских пехотинцев. Трое из бунтарей впоследствии погибли, а другие трое сдались, но только убив заложников. Кларенс Кэйрнс, поджигаемый своими дружками, выстрелил несколько раз в Миллера, и тот скончался позже от полученных ран. А Стайтеса пристрелили чуть ранее при попытке восстановить порядок. За два дня было ранено около восемнадцати офицеров!
   -- Значит, этот Миллер был героем.
   -- Вряд ли. Тут ходили слухи, что бунт этот возник из-за его плохого обращения с заключенными. Он слишком часто занимался рукоприкладством и оскорблял их. Говорят, Кэйрнс угрожал пристрелить Миллера, если он не подпишет какое-то признание.
   -- Выходит, он не подписал? Что же стало с преступниками?
   -- Шакли и Томсона казнили в газовой камере в Сан-Квентине, а девятнадцатилетнего Кэйрнса приговорили к 99 годам тюремного заключения, но через несколько лет он получил условное освобождение.
   -- Но какое отношение этот психопат имеет к Миллеру?
   -- Он племянник Миллера, сын его сестры. Осиротел, когда ему было три года, и Миллер взял его на воспитание. Он прожил на этом острове двенадцать лет и хорошо был известен здешним охранникам и заключенным. Славный, говорят, был паренек, приветливый и дружелюбный. После смерти дяди он уехал в Сан-Франциско. С тех пор его никто не видел. Говорят, в том, что случилось с этим несчастным, есть и доля вины Миллера. Он обращался с ним по-скотски, хуже, чем с заключенными, избивал его до потери сознания и поносил на чем свет стоит его покойных родителей.
   -- Теперь понятно, отчего он такой нервный. Это Миллер так изуродовал его лицо?
   -- Нет. Он попал под удар молнии.
   -- Да брось ты, все это байки. Как может человек выжить после удара молнии? Это же миллионы вольт!
   -- Он чудом выжил, но остался изувеченным. Вероятно, в его организме произошло какое-то изменение после этого несчастного случая, и потому он стал опасным убийцей.
   -- Как это?
   -- Это феномен, Гильберт, и никто не может его объяснить. Видел на его правой руке резиновую перчатку?
   -- Ну и?
   -- Стоит ему снять эту перчатку и просто прикоснуться к тебе и тебя шибанет такой ток, что о спасении не успеешь подумать.
   -- Шутишь?
   -- А ты спроси у тех восьми покойников, кому не посчастливилось встретиться с этим Человеком-шоком.
   -- Он убивал их намеренно?
   -- А кто его знает? Скорее всего, нет, ведь тогда его приговорили бы к смертной казни.
   -- Они полагают, что пожизненное заключение излечит его?
   -- Если бы судебные власти планировали лечить этого несчастного, они не стали бы содержать его в таких условиях и обрекать на медленную, мучительную смерть. Знаешь, мне очень жаль этого молодца. Здесь впустую пролетают лучшие годы его жизни.
   -- Но ведь он опасен для общества.
   -- Эх, Гильберт, на свете столько опасных людей, а они ходят себе на свободе и совершают злодеяния. Наш узник - философ, у него кристальная душа, а с ним обращаются как с омерзительным зверем.
   -- Да бог с ним, с этим выродком! Я больше не хочу знать никакие подробности об этом уродце!
   Скотт, притворившись, что занят, подслушал весь разговор охранников. Он был поражен до глубины души историей жизни своего соседа и сожалел, что так грубо обошелся с ним. Той же ночью, после отбоя Джон позвал его. Поначалу тот молчал, но потом, о чем-то подумав, заговорил:
   -- Что хочешь ты от разбитого сердцем существа?
   -- Я хочу быть твоим другом. Ты не против? Почему ты снова молчишь? - спросил Скотт после затянувшегося молчания. - Тебе разве не хочется иметь друга?
   -- Ты человек, а люди мне противны.
   -- Даже твой любимый поэт? - уязвленно спросил Джон.
   -- Он из соседней вселенной... Он не скелет, закутанный мякотью, не сердце, плачущее из-за правды... Он - стон из иного мира, такой же сирота, как я. Он - призрак, а я - ветер!
   "Опять начал городить ерунду, - рассердился Скотт сбивчивым непонятным речам собеседника. - Есть только один метод завязать с ним дружбу - это играть по его правилам, говорить как он чепуху и выдавать ее за гениальность".
   -- Я голос доброго гения, прозрачный дух, олицетворение дружбы. Я хочу стать спутником твоих мыслей.
   Призыв Скотта пришелся соседу по душе. Они разговорились, и та ночь стала прелюдией большой и крепкой дружбы. Джон понемногу выведал у своего нового друга историю его жизни. Он узнал о годах, проведенных им на этом острове, о том, как он жил в постоянном страхе, как мечтал уехать оттуда и обрести то, чего был лишен, - свободы и счастья. Однако большой город оказался неприветливым и полным опасностей. На Алькатрасе, живя бок о бок с заключенными, он чувствовал себя в большей безопасности, чем в городе. Но, несмотря на все трудности, он смог встать на ноги и зажить самостоятельной жизнью. Устроился механиком на телефонной станции и вскоре стал специалистом в этой сфере. Его посылали в самые горячие точки, он был наиболее востребованным работником. Но одно пасмурное утро положило конец его благополучию. Он находился на самом верху телефонной вышки и чинил провода, оборванные сильным ночным ветром, когда вдруг почувствовал, как что-то тяжелое обрушилось на его голову. Крепления и страховки подвели, и он, сорвавшись с вышки, полетел вниз.
   Он не видел, что происходило после, и не знал, как долго находилась на волоске его жизнь. Однако возвращение не сулило ему ничего хорошего. У него были многочисленные переломы, но это было не главным - он оказался парализован. Понадобилось много месяцев, прежде чем он смог преодолеть свой недуг.
   Как оказалось, одна беда поджидала другую, и стоило ему подправить здоровье, как с ним началось твориться нечто несусветное. Он прощался со своим врачом и, в знак благодарности за все сделанное для него, крепко пожал ему руку. Доктор внезапно задергался и умер у него на глазах. Сперва он счел это чистой случайностью. Только после третьей жертвы он понял, что причиной смерти этих людей был он. Это открытие стало для него роковым. В нем словно что-то перевернулось. Он почувствовал непреодолимое желание отомстить тем людям, которых ненавидел, всем, кто когда-либо оскорбил и унизил его. Он впал в какое-то неистовое состояние и не осознавал своих деяний, пока его не поймала полиция, и он не оказался за решеткой. Только потом он понял, настолько бесчеловечно поступил со всеми этими людьми и глубоко сожалел о содеянном. Но вернуть время назад было невозможно, и никакое раскаянье не спасло его от правосудия. Родственники пострадавших требовали вынести смертный приговор Человеку-шоку (так его нарекли газетчики). Но, несмотря на всеобщее негодование, суд присяжных решил пощадить подсудимого, не предавать его казни, а только изолировать от общества. Ему дали пожизненный срок и направили на Алькатрас. Он всей душой презирал этот остров. Здесь было прошлое, к которому он не хотел возвращаться, прошлое с ненавистными воспоминаниями безрадостного детства. Все, что он мог сделать, чтобы оградить себя от внешнего мира, от воспоминаний прошлого, так это создать для себя собственный мир в своей камере-одиночке. Из-за неизвестного недуга и вероятности совершения повторного убийства ему было воспрещено покидать пределы камеры и входить с кем-либо в контакт. Ему не разрешили работать, следовательно, он был лишен всех привилегий, за исключением одной - права на чтение. Доступа в тюремную библиотеку он не имел, и время от времени ему приносили оттуда какую-нибудь книгу.
   Двери его камеры были не решетчатые, а деревянные изнутри и обшитые цельным металлическим листом снаружи. Чтобы помещение проветривалось, в стене, у самого потолка, было выдолблено окошечко, выходившее на скалистый обрыв. Оно было зарешеченным и настолько крохотным, что только руку возможно было просунуть туда. Каждое утро, взбираясь на табуретку, узник дотягивался до этого окошечка и наблюдал восход солнца, ярким колером окрашивавшим водные просторы залива. Он с отвращением смотрел на отдаленные очертания города, все там было ему ненавистным, все враждебным и противным. Судьба дала ему жестокую участь - хоронить каждый день свою надежду, видеть мир счастливых и ежечасно сожалеть о своем рождении. Он боялся смерти, боялся одной ее тени, одной мысли о ней. Спасение он нашел только в книгах Гарсиа Лорки. Он открыл для себя новый мир, где не было ни счастья, ни горечи, ни злобы, ни ненависти. Он упивался каждым словом прочитанной строки, чувствовал дыхание поэта и просто боготворил его. Поэт научил его смеяться и плакать, любить море, небо, одиночество и ветер. Он подружился с ветром, хотел быть таким же свободным и независимым, как он, желал вырваться из неволи и полететь с ним по просторам, не думать больше о жизни и смерти, забыть обо всем живом на свете. Но вырваться из этой ловушки было ему не по силам. Оглядываясь на прошлое и вспоминая собственные преступные деяния, он наказывал себя одиночеством, считая его заслуженным.
   Он был рад, найдя в лице Скотта друга. Он узнавал от него новости из внешнего мира, читал ему наиболее полюбившиеся строки стихов и порой даже говорил с ним по душам.
   -- Тебе надо выбраться отсюда, Джон, пока эти стены не стали для тебя родными, пока ты не завяз в здешней жизни, уходи отсюда, спасайся!
   Призыв этот оказался для Скотта неожиданным. Он давно думал, как убежать из Алькатраса, но появление нового друга заставило его как-то забыть о своем бедственном положении.
   -- Я перебрал в уме много способов, но все они в моем воображении кончались неудачей. После побега Фрэнка Морриса и братьев Англин надзор усилился - сбежать отсюда невозможно!
   -- Есть один ход, который они не знают, тебя слишком поздно спохватятся.
   -- Но я не могу сделать это в одиночку, они жестоко накажут моего приятеля, того, с кем я пошел на ограбление.
   -- Ну, так возьми его с собой. Вместе будет легче.
   -- А ты пойдешь с нами?
   -- Я? - спросил тот, и наступила продолжительная пауза. - Я не могу уйти.
   -- Почему? Я же знаю, насколько тебе ненавистны эти стены.
   -- Меня ничто не ждет на свободе. Я презираем людьми.
   -- Ты говоришь это из-за телесных увечий? Каким бы ты ни был, у тебя доброе сердце, ты самый лучший из всех кого я знал, - Джон услышал тихий всхлип. - Ты плачешь?
   -- Нет, смеюсь. Ты первый, кто сказал мне это. Ты говоришь так потому, что никогда не видел меня.
   -- Внешность не имеет значения, когда у человека великая душа.
   -- Увы, мой добрый гений, не все поймут твоих мыслей. Для многих уродство - клеймо, которое невозможно не заметить. Будь я даже тысячи раз велик душой, меня все равно будут презирать. Нет, уж лучше мне остаться тут и не шокировать людей своим безобразным лицом.
   -- По-моему, ты слишком самокритичен. Не верь тому, что говорят о тебе охранники, да и все остальные люди. Для меня ты совершенство, - он притих, снова услышав всхлипы. - Ты смеешься?
   -- Нет, плачу. Такого, как ты, я никогда не встречал и мне будет жаль терять тебя, но ты должен покинуть этот враждебный дом тоски.
   -- Без тебя я никуда не уйду.