Даже после того как я покинула дом Лесли, он не спускал с меня глаз. Время от времени он заезжал в убогий дом, где я поселилась, или в какую-нибудь заштатную галерею, где я работала, чтобы позлорадствовать, посочувствовать и заодно выплакаться на моем плече. Его мать, жившая на севере, умерла; отец это едва заметил, только кивнул, когда гроб выносили из дома, — так он кивал, когда его жена уходила за покупками или в сад. Лесли оплакивал мать. Джослин пыталась настроить против него Хоуп и Серену. Это раздражало, но не печалило его. Анита отказывалась улыбаться и блистать остроумием, и Лесли стыдился ее. Дела шли плохо. Вот это по-настоящему волновало его. Он занял крупную сумму, заложил дом на Ротуэлл-Гарденс и теперь жил в постоянном страхе, что не сумеет выплатить деньги по закладной. Отец Аниты соглашался одолжить ему необходимую сумму, но при одном условии: чтобы Лесли записал полдома на имя жены. Лесли отказался.
— Мужчины зарабатывают деньги, — говорил он. — Чего еще хотят от них женщины? Всего сразу? Они воспринимают брак как пожизненный талон на бесплатное питание. Анита разрушила нашу с Джослин семью. По крайней мере родные Джослин разумно распорядились ее приданым. Аните следовало бы задуматься об этом.
Мы занимались любовью — я называла это разминкой Лесли, когда хотела подразнить его, что делала довольно часто. Мне казалось, он прав: моя жизнь зашла в тупик. Я чувствовала, что и мои благодетели придерживаются того же мнения, и ненавидела их.
— Ты должна была остаться со мной, — твердил Лесли. — Добиться своего. В конце концов, я расстался бы с Анитой ради тебя.
Но он лгал. Ему просто не нравилось, что я покинула Ротуэлл-Гарденс без его разрешения.
— И ты испортил бы мне всю жизнь? — уточняла я.
Лесли по натуре был одиночкой. Если уж выходить замуж, то за кого-нибудь вроде Эда или Винни, за общительного и добродушного человека. Но такие мне не попадались. Мне во всем не везло. Даже Эрик и Аида не могли гордиться мной. Кому придет в голову гордиться дочерью-продавщицей, без денег, без дома, мужа и детей? Мне доставались жалкие крохи, а я им радовалась. Это было лучше, чем раз и навсегда похоронить свои надежды.
Моя мечта была неосуществима, поскольку стоила полмиллиона фунтов. А откуда я могла взять такие деньги? Мне хотелось иметь собственную галерею — не торчать в каком-нибудь жалком художественном салоне в пригороде, продавая гравюры и открытки, а быть хозяйкой настоящей галереи с Уэст-Энде, занять заметное положение в обществе, стать своей в таинственном мире искусства, своими глазами видеть, как шлепки краски на холсте — а теперь и на доске — становятся национальным достоянием. Я жаждала играть роль ценителя живописи, быть меценаткой и музой в мире, который любила, хотела очутиться там, где по крайней мере несколько человек поняли бы, что я имею в виду, говоря «хорошая картина». Я осматривала помещения за Музеем истории человечества — они были пусты и ждали новых хозяев. В моем распоряжении были деловые навыки, образование, практическая сметка, связи, вкус — все необходимое, кроме стартового капитала. Я вспоминала, как посмеялась над Айдой, узнав, что она начала учиться музыке, но родители не смогли долго платить за уроки и ей пришлось подыскивать работу. «Правдоподобная история, — думала я, — самый простой выход, самое простое оправдание отсутствию старания и таланта». Но теперь я понимала, каким важным фактором являются деньги — их отсутствие делает абсолютно невозможным раскрытие способностей.
Я знакома с женщинами, сумевшими выйти замуж за миллионеров и просто состоятельных людей, я не менее красива, чем они, ни в чем не уступаю им, но я не из тех, кто выходит замуж ради денег. Тому, кто мечтает о спокойной жизни, следует избегать меня. Я говорю то, что думаю, и думаю, что говорю, а это самое неподходящее качество для совместной жизни, тем более с миллионером.
Однажды вечером, когда я сидела, глядя в темноту и оплакивая свою судьбу, ко мне зашел Лесли. Я удивилась: мы виделись всего несколько недель назад, а обычно он навещал меня не чаще раза в месяц. Бек явился ко мне с предложением — как он выразился, по делу, а не ради развлечения.
Один богатый южноафриканец, мистер Клиффорд Стрейзер, только что прилетел в Лондон вместе с женой. Мистер Стрейзер возглавлял консорциум, недавно купивший тридцать акров заброшенной земли на территории доков и теперь планировавший застройку этого района. Миссис Бренда Стрейзер прибыла с мужем, чтобы посетить гинекологическую клинику на Харли-стрит. В случае удачного расклада Лесли мог стать агентом и подрядчиком Стрейзера и поправить дела. «Удачному раскладу», с точки зрения Лесли, мог способствовать совместный ужин и несколько сомнительных одолжений.
— Я не девица по вызову, Лесли, — заявила я, — пока нет. Ни один бизнесмен не поблагодарит тебя за такое «одолжение», как я.
На лице Лесли отразилось потрясение.
— Мэрион, речь идет не о сотнях, а о тысячах фунтов, о миллионе! Или тебе уже не нужно полмиллиона на галерею?
— Вижу, ты задумал взять пятьдесят процентов комиссионных, — заметила я.
— Как только у тебя будет своя галерея, ты отвыкнешь от высокомерия, — парировал он.
Я ответила, что не понимаю, каким образом мы сумеем вытянуть миллион фунтов из несчастного мистера Стрейзера, и даже не догадываюсь, какая роль в этом предприятии отведена мне.
— Если бы я могла изготовить подделку картины старого мастера, то согласилась бы, — объяснила я. — Но нанять художника, чтобы он написал фальшивку, еще лучше. А что могу предложить Стрейзеру я сама? Себя? Я не прочь, но при нынешних расценках на такие услуги мне придется отрабатывать его полмиллиона добрый десяток лет.
Из меня вряд ли вышла бы проститутка — мне недостает золотого сердца, чтобы быть добродушной и жизнерадостной, моя душа упрямо отказывается деградировать, она слишком тесно связана с разумом, чтобы позволить мне приобрести сходство с порочной и потому притягательной падшей женщиной. Безнадежная затея! Кому я нужна?
Лесли заметно смутился и наконец объяснил все. Мы пригласили супругов Стрейзер на ужин в «Кларидж». Я взяла напрокат белое, убийственно-простое платье, уложила волосы, как беременная жена с картины Ван Эйка. Вести себя я приготовилась сдержанно и интеллигентно, чтобы произвести впечатление привлекательной и разумной особы, воплотившей в себе все качества, о каких мечтают будущие родители. Лесли надел свой лучший серый костюм и тщательно выбрал галстук. Он выглядел как честный и компетентный человек. Мы составили отличную пару.
Клифф Стрейзер был рослым, широкоплечим, приятным, заурядным и довольно полным мужчиной, который изобрел способ делать деньги, никому не причиняя вреда. Достаточно только скупать большие, никому не нужные пустоши на окраинах больших разрастающихся городов, а затем застраивать их грандиозными торговыми центрами и офисами, превращая заброшенные земли в гордость мегаполисов. Он выглядел слегка растерянным, его блестящие глаза бегали. За столиком в углу ужинала принцесса Маргарет.
— Надо обязательно рассказать об этом маме, — решил он, и это мне понравилось. Я сочла его добряком. Отец Стрейзера умер, и сын горько оплакивал его. Всему этому я придала немалое значение. Этот человек вполне заслуживал быть богатым. Его первая жена ушла к игроку в поло. Такое порой случается с теми, кто неожиданно становится богачом, — жены сходят с ума. Ох уж эти игроки в поло!
Вторая жена мистера Стрейзера, бездетная миловидная блондинка, была моложе его на пятнадцать лет. В тот день она посетила выставку «Гордость фараонов» в Британском музее и отстояла длинную очередь, чтобы взглянуть на недавно найденный рисунок Леонардо. Для меня это кое-что значило. В большом доме супругов в Кейптауне жили трое чернокожих слуг. Миссис Стрейзер показала мне их фотографии, будто они были членами семьи; она даже купила подарки для маленькой дочери кухарки. Да, девочка живет вместе с матерью, у них в доме. Разлучить их было бы бесчеловечно, тихо добавила миссис Стрейзер.
Уже зная, какие ограничения и запреты налагает свет, зная, как трудно противостоять им, я решила, что супругов Стрейзер можно назвать хорошей парой, способной войти в царство небесное.
Меня представили им как подругу Лесли, что было правдой. В сущности, за весь ужин я не солгала ни разу, за исключением одного случая, когда упомянула, что я беременна. И я добавила, что намерена прервать беременность, чтобы не расстраивать родителей. Светское общество Южной Африки оставалось старомодным, и я предположила, что и там беременность незамужних дочерей всерьез огорчает родителей. Приятное, стабильное общество, в котором хорошо живется каждому, если у него белая кожа, и каждый может стать отцом или матерью, если он сам не ребенок!
— Дорогая моя! — воскликнула Бренда Стрейзер. — Даже не думайте об аборте. Вы должны родить ребенка, а иначе будете раскаиваться всю жизнь.
— Но я не могу так поступить со своими родителями, — возразила я. — Они даже не подозревают о существовании Лесли. Они так старомодны, так гордятся мной! Я боюсь разбить им сердце.
— Жизнь ребенка священна, — заявила Бренда. — И не вам отнимать ее.
— Бренда права, — кивнул Клифф. — В таких вещах она всегда права. Бренда чудо. У меня есть мозги, а у нее — золотое сердце.
— Сама я не могу иметь детей, — пояснила Бренда, — поэтому знаю, о чем говорю.
— Бедная Бренда… — вздохнул Клифф. — Это так тяжело! Сколько раз ей приходилось терпеть ужасные врачебные обследования, и все по моей вине!
— В конце концов, все зависит от его спермы, — подхватила Бренда. — Я тут ни при чем. Но ты не виноват, милый. А если и виноват, то лишь отчасти.
— В детстве я переболел свинкой, — объяснил Клифф. — Кажется, я говорил вам об этом, Лесли. Как я страдал! Но что значат страдания мужчины по сравнению с муками женщины?
— Да, об этом вы упоминали, — кивнул Лесли. — Какая трагедия!
После креветочного коктейля мы перешли к «шатобриану». Я изобразила радость предвкушения, хотя ненавижу красное мясо. Хороший аппетит — отличный признак. Я всегда старалась завоевать расположение окружающих. От меня зависело слишком многое. В тот день я была в ударе. Даже астма, которая время от времени мучила меня, ни разу не напомнила о себе. Посетители ресторана посматривали на меня чаще, чем на принцессу Маргарет. Если бы я могла всегда одеваться так, как в тот раз, бывать в подобных местах, наверное, научилась бы держаться непринужденно. Возможно, я зря всегда себя недооценивала. Меня так ошеломил и обрадовал гигантский скачок из банка в Брамли, что я слишком долго довольствовалась весьма скромным существованием. Пришло время совершить новый скачок, и я была на это способна. Если однажды унылая жизнь в корне изменилась, притом за какое-то мгновение, значит, и следующая перемена будет стремительной и внезапной.
— Почему бы вам не пожить у нас, в Кейптауне? — спросила Бренда. — Вы отдадите ребенка на усыновление и вернетесь на родину. Никто ничего не узнает.
— Мне будет трудно расстаться с ребенком, — объяснила я. — И кроме того, я не могу бросить работу, просто взять и уехать, и подвести своих коллег. — Ребенок должен был унаследовать твердые нравственные принципы, приятную внешность, крепкое здоровье, милый и покладистый характер.
— Я хотела бы усыновить ребенка, — призналась Бренда, — но над Клиффом до сих пор висит нелепый приговор, вынесенный еще до того, как он познакомился со мной. Нам не разрешат иметь приемных детей. Однажды Клифф ударил полицейского, который избивал негра. В то время Клиффу был двадцать один год.
— Можно было бы попробовать подыскать суррогатную мать, — заметил Лесли, обращаясь к Клиффу, — но вряд ли эта идея по душе Бренде.
— Вы правы, — согласилась Бренда, — по-моему, это неестественно. Я вовсе не желаю секса с другими мужчинами. И не хочу, чтобы Клифф спал с кем-нибудь еще. Да и какой в этом смысл, если его сперма все равно нежизнеспособна?
— Тише! — предостерег Клифф. К столику приближался официант.
— Ешьте, дорогая, — обратилась ко мне Бренда. — Я обожаю профитроли.
Я немного всплакнула над бифштексом. Клиффорд заказал бутылку кларета стоимостью девяносто девять фунтов. Ее распили втроем. Я ограничилась минеральной водой.
— О Господи… — Бренда тоже всплакнула, потому что любила мужа и хотела ребенка, но не знала, как это совместить.
— Беда заключается в том, — заговорил Лесли, — что я уже женат. У моей жены слабое сердце, а мужчину нельзя обрекать на пожизненный целибат. Расстаться с женой я не могу — ведь она ни в чем не виновата, просто больна. Если она узнает о Мэрион и ребенке, то не переживет потрясения. Мы зашли в тупик.
Мы задумались об этом — получалось, выхода у нас нет. И все-таки Клиффорд нашел его.
Он спросил:
— Мэрион, а что, если вы родите тайно, отдадите ребенка нам, а мы возместим вам потерю? Тогда вам не придется делать аборт, Лесли — признаваться во всем жене, у Бренды появится ребенок — красивый, как его мать, и умный, как отец, а я преподнесу жене лучший подарок в мире!
Лесли удержался от вопроса: «Сколько?», хотя обычно не стеснялся интересоваться ценой. Мы обсудили сделку за профитролями. Бренда считала, что мы должны просто подарить ей ребенка в знак любви и дружбы, но Клиффорд отдавал предпочтение надежной сделке и выплате крупной суммы. Мы намеревались нарушить законы двух стран. Клифф не желал, чтобы я передумала в последнюю минуту.
— Что значат деньги по сравнению с душевным покоем? — подхватил Лесли. И он предложил Бренде уехать куда-нибудь отдыхать на несколько месяцев, а потом вернуться в Кейптаун с младенцем, чтобы ни у кого не возникло никаких подозрений. Бренда сияла от счастья.
В мире не так много белых новорожденных младенцев с крепким здоровьем. Мы сошлись на девятистах пятидесяти тысячах фунтов. Расстаться с миллионом Клиффорд так и не решился. Я немного поплакала над своим черным кофе, размышляя о ребенке, с которым мне предстояло расстаться, и сказала, что должна все обдумать.
Целую неделю я провела с Лесли в дешевом отеле. Аните он сообщил, что уезжает в Шотландию. Лесли объяснил, что солгал не ради Аниты, а ради самого себя: он обязан сохранить семью. Я забеременела сразу: эта неделя была самой благоприятной в моем цикле. Обдумывая, не совпадение ли это, я поняла, что нет: Лесли никогда не рассчитывал на подобные совпадения. Все было спланировано заранее, вероятно, еще в тот момент, когда Клиффорд сообщил партнеру, что его жена проходит обследование в клинике. В машине Лесли я случайно нашла книгу «Беременность и контрацепция: факты». Он недавно сменил «порше» на «ситроен». Это доказывало, что дела у него идут неважно.
В конце недели он объявил:
— Мы отстаем по срокам на три недели. Ребенок может родиться позже, чем запланировано.
— Вряд ли, — ответила я. — Мы с братом родились за пару недель до срока. В нашей семье это обычное дело.
Я спросила, почему он не позаботился о беременности до встречи со Стрейзерами, а он объяснил, что не хотел беспокоить меня. Допытываться я не стала.
Лесли казался мне дьяволом, вонзающим в меня свое мужское достоинство так, словно от этого зависело все его будущее, — вероятно, так и было. Отель оказался кошмарной дырой. Кровать была старомодной, узкой, с провисающей посредине проволочной сеткой, а не пружинным матрасом. Происходящее ничем не напоминало отдых, хотя я пожертвовала ради этого драгоценной неделей отпуска.
Я спросила Лесли, почему он был так уверен, что я забеременею. Он объяснил, что вероятность составляла в самом худшем случае восемьдесят пять процентов. Я осведомилась, почему мы живем в скверном отеле у вокзала Кингс-Кросс, где бывают только проститутки и приезжие, а не в «Кларидже», и он ответил, что поскольку номер в отеле он оплатил из моей доли, то максимально низкие затраты должны меня устраивать.
Меня не покидали мысли о том, унаследует ли ребенок темперамент Лесли. Если так, я вряд ли сумею полюбить его, особенно если родится мальчик. Я спрашивала себя, хочу ли вырастить ребенка сама, и каждый раз давала отрицательный ответ. Я произведу на свет ребенка, который нужен Бренде, и у него будет все. Я могла бы полюбить ребенка Винни, Эда или Уоллеса, но только не дитя Лесли. Делает ли это мне честь? Или причина в том, что я никогда не была близка с первыми тремя мужчинами, хотя, пожалуй, могла легко добиться этого? Я часто бывала в их домах, даже в спальнях. Для мужчин вполне естественно вступать в интимную связь со служанками, подругами жен и секретаршами — но не иметь от них детей.
Думаю, мне льстило то, что Лесли решил обзавестись ребенком именно от меня, какими бы ни были его мотивы.
Я объявила Лесли, «что сделаю аборт, если он не согласится немедленно отдать мне семьдесят процентов суммы, уплаченной Стрейзером. Он предлагал треть суммы при заключении сделки, треть — сразу после родов и еще треть — в течение трех месяцев после них. Я возразила, что мне придется терпеть не только физические и эмоциональные неудобства, но и родовые муки, и потребовала семьдесят три процента. Лесли напомнил, что поскольку появление ребенка наполовину зависит от отца, к тому же идея принадлежит ему, то по справедливости мне причитается пятьдесят процентов. Мы сошлись на пятидесяти пяти и сорока пяти процентах в мою пользу, и Лесли добавил, что чем раньше у меня появится собственная галерея, тем лучше. Деньги поступили на счет Лесли благодаря какой-то вполне законной сделке в рамках продажи участка.
Я позвонила Клиффу и Бренде и сообщила, что обо всем подумала и согласна на их условия, выслушала счастливый вздох Бренды и удивилась тому, что мои беды осчастливили ее. Подобно большинству женщин, Бренда рассчитывала воспитать ребенка по своему образу и подобию, независимо от генов. Полагаю, именно эта надежда заставляет некоторых женщин рожать одного ребенка за другим. Как только малыши начинают ходить, спорить, выказывать темперамент и характер, их матери быстренько рожают следующих, поскольку уверены: на этот раз им повезет. Конечно, их ожидания напрасны, по они не унывают. Розали, Нора, Сьюзен — все они живут надеждой. Хорошо еще, что Анита сдалась после первого же младенца.
Едва получив первую сумму, я вложила деньги в помещение, выбранное для будущей «Галереи Мэрион Лоуз». Еще несколько месяцев я готовилась к открытию, выбирая и закупая товар. К моему удивлению, люди охотно шли мне навстречу. Я вызывала у них большее расположение, чем могла бы рассчитывать. Меня трогало то, как знакомые и коллеги стремились помочь мне. Последние три месяца беременности я провела в Италии, где усердно осматривала церкви и монастыри; малыш составлял мне прекрасную компанию. Я беседовала с ним, учила его, он стал моим другом. Ничего сказать он не мог, по мы оба знали, что поступаем правильно. Ребенок, выросший в большом доме, окруженный заботами добрых родителей и троих слуг, будет счастливее любого сверстника, живущего в тесной городской квартире, какую может позволить себе низкооплачиваемая мать-одиночка. Мы оба, плод и я, сошлись во мнении, что беззаветная материнская любовь ничего не значит по сравнению с любовью приемных родителей, подкрепленной миллионом фунтов.
Когда до родов оставалось шесть недель, Бренда приехала ко мне в Венецию. Она была миниатюрной, деловитой и энергичной. Церкви нагоняли на нее скуку, но ей нравилось сидеть на площади Святого Марка, потягивая самый дорогой кофе в мире. Я не испытывала к ней ни капли неприязни. Мне она заказывала шоколад, утверждая, что кофе вреден для ребенка. Ради нее я надеялась, что ребенок не будет похож на Аиду или дядю Питера. Он появился на свет в родильном доме на окраине Венеции, где я назвалась именем Бренды.
Если Айда и Эрик ошиблись и меня вовсе не подменили при рождении, у меня появилась возможность хотя бы отчасти подтвердить семейное предание в отношении их внука. Поменять матерей, а не детей. Родился мальчик с рыжеватым хохолком. Из книг я узнала, что эти волосы выпадут в ближайшие три месяца и сменятся другими, более крепкими и густыми, и порадовалась, что Бренда нашла это обстоятельство любопытным и немаловажным.
После родов Бренда подарила мне еще пятьдесят тысяч долларов, таким образом доведя общую сумму до миллиона.
— Только не проговорись Клиффу, — предупредила она. — Ты же знаешь, каковы мужчины. Все они гордецы! Это мои собственные деньги, потому что такой ребенок стоит миллиона долларов!
Согласно условиям сделки, первая сумма была уплачена фунтами стерлингов, но я не стала напоминать Бренде об этом, к тому же при обмене по курсу два к одному у меня прибавлялось двадцать пять тысяч совсем не лишних фунтов. Я не настолько испорчена, просто лишена материнских чувств.
Я попрощалась с Брендой и ребенком в венецианском «Хилтоне», отлично выспалась — непозволительная роскошь для матери новорожденного, — посочувствовала Бренде, а затем переселилась в дешевый и более романтичный отель, соответствующий моим вкусам. Целую неделю я утешалась шедеврами Ренессанса, периода, знакомство с которым помогает внимательному наблюдателю увязать человеческий опыт с исторической перспективой. Затем я вернулась в Лондон — через Милан, где накупила одежды, приличествующей хозяйке галереи в Уэст-Энде, и завершила сделку.
Как ни странно, Лесли расстроился, узнав, что я вернулась домой одна, без ребенка. Он предполагал, что родится еще одна девочка, считал, что способен зачинать только отпрысков женского пола. Услышав, что я продала его сына, он оскорбился.
— Напрасно ты сделала это, — сказал он.
— Идея принадлежала тебе, — напомнила я.
— Ты должна была отказаться. Я не думал, что ты согласишься. Для меня это был просто повод провести с тобой в постели целую неделю.
Но я ему не поверила. В конце концов, что значат мотивы? Вряд ли у Бога найдется время и желание напомнить о них до Судного дня, когда мертвые восстанут из могил во всем великолепии праведного гнева. Важно то, как именно мы поступаем, а не причины наших поступков. Я открыла «Галерею Мэрион Лоуз». Финансовые дела Лесли наладились, нашего ребенка воспитывали чужие люди. После этого я долго не виделась с Лесли. Мы тяготились друг другом по непонятной мне причине и встретились лишь в тот день, когда он возник в дверях галереи с картиной Аниты под мышкой, в ореоле плавающих в воздухе пылинок и нарушил покой безмятежного дня.
НОРА
— Мужчины зарабатывают деньги, — говорил он. — Чего еще хотят от них женщины? Всего сразу? Они воспринимают брак как пожизненный талон на бесплатное питание. Анита разрушила нашу с Джослин семью. По крайней мере родные Джослин разумно распорядились ее приданым. Аните следовало бы задуматься об этом.
Мы занимались любовью — я называла это разминкой Лесли, когда хотела подразнить его, что делала довольно часто. Мне казалось, он прав: моя жизнь зашла в тупик. Я чувствовала, что и мои благодетели придерживаются того же мнения, и ненавидела их.
— Ты должна была остаться со мной, — твердил Лесли. — Добиться своего. В конце концов, я расстался бы с Анитой ради тебя.
Но он лгал. Ему просто не нравилось, что я покинула Ротуэлл-Гарденс без его разрешения.
— И ты испортил бы мне всю жизнь? — уточняла я.
Лесли по натуре был одиночкой. Если уж выходить замуж, то за кого-нибудь вроде Эда или Винни, за общительного и добродушного человека. Но такие мне не попадались. Мне во всем не везло. Даже Эрик и Аида не могли гордиться мной. Кому придет в голову гордиться дочерью-продавщицей, без денег, без дома, мужа и детей? Мне доставались жалкие крохи, а я им радовалась. Это было лучше, чем раз и навсегда похоронить свои надежды.
Моя мечта была неосуществима, поскольку стоила полмиллиона фунтов. А откуда я могла взять такие деньги? Мне хотелось иметь собственную галерею — не торчать в каком-нибудь жалком художественном салоне в пригороде, продавая гравюры и открытки, а быть хозяйкой настоящей галереи с Уэст-Энде, занять заметное положение в обществе, стать своей в таинственном мире искусства, своими глазами видеть, как шлепки краски на холсте — а теперь и на доске — становятся национальным достоянием. Я жаждала играть роль ценителя живописи, быть меценаткой и музой в мире, который любила, хотела очутиться там, где по крайней мере несколько человек поняли бы, что я имею в виду, говоря «хорошая картина». Я осматривала помещения за Музеем истории человечества — они были пусты и ждали новых хозяев. В моем распоряжении были деловые навыки, образование, практическая сметка, связи, вкус — все необходимое, кроме стартового капитала. Я вспоминала, как посмеялась над Айдой, узнав, что она начала учиться музыке, но родители не смогли долго платить за уроки и ей пришлось подыскивать работу. «Правдоподобная история, — думала я, — самый простой выход, самое простое оправдание отсутствию старания и таланта». Но теперь я понимала, каким важным фактором являются деньги — их отсутствие делает абсолютно невозможным раскрытие способностей.
Я знакома с женщинами, сумевшими выйти замуж за миллионеров и просто состоятельных людей, я не менее красива, чем они, ни в чем не уступаю им, но я не из тех, кто выходит замуж ради денег. Тому, кто мечтает о спокойной жизни, следует избегать меня. Я говорю то, что думаю, и думаю, что говорю, а это самое неподходящее качество для совместной жизни, тем более с миллионером.
Однажды вечером, когда я сидела, глядя в темноту и оплакивая свою судьбу, ко мне зашел Лесли. Я удивилась: мы виделись всего несколько недель назад, а обычно он навещал меня не чаще раза в месяц. Бек явился ко мне с предложением — как он выразился, по делу, а не ради развлечения.
Один богатый южноафриканец, мистер Клиффорд Стрейзер, только что прилетел в Лондон вместе с женой. Мистер Стрейзер возглавлял консорциум, недавно купивший тридцать акров заброшенной земли на территории доков и теперь планировавший застройку этого района. Миссис Бренда Стрейзер прибыла с мужем, чтобы посетить гинекологическую клинику на Харли-стрит. В случае удачного расклада Лесли мог стать агентом и подрядчиком Стрейзера и поправить дела. «Удачному раскладу», с точки зрения Лесли, мог способствовать совместный ужин и несколько сомнительных одолжений.
— Я не девица по вызову, Лесли, — заявила я, — пока нет. Ни один бизнесмен не поблагодарит тебя за такое «одолжение», как я.
На лице Лесли отразилось потрясение.
— Мэрион, речь идет не о сотнях, а о тысячах фунтов, о миллионе! Или тебе уже не нужно полмиллиона на галерею?
— Вижу, ты задумал взять пятьдесят процентов комиссионных, — заметила я.
— Как только у тебя будет своя галерея, ты отвыкнешь от высокомерия, — парировал он.
Я ответила, что не понимаю, каким образом мы сумеем вытянуть миллион фунтов из несчастного мистера Стрейзера, и даже не догадываюсь, какая роль в этом предприятии отведена мне.
— Если бы я могла изготовить подделку картины старого мастера, то согласилась бы, — объяснила я. — Но нанять художника, чтобы он написал фальшивку, еще лучше. А что могу предложить Стрейзеру я сама? Себя? Я не прочь, но при нынешних расценках на такие услуги мне придется отрабатывать его полмиллиона добрый десяток лет.
Из меня вряд ли вышла бы проститутка — мне недостает золотого сердца, чтобы быть добродушной и жизнерадостной, моя душа упрямо отказывается деградировать, она слишком тесно связана с разумом, чтобы позволить мне приобрести сходство с порочной и потому притягательной падшей женщиной. Безнадежная затея! Кому я нужна?
Лесли заметно смутился и наконец объяснил все. Мы пригласили супругов Стрейзер на ужин в «Кларидж». Я взяла напрокат белое, убийственно-простое платье, уложила волосы, как беременная жена с картины Ван Эйка. Вести себя я приготовилась сдержанно и интеллигентно, чтобы произвести впечатление привлекательной и разумной особы, воплотившей в себе все качества, о каких мечтают будущие родители. Лесли надел свой лучший серый костюм и тщательно выбрал галстук. Он выглядел как честный и компетентный человек. Мы составили отличную пару.
Клифф Стрейзер был рослым, широкоплечим, приятным, заурядным и довольно полным мужчиной, который изобрел способ делать деньги, никому не причиняя вреда. Достаточно только скупать большие, никому не нужные пустоши на окраинах больших разрастающихся городов, а затем застраивать их грандиозными торговыми центрами и офисами, превращая заброшенные земли в гордость мегаполисов. Он выглядел слегка растерянным, его блестящие глаза бегали. За столиком в углу ужинала принцесса Маргарет.
— Надо обязательно рассказать об этом маме, — решил он, и это мне понравилось. Я сочла его добряком. Отец Стрейзера умер, и сын горько оплакивал его. Всему этому я придала немалое значение. Этот человек вполне заслуживал быть богатым. Его первая жена ушла к игроку в поло. Такое порой случается с теми, кто неожиданно становится богачом, — жены сходят с ума. Ох уж эти игроки в поло!
Вторая жена мистера Стрейзера, бездетная миловидная блондинка, была моложе его на пятнадцать лет. В тот день она посетила выставку «Гордость фараонов» в Британском музее и отстояла длинную очередь, чтобы взглянуть на недавно найденный рисунок Леонардо. Для меня это кое-что значило. В большом доме супругов в Кейптауне жили трое чернокожих слуг. Миссис Стрейзер показала мне их фотографии, будто они были членами семьи; она даже купила подарки для маленькой дочери кухарки. Да, девочка живет вместе с матерью, у них в доме. Разлучить их было бы бесчеловечно, тихо добавила миссис Стрейзер.
Уже зная, какие ограничения и запреты налагает свет, зная, как трудно противостоять им, я решила, что супругов Стрейзер можно назвать хорошей парой, способной войти в царство небесное.
Меня представили им как подругу Лесли, что было правдой. В сущности, за весь ужин я не солгала ни разу, за исключением одного случая, когда упомянула, что я беременна. И я добавила, что намерена прервать беременность, чтобы не расстраивать родителей. Светское общество Южной Африки оставалось старомодным, и я предположила, что и там беременность незамужних дочерей всерьез огорчает родителей. Приятное, стабильное общество, в котором хорошо живется каждому, если у него белая кожа, и каждый может стать отцом или матерью, если он сам не ребенок!
— Дорогая моя! — воскликнула Бренда Стрейзер. — Даже не думайте об аборте. Вы должны родить ребенка, а иначе будете раскаиваться всю жизнь.
— Но я не могу так поступить со своими родителями, — возразила я. — Они даже не подозревают о существовании Лесли. Они так старомодны, так гордятся мной! Я боюсь разбить им сердце.
— Жизнь ребенка священна, — заявила Бренда. — И не вам отнимать ее.
— Бренда права, — кивнул Клифф. — В таких вещах она всегда права. Бренда чудо. У меня есть мозги, а у нее — золотое сердце.
— Сама я не могу иметь детей, — пояснила Бренда, — поэтому знаю, о чем говорю.
— Бедная Бренда… — вздохнул Клифф. — Это так тяжело! Сколько раз ей приходилось терпеть ужасные врачебные обследования, и все по моей вине!
— В конце концов, все зависит от его спермы, — подхватила Бренда. — Я тут ни при чем. Но ты не виноват, милый. А если и виноват, то лишь отчасти.
— В детстве я переболел свинкой, — объяснил Клифф. — Кажется, я говорил вам об этом, Лесли. Как я страдал! Но что значат страдания мужчины по сравнению с муками женщины?
— Да, об этом вы упоминали, — кивнул Лесли. — Какая трагедия!
После креветочного коктейля мы перешли к «шатобриану». Я изобразила радость предвкушения, хотя ненавижу красное мясо. Хороший аппетит — отличный признак. Я всегда старалась завоевать расположение окружающих. От меня зависело слишком многое. В тот день я была в ударе. Даже астма, которая время от времени мучила меня, ни разу не напомнила о себе. Посетители ресторана посматривали на меня чаще, чем на принцессу Маргарет. Если бы я могла всегда одеваться так, как в тот раз, бывать в подобных местах, наверное, научилась бы держаться непринужденно. Возможно, я зря всегда себя недооценивала. Меня так ошеломил и обрадовал гигантский скачок из банка в Брамли, что я слишком долго довольствовалась весьма скромным существованием. Пришло время совершить новый скачок, и я была на это способна. Если однажды унылая жизнь в корне изменилась, притом за какое-то мгновение, значит, и следующая перемена будет стремительной и внезапной.
— Почему бы вам не пожить у нас, в Кейптауне? — спросила Бренда. — Вы отдадите ребенка на усыновление и вернетесь на родину. Никто ничего не узнает.
— Мне будет трудно расстаться с ребенком, — объяснила я. — И кроме того, я не могу бросить работу, просто взять и уехать, и подвести своих коллег. — Ребенок должен был унаследовать твердые нравственные принципы, приятную внешность, крепкое здоровье, милый и покладистый характер.
— Я хотела бы усыновить ребенка, — призналась Бренда, — но над Клиффом до сих пор висит нелепый приговор, вынесенный еще до того, как он познакомился со мной. Нам не разрешат иметь приемных детей. Однажды Клифф ударил полицейского, который избивал негра. В то время Клиффу был двадцать один год.
— Можно было бы попробовать подыскать суррогатную мать, — заметил Лесли, обращаясь к Клиффу, — но вряд ли эта идея по душе Бренде.
— Вы правы, — согласилась Бренда, — по-моему, это неестественно. Я вовсе не желаю секса с другими мужчинами. И не хочу, чтобы Клифф спал с кем-нибудь еще. Да и какой в этом смысл, если его сперма все равно нежизнеспособна?
— Тише! — предостерег Клифф. К столику приближался официант.
— Ешьте, дорогая, — обратилась ко мне Бренда. — Я обожаю профитроли.
Я немного всплакнула над бифштексом. Клиффорд заказал бутылку кларета стоимостью девяносто девять фунтов. Ее распили втроем. Я ограничилась минеральной водой.
— О Господи… — Бренда тоже всплакнула, потому что любила мужа и хотела ребенка, но не знала, как это совместить.
— Беда заключается в том, — заговорил Лесли, — что я уже женат. У моей жены слабое сердце, а мужчину нельзя обрекать на пожизненный целибат. Расстаться с женой я не могу — ведь она ни в чем не виновата, просто больна. Если она узнает о Мэрион и ребенке, то не переживет потрясения. Мы зашли в тупик.
Мы задумались об этом — получалось, выхода у нас нет. И все-таки Клиффорд нашел его.
Он спросил:
— Мэрион, а что, если вы родите тайно, отдадите ребенка нам, а мы возместим вам потерю? Тогда вам не придется делать аборт, Лесли — признаваться во всем жене, у Бренды появится ребенок — красивый, как его мать, и умный, как отец, а я преподнесу жене лучший подарок в мире!
Лесли удержался от вопроса: «Сколько?», хотя обычно не стеснялся интересоваться ценой. Мы обсудили сделку за профитролями. Бренда считала, что мы должны просто подарить ей ребенка в знак любви и дружбы, но Клиффорд отдавал предпочтение надежной сделке и выплате крупной суммы. Мы намеревались нарушить законы двух стран. Клифф не желал, чтобы я передумала в последнюю минуту.
— Что значат деньги по сравнению с душевным покоем? — подхватил Лесли. И он предложил Бренде уехать куда-нибудь отдыхать на несколько месяцев, а потом вернуться в Кейптаун с младенцем, чтобы ни у кого не возникло никаких подозрений. Бренда сияла от счастья.
В мире не так много белых новорожденных младенцев с крепким здоровьем. Мы сошлись на девятистах пятидесяти тысячах фунтов. Расстаться с миллионом Клиффорд так и не решился. Я немного поплакала над своим черным кофе, размышляя о ребенке, с которым мне предстояло расстаться, и сказала, что должна все обдумать.
Целую неделю я провела с Лесли в дешевом отеле. Аните он сообщил, что уезжает в Шотландию. Лесли объяснил, что солгал не ради Аниты, а ради самого себя: он обязан сохранить семью. Я забеременела сразу: эта неделя была самой благоприятной в моем цикле. Обдумывая, не совпадение ли это, я поняла, что нет: Лесли никогда не рассчитывал на подобные совпадения. Все было спланировано заранее, вероятно, еще в тот момент, когда Клиффорд сообщил партнеру, что его жена проходит обследование в клинике. В машине Лесли я случайно нашла книгу «Беременность и контрацепция: факты». Он недавно сменил «порше» на «ситроен». Это доказывало, что дела у него идут неважно.
В конце недели он объявил:
— Мы отстаем по срокам на три недели. Ребенок может родиться позже, чем запланировано.
— Вряд ли, — ответила я. — Мы с братом родились за пару недель до срока. В нашей семье это обычное дело.
Я спросила, почему он не позаботился о беременности до встречи со Стрейзерами, а он объяснил, что не хотел беспокоить меня. Допытываться я не стала.
Лесли казался мне дьяволом, вонзающим в меня свое мужское достоинство так, словно от этого зависело все его будущее, — вероятно, так и было. Отель оказался кошмарной дырой. Кровать была старомодной, узкой, с провисающей посредине проволочной сеткой, а не пружинным матрасом. Происходящее ничем не напоминало отдых, хотя я пожертвовала ради этого драгоценной неделей отпуска.
Я спросила Лесли, почему он был так уверен, что я забеременею. Он объяснил, что вероятность составляла в самом худшем случае восемьдесят пять процентов. Я осведомилась, почему мы живем в скверном отеле у вокзала Кингс-Кросс, где бывают только проститутки и приезжие, а не в «Кларидже», и он ответил, что поскольку номер в отеле он оплатил из моей доли, то максимально низкие затраты должны меня устраивать.
Меня не покидали мысли о том, унаследует ли ребенок темперамент Лесли. Если так, я вряд ли сумею полюбить его, особенно если родится мальчик. Я спрашивала себя, хочу ли вырастить ребенка сама, и каждый раз давала отрицательный ответ. Я произведу на свет ребенка, который нужен Бренде, и у него будет все. Я могла бы полюбить ребенка Винни, Эда или Уоллеса, но только не дитя Лесли. Делает ли это мне честь? Или причина в том, что я никогда не была близка с первыми тремя мужчинами, хотя, пожалуй, могла легко добиться этого? Я часто бывала в их домах, даже в спальнях. Для мужчин вполне естественно вступать в интимную связь со служанками, подругами жен и секретаршами — но не иметь от них детей.
Думаю, мне льстило то, что Лесли решил обзавестись ребенком именно от меня, какими бы ни были его мотивы.
Я объявила Лесли, «что сделаю аборт, если он не согласится немедленно отдать мне семьдесят процентов суммы, уплаченной Стрейзером. Он предлагал треть суммы при заключении сделки, треть — сразу после родов и еще треть — в течение трех месяцев после них. Я возразила, что мне придется терпеть не только физические и эмоциональные неудобства, но и родовые муки, и потребовала семьдесят три процента. Лесли напомнил, что поскольку появление ребенка наполовину зависит от отца, к тому же идея принадлежит ему, то по справедливости мне причитается пятьдесят процентов. Мы сошлись на пятидесяти пяти и сорока пяти процентах в мою пользу, и Лесли добавил, что чем раньше у меня появится собственная галерея, тем лучше. Деньги поступили на счет Лесли благодаря какой-то вполне законной сделке в рамках продажи участка.
Я позвонила Клиффу и Бренде и сообщила, что обо всем подумала и согласна на их условия, выслушала счастливый вздох Бренды и удивилась тому, что мои беды осчастливили ее. Подобно большинству женщин, Бренда рассчитывала воспитать ребенка по своему образу и подобию, независимо от генов. Полагаю, именно эта надежда заставляет некоторых женщин рожать одного ребенка за другим. Как только малыши начинают ходить, спорить, выказывать темперамент и характер, их матери быстренько рожают следующих, поскольку уверены: на этот раз им повезет. Конечно, их ожидания напрасны, по они не унывают. Розали, Нора, Сьюзен — все они живут надеждой. Хорошо еще, что Анита сдалась после первого же младенца.
Едва получив первую сумму, я вложила деньги в помещение, выбранное для будущей «Галереи Мэрион Лоуз». Еще несколько месяцев я готовилась к открытию, выбирая и закупая товар. К моему удивлению, люди охотно шли мне навстречу. Я вызывала у них большее расположение, чем могла бы рассчитывать. Меня трогало то, как знакомые и коллеги стремились помочь мне. Последние три месяца беременности я провела в Италии, где усердно осматривала церкви и монастыри; малыш составлял мне прекрасную компанию. Я беседовала с ним, учила его, он стал моим другом. Ничего сказать он не мог, по мы оба знали, что поступаем правильно. Ребенок, выросший в большом доме, окруженный заботами добрых родителей и троих слуг, будет счастливее любого сверстника, живущего в тесной городской квартире, какую может позволить себе низкооплачиваемая мать-одиночка. Мы оба, плод и я, сошлись во мнении, что беззаветная материнская любовь ничего не значит по сравнению с любовью приемных родителей, подкрепленной миллионом фунтов.
Когда до родов оставалось шесть недель, Бренда приехала ко мне в Венецию. Она была миниатюрной, деловитой и энергичной. Церкви нагоняли на нее скуку, но ей нравилось сидеть на площади Святого Марка, потягивая самый дорогой кофе в мире. Я не испытывала к ней ни капли неприязни. Мне она заказывала шоколад, утверждая, что кофе вреден для ребенка. Ради нее я надеялась, что ребенок не будет похож на Аиду или дядю Питера. Он появился на свет в родильном доме на окраине Венеции, где я назвалась именем Бренды.
Если Айда и Эрик ошиблись и меня вовсе не подменили при рождении, у меня появилась возможность хотя бы отчасти подтвердить семейное предание в отношении их внука. Поменять матерей, а не детей. Родился мальчик с рыжеватым хохолком. Из книг я узнала, что эти волосы выпадут в ближайшие три месяца и сменятся другими, более крепкими и густыми, и порадовалась, что Бренда нашла это обстоятельство любопытным и немаловажным.
После родов Бренда подарила мне еще пятьдесят тысяч долларов, таким образом доведя общую сумму до миллиона.
— Только не проговорись Клиффу, — предупредила она. — Ты же знаешь, каковы мужчины. Все они гордецы! Это мои собственные деньги, потому что такой ребенок стоит миллиона долларов!
Согласно условиям сделки, первая сумма была уплачена фунтами стерлингов, но я не стала напоминать Бренде об этом, к тому же при обмене по курсу два к одному у меня прибавлялось двадцать пять тысяч совсем не лишних фунтов. Я не настолько испорчена, просто лишена материнских чувств.
Я попрощалась с Брендой и ребенком в венецианском «Хилтоне», отлично выспалась — непозволительная роскошь для матери новорожденного, — посочувствовала Бренде, а затем переселилась в дешевый и более романтичный отель, соответствующий моим вкусам. Целую неделю я утешалась шедеврами Ренессанса, периода, знакомство с которым помогает внимательному наблюдателю увязать человеческий опыт с исторической перспективой. Затем я вернулась в Лондон — через Милан, где накупила одежды, приличествующей хозяйке галереи в Уэст-Энде, и завершила сделку.
Как ни странно, Лесли расстроился, узнав, что я вернулась домой одна, без ребенка. Он предполагал, что родится еще одна девочка, считал, что способен зачинать только отпрысков женского пола. Услышав, что я продала его сына, он оскорбился.
— Напрасно ты сделала это, — сказал он.
— Идея принадлежала тебе, — напомнила я.
— Ты должна была отказаться. Я не думал, что ты согласишься. Для меня это был просто повод провести с тобой в постели целую неделю.
Но я ему не поверила. В конце концов, что значат мотивы? Вряд ли у Бога найдется время и желание напомнить о них до Судного дня, когда мертвые восстанут из могил во всем великолепии праведного гнева. Важно то, как именно мы поступаем, а не причины наших поступков. Я открыла «Галерею Мэрион Лоуз». Финансовые дела Лесли наладились, нашего ребенка воспитывали чужие люди. После этого я долго не виделась с Лесли. Мы тяготились друг другом по непонятной мне причине и встретились лишь в тот день, когда он возник в дверях галереи с картиной Аниты под мышкой, в ореоле плавающих в воздухе пылинок и нарушил покой безмятежного дня.
НОРА
Пожалуй, пора оставить Мэрион с ее проблемами и снова стать собой. Мне, Норе, должна была пойти на пользу попытка объяснить Сьюзен поступок Мэрион, но этого не произошло. Если я могу представить себя на месте Мэрион, это еще не значит, что другие способны или захотят понять ее.
— Ума не приложу, что тебя так шокирует, — сказала я Сьюзен, уже прекрасно зная ответ.
Сьюзен потрясло то, что женщина сама распорядилась собственной жизнью, не спрашивая позволения социальных работников. Сьюзен из тех, кто постоянно вмешивается в чужую жизнь, но никому не позволяет совать нос в ее дела, поэтому считает вмешательство обычным явлением.
— Ты сама понимаешь, — ответила Сьюзен. — Детей нельзя отдавать чужим людям из прихоти. Ты просто стараешься разозлить меня, Нора. Ты еще скажи, что любой человек вправе продать почку за разумную цену!
Я открыла рот и сразу закрыла. «Если решу продать свою почку, это никого не касается, — могла бы ответить я. — Если я предпочитаю почке большую кухню, что в этом плохого?» Но мне не хотелось спорить с ней. Я только подумала, что они с Винни не пара.
Мы сидели в доме Сьюзен на Кью-Гарденс-сквер, в одном из самых престижных районов, с точки зрения «Аккорд риэлтерс». Если бы Винни и Сьюзен пожелали продать дом, на него мгновенно нашлись бы покупатели. В этом и заключается отличие Кью-Гарденс от Ротуэлл-Гарденс, хотя сами дома очень похожи. Во времена спада на рынке недвижимости район решает все. В центре города еще можно продать здание стоимостью свыше двух миллионов фунтов, и, как на Ближнем Востоке после войны в Персидском заливе, дома с электронными системами безопасности пользуются особым спросом. Любую квартиру в большом доме, с охранником у входа, ведущим пристальное наблюдение, комнатой, где есть системы сигнализации и связи, а стены пуленепробиваемые, куда жилец может спрятаться при первых признаках опасности, можно продать сразу, избежав утомительного торга. Но добротные, крепкие дома на окраинах заметно упали в цепе. Они никому не нужны. Никто не желает покупать их. Только в пригородах, где можно дышать свежим воздухом и не опасаться террористов и просто преступников, на такие дома еще сохранился спрос.
Сад перед домом Сьюзен тщательно ухожен. Медный дверной молоток сияет. Связку ключей легко найти в одном из отделений опрятной сумочки. Долгие годы Сьюзен и Винни вели ожесточенную борьбу за каждую мелочь, и наконец его пристрастие к творческому беспорядку отступило перед упорядоченностью и аккуратностью Сьюзен. Я заметила, что они сумели прийти к некоторому компромиссу, но перемирие было заключено на условиях, более выгодных ей. Старые занозистые сосновые половицы заменили отличным отреставрированным паркетом, навощенным до блеска. Мы с Винни предпочитаем легкий беспорядок, старые любимые вещи, позицию «принимайте нас такими, какие мы есть» и «давайте поужинаем в кухне». Но Сьюзен совсем другая.
— Ума не приложу, что тебя так шокирует, — сказала я Сьюзен, уже прекрасно зная ответ.
Сьюзен потрясло то, что женщина сама распорядилась собственной жизнью, не спрашивая позволения социальных работников. Сьюзен из тех, кто постоянно вмешивается в чужую жизнь, но никому не позволяет совать нос в ее дела, поэтому считает вмешательство обычным явлением.
— Ты сама понимаешь, — ответила Сьюзен. — Детей нельзя отдавать чужим людям из прихоти. Ты просто стараешься разозлить меня, Нора. Ты еще скажи, что любой человек вправе продать почку за разумную цену!
Я открыла рот и сразу закрыла. «Если решу продать свою почку, это никого не касается, — могла бы ответить я. — Если я предпочитаю почке большую кухню, что в этом плохого?» Но мне не хотелось спорить с ней. Я только подумала, что они с Винни не пара.
Мы сидели в доме Сьюзен на Кью-Гарденс-сквер, в одном из самых престижных районов, с точки зрения «Аккорд риэлтерс». Если бы Винни и Сьюзен пожелали продать дом, на него мгновенно нашлись бы покупатели. В этом и заключается отличие Кью-Гарденс от Ротуэлл-Гарденс, хотя сами дома очень похожи. Во времена спада на рынке недвижимости район решает все. В центре города еще можно продать здание стоимостью свыше двух миллионов фунтов, и, как на Ближнем Востоке после войны в Персидском заливе, дома с электронными системами безопасности пользуются особым спросом. Любую квартиру в большом доме, с охранником у входа, ведущим пристальное наблюдение, комнатой, где есть системы сигнализации и связи, а стены пуленепробиваемые, куда жилец может спрятаться при первых признаках опасности, можно продать сразу, избежав утомительного торга. Но добротные, крепкие дома на окраинах заметно упали в цепе. Они никому не нужны. Никто не желает покупать их. Только в пригородах, где можно дышать свежим воздухом и не опасаться террористов и просто преступников, на такие дома еще сохранился спрос.
Сад перед домом Сьюзен тщательно ухожен. Медный дверной молоток сияет. Связку ключей легко найти в одном из отделений опрятной сумочки. Долгие годы Сьюзен и Винни вели ожесточенную борьбу за каждую мелочь, и наконец его пристрастие к творческому беспорядку отступило перед упорядоченностью и аккуратностью Сьюзен. Я заметила, что они сумели прийти к некоторому компромиссу, но перемирие было заключено на условиях, более выгодных ей. Старые занозистые сосновые половицы заменили отличным отреставрированным паркетом, навощенным до блеска. Мы с Винни предпочитаем легкий беспорядок, старые любимые вещи, позицию «принимайте нас такими, какие мы есть» и «давайте поужинаем в кухне». Но Сьюзен совсем другая.