Страница:
В: Вы с Кришнамурти родственники?
У. Г.: «Кришнамурти» – это всего лишь нареченное имя, не фамилия. Его фамилия Джидду – «Кришнамурти» довольно распространенное имя – Джидду Кришнамурти.
Я связался с ним. Я слушал его семь лет, каждый раз, когда он приезжал. Я никогда не встречался с ним лично, потому что вся эта история с «Мировым Учителем» и прочее создавали определенную дистанцию. Я не принадлежал к узкому кругу приближенных; я всегда оставался на периферии, не желая впутывать себя. Там присутствовало то же самое лицемерие, в том смысле, что в их жизнях ничего не было; они были пусты – ученые люди, властители дум, выдающиеся фигуры. «Что это? Что стоит за этим?»
Потом ситуация изменилась и семь лет спустя обстоятельства свели нас вместе. Я встречался с ним каждый день – мы с ним обсуждали все. Меня совсем не интересовали его абстрактные рассуждения. Я сказал ему как-то: «Ты уловил современный психологический жаргон и пытаешься выразить нечто с помощью этого жаргона. Ты перенимаешь анализ и приходишь к выводу, что анализ – это не то. Такой анализ лишь парализует людей, а не помогает им. Он парализует меня». У меня был тот же самый вопрос: «Что такое есть у тебя? Эти абстракции, что ты изливаешь на меня, они меня не интересуют. Стоит ли что-то за этими абстракциями? Что это? У меня есть какое-то чувство – не могу сказать, откуда – что стоящее за этими абстракциями, которые ты высказываешь, и есть то, что меня интересует. Я почему-то чувствую – это, может быть, мое воображение – что ты (приводя знакомое, традиционное сравнение), возможно, и не попробовал сахар, но, по крайней мере, как будто смотрел на него. То, как ты все описываешь, дает мне ощущение, что ты хотя бы видел сахар, но я не уверен, что ты его попробовал».
И вот так мы с ним бились год за годом. (смеется) Между нами были некоторые индивидуальные различия. Я хотел от него прямых, честных ответов, которых он не давал по каким-то своим причинам. Он был очень осторожен – он что-то защищал. «Что тебе защищать? Повесь свое прошлое на дерево и оставь все это людям. Зачем тебе защищаться?» Я хотел прямых, честных ответов о его подноготной, а он не давал мне удовлетворительных ответов. И вот в конце концов я настоял: «Ну же, есть ли что-нибудь за абстракциями, которые ты изливаешь на меня?» И этот парень сказал: «У тебя нет никакого способа знать это самому». Все – это был конец наших отношений, знаете – «Если у меня нет способа знать это, тогда у тебя нет никакого способа передать это. Какого черта мы делаем? Я потратил семь лет впустую. Прощай, я не хочу больше видеть тебя». И я ушел.
(Где-то в это время У. Г. был поражен появлением определенных психических сил.)
До того как мне исполнилось сорок девять, у меня было столько сил, столько опытов, но я не обращал на них никакого внимания. Стоило мне только увидеть человека, я мог видеть все его прошлое, настоящее и будущее, он мог ничего и не говорить. Я не использовал их; я был удивлен, поражен, понимаете – «Почему у меня есть эта сила?» Иногда я говорил какие-то вещи, и они всегда происходили. Я не мог вычислить механизм – я пытался – «Как могу я говорить нечто подобное?» Эти вещи всегда происходили. Я не играл с этим. Потом были определенные неприятные последствия, некоторые люди пострадали.
(У. Г. путешествовал по всему миру, по-прежнему давая лекции. В 1955 г. он со своей женой и четырьмя детьми переехал в Соединенные Штаты в поисках лечения полиомиелита его старшего сына. К 1961 г. его деньги закончились, а он начал ощущать в себе потрясающий переворот, который не мог и не хотел контролировать и которому предстояло продлиться шесть лет и закончиться «катастрофой» (как он называет свое вхождение в естественное состояние). Его брак распался. Он посадил свою семью на самолет в Индию, а сам отправился в Лондон. Он прибыл туда без гроша в кармане и начал скитаться по городу. Три года он бесцельно жил на улице. Его друзья видели, что он безудержно катится по наклонной, но он говорит, что в то время его жизнь казалась ему совершенно естественной. Позднее религиозно настроенные люди, описывая те годы, прибегли к выражению мистиков «темная ночь души», но, с его точки зрения, тогда не было «ни героической борьбы с соблазном и приземленностью, ни схваток души с желаниями, ни поэтических кульминаций, но лишь простое увядание воли».)
Было похоже на то, будто у меня больше нет головы: «Где моя голова? Есть у меня голова или нет? Кажется, голова есть. Откуда приходят мысли?» – такой вопрос стоял передо мной. Голова отсутствовала, и только эта часть передвигалась. Не было никакой воли, чтобы что-то сделать: это было похоже на лист, носимый ветром туда, сюда, куда угодно, живя никчемной жизнью. Это все продолжалось. Наконец – я не знаю, что произошло – однажды я сказал себе: «Такая жизнь никуда не годится». Я был практически бомжом, который жил на подаяния каких-то людей и ничего не знал. Не было воли – я не знал, что делаю – я был практически сумасшедшим. Я был в Лондоне, бродил по улицам – жить было негде – и я бродил по улицам всю ночь напролет. Меня всегда останавливали полицейские: «У тебя нет жилья? Мы посадим тебя в каталажку». Такую я вел жизнь. Днем я сидел в Британском Музее – я мог достать билет. А что читать в Британском Музее? Мне было ничуть не интересно читать – книги меня не интересовали – но, чтобы делать вид, будто я пришел почитать, я брал толковый словарь подпольного сленга – нелегальных людей, преступников – всевозможного сленга. Я сколько-то читал его, чтобы провести день, а ночью шел куда-нибудь. Так все и продолжалось.
Однажды я сидел в Гайд-Парке. Подошел полицейский и сказал: «Ты не можешь тут оставаться. Мы тебя вышвырнем». Куда идти? Что делать? Денег нет – думаю, у меня было только пять пенсов в кармане. Мне в голову пришла мысль: «Ступай в Миссию Рамакришны». Вот и все, только эта мысль из ниоткуда – может быть, это было мое воображение. У меня не было никакого другого пути, кроме блуждания по улицам, а этот парень наседал на меня, и я сел на метро и доехал до конечной. Оттуда я дошел до миссии, чтобы встретиться со свами. Там сказали: «Ты не можешь видеть его сейчас. Время десять вечера. Он не будет с тобой встречаться. Ни с кем не будет встречаться». Я сказал секретарю, что мне необходимо видеть его. Потом я положил перед ним этот альбом с газетными вырезками – это был я: мои лекции, отзывы в «Нью-Йорк Таймс» о моих лекциях, моя биография.
Каким-то образом я сохранил этот альбом, некогда подготовленный моим менеджером в Америке. «Это был я, а вот я сейчас». Тогда он сказал: «Что ты хочешь?» Я сказал:
«Я хочу пойти в комнату для медитации и просидеть там всю ночь». Он сказал: «Этого ты не можешь сделать. У нас есть правило не пускать никого в комнату для медитации после восьми часов вечера». Я сказал: «Тогда мне некуда идти». Он сказал: «Я организую комнату для тебя. Остановись сегодня в гостинице, а потом приходи». И я остановился в гостинице. На следующий день я пришел туда, усталый, в двенадцать дня. Они ели. Меня накормили. Впервые у меня был настоящий обед. До этого я потерял даже аппетит; я не знал, что такое голод или жажда.
После обеда меня позвал свами и сказал: «Я ищу именно такого человека, как ты. Мой помощник, который выполнял редакторскую работу, душевно болен – он оказался в больнице. Мне нужно выпустить номер Столетия Вивекананды. Ты как раз тот человек, что мне нужен сейчас. Ты можешь мне помочь». Я сказал: «Я не могу ничего писать. Возможно, я и занимался редактированием в те годы, но сейчас я не могу ничего делать. Я конченый человек. Я не могу ничем помочь в этом деле». Он сказал: «Нет, нет, нет, вместе мы способны на что-то». Он очень сильно нуждался в ком-то, имеющем образование в области индийской философии и всего такого. Он мог заполучить кого угодно, но он сказал: «Нет, нет, нет, все нормально. Отдохни какое-то время, оставайся здесь, я о тебе позабочусь». Я сказал: «Я не хочу выполнять литературную работу. Дайте мне комнату, и я буду мыть вам посуду или еще что-то делать, но на такую работу я абсолютно неспособен». Он сказал: «Нет, нет, нет, я так хочу». Так что я попробовал что-то сделать; не ради самоудовлетворения, не для его удовольствия, но каким-то образом мы вместе выпустили это издание.
Он также давал мне деньги, пять фунтов, как и всем другим свами. Впервые у меня было пять фунтов – «Что же делать с ними?» Я потерял чувство ценности денег, потому что у меня их долго не было. Когда-то я мог выписать чек на сто тысяч рупий; спустя некоторое время у меня не было ни пайсы в кармане; теперь есть пять фунтов. «Что же делать с ними?» – и я решил на эти деньги посмотреть все фильмы, которые шли в Лондоне. Я оставался в миссии и с утра выполнял работу, обедал в час дня и отправлялся в кино. Пришло время, когда я не мог больше найти ни одного фильма. На окраине Лондона показывали три фильма за один шиллинг или что-то вроде того, и вот запас фильмов истощился, а деньги кончились.
Сидя в комнате для медитации, я каждый раз думал об этих людях, что медитировали вокруг: «Зачем они занимаются всеми этими глупостями?» К этому времени все это вышло из моей системы. Но в этом центре медитации у меня были очень странные переживания: что бы это ни было – будь то мое собственное воображение – факт остается фактом: впервые я чувствовал какое-то особенное… Я сидел, ничего не делая, смотрел на этих медитирующих людей и жалел их: «Эти люди медитируют. Почему они хотят достичь самадхи? Они ничего не получат – я прошел через все это – они дурачат себя. Что я могу сделать, чтобы спасти их от растраты их жизни на это? Это ни к чему их не приведет». Я сидел там – ничего, пустота – когда почуял нечто очень странное: внутри моего тела было какое-то движение: некая энергия выходила от пениса и через это (голову), как будто там была дыра. Она двигалась вот так (кругами) по часовой стрелке, а потом против часовой стрелки. Это походило на рекламу сигарет «Уиллз» в аэропорту. Это было так странно для меня, но я совершенно ни с чем не связал это. Я был конченый человек. Кто-то кормил меня, кто-то заботился обо мне, не было ни одной мысли о завтрашнем дне, и все же внутри меня что-то было: «Это извращающий образ жизни. Это извращенность, доведенная до крайности. В этом нет ничего». Но голова отсутствовала – что я мог сделать? Это продолжалось и продолжалось. Через три месяца я сказал: «Я ухожу. Я не могу этим заниматься». Ближе к концу свами дал мне сколько-то денег, сорок или пятьдесят фунтов. Тогда я решил…
Видите ли, у меня все еще был билет на самолет в Индию, и я отправился в Париж, сдал билет и заработал на этом какие-то деньги, потому что его оплатили долларами. Вместе с этими тридцатью пятью долларами у меня было около ста пятидесяти фунтов. Три месяца я жил в каком-то парижском отеле, блуждая по улицам, как и прежде. Разница была лишь в том, что теперь у меня были деньги. Но постепенно эти деньги исчезли. Три месяца спустя я решил, что пора ехать, но я противился возвращению в Индию. Почему-то я не хотел отправляться в Индию. Из-за своей семьи, детей я боялся возвращаться в Индию – это бы еще усложнило положение – все они приехали бы ко мне. Я совсем не хотел ехать; я противился этому. В конце концов… У меня когда-то был банковский счет в Швейцарии на протяжении многих лет – я думал, у меня все еще оставалось там сколько-то денег. Последнее, что можно было сделать, это поехать в Швейцарию, взять деньги и посмотреть, что будет дальше. И вот я вышел из отеля, сел в такси и сказал: «Отвезите меня в Га р де Лион (Лионский вокзал)». Но поезда из Парижа в Цюрих (где был мой счет) отправляются из Гар де ль Эст (Восточный вокзал), так что я не знаю, почему я сказал ему отвезти меня в Га р де Лион. И вот он высадил меня у Га р де Лион, и я сел в поезд до Женевы.
Я оказался в Женеве со ста пятьюдесятью франками или около того. Я продолжал жить в отеле, хотя у меня не было денег, чтобы оплатить счет. Через две недели мне выставили счет: «Ну же, деньги! Как же счет?» У меня не было денег. Я опустил руки. Единственное, что мне оставалось делать, это пойти в индийское консульство и сказать: «Отправьте меня в Индию. Со мною все кончено, видите». Итак, мое сопротивление возвращению в Индию иссякло, и я отправился в консульство и вытащил этот альбом с газетными вырезками: «Один из самых великолепных ораторов, когда-либо рожденных Индией», с отзывами о моих талантах, от кузенов Норманов и Радхакришнана. Вице-консул сказал: «Мы не можем отправить такого человека в Индию за счет правительства Индии. Этот номер не пройдет. Попытайся получить деньги из Индии, а пока оставайся здесь». И это все продолжалось и продолжалось. Там я познакомился с этой швейцарской леди (Валентина де Кервен). Она была переводчиком при индийском консульстве, но в тот день оказалась за стойкой администратора, потому что его не было на месте. Мы стали разговаривать, а позднее стали близкими друзьями. Она сказала: «Если хочешь остаться, я могу устроить, чтобы ты остался в Швейцарии. Если не хочешь уезжать в Индию, не уезжай». Через месяц консульство высылало меня, но у нас получилось – она устроила мне дом в Швейцарии. Она бросила свою работу. Она не богата; у нее есть немного денег, ее пенсия, но мы можем жить на эти деньги.
Итак, мы отправились в Саанен. Это место обладает какой-то особой значимостью для меня. До этого я был там в 53-м, проездом, и когда я увидел это место, Саанен, что-то во мне сказало: «Сойди с поезда и побудь здесь», и я прожил там неделю. Я сказал себе: «Вот место, где я должен прожить всю оставшуюся жизнь». Тогда у меня было много денег, но моя жена не захотела оставаться в Швейцарии из-за климата и еще много всего произошло, и мы отправились в Америку. И вот эта несбывшаяся мечта материализовалась. Мы поехали в Саанен, потому что я всегда хотел жить там, и я до сих пор там живу. Потом Дж. Кришнамурти почему-то избрал Саанен для того, чтобы каждое лето проводить там свои встречи – и вот этот малый стал наезжать в Саанен. Я там жил – меня совсем не интересовал Кришнамурти. Меня ничто не интересовало. Например, Валентина жила со мной несколько лет до моего сорок девятого года. Она может подтвердить, что я вообще никогда не говорил с ней об этом – о моем интересе к истине, реальности – ничего такого. Я никогда не обсуждал эти темы ни с ней, ни с кем-то другим. Во мне не было поиска, не было стремления к чему-то, но происходило нечто странное.
В этот период (я называю его «инкубацией») внутри меня происходили всевозможные вещи – головные боли, постоянные головные боли, ужасающие боли здесь, в мозгу. Я проглотил не знаю сколько десятков тысяч таблеток аспирина. Ничто не приносило мне облегчения. Это была не мигрень и не один из известных видов головной боли, но это были жуткие боли. Каждый день все эти таблетки аспирина и пятнадцать-двадцать чашек кофе, чтобы освободиться! Однажды Валентина сказала: «Что это! Ты пьешь пятнадцать чашек кофе каждый день. Ты знаешь, сколько это в деньгах? Это триста или четыреста франков в месяц. Что же это?» В любом случае это было так ужасно.
Со мною случались всякие странные штуки. Я помню, когда я вот так тер свое тело, по нему шли искры, вроде фосфорического свечения. Она выбегала из своей спальни посмотреть – думала, что это машина едет к нам посреди ночи. Каждый раз как я переворачивался в своей кровати, шли вспышки света, (смеется) и мне это было так странно – «Что это?» Это было электричество – поэтому я говорю, что это электромагнитное поле. Сначала я думал, что это из-за моей нейлоновой одежды и статического электричества; но потом я перестал использовать нейлон. Я был очень скептическим еретиком, до кончиков пальцев; я никогда ни во что не верил; даже если видел какое-то чудо перед собой, я не принимал его – так был устроен этот человек. Мне никогда и в голову не приходило, что нечто такого рода готовится для меня.
Со мною происходили очень странные штуки, но я никогда не связывал их с освобождением, или свободой, или мокшей, потому что к тому времени все это полностью покинуло мою систему. Я давно пришел к тому, что сказал себе: «Будда вводил в заблуждение себя и других. Все эти учителя и спасители человечества были чертовы дураки – они дурачили себя – и меня эти вещи больше не интересуют» – так что все это полностью вышло из моей системы. Так все и продолжалось – необычные вещи, – но я никогда не говорил себе: «Ну вот, (смеется) я попаду туда, я приближаюсь к этому». Не существует ни близости к этому, ни отдаленности от этого. Никто не ближе к этому, потому что он типа особый, он подготовлен. Не существует готовности к этому; это просто прибивает тебя, как тонна кирпичей.
Потом (в апреле 1967 г.) я оказался в Париже, когда Дж. Кришнамурти тоже был там. Кто-то из моих друзей предложил: «Почему бы тебе не пойти и не послушать своего старого друга? Он тут проводит беседу». «Ладно, я столько лет его не слышал – почти двадцать лет – пойду-ка послушаю его». Когда я туда пришел, с меня потребовали два франка. Я сказал: «Я не готов платить два франка за то, чтобы послушать Дж. Кришнамурти. Нет, пойдемте лучше в стриптиз, в „Фоли Бержере“ или „Казино де Пари“. Давайте пойдем туда за двадцать франков». И вот мы все в «Казино де Пари», смотрим шоу. В этот момент у меня было очень странное ощущение: я не знал, танцую ли это я на сцене, или это танцует кто-то другой. Очень странный опыт: своеобразное движение здесь, внутри меня. (Сейчас это для меня совершенно естественно.) Не было разделения: не было никого, кто смотрит на танцующего. Вопрос, был ли я тем, кто танцует, или там на сцене есть танцующий, поставил меня в тупик. Меня озадачило это своеобразное переживание отсутствия различия между мной и танцующим и некоторое время продолжало беспокоить – а потом мы вышли.
Вопрос «Что это за состояние?» был очень интенсивным – это не была эмоциональная интенсивность – чем больше я пытался найти ответ, чем больше мне не удавалось найти ответ, тем большую интенсивность приобретал вопрос. Это как (я всегда привожу такое сравнение) рисовая шелуха. Если поджечь кипу рисовой шелухи, она продолжает гореть изнутри; снаружи огня не видно, но если ты прикоснешься к ней, то обязательно обожжешься. Точно так же меня не оставлял вопрос: «Что это за состояние? Я хочу этого. Хватит. Кришнамурти сказал: „У тебя нет никакого способа“, но я все равно хочу знать, что это за состояние, в котором были Будда, Шанкара и все эти учителя».
Потом (в июле 1967 г.) наступила другая фаза. Кришнамурти снова был с беседами в Саанене. Мои друзья потащили меня туда и сказали: теперь наконец это бесплатно. Почему бы тебе не пойти и не послушать? Я сказал: «Ладно, пойду послушаю». Когда я его слушал, со мной произошло что-то странное – необычное ощущение, что он описывал мое, а не его состояние. Зачем мне было знать его состояние? Он описывал что-то, какие-то движения, какую-то осознанность, какую-то тишину – «В этой тишине нет ума; есть действие» – и все такое. Так вот: «Я в этом состоянии. Какого черта я делал эти тридцать или сорок лет, слушая всех этих людей и борясь, пытаясь понять состояние его или кого-то еще, Будды или Иисуса? Я в этом состоянии. Сейчас я в этом состоянии». Затем я вышел из-под навеса, чтобы больше не возвращаться.
Потом – очень странно – этот вопрос «Что это за состояние?» преобразовался в другой: «Откуда я знаю, что я в этом состоянии, состоянии Будды, состоянии, которого я так хотел и требовал у каждого? Я в этом состоянии, но как я могу знать это?»
На следующий день (сорок девятый день рождения У. Г.) я сидел на скамейке под деревом, с видом на одно из самых прекрасных мест, семь холмов и семь долин (в Сааненланде). Я сидел там. Нельзя сказать, что там был вопрос; все мое существо было этим вопросом: «Каким образом я знаю, что я в этом состоянии? Во мне есть какое-то особое разделение: есть кто-то, кто знает, что он находится в этом состоянии – то, о чем я читал, что испытал, о чем они говорили – именно это знание смотрит на это состояние, так что только это знание спроецировало это состояние». Я сказал себе: «Послушай, старина, за сорок лет ты не сдвинулся ни на шаг; ты там же, в клеточке номер один. Это то же самое знание, что спроецировало твой ум туда, когда ты задал этот вопрос. Ты в той же самой ситуации и задаешь тот же самый вопрос: „Откуда я знаю?“, потому что это знание, описание этого состояния другими людьми создало для тебя это состояние. Ты дурачишь себя. Ты чертов дурак». Итак, ничего. Но все же было некое особое чувство, что это и есть то самое состояние.
Второй вопрос: «Каким образом я знаю, что это именно то состояние?» – у меня не было никакого ответа на этот вопрос – вопрос был как вихрь, который никак не прекращается. Потом вопрос внезапно исчез. Ничего не произошло; вопрос исчез. Я не сказал себе: «О Боже! Теперь-то я нашел ответ». Даже это состояние исчезло – то состояние, в котором, как я думал, я нахожусь – состояние, в котором пребывали Будда, Иисус – даже это исчезло. Вопрос исчез. Для меня все кончилось, вот и все, понимаете. С тех пор я никогда не говорил себе: «Теперь у меня есть ответы на все эти вопросы». То состояние, о котором я прежде говорил: «Это именно то состояние», – это состояние исчезло. Кончено, понимаете. Это не пустота, это не отсутствие, это не вакуум, это не является ничем таким; вопрос вдруг исчез, вот и все.
(Исчезновение его основного вопроса, после открытия, что на него нет ответа, было физиологическим феноменом, по словам У. Г.: «Внезапная „вспышка“ внутри, как будто взрывающая каждую клетку, каждый нерв и каждую железу в моем теле. И с этим „взрывом“ исчезла иллюзия, что существует продолжительность мысли, что есть центр, есть „Я“, связывающее мысли».)
Тогда мысль не может связываться. Связывание прерывается, и как только оно прервано, с ним покончено. Тогда мысль взрывается не однажды; каждый раз как возникает мысль, она взрывается. То есть эта продолжительность прекращается, и мысль попадает в свой естественный ритм.
С тех пор у меня не возникает никаких вопросов, потому что вопросы больше не могут здесь оставаться. У меня бывают только очень простые вопросы (например, «Как добраться до Хайдарабада?»), чтобы функционировать в этом мире – и у людей есть ответы на эти вопросы. На те вопросы ни у кого нет ответов – так что вопросов больше нет.
В голове все сжалось – внутри моего мозга ни для чего не было места. Впервые я ощутил, что в моей голове все «сжато». Так что эти васаны (прошлые впечатления), или как там вы их называете – они иногда пытаются высовываться, но клетки мозга так «плотно сжаты», что у них больше нет возможности дурачиться там. Разделение не может оставаться там – это физическая невозможность; вам с этим ничего не надо делать, понимаете. Поэтому я говорю, что, когда происходит этот «взрыв» (я употребляю слово «взрыв», потому что это похоже на ядерный взрыв), он вызывает цепную реакцию. Каждой клетке в твоем теле, клеткам в самом мозге твоих костей приходится подвергнуться этому «изменению» – я не хочу использовать это слово – это необратимое изменение. Не может быть и речи о возврате назад. Не может быть речи о «падении» для этого человека. Необратимо: своего рода алхимия.
Это похоже на ядерный взрыв, понимаете – он разбивает все тело; это конец для человека – это такая разрушительная сила, которая взрывает каждую клетку, каждый нерв твоего тела. Я прошел тогда через ужасную физическую пытку. Не то чтобы ты испытывал сам «взрыв»; ты не можешь испытать «взрыв», но его последствия, эти «радиоактивные осадки» меняют всю химию твоего тела.
В: Сэр, вы, должно быть, испытали, если можно так выразиться, высшие планы…
У. Г.: Ты говоришь о планах? Нет никаких планов – ни планов, ни уровней. Понимаешь, в результате этого «взрыва», или назовите это как хотите, происходит что-то очень странное: в это сознание никогда не приходит мысль о том, что я чем-то отличаюсь от вас. Никогда. Никогда такая мысль не приходит в мое сознание и не говорит мне, что ты отличаешься от меня или я отличаюсь от тебя, потому что здесь нет точки, нет центра. Только относительно этого центра ты создаешь все другие точки.
В: В некотором смысле вы, конечно же, отличаетесь от других людей.
У. Г.: Физиологически, возможно.
В: Вы сказали, что в вас произошли потрясающие химические изменения. Откуда вы знаете это? Вы когда-нибудь проходили обследование, или это ваше умозаключение?
У. Г.: Последствия этого («взрыва»), то, как сейчас работают чувства, без какого-либо координатора или центра – это все, что я могу сказать. И еще – изменилась химия – я могу это говорить, потому как, если только не происходит этой алхимии, или изменения химии в целом, освобождение этого организма от мысли, от продолжительности мысли, невозможно. А поскольку продолжительность мысли отсутствует, можно с легкостью сказать, что нечто произошло, но что все-таки произошло? Этого я никак не могу испытать.
В: Может быть, это ум играет в игры, и «я» всего лишь думает, что я «человек, который взорвался».
У. Г.: Я не пытаюсь здесь ничего продавать. Это невозможно симулировать. Это вещь, которая случилась вне той области, той сферы, где я ожидал изменений, мечтал о них и желал их, так что я не называю это «изменением». Я правда не знаю, что случилось со мной. Я вам рассказываю то, как я функционирую. Кажется, что есть какая-то разница между тем, как вы функционируете и как функционирую я, но по сути своей не может быть никакой разницы. Как может быть какая-то разница между мной и тобой? Ее не может быть; но, судя по тому, как мы пытаемся выразить себя, она как будто есть. У меня ощущение, что есть некая разница, и все, что я пытаюсь понять, – в чем эта разница. В общем, вот так я функционирую.