Страница:
– Не обижайтесь, – продолжает седовласый, – но к вечеру пойдем домой. У нас семьи. Завтра кто-нибудь из наших обязательно будет. В каптерке кое-какие продукты, поешьте, если проголодаетесь…
Чихория обходит огороженную сеткой-рабицей подстанцию. С одной стороны к ней прилепилась незаконченная пристройка в два этажа с еще не вставленными окнами и дверями.
– Тут и будем располагаться, – показывает рукой Георгий на пристройку. – Она повыше старого здания, и стекол нет.
Джаканов внимательно следит за Чихорией, нервно курит и все время поправляет тяжелую сумку с медицинским реквизитом, перекинутую через плечо.
Георгий строит солдат и внимательно смотрит всем в глаза. У дезертира Рамазанова затравленный взгляд. Остальные тоже боятся, но хорохорятся.
– Трое – на крышу: пулеметчик, снайпер и ты, Козлов. Я, капитан и вы двое – на втором этаже. На виду не торчать, с оружием обращаться осторожно, а то друг друга с испугу перестреляете. Смотреть в оба: нападение может быть с любой стороны и в любую минуту. Водитель и Рамазанов – отдыхающая смена, находитесь в старом здании. Вопросы есть?
– Пожрать бы, – говорит плечистый сержант с пулеметом.
– Кушать по двое в подсобке старого здания. Там можно консервы разогреть и чай приготовить, да и вообще отогреться. Но на крыше чтобы как минимум два человека все время оставались. А ты, – обращается к водителю, – машину загони в пределы ограды. Мало ли что…
Поднимаются по засыпанной строительным мусором лестнице на второй этаж пристройки, затем на крышу. Обзор отсюда хороший.
Внизу расстилается огромный пустырь, поросший голым кустарником.
Вдали сквозь жидкую поросль просвечивает дорога.
– Если будут атаковать, то оттуда, – Чихория показывает на дорогу и пустырь. – Со стороны города вряд ли пойдут…
Капитан-медик до конца не верит в серьезность происходящего и с тоской посматривает на Георгия.
– Вот тут тебе и представится возможность пострелять в ингушей, – с иронией говорит ему Чихория, помня о решительных речах Джаканова в медбате, когда тот обрабатывал ему раны после драки.
– Ты не смейся, – мнется капитан и опускает свои азиатские глаза. – Я в Казахстане вырос, в маленьком поселке. Рядом село было – жили ингуши и чеченцы, высланные из этих краев. Так все угоны автомобилей и даже велосипедов – их рук дело. Все драки на дискотеках они затевали. Скот угоняли у чабанов. Причем налетают кучей на одного и бьют, грабят. К ним даже милиция боялась ездить на разборки.
– Ну, вот тут им и отомстишь за нанесенные тебе в молодости обиды, – вздыхает Чихория, закуривает и с крыши спускается на второй этаж.
– Радиостанцию здесь установи! – приказывает солдату. – Аккумуляторы в порядке? Проверял?
– Вроде пашут. Щас проверю.
– Странный ты человек, – качает головой врач и поправляет сумку на плече. – У самого нос под глазом, а говоришь так, будто сочувствуешь ингушам. Так считать?
– Да разве дело в ингушах? – Георгий наваливается грудью на подоконник, сплевывает с высоты второго этажа и следит за полетом слюны. – Все люди одинаковы. Есть плохие, есть хорошие.
Я так думаю, вся эта каша заварилась, чтобы Дудаева выманить из берлоги и втянуть в войну. Так сказать, одним махом покончить со всей этой националистической смутой.
Это была мысль Иванченко. Но Чихория с ней согласился и усвоил.
– Что-то я сомневаюсь, – приваливается плечом к неоштукатуренной стене врач. – Кому сейчас серьезная война нужна? И так в стране бардак. А потом, разве можно здесь что-нибудь разобрать, в этом многонациональном хаосе? Как считаешь?
Георгий молчит, щупая языком разрушенный зуб.
– Знаешь легенду о вавилонской башне? – спрашивает Джаканов. – Задумали люди когда-то построить башню, чтоб до небес была и до Бога доставала. Высокую построили. Но Бог рассердился, что с ним люди хотят уравняться, и смешал их языки. Тогда строители перестали понимать друг друга, перессорились, начались междоусобицы. В общем, башня рухнула и передавила многих строителей.
– Это ты на социализм намекаешь и «мудрую ленинскую национальную политику»? – поднимает побитое лицо Георгий.
– Ни на что я не намекаю. Просто говорю, что этот Кавказ – как развалившаяся вавилонская башня. Все тут намешано – и народы, и языки, и вера, и экономические интересы. Никто тут не разберется так, чтоб все остались довольны. Только сила способна держать всех в узде. А силы у России пока нет. Или уже нет. В свое время еще можно было что-то сделать, но момент упустили. Как считаешь?
– И теперь нас будут бить по морде, – иронично поддерживает его тон Георгий. – Как вот меня, а мы будем кровавыми соплями утираться.
– Да я же тебе поэтому и говорил еще вчера, что такие выпады надо душить в зародыше. Не грех вначале двух-трех расстрелять, чтобы потом две-три тысячи не умирали от национальной резни. Как считаешь?
– Ну вот тебе и карты в руки! – Чихория щупает свой грузинский нос. – Сейчас постреляешь и предотвратишь большую кавказскую войну.
– Надо будет – постреляю, – огрызается капитан и поправляет сумку с красным крестом.
– Ну, а я пойду огневые позиции проверю и людей проинструктирую, пока ты будешь к стрельбе готовиться, – и показывает капитану спину с болтающимся на ней автоматом.
В углу солдат копошится возле радиостанции. Джаканов снимает с плеча сумку и ковыряется в ней, ничего не видя перед собой и не зная, что делать. Начинается дождь. Противный осенний дождь.
– Товарищ старший лейтенант, промокнем же насквозь здесь, на крыше, – ноет плечистый сержант. – Может, мы спустимся на второй этаж, пересидим? А чуть что – мы, как штык, наверху.
– Ладно, – поеживается от холода Чихория и, еще раз оглянув местность, спускается вниз вместе с солдатами.
– Ну-ка выйди на связь с «Сосной»! – говорит радисту. – Я начальству доложу, что мы к отражению «супостата» готовы.
Джаканов вздрагивает от слов Чихории и поворачивает степное свое лицо к оконному проему, где вуаль дождя затемняет мир.
Солдаты садятся у стен на корточки.
V
VI
Чихория обходит огороженную сеткой-рабицей подстанцию. С одной стороны к ней прилепилась незаконченная пристройка в два этажа с еще не вставленными окнами и дверями.
– Тут и будем располагаться, – показывает рукой Георгий на пристройку. – Она повыше старого здания, и стекол нет.
Джаканов внимательно следит за Чихорией, нервно курит и все время поправляет тяжелую сумку с медицинским реквизитом, перекинутую через плечо.
Георгий строит солдат и внимательно смотрит всем в глаза. У дезертира Рамазанова затравленный взгляд. Остальные тоже боятся, но хорохорятся.
– Трое – на крышу: пулеметчик, снайпер и ты, Козлов. Я, капитан и вы двое – на втором этаже. На виду не торчать, с оружием обращаться осторожно, а то друг друга с испугу перестреляете. Смотреть в оба: нападение может быть с любой стороны и в любую минуту. Водитель и Рамазанов – отдыхающая смена, находитесь в старом здании. Вопросы есть?
– Пожрать бы, – говорит плечистый сержант с пулеметом.
– Кушать по двое в подсобке старого здания. Там можно консервы разогреть и чай приготовить, да и вообще отогреться. Но на крыше чтобы как минимум два человека все время оставались. А ты, – обращается к водителю, – машину загони в пределы ограды. Мало ли что…
Поднимаются по засыпанной строительным мусором лестнице на второй этаж пристройки, затем на крышу. Обзор отсюда хороший.
Внизу расстилается огромный пустырь, поросший голым кустарником.
Вдали сквозь жидкую поросль просвечивает дорога.
– Если будут атаковать, то оттуда, – Чихория показывает на дорогу и пустырь. – Со стороны города вряд ли пойдут…
Капитан-медик до конца не верит в серьезность происходящего и с тоской посматривает на Георгия.
– Вот тут тебе и представится возможность пострелять в ингушей, – с иронией говорит ему Чихория, помня о решительных речах Джаканова в медбате, когда тот обрабатывал ему раны после драки.
– Ты не смейся, – мнется капитан и опускает свои азиатские глаза. – Я в Казахстане вырос, в маленьком поселке. Рядом село было – жили ингуши и чеченцы, высланные из этих краев. Так все угоны автомобилей и даже велосипедов – их рук дело. Все драки на дискотеках они затевали. Скот угоняли у чабанов. Причем налетают кучей на одного и бьют, грабят. К ним даже милиция боялась ездить на разборки.
– Ну, вот тут им и отомстишь за нанесенные тебе в молодости обиды, – вздыхает Чихория, закуривает и с крыши спускается на второй этаж.
– Радиостанцию здесь установи! – приказывает солдату. – Аккумуляторы в порядке? Проверял?
– Вроде пашут. Щас проверю.
– Странный ты человек, – качает головой врач и поправляет сумку на плече. – У самого нос под глазом, а говоришь так, будто сочувствуешь ингушам. Так считать?
– Да разве дело в ингушах? – Георгий наваливается грудью на подоконник, сплевывает с высоты второго этажа и следит за полетом слюны. – Все люди одинаковы. Есть плохие, есть хорошие.
Я так думаю, вся эта каша заварилась, чтобы Дудаева выманить из берлоги и втянуть в войну. Так сказать, одним махом покончить со всей этой националистической смутой.
Это была мысль Иванченко. Но Чихория с ней согласился и усвоил.
– Что-то я сомневаюсь, – приваливается плечом к неоштукатуренной стене врач. – Кому сейчас серьезная война нужна? И так в стране бардак. А потом, разве можно здесь что-нибудь разобрать, в этом многонациональном хаосе? Как считаешь?
Георгий молчит, щупая языком разрушенный зуб.
– Знаешь легенду о вавилонской башне? – спрашивает Джаканов. – Задумали люди когда-то построить башню, чтоб до небес была и до Бога доставала. Высокую построили. Но Бог рассердился, что с ним люди хотят уравняться, и смешал их языки. Тогда строители перестали понимать друг друга, перессорились, начались междоусобицы. В общем, башня рухнула и передавила многих строителей.
– Это ты на социализм намекаешь и «мудрую ленинскую национальную политику»? – поднимает побитое лицо Георгий.
– Ни на что я не намекаю. Просто говорю, что этот Кавказ – как развалившаяся вавилонская башня. Все тут намешано – и народы, и языки, и вера, и экономические интересы. Никто тут не разберется так, чтоб все остались довольны. Только сила способна держать всех в узде. А силы у России пока нет. Или уже нет. В свое время еще можно было что-то сделать, но момент упустили. Как считаешь?
– И теперь нас будут бить по морде, – иронично поддерживает его тон Георгий. – Как вот меня, а мы будем кровавыми соплями утираться.
– Да я же тебе поэтому и говорил еще вчера, что такие выпады надо душить в зародыше. Не грех вначале двух-трех расстрелять, чтобы потом две-три тысячи не умирали от национальной резни. Как считаешь?
– Ну вот тебе и карты в руки! – Чихория щупает свой грузинский нос. – Сейчас постреляешь и предотвратишь большую кавказскую войну.
– Надо будет – постреляю, – огрызается капитан и поправляет сумку с красным крестом.
– Ну, а я пойду огневые позиции проверю и людей проинструктирую, пока ты будешь к стрельбе готовиться, – и показывает капитану спину с болтающимся на ней автоматом.
В углу солдат копошится возле радиостанции. Джаканов снимает с плеча сумку и ковыряется в ней, ничего не видя перед собой и не зная, что делать. Начинается дождь. Противный осенний дождь.
– Товарищ старший лейтенант, промокнем же насквозь здесь, на крыше, – ноет плечистый сержант. – Может, мы спустимся на второй этаж, пересидим? А чуть что – мы, как штык, наверху.
– Ладно, – поеживается от холода Чихория и, еще раз оглянув местность, спускается вниз вместе с солдатами.
– Ну-ка выйди на связь с «Сосной»! – говорит радисту. – Я начальству доложу, что мы к отражению «супостата» готовы.
Джаканов вздрагивает от слов Чихории и поворачивает степное свое лицо к оконному проему, где вуаль дождя затемняет мир.
Солдаты садятся у стен на корточки.
V
Сырая осенняя ночь наваливается на подстанцию и съедает паутинку проводов над пустырем.
– Курить только на втором этаже, где-нибудь в закутке! – инструктирует Чихория солдат. – На крыше и в окнах – чтоб ни одного огонька! А то нас тут в момент вычислят!
Все пялятся на влажный мрак и изредка переговариваются шепотом. Долго ничего не происходит, и тревога в душах убаюкивается. Далеко за пустырем дырявят темноту огоньки фар, доносится урчание двигателя, и снова тишина и ночная темень.
– И что, мы тут трое суток сидеть будем? Как считаешь? – не выдерживает скуки медик.
– Сколько надо, столько и будем сидеть, – вздыхает Чихория, прислушиваясь к вспыхнувшей где-то далеко перестрелке.
Он смотрит на светящиеся стрелки своих командирских часов, меняет караул. Из старого здания подстанции приходит Рамазанов с напарником, а двое солдат – автоматчик со второго этажа и Козлов с крыши – уходят в каптерку погреться и поспать.
– А мы с тобой спать вообще, что ли, не будем? – интересуется капитан.
– Я буду дежурить, сколько смогу. А ты иди отдыхай, – говорит, зевая и поеживаясь, Чихория. – Когда станет невмоготу, я тебя разбужу. Сменишь меня. Кто-то из офицеров постоянно должен быть здесь.
Ветер шумит в мокром кустарнике. Слышны осторожные шаги медика на темной лестнице. И совсем пока не слышен полет пули из снайперской винтовки. Хлопок выстрела ударяет в уши уже после того, как свинцовый плевок попадает чуть ниже сигареты, закуренной водителем на крыше в нарушение приказа Чихории.
– Товарищ старший лейтенант! – орет растерянный сержант. – Савчука в шею ранило!
Георгий бежит на крышу и подползает к солдату. Водитель сучит ногами, в его горле булькает кровь, в окостеневших губах продолжает дымить сигарета.
– Я же вам говорил – не курить, придурки! – зло шепчет Георгий. – Смотрите в оба, откуда бьет, гасите его, суку!
Он тащит раненого вниз, на второй этаж, как мешок с картошкой.
– Капитан, где ты? Помоги! – зовет Чихория, надрываясь от тяжести и спотыкаясь в темноте.
Водитель хрипит. Георгий укладывает его возле стены, выглядывает в окно и снова зовет:
– Джаканов, где ты?
Над головой Чихории пролетает пуля и чмокается с бетонной стеной.
– Ух, блин! – удивляется Георгий и приседает. – Огонь! Что вы все, попримерзали?!
Солдаты клацают оружейными предохранителями и затворами и, не глядя, выпускают по пустырю сумасшедшую свинцовую свору.
– Прекратить! – орет после долгого грохота Чихория, испугавшись перерасхода патронов, и осторожно выглядывает в окно.
Ни зги не видать. Он выставляет свой автомат с ночным прицелом и всматривается через окуляр в зеленую светящуюся муть.
– Стреляют только те, у кого ночные прицелы! – командует Георгий.
Под стеной клокочет горлом водитель.
– Джаканов, блядь! – орет Чихория и, не дождавшись ответа, командует: – Рамазанов, найди капитана и приведи сюда!
Рамазанов отрывается от стены и направляется к лестнице. Две пули – от короткой автоматной очереди и снайперской винтовки – хлопаются в его сырую ватную куртку. Солдат с грохотом падает и царапает судорожными руками цементный пол. На крыше сержант включает свой пулемет, заглушая стон Рамазанова и мат Чихории.
Георгий ползет к солдату и ощупывает его ватник. Ладонь вляпывается в кровавое болото.
– Живой, земляк? Живой? – шепчет взводный.
– Больно, – скрежещет зубами Рамазанов.
– Где же эта падла Джаканов? – шипит Георгий и ползет к лестнице.
Капитан сидит на корточках в углу площадки между вторым и первым этажами, обхватив голову руками. Чихория натыкается на него в темноте.
– Ты что, ранен? – спрашивает Чихория, чувствуя, как дрожит Джаканов.
– Да. Нет… – задыхаясь, отвечает медик.
– Да или нет?! – Георгий начинает понимать, что капитан не мог быть ранен – пули сюда не долетают. Взводного бьет ток злости. – Вставай, сука! Там люди без тебя подыхают! – кричит Чихория и пинает, пинает, пинает сапогами окаменевшее, скрюченное страхом тело Джаканова.
– Не могу! – истерично шепчет капитан. – Не могу! Не могу!
– Вставай, падаль! – месит его ногами Георгий. – Вставай!
На лестнице внизу слышны шаги. Это из подсобки прорвалась отдыхавшая смена. Чихория останавливается, перестает бить медика, забирает его сумку и идет к раненым. С крыши пустырь поливает огнем пулеметчик. Изредка хлопает снайперская винтовка.
Георгий расставляет прибывших на подмогу солдат у окон и на карачках ползет к раненым. Что делать с пробитой шеей, он не знает и просто переворачивает водителя лицом вниз, чтоб не захлебнулся кровью. На Рамазанове разрывает куртку и затыкает сочащиеся дырки в груди кусками бинта и ваты.
– Потерпи, братан! – шепчет взводный. – Я к тебе в Дагестан еще на свадьбу приеду.
– Больно! – надрывно стонет солдат и царапает ногтями бетонный пол.
С пустыря с шипением взлетает осветительная ракета, повисает над подстанцией, и тут же по стенам пристройки цокают пули. По полу ползет прямоугольник света от окна. Подбородок водителя стоит в черной лужице крови. У Рамазанова сверкают оскаленные белые зубы.
– Не высовываться! – кричит Георгий и направляется к лестнице на крышу.
– Сколько их там, засек? – спрашивает у сержанта, чувствуя, что лег в лужу и вода подбирается к телу.
– Трое, – отвечает пулеметчик, не отрываясь от ночного прицела. – Снайпер вон там, за деревом, автоматчик – вон там, в прогалине, и еще один где-то тут недалеко ракету пустил. Но наверняка уже сменил позицию.
– Ну, это еще не все, – размышляет вслух Георгий. – Еще может сидеть без звука кто-нибудь, чтоб прикрывать их отход и перемещения. Да и на случай нашей контратаки, если решим прочесывать.
– А мы что, будем пустырь чесать? – удивленно смотрит на командира сержант, пытаясь поймать его взгляд, но взводный не отлипает от окуляра своего «ночника».
– Нет, ничего чесать мы не будем, – успокаивает пулеметчика Георгий и ползет к снайперу на другой конец крыши.
– Откуда они взялись? – не может прийти в себя солдат.
– На машине, видать, подъехали. Помнишь, фары светились пару часов назад? – говорит Чихория.
– Долго они нас, гады, выпасали, – вздыхает снайпер.
– Профессионалы. Наверняка воевали в Абхазии. Слишком уж грамотно работают. И стреляют – не то что вы, замудонцы, – вздыхает Георгий и вспоминает о раненых. – Учили вас, учили…
– Что «учили»?! – шепотом возмущается снайпер. – Лично я полгода то боксы для техники строю, то казарму ремонтирую. Винтовку в руках пятый раз в жизни держу!
– Ладно! – обрывает жалобы взводный. – Держишь, вот и держи! Твое дело хоть приблизительно в цель стрелять. Ты их видишь?
– Двоих видел.
– Не попал, конечно? – скорее утверждает, чем спрашивает Георгий.
– Попадешь тут…
– Ладно, хоть наблюдение веди хорошо. У нас на всех только три ночных прицела. Один у тебя. Гордись и отработай!
– Понятно. Как там наш раненый?
– Раненых уже двое. Рамазанов две пули в грудь схлопотал, – вздыхает Чихория. – Боюсь, не выживет…
– Ё-мое! – отрывается от «ночника» снайпер.
– И врач, собака, в шоке! – взводный кривится и сплевывает.
– Как – в шоке? – не понимает солдат.
– В шоке – как в жопе! – не сдерживается Георгий и слушает отдаленную перестрелку: где-то возле города воюют.
– Дай-ка мне винтовку, попробую достать хоть одного гада, – подвигается он к солдату.
Долго всматривается в безжизненные кусты, ждет, что качнется ветка или шевельнется ствол оружия. Но все мертво. Лишь эхо далекой пальбы да тяжелое дыхание солдата рядом тревожат ухо Чихории – напоминают, что мир вне зеленого прицельного круга живет и дышит.
У Георгия начинает слезиться глаз. Взводный готов уже отдать винтовку снайперу, но час его настает. Он замечает движение. Это взмахи чьей-то руки. Чихория прицеливается в то место, где к руке должно быть приделано тело врага. Он плавно нажимает на спусковой крючок, и приклад сильно толкает его в плечо отдачей выстрела. Георгий старается высмотреть результаты своего огня, но бетонную стену над ним начинают грызть пули автоматной очереди из кустарника. Свинцовая стайка пролетает над ним, вздыбливая легким сквознячком волосы на голове. Чихория прижимается к сырому бетону и лежит в раздумье: «Попал, не попал?» Темное влажное небо вспарывает осветительная ракета. Шипит и пенится в вышине, мертвенным светом озаряя сверкающую лужами крышу. Два автомата из кустарника поливают пристройку подстанции. Солдаты прижимаются к стенам, как к женщинам, отдавая холодному бетону тепло своих дрожащих тел.
– Сволочи! – шепчет Чихория врагу и ползет к дыре, ведущей на второй этаж, где захлебываются кровью его подчиненные.
Ракета умирает в черной пасти неба. Автоматы в кустах умолкают. Взводный в темноте окликает радиста:
– Дай мне Сосну! Доложить нужно.
Радист ковыряется в углу возле своего железного ящика, чтоб растормошить начальство радиоволной.
– Сосна? – Георгий старается говорить потише, чтоб не слышали атакующие, но внятно, чтоб разобрал абонент. – Докладывает Третий. Заняли объект в назначенный срок. Час назад подверглись нападению неизвестной вооруженной группы. У них снайперская винтовка и два автомата. Другие огневые средства пока себя не обнаруживали. Держим оборону. Объект под нашим контролем. У нас двое раненых. Оба тяжело. Один в шею, другой в грудь. Нужна срочная эвакуация…
Чихория прижимает к голове наушник, Сосна спрашивает, нельзя ли оказать помощь раненым на месте, ведь со взводом находится профессиональный врач. Взводный мнется, не зная, что ответить. Душа не пускает рассказать правду про медика.
«Стучать» на Джаканова Георгий не хочет.
– От него мало проку, – говорит он Сосне. – Ранения очень тяжелые…
Сосна, поразмыслив секунду-другую, отвечает, что сейчас послать за ранеными некого, пусть врач делает все возможное: «Продержитесь до утра».
– Есть продержаться до утра! – сдерживая эмоции, говорит Георгий и бросает микрофон с наушником на пол.
– Больно! – ворочает жерновами челюстей Рамазанов, кроша свои красивые зубы. – Больно!
Взводный на карачках ползет через всю комнату, мимо измученного страданиями Рамазанова, к лестнице. Добравшись до окаменевшего капитана-медика, толкает его скрюченное от шока тело.
– Джаканов, браток, я тебя умоляю – помоги ребятам! Помрут.
Джаканов всхлипывает.
– Я тебя понимаю, – Георгий садится рядом с ним на корточки. – У меня тоже жена и дети, родители старые и больные в городе. Даже не знаю, что с ними. Но я же не расплавился, держусь. А бойцы тем более.
Чихория закуривает.
– Я никому не скажу, что ты испугался. Дело житейское, с кем не бывает. Но мужики ведь к утру дойдут, кровью истекут. Нам с тобой отвечать. Приедут их родители, как мы с тобой будем в глаза матерям смотреть? Они же нас разорвут от горя. А?
Георгий замолкает, прислушивается к стонам Рамазанова и шепоту солдат у амбразур. Стрельбы нет.
– Дай курнуть, – поднимает голову Джаканов, забыв, что у самого есть в кармане курево.
Чихория сует в его трясущуюся руку недокуренный бычок.
Капитан затягивается шкворчащей сигаретой, и Георгий видит его мокрое лицо с запухшими глазами.
– Пойдем, дорогой! – берет под руку капитана и тащит. – Поднимайся! Соберись! Ребята тебя ждут, надеются…
Джаканов распрямляет затекшие ноги, хрустя суставами, и идет за взводным, цепко держа в кулаке мокрый край его бушлата…
Пока медик возится возле раненых, включается за пустырем движок «жигуля». Георгий старается высмотреть свет фар. Но машина, захлопав дверцами, уходит вдаль без огней. Урчание мотора растворяется в треске далекой перестрелки…
– Посветите мне! – просит медик, и Чихория начинает жечь спички над восковыми перекошенными лицами раненых солдат.
Мелкий дождь шуршит на крыше, заставляя пулеметчика и снайпера дрожать от холода. Но стылые их тела не тронуты пулями.
Солдаты понимают это и не жалуются. Впереди длинная дождливая ночь.
Раненых перетаскивают в подсобку старого здания, и Джаканов при электрическом свете до утра колдует над ними, пачкаясь чужой кровью.
Чихория до рассвета бегает со своего поста к врачу, интересуясь состоянием солдат.
– Джаканов, родной, не дай мужикам помереть! Я тебя в задницу поцелую, если выживут, – говорит он уже забывшему страх медику и снова уходит в пристройку…
Утром еще моросит, когда на смену Чихории и его людям приезжает на грузовике лейтенант Сергей Невестин со своим куцым вторым взводом.
У Невестина красивое молодое лицо и полный юношеского боевого азарта взгляд. Он видит, как в кузов грузят раненых солдат, и бледнеет:
– Живы?
– Живы, слава Богу и врачу, – говорит Георгий и трет усталые, красные глаза.
– Обслуживающий персонал подстанции есть? – спрашивает Невестин.
– Пока нет. Возможно, и не будет. Но там все на автоматике работает.
Георгий рассказывает Сергею о ночном бое и учит, как правильно обороняться.
Оба офицера бродят по пустырю в поисках следов нападавших.
Находят пустые гильзы и кусок окровавленного бинта. Они видят кровь врага. Георгий понимает, что это итог его выстрела из снайперской винтовки, и радуется своей меткости. Он впервые в жизни пролил чужую кровь. В бою. Георгий не думает об этом долго и остро. Он устал…
– Курить только на втором этаже, где-нибудь в закутке! – инструктирует Чихория солдат. – На крыше и в окнах – чтоб ни одного огонька! А то нас тут в момент вычислят!
Все пялятся на влажный мрак и изредка переговариваются шепотом. Долго ничего не происходит, и тревога в душах убаюкивается. Далеко за пустырем дырявят темноту огоньки фар, доносится урчание двигателя, и снова тишина и ночная темень.
– И что, мы тут трое суток сидеть будем? Как считаешь? – не выдерживает скуки медик.
– Сколько надо, столько и будем сидеть, – вздыхает Чихория, прислушиваясь к вспыхнувшей где-то далеко перестрелке.
Он смотрит на светящиеся стрелки своих командирских часов, меняет караул. Из старого здания подстанции приходит Рамазанов с напарником, а двое солдат – автоматчик со второго этажа и Козлов с крыши – уходят в каптерку погреться и поспать.
– А мы с тобой спать вообще, что ли, не будем? – интересуется капитан.
– Я буду дежурить, сколько смогу. А ты иди отдыхай, – говорит, зевая и поеживаясь, Чихория. – Когда станет невмоготу, я тебя разбужу. Сменишь меня. Кто-то из офицеров постоянно должен быть здесь.
Ветер шумит в мокром кустарнике. Слышны осторожные шаги медика на темной лестнице. И совсем пока не слышен полет пули из снайперской винтовки. Хлопок выстрела ударяет в уши уже после того, как свинцовый плевок попадает чуть ниже сигареты, закуренной водителем на крыше в нарушение приказа Чихории.
– Товарищ старший лейтенант! – орет растерянный сержант. – Савчука в шею ранило!
Георгий бежит на крышу и подползает к солдату. Водитель сучит ногами, в его горле булькает кровь, в окостеневших губах продолжает дымить сигарета.
– Я же вам говорил – не курить, придурки! – зло шепчет Георгий. – Смотрите в оба, откуда бьет, гасите его, суку!
Он тащит раненого вниз, на второй этаж, как мешок с картошкой.
– Капитан, где ты? Помоги! – зовет Чихория, надрываясь от тяжести и спотыкаясь в темноте.
Водитель хрипит. Георгий укладывает его возле стены, выглядывает в окно и снова зовет:
– Джаканов, где ты?
Над головой Чихории пролетает пуля и чмокается с бетонной стеной.
– Ух, блин! – удивляется Георгий и приседает. – Огонь! Что вы все, попримерзали?!
Солдаты клацают оружейными предохранителями и затворами и, не глядя, выпускают по пустырю сумасшедшую свинцовую свору.
– Прекратить! – орет после долгого грохота Чихория, испугавшись перерасхода патронов, и осторожно выглядывает в окно.
Ни зги не видать. Он выставляет свой автомат с ночным прицелом и всматривается через окуляр в зеленую светящуюся муть.
– Стреляют только те, у кого ночные прицелы! – командует Георгий.
Под стеной клокочет горлом водитель.
– Джаканов, блядь! – орет Чихория и, не дождавшись ответа, командует: – Рамазанов, найди капитана и приведи сюда!
Рамазанов отрывается от стены и направляется к лестнице. Две пули – от короткой автоматной очереди и снайперской винтовки – хлопаются в его сырую ватную куртку. Солдат с грохотом падает и царапает судорожными руками цементный пол. На крыше сержант включает свой пулемет, заглушая стон Рамазанова и мат Чихории.
Георгий ползет к солдату и ощупывает его ватник. Ладонь вляпывается в кровавое болото.
– Живой, земляк? Живой? – шепчет взводный.
– Больно, – скрежещет зубами Рамазанов.
– Где же эта падла Джаканов? – шипит Георгий и ползет к лестнице.
Капитан сидит на корточках в углу площадки между вторым и первым этажами, обхватив голову руками. Чихория натыкается на него в темноте.
– Ты что, ранен? – спрашивает Чихория, чувствуя, как дрожит Джаканов.
– Да. Нет… – задыхаясь, отвечает медик.
– Да или нет?! – Георгий начинает понимать, что капитан не мог быть ранен – пули сюда не долетают. Взводного бьет ток злости. – Вставай, сука! Там люди без тебя подыхают! – кричит Чихория и пинает, пинает, пинает сапогами окаменевшее, скрюченное страхом тело Джаканова.
– Не могу! – истерично шепчет капитан. – Не могу! Не могу!
– Вставай, падаль! – месит его ногами Георгий. – Вставай!
На лестнице внизу слышны шаги. Это из подсобки прорвалась отдыхавшая смена. Чихория останавливается, перестает бить медика, забирает его сумку и идет к раненым. С крыши пустырь поливает огнем пулеметчик. Изредка хлопает снайперская винтовка.
Георгий расставляет прибывших на подмогу солдат у окон и на карачках ползет к раненым. Что делать с пробитой шеей, он не знает и просто переворачивает водителя лицом вниз, чтоб не захлебнулся кровью. На Рамазанове разрывает куртку и затыкает сочащиеся дырки в груди кусками бинта и ваты.
– Потерпи, братан! – шепчет взводный. – Я к тебе в Дагестан еще на свадьбу приеду.
– Больно! – надрывно стонет солдат и царапает ногтями бетонный пол.
С пустыря с шипением взлетает осветительная ракета, повисает над подстанцией, и тут же по стенам пристройки цокают пули. По полу ползет прямоугольник света от окна. Подбородок водителя стоит в черной лужице крови. У Рамазанова сверкают оскаленные белые зубы.
– Не высовываться! – кричит Георгий и направляется к лестнице на крышу.
– Сколько их там, засек? – спрашивает у сержанта, чувствуя, что лег в лужу и вода подбирается к телу.
– Трое, – отвечает пулеметчик, не отрываясь от ночного прицела. – Снайпер вон там, за деревом, автоматчик – вон там, в прогалине, и еще один где-то тут недалеко ракету пустил. Но наверняка уже сменил позицию.
– Ну, это еще не все, – размышляет вслух Георгий. – Еще может сидеть без звука кто-нибудь, чтоб прикрывать их отход и перемещения. Да и на случай нашей контратаки, если решим прочесывать.
– А мы что, будем пустырь чесать? – удивленно смотрит на командира сержант, пытаясь поймать его взгляд, но взводный не отлипает от окуляра своего «ночника».
– Нет, ничего чесать мы не будем, – успокаивает пулеметчика Георгий и ползет к снайперу на другой конец крыши.
– Откуда они взялись? – не может прийти в себя солдат.
– На машине, видать, подъехали. Помнишь, фары светились пару часов назад? – говорит Чихория.
– Долго они нас, гады, выпасали, – вздыхает снайпер.
– Профессионалы. Наверняка воевали в Абхазии. Слишком уж грамотно работают. И стреляют – не то что вы, замудонцы, – вздыхает Георгий и вспоминает о раненых. – Учили вас, учили…
– Что «учили»?! – шепотом возмущается снайпер. – Лично я полгода то боксы для техники строю, то казарму ремонтирую. Винтовку в руках пятый раз в жизни держу!
– Ладно! – обрывает жалобы взводный. – Держишь, вот и держи! Твое дело хоть приблизительно в цель стрелять. Ты их видишь?
– Двоих видел.
– Не попал, конечно? – скорее утверждает, чем спрашивает Георгий.
– Попадешь тут…
– Ладно, хоть наблюдение веди хорошо. У нас на всех только три ночных прицела. Один у тебя. Гордись и отработай!
– Понятно. Как там наш раненый?
– Раненых уже двое. Рамазанов две пули в грудь схлопотал, – вздыхает Чихория. – Боюсь, не выживет…
– Ё-мое! – отрывается от «ночника» снайпер.
– И врач, собака, в шоке! – взводный кривится и сплевывает.
– Как – в шоке? – не понимает солдат.
– В шоке – как в жопе! – не сдерживается Георгий и слушает отдаленную перестрелку: где-то возле города воюют.
– Дай-ка мне винтовку, попробую достать хоть одного гада, – подвигается он к солдату.
Долго всматривается в безжизненные кусты, ждет, что качнется ветка или шевельнется ствол оружия. Но все мертво. Лишь эхо далекой пальбы да тяжелое дыхание солдата рядом тревожат ухо Чихории – напоминают, что мир вне зеленого прицельного круга живет и дышит.
У Георгия начинает слезиться глаз. Взводный готов уже отдать винтовку снайперу, но час его настает. Он замечает движение. Это взмахи чьей-то руки. Чихория прицеливается в то место, где к руке должно быть приделано тело врага. Он плавно нажимает на спусковой крючок, и приклад сильно толкает его в плечо отдачей выстрела. Георгий старается высмотреть результаты своего огня, но бетонную стену над ним начинают грызть пули автоматной очереди из кустарника. Свинцовая стайка пролетает над ним, вздыбливая легким сквознячком волосы на голове. Чихория прижимается к сырому бетону и лежит в раздумье: «Попал, не попал?» Темное влажное небо вспарывает осветительная ракета. Шипит и пенится в вышине, мертвенным светом озаряя сверкающую лужами крышу. Два автомата из кустарника поливают пристройку подстанции. Солдаты прижимаются к стенам, как к женщинам, отдавая холодному бетону тепло своих дрожащих тел.
– Сволочи! – шепчет Чихория врагу и ползет к дыре, ведущей на второй этаж, где захлебываются кровью его подчиненные.
Ракета умирает в черной пасти неба. Автоматы в кустах умолкают. Взводный в темноте окликает радиста:
– Дай мне Сосну! Доложить нужно.
Радист ковыряется в углу возле своего железного ящика, чтоб растормошить начальство радиоволной.
– Сосна? – Георгий старается говорить потише, чтоб не слышали атакующие, но внятно, чтоб разобрал абонент. – Докладывает Третий. Заняли объект в назначенный срок. Час назад подверглись нападению неизвестной вооруженной группы. У них снайперская винтовка и два автомата. Другие огневые средства пока себя не обнаруживали. Держим оборону. Объект под нашим контролем. У нас двое раненых. Оба тяжело. Один в шею, другой в грудь. Нужна срочная эвакуация…
Чихория прижимает к голове наушник, Сосна спрашивает, нельзя ли оказать помощь раненым на месте, ведь со взводом находится профессиональный врач. Взводный мнется, не зная, что ответить. Душа не пускает рассказать правду про медика.
«Стучать» на Джаканова Георгий не хочет.
– От него мало проку, – говорит он Сосне. – Ранения очень тяжелые…
Сосна, поразмыслив секунду-другую, отвечает, что сейчас послать за ранеными некого, пусть врач делает все возможное: «Продержитесь до утра».
– Есть продержаться до утра! – сдерживая эмоции, говорит Георгий и бросает микрофон с наушником на пол.
– Больно! – ворочает жерновами челюстей Рамазанов, кроша свои красивые зубы. – Больно!
Взводный на карачках ползет через всю комнату, мимо измученного страданиями Рамазанова, к лестнице. Добравшись до окаменевшего капитана-медика, толкает его скрюченное от шока тело.
– Джаканов, браток, я тебя умоляю – помоги ребятам! Помрут.
Джаканов всхлипывает.
– Я тебя понимаю, – Георгий садится рядом с ним на корточки. – У меня тоже жена и дети, родители старые и больные в городе. Даже не знаю, что с ними. Но я же не расплавился, держусь. А бойцы тем более.
Чихория закуривает.
– Я никому не скажу, что ты испугался. Дело житейское, с кем не бывает. Но мужики ведь к утру дойдут, кровью истекут. Нам с тобой отвечать. Приедут их родители, как мы с тобой будем в глаза матерям смотреть? Они же нас разорвут от горя. А?
Георгий замолкает, прислушивается к стонам Рамазанова и шепоту солдат у амбразур. Стрельбы нет.
– Дай курнуть, – поднимает голову Джаканов, забыв, что у самого есть в кармане курево.
Чихория сует в его трясущуюся руку недокуренный бычок.
Капитан затягивается шкворчащей сигаретой, и Георгий видит его мокрое лицо с запухшими глазами.
– Пойдем, дорогой! – берет под руку капитана и тащит. – Поднимайся! Соберись! Ребята тебя ждут, надеются…
Джаканов распрямляет затекшие ноги, хрустя суставами, и идет за взводным, цепко держа в кулаке мокрый край его бушлата…
Пока медик возится возле раненых, включается за пустырем движок «жигуля». Георгий старается высмотреть свет фар. Но машина, захлопав дверцами, уходит вдаль без огней. Урчание мотора растворяется в треске далекой перестрелки…
– Посветите мне! – просит медик, и Чихория начинает жечь спички над восковыми перекошенными лицами раненых солдат.
Мелкий дождь шуршит на крыше, заставляя пулеметчика и снайпера дрожать от холода. Но стылые их тела не тронуты пулями.
Солдаты понимают это и не жалуются. Впереди длинная дождливая ночь.
Раненых перетаскивают в подсобку старого здания, и Джаканов при электрическом свете до утра колдует над ними, пачкаясь чужой кровью.
Чихория до рассвета бегает со своего поста к врачу, интересуясь состоянием солдат.
– Джаканов, родной, не дай мужикам помереть! Я тебя в задницу поцелую, если выживут, – говорит он уже забывшему страх медику и снова уходит в пристройку…
Утром еще моросит, когда на смену Чихории и его людям приезжает на грузовике лейтенант Сергей Невестин со своим куцым вторым взводом.
У Невестина красивое молодое лицо и полный юношеского боевого азарта взгляд. Он видит, как в кузов грузят раненых солдат, и бледнеет:
– Живы?
– Живы, слава Богу и врачу, – говорит Георгий и трет усталые, красные глаза.
– Обслуживающий персонал подстанции есть? – спрашивает Невестин.
– Пока нет. Возможно, и не будет. Но там все на автоматике работает.
Георгий рассказывает Сергею о ночном бое и учит, как правильно обороняться.
Оба офицера бродят по пустырю в поисках следов нападавших.
Находят пустые гильзы и кусок окровавленного бинта. Они видят кровь врага. Георгий понимает, что это итог его выстрела из снайперской винтовки, и радуется своей меткости. Он впервые в жизни пролил чужую кровь. В бою. Георгий не думает об этом долго и остро. Он устал…
VI
В кузов «Урала» лезут продрогшие за ночь солдаты взвода Чихории с почерневшим от стрельбы оружием. Джаканов направляется к кабине, берется за ручку дверцы, но Невестин окликает его:
– Товарищ капитан, вам просили передать приказ – оставаться здесь с нашим взводом!
Врач поворачивает к офицерам удивленное лицо, вздыхает и опускает плечи. Он долго смотрит себе под ноги. Затем достает из кармана авторучку и блокнот, вырывает оттуда лист и садится на подножку машины, пристроившись писать.
Чихория и Невестин наблюдают за ним молча.
– Георгий! – зовет взводного Джаканов. – Эту бумажку передашь вместе с ранеными нашим ребятам в медбате. Здесь написано, что я им делал, и перечислены препараты, в которых я сейчас нуждаюсь. Пусть передадут мне при первой же возможности… Мало ли что тут еще будет.
Чихория берет листок и обнимает врача, прижавшись своим побитым, заросшим щетиной лицом к гладкой азиатской щеке капитана.
– Джаканов, спасибо тебе! – Голос Георгия дрожит. – Я всем расскажу, какой ты молодец.
– Да ладно! – вздыхает медик. – Извини, что я сдрейфил вначале.
Он поворачивается к Невестину, делает к нему пару шагов и протягивает руку:
– Ну что, будем знакомиться? Я Джаканов, из медбата…
Чихория садится за руль, хлопает дверцей и запускает двигатель. Водитель с перевязанной шеей лежит в кузове, смотрит в сочащееся влагой небо и начинает засыпать. В его раскрытый рот падают мелкие капельки дождя…
Чихория рулит к медбату. В кузове раненые, уставшие от боли, стонут в беспамятстве. Черный дым пожаров стелется над крышами поселков. Воют и скулят во дворах недобитые собаки. Георгий не слышит этого звериного плача. «Урал» с запотевшим от дождинок лобовым стеклом глушит своим ревом все живое. Только автоматная трескотня царапает слух.
Возле КПП своей части он притормаживает. Перед воротами огромная толпа осетин – мужчин и женщин – с горящими глазами.
Они машут кулаками и требуют оружия. Заплаканные, онемевшие дети сидят у матерей на руках, сгорбившись от рева людей. Осатаневший от диалога с народом майор Савинов, заместитель командира полка по воспитательной работе, стоит на горбатой спине бронетранспортера и, воздев руки к простуженному небу, хрипит:
– Братья и сестры! Мы не можем вам дать оружие!.. Мы сделаем все возможное, чтобы защитить вас и ваших детей от ингушских экстремистов!.. Наши офицеры и солдаты…
Объяснения его тонут в гуле. Две сотни распахнутых темных ртов обстреливают Савинова. Высохшая, как мертвое дерево, женщина в черном платке взбирается к нему по борту бронетранспортера. Чихория пришпоривает своего железного коня и едет в медбат…
– Старлей, золотой мой! – говорит Георгию хирург с воспаленными от бессонной ночи глазами. – Что я с ними буду делать?! У нас ни врачей нет, ни места в палатах. Операционная загружена под завязку. Гони своих ребят сразу в гарнизонный госпиталь!
Он становится на колесо и заглядывает в кузов. Продрогшие солдаты сидят на скамейках, держа над ранеными тяжелое от небесной влаги фиолетовое одеяло, конфискованное на подстанции.
– У тебя тут места полно. Возьми еще несколько человек! Я распоряжусь, чтоб раненых сюда загрузили.
– Я не имею права… – начал было Чихория, но вспоминает, что через толпу у ворот в полк все равно не прорваться. – Ладно. Несите людей сюда!
– Мы мигом! – Врач, пошатываясь от усталости, идет в хирургический корпус.
Выезжая из военного городка, Георгий оглядывается на свой дом. Он на окраине. Возле подъезда стоит танк с закрытыми люками. Окна в доме целы. Чихория облегченно вздыхает.
«Урал» мчится по шоссе, прижимаясь к обочине. Навстречу с дымом и свистом летят боевые машины пехоты, кроша гусеницами асфальт.
– Господи! Что тут творится? – спрашивает он нового пассажира – молодого русоголового прапорщика из медбата, сопровождающего раненых.
– Кударцы, – отвечает сосед с печальными глазами, выдыхая едкий дым «Примы». – Вы не гоните так, товарищ старший лейтенант, не дрова везете…
– Какие еще кударцы? – удивляется Чихория, сбавляя скорость.
– Кударцы – южные осетины. Ополчение из Цхинвала. За два с половиной часа через перевалы пришли. Опытные боевики. С грузинами воевали, – и косится на грузинский нос Георгия.
– Звиздежь! Не может быть, – качает головой Чихория. – Это же почти двести километров, да через гору, да на гусеницах!..
– Мало того, они шли ночью. – Прапорщик выбрасывает окурок в окно.
– Тем более звиздежь, – говорит Чихория. – Ты же военный человек: должен понимать, что такого быть не может.
– По чем купил – по тому и продаю… Не верите – как хотите. Но они уже вчера утром тут были. Сутки воюют… А вы что, ничего не знаете?
– Я подстанцию охранял. Не в курсе.
– Ясно… Так вот, говорят, кударцы и наши десантники ингушей из города выбили. Теперь в поселках бои идут.
– А десантники откуда взялись?
– Ясно, откуда – с неба… А вам кто облицовку отрихтовал? – спрашивает прапорщик, рассматривая побитое лицо офицера.
– «Враги народа», – без долгих объяснений отвечает Георгий.
– Понятно. – Сосед отворачивается, чтобы спрятать улыбку.
Из госпиталя Чихория едет к родителям по затаившемуся городу. Только бронетранспортеры да грузовики с вооруженными людьми шныряют по вымершим улицам. Сырой воздух тяжел от дыма пожарищ – горят ингушские дома. Сердце Георгия бухтит от волнения…
Двое солдат и прапорщиков из медбата остаются сторожить разгоряченный беготней «Урал». Остальные поднимаются со своим взводным в квартиру. Они молча наблюдают, как мать при виде измочаленного лица сына мужественно сдерживает крик и не падает в обморок. Она ведет солдат на кухню, кормит их домашними пирогами и ставит чайник.
– Товарищ капитан, вам просили передать приказ – оставаться здесь с нашим взводом!
Врач поворачивает к офицерам удивленное лицо, вздыхает и опускает плечи. Он долго смотрит себе под ноги. Затем достает из кармана авторучку и блокнот, вырывает оттуда лист и садится на подножку машины, пристроившись писать.
Чихория и Невестин наблюдают за ним молча.
– Георгий! – зовет взводного Джаканов. – Эту бумажку передашь вместе с ранеными нашим ребятам в медбате. Здесь написано, что я им делал, и перечислены препараты, в которых я сейчас нуждаюсь. Пусть передадут мне при первой же возможности… Мало ли что тут еще будет.
Чихория берет листок и обнимает врача, прижавшись своим побитым, заросшим щетиной лицом к гладкой азиатской щеке капитана.
– Джаканов, спасибо тебе! – Голос Георгия дрожит. – Я всем расскажу, какой ты молодец.
– Да ладно! – вздыхает медик. – Извини, что я сдрейфил вначале.
Он поворачивается к Невестину, делает к нему пару шагов и протягивает руку:
– Ну что, будем знакомиться? Я Джаканов, из медбата…
Чихория садится за руль, хлопает дверцей и запускает двигатель. Водитель с перевязанной шеей лежит в кузове, смотрит в сочащееся влагой небо и начинает засыпать. В его раскрытый рот падают мелкие капельки дождя…
Чихория рулит к медбату. В кузове раненые, уставшие от боли, стонут в беспамятстве. Черный дым пожаров стелется над крышами поселков. Воют и скулят во дворах недобитые собаки. Георгий не слышит этого звериного плача. «Урал» с запотевшим от дождинок лобовым стеклом глушит своим ревом все живое. Только автоматная трескотня царапает слух.
Возле КПП своей части он притормаживает. Перед воротами огромная толпа осетин – мужчин и женщин – с горящими глазами.
Они машут кулаками и требуют оружия. Заплаканные, онемевшие дети сидят у матерей на руках, сгорбившись от рева людей. Осатаневший от диалога с народом майор Савинов, заместитель командира полка по воспитательной работе, стоит на горбатой спине бронетранспортера и, воздев руки к простуженному небу, хрипит:
– Братья и сестры! Мы не можем вам дать оружие!.. Мы сделаем все возможное, чтобы защитить вас и ваших детей от ингушских экстремистов!.. Наши офицеры и солдаты…
Объяснения его тонут в гуле. Две сотни распахнутых темных ртов обстреливают Савинова. Высохшая, как мертвое дерево, женщина в черном платке взбирается к нему по борту бронетранспортера. Чихория пришпоривает своего железного коня и едет в медбат…
– Старлей, золотой мой! – говорит Георгию хирург с воспаленными от бессонной ночи глазами. – Что я с ними буду делать?! У нас ни врачей нет, ни места в палатах. Операционная загружена под завязку. Гони своих ребят сразу в гарнизонный госпиталь!
Он становится на колесо и заглядывает в кузов. Продрогшие солдаты сидят на скамейках, держа над ранеными тяжелое от небесной влаги фиолетовое одеяло, конфискованное на подстанции.
– У тебя тут места полно. Возьми еще несколько человек! Я распоряжусь, чтоб раненых сюда загрузили.
– Я не имею права… – начал было Чихория, но вспоминает, что через толпу у ворот в полк все равно не прорваться. – Ладно. Несите людей сюда!
– Мы мигом! – Врач, пошатываясь от усталости, идет в хирургический корпус.
Выезжая из военного городка, Георгий оглядывается на свой дом. Он на окраине. Возле подъезда стоит танк с закрытыми люками. Окна в доме целы. Чихория облегченно вздыхает.
«Урал» мчится по шоссе, прижимаясь к обочине. Навстречу с дымом и свистом летят боевые машины пехоты, кроша гусеницами асфальт.
– Господи! Что тут творится? – спрашивает он нового пассажира – молодого русоголового прапорщика из медбата, сопровождающего раненых.
– Кударцы, – отвечает сосед с печальными глазами, выдыхая едкий дым «Примы». – Вы не гоните так, товарищ старший лейтенант, не дрова везете…
– Какие еще кударцы? – удивляется Чихория, сбавляя скорость.
– Кударцы – южные осетины. Ополчение из Цхинвала. За два с половиной часа через перевалы пришли. Опытные боевики. С грузинами воевали, – и косится на грузинский нос Георгия.
– Звиздежь! Не может быть, – качает головой Чихория. – Это же почти двести километров, да через гору, да на гусеницах!..
– Мало того, они шли ночью. – Прапорщик выбрасывает окурок в окно.
– Тем более звиздежь, – говорит Чихория. – Ты же военный человек: должен понимать, что такого быть не может.
– По чем купил – по тому и продаю… Не верите – как хотите. Но они уже вчера утром тут были. Сутки воюют… А вы что, ничего не знаете?
– Я подстанцию охранял. Не в курсе.
– Ясно… Так вот, говорят, кударцы и наши десантники ингушей из города выбили. Теперь в поселках бои идут.
– А десантники откуда взялись?
– Ясно, откуда – с неба… А вам кто облицовку отрихтовал? – спрашивает прапорщик, рассматривая побитое лицо офицера.
– «Враги народа», – без долгих объяснений отвечает Георгий.
– Понятно. – Сосед отворачивается, чтобы спрятать улыбку.
Из госпиталя Чихория едет к родителям по затаившемуся городу. Только бронетранспортеры да грузовики с вооруженными людьми шныряют по вымершим улицам. Сырой воздух тяжел от дыма пожарищ – горят ингушские дома. Сердце Георгия бухтит от волнения…
Двое солдат и прапорщиков из медбата остаются сторожить разгоряченный беготней «Урал». Остальные поднимаются со своим взводным в квартиру. Они молча наблюдают, как мать при виде измочаленного лица сына мужественно сдерживает крик и не падает в обморок. Она ведет солдат на кухню, кормит их домашними пирогами и ставит чайник.