Страница:
Когда вы сами это обнаружите, это будет совершенно другим, и это будет частью физической структуры, и это будет вашим, иначе вы будете открывать для себя и переживать эти абстракции, и ничего более. А затем вы будете проецировать образ этого состояния и сравнивать АсБиБсВи озадачиваться обычными вопросами типа «Является ли А более продвинутым, чем Б?». Подобных сравнений для меня не существует, так как я не стремлюсь получить еще больше. Здесь нет ничего, никакого опыта. Так что где же вопрос сравнения А, Б и В? Вся иерархическая структура, все идеи и понятия индуистской философии и других философий можно выбросить в окно. С ними покончено. Существует ли четыре стадии, пять или шесть стадий – меня не волнует, так как я не мыслю категориями «больше» или «выше». Это именно уму нужно постоянно переживать все больше и больше, ибо ум всем этим обеспокоен.
Это глупость. Нельзя сравнивать одного учителя с другим. Я так не делаю, и даже если бы по Земле ходил сам Бог, меня бы это вообще не интересовало. И дело не в том, что я слишком высокого о себе мнения. Я знаю, что осознанное мной – это то, что сотни и тысячи людей уже осознали до меня. Однако я их не слушал. Это их абстракции мешали мне самому войти в это состояние. Так что, видите ли, какие бы замечательные последователи ни были у учителя, для меня это полная ерунда. Если люди говорят, что он более продвинут и что у него огромное число последователей, я бы просто сказал: «Хорошо, идите за ним и удачи вам».
Хислоп: Потому что вы говорите, что знаете только это осознавание, и все...
У. Г.: Единственный мир, который для меня существует, – это тот, который окружает меня в данное мгновение. Так что как меня может интересовать, например, Вьетнам? Смогу ли я ощутить насущность этого? Дж. Кришнамурти часто спрашивал: «Разве вы не чувствуете насущность, разве вы не чувствуете ответственность?» Я не чувствую ответственность – и это не из-за безответственности. Когда я окажусь в такой ситуации, то, возможно, я сделаю то, что необходимо в тот момент. Но сейчас я не думаю ни о той проблеме, ни о том, как справиться с нищетой. В данный момент все это не имеет для меня смысла; для меня существуют лишь слова. Так что все эти философские абстракции и политические и социальные проблемы – как, впрочем, и любая проблема – меня в данный момент не волнуют. Что будет в следующий момент, я не знаю, но если бы я оказался во Вьетнаме или каком-то похожем месте, это был бы мой мир, и я не знаю, как бы я реагировал, но сейчас об этом бессмысленно рассуждать. Так что для такого человека глобальные проблемы не имеют смысла. Разговоры о насущности – уловка, чтобы завлечь вас в это состояние, и это делается из сострадания. Когда вы будете в этом состоянии, возможно, мир изменится. Но что это за новый мир или новое общество, о котором мы говорим? Я и есть новое общество. Не то чтобы я собирался где-то строить новое общество или некий новый Иерусалим. На самом деле это и есть новый мир, новое общество. Я и есть новое общество, так как мои отношения изменились. На самом деле (смеется) у меня нет никаких отношений. Любые отношения существуют только в данное мгновение. Вот и все, это очень просто.
Хислоп: А что же произошло с миром скорби?
У. Г.: Нет никакой скорби. Есть только физическая боль. Нет психологической боли. Но кто же страдает? Здесь никого нет, никакого «я», и посему вообще нет никаких страданий.
Хислоп: Где во всем этом индивид, и что такое индивидуальность?
У. Г.: Когда вы отбросите все это, вы станете индивидуальностью. До вчерашнего дня я был таким же, я был частью общества, меня окружающего. Но что вы имеете в виду, когда говорите «индивидуальность?»
Хислоп: Когда кажешься отдельным человеком, который ходит и говорит о вещах, которые не являются частью меня или моего состояния...
У. Г.: Поэтому можно сказать, что вчера все мы разделяли одно и то же, все мы были частью одной и той же структуры, но каким-то образом я вышел из нее – по своей воле или благодаря своему усилию или желанию, моим молитвам или медитации, или удаче – не знаю.
Каким-то образом что-то произошло, и я оказался вне этой структуры, и эта структура была разрушена внутри меня. Но пока эта структура существует внутри вас, нет никакого отсоединения, хотя вы отделяете себя и думаете, что независимы от этой структуры. На самом деле нет никакого отсоединения; вы думаете, чувствуете и делаете абсолютно то же самое.
Но сейчас, так как эта структура больше не существует внутри меня, то можно сказать, что я стал индивидуальностью. Но я не говорю себе, что я индивидуальность, не отделяю себя от кого-либо.
Хислоп: Вы хотите сказать, что в вас нет никакого «я»-сознания?
У. Г.: Есть только одно сознание. Там нет никакого «я». Пока есть «я», есть скука. А это ничем не нужно наполнять. Чаша всегда полна. Когда она хочет, то сама опорожняется и вновь наполняется. Что бы туда ни клали, там на мысли не навешиваются ярлыки, называя их прекрасными, уродливыми или духовными, чистыми или грязными. Мысль – это мысль, она провеивается и выбрасывается. Они просто приходят и уходят, как пассажиры в поезде или на вокзале.
Я осознаю мысль, когда мое внимание, или осознавание, нарушается. Но внутри нет никакого мыслящего. Верным было бы сказать, что мысли создают мыслителя, когда они пускают корни внутри вас. Но здесь мыслям не позволяют остаться и пустить корни, они просто уходят, так что мыслящий вообще не проникает в твое существо.
Хислоп: Откуда вы знаете, что ушли от структуры общества или мысли? Что побуждает вас говорить, что подобное произошло?
У. Г.: Откуда я это знаю? До этого я создавал этот рубеж в моем сознании; но сейчас больше нет никаких рубежей. Так что в каком-то смысле можно сказать, что я стал частью целостной структуры. Я знаю, что это звучит парадоксально. Я часть этого в том смысле, что для меня важно все, не какая-то особая вещь, идея или человек. Здесь нет выбора и потому нет каких-то особых отношений и таким образом все отношения одинаковы.
Но что такое отношения? Жизнь имеет отношение ко всему. Вы имеете отношение ко мне, а я – к вам. Мы связаны отношениями как два человеческих существа, и это все отношения, которые я знаю. В этом смысле все это «вхождение» и «выход» происходит одновременно. Став индивидуальностью, ты стал частью целого. Так как в моем сознании нет никаких барьеров, никаких границ, я стал единым со всем, что меня окружает. Не то чтобы ты пытался стать единым со всем. Ум мыслит и говорит о единстве жизни, о том, чтобы стать единым с жизнью и тому подобное. Но здесь это не является ментальным или психологическим усилием. Движение жизни там, вовне, создает движение здесь, внутри; например, движение листика вызывает движение и в тебе. Это движение жизни, это и есть единство со всем, что тебя окружает.
Жизнь – это движение. Имеет ли оно направление? Риши Индии говорили, что нет никакого направления. Но это не имеет для меня значения. Меня волнует только жизнь, только движение. Я осознаю только движение, так что как меня может волновать ее направление или ее смысл или цель? Эти вопросы для меня не существуют. Я знаю, так как даже в безмолвии здесь есть движение. Вся жизнь вокруг меня движется, и это вызвало и движение во мне. От мгновения к мгновению я движусь с этой жизнью… и направление меня не волнует. Здесь нет ни прошлого, ни будущего, это просто постоянное движение. Пока есть движение вокруг меня, есть движение и внутри меня; а когда движения вокруг нет, есть только потрясающее безмолвие, подобно тишине в долинах. Это просто аналогия, а не философская концепция.
Хислоп: У меня другой вопрос. В прошлый раз вы говорили, что у вас было ощущение, что вы будто стоите на скале, на краю обрыва, а на другой стороне вершина, и затем вдруг не было больше ничего, и вы обнаружили себя в этом состоянии бытия. Я не совсем это понял.
У. Г.: Память об этом постепенно стирается (говорит с длинными паузами). Мне кажется, они обсуждали сравнивающий ум. Царило безмолвие; это ум осознавал безмолвие, то было не просто осознавание. Когда Кришнаджи сказал: ««То, что есть» – и есть сравнивающий ум», это меня потрясло. Это было мое состояние: то, что есть. Это не было абсолютным безмолвием. И я подумал: «Что я наделал? Четырнадцать лет назад, в 1953-м, у меня был опыт этого великого безмолвия, и я оттуда не сдвинулся ни на дюйм».
На следующий день он сказал, что в этом безмолвии есть энергия, и мое тело вибрировало, оно было похоже на водоворот энергии. А затем, в последний день, он сказал, что в этом безмолвии есть действие, и казалось, что он предоставляет слова для того, чтобы описать мое состояние. Но затем я подумал, что если в этом состоянии есть действие, то я бы никогда это не узнал. Как мне его узнать? Разве ум проецирует это состояние? Подобные вопросы все продолжались и продолжались.
Если действие должно произойти, тогда это безмолвие – действие, и это действие я не мог бы знать. Так что одновременно воздействовали два образа – и это были не две разные вещи, это было одно и то же – и это мешало чему-либо происходить. Это ударило меня в мгновение, и вдруг все это прекратилось.
Вопрос исчез.
Как будто стоишь у пропасти и думаешь, что есть какое-то место, где можно ее перепрыгнуть. Однако невозможно перепрыгнуть долину и оказаться на вершине горы, и некому тебя подтолкнуть, так как сзади никого нет, и прыгнуть не можешь, так как это невозможно – когда это происходит, ты каким-то образом прыгнул, но на самом деле ты не прыгал, и гора вместе с вершиной исчезли; там нет никакой вершины.
Виктория: Эти идеи о горе и вершине очень интересны. Они создают в нас ожидание, и мы ищем это нечто и чувствуем, что движемся к нему; но сам этот поиск вершины становится препятствием и мешает нам понимать реальность. Поэтому пока у нас есть представление того, что есть нечто, чего нужно достичь или понять, это противоречит реальности жизни как таковой. Как говорит Кришнаджи, сама идея ожидания чего-либо – отказ [от реальности].
У. Г.: Мы используем эти концепции как стимулы, но они действуют как наркотик для ума. Ум этого хочет; иначе невозможно жить без этих концепций. Ум создает эти концепции, и мы живем в них, и это именно то, что мешает этому произойти. Ум проецирует этот страх и мешает вам прыгнуть; это не вопрос смелости. Никто вас не подтолкнет, а прыгнуть вы боитесь. Страх исчезает, только когда ума нет. Ум есть страх. Это замкнутый круг. Как вы или кто-либо еще может положить этому конец? Это невозможно. Потому и говорят, что необходима милость, или удача. Дело не в том, что я такой великий или потрясающий человек, что это должно случиться именно со мной; нет, это может случиться с любым.
Хислоп: Возможно, чтобы это случилось со всеми?
У. Г.: Это возможно для всех. Не думаю, что нужны какие-то особые качества или особое обучение. Это может произойти как с хорошим человеком, так и с мошенником. Мораль или добродетель не имеют к этому никакого отношения.
Я не понимаю, как это происходит, но когда происходит, тебе конец; это неописуемое состояние бытия. Но какой толк обществу от такой индивидуальности? Никакого! Это как цветок – на него можно смотреть или делать с ним что хотите, но цветок просто есть – и все.
Хислоп: Давайте вернемся к вопросу о наблюдателе и наблюдаемом. Вы говорите, что исчезает и наблюдатель, и наблюдаемое, и вместе с тем в другой ситуации вы говорите, что есть только наблюдатель без наблюдаемого, и вы говорите о том, как тогда действуют чувства. А в другом случае вы говорите, что наблюдатель также исчезает!
У. Г.: Потому что воздействие случается. Как ты осознаёшь наблюдаемое? Благодаря осознаванию. Когда нет осознавания, то и этого тоже нет. Нет ни наблюдаемого, ни наблюдателя. В этом состоянии и происходит воздействие. Осознавание не знает, что имеет место. Только когда воздействие приводит, например, к состоянию блаженства, или как вы там его называете, оно начинает это осознавать, и каждый раз все по-другому. Это ум хочет назвать это состояние Экстазом, Блаженством, Любовью, Истиной, Реальностью и тому подобным.
Хислоп: А бывает, что наблюдатель отделен от наблюдаемого?
Барри: Если вы полностью поглощены созерцанием цветка, вы не проецируете собственное мнение или знания о нем. Вы так поглощены этим «смотрением», как говорит Кришнаджи, что от него не отделены.
У. Г.: Видите ли, наблюдатель – это ум. Ум создал это состояние интенсивности, но когда вы применяете слово «интенсивность», складывается впечатление, что это глаза интенсивно смотрят на цветок. Однако это не так. На самом деле это ум смотрит на цветок с интенсивностью, а не глаза. В этом разница.
Это ум создал эту ситуацию. Один образ смотрит на другой, и эти отношения мы называем интенсивностью. Но когда смотрят глаза, нет никакой «интенсивности». Глаза не называют то, на что они смотрят; это делает ум.
Так как глаза видят вещи такими, какие они есть, нет никакого установления различий, сравнения, называния и прочего. Это именно ум сравнивает, называет одно более красивым, чем другое, более умным и тому подобным.
Барри: А как насчет действия мысли? Предположим, вы находитесь в месте, где зимой очень холодно, – разве у вас не будет плана действий?
У. Г.: Это животный инстинкт, и он также в нас сидит. Разве я не думаю о том, чтобы переехать в более теплое место на зиму? Но что делать, если я не могу отсюда уехать? Я просто останусь здесь; я буду ощущать, что сегодня довольно холодно, вот и все. В этом разница.
Барри: Я бы пошел и нарубил дров для камина и заранее подготовился бы. Разве это не мышление?
У. Г.: Возможно, я поступил бы так же – попытался бы согреть помещение. Но если ничего сделать нельзя, то что же тогда делать? Видите ли, когда оказываешься в этом состоянии, все расставляется по своим местам; это очень просто, а не сложно, как мы думаем.
Барри: А что произойдет, если вам нужно носить дрова, чтобы обогреть дом?
У. Г.: Ты осознаёшь свои движения и вес, который давит тебе на плечи, а глаза на все это смотрят – а что еще? Это невинность, и в этом нет никакой озабоченности. Ты не думаешь о том, что с тобой произойдет, если что-то пойдет не так. Подобных тревог больше не существует.
Барри: Вы хотите сказать, что это устраняет любые намерения?
У. Г.: Все намерения устранены.
Виктория: У нас самые разные намерения: мы хотим добраться до вершины или достичь самадхи, нирваны или чего-то в этом роде, и мы предпринимаем определенные действия для достижения этого. Но если, как вы говорите, нет намерения достичь чего-либо, мы просто находимся с физическим, материальным миром – с таким, какой он есть.
У. Г.: Именно с таким, какой он есть. Если у тебя нет вообще никаких идей или образов относительно нирваны, то ты и не будешь о ней беспокоиться.
Барри: Да, я вижу, что это все основано на разного рода намерениях: будь то намерение достичь нирвану стать успешным бизнесменом или что-либо еще.
У. Г.: Когда со слова «намерение» убирается психологическое наполнение, остается только намерение, но оно уже другое. Это будет как то намерение уехать из этого холодного места в более теплое.
Для меня «намерение» – просто слово. В нем нет психологического наполнения. Я использую это слово, когда хочу сказать, что мне нужно уехать из этого холода или поехать в Италию или Индию. Вот и все. Зачем мне ехать, что я благодаря этому получу – всех подобных ожиданий и тревог не существует.
Барри: Вы имеете в виду что живете в соответствии с обстоятельствами – что бы ни произошло, вы с этим и пребываете?
У. Г.: Да, пребываю.
Барри: Намерение – еще одно название мотивации, не так ли? Возможно ли жить без мотивации? Вся наша жизнь ведь основана на какой-то мотивации, верно?
У. Г.: А вы знаете какой-нибудь другой способ понимания жизни? Так как вы его не знаете и так как для вас единственный способ понять эту жизнь – посредством мотивации, жизнь стала для вас проблемой. Однако некоторые говорят, что существует способ рассматривать жизнь и без мотивации. Откуда вы это знаете? Вы не можете этого знать. Вы можете лишь представлять, догадываться. Поэтому вы создаете жизнь без мотивации и ловитесь на это, и вы постоянно пытаетесь что-то сделать с мотивацией. Возможно, и нет никакого другого способа жить – вот все, что вы знаете. Если это отбросить, тогда вы с мотивацией – одно. Тогда есть шанс постичь мотивацию, и через этот процесс вы, возможно, постигнете жизнь.
Жизнь без мотивации существует. Когда оказываешься в этом состоянии бытия, постигаешь, что нет никакой вершины, никакой долины и что у жизни вообще нет никакой мотивации. Жизнь – это проживание. Но когда вы задаете вопрос «как?», это создает все эти проблемы и всякие осложнения.
Барри: Да, если бы мы могли легко устранить все эти идеи, мотивации и прочее, и могли бы смотреть на вещи так, как вы описываете, мы всегда были бы только в настоящем, только в «сейчас», и были бы вместе с этим движением.
У. Г.: Пока ум направляет жизнь, это невозможно. Это всего лишь концепция, идея, образ. Но если бы этого образа или идеи не существовало, что бы вы делали?
Барри: Жил бы...
У. Г.: Просто жил бы. И есть ли мотив, или его нет – и то и другое не проблема.
Барри: Да, это великая истина, которую высказывали Дж. Кришнамурти, Будда и другие. Но когда ее превращают в идею и в идеал, тогда это становится для нас проблемой. Это понятно.
У. Г.: Это ум создает все эти идеи, и этот ум не может так просто от всего этого избавиться. Сначала мы стараемся создать этот образ, а затем – устранить его.
3
Это глупость. Нельзя сравнивать одного учителя с другим. Я так не делаю, и даже если бы по Земле ходил сам Бог, меня бы это вообще не интересовало. И дело не в том, что я слишком высокого о себе мнения. Я знаю, что осознанное мной – это то, что сотни и тысячи людей уже осознали до меня. Однако я их не слушал. Это их абстракции мешали мне самому войти в это состояние. Так что, видите ли, какие бы замечательные последователи ни были у учителя, для меня это полная ерунда. Если люди говорят, что он более продвинут и что у него огромное число последователей, я бы просто сказал: «Хорошо, идите за ним и удачи вам».
Хислоп: Потому что вы говорите, что знаете только это осознавание, и все...
У. Г.: Единственный мир, который для меня существует, – это тот, который окружает меня в данное мгновение. Так что как меня может интересовать, например, Вьетнам? Смогу ли я ощутить насущность этого? Дж. Кришнамурти часто спрашивал: «Разве вы не чувствуете насущность, разве вы не чувствуете ответственность?» Я не чувствую ответственность – и это не из-за безответственности. Когда я окажусь в такой ситуации, то, возможно, я сделаю то, что необходимо в тот момент. Но сейчас я не думаю ни о той проблеме, ни о том, как справиться с нищетой. В данный момент все это не имеет для меня смысла; для меня существуют лишь слова. Так что все эти философские абстракции и политические и социальные проблемы – как, впрочем, и любая проблема – меня в данный момент не волнуют. Что будет в следующий момент, я не знаю, но если бы я оказался во Вьетнаме или каком-то похожем месте, это был бы мой мир, и я не знаю, как бы я реагировал, но сейчас об этом бессмысленно рассуждать. Так что для такого человека глобальные проблемы не имеют смысла. Разговоры о насущности – уловка, чтобы завлечь вас в это состояние, и это делается из сострадания. Когда вы будете в этом состоянии, возможно, мир изменится. Но что это за новый мир или новое общество, о котором мы говорим? Я и есть новое общество. Не то чтобы я собирался где-то строить новое общество или некий новый Иерусалим. На самом деле это и есть новый мир, новое общество. Я и есть новое общество, так как мои отношения изменились. На самом деле (смеется) у меня нет никаких отношений. Любые отношения существуют только в данное мгновение. Вот и все, это очень просто.
Хислоп: А что же произошло с миром скорби?
У. Г.: Нет никакой скорби. Есть только физическая боль. Нет психологической боли. Но кто же страдает? Здесь никого нет, никакого «я», и посему вообще нет никаких страданий.
Хислоп: Где во всем этом индивид, и что такое индивидуальность?
У. Г.: Когда вы отбросите все это, вы станете индивидуальностью. До вчерашнего дня я был таким же, я был частью общества, меня окружающего. Но что вы имеете в виду, когда говорите «индивидуальность?»
Хислоп: Когда кажешься отдельным человеком, который ходит и говорит о вещах, которые не являются частью меня или моего состояния...
У. Г.: Поэтому можно сказать, что вчера все мы разделяли одно и то же, все мы были частью одной и той же структуры, но каким-то образом я вышел из нее – по своей воле или благодаря своему усилию или желанию, моим молитвам или медитации, или удаче – не знаю.
Каким-то образом что-то произошло, и я оказался вне этой структуры, и эта структура была разрушена внутри меня. Но пока эта структура существует внутри вас, нет никакого отсоединения, хотя вы отделяете себя и думаете, что независимы от этой структуры. На самом деле нет никакого отсоединения; вы думаете, чувствуете и делаете абсолютно то же самое.
Но сейчас, так как эта структура больше не существует внутри меня, то можно сказать, что я стал индивидуальностью. Но я не говорю себе, что я индивидуальность, не отделяю себя от кого-либо.
Хислоп: Вы хотите сказать, что в вас нет никакого «я»-сознания?
У. Г.: Есть только одно сознание. Там нет никакого «я». Пока есть «я», есть скука. А это ничем не нужно наполнять. Чаша всегда полна. Когда она хочет, то сама опорожняется и вновь наполняется. Что бы туда ни клали, там на мысли не навешиваются ярлыки, называя их прекрасными, уродливыми или духовными, чистыми или грязными. Мысль – это мысль, она провеивается и выбрасывается. Они просто приходят и уходят, как пассажиры в поезде или на вокзале.
Я осознаю мысль, когда мое внимание, или осознавание, нарушается. Но внутри нет никакого мыслящего. Верным было бы сказать, что мысли создают мыслителя, когда они пускают корни внутри вас. Но здесь мыслям не позволяют остаться и пустить корни, они просто уходят, так что мыслящий вообще не проникает в твое существо.
Хислоп: Откуда вы знаете, что ушли от структуры общества или мысли? Что побуждает вас говорить, что подобное произошло?
У. Г.: Откуда я это знаю? До этого я создавал этот рубеж в моем сознании; но сейчас больше нет никаких рубежей. Так что в каком-то смысле можно сказать, что я стал частью целостной структуры. Я знаю, что это звучит парадоксально. Я часть этого в том смысле, что для меня важно все, не какая-то особая вещь, идея или человек. Здесь нет выбора и потому нет каких-то особых отношений и таким образом все отношения одинаковы.
Но что такое отношения? Жизнь имеет отношение ко всему. Вы имеете отношение ко мне, а я – к вам. Мы связаны отношениями как два человеческих существа, и это все отношения, которые я знаю. В этом смысле все это «вхождение» и «выход» происходит одновременно. Став индивидуальностью, ты стал частью целого. Так как в моем сознании нет никаких барьеров, никаких границ, я стал единым со всем, что меня окружает. Не то чтобы ты пытался стать единым со всем. Ум мыслит и говорит о единстве жизни, о том, чтобы стать единым с жизнью и тому подобное. Но здесь это не является ментальным или психологическим усилием. Движение жизни там, вовне, создает движение здесь, внутри; например, движение листика вызывает движение и в тебе. Это движение жизни, это и есть единство со всем, что тебя окружает.
Жизнь – это движение. Имеет ли оно направление? Риши Индии говорили, что нет никакого направления. Но это не имеет для меня значения. Меня волнует только жизнь, только движение. Я осознаю только движение, так что как меня может волновать ее направление или ее смысл или цель? Эти вопросы для меня не существуют. Я знаю, так как даже в безмолвии здесь есть движение. Вся жизнь вокруг меня движется, и это вызвало и движение во мне. От мгновения к мгновению я движусь с этой жизнью… и направление меня не волнует. Здесь нет ни прошлого, ни будущего, это просто постоянное движение. Пока есть движение вокруг меня, есть движение и внутри меня; а когда движения вокруг нет, есть только потрясающее безмолвие, подобно тишине в долинах. Это просто аналогия, а не философская концепция.
Хислоп: У меня другой вопрос. В прошлый раз вы говорили, что у вас было ощущение, что вы будто стоите на скале, на краю обрыва, а на другой стороне вершина, и затем вдруг не было больше ничего, и вы обнаружили себя в этом состоянии бытия. Я не совсем это понял.
У. Г.: Память об этом постепенно стирается (говорит с длинными паузами). Мне кажется, они обсуждали сравнивающий ум. Царило безмолвие; это ум осознавал безмолвие, то было не просто осознавание. Когда Кришнаджи сказал: ««То, что есть» – и есть сравнивающий ум», это меня потрясло. Это было мое состояние: то, что есть. Это не было абсолютным безмолвием. И я подумал: «Что я наделал? Четырнадцать лет назад, в 1953-м, у меня был опыт этого великого безмолвия, и я оттуда не сдвинулся ни на дюйм».
На следующий день он сказал, что в этом безмолвии есть энергия, и мое тело вибрировало, оно было похоже на водоворот энергии. А затем, в последний день, он сказал, что в этом безмолвии есть действие, и казалось, что он предоставляет слова для того, чтобы описать мое состояние. Но затем я подумал, что если в этом состоянии есть действие, то я бы никогда это не узнал. Как мне его узнать? Разве ум проецирует это состояние? Подобные вопросы все продолжались и продолжались.
Если действие должно произойти, тогда это безмолвие – действие, и это действие я не мог бы знать. Так что одновременно воздействовали два образа – и это были не две разные вещи, это было одно и то же – и это мешало чему-либо происходить. Это ударило меня в мгновение, и вдруг все это прекратилось.
Вопрос исчез.
Как будто стоишь у пропасти и думаешь, что есть какое-то место, где можно ее перепрыгнуть. Однако невозможно перепрыгнуть долину и оказаться на вершине горы, и некому тебя подтолкнуть, так как сзади никого нет, и прыгнуть не можешь, так как это невозможно – когда это происходит, ты каким-то образом прыгнул, но на самом деле ты не прыгал, и гора вместе с вершиной исчезли; там нет никакой вершины.
Виктория: Эти идеи о горе и вершине очень интересны. Они создают в нас ожидание, и мы ищем это нечто и чувствуем, что движемся к нему; но сам этот поиск вершины становится препятствием и мешает нам понимать реальность. Поэтому пока у нас есть представление того, что есть нечто, чего нужно достичь или понять, это противоречит реальности жизни как таковой. Как говорит Кришнаджи, сама идея ожидания чего-либо – отказ [от реальности].
У. Г.: Мы используем эти концепции как стимулы, но они действуют как наркотик для ума. Ум этого хочет; иначе невозможно жить без этих концепций. Ум создает эти концепции, и мы живем в них, и это именно то, что мешает этому произойти. Ум проецирует этот страх и мешает вам прыгнуть; это не вопрос смелости. Никто вас не подтолкнет, а прыгнуть вы боитесь. Страх исчезает, только когда ума нет. Ум есть страх. Это замкнутый круг. Как вы или кто-либо еще может положить этому конец? Это невозможно. Потому и говорят, что необходима милость, или удача. Дело не в том, что я такой великий или потрясающий человек, что это должно случиться именно со мной; нет, это может случиться с любым.
Хислоп: Возможно, чтобы это случилось со всеми?
У. Г.: Это возможно для всех. Не думаю, что нужны какие-то особые качества или особое обучение. Это может произойти как с хорошим человеком, так и с мошенником. Мораль или добродетель не имеют к этому никакого отношения.
Я не понимаю, как это происходит, но когда происходит, тебе конец; это неописуемое состояние бытия. Но какой толк обществу от такой индивидуальности? Никакого! Это как цветок – на него можно смотреть или делать с ним что хотите, но цветок просто есть – и все.
Хислоп: Давайте вернемся к вопросу о наблюдателе и наблюдаемом. Вы говорите, что исчезает и наблюдатель, и наблюдаемое, и вместе с тем в другой ситуации вы говорите, что есть только наблюдатель без наблюдаемого, и вы говорите о том, как тогда действуют чувства. А в другом случае вы говорите, что наблюдатель также исчезает!
У. Г.: Потому что воздействие случается. Как ты осознаёшь наблюдаемое? Благодаря осознаванию. Когда нет осознавания, то и этого тоже нет. Нет ни наблюдаемого, ни наблюдателя. В этом состоянии и происходит воздействие. Осознавание не знает, что имеет место. Только когда воздействие приводит, например, к состоянию блаженства, или как вы там его называете, оно начинает это осознавать, и каждый раз все по-другому. Это ум хочет назвать это состояние Экстазом, Блаженством, Любовью, Истиной, Реальностью и тому подобным.
Хислоп: А бывает, что наблюдатель отделен от наблюдаемого?
Барри: Если вы полностью поглощены созерцанием цветка, вы не проецируете собственное мнение или знания о нем. Вы так поглощены этим «смотрением», как говорит Кришнаджи, что от него не отделены.
У. Г.: Видите ли, наблюдатель – это ум. Ум создал это состояние интенсивности, но когда вы применяете слово «интенсивность», складывается впечатление, что это глаза интенсивно смотрят на цветок. Однако это не так. На самом деле это ум смотрит на цветок с интенсивностью, а не глаза. В этом разница.
Это ум создал эту ситуацию. Один образ смотрит на другой, и эти отношения мы называем интенсивностью. Но когда смотрят глаза, нет никакой «интенсивности». Глаза не называют то, на что они смотрят; это делает ум.
Так как глаза видят вещи такими, какие они есть, нет никакого установления различий, сравнения, называния и прочего. Это именно ум сравнивает, называет одно более красивым, чем другое, более умным и тому подобным.
Барри: А как насчет действия мысли? Предположим, вы находитесь в месте, где зимой очень холодно, – разве у вас не будет плана действий?
У. Г.: Это животный инстинкт, и он также в нас сидит. Разве я не думаю о том, чтобы переехать в более теплое место на зиму? Но что делать, если я не могу отсюда уехать? Я просто останусь здесь; я буду ощущать, что сегодня довольно холодно, вот и все. В этом разница.
Барри: Я бы пошел и нарубил дров для камина и заранее подготовился бы. Разве это не мышление?
У. Г.: Возможно, я поступил бы так же – попытался бы согреть помещение. Но если ничего сделать нельзя, то что же тогда делать? Видите ли, когда оказываешься в этом состоянии, все расставляется по своим местам; это очень просто, а не сложно, как мы думаем.
Барри: А что произойдет, если вам нужно носить дрова, чтобы обогреть дом?
У. Г.: Ты осознаёшь свои движения и вес, который давит тебе на плечи, а глаза на все это смотрят – а что еще? Это невинность, и в этом нет никакой озабоченности. Ты не думаешь о том, что с тобой произойдет, если что-то пойдет не так. Подобных тревог больше не существует.
Барри: Вы хотите сказать, что это устраняет любые намерения?
У. Г.: Все намерения устранены.
Виктория: У нас самые разные намерения: мы хотим добраться до вершины или достичь самадхи, нирваны или чего-то в этом роде, и мы предпринимаем определенные действия для достижения этого. Но если, как вы говорите, нет намерения достичь чего-либо, мы просто находимся с физическим, материальным миром – с таким, какой он есть.
У. Г.: Именно с таким, какой он есть. Если у тебя нет вообще никаких идей или образов относительно нирваны, то ты и не будешь о ней беспокоиться.
Барри: Да, я вижу, что это все основано на разного рода намерениях: будь то намерение достичь нирвану стать успешным бизнесменом или что-либо еще.
У. Г.: Когда со слова «намерение» убирается психологическое наполнение, остается только намерение, но оно уже другое. Это будет как то намерение уехать из этого холодного места в более теплое.
Для меня «намерение» – просто слово. В нем нет психологического наполнения. Я использую это слово, когда хочу сказать, что мне нужно уехать из этого холода или поехать в Италию или Индию. Вот и все. Зачем мне ехать, что я благодаря этому получу – всех подобных ожиданий и тревог не существует.
Барри: Вы имеете в виду что живете в соответствии с обстоятельствами – что бы ни произошло, вы с этим и пребываете?
У. Г.: Да, пребываю.
Барри: Намерение – еще одно название мотивации, не так ли? Возможно ли жить без мотивации? Вся наша жизнь ведь основана на какой-то мотивации, верно?
У. Г.: А вы знаете какой-нибудь другой способ понимания жизни? Так как вы его не знаете и так как для вас единственный способ понять эту жизнь – посредством мотивации, жизнь стала для вас проблемой. Однако некоторые говорят, что существует способ рассматривать жизнь и без мотивации. Откуда вы это знаете? Вы не можете этого знать. Вы можете лишь представлять, догадываться. Поэтому вы создаете жизнь без мотивации и ловитесь на это, и вы постоянно пытаетесь что-то сделать с мотивацией. Возможно, и нет никакого другого способа жить – вот все, что вы знаете. Если это отбросить, тогда вы с мотивацией – одно. Тогда есть шанс постичь мотивацию, и через этот процесс вы, возможно, постигнете жизнь.
Жизнь без мотивации существует. Когда оказываешься в этом состоянии бытия, постигаешь, что нет никакой вершины, никакой долины и что у жизни вообще нет никакой мотивации. Жизнь – это проживание. Но когда вы задаете вопрос «как?», это создает все эти проблемы и всякие осложнения.
Барри: Да, если бы мы могли легко устранить все эти идеи, мотивации и прочее, и могли бы смотреть на вещи так, как вы описываете, мы всегда были бы только в настоящем, только в «сейчас», и были бы вместе с этим движением.
У. Г.: Пока ум направляет жизнь, это невозможно. Это всего лишь концепция, идея, образ. Но если бы этого образа или идеи не существовало, что бы вы делали?
Барри: Жил бы...
У. Г.: Просто жил бы. И есть ли мотив, или его нет – и то и другое не проблема.
Барри: Да, это великая истина, которую высказывали Дж. Кришнамурти, Будда и другие. Но когда ее превращают в идею и в идеал, тогда это становится для нас проблемой. Это понятно.
У. Г.: Это ум создает все эти идеи, и этот ум не может так просто от всего этого избавиться. Сначала мы стараемся создать этот образ, а затем – устранить его.
3
Природа физических изменений и чакр, или энергетических центров
Хислоп: Вы говорите, что на протяжении последних двух недель происходят физические изменения. Вы изменились, я теперь это вижу. Что конкретно это за изменения?
У. Г. Кришнамурти: Как я вам уже рассказывал, сама фактура кожи внешне изменилась. Она стала очень мягкой, как шелк; на ощупь прямо как масло. (Хислоп дотрагивается до кожи У. Г. и говорит: «Да, действительно…)
До того, как это произошло, она что-то заметила и сказала мне…(Валентина какое-то время разговаривает с Хислопом, но ничего не слышно.)
Сам я заметил, только когда брился. Бритва соскользнула, и я подумал: «Почему кожа стала такой мягкой?» И еще изменилось зрение. Раньше я читал в очках, а теперь они мне уже не нужны.
Хислоп: Это произошло за последние две недели!
У. Г.: Вот так, буквально за одну ночь, все изменилось. Сейчас я не могу носить очки, у меня от них глаза болят.
А еще я до сих пор не моргаю. Когда чувствую боль, закрываю глаза, иначе они так и будут открытыми (без моргания). Иногда глазные яблоки на несколько часов застывают, как у мертвеца.
Хислоп: Они вообще не двигаются?
У. Г.: Иногда они не двигаются несколько часов. Но это происходит, когда присутствует интенсивность, когда я слушаю или смотрю на что-то, что вы называете красивым. А если мне нужно посмотреть на что-то другое, приходится разворачиваться всем телом, так как глазные яблоки не движутся.
Хислоп: Я видел, какКришнаджи так делал. И говорят, что и Будде тоже приходилось так делать. В буддийских текстах говорится о тридцати двух физических признаках просветленного человека. И говорят, что что-то произошло с его позвоночником.
У. Г.: Видите ли, позвоночник играет важную роль в этих переменах. Система кундалини-йоги – вовсе не ерунда. Энергия стартует здесь (у основания позвоночника или чуть выше гениталий, это муладхара, или корневая чакра), ощущается огромный поток энергии, тело дергается (я сегодня нахожусь не в лучшей форме из-за этого движения энергии в теле). Это похоже на эпилептические припадки; все тело деревенеет и железы увеличиваются. (Валентина описывает эти признаки.)
Это то, что называют змеиной силой – я не сравниваю, а просто удивляюсь, – внезапно змея поднимается (показывает), а затем падает – она похожа на резиновую змею (смеется); если ее надувать, она поднимется, а в тот момент, когда воздух выходит, она уменьшается – что-то в этом роде. Вы можете видеть припухлости, и все это движется вверх-вниз по позвоночнику. Даже когда я просто сижу, как сейчас, это внезапно «находит», все тело содрогается. Я не ложусь, так как сидя это переносить легче; иначе все тело вибрирует. (Валентина описывает то, что она наблюдала.)
Я стал очень «нежным» (смеется). Раньше я был довольно сильным и выносливым. Однако я не ощущаю слабости. Этой энергии достаточно, и теперь я ко всему этому привык. То замешательство, которое я ощущал раньше, исчезло. Я не спрашиваю, почему это так, и не хочу это вспоминать или говорить об этом. Нет смысла задавать эти вопросы. Это происки ума. Вопрошающий – ум. Я не понимал, откуда возникают эти вопросы. Чем больше жизни давать уму, тем больше вопросы продолжаются. Теперь я понял, что это бесполезная вещь. Теперь этот парень (ум) стал очень тихим (смеется). Большую часть времени его там нет… если кто-нибудь не задаст вопрос; иначе там ничего нет. И это стало очень естественным способом жить.
Существует три уровня сознания, однако не нужно понимать это буквально.
Во-первых, большую часть времени я пребываю в состоянии осознавания, чистого сознания. Когда голоден – я ем. Иногда в моих словах присутствует интенсивность, однако за всем этим никто не стоит.
Во-вторых, это взаимосвязанное состояние неимоверного напряжения – это интенсивность тела. Глазные яблоки застывают на много часов, и в это время это состояние не нарушается никакими мыслями.
Третье состояние – смерти. Это происходит ежедневно. Каждый день ты умираешь и возрождаешься. Возможно, именно так мы спим. Я просыпался через час или два, и было осознавание этого состояния, которое индусы называют йога-нидрой – состояние, в котором ты наполовину спишь и наполовину бодрствуешь.
Именно это произошло вчера. Это было любопытное состояние нирвикальпа-самадхи, или как там это называется. В этом состоянии нет даже осознавания.
Сегодня, когда я проснулся, было только это состояние великого безмолвия. В этом состоянии, когда появляются мысли, ты их осознаёшь и они уходят. А затем и тело, и осознавание – все исчезает. На самом деле тела для меня не существует. Тело однажды исчезло и с тех пор не возвращалось. Даже сейчас я ощущаю только те части тела, которые соприкасаются со стулом. Все тело целиком для меня не существует. Когда я смотрю на свою руку, то это как если бы я смотрел на вас или на вашу руку.
Хислоп: Это просто объект?
У. Г.: Да, просто объект, как любой другой. Когда я закрываю глаза, я ощущаю только места, которые соприкасаются с кроватью или стулом. Все остальные части тела не присутствуют в моем осознавании. Когда я ложусь и закрываю глаза, внешний мир полностью исчезает, и есть только осознавание происходящего внутри, биение сердца. Все человеческое существо сводится только к осознаванию сердцебиения (смеется), и вдруг даже это исчезает. Я не хочу использовать слово «самадхи». Каждый раз это происходит по-разному. И иногда появляется вспышка света и все исчезает, нет больше ничего; возможно, это чистое сознание. Это не видение. Вы знаете, я – большой скептик. Но я не могу сравнить это ни с чем. И я не бегу свериться с какой-нибудь книгой, чтобы узнать, чем бы это могло быть. Мне нужно самому это обнаружить – от момента к моменту.
Хислоп: Мне нужно это ясно понять. Вы говорите, что ума, или «я», там нет, и вместе с тем, что он есть – не в качестве хозяина, а в качестве слуги.
У. Г.: Я несколько раз его замечал; он хочет задержаться там как можно дольше (смеется). Он хочет вернуть себе трон и всем управлять. Но нет страха потерять то, что у тебя есть. Его нельзя выгнать. Он сам себя выгнал. Все мои усилия не помогли мне его выгнать, так что я не могу его выгнать еще раз. Ты осознаёшь мысли точно так же, как осознаёшь цветок, но эти мысли создают прерывание в этом осознавании всего вокруг. И энергия используется этими вторженцами (мыслями), и нарушается как внешнее, так и внутреннее осознавание. С мыслями приходит и этот парень. Он постоянно там, чтобы помочь тебе. Все это – ум. Ты на это смотришь, и он исчезает, так как знает, что больше не может играть в старые игры, и тихо удаляется.
Теперь, когда я с вами разговариваю, ум задействован. Ум использует голосовые связки. Но когда я закрываю рот и останавливаюсь – будто закрываю кран – ум сразу исчезает, и остается только великое безмолвие.
Руководство механизма разрушается. Но инструмент все еще там, как лодка или мост, с помощью которых пересекают реку, а затем оставляют. Это временная структура, которая со временем становится ненужной. Ты не оставляешь себе этот инструмент на следующий раз. Когда этот следующий раз наступает, ты используешь какой-то другой инструмент, чтобы построить мост – а затем опять его оставить. Именно так используют ум – это не некая постоянная сущность.
Хислоп: Мы можем поговорить о реинкарнации? Вы когда-нибудь думаете о ней?
У. Г.: О реинкарнации!
Хислоп: Что происходит после смерти?
У. Г.: Я бы сам себе никогда не задал такой вопрос. Этот вопрос задан тем, кто не знает, что такое смерть. Так как я в данный момент умираю для всего – для всего, что я переживаю, ощущаю, на что смотрю, до чего дотрагиваюсь, – и ничего не беру с собой в следующий момент, разве у меня может быть потребность думать о том, что будет после смерти? Как вчера ночью, когда-нибудь я выйду из состояния этого осознавания и больше никогда не встану, и это будет конец.
Хислоп: Вы говорите, что на протяжении последних двух недель происходят физические изменения. Вы изменились, я теперь это вижу. Что конкретно это за изменения?
У. Г. Кришнамурти: Как я вам уже рассказывал, сама фактура кожи внешне изменилась. Она стала очень мягкой, как шелк; на ощупь прямо как масло. (Хислоп дотрагивается до кожи У. Г. и говорит: «Да, действительно…)
До того, как это произошло, она что-то заметила и сказала мне…(Валентина какое-то время разговаривает с Хислопом, но ничего не слышно.)
Сам я заметил, только когда брился. Бритва соскользнула, и я подумал: «Почему кожа стала такой мягкой?» И еще изменилось зрение. Раньше я читал в очках, а теперь они мне уже не нужны.
Хислоп: Это произошло за последние две недели!
У. Г.: Вот так, буквально за одну ночь, все изменилось. Сейчас я не могу носить очки, у меня от них глаза болят.
А еще я до сих пор не моргаю. Когда чувствую боль, закрываю глаза, иначе они так и будут открытыми (без моргания). Иногда глазные яблоки на несколько часов застывают, как у мертвеца.
Хислоп: Они вообще не двигаются?
У. Г.: Иногда они не двигаются несколько часов. Но это происходит, когда присутствует интенсивность, когда я слушаю или смотрю на что-то, что вы называете красивым. А если мне нужно посмотреть на что-то другое, приходится разворачиваться всем телом, так как глазные яблоки не движутся.
Хислоп: Я видел, какКришнаджи так делал. И говорят, что и Будде тоже приходилось так делать. В буддийских текстах говорится о тридцати двух физических признаках просветленного человека. И говорят, что что-то произошло с его позвоночником.
У. Г.: Видите ли, позвоночник играет важную роль в этих переменах. Система кундалини-йоги – вовсе не ерунда. Энергия стартует здесь (у основания позвоночника или чуть выше гениталий, это муладхара, или корневая чакра), ощущается огромный поток энергии, тело дергается (я сегодня нахожусь не в лучшей форме из-за этого движения энергии в теле). Это похоже на эпилептические припадки; все тело деревенеет и железы увеличиваются. (Валентина описывает эти признаки.)
Это то, что называют змеиной силой – я не сравниваю, а просто удивляюсь, – внезапно змея поднимается (показывает), а затем падает – она похожа на резиновую змею (смеется); если ее надувать, она поднимется, а в тот момент, когда воздух выходит, она уменьшается – что-то в этом роде. Вы можете видеть припухлости, и все это движется вверх-вниз по позвоночнику. Даже когда я просто сижу, как сейчас, это внезапно «находит», все тело содрогается. Я не ложусь, так как сидя это переносить легче; иначе все тело вибрирует. (Валентина описывает то, что она наблюдала.)
Я стал очень «нежным» (смеется). Раньше я был довольно сильным и выносливым. Однако я не ощущаю слабости. Этой энергии достаточно, и теперь я ко всему этому привык. То замешательство, которое я ощущал раньше, исчезло. Я не спрашиваю, почему это так, и не хочу это вспоминать или говорить об этом. Нет смысла задавать эти вопросы. Это происки ума. Вопрошающий – ум. Я не понимал, откуда возникают эти вопросы. Чем больше жизни давать уму, тем больше вопросы продолжаются. Теперь я понял, что это бесполезная вещь. Теперь этот парень (ум) стал очень тихим (смеется). Большую часть времени его там нет… если кто-нибудь не задаст вопрос; иначе там ничего нет. И это стало очень естественным способом жить.
Существует три уровня сознания, однако не нужно понимать это буквально.
Во-первых, большую часть времени я пребываю в состоянии осознавания, чистого сознания. Когда голоден – я ем. Иногда в моих словах присутствует интенсивность, однако за всем этим никто не стоит.
Во-вторых, это взаимосвязанное состояние неимоверного напряжения – это интенсивность тела. Глазные яблоки застывают на много часов, и в это время это состояние не нарушается никакими мыслями.
Третье состояние – смерти. Это происходит ежедневно. Каждый день ты умираешь и возрождаешься. Возможно, именно так мы спим. Я просыпался через час или два, и было осознавание этого состояния, которое индусы называют йога-нидрой – состояние, в котором ты наполовину спишь и наполовину бодрствуешь.
Именно это произошло вчера. Это было любопытное состояние нирвикальпа-самадхи, или как там это называется. В этом состоянии нет даже осознавания.
Сегодня, когда я проснулся, было только это состояние великого безмолвия. В этом состоянии, когда появляются мысли, ты их осознаёшь и они уходят. А затем и тело, и осознавание – все исчезает. На самом деле тела для меня не существует. Тело однажды исчезло и с тех пор не возвращалось. Даже сейчас я ощущаю только те части тела, которые соприкасаются со стулом. Все тело целиком для меня не существует. Когда я смотрю на свою руку, то это как если бы я смотрел на вас или на вашу руку.
Хислоп: Это просто объект?
У. Г.: Да, просто объект, как любой другой. Когда я закрываю глаза, я ощущаю только места, которые соприкасаются с кроватью или стулом. Все остальные части тела не присутствуют в моем осознавании. Когда я ложусь и закрываю глаза, внешний мир полностью исчезает, и есть только осознавание происходящего внутри, биение сердца. Все человеческое существо сводится только к осознаванию сердцебиения (смеется), и вдруг даже это исчезает. Я не хочу использовать слово «самадхи». Каждый раз это происходит по-разному. И иногда появляется вспышка света и все исчезает, нет больше ничего; возможно, это чистое сознание. Это не видение. Вы знаете, я – большой скептик. Но я не могу сравнить это ни с чем. И я не бегу свериться с какой-нибудь книгой, чтобы узнать, чем бы это могло быть. Мне нужно самому это обнаружить – от момента к моменту.
Хислоп: Мне нужно это ясно понять. Вы говорите, что ума, или «я», там нет, и вместе с тем, что он есть – не в качестве хозяина, а в качестве слуги.
У. Г.: Я несколько раз его замечал; он хочет задержаться там как можно дольше (смеется). Он хочет вернуть себе трон и всем управлять. Но нет страха потерять то, что у тебя есть. Его нельзя выгнать. Он сам себя выгнал. Все мои усилия не помогли мне его выгнать, так что я не могу его выгнать еще раз. Ты осознаёшь мысли точно так же, как осознаёшь цветок, но эти мысли создают прерывание в этом осознавании всего вокруг. И энергия используется этими вторженцами (мыслями), и нарушается как внешнее, так и внутреннее осознавание. С мыслями приходит и этот парень. Он постоянно там, чтобы помочь тебе. Все это – ум. Ты на это смотришь, и он исчезает, так как знает, что больше не может играть в старые игры, и тихо удаляется.
Теперь, когда я с вами разговариваю, ум задействован. Ум использует голосовые связки. Но когда я закрываю рот и останавливаюсь – будто закрываю кран – ум сразу исчезает, и остается только великое безмолвие.
Руководство механизма разрушается. Но инструмент все еще там, как лодка или мост, с помощью которых пересекают реку, а затем оставляют. Это временная структура, которая со временем становится ненужной. Ты не оставляешь себе этот инструмент на следующий раз. Когда этот следующий раз наступает, ты используешь какой-то другой инструмент, чтобы построить мост – а затем опять его оставить. Именно так используют ум – это не некая постоянная сущность.
Хислоп: Мы можем поговорить о реинкарнации? Вы когда-нибудь думаете о ней?
У. Г.: О реинкарнации!
Хислоп: Что происходит после смерти?
У. Г.: Я бы сам себе никогда не задал такой вопрос. Этот вопрос задан тем, кто не знает, что такое смерть. Так как я в данный момент умираю для всего – для всего, что я переживаю, ощущаю, на что смотрю, до чего дотрагиваюсь, – и ничего не беру с собой в следующий момент, разве у меня может быть потребность думать о том, что будет после смерти? Как вчера ночью, когда-нибудь я выйду из состояния этого осознавания и больше никогда не встану, и это будет конец.