Уэллс Герберт Джордж. Морская Дама, Узор из лунного света

   Морская Дама, бросив взгляд на Паркер, и мой троюродный брат зажег спичку.
   Мой троюродный брат никогда не выражается прямо. Идет ли речь об общих проблемах или о личных делах, он всегда настолько предпочитает намеки, что это превратилось у него в подлинную страсть. Он так же неспособен подойти к делу прямо, как кошка - приблизиться к незнакомому человеку. Но тут он вдруг изменил своему обыкновению. Подавшись вперед и внимательно наблюдая за ее первыми, и довольно удачными, попытками затянуться, он сказал:
   - Никак не могу понять, ради чего, собственно, вы явились сюда?
   Она улыбнулась ему сквозь легкую струйку дыма.
   - Ну, ради вот этого, - сказала она.
   - И ради причесок?
   - И ради платьев.
   После секундного колебания она снова улыбнулась.
   - И ради всего этого, - сказала она и, словно почувствовав, что ее ответы не вполне его удовлетворили, сделала жест, который охватил и дом, и лужайку, и... "И что еще?" - подумал мой троюродный брат Мелвил.
   - Правильно я это делаю? - спросила Морская Дама.
   - Прелестно, - ответил мой троюродный брат с легким оттенком грусти в голосе. - Вам нравится?
   - Ради этого стоило сюда явиться, - сказала Морская Дама, с улыбкой глядя ему прямо в глаза.
   - Неужели вы действительно явились сюда только ради...
   - Ради того, чтобы посмотреть, как живут люди на суше? - договорила она за него. - А разве этого мало?
   Сигарета у Мелвила никак не раскуривалась. Он задумчиво посмотрел на нее.
   - Жизнь - не только... все это, - сказал он.
   - Не только что?
   - Не только солнечный свет. Сигареты. Разговоры. Приличные манеры.
   - Но она состоит...
   - Не только.
   - Например?
   - Да вы знаете.
   - Что?
   - Вы знаете, - сказал Мелвил, не глядя на нее.
   - Я не желаю этого знать, - отозвалась она после небольшой паузы.
   - Кроме того... - продолжал он.
   - Да?
   - Вы говорили миссис Бантинг... - Ему пришло в голову, что он пересказывает сплетни, но было уже поздно.
   - Ну?
   - Что-то о душе.
   Она ответила не сразу. Он взглянул на нее и увидел у нее в глазах улыбку.
   - Мистер Мелвил, - спросила она с невинным видом, - а что такое душа?
   - Ну, это... - с готовностью начал мой троюродный брат и умолк.
   - Душа - это... - начал он снова и стряхнул с сигареты воображаемый пепел.
   - Душа... - повторил он и взглянул на Паркер.
   - Душа - это, знаете ли... - сказал он и поглядел на Морскую Даму с видом человека, который пытается осторожно и взвешенно ответить на трудный вопрос.
   - Если уж на то пошло, - сказал он, - это довольно сложно объяснить...
   - Тому, у кого ее нет?
   - Кому угодно, - сказал мой троюродный брат Мелвил неожиданно для самого себя.
   Некоторое время он размышлял, не спуская с нее глаз.
   - К тому же вы прекрасно знаете, что такое душа, - добавил он.
   - Нет, - ответила она, - не знаю.
   - Знаете не хуже, чем я.
   - Да, но это может быть совсем не то.
   - Вы явились сюда, чтобы обрести душу.
   - А может быть, мне она и не нужна. Почему, если у кого-то ее нет...
   - Ах, вот что! - Мой троюродный брат пожал плечами. - Но на самом деле, знаете ли... Это просто слишком общее понятие, потому его так трудно объяснить.
   - У всех есть душа?
   - У всех.
   - Кроме меня?
   - Я в этом не уверен.
   - А у миссис Бантинг?
   - Безусловно.
   - А у мистера Бантинга?
   - У всех.
   - А у мисс Глендауэр?
   - И еще какая.
   Морская Дама погрузилась в раздумье. Потом она неожиданно спросила;
   - Мистер Мелвил, а что такое слияние душ?
   Мелвил от неожиданности сломал свою сигарету и отшвырнул ее в сторону. Возможно, ее слова пробудили у него какие-то воспоминания.
   - Это сверх того, - сказал он. - Это как украшение, росчерк... А иногда это то же самое, что послать слугу отнести визитную карточку вместо того, чтобы самому нанести визит.
   Разговор оборвался. Он сидел в замешательстве, подыскивая слова, чтобы высказать то, что было у него на уме. Вполне возможно, он не слишком хорошо представлял себе, что бы это могло быть. Морская Дама оставила попытки понять его и перешла к тому, что интересовало ее непосредственно:
   - Как вы думаете, у мисс Глендауэр с... мистером Чаттерисом...
   Мелвил поднял на нее глаза. Он заметил, что она запнулась, произнося это имя.
   - Безусловно, - ответил он. - Это как раз то, что должно происходить между ними. Потом он спросил:
   - Чаттерис?
   - Да, - ответила она.
   - Я так и думал, - сказал Мелвил.
   Морская Дама серьезно смотрела на него. Они вглядывались друг в друга, чувствуя, что между ними возникла небывалая до тех пор близость. И тут Мелвил все понял. Его осенила мысль, которая, казалось бы, давно уже должна была прийти ему в голову. Он ощутил какую-то непонятную досаду и произнес дрогнувшим голосом, в котором звучало обвинение:
   - Вы хотите говорить о нем.
   Она по-прежнему очень серьезно кивнула.
   - Ну, а я не хочу. - И он продолжал уже другим тоном: - Но буду, если вы хотите.
   - Я так и знала.
   - О, вы все прекрасно знаете, - сказал Мелвил, обнаружив, что погасшая сигарета валяется рядом, и мстительно раздавив ее каблуком.
   Она ничего не ответила.
   - Ну? - спросил Мелвил.
   - Впервые я увидела его, - сказала она извиняющимся тоном, - несколько лет назад.
   - Где?
   - В южных морях - у островов Тонга.
   - Так вы ради него явились сюда? На этот раз ее ответ прозвучал вполне убедительно.
   - Да, - призналась она.
   - Он недурен собой, - сказал Мелвил, стараясь сохранять беспристрастие. - Хорошо сложен и вполне порядочен. Вполне. Но я не понимаю, зачем вам... А вас он видел? - спросил он неожиданно.
   - О нет.
   И своим видом, и тоном Мелвил постарался показать, что придерживается самых широких взглядов.
   - Не понимаю, зачем вы явились сюда, - сказал он. - И что вы намерены делать. Видите ли, - продолжал он с таким видом, словно вдруг вспомнил какое-то мелкое, но существенное препятствие, - существует еще мисс Глендауэр.
   - А она существует?
   - Разве нет?
   - В этом-то все дело, - сказала она.
   - И кроме того, знаете ли, в конце концов зачем вам...
   - Я согласна, что это безрассудство, - ответила она. - Но при чем здесь рассудок? Все это иллюзия...
   - Для него?
   - Откуда мне знать, как к этому относится он? Это-то я и хочу узнать.
   Мелвил снова посмотрел ей прямо в глаза.
   - Знаете, вы ведете нечестную игру, - сказал он.
   - По отношению к ней?
   - Ко всем.
   - Почему?
   - Потому что вы бессмертны - и ничем не обременены. Потому что вы можете делать все, что вам вздумается, - а мы не можем. Не знаю почему, но не можем. Мы, наделенные недолгой жизнью и крохотными душами, которые стараемся спасти или погубить, с головой погружены в свои мелкие заботы. А вы, порождение стихии, приходите, чтобы поманить кого-то пальцем...
   - Стихия имеет свои права, - сказала она и добавила: - Стихия, знаете ли, есть стихия. Не забывайте об этом.
   - Иллюзия?
   - Конечно. Всякое стихийное начало - иллюзия. Все эти химические начала, эти элементы ваших химиков...
   - Да?
   - Все это иллюзия. И ничего другого не существует. - И она продолжала: - Все, из чего слагается ваша жизнь, та жизнь, которой, как вам кажется, вы живете, все эти ничтожные дела, которые представляются вам такими важными, все эти крохотные заботы, все эти мелкие повседневные обязанности, все эти запреты, которые вы сами себе внушили, - все это фантазии, овладевшие вами так прочно, что вы уже не можете их стряхнуть. Не смеете, не должны, не можете. Нам, тем, кто за вами наблюдает...
   - Вы наблюдаете за нами?
   - О да. Мы за вами наблюдаем, и иногда мы вам завидуем. Не только тому, что у вас есть сухой воздух, и солнечный свет, и тень от деревьев, и ощущение свежего утра, и множество приятных вещей, - но и тому, что у вашей жизни есть начало и конец... Тому, что вы знаете о неизбежности конца.
   Потом она снова вернулась к тому, с чего начала:
   - Но вы так ограниченны, так связаны! Вы так плохо используете тот короткий миг, который вам дан! У вашей жизни есть начало и есть конец, но все время, что лежит между ними, вы живете, словно околдованные. Вы боитесь делать то, что доставило бы вам наслаждение, и считаете необходимым делать то, что, как вы прекрасно знаете, бессмысленно и неприятно. Только подумайте, сколько всего - даже в мелочах - вы не должны делать! Там, наверху, на Лугах, в этот знойный день все сидят в безобразной слишком теплой одежде - сколько ее на вас надето! - и в жаркой, тесной обуви. А ведь у них такие прелестные розовые ступни - у некоторых из них, мы-то это видели! Им почти не о чем говорить, не на что смотреть, они не должны делать ничего такого, что было бы совершенно естественно, и обязаны делать всевозможные нелепые вещи. Почему они обязаны их делать? Почему они позволяют жизни скользить мимо? Как будто никто из них не собирается вскоре умереть! Почему бы вам не пойти прогуляться там в купальном костюме и белой полотняной шляпе...
   - Это было бы неприлично! - воскликнул Мелвил.
   - Почему?
   - Это было бы ужасно!
   - Но на пляже все могут видеть вас в таком костюме.
   - Это совсем другое дело.
   - Ничуть не другое. Вы только воображаете, что другое. И точно так же вы воображаете, что есть поступки приличные и неприличные, хорошие и плохие. Потому что вы живете как во сне, в фантастическом, нездоровом сне. В таком жалком, таком бесконечно жалком сне! Я видела, как вы вчера ужасно мучились из-за пятнышка от чернил у вас на рукаве - мучились почти полдня!
   На лице моего троюродного брата выразилось такое страдание, что больше она об этом чернильном пятне не заикалась.
   - Поверьте, вся ваша жизнь - сон, от которого вы неспособны пробудиться...
   - Но если так, зачем вы мне это говорите? Она помолчала.
   - Зачем вы мне это говорите? - настаивал он.
   Он услышал шорох - она придвинулась к нему, и он почувствовал ее теплое дыхание. Тихим, доверительным голосом, словно делясь секретом, знать который достоин не каждый, она сказала:
   - Потому что бывают сны лучше.
   III
   На мгновение Мелвилу показалось, что с ним говорит кто-то другой, а вовсе не эта любезная дама, сидящая рядом с ним в кресле на колесах.
   - Но как... - начал он и остановился. Некоторое время он сидел молча, с озадаченным видом. Она откинулась на спинку кресла, не глядя на него, а когда наконец опять повернулась к нему и заговорила, он почувствовал, что его снова окружает вполне ощутимая реальность.
   - А почему я не должна этого делать? - спросила она. - Если мне хочется.
   - Что делать?
   - Если Чаттерис мне нравится.
   - Можно бы подумать и о препятствиях, - сказал он.
   - Он не ее собственность, - возразила она.
   - В каком-то смысле он пытается ею стать, - сказал Мелвил.
   - Пытается! Он должен быть тем, что он есть. Ничто не может сделать его ее собственностью. Если бы вы не жили как во сне, вы бы это понимали.
   Мой троюродный брат ничего не ответил, и она продолжала:
   - Она не настоящая. Сплошные выдумки и тщеславие. Она все берет из книг. Она сама словно из какой-то книги. Вы же видите, она и здесь этим занимается... Чего она хочет? Что она пытается сделать? Вся эта ее работа, вся эта политическая возня... Она говорит о Положении Бедных! Что такое Положение Бедных? Долгие, тоскливые бессонные ночи, вечный отчаянный страх перед завтрашним днем, жизнь, полная тревог, - и все потому, что они не знают, какой это нелепый сон. Представьте себе, что они вдруг перестали бы мучиться тревогой и страхом... И какое ей дело, в конце концов, до Положения Бедных? Это лишь отправная точка ее сна. В глубине души она не хочет, чтобы их сны стали радостнее, в глубине души у нее нет к ним любви, ей всего-навсего снится, что она должна напоказ всем Делать Добро, утверждать себя, управлять их жизнью, окруженная благодарностью, хвалой и благословениями. Ее сон! Сон о Серьезных Делах - пляска призраков, которые гонятся за блуждающим огоньком, за последним отблеском миража. Суета сует...
   - Для нее это вполне реально.
   - Настолько реально, насколько она в это верит. Но она сама не реальна. Она плохо начинает.
   - Но он, вы ведь знаете...
   - Он в это не верит.
   - Ну, не знаю.
   - Я знаю - теперь.
   - Он непростая личность.
   - Ничего, он еще опомнится, - сказала Морская Дама.
   - Мне кажется, что касается его работы, вы ошибаетесь, - возразил Мелвил. - В нем как будто борются два человека. - И он вдруг добавил: - Как и в каждом из нас. - Но тут он спохватился и больше никаких общих соображений не высказывал. - У него есть желание - туманное, согласен, но желание сделать что-то достойное...
   - Какое-то туманное желание есть, - согласилась она - Но...
   - Намерения у него хорошие, - сказал Мелвил, стоя на своем.
   - Никаких у него нет намерений. Он только смутно догадывается...
   - Да?
   - О том, о чем начинаете догадываться и вы... Что можно представить себе и что-то другое, пусть и несбыточное. Что эта ваша жизнь - еще не все. Что ее нельзя принимать слишком всерьез. Потому что... Бывают сны лучше!
   Ее голос звучал, как песнь сирен, и взглянуть ей в лицо мой троюродный брат не решился.
   - Ни о каких других снах я ничего не знаю, - сказал он. - У каждого из нас есть он сам и есть его жизнь, этого вполне хватает. Какие еще могут быть сны? Да, мы живем во сне - приходится это признать. Кроме того, все это, знаете ли, не имеет отношения к делу. Мы говорили о Чаттерисе и о том, почему вы пришли за ним. Зачем вам было приходить, зачем кому-то извне приходить в этот мир?
   - Потому что нам разрешено в него приходить - нам, бессмертным. И почему бы, если нам вздумается отведать этой жизни, которая течет, прекращается и начинается снова, как дождь, падающий на землю, - почему бы нам этого не делать? Зачем себе в этом отказывать?
   - А Чаттерис?
   - Если мне этого хочется...
   Титаническим усилием воли он преодолел подступавшее отчаяние и еще раз попытался свести все дело к частности, к отдельному случаю, к его возможным последствиям.
   - Но послушайте, - сказал он. - Что именно вы собираетесь делать, если сможете его заполучить? Не собираетесь же вы всерьез зайти в своей игре так далеко? Не собираетесь же вы... по-настоящему, как принято у нас, выйти за него замуж?
   Такое возвращение к сугубо практическим делам рассмешило Морскую Даму.
   - Ну а почему бы и нет? - спросила она.
   - И разъезжать повсюду в кресле на колесах, и... Да нет, конечно. А что же?
   Он посмотрел ей в глаза, и ему показалось, что он заглянул в бездонную морскую глубь, где шевелились какие-то неразличимые тени. Она улыбнулась.
   - Нет! - ответила она. - Я не собираюсь выйти за него замуж и разъезжать в кресле на колесах. И стареть, как все земные женщины. (Это от пыли, я думаю, и от сухости воздуха, и от того, как вы начинаете и оканчиваете свою жизнь.) Вы слишком быстро сгораете, вы ярко вспыхиваете и тут же гаснете. Эта ваша жизнь... эти болезни и старость... Когда кожа становится дряблой, волосы теряют блеск, а зубы... Нет, пойти на это я не могла бы даже ради любви. Нет. Но с другой стороны, знаете ли... - Ее голос понизился до шепота. - Бывают сны лучше!
   - Какие еще сны? - возмутился Мел-вил. - Что вы хотите сказать? Кто вы? Зачем вы пришли в эту жизнь - вы, притворившаяся женщиной, - и нашептываете, без конца нашептываете что-то нам, кто живет этой жизнью и для кого нет другого выхода?
   - Но ведь выход есть, - сказала Морская Дама.
   - Какой?
   - Для некоторых из вас выход есть. Когда вся жизнь внезапно воплощается в одном мгновении...
   И тут она умолкла.
   На мой взгляд, эти слова абсолютно лишены всякого смысла - даже в устах дамы, в сущности воображаемой и пришедшей из моря. Как может целая жизнь воплотиться в одном мгновении? Но каковы бы ни были ее слова на самом деле, что-то, несомненно, осталось недосказанным...
   Услышав, что она вдруг замолчала, он взглянул на нее. Она смотрела в сторону дома.
   - До-о-рис! До-о-рис! Где ты?
   Это был голос миссис Бантинг, разносившийся над газоном, - голос торжествующего настоящего, голос непобедимого благоразумия. Мир в глазах Мелвила снова обрел реальность. Он словно проснулся, очнувшись от какого-то незаметно подкравшегося коварного транса.
   Теперь он смотрел на Морскую Даму так, словно этого разговора на самом деле не было, словно он задремал и видел его во сне. Что-то как будто померкло вокруг, какая-то фантастическая картина поблекла. Его взгляд упал на подлокотник кресла, где покоилась ее рука, - там виднелась надпись: "Флэмпс. Прокат кресел на колесах".
   - Мы, пожалуй, слишком углубились... - сказал он неуверенно, но потом все-таки переспросил: - Что вы говорили? Вы хотели сказать, что...
   Послышались шаги приближавшейся миссис Бантинг. Паркер шевельнулась и кашлянула.
   Теперь ему было совершенно ясно, что они "слишком углубились".
   - Может быть, как-нибудь в другой раз... Действительно ли все это было сказано или ему только почудилось?
   Вдруг ему пришла в голову одна мысль.
   - Где ваша сигарета? - спросил он. Но она была уже давно докурена.
   - И о чем это вы тут так долго говорили? - произнесла нараспев миссис Бантинг, почти материнским жестом положив руку на спинку стула, где сидел Мелвил.
   - О, - начал Мелвил, против обыкновения растерявшись, вдруг встал со стула и с деланной улыбкой обернулся к Морской Даме. - А правда, о чем мы говорили?
   - О всяких интересных вещах, должно быть? - сказала миссис Бантинг почти игриво и удостоила Мелвила особой улыбки - одной из тех, что с моральной точки зрения почти равнозначны подмигиванию.
   Мой троюродный брат, потрясенный такой игривостью, секунды четыре в изумлении смотрел на миссис Бантинг. У него даже дух захватило. Потом все одновременно рассмеялись, миссис Бантинг уселась и заметила про себя, но вполне внятно:
   - Как будто я не догадываюсь!
   IV
   Насколько мне известно, после этого разговора Мелвила с необычной силой терзали сомнения. Прежде всего, что особенно его угнетало, он сомневался, был ли вообще этот разговор, и если был, то не сыграла ли память с ним дурную шутку, изменив и усилив его значение. Время от времени мой троюродный брат видит во сне вполне разумные и правдоподобные беседы, и это сильно сбивает его с толку, потому что они путаются с тем, что происходит на самом деле. Не так ли случилось и теперь? Он то и дело возвращался к отдельным фразам, запавшим ему в память, и вдумывался в них. Действительно ли она сказала вот это, и именно с таким выражением? Говорила ли она то? Но каждый день этот разговор припоминался ему по-разному. Действительно ли она предсказала нечто туманное и мистическое, что ожидало Чаттериса?...
   Больше всего усиливало и усложняло его сомнения то, что впоследствии Морская Дама, сохраняя полную безмятежность, ни разу и словом не обмолвилась о происшедшем. Или не происшедшем? Она держалась как всегда, в ее поведении не было заметно ни следов возникшей между ними близости, ни отдаления, какое обычно следует за неосторожным признанием.
   И, как будто этого было еще недостаточно, к рою обуревавших его вопросов вскоре прибавились новые сомнения. Морская Дама, размышлял он, созналась, что пришла в этот мир, вышла на сушу ради Чаттериса.
   А значит...
   До сих пор он не задумывался о том, что именно ждет Чаттериса, мисс Глендауэр, Бантингов и всех остальных, когда она "заполучит" Чаттериса, что представлялось весьма вероятным. Бывают другие сны, есть иная жизнь, существует Нечто - и Чаттерису предстояло отправиться туда! Так она сказала! Но Мелвилу с неожиданной отчетливостью и яркостью припомнилась картина, которую он когда-то видел: мужчина и русалка, быстро погружающиеся в пучину... Может ли такое случиться? И это в тысяча восемьсот девяносто девятом году? Может ли быть, что, говоря обо всех этих вещах, она действительно имела их в виду, а если имела и уже начала целенаправленную кампанию с целью заманить его в ловушку, то что должен предпринять в такой ситуации благовоспитанный, ведущий разумную жизнь, хорошо одевающийся холостой светский человек?
   Смотреть со стороны - пока все не кончится катастрофой?
   Наверное, за эти дни он чуть ли не состарился на глазах. Видимо, он неприлично подолгу околачивался в доме на сэндкаслском побережье, безуспешно пытаясь добиться достаточно длительного и интимного разговора наедине с Морской Дамой, чтобы раз и навсегда разрешить свои сомнения относительно того, что было в тот раз сказано на самом деле и что ему пригрезилось. Ничто еще никогда не вызывало у него такого беспокойства, как поворот, который принял тот их разговор. Никогда еще ему не было так трудно сохранять привычное юмористически-снисходительное отношение к жизни. В его поведении появились совершенно определенные признаки рассеянности.
   "Если все так, то это, знаете ли, дело серьезное", - так или примерно так постоянно бормотал он про себя. Его необычное состояние заметила даже миссис Бантинг. Однако она неправильно поняла его причины и говорила что-то о... В конце концов он внезапно уехал в Лондон, полный отчаянной решимости держаться от всего этого подальше. Морская Дама попрощалась с ним в присутствии миссис Бантинг так, будто между ними ничего не произошло...
   Я полагаю, что его волнение можно понять. Он принес Миру вполне ощутимые жертвы. Не без усилий он нашел в нем свое место и свою роль, воображал, будто действительно понимает, как говорится, "что к чему", и прекрасно проводил время. И тут, понимаете ли, услышать голос, который постоянно напоминает, что "бывают сны лучше", выслушать рассказ, который предвещает осложнения, несчастья, разбитые сердца, - и не иметь ни малейшего представления о том, что следует предпринять!...
   Однако я не думаю, чтобы он сбежал из Сандгейта, не получив более определенного ответа на вопрос "Какие это сны лучше?", не добившись от этой безмятежной страдалицы, хитростью или силой, какого-нибудь более ясного объяснения... - если бы однажды утром миссис Бантинг не позволила себе один в высшей степени тактичный намек.
   Вы уже знаете миссис Бантинг и можете себе представить, на что она тактично намекнула. Как раз в это время, имея перед глазами своих девочек и обеих мисс Глендауэр, она со всем пылом погрузилась в матримониальные планы; она стала фанатиком брака, она готова была исключительно из любви к искусству женить кого угодно на ком угодно, и мысль сочетать бедного Мелвила с этой таинственной бессмертной, наделенной чешуйчатым хвостом, видимо, представлялась ей вполне естественной.
   Я могу предположить, что однажды она без всякой видимой причины заметила:
   - Теперь все в ваших руках, мистер Мелвил.
   - В моих руках?! - вскричал Мелвил, изо всех сил стараясь не понять смысла ее невинного, но решительного замечания.
   - Сейчас вы монополист! - воскликнула она. - А когда мы вернемся в Лондон, у нее отбоя не будет от поклонников.
   Мелвил, кажется, сказал что-то в том смысле, что не надо заходить так далеко... Он не помнит, что сказал. Я думаю, он тогда сам не понимал, что говорит...
   Так или иначе, в августе он сбежал в Лондон и болтался там в таком ужасном состоянии, что даже не мог собраться с силами и куда-нибудь уехать. Об этой части истории он не распространяется, и мало-мальски правдоподобно восстановить ее я могу только с помощью собственного воображения. Я представляю себе, как он, сидя в своей прелестно обставленной квартире квартире, на которой лежит отпечаток легкомыслия, но без тривиальности, и которая свидетельствует об артистичности его натуры, но при этом полна достоинства и серьезности, - обнаруживает, что потерял всякий интерес и к книгам, и к коллекции серебряной посуды, которую (не слишком ревностно) собирает. Представляю себе, как он бродит по этой квартире, заходя то в свою со вкусом отделанную спальню, то в гардеробную, где погружается в бессмысленное созерцание двадцати семи пар брюк (аккуратно отглаженных и развешанных в полном порядке), неотъемлемых от его мнения о мудрости и благополучии. Он давно уже естественным путем усвоил, что для всякого случая существует в точности соответствующая ему пара брюк, приличествующий ему пиджак, подобающий жест или слово. Он был хозяином своего мира. И тут, вообразите только, этот шепот... "Бывают сны лучше".
   - Что это за сны? - вопрошает он, словно защищаясь. Каким бы зыбким и прозрачным ни показался ему мир тогда, в приморском саду в Сандгейте, какой бы ни прозвучал тогда намек на нечто лежащее за пределами этого мира здесь, в лондонской квартире Мелвила, ни о какой его прозрачности не могло быть и речи.
   - Черт возьми! - восклицает он. - Если эти сны предназначены Чаттерису, зачем она мне все это говорила?
   - А если бы мне довелось их увидеть, какие бы они там ни были...
   Он погружается в размышления, со всей присущей ему серьезностью.
   - Нет! - И снова: - Нет!
   - А если человеку не суждено их увидеть, то зачем ему о них знать, зачем из-за них лишаться покоя?
   - Если ей так уж хочется мутить воду, почему бы ей не заняться этим самой и стоит ли превращать меня в сообщника?
   Он шагает взад и вперед по квартире, потом останавливается и смотрит в окно, на ошалевших от жары прохожих, направляющихся к Хеймаркету...
   Но он их не видит. Перед глазами у него стоит маленький приморский сад в Сандгейте и крохотная кучка людей, совсем крохотная, залитая солнечным светом, и что-то надвигается на них...
   - Так поступать нечестно! И с ними, и со мной, и с кем угодно!
   И тут он, я думаю, неожиданно начинает ругаться.
   Представляю себе, как он сидит за обедом, - к этой трапезе он обычно относится с подобающей серьезностью. Представляю себе официанта, изображающего на чисто выбритом лице добродушную небрежность, который приближается к нему с выражением интимного соучастия, с каким всякий порядочный официант подходит к тем, кто внушает ему уважение. Представляю себе уважительную паузу, почтительный вопрос.