Страница:
Дженнифер Уайнер
Хорош в постели
Моей семье
Часть I
Хорош в постели
Печальней нет заброшенного дома. Томится
Он и манит, призывает уютом и теплом
Тех, кто его безжалостно покинул
Знакомое Все тут, твердит, стенает он! Увы, напрасно.
Вернись, взывает он, не в силах примириться
С утратой сей, мы все начнем сначала.
О, сколько песен, смеха здесь звучало!
Взгляни! Картины те же на стене, на кухне
Чашки, небрежно брошенные на пюпитре ноты. И ваза на столе...
Филипп Ларкин
Любовь совершенно, совершенно, совершенно не похожа на то, что о ней говорят.
Лиз Фэйр
Глава 1
– Ты видела? – спросила Саманта.
Я наклонилась к компьютеру – моему редактору не нужно знать, что я разговариваю по личному делу.
– Видела что?
– Да ничего. Не важно. Поговорим дома, после работы.
– Видела что? – задала я тот же вопрос.
– Ничего, – повторила Саманта.
– Саманта, ты никогда не звонила мне в разгар рабочего дня из-за ничего. Так что выкладывай. Колись.
Саманта вздохнула:
– Ну хорошо, только помни: гонца не пристреливают. – Тут уж я встревожилась. – «Мокси». Последний номер. Кэнни, ты должна немедленно в него заглянуть.
– Почему? Что я там найду? Меня заклеймили за то, что я не следую моде?
– Спустись в холл и купи. Я подожду на телефоне. Последняя фраза означала многое. Все-таки Саманта не только моя лучшая подруга, но и партнер в юридической компании «Льюис, Доммель и Феник». Если Саманта висит на телефоне, она не принимает клиентов, то есть ее секретарь говорит им, что Саманта на совещании. По моей спине пробежал холодок тревоги.
На лифте я спустилась в холл здания редакции «Филадельфия икзэминер», помахала рукой охраннику, подошла к маленькому газетному киоску, где нашла «Мокси» на полке с родственными изданиями: «Космо», «Гламур», «Мадемуазель». Не обратить внимания на журнал мог только слепой: на обложке красовалась роскошная супермодель в блестках, снизу тянулись надписи: «Кончаем снова и снова: мультиоргазм – легко!» и «Вертеть задом! Четыре упражнения, которые приковывают взор». После короткого колебания я ухватила еще и маленький пакетик «М&М», заплатила жующей жвачку продавщице и поднялась наверх.
Саманта, как и обещала, висела на телефоне.
– Страница сто тридцать два, – уточнила она.
Я села, бросила несколько драже в рот, раскрыла журнал на странице 132, где и обнаружила постоянную рубрику «Хорош в постели», автором которой являлся мужчина. Редактор «Мокси» полагала, что такая рубрика поможет среднестатистической читательнице понять, чего хочет ее бойфренд, на что он способен... или не способен, в зависимости от ситуации. Поначалу глаза подвели меня, буквы никак не хотели складываться в слова. Потом все-таки сложились. Статья называлась «Любить толстушку». Написал ее Брюс Губерман. Мой бойфренд Брюс Губерман, с которым я прожила больше трех лет, пока несколько месяцев назад мы не решили, что надо отдохнуть друг от друга. А под толстушкой, как можно было догадаться, подразумевалась я.
Вы знаете, как в книгах-страшилках героиня иной раз говорит: «Я почувствовала, как у меня остановилось сердце». Так вот, я почувствовала. Честное слово. Потом почувствовала, как оно забилось вновь – в запястьях, горле, животе, подушечках пальцев. Волосы на загривке встали дыбом. Руки обратились в лед. Кровь зашумела в ушах, когда я прочитала первую фразу: «Мне никогда не забыть тот день, когда я узнал, что моя девушка весит больше меня».
Голос Саманты долетел из далекого, очень далекого далека:
– Кэнни? Кэнни, ты меня слышишь?
– Я его убью! – просипела я.
– Дыши глубоко, – посоветовала Саманта. – Вдох через нос, выдох – ртом.
Бетси, мой редактор, бросила недоумевающий взгляд через перегородку, которая разделяла наши столы. «Ты в порядке?» – беззвучно, одними губами, прошептала она. Я крепко сжала веки. Наушники каким-то образом оказались на ковре.
– Дыши глубже! – слышала я голос Саманты, вернее, эхо ее голоса, отражающееся от пола. Я жадно хватала ртом воздух. Ощущала вкус шоколада и карамели. Видела выдернутую из статьи Брюса цитату, ярко-розовыми буквами кричащую с середины страницы: «В нашем мире любить толстушку – это подвиг!»
– Я не могу в это поверить! Не могу поверить, что он это сделал! Я его убью!
К этому моменту Бетси уже обошла мой стол и пыталась через мое плечо заглянуть в журнал, раскрытый у меня на коленях, а Габби, моя злобная коллега, смотрела в нашу сторону, щуря большие, навыкате, карие глаза, выискивая признаки беды, тогда как ее толстые пальцы зависли над клавиатурой, чтобы при необходимости немедленно, по электронной почте, передать дурные новости своим подругам. Я захлопнула журнал. Мне удалось глубоко вдохнуть, я взмахом руки предложила Бетси вернуться на рабочее место.
Саманта ждала.
– Так ты не знала?
– Не знала чего? Что он полагал свои встречи со мной подвигом? – Я попыталась изобразить саркастический смешок. – Ему бы побыть в моей шкуре!
– Значит, ты не знала, что его взяли в «Мокси»?
Я вернулась в начало, к «Авторам», колонке с краткой, в несколько строк, характеристикой каждого под черно-белой студийной фотографией. И точно, увидела Брюса, его длинные, до плеч, волосы развевались на ветру, источником которого служил фен или вентилятор. Выглядел он, пришла мне в голову жестокая мысль, как яппи. «Ведущий рубрики «Хорош в постели» Брюс Губерман с этого месяца – штатный сотрудник редакции «Мокси». Писатель из Нью-Джерси Губерман в настоящее время работает над своим первым романом».
– Его первым романом? – вырвалось у меня. Должно быть, я выкрикнула эту цитату. Головы повернулись в мою сторону. На лице Бетси вновь появилась тревога, а Габби начала печатать. – Это же ложь!
– Я не знала, что он пишет роман, – вставила Саманта, которой, без сомнения, очень хотелось сменить тему.
– Да он едва может написать поздравительную открытку, – фыркнула я, возвращаясь к странице 132.
«Я не считал себя поклонником женщин в теле, – прочитала я, – но, встретив К., не устоял перед ее остроумием, ее смехом, ее сверкающими глазами. А с ее телом, решил я, уж как-нибудь сживусь».
– Я ЕГО УБЬЮ!
– Давно бы уже убила и заткнулась, – пробурчала Габби, сдвинув ближе к переносице очки с толстыми, в дюйм, стеклами.
Бетси снова вскочила, руки у меня дрожали, внезапно драже рассыпалось по полу, захрустело под роликами моего стула.
– Мне надо бежать, – бросила я Саманте и отключила связь. – Все в порядке, – успокоила я Бетси.
Она бросила на меня тревожный взгляд, потом ретировалась.
Номер Брюса я набрала правильно лишь с третьей попытки, а когда его ровный, спокойный голос сообщил мне, что в данный момент он не может ответить на мой звонок, я запаниковала и перезвонила Саманте.
– Хорош в постели, это ж надо, – изрекла я. – Я должна позвонить его редактору. Это ложная реклама. Я хочу спросить, проверили ли они его рекомендации? Мне вот никто не звонил.
– В тебе говорит злость, – услышала я в ответ. С тех пор как она начала встречаться со своим инструктором по йоге, ее постоянно тянуло на философию.
– Поклонник женщин в теле. – Я чувствовала, как под веками накапливаются слезы. – Как он мог так со мной поступить?
– Ты прочитала все?
– Только начало.
– Может, и хватит?
– Дальше больше? Саманта вздохнула.
– Ты действительно хочешь знать?
– Нет. Да. Нет. – Я ждала. Саманта ждала. – Да. Скажи мне. Опять вздох.
– Он называет тебя... похожей на Левински.
– В смысле моего тела или умения делать минет? – Я попыталась рассмеяться, но с губ сорвалось сдавленное рыдание.
– И он возвращается и возвращается к твоим... сейчас найду. Твоим «габаритам».
– О Господи!
– Написал, что ты сдобная, – добавила Саманта. – И saftig[1]. Это ведь не ругательство?
– Господи, за все время, пока мы были вместе, он ничего подобного ни разу не сказал.
– Ты его бросила. Он на тебя разозлился.
– Я его не бросала! – воскликнула я. – Мы просто прервали наши отношения! И он согласился, что это хорошая идея!
– А что еще он мог сделать? – спросила Саманта. – Ты говоришь: «Думаю, нам надо какое-то время пожить врозь», и он или соглашается с тобой и уходит, сохраняя хоть какие-то остатки собственного достоинства, или умоляет тебя не покидать его и выглядит жалким. Он выбрал остатки достоинства.
Я пробежалась руками по каштановым, длиной до подбородка, волосам и попыталась прикинуть нанесенный урон. Кто еще видел статью? Кто еще знает, что К. – это я? Брюс показывал статью своим друзьям? Моя сестра видела ее? И/или, не дай Бог, моя мать?
– Я должна бежать, – вновь повторила я Саманте. Положила наушники на стол, встала, оглядела зал новостей редакции «Филадельфия икзэминер»: десятки людей, в основном средних лет, в большинстве белых, работающих на компьютерах или толпящихся у телевизоров, наблюдая, что передает в эфир Си-эн-эн.
– Кто-нибудь знает, где в этом штате я могу достать пистолет? – обратилась я ко всем и к каждому.
– Мы занимаемся серийными убийцами, – первым ответил Ларри, редактор отдела городских новостей, невысокий, бородатый, с вечным недоумением на лице, который все воспринимал абсолютно серьезно. – И я думаю, что законы у нас более чем мягкие.
– Оружие можно купить только через две недели после подачи заявки, – вставил один из спортивных репортеров.
– Это могут сделать лишь те, кто старше двадцати пяти, – поправила его ассистент ведущего рубрики «Срочно в номер».
– Ты путаешь покупку оружия с арендой автомобиля, – пренебрежительно бросил «спортсмен».
– Мы поручимся за тебя, Кэнни, – заверил меня Ларри. – Ты торопишься?
– Скорее да, чем нет. – Я села, снова встала, – В Пенсильвании существует смертная казнь, не так ли?
– Мы же занимаемся серийными убийцами, – без улыбки ответил Ларри. – А, не важно. – Я села и вновь позвонила Саманте. – Знаешь что? Я не собираюсь его убивать. Смерть для него слишком хороша.
– Как скажешь, – ответила верная Саманта.
– Пойдешь со мной вечером? Мы устроим ему засаду на автостоянке.
– И что потом?
– До вечера что-нибудь придумаю, – решительно ответила я.
С Брюсом Губерманом я познакомилась на вечеринке, имевшей место быть, как мне уже казалось, в жизни другого человека, а не моей собственной. Никогда раньше мне не доводилось встречать парня, который сразу же пригласил бы меня на свидание. Всякий раз приходилось пускать в ход ставший уже стандартным план: сломить сопротивление остроумием, обаянием, обычно и домашним обедом, в котором солировала кошерная курица, приготовленная с чесноком и розмарином. С Брюсом курица не потребовалась. С Брюсом все прошло куда легче.
Я расположилась в углу гостиной, откуда видела всю комнату и могла быстро добраться до горячего соуса с артишоками. Я имитировала подругу жизни моей матери Таню, пытающуюся есть лапку аляскинского королевского краба с загипсованной рукой. Поэтому Брюс впервые попался мне на глаза, когда одну руку я прижимала к груди, будто она висела на перевязи, и, широко раскрыв рот и изогнув шею, пыталась высосать воображаемое мясо из воображаемой лапки. Я как раз добралась до того места, когда воображаемая лапка залезла мне в правую ноздрю, и, думаю, измазала щеку в артишоковом соусе, когда в гостиную вошел Брюс. Высокий, загорелый, с маленькой бородкой, русыми волосами, забранными в конский хвост, и добрыми карими глазами.
– Э... простите меня, вы в порядке? Мои брови взлетели вверх.
– Безусловно.
– Я просто подумал, что вы... – Он не договорил, но голос мне понравился: мягкий, и в нем проскальзывали пронзительные нотки.
– Странная?
– Я видел, как у человека случился инсульт, – пояснил он. – И начиналось все точно так же.
Вот тут моя подруга Брианна пришла в себя. Отсмеявшись, она вытерла глаза и схватила Брюса за руку.
– Брюс, это Кэнни. – Она имитировала одну нашу знакомую.
– Ага. – Брюс застыл, должно быть, чувствуя себя полным идиотом.
– Не волнуйтесь, – успокоила я его. – Хорошо, что вы меня остановили. Негоже так издеваться над людьми.
– Ага, – повторил Брюс. Я же продолжала говорить.
– Вообще-то я стараюсь быть добрее. Приняла такое решение на Новый год.
– Но уже февраль, – заметил он.
– Я медленно раскачиваюсь.
– Понятно. Главное, что вы стараетесь. – Он улыбнулся мне и отошел.
Оставшуюся часть вечера я наводила справки. Брюс пришел с парнем, которого Брианна знала по институту. Хорошие новости: он еврей, как и я, и у него высшее образование, то есть он достаточно умен. Ему – двадцать семь. Мне – двадцать пять. Мы подходили друг другу.
– Он еще и веселый, – добавила Брианна, прежде чем выложить плохие новости: Брюс три года, может, и дольше, работал над диссертацией и жил в центральной части Нью-Джерси, более чем в часе езды от нас, иногда писал статьи по договорам, учил первокурсников, жил на стипендию, маленькое преподавательское жалованье, а в основном на деньги родителей. – Географически он нам не подходит, – объявила Брианна.
– Хорошие руки, – возразила я. – Хорошие зубы.
– Он вегетарианец.
Я поморщилась:
– Давно?
– С колледжа.
– Гм-м. Ну, возможно, это еще можно исправить.
– Он... – Брианна замолчала.
– Выпущен из тюрьмы на поруки? – пошутила я. – Сидит на болеутоляющих таблетках?
– Он инфантильный, – наконец выдавила она из себя.
– Он парень. – Я пожала плечами. – Они все такие. Брианна рассмеялась.
– И он хороший парень. Поговори с ним. Увидишь сама. Весь вечер я наблюдала за Брюсом и чувствовала, что он поглядывает на меня. Но он так и не заговорил со мной. Вечеринка закончилась, и я направилась домой, в немалой степени разочарованная. Давно уже я не видела мужчины, которым могла бы увлечься, и высокий, с красивыми руками, белозубый выпускник университета Брюс Губерман казался, во всяком случае со стороны, достойным кандидатом.
Но, услышав за спиной шаги, я подумала не о нем. Мне в голову пришли те же мысли, что и любой живущей в городе женщине, когда глубокой ночью она слышит быстро нагоняющие ее шаги, а до следующего уличного фонаря еще идти и идти. Я бросила короткий взгляд через плечо, нащупывая рукой баллончик со слезоточивым газом «Мейс», висящий на связке ключей. Под уличным фонарем на углу стоял автомобиль. Я прикинула, что сначала, брызнув газом в лицо преследователю, обездвижу его, а потом разобью окно автомобиля в надежде, что заревет охранная сигнализация, и с громким криком убегу.
– Кэнни!
Я развернулась. И Брюс подошел ко мне, застенчиво улыбаясь:
– Привет. – Он рассмеялся, мой очевидный испуг определенно веселил его.
Брюс проводил меня домой, я дала ему номер своего телефона. Он позвонил на следующий вечер, и мы проговорили три часа. Говорили обо всем: о колледже, родителях, его диссертации, будущем газет.
– Я хочу тебя видеть, – заявил он в час ночи, когда я уже начала думать, что завтра не смогу работать, если мы в самое ближайшее время не завершим этот разговор.
– Так давай встретимся вечером, – ответила я.
– Нет, – возразил Брюс. – Сейчас.
И спустя два часа, свернув не в том месте при съезде с моста Бена Франклина, он вновь возник у моей двери: более высокий, чем я его помнила, в рубашке из шотландки и тренировочных штанах, со свернутым спальником, который пах летом, и со смущенной улыбкой. Так все и началось.
И вот теперь, более чем через три года после нашего первого поцелуя, через три месяца после разговора о том, что нам надо пожить врозь, через четыре часа после того, как я выяснила, что он рассказал всему читающему журнал миру, что я толстушка, Брюс щурился на меня, стоя на автомобильной стоянке у дома, в котором находилась его квартира, где он согласился встретиться со мной. Часто-часто моргал – верный признак того, что нервничал. В руках – коробка с великим множеством вещей, целый склад. Синяя пластмассовая миска для собачьей еды, из которой я кормила Нифкина, когда мы оставались в квартире Брюса. Деревянная рамка с фотографией, сделанной на Блок-Айленде: я и Брюс на краю обрыва. Серебряная серьга-кольцо, не один месяц пролежавшая на его ночном столике. Три носка, ополовиненный флакон «Шанель». Тампоны. Зубная щетка. Мелочи, накапливавшиеся долгих три года. Вероятно, нашим рандеву Брюс решил убить двух зайцев: выдержать мои громы и молнии по поводу заметки в рубрике «Хорош в постели» и вернуть мне мои вещи. Когда я увидела свое добро, собранное в картонную коробку из-под виски, которую он, вероятно, взял в винном магазине, возвращаясь домой с работы, у меня перехватило дыхание: вот оно, вещественное доказательство того, что наши пути окончательно разошлись.
– Привет, Кэнни, – холодно процедил Брюс, продолжая подслеповато моргать, что мне в нем особенно не нравилось.
– Привет, Брюс, – ответила я, стараясь изгнать дрожь из голоса. – Как продвигается роман? Там я тоже буду главной героиней?
Он изогнул бровь, но ничего не сказал.
– Кстати, – продолжила я, – на каком этапе наших взаимоотношений я разрешила тебе поделиться интимными подробностями нашей совместной жизни с несколькими миллионами читателей?
Брюс пожал плечами:
– У нас больше нет никаких взаимоотношений.
– Мы просто решили какое-то время отдохнуть друг от друга.
Брюс снисходительно улыбнулся:
– Перестань, Кэнни. Мы оба знаем, что это означает.
– Для меня – только то, что я сказала. – Я прострелила его взглядом. – А вот для тебя, похоже, нет.
– В любом случае, – Брюс попытался всучить мне коробку с моими вещами, – я не понимаю, чего ты так расстроилась. Я же не сказал ничего дурного. – Он расправил плечи. – Я даже думаю, что заметка удалась.
Я лишилась дара речи, что во взрослой жизни случалось со мной крайне редко.
– Ты обкурился? – спросила я.
Впрочем, с Брюсом такого просто не могло быть.
– Ты назвал меня толстой. Выставил на посмешище. И после этого смеешь утверждать, что не сделал ничего плохого?
– Взгляни правде в лицо, Кэнни, – ответил он. – Ты толстая. – Он склонил голову. – Но это не мешало мне любить тебя.
Коробка с тампонами отлетела от его лба, тампоны раскатились по автостоянке.
– Как мило, – хмыкнул Брюс.
– Ты законченный негодяй! – Я, тяжело дыша, облизала губы. Руки дрожали. Вот прицел и сбился. Рамка с фотографией ударилась о плечо Брюса, упала на асфальт, стекло разбилось. – Не могу поверить, что я серьезно задумывалась о том, чтобы выйти за тебя замуж.
Брюс пожал плечами, наклонился, начал собирать осколки стекла и куски дерева в коробку. К фотографии не прикоснулся.
– Ни от кого в жизни я не видела столько зла, как от тебя, – с трудом прорывались сквозь слезы слова. – Я хочу, чтобы ты это знал. – Но, произнося это, я понимала, что лгу. По большому счету мой отец, бросив нас, поступил еще ужаснее. Среди прочего я ненавидела отца и по этой причине – он лишил меня возможности сказать другому мужчине: «Ни от кого в жизни я не видела столько зла, как от тебя». Брюс вновь пожал плечами:
– Мне больше нет нужды тревожиться из-за твоих чувств. Ты ясно дала это понять. – Он выпрямился. Я надеялась, что он разозлится, может, даже придет в ярость, но получила лишь сводящее с ума, покровительственное спокойствие. – Именно ты этого хотела, помнишь?
– Я хотела, чтобы мы какое-то время пожили отдельно. Я хотела хорошенько все обдумать. Мне следовало просто бросить тебя. Ты... – И я замолчала, думая о том, как бы посильнее зацепить его, пытаясь найти слова, которые заставят его прочувствовать ужас, ярость и стыд, которые испытала я, читая его заметку. – Ты маленький! – наконец выплюнула я, вложив в последнее слово всю накопившуюся во мне ненависть, чтобы он понял: я говорю как о душе, так и о некоторых важных частях тела.
Он не ответил. Даже не посмотрел на меня. Просто развернулся и ушел.
Саманта не выключала двигатель, так что подъехала тут же.
– Ты в порядке? – спросила она, когда я скользнула на пассажирское сиденье с коробкой в руках.
Я молча кивнула. Саманта, возможно, думала, что я веду себя глупо. Но в такой ситуации я и не могла рассчитывать на ее сочувствие. Ростом пять футов и десять дюймов, с иссиня-черными волосами, белоснежной кожей и высокими, словно высеченными из мрамора скулами, она напоминала молодую Анжелику Хьюстон[2]. И оставалась худой. Не прилагая к этому никаких усилий. Увидев перед собой самые роскошные яства, Саманта скорее всего остановила бы свой выбор на персике и ржаном хлебце. Не будь она моей лучшей подругой, я бы ее ненавидела, но даже лучшей подруге трудно не завидовать, если она может есть, а может и не есть, тогда как я сметаю все да еще помогаю ей, если она больше есть не хочет. И проблема с лицом и фигурой у нее только одна: они привлекают слишком пристальное внимание. Поэтому ей, конечно, никогда не понять, каково это жить в таком теле, как у меня.
Саманта коротко глянула на меня.
– Итак, как я догадываюсь, между вами все кончено?
– Логичная догадка, – буркнула я. Во рту стояла горечь, из зеркала со стороны пассажирского сиденья на меня смотрело посеревшее лицо. Я разглядывала содержимое картонной коробки: мои книги, сережки, тюбик помады, как я думала, безвозвратно утерянный.
– Как ты? – участливо спросила Саманта.
– Нормально.
– Хочешь что-нибудь выпить? Может, пообедаем? Или сходим в кино?
Я крепче вцепилась в коробку и закрыла глаза, чтобы не видеть, где мы находимся, не видеть улиц, по которым я так часто ехала к нему.
– Думаю, я хочу вернуться домой.
Автоответчик мигал, когда я вошла в квартиру. Не обращая на него внимания, я стянула с себя рабочую одежду, надела широкие штаны и футболку и босиком пошлепала на кухню. Из холодильника достала упаковку лимонада «Минит меид», с верхней полки буфета – пинтовую бутылку текилы. Налила и того и другого в миску, глубоко вдохнула, отхлебнула прямо из миски, уселась на диван, обтянутый джинсовой тканью, и заставила себя взяться за чтение.
Любить толстушку
Брюс Губерман
«Мне никогда не забыть тот день, когда я узнал, что моя девушка весит больше меня.
Она поехала покататься на велосипеде, я сидел дома, смотрел футбол, пролистывал журналы, лежащие на ее кофейном столике, и наткнулся на ее ежедневник «Уэйт уочерс», книжицу размером с ладонь, в которой она записывала, что съела и когда, что собиралась съесть, выпила или нет положенные в день восемь стаканов воды. Я нашел в ежедневнике ее имя и фамилию. Ее идентификационный номер. И ее вес, который, будучи джентльменом, привести здесь не могу. Скажу лишь, что он меня поразил.
Я знал, что К. – крупная девушка. Куда крупнее тех женщин, которых я видел на экране телевизора, прогуливающихся в купальных костюмах или порхающих по комедиям положений и средневековым драмам. И определенно крупнее тех женщин, с которыми я встречался раньше.
«Неужто они обе были мельче?» – презрительно подумала я.
Я не считал себя поклонником женщин в теле, но, встретив К., не устоял перед ее остроумием, ее смехом, ее сверкающими глазами. А с ее телом, решил я, уж как-нибудь сживусь.
Шириной плеч она не уступала мне, как и размером рук, а от грудей до живота, от талии и до колен меня везде встречали теплые, мягкие, приятные на ощупь округлости. Обнимая ее, я словно попадал на седьмое небо. Такие же чувства испытываешь, возвращаясь домой.
Но жизнь с ней вызывала не только положительные эмоции. Может, причина в том, что я хорошо усвоил общественные ожидания, диктующие, чего должен хотеть мужчина и как должна выглядеть женщина. Но, что более вероятно, эти ожидания слишком хорошо усвоила она. К. посвятила жизнь борьбе с телом. Ростом пять футов и десять дюймов, с фигурой линейного (Линейный – защитник в американском футболе. Одно из требований – крепкое телосложение) и весом, позволяющим ей рассчитывать на место в заявочном списке любой профессиональной футбольной команды, К., конечно, не могла стать невидимой.
Но я знал: если б появилась такая возможность, что сутуловатость, тяжелая походка и бесформенные черные свитера могли бы укрыть ее от окружающего мира, она бы тут же ею воспользовалась. К. не получала удовольствия от многого из того, что нравилось мне, именно в силу ее веса, ее габаритов, ее сдобного, zaftig тела.
И сколько бы раз я ни говорил ей, что она прекрасна, я знал, что она никогда мне не поверит. И «сколько бы раз я ни говорил ей, что ее вес не имеет ровно никакого значения, я знал, что для нее имеет, и немалое. Мой голос, голос одиночки, уступал в громкости голосу мира. Я буквально чувствовал ее стыд, когда шагал рядом с ней по улице. Стыд этот устраивался между нами в кинотеатре и ждал, пока кто-то произнесет самое грязное для нее слово – толстая.
И я знал, что это не паранойя. Вы слышите снова и снова, что лишний вес – это последнее, к чему можно отнестись с предубеждением, не оказавшись под огнем критики и осуждения, что толстяки – единственные объекты для насмешек в нашем политкорректном мире. Пригласите на свидание женщину королевских размеров, и вы убедитесь в моей правоте. Вы увидите, как люди смотрят на нее, как смотрят на вас, потому что вы с ней. Попытайтесь купить ей белье на День святого Валентина, и вы поймете, что размеры заканчиваются до того, как начинается она. Всякий раз, когда вы идете с ней в ресторан, вы видите, какие она испытывает муки, балансируя между тем, что ей хочется, и тем, что она может себе позволить, что имеет право съесть на публике.
Я наклонилась к компьютеру – моему редактору не нужно знать, что я разговариваю по личному делу.
– Видела что?
– Да ничего. Не важно. Поговорим дома, после работы.
– Видела что? – задала я тот же вопрос.
– Ничего, – повторила Саманта.
– Саманта, ты никогда не звонила мне в разгар рабочего дня из-за ничего. Так что выкладывай. Колись.
Саманта вздохнула:
– Ну хорошо, только помни: гонца не пристреливают. – Тут уж я встревожилась. – «Мокси». Последний номер. Кэнни, ты должна немедленно в него заглянуть.
– Почему? Что я там найду? Меня заклеймили за то, что я не следую моде?
– Спустись в холл и купи. Я подожду на телефоне. Последняя фраза означала многое. Все-таки Саманта не только моя лучшая подруга, но и партнер в юридической компании «Льюис, Доммель и Феник». Если Саманта висит на телефоне, она не принимает клиентов, то есть ее секретарь говорит им, что Саманта на совещании. По моей спине пробежал холодок тревоги.
На лифте я спустилась в холл здания редакции «Филадельфия икзэминер», помахала рукой охраннику, подошла к маленькому газетному киоску, где нашла «Мокси» на полке с родственными изданиями: «Космо», «Гламур», «Мадемуазель». Не обратить внимания на журнал мог только слепой: на обложке красовалась роскошная супермодель в блестках, снизу тянулись надписи: «Кончаем снова и снова: мультиоргазм – легко!» и «Вертеть задом! Четыре упражнения, которые приковывают взор». После короткого колебания я ухватила еще и маленький пакетик «М&М», заплатила жующей жвачку продавщице и поднялась наверх.
Саманта, как и обещала, висела на телефоне.
– Страница сто тридцать два, – уточнила она.
Я села, бросила несколько драже в рот, раскрыла журнал на странице 132, где и обнаружила постоянную рубрику «Хорош в постели», автором которой являлся мужчина. Редактор «Мокси» полагала, что такая рубрика поможет среднестатистической читательнице понять, чего хочет ее бойфренд, на что он способен... или не способен, в зависимости от ситуации. Поначалу глаза подвели меня, буквы никак не хотели складываться в слова. Потом все-таки сложились. Статья называлась «Любить толстушку». Написал ее Брюс Губерман. Мой бойфренд Брюс Губерман, с которым я прожила больше трех лет, пока несколько месяцев назад мы не решили, что надо отдохнуть друг от друга. А под толстушкой, как можно было догадаться, подразумевалась я.
Вы знаете, как в книгах-страшилках героиня иной раз говорит: «Я почувствовала, как у меня остановилось сердце». Так вот, я почувствовала. Честное слово. Потом почувствовала, как оно забилось вновь – в запястьях, горле, животе, подушечках пальцев. Волосы на загривке встали дыбом. Руки обратились в лед. Кровь зашумела в ушах, когда я прочитала первую фразу: «Мне никогда не забыть тот день, когда я узнал, что моя девушка весит больше меня».
Голос Саманты долетел из далекого, очень далекого далека:
– Кэнни? Кэнни, ты меня слышишь?
– Я его убью! – просипела я.
– Дыши глубоко, – посоветовала Саманта. – Вдох через нос, выдох – ртом.
Бетси, мой редактор, бросила недоумевающий взгляд через перегородку, которая разделяла наши столы. «Ты в порядке?» – беззвучно, одними губами, прошептала она. Я крепко сжала веки. Наушники каким-то образом оказались на ковре.
– Дыши глубже! – слышала я голос Саманты, вернее, эхо ее голоса, отражающееся от пола. Я жадно хватала ртом воздух. Ощущала вкус шоколада и карамели. Видела выдернутую из статьи Брюса цитату, ярко-розовыми буквами кричащую с середины страницы: «В нашем мире любить толстушку – это подвиг!»
– Я не могу в это поверить! Не могу поверить, что он это сделал! Я его убью!
К этому моменту Бетси уже обошла мой стол и пыталась через мое плечо заглянуть в журнал, раскрытый у меня на коленях, а Габби, моя злобная коллега, смотрела в нашу сторону, щуря большие, навыкате, карие глаза, выискивая признаки беды, тогда как ее толстые пальцы зависли над клавиатурой, чтобы при необходимости немедленно, по электронной почте, передать дурные новости своим подругам. Я захлопнула журнал. Мне удалось глубоко вдохнуть, я взмахом руки предложила Бетси вернуться на рабочее место.
Саманта ждала.
– Так ты не знала?
– Не знала чего? Что он полагал свои встречи со мной подвигом? – Я попыталась изобразить саркастический смешок. – Ему бы побыть в моей шкуре!
– Значит, ты не знала, что его взяли в «Мокси»?
Я вернулась в начало, к «Авторам», колонке с краткой, в несколько строк, характеристикой каждого под черно-белой студийной фотографией. И точно, увидела Брюса, его длинные, до плеч, волосы развевались на ветру, источником которого служил фен или вентилятор. Выглядел он, пришла мне в голову жестокая мысль, как яппи. «Ведущий рубрики «Хорош в постели» Брюс Губерман с этого месяца – штатный сотрудник редакции «Мокси». Писатель из Нью-Джерси Губерман в настоящее время работает над своим первым романом».
– Его первым романом? – вырвалось у меня. Должно быть, я выкрикнула эту цитату. Головы повернулись в мою сторону. На лице Бетси вновь появилась тревога, а Габби начала печатать. – Это же ложь!
– Я не знала, что он пишет роман, – вставила Саманта, которой, без сомнения, очень хотелось сменить тему.
– Да он едва может написать поздравительную открытку, – фыркнула я, возвращаясь к странице 132.
«Я не считал себя поклонником женщин в теле, – прочитала я, – но, встретив К., не устоял перед ее остроумием, ее смехом, ее сверкающими глазами. А с ее телом, решил я, уж как-нибудь сживусь».
– Я ЕГО УБЬЮ!
– Давно бы уже убила и заткнулась, – пробурчала Габби, сдвинув ближе к переносице очки с толстыми, в дюйм, стеклами.
Бетси снова вскочила, руки у меня дрожали, внезапно драже рассыпалось по полу, захрустело под роликами моего стула.
– Мне надо бежать, – бросила я Саманте и отключила связь. – Все в порядке, – успокоила я Бетси.
Она бросила на меня тревожный взгляд, потом ретировалась.
Номер Брюса я набрала правильно лишь с третьей попытки, а когда его ровный, спокойный голос сообщил мне, что в данный момент он не может ответить на мой звонок, я запаниковала и перезвонила Саманте.
– Хорош в постели, это ж надо, – изрекла я. – Я должна позвонить его редактору. Это ложная реклама. Я хочу спросить, проверили ли они его рекомендации? Мне вот никто не звонил.
– В тебе говорит злость, – услышала я в ответ. С тех пор как она начала встречаться со своим инструктором по йоге, ее постоянно тянуло на философию.
– Поклонник женщин в теле. – Я чувствовала, как под веками накапливаются слезы. – Как он мог так со мной поступить?
– Ты прочитала все?
– Только начало.
– Может, и хватит?
– Дальше больше? Саманта вздохнула.
– Ты действительно хочешь знать?
– Нет. Да. Нет. – Я ждала. Саманта ждала. – Да. Скажи мне. Опять вздох.
– Он называет тебя... похожей на Левински.
– В смысле моего тела или умения делать минет? – Я попыталась рассмеяться, но с губ сорвалось сдавленное рыдание.
– И он возвращается и возвращается к твоим... сейчас найду. Твоим «габаритам».
– О Господи!
– Написал, что ты сдобная, – добавила Саманта. – И saftig[1]. Это ведь не ругательство?
– Господи, за все время, пока мы были вместе, он ничего подобного ни разу не сказал.
– Ты его бросила. Он на тебя разозлился.
– Я его не бросала! – воскликнула я. – Мы просто прервали наши отношения! И он согласился, что это хорошая идея!
– А что еще он мог сделать? – спросила Саманта. – Ты говоришь: «Думаю, нам надо какое-то время пожить врозь», и он или соглашается с тобой и уходит, сохраняя хоть какие-то остатки собственного достоинства, или умоляет тебя не покидать его и выглядит жалким. Он выбрал остатки достоинства.
Я пробежалась руками по каштановым, длиной до подбородка, волосам и попыталась прикинуть нанесенный урон. Кто еще видел статью? Кто еще знает, что К. – это я? Брюс показывал статью своим друзьям? Моя сестра видела ее? И/или, не дай Бог, моя мать?
– Я должна бежать, – вновь повторила я Саманте. Положила наушники на стол, встала, оглядела зал новостей редакции «Филадельфия икзэминер»: десятки людей, в основном средних лет, в большинстве белых, работающих на компьютерах или толпящихся у телевизоров, наблюдая, что передает в эфир Си-эн-эн.
– Кто-нибудь знает, где в этом штате я могу достать пистолет? – обратилась я ко всем и к каждому.
– Мы занимаемся серийными убийцами, – первым ответил Ларри, редактор отдела городских новостей, невысокий, бородатый, с вечным недоумением на лице, который все воспринимал абсолютно серьезно. – И я думаю, что законы у нас более чем мягкие.
– Оружие можно купить только через две недели после подачи заявки, – вставил один из спортивных репортеров.
– Это могут сделать лишь те, кто старше двадцати пяти, – поправила его ассистент ведущего рубрики «Срочно в номер».
– Ты путаешь покупку оружия с арендой автомобиля, – пренебрежительно бросил «спортсмен».
– Мы поручимся за тебя, Кэнни, – заверил меня Ларри. – Ты торопишься?
– Скорее да, чем нет. – Я села, снова встала, – В Пенсильвании существует смертная казнь, не так ли?
– Мы же занимаемся серийными убийцами, – без улыбки ответил Ларри. – А, не важно. – Я села и вновь позвонила Саманте. – Знаешь что? Я не собираюсь его убивать. Смерть для него слишком хороша.
– Как скажешь, – ответила верная Саманта.
– Пойдешь со мной вечером? Мы устроим ему засаду на автостоянке.
– И что потом?
– До вечера что-нибудь придумаю, – решительно ответила я.
С Брюсом Губерманом я познакомилась на вечеринке, имевшей место быть, как мне уже казалось, в жизни другого человека, а не моей собственной. Никогда раньше мне не доводилось встречать парня, который сразу же пригласил бы меня на свидание. Всякий раз приходилось пускать в ход ставший уже стандартным план: сломить сопротивление остроумием, обаянием, обычно и домашним обедом, в котором солировала кошерная курица, приготовленная с чесноком и розмарином. С Брюсом курица не потребовалась. С Брюсом все прошло куда легче.
Я расположилась в углу гостиной, откуда видела всю комнату и могла быстро добраться до горячего соуса с артишоками. Я имитировала подругу жизни моей матери Таню, пытающуюся есть лапку аляскинского королевского краба с загипсованной рукой. Поэтому Брюс впервые попался мне на глаза, когда одну руку я прижимала к груди, будто она висела на перевязи, и, широко раскрыв рот и изогнув шею, пыталась высосать воображаемое мясо из воображаемой лапки. Я как раз добралась до того места, когда воображаемая лапка залезла мне в правую ноздрю, и, думаю, измазала щеку в артишоковом соусе, когда в гостиную вошел Брюс. Высокий, загорелый, с маленькой бородкой, русыми волосами, забранными в конский хвост, и добрыми карими глазами.
– Э... простите меня, вы в порядке? Мои брови взлетели вверх.
– Безусловно.
– Я просто подумал, что вы... – Он не договорил, но голос мне понравился: мягкий, и в нем проскальзывали пронзительные нотки.
– Странная?
– Я видел, как у человека случился инсульт, – пояснил он. – И начиналось все точно так же.
Вот тут моя подруга Брианна пришла в себя. Отсмеявшись, она вытерла глаза и схватила Брюса за руку.
– Брюс, это Кэнни. – Она имитировала одну нашу знакомую.
– Ага. – Брюс застыл, должно быть, чувствуя себя полным идиотом.
– Не волнуйтесь, – успокоила я его. – Хорошо, что вы меня остановили. Негоже так издеваться над людьми.
– Ага, – повторил Брюс. Я же продолжала говорить.
– Вообще-то я стараюсь быть добрее. Приняла такое решение на Новый год.
– Но уже февраль, – заметил он.
– Я медленно раскачиваюсь.
– Понятно. Главное, что вы стараетесь. – Он улыбнулся мне и отошел.
Оставшуюся часть вечера я наводила справки. Брюс пришел с парнем, которого Брианна знала по институту. Хорошие новости: он еврей, как и я, и у него высшее образование, то есть он достаточно умен. Ему – двадцать семь. Мне – двадцать пять. Мы подходили друг другу.
– Он еще и веселый, – добавила Брианна, прежде чем выложить плохие новости: Брюс три года, может, и дольше, работал над диссертацией и жил в центральной части Нью-Джерси, более чем в часе езды от нас, иногда писал статьи по договорам, учил первокурсников, жил на стипендию, маленькое преподавательское жалованье, а в основном на деньги родителей. – Географически он нам не подходит, – объявила Брианна.
– Хорошие руки, – возразила я. – Хорошие зубы.
– Он вегетарианец.
Я поморщилась:
– Давно?
– С колледжа.
– Гм-м. Ну, возможно, это еще можно исправить.
– Он... – Брианна замолчала.
– Выпущен из тюрьмы на поруки? – пошутила я. – Сидит на болеутоляющих таблетках?
– Он инфантильный, – наконец выдавила она из себя.
– Он парень. – Я пожала плечами. – Они все такие. Брианна рассмеялась.
– И он хороший парень. Поговори с ним. Увидишь сама. Весь вечер я наблюдала за Брюсом и чувствовала, что он поглядывает на меня. Но он так и не заговорил со мной. Вечеринка закончилась, и я направилась домой, в немалой степени разочарованная. Давно уже я не видела мужчины, которым могла бы увлечься, и высокий, с красивыми руками, белозубый выпускник университета Брюс Губерман казался, во всяком случае со стороны, достойным кандидатом.
Но, услышав за спиной шаги, я подумала не о нем. Мне в голову пришли те же мысли, что и любой живущей в городе женщине, когда глубокой ночью она слышит быстро нагоняющие ее шаги, а до следующего уличного фонаря еще идти и идти. Я бросила короткий взгляд через плечо, нащупывая рукой баллончик со слезоточивым газом «Мейс», висящий на связке ключей. Под уличным фонарем на углу стоял автомобиль. Я прикинула, что сначала, брызнув газом в лицо преследователю, обездвижу его, а потом разобью окно автомобиля в надежде, что заревет охранная сигнализация, и с громким криком убегу.
– Кэнни!
Я развернулась. И Брюс подошел ко мне, застенчиво улыбаясь:
– Привет. – Он рассмеялся, мой очевидный испуг определенно веселил его.
Брюс проводил меня домой, я дала ему номер своего телефона. Он позвонил на следующий вечер, и мы проговорили три часа. Говорили обо всем: о колледже, родителях, его диссертации, будущем газет.
– Я хочу тебя видеть, – заявил он в час ночи, когда я уже начала думать, что завтра не смогу работать, если мы в самое ближайшее время не завершим этот разговор.
– Так давай встретимся вечером, – ответила я.
– Нет, – возразил Брюс. – Сейчас.
И спустя два часа, свернув не в том месте при съезде с моста Бена Франклина, он вновь возник у моей двери: более высокий, чем я его помнила, в рубашке из шотландки и тренировочных штанах, со свернутым спальником, который пах летом, и со смущенной улыбкой. Так все и началось.
И вот теперь, более чем через три года после нашего первого поцелуя, через три месяца после разговора о том, что нам надо пожить врозь, через четыре часа после того, как я выяснила, что он рассказал всему читающему журнал миру, что я толстушка, Брюс щурился на меня, стоя на автомобильной стоянке у дома, в котором находилась его квартира, где он согласился встретиться со мной. Часто-часто моргал – верный признак того, что нервничал. В руках – коробка с великим множеством вещей, целый склад. Синяя пластмассовая миска для собачьей еды, из которой я кормила Нифкина, когда мы оставались в квартире Брюса. Деревянная рамка с фотографией, сделанной на Блок-Айленде: я и Брюс на краю обрыва. Серебряная серьга-кольцо, не один месяц пролежавшая на его ночном столике. Три носка, ополовиненный флакон «Шанель». Тампоны. Зубная щетка. Мелочи, накапливавшиеся долгих три года. Вероятно, нашим рандеву Брюс решил убить двух зайцев: выдержать мои громы и молнии по поводу заметки в рубрике «Хорош в постели» и вернуть мне мои вещи. Когда я увидела свое добро, собранное в картонную коробку из-под виски, которую он, вероятно, взял в винном магазине, возвращаясь домой с работы, у меня перехватило дыхание: вот оно, вещественное доказательство того, что наши пути окончательно разошлись.
– Привет, Кэнни, – холодно процедил Брюс, продолжая подслеповато моргать, что мне в нем особенно не нравилось.
– Привет, Брюс, – ответила я, стараясь изгнать дрожь из голоса. – Как продвигается роман? Там я тоже буду главной героиней?
Он изогнул бровь, но ничего не сказал.
– Кстати, – продолжила я, – на каком этапе наших взаимоотношений я разрешила тебе поделиться интимными подробностями нашей совместной жизни с несколькими миллионами читателей?
Брюс пожал плечами:
– У нас больше нет никаких взаимоотношений.
– Мы просто решили какое-то время отдохнуть друг от друга.
Брюс снисходительно улыбнулся:
– Перестань, Кэнни. Мы оба знаем, что это означает.
– Для меня – только то, что я сказала. – Я прострелила его взглядом. – А вот для тебя, похоже, нет.
– В любом случае, – Брюс попытался всучить мне коробку с моими вещами, – я не понимаю, чего ты так расстроилась. Я же не сказал ничего дурного. – Он расправил плечи. – Я даже думаю, что заметка удалась.
Я лишилась дара речи, что во взрослой жизни случалось со мной крайне редко.
– Ты обкурился? – спросила я.
Впрочем, с Брюсом такого просто не могло быть.
– Ты назвал меня толстой. Выставил на посмешище. И после этого смеешь утверждать, что не сделал ничего плохого?
– Взгляни правде в лицо, Кэнни, – ответил он. – Ты толстая. – Он склонил голову. – Но это не мешало мне любить тебя.
Коробка с тампонами отлетела от его лба, тампоны раскатились по автостоянке.
– Как мило, – хмыкнул Брюс.
– Ты законченный негодяй! – Я, тяжело дыша, облизала губы. Руки дрожали. Вот прицел и сбился. Рамка с фотографией ударилась о плечо Брюса, упала на асфальт, стекло разбилось. – Не могу поверить, что я серьезно задумывалась о том, чтобы выйти за тебя замуж.
Брюс пожал плечами, наклонился, начал собирать осколки стекла и куски дерева в коробку. К фотографии не прикоснулся.
– Ни от кого в жизни я не видела столько зла, как от тебя, – с трудом прорывались сквозь слезы слова. – Я хочу, чтобы ты это знал. – Но, произнося это, я понимала, что лгу. По большому счету мой отец, бросив нас, поступил еще ужаснее. Среди прочего я ненавидела отца и по этой причине – он лишил меня возможности сказать другому мужчине: «Ни от кого в жизни я не видела столько зла, как от тебя». Брюс вновь пожал плечами:
– Мне больше нет нужды тревожиться из-за твоих чувств. Ты ясно дала это понять. – Он выпрямился. Я надеялась, что он разозлится, может, даже придет в ярость, но получила лишь сводящее с ума, покровительственное спокойствие. – Именно ты этого хотела, помнишь?
– Я хотела, чтобы мы какое-то время пожили отдельно. Я хотела хорошенько все обдумать. Мне следовало просто бросить тебя. Ты... – И я замолчала, думая о том, как бы посильнее зацепить его, пытаясь найти слова, которые заставят его прочувствовать ужас, ярость и стыд, которые испытала я, читая его заметку. – Ты маленький! – наконец выплюнула я, вложив в последнее слово всю накопившуюся во мне ненависть, чтобы он понял: я говорю как о душе, так и о некоторых важных частях тела.
Он не ответил. Даже не посмотрел на меня. Просто развернулся и ушел.
Саманта не выключала двигатель, так что подъехала тут же.
– Ты в порядке? – спросила она, когда я скользнула на пассажирское сиденье с коробкой в руках.
Я молча кивнула. Саманта, возможно, думала, что я веду себя глупо. Но в такой ситуации я и не могла рассчитывать на ее сочувствие. Ростом пять футов и десять дюймов, с иссиня-черными волосами, белоснежной кожей и высокими, словно высеченными из мрамора скулами, она напоминала молодую Анжелику Хьюстон[2]. И оставалась худой. Не прилагая к этому никаких усилий. Увидев перед собой самые роскошные яства, Саманта скорее всего остановила бы свой выбор на персике и ржаном хлебце. Не будь она моей лучшей подругой, я бы ее ненавидела, но даже лучшей подруге трудно не завидовать, если она может есть, а может и не есть, тогда как я сметаю все да еще помогаю ей, если она больше есть не хочет. И проблема с лицом и фигурой у нее только одна: они привлекают слишком пристальное внимание. Поэтому ей, конечно, никогда не понять, каково это жить в таком теле, как у меня.
Саманта коротко глянула на меня.
– Итак, как я догадываюсь, между вами все кончено?
– Логичная догадка, – буркнула я. Во рту стояла горечь, из зеркала со стороны пассажирского сиденья на меня смотрело посеревшее лицо. Я разглядывала содержимое картонной коробки: мои книги, сережки, тюбик помады, как я думала, безвозвратно утерянный.
– Как ты? – участливо спросила Саманта.
– Нормально.
– Хочешь что-нибудь выпить? Может, пообедаем? Или сходим в кино?
Я крепче вцепилась в коробку и закрыла глаза, чтобы не видеть, где мы находимся, не видеть улиц, по которым я так часто ехала к нему.
– Думаю, я хочу вернуться домой.
Автоответчик мигал, когда я вошла в квартиру. Не обращая на него внимания, я стянула с себя рабочую одежду, надела широкие штаны и футболку и босиком пошлепала на кухню. Из холодильника достала упаковку лимонада «Минит меид», с верхней полки буфета – пинтовую бутылку текилы. Налила и того и другого в миску, глубоко вдохнула, отхлебнула прямо из миски, уселась на диван, обтянутый джинсовой тканью, и заставила себя взяться за чтение.
Любить толстушку
Брюс Губерман
«Мне никогда не забыть тот день, когда я узнал, что моя девушка весит больше меня.
Она поехала покататься на велосипеде, я сидел дома, смотрел футбол, пролистывал журналы, лежащие на ее кофейном столике, и наткнулся на ее ежедневник «Уэйт уочерс», книжицу размером с ладонь, в которой она записывала, что съела и когда, что собиралась съесть, выпила или нет положенные в день восемь стаканов воды. Я нашел в ежедневнике ее имя и фамилию. Ее идентификационный номер. И ее вес, который, будучи джентльменом, привести здесь не могу. Скажу лишь, что он меня поразил.
Я знал, что К. – крупная девушка. Куда крупнее тех женщин, которых я видел на экране телевизора, прогуливающихся в купальных костюмах или порхающих по комедиям положений и средневековым драмам. И определенно крупнее тех женщин, с которыми я встречался раньше.
«Неужто они обе были мельче?» – презрительно подумала я.
Я не считал себя поклонником женщин в теле, но, встретив К., не устоял перед ее остроумием, ее смехом, ее сверкающими глазами. А с ее телом, решил я, уж как-нибудь сживусь.
Шириной плеч она не уступала мне, как и размером рук, а от грудей до живота, от талии и до колен меня везде встречали теплые, мягкие, приятные на ощупь округлости. Обнимая ее, я словно попадал на седьмое небо. Такие же чувства испытываешь, возвращаясь домой.
Но жизнь с ней вызывала не только положительные эмоции. Может, причина в том, что я хорошо усвоил общественные ожидания, диктующие, чего должен хотеть мужчина и как должна выглядеть женщина. Но, что более вероятно, эти ожидания слишком хорошо усвоила она. К. посвятила жизнь борьбе с телом. Ростом пять футов и десять дюймов, с фигурой линейного (Линейный – защитник в американском футболе. Одно из требований – крепкое телосложение) и весом, позволяющим ей рассчитывать на место в заявочном списке любой профессиональной футбольной команды, К., конечно, не могла стать невидимой.
Но я знал: если б появилась такая возможность, что сутуловатость, тяжелая походка и бесформенные черные свитера могли бы укрыть ее от окружающего мира, она бы тут же ею воспользовалась. К. не получала удовольствия от многого из того, что нравилось мне, именно в силу ее веса, ее габаритов, ее сдобного, zaftig тела.
И сколько бы раз я ни говорил ей, что она прекрасна, я знал, что она никогда мне не поверит. И «сколько бы раз я ни говорил ей, что ее вес не имеет ровно никакого значения, я знал, что для нее имеет, и немалое. Мой голос, голос одиночки, уступал в громкости голосу мира. Я буквально чувствовал ее стыд, когда шагал рядом с ней по улице. Стыд этот устраивался между нами в кинотеатре и ждал, пока кто-то произнесет самое грязное для нее слово – толстая.
И я знал, что это не паранойя. Вы слышите снова и снова, что лишний вес – это последнее, к чему можно отнестись с предубеждением, не оказавшись под огнем критики и осуждения, что толстяки – единственные объекты для насмешек в нашем политкорректном мире. Пригласите на свидание женщину королевских размеров, и вы убедитесь в моей правоте. Вы увидите, как люди смотрят на нее, как смотрят на вас, потому что вы с ней. Попытайтесь купить ей белье на День святого Валентина, и вы поймете, что размеры заканчиваются до того, как начинается она. Всякий раз, когда вы идете с ней в ресторан, вы видите, какие она испытывает муки, балансируя между тем, что ей хочется, и тем, что она может себе позволить, что имеет право съесть на публике.