— Кто дает тебе товар? Давай же, Джок (Джок — на сленге «шотландец» — прим.перев.). Юэн, не так ли? Ты же не дилер. Кто затаривается этим ширевом? — спросил он. Его глаза переполняло лениво наигранное сочувствие. Он выглядел как чувак, просекавший фишку.
У НИХ НИ ХУЯ НА МЕНЯ НЕТ.
Другой коп, коренастый, быковатого вида, темноволосый, с придурковатой короткой стрижкой, раздраженно бросил:
— Его дружок, мудацкий ниггер. Этот зашоренная обезьяна из джунглей с героином вместо банана, не так ли, Джок? Ладно, тебе лучше начать говорить, сынок, потому что у нас теперь в соседней комнате объявилась первая в мире черная канарейка, чирикающая на одно слово десять, и тебе, поверь мне, не понравится песенка, которую она поет.
Они дали мне немного времени на размышление, но не могли достучаться до того места в моей голове, куда я заполз.
Затем один из них выложил на стол пакетик белого порошка. На вид хороший продукт.
— Маленькие дети в школе ширяются этим товаром. Кто толкает им его, Юэн? — спросил мальчик Серебряной Мечты.
У НИХ НИ ХУЯ НА МЕНЯ НЕТ.
— Я просто употребляю иногда. Да и нет столько лаве барыжничать, и мне плевать, какие козлы этим занимаются.
— Черт возьми, я вижу, что нам следует пригласить сюда переводчика. Какой-нибудь дежурящий сегодня вечером хрен говорит по-шотландски? — воскликнул темноволосый мудак. Тормоз Серебряной Мечты проигнорировал его. Он продолжил:
— Вы все, чертовы долбоебы, гоните одно и тоже фуфло. Вы все, блядь, употребляете, так? Никто не продает. Он просто растет на деревьях, да?
— Не, на полях, — сказал я, немедленно об этом пожалев.
— Что ты, твою мать, сказал? — он поднялся, стукнув кулаком по столу так, что костяшки побелели.
— Маковые поля. Опиум. Растет на полях, — промямлил я.
Его рука обхватила мою шею и стиснула ее. Он продолжал давить. Такое впечатление, словно я наблюдал со стороны, как душат кого-то другого. Я вцепился обеими руками в его руку, но не смог ослабить хватку. Это сделал Серебряный.
— Оставь, Джордж. Достаточно. Отдышись, сынок.
В моей голове беспощадно стучало от прилива крови, и я чувствовал себя так, будто мои легкие никогда снова не заполнятся до полного объема.
— Мы знаем расклад, сынок, мы приготовили для тебя на подпись показания. Я не хочу, чтобы ты подписывал что-то, о чем будешь потом сожалеть. Даем тебе время. Взгляни на них. Прочитай. Усвой. Как я сказал, даем тебе время. Все, что ты хочешь изменить, мы можем изменить, — вкрадчивым голосом втюхивал он мне.
Темноволосый избавился от враждебности в своем голосе.
— Сдай нам ниггера, сынок, и ты можешь уйти отсюда с этим. Лучший фармацевтический продукт, а, Фред? — он дразняще помахал герой передо мной, доставляя мне танталовы муки.
— Так они сказали мне, Джордж. Давай, Юэн, приди в себя, расслабься. Ты кажешься достаточно приличным типом, забей на все это. Считай, что тебе крупно повезло, рыжий, выше головы не прыгнешь.
— Шотландцы, англичане, никакой разницы, не правда ли? Мы все белые люди. Париться в тюрьме из-за какого-то чертова Конго? Пораскинь мозгами, Джок. Еще один долбанный цветной говнюк сядет, кто он для тебя, а? В них уж точно нехватки не будет, как думаешь?
Подстава. Козлы в белых рубашках. Они упрятали Дрю из Монктонхолла в Оргрив за забастовку "84-го. Теперь они хотят Донована. Не тот цвет кожи. Они представили его начальству как Крупную Шишку. Эти показания читались как Агата Кристи. Дон и я однажды схлестнулись, но он был свой. На самом деле он был мне больше братом, чем какая-нибудь родня. Но что он рассказал обо мне? Солидарность в отказе, или же он сдал меня с потрохами? Эти паскудные показания читались как Агата Кристи. Что насчет Эндж? Она, наверное, сдала всех только за тем, чтобы спасти свою шкуру. Меня начало ломать, стало по-настоящему херово. Если я подпишу, то получу ширево. Я смогу вмазаться. Рассказать газетам историю о том, как они получили эти показания. У НИХ НИ ХУЯ НА МЕНЯ НЕТ. Ломка. Отрава. Дон. НЕ ПОДДАВАЙСЯ ломка гера ДАЙТЕ МНЕ ЧЕРТОВУ РУЧКУ, они упрячут Дона, упрячут его за всю эту Агату Ебаную Кристи ДАЙТЕ МНЕ ЧЕРТОВУ РУЧКУ.
— Дайте мне ручку.
— Знал, что у тебя есть мозги, Джок.
Я сунул пакетик порошка, мои тридцать серебренников, в задний карман. Они порвали полицейский протокол. Я был свободен. Когда я вышел в приемную, то увидел сидевшую там Эндж. Я понял, что она тоже продалась. Она горько взглянула на меня.
— Правильно, вы двое, — сказал дежурный коп. — Свободны и держитесь подальше от неприятностей.
Два копа, допрашивавшие меня, стояли рядом с ним. Я обрадовался возможности уйти. Эндж была так нетерпелива, что бросилась к зеркальной стеклянной двери сразу же, как только коп сказал нам убираться. Когда стекло и ее голова соприкоснулись, ее, казалось, отбросило на колени, и она дрожала, словно мультяшка. Я нервно засмеялся, присоединившись к гоготу копов.
— Глупая пизданутая шлюха, — презрительно ухмыльнулся темноволосый.
Эндж пребывала в прострации, когда я вывел ее на воздух. Слезы струились по ее лицу. На ее лбу образовалась шишка.
— Ты заложил его, твою мать, да? ЗАЛОЖИЛ, ДА?
Макияж потек. Она выглядела как Элис Купер во время самого неудачного представления за всю свою историю.
— А ты, тогда, нет?
Молчание было красноречивым, затем она призналась утомленным голосом.
— Да, ну, вынуждена была, чтобы самой не загреметь, а? Я просто должны была выбраться оттуда. Мне было по-настоящему хреново.
— Понимаю, что ты имеешь в виду, — согласился я. — Мы разберемся со всем этим позже. Повидаем адвоката. Расскажем чуваку, что мы дали показания под давлением. Дон выйдет на волю смеясь. Даже получит компенсацию. Сначала вмажемся, придем в себя и повидаем адвоката. Свидетельство о неправильном дознании поможет Дону в судебном процессе. Оправдаем его. Он, черт возьми, отблагодарит нас за это!
Я понимал, что все это вилами на воде писано. Я слинял; оставил Дона перед какой-там-угодно судьбой, ожидающей его. Просто я мог чувствовать себя лучше, если бы прошел через этот сценарий.
— Да, давай вытащим его, — согласилась Эндж.
Снаружи участка стояла группа демонстрантов. Казалось, будто они устроили тут круглосуточный пикет. Они протестовали против жестокого обращения с молодыми черными, и особенно насчет Ирла Бэррата, чувака, угодившего в Стоуки, свалившегося однажды ночью с лестницы, и вышедшего обратно в полиэтиленовом мешке. Скользкие ублюдки, эти ступеньки.
Я узнал чувака из черной прессы, The Voice, и направился прямо к нему.
— Послушай, приятель, они забрали туда одного черного парня. Они по-настоящему уделали его. Заставили нас подписать на него показания.
— Как его зовут? — спросил чувак. Роскошный Афро-английский голос.
— Донован Прескотт.
— Чувак из Кингсмид? Героинщик?
Я стоял, глядя на него, и его лицо посуровело.
— Он не сделал ничего плохого, — взмолилась Эндж.
Я ткнул в него пальцем, проецируя мой гнев с себя на него.
— Напечатай ебты или будь проклят, ты, козел! Не имеет значения, кто он такой, он обладает такими же правами, как и любой другой ублюдок!
— Как твое имя, мужик? — спросил репортер.
— А какое это имеет отношение к делу?
— Зайдем в офис. Сфотографируем тебя, — улыбнулся Афро. Он знал, что это было без мазы. Я ничего никому в этом случае не скажу; полиция тогда откроет сезон охоты на меня.
— Да делай, что хочешь, твою мать, — сказал я, поворачиваясь.
Крупная женщина подошла ко мне и стала кричать.
— Они держат там хороших Христианских мальчиков. Лероя Дюкейна и Орита Кэмпбелла. Мальчиков, не сделавших ничего плохого. Именно об этих мальчиках мы здесь говорим, а не о каком-то грязном наркотическом дьяволе.
Высокий раста в Джон Ленноновских очечках угрожающе поднял плакат прямо перед моим носом. На нем было написано:
РУКИ ПРОЧЬ ОТ ЧЕРНОЙ МОЛОДЕЖИ
Я повернулся к Эндж и потащил ее, дрожа, подальше от этой заварухи, и несколько ругательств и угроз, выкрикнутых нам вслед, звенело в моих ушах. Я думал, что за нами следят. Мы шли в молчании и не проронили ни слова, пока не дошли до станции Далстон Кингслэнд. Параноидальный Город.
— Куда ты? — спросила Эндж.
— Я направлюсь на поезде по Северной Лондонской линии к этому корешу Элби на Кентиш Таун. Я собираюсь привести себя в порядок ширевом этих свиней, затем двинусь к Бушу. Там цивилизованнее, ты понимаешь? Я по горло сыт Хакни, это даже хуже, чем возвращаться обратно на дорогу. Чертовски ограничено все. Слишком много шумных лицемерных скотов. Изолированных, вот в чем проблема. Никакого метро. Недостаточно социального контакта с остальными в Дыме (Дым — одно из слэнговых названий Лондона — прим.перев.). Чертово урбанистическое захолустье.
Я занимался пустословием. Нес околесицу на ломке.
— Я отправлюсь с тобой. Квартира накрылась, она теперь засвечена. Свиньям плевать на сохранность дверей.
Я не хотел тащить с собой на буксире Эндж; у нее был вирус неудачницы, по-настоящему хуевый. Неудача обычно передается с близким соседством страдальцев по ломке. Тем не менее, я немногое мог сделать или сказать, когда подошел поезд и мы сели друг напротив друга в подавленном, болезненном молчании.
Когда поезд тронулся, я бросил на нее украдкой взгляд. Я искренне надеялся — она ведь не ожидает, что я буду с ней спать. Сейчас мне не до секса. Может быть Элби, если она захочет этого. Мысль неприятная, но только потому, что все мысли по внешним для меня вопросам были неприятными и раздражающими. «Я вскоре буду свободен от всего этого, невзирая ни на что; свободен от их мелочной инерции», — думал я, нащупывая пакетик в кармане штанов.
НДС-96
РОХЛЯ
У НИХ НИ ХУЯ НА МЕНЯ НЕТ.
Другой коп, коренастый, быковатого вида, темноволосый, с придурковатой короткой стрижкой, раздраженно бросил:
— Его дружок, мудацкий ниггер. Этот зашоренная обезьяна из джунглей с героином вместо банана, не так ли, Джок? Ладно, тебе лучше начать говорить, сынок, потому что у нас теперь в соседней комнате объявилась первая в мире черная канарейка, чирикающая на одно слово десять, и тебе, поверь мне, не понравится песенка, которую она поет.
Они дали мне немного времени на размышление, но не могли достучаться до того места в моей голове, куда я заполз.
Затем один из них выложил на стол пакетик белого порошка. На вид хороший продукт.
— Маленькие дети в школе ширяются этим товаром. Кто толкает им его, Юэн? — спросил мальчик Серебряной Мечты.
У НИХ НИ ХУЯ НА МЕНЯ НЕТ.
— Я просто употребляю иногда. Да и нет столько лаве барыжничать, и мне плевать, какие козлы этим занимаются.
— Черт возьми, я вижу, что нам следует пригласить сюда переводчика. Какой-нибудь дежурящий сегодня вечером хрен говорит по-шотландски? — воскликнул темноволосый мудак. Тормоз Серебряной Мечты проигнорировал его. Он продолжил:
— Вы все, чертовы долбоебы, гоните одно и тоже фуфло. Вы все, блядь, употребляете, так? Никто не продает. Он просто растет на деревьях, да?
— Не, на полях, — сказал я, немедленно об этом пожалев.
— Что ты, твою мать, сказал? — он поднялся, стукнув кулаком по столу так, что костяшки побелели.
— Маковые поля. Опиум. Растет на полях, — промямлил я.
Его рука обхватила мою шею и стиснула ее. Он продолжал давить. Такое впечатление, словно я наблюдал со стороны, как душат кого-то другого. Я вцепился обеими руками в его руку, но не смог ослабить хватку. Это сделал Серебряный.
— Оставь, Джордж. Достаточно. Отдышись, сынок.
В моей голове беспощадно стучало от прилива крови, и я чувствовал себя так, будто мои легкие никогда снова не заполнятся до полного объема.
— Мы знаем расклад, сынок, мы приготовили для тебя на подпись показания. Я не хочу, чтобы ты подписывал что-то, о чем будешь потом сожалеть. Даем тебе время. Взгляни на них. Прочитай. Усвой. Как я сказал, даем тебе время. Все, что ты хочешь изменить, мы можем изменить, — вкрадчивым голосом втюхивал он мне.
Темноволосый избавился от враждебности в своем голосе.
— Сдай нам ниггера, сынок, и ты можешь уйти отсюда с этим. Лучший фармацевтический продукт, а, Фред? — он дразняще помахал герой передо мной, доставляя мне танталовы муки.
— Так они сказали мне, Джордж. Давай, Юэн, приди в себя, расслабься. Ты кажешься достаточно приличным типом, забей на все это. Считай, что тебе крупно повезло, рыжий, выше головы не прыгнешь.
— Шотландцы, англичане, никакой разницы, не правда ли? Мы все белые люди. Париться в тюрьме из-за какого-то чертова Конго? Пораскинь мозгами, Джок. Еще один долбанный цветной говнюк сядет, кто он для тебя, а? В них уж точно нехватки не будет, как думаешь?
Подстава. Козлы в белых рубашках. Они упрятали Дрю из Монктонхолла в Оргрив за забастовку "84-го. Теперь они хотят Донована. Не тот цвет кожи. Они представили его начальству как Крупную Шишку. Эти показания читались как Агата Кристи. Дон и я однажды схлестнулись, но он был свой. На самом деле он был мне больше братом, чем какая-нибудь родня. Но что он рассказал обо мне? Солидарность в отказе, или же он сдал меня с потрохами? Эти паскудные показания читались как Агата Кристи. Что насчет Эндж? Она, наверное, сдала всех только за тем, чтобы спасти свою шкуру. Меня начало ломать, стало по-настоящему херово. Если я подпишу, то получу ширево. Я смогу вмазаться. Рассказать газетам историю о том, как они получили эти показания. У НИХ НИ ХУЯ НА МЕНЯ НЕТ. Ломка. Отрава. Дон. НЕ ПОДДАВАЙСЯ ломка гера ДАЙТЕ МНЕ ЧЕРТОВУ РУЧКУ, они упрячут Дона, упрячут его за всю эту Агату Ебаную Кристи ДАЙТЕ МНЕ ЧЕРТОВУ РУЧКУ.
— Дайте мне ручку.
— Знал, что у тебя есть мозги, Джок.
Я сунул пакетик порошка, мои тридцать серебренников, в задний карман. Они порвали полицейский протокол. Я был свободен. Когда я вышел в приемную, то увидел сидевшую там Эндж. Я понял, что она тоже продалась. Она горько взглянула на меня.
— Правильно, вы двое, — сказал дежурный коп. — Свободны и держитесь подальше от неприятностей.
Два копа, допрашивавшие меня, стояли рядом с ним. Я обрадовался возможности уйти. Эндж была так нетерпелива, что бросилась к зеркальной стеклянной двери сразу же, как только коп сказал нам убираться. Когда стекло и ее голова соприкоснулись, ее, казалось, отбросило на колени, и она дрожала, словно мультяшка. Я нервно засмеялся, присоединившись к гоготу копов.
— Глупая пизданутая шлюха, — презрительно ухмыльнулся темноволосый.
Эндж пребывала в прострации, когда я вывел ее на воздух. Слезы струились по ее лицу. На ее лбу образовалась шишка.
— Ты заложил его, твою мать, да? ЗАЛОЖИЛ, ДА?
Макияж потек. Она выглядела как Элис Купер во время самого неудачного представления за всю свою историю.
— А ты, тогда, нет?
Молчание было красноречивым, затем она призналась утомленным голосом.
— Да, ну, вынуждена была, чтобы самой не загреметь, а? Я просто должны была выбраться оттуда. Мне было по-настоящему хреново.
— Понимаю, что ты имеешь в виду, — согласился я. — Мы разберемся со всем этим позже. Повидаем адвоката. Расскажем чуваку, что мы дали показания под давлением. Дон выйдет на волю смеясь. Даже получит компенсацию. Сначала вмажемся, придем в себя и повидаем адвоката. Свидетельство о неправильном дознании поможет Дону в судебном процессе. Оправдаем его. Он, черт возьми, отблагодарит нас за это!
Я понимал, что все это вилами на воде писано. Я слинял; оставил Дона перед какой-там-угодно судьбой, ожидающей его. Просто я мог чувствовать себя лучше, если бы прошел через этот сценарий.
— Да, давай вытащим его, — согласилась Эндж.
Снаружи участка стояла группа демонстрантов. Казалось, будто они устроили тут круглосуточный пикет. Они протестовали против жестокого обращения с молодыми черными, и особенно насчет Ирла Бэррата, чувака, угодившего в Стоуки, свалившегося однажды ночью с лестницы, и вышедшего обратно в полиэтиленовом мешке. Скользкие ублюдки, эти ступеньки.
Я узнал чувака из черной прессы, The Voice, и направился прямо к нему.
— Послушай, приятель, они забрали туда одного черного парня. Они по-настоящему уделали его. Заставили нас подписать на него показания.
— Как его зовут? — спросил чувак. Роскошный Афро-английский голос.
— Донован Прескотт.
— Чувак из Кингсмид? Героинщик?
Я стоял, глядя на него, и его лицо посуровело.
— Он не сделал ничего плохого, — взмолилась Эндж.
Я ткнул в него пальцем, проецируя мой гнев с себя на него.
— Напечатай ебты или будь проклят, ты, козел! Не имеет значения, кто он такой, он обладает такими же правами, как и любой другой ублюдок!
— Как твое имя, мужик? — спросил репортер.
— А какое это имеет отношение к делу?
— Зайдем в офис. Сфотографируем тебя, — улыбнулся Афро. Он знал, что это было без мазы. Я ничего никому в этом случае не скажу; полиция тогда откроет сезон охоты на меня.
— Да делай, что хочешь, твою мать, — сказал я, поворачиваясь.
Крупная женщина подошла ко мне и стала кричать.
— Они держат там хороших Христианских мальчиков. Лероя Дюкейна и Орита Кэмпбелла. Мальчиков, не сделавших ничего плохого. Именно об этих мальчиках мы здесь говорим, а не о каком-то грязном наркотическом дьяволе.
Высокий раста в Джон Ленноновских очечках угрожающе поднял плакат прямо перед моим носом. На нем было написано:
РУКИ ПРОЧЬ ОТ ЧЕРНОЙ МОЛОДЕЖИ
Я повернулся к Эндж и потащил ее, дрожа, подальше от этой заварухи, и несколько ругательств и угроз, выкрикнутых нам вслед, звенело в моих ушах. Я думал, что за нами следят. Мы шли в молчании и не проронили ни слова, пока не дошли до станции Далстон Кингслэнд. Параноидальный Город.
— Куда ты? — спросила Эндж.
— Я направлюсь на поезде по Северной Лондонской линии к этому корешу Элби на Кентиш Таун. Я собираюсь привести себя в порядок ширевом этих свиней, затем двинусь к Бушу. Там цивилизованнее, ты понимаешь? Я по горло сыт Хакни, это даже хуже, чем возвращаться обратно на дорогу. Чертовски ограничено все. Слишком много шумных лицемерных скотов. Изолированных, вот в чем проблема. Никакого метро. Недостаточно социального контакта с остальными в Дыме (Дым — одно из слэнговых названий Лондона — прим.перев.). Чертово урбанистическое захолустье.
Я занимался пустословием. Нес околесицу на ломке.
— Я отправлюсь с тобой. Квартира накрылась, она теперь засвечена. Свиньям плевать на сохранность дверей.
Я не хотел тащить с собой на буксире Эндж; у нее был вирус неудачницы, по-настоящему хуевый. Неудача обычно передается с близким соседством страдальцев по ломке. Тем не менее, я немногое мог сделать или сказать, когда подошел поезд и мы сели друг напротив друга в подавленном, болезненном молчании.
Когда поезд тронулся, я бросил на нее украдкой взгляд. Я искренне надеялся — она ведь не ожидает, что я буду с ней спать. Сейчас мне не до секса. Может быть Элби, если она захочет этого. Мысль неприятная, но только потому, что все мысли по внешним для меня вопросам были неприятными и раздражающими. «Я вскоре буду свободен от всего этого, невзирая ни на что; свободен от их мелочной инерции», — думал я, нащупывая пакетик в кармане штанов.
НДС-96
В течение неприлично долгого времени Фиона доставала Валери приглашениями поужинать у них с Кейтом. Мы пропускали ее настойчивые просьбы мимо ушей, но, в конце концов, стало неловко постоянно извиняться, и показалось, что лучше однажды вечером действительно прийти, чем отвечать на ее звонки.
Мы застали Фиону в чрезвычайно приподнятом настроении. Ее повысили в должности на службе, а работала она в корпоративной страховой компании, продававшей полисы бизнесменам. Успех продаж на этом уровне на девяносто процентов зависит от искусства общения с клиентом, что, в свою очередь, как скажет вам любой откровенный сотрудник-пиарщик, складывается из девяноста пяти процентов радушия и только пяти — информации. Проблема у Фионы была в том, что она, как и многие одержимые карьерой люди, не могла отключиться от своей профессиональной роли и вследствие этого становилась невыносимо скучной.
— Заходите! Рада вас видеть! Господи! Чудесное платье, Вал! Где ты его купила? Кроуфорд, ты прибавил в весе. Хотя тебе идет. Он качается, Вал? Ты качаешься, Кроуфорд? Вы оба великолепно выглядите! Я пойду принесу чего-нибудь выпить. Водка с тоником для тебя, Вал. Присаживайтесь, присаживайтесь, хочу услышать обо всех ваших приключениях, обо всем, господи, да мне тоже есть что рассказать... Полагаю, ты хочешь «Джек Дэниэлс», Кроуфорд?
— Ну, неплохо было бы достать банку пива.
— Ах, пиво... Ох, прости. Боже. У нас кончилось пиво. О Господи! Кроуфорд и его пиво!
После всей этой суеты, она непременно должна заклеймить мой главный грех — просьбу о пиве. Я, скрипя сердцем, согласился на «Джек Дэниэлс», приготовленный ею специально для меня.
— Ах, Вал, боже, я должна рассказать тебе о потрясающем парне, которого недавно встретила, — начала Фиона, не замечая нашего удивления и дискомфорта.
Нам не пришлось прямо спросить: «Где Кейт?», — но выражение наших глаз сказало все за нас.
— Боже, я даже не знаю, как показать это. Боюсь, придется поведать довольно плохие новости о состоянии Кейта.
Она пересекла просторную комнату и откинула покрывало со стеклянного аквариума, стоявшего у стены. Включила лампу сбоку от него и позвала:
— Проснись, проснись, здесь Валери и Кроуфорд!
Сначала я подумал, что в аквариуме рыбки, и что Кейт просто бросил эту ворону, и потрясенная Фиона решила перенести свою эмоциональную привязанность на домашних животных в форме каких-то тропических тварей. И всегда предаваться, наблюдая за ними, горьким воспоминаниям.
Затем я заметил в аквариуме голову. Человеческую голову, отделенную от тела. Более того, эта голова казалась живой. Я подошел ближе. Глаза двигались. Волосы шевелились как у медузы-горгоны, выглядя невесомыми в маслянистой жидкости желтоватого цвета. Всякие трубочки, трубки и провода, прикрепленные, в основном, к шее, торчали в разные стороны. Под аквариумом была панель управления с различными переключателями, лампочками и циферблатами.
— Кейт... — заикаясь, пробормотал я.
Голова подмигнула мне.
— Не ждите слишком многого в плане общения, — сказала Фиона, взглянув на аквариум. — Бедняжка. Он не может говорить. Нет легких, видите ли.
Она поцеловала аквариум, затем вытерла оставленный помадой след.
— Что с ним случилось? — Валери переминалась с ноги на ногу.
— Это устройство поддерживает в нем жизнь. Замечательно, правда? Оно стоило нам четыреста тридцать две тысячи фунтов. — Она огласила цифру медленно, с заговорщеской осторожностью и наигранным шоком. — Знаю, знаю, — продолжила она, — вы спросите, как мы смогли себе такое позволить.
— На самом деле, — холодно прервал я ее, — мы хотим знать, что произошло с Кейтом.
— Ах, боже, конечно, простите! Это должно вас шокировать до глубины души. Кейт несся по М25 по направлению к Гилдфорду, когда Порше слетел с дороги. Шины лопнули. Очевидно, машина проскочила через две полосы, перелетела через заграждение и подставилась прямо под встречный транспорт. Лобовое столкновение с огромным грузовиком; Порше просто был раздавлен всмятку, и как вы понимаете, Кейт был почти мертв; в известном смысле дело так и обстояло. Бедный Кейт, — она снова взглянула на аквариум, впервые на наших глазах немного погрустнев и помрачнев.
— Один врач из медицинской исследовательской компании сказал мне так: «В общепринятом смысле слова ваш муж мертв. Его тело раздроблено на кусочки. Большинство главных органов ни к чему не пригодно. Однако голова и мозг остались неповрежденными. У нас есть новый аппарат, спроектированный в Германии и впервые опробованный в США. С вашего согласия мы можем его предоставить для поддержания в Кейте жизни. Это очень дорого, но мы можем заключить соглашение на сумму его страховки, поскольку он технически мертв. Это сложный вопрос, — говорил врач, — и мы оставим этическую его сторону философам. В конце концов, мы и платим налоги для того, чтобы у них была возможность сидеть и размышлять в своих башнях из слоновой кости». Вот все, что он сказал. И я предпочла такой вариант. В любом случае, он заверил меня, что хотя их юристам надо оформить кучу документов, чтобы расставить все точки над "и", они заинтересованы, по его словам, в конечном результате. «Вы согласны?» — спросил он. Ну и что, боже, я могла ответить?
Я посмотрел на Вал, затем на Кейта. Сказать было нечего. Возможно в один прекрасный день, с нынешними достижениями в медицинской науке, они найдут тело с безнадежно поврежденной головой и окажутся в состоянии сделать трансплантацию. В них не будет недостатка; я подумал о самых разных политиках. Я полагал, что поиск здорового тела, к которому можно приставить голову, и было причиной для этих отвратительных эксцентричных экспериментов. Я не хотел на самом деле знать всю правду.
Мы сели за стол. Возможно, Фиона и скажет, что вечер удался — как запланированное рабочее задание или проект, который нужно непременно выполнить. Мной была допущена пара незначительных промахов, например, когда я отказался от бокала вина.
— Я за рулем, Фиона. Лучше орешков пожую... — я поглядел на то, что осталось от Кейта в аквариуме, и пробормотал извинение. Его глаза моргнули.
Пока Фиона суетливо бегала туда-сюда из кухни, Валерия тщетно уговаривала ее сесть и расслабиться. Она чуть было не брякнула, что Фиона мечется как безголовая курица, но вместо курицы сказала о порхающем мотыльке.
Тем не менее, вечер не был столь уж мучительным, и ужин оказался вполне съедобным. Мы еще немного поболтали. Когда мы собрались уходить, я неловко и довольно смущенно поднял, глядя на Кейта, два больших пальца вверх в знак ободрения. Он снова подмигнул.
Валери прошептала Фионе в холле:
— Ты только одного нам не сказала — кто же этот потрясающий новый парень?
— Ах, боже... так странно, как все происходит. Это тот парень из медицинской компании, предложивший аппарат для Кейта. Боже, Вал, он настоящий мачо. На днях он схватил меня, швырнул на диван и трахнул меня прямо там и тогда... — она тут зажала ладонью рот и взглянула на меня. — О боже! Я ведь не смутила тебя, Кроуфорд?
— Да, — неубедительно соврал я.
— Чудесно! — весело воскликнула она, снова втаскивая нас в комнату. — Напоследок мне нужен ваш совет: не думаете ли вы, что Кейт будет лучше смотреться на другом конце комнаты рядом с компакт-проигрывателем?
Вал бросила на меня нервный взгляд.
— Да, — сказал я, заметив, что диван стоит вызывающе как раз напротив аквариума Кейта. — Думаю, что так определенно будет лучше.
Мы застали Фиону в чрезвычайно приподнятом настроении. Ее повысили в должности на службе, а работала она в корпоративной страховой компании, продававшей полисы бизнесменам. Успех продаж на этом уровне на девяносто процентов зависит от искусства общения с клиентом, что, в свою очередь, как скажет вам любой откровенный сотрудник-пиарщик, складывается из девяноста пяти процентов радушия и только пяти — информации. Проблема у Фионы была в том, что она, как и многие одержимые карьерой люди, не могла отключиться от своей профессиональной роли и вследствие этого становилась невыносимо скучной.
— Заходите! Рада вас видеть! Господи! Чудесное платье, Вал! Где ты его купила? Кроуфорд, ты прибавил в весе. Хотя тебе идет. Он качается, Вал? Ты качаешься, Кроуфорд? Вы оба великолепно выглядите! Я пойду принесу чего-нибудь выпить. Водка с тоником для тебя, Вал. Присаживайтесь, присаживайтесь, хочу услышать обо всех ваших приключениях, обо всем, господи, да мне тоже есть что рассказать... Полагаю, ты хочешь «Джек Дэниэлс», Кроуфорд?
— Ну, неплохо было бы достать банку пива.
— Ах, пиво... Ох, прости. Боже. У нас кончилось пиво. О Господи! Кроуфорд и его пиво!
После всей этой суеты, она непременно должна заклеймить мой главный грех — просьбу о пиве. Я, скрипя сердцем, согласился на «Джек Дэниэлс», приготовленный ею специально для меня.
— Ах, Вал, боже, я должна рассказать тебе о потрясающем парне, которого недавно встретила, — начала Фиона, не замечая нашего удивления и дискомфорта.
Нам не пришлось прямо спросить: «Где Кейт?», — но выражение наших глаз сказало все за нас.
— Боже, я даже не знаю, как показать это. Боюсь, придется поведать довольно плохие новости о состоянии Кейта.
Она пересекла просторную комнату и откинула покрывало со стеклянного аквариума, стоявшего у стены. Включила лампу сбоку от него и позвала:
— Проснись, проснись, здесь Валери и Кроуфорд!
Сначала я подумал, что в аквариуме рыбки, и что Кейт просто бросил эту ворону, и потрясенная Фиона решила перенести свою эмоциональную привязанность на домашних животных в форме каких-то тропических тварей. И всегда предаваться, наблюдая за ними, горьким воспоминаниям.
Затем я заметил в аквариуме голову. Человеческую голову, отделенную от тела. Более того, эта голова казалась живой. Я подошел ближе. Глаза двигались. Волосы шевелились как у медузы-горгоны, выглядя невесомыми в маслянистой жидкости желтоватого цвета. Всякие трубочки, трубки и провода, прикрепленные, в основном, к шее, торчали в разные стороны. Под аквариумом была панель управления с различными переключателями, лампочками и циферблатами.
— Кейт... — заикаясь, пробормотал я.
Голова подмигнула мне.
— Не ждите слишком многого в плане общения, — сказала Фиона, взглянув на аквариум. — Бедняжка. Он не может говорить. Нет легких, видите ли.
Она поцеловала аквариум, затем вытерла оставленный помадой след.
— Что с ним случилось? — Валери переминалась с ноги на ногу.
— Это устройство поддерживает в нем жизнь. Замечательно, правда? Оно стоило нам четыреста тридцать две тысячи фунтов. — Она огласила цифру медленно, с заговорщеской осторожностью и наигранным шоком. — Знаю, знаю, — продолжила она, — вы спросите, как мы смогли себе такое позволить.
— На самом деле, — холодно прервал я ее, — мы хотим знать, что произошло с Кейтом.
— Ах, боже, конечно, простите! Это должно вас шокировать до глубины души. Кейт несся по М25 по направлению к Гилдфорду, когда Порше слетел с дороги. Шины лопнули. Очевидно, машина проскочила через две полосы, перелетела через заграждение и подставилась прямо под встречный транспорт. Лобовое столкновение с огромным грузовиком; Порше просто был раздавлен всмятку, и как вы понимаете, Кейт был почти мертв; в известном смысле дело так и обстояло. Бедный Кейт, — она снова взглянула на аквариум, впервые на наших глазах немного погрустнев и помрачнев.
— Один врач из медицинской исследовательской компании сказал мне так: «В общепринятом смысле слова ваш муж мертв. Его тело раздроблено на кусочки. Большинство главных органов ни к чему не пригодно. Однако голова и мозг остались неповрежденными. У нас есть новый аппарат, спроектированный в Германии и впервые опробованный в США. С вашего согласия мы можем его предоставить для поддержания в Кейте жизни. Это очень дорого, но мы можем заключить соглашение на сумму его страховки, поскольку он технически мертв. Это сложный вопрос, — говорил врач, — и мы оставим этическую его сторону философам. В конце концов, мы и платим налоги для того, чтобы у них была возможность сидеть и размышлять в своих башнях из слоновой кости». Вот все, что он сказал. И я предпочла такой вариант. В любом случае, он заверил меня, что хотя их юристам надо оформить кучу документов, чтобы расставить все точки над "и", они заинтересованы, по его словам, в конечном результате. «Вы согласны?» — спросил он. Ну и что, боже, я могла ответить?
Я посмотрел на Вал, затем на Кейта. Сказать было нечего. Возможно в один прекрасный день, с нынешними достижениями в медицинской науке, они найдут тело с безнадежно поврежденной головой и окажутся в состоянии сделать трансплантацию. В них не будет недостатка; я подумал о самых разных политиках. Я полагал, что поиск здорового тела, к которому можно приставить голову, и было причиной для этих отвратительных эксцентричных экспериментов. Я не хотел на самом деле знать всю правду.
Мы сели за стол. Возможно, Фиона и скажет, что вечер удался — как запланированное рабочее задание или проект, который нужно непременно выполнить. Мной была допущена пара незначительных промахов, например, когда я отказался от бокала вина.
— Я за рулем, Фиона. Лучше орешков пожую... — я поглядел на то, что осталось от Кейта в аквариуме, и пробормотал извинение. Его глаза моргнули.
Пока Фиона суетливо бегала туда-сюда из кухни, Валерия тщетно уговаривала ее сесть и расслабиться. Она чуть было не брякнула, что Фиона мечется как безголовая курица, но вместо курицы сказала о порхающем мотыльке.
Тем не менее, вечер не был столь уж мучительным, и ужин оказался вполне съедобным. Мы еще немного поболтали. Когда мы собрались уходить, я неловко и довольно смущенно поднял, глядя на Кейта, два больших пальца вверх в знак ободрения. Он снова подмигнул.
Валери прошептала Фионе в холле:
— Ты только одного нам не сказала — кто же этот потрясающий новый парень?
— Ах, боже... так странно, как все происходит. Это тот парень из медицинской компании, предложивший аппарат для Кейта. Боже, Вал, он настоящий мачо. На днях он схватил меня, швырнул на диван и трахнул меня прямо там и тогда... — она тут зажала ладонью рот и взглянула на меня. — О боже! Я ведь не смутила тебя, Кроуфорд?
— Да, — неубедительно соврал я.
— Чудесно! — весело воскликнула она, снова втаскивая нас в комнату. — Напоследок мне нужен ваш совет: не думаете ли вы, что Кейт будет лучше смотреться на другом конце комнаты рядом с компакт-проигрывателем?
Вал бросила на меня нервный взгляд.
— Да, — сказал я, заметив, что диван стоит вызывающе как раз напротив аквариума Кейта. — Думаю, что так определенно будет лучше.
РОХЛЯ
С Катрионой какое-то время было хорошо, но она изменила мне. И это нелегко было выкинуть из головы и забыть; так просто не получалось. В один прекрасный день она снова появилась и зашла в паб, где я играл в бандита (однорукий бандит — так называются старые игральные автоматы — прим.перев.). Впервые за долгое время я столкнулся с ней.
— По-прежнему играешь в бандита, Джон, — сказала она этим своим надменным, гнусавым голосом.
Я собирался сказать что-то типа: «Нет, уже сыт по горло обычным пулом», — но лишь выдавил из себя:
— Да, похоже на то.
— У тебя не будет денег, чтобы угостить меня выпивкой, Джон? — спросила она.
Катриона выглядела обрюзгшей, более обрюзгшей, чем когда-либо. Возможно, она снова была беременной. Ей нравилось быть в центре внимания, нравилась та суматоха, которую поднимали вокруг нее люди. На своих детей у нее времени не было, а вот постоянно выпендриваться в пабах, так пожалуйста. Дело в том, что с каждой ее беременностью, люди обращали на нее все меньше внимания, чем раньше. Это уже приелось и, кроме того, они поняли, что она за штучка.
— Ты снова вернулась в семью? — спросил я, концентрируясь на своем выигрыше. Пара кистей винограда. Это успокоило меня.
Азартные игры.
Ставишь.
Выигрываешь.
Жетоны. Всегда чертовы жетоны. Я надеялся, ведь Колин говорил мне, что новая машина платит наличными.
— Неужели это так заметно, Джонни? — отозвалась она, приподнимая свою поношенную блузу и натягивая колготки на выпирающий живот.
Я тогда подумал о ее сиськах и жопе. Я не глядел на них, типа, не пялился или что-то такое; я просто думал о них. Катриона обладала сногсшибательной парой сисек и замечательной большой жопой. Вот, что мне нравится в чиксе. Сиськи и жопа.
— Я занимал стол, — сказал я, отходя от нее к пулу. Мальчик из булочной Крофорда обставил по всем статьям Бри Рэмэджа. Должно быть неплохой игрок. Я вынул шары и поставил в треугольник. Мальчик из Крофорда казался мне по зубам.
— Как Шантель? — не унималась Катриона.
— В порядке, — сказал я.
Она должна была когда-нибудь зайти к моей маме и повидать ребенка. Не то, чтобы все ждали с нетерпением по понятным причинам. И все же это ее ребенок, а это что-то значит. Нормальный человек бы непременно зашел. Это мой ребенок и все такое, и я люблю этого ребенка. Все это знают. И, тем не менее, мать, которая бросает своего ребенка, которая не заботится о своем ребенке, это не мать, не настоящая мать. Не для меня. Это чертова шлюха, блядь, вот, что она такое. Вульгарный человек, как говорит моя мама.
Мне интересно, чьего ребенка она теперь носит. Наверное Ларри. Я так надеюсь. Пусть это послужит обоим гадам уроком. Этого ребенка мне, вопреки всему, жаль. Она бросит его, как бросила Шантель; как она оставила двух других своих детей. Я никогда даже не подозревал об их существовании, пока не увидел их на нашем бракосочетании.
Да, моя мама оказалась права относительно нее. «Она вульгарная», — сказала мама. И не просто потому, что она была из Дойлов. Она любила выпить; «Это не подобает девушке», — считала мама. Поймите, мне это нравилось. То есть сначала нравилось, пока не обрыдло, да еще и башлей из-за этого становилось все меньше и меньше. А ведь вкалывал-то я. Затем появился ребенок. Именно тогда, когда ее пьянство стало абсолютной болью; абсолютной чертовой болью в заднице.
Она всегда смеялась надо мной у меня за спиной. Я исподволь замечал ее ехидную усмешку, когда она думала, что я не смотрю. Обычно это происходило, когда она была со своими сестрами. Они втроем смеялись, когда я играл в бандита или в пул. Я чувствовал на себе их взгляд. Через некоторое время они прекращали прикалываться и делали вид, что вообще ничего не произошло.
Я никогда не справлялся с ребенком; я имею в виду, как на самом деле ухаживают за маленьким ребенком. Казалось, это заполонило собой все; весь этот шум, исходивший от крошечного тельца. Так что, по-моему, я много раз выходил в город, когда появился ребенок. Возможно, частично это была моя ошибка; я не в состоянии сказать по-другому. И, тем не менее, она продолжала устраивать разные выкрутасы. Как в тот раз, когда я дал ей деньги.
Она была на мели, так что я дал ей двадцатку и сказал: «Ты выйди, крошка, развлекись. Прогуляйся со своими подругами». Я довольно хорошо помню этот вечер, потому что она собралась и вырядилась, как уличная девка. Тонны косметики, да еще эта одежда, которую она надела. Я спросил ее, куда она направляется в таком прикиде. Она стояла и улыбалась, глядя на меня. «Куда?» — спросил я. «Ты хотел, чтобы я вышла, так что я ухожу, твою мать», — заявила она. «Куда? — снова спросил я. — Я имею право знать». Она просто проигнорировала меня и ушла, смеясь мне в лицо, как ебнутая гиена.
Когда она вернулась, то ее шея была покрыта засосами. Я проверил ее сумочку, когда она надолго заперлась отливать в туалете. У нее оказался с собой сороковник. Я дал ей двадцатку и она вернулась с сорока чертовыми фунтами в своей сумочке. Я чуть с ума не сошел. Я было начал: «Что это такое, а?» А она просто смеялась, глядя на меня. Я хотел было проверить ее пизду, чтобы убедиться в том, что она трахалась с кем-то. Она начала вопить и сказала, что если я дотронусь до нее, то ее братья наваляют мне по полной программе. Они психопаты, эти Дойлы, каждый чувак в округе знает это. Я, конечно, сумасшедший, по правде говоря, что вообще связался с Дойлами. «Ты — рохля, сынок, — сказала однажды моя мама. — Все эти люди подмечают это в тебе. Они знают, что ты работяга, и знают, что ты для них легкая добыча».
А самое забавное заключалось вот в чем: Дойлы могли делать то, что хотят, и я думал, что если свяжусь с Дойлами, тогда и сам смогу делать то, что я хочу. И какое-то время так оно и было. Ни один козел ко мне не цеплялся, я был здорово прикрыт. Затем с их стороны началась халява; у меня стреляли сигареты, выпивку, мелочь. И затем они поимели меня, то есть поимел этот мудак, Алек Дойл: он заставил меня приглядывать за своим товаром. Наркотики. Никакого гаша или чего-то подобного; мы говорим здесь о героине. Я мог угодить в тюрьму. Отбыть срок; я мог отсидеть черт знает сколько лет. Черт знает сколько лет за Дойлов и их шлюху-сестру. В любом случае, я развязался с Дойлами раз и навсегда. Все кончено. И я тем вечером не коснулся Катрионы, и мы спали в разных комнатах; я, типа, на диване.
Это случилось сразу после того, как я скорешился с Ларри, соседом сверху. Его жена только что ушла от него и он жил один. Для меня это было как страховка; Ларри был без тормозов, и один из немногих чуваков в округе, которым даже Дойлы выказывали немного уважения.
Я работал по государственной учебной программе занятости. Маляром. Красил в Домах Престарелых. Я проводил на улице большую часть времени. Дело в том, что когда я возвращался домой, то либо заставал Ларри в нашей квартире, либо ее у него. Все время оба поддатые, мать их. Я знал, что он трахал ее. Затем она начала зависать там вечерами. Вскоре она перебралась наверх к нему окончательно; оставив меня внизу с ребенком. Это означало, что я должен был развязаться с работой; ради ребенка, понимаете?
Когда я брал Шантель к моей маме, или отправлялся с ней в детской коляске по магазинам, то иногда видел их обоих у окна. Они смеялись надо мной. Однажды днем я вернулся домой и обнаружил, что дверь была взломана. Унесли телевизор и видео. Я знал, кто их взял, но ничего не мог поделать. Ничего против Ларри и Дойлов.
От шума в их квартире по ночам я и ребенок постоянно просыпались. Она не давала спать собственному ребенку. И мы были вынуждены слушать, как они трахались, ругались, устраивали вечеринки.
Потом как-то раз раздался стук в дверь. Это был Ларри. Он просто прошел мимо меня в квартиру, неся всякую околесицу в своей возбужденной, скоростной манере. «Ладно, приятель, — сказал он. — Послушай, мне нужно небольшое одолжение. Чертовы козлы-электрики только что ушли и отключили нас, вот так».
Он подошел к моему окну, выходящему на улицу, открыл его, и втянул внутрь штепсельную вилку, свисавшую сверху из окна его гостиной. Он взял ее и воткнул в одну из моих розеток. «Всего и делов то», — улыбнулся он мне. «Да», — только и смог я сказать. Он сообщил мне, что достал кабель удлинителя с блоком, но ему просто требуется доступ к источнику питания. Я сказал, что он совсем зарвался, собираясь использовать мое электричество, и двинулся, чтобы отключить его. Он заорал: «Если увижу, что ты когда-нибудь тронешь этот чертов штепсель или этот выключатель, то ты мертв, твою мать, Джонни! Это я тебе говорю, блядь!» Он говорил на полном серьезе и все такое.
Ларри затем начал втюхивать мне, что он по-прежнему считает нас с ним друзьями, несмотря ни на что. Сказал, что мы будем делить счета пополам. Впрочем, я уже тогда был уверен, что этого не произойдет. Я ответил, дескать его счета будут больше, чем мои, потому что у меня ничего не осталось в доме, что требует электричества. Я думал о моем видео и телевизоре, которые, как я был уверен, он забрал наверх. Он сказал: «И что это тогда может означать, Джонни?» «Ничего», — просто ответил я. «Вот лучше ничего и не говори, твою мать», — сказал он. Я сказал «ничего», потому что Ларри сумасшедший; абсолютный психопат.
Затем его лицо изменилось и он, типа, расплылся в широкой улыбке. Он кивнул на потолок: «А она не так уж плохо ебется, а, Джон? Извини, что приходится тебя беспокоить, приятель. Просто вынужденная необходимость, да?» Я кивнул. «Делает клевый минет», — продолжил он. Я чувствовал себя как говно. Мое электричество. Моя женщина.
«Когда-нибудь трахал ее в жопу?» — спросил он. Я пожал плечами. Он скрестил руки на груди. «Я стал намекать ей, что так будет лучше, — сказал он, — просто потому что не хочу, чтобы она забеременела. Ребенок там, лишний рот. А раз чувиха забеременела, она будет думать, что может запускать руку в твой карман всю оставшуюся жизнь. Твои башли уже не твои собственные. Это, блядь, меня совершенно не устраивает, должен сказать тебе. Я сохраню мои деньги. И скажу тебе еще одну вещь, — засмеялся он. — Я надеюсь, что у тебя нет СПИДа или чего-то такого, потому что если есть, то ты и меня теперь заразил. Я никогда не использую гондон, когда протягиваю ее там наверху. Никогда. Я лучше стану чертовым дрочилой».
«Нет у меня никакого СПИДа», — сказал я, впервые в жизни пожелав, чтобы у меня он был.
«Никогда бы не подумал, грязная ты маленькая скотина», — засмеялся Ларри.
Затем он потянулся в детский манеж, и погладил Шантель по голове. Я почувствовал резкую боль. Если он попытается коснуться этого ребенка снова, я зарежу козла; не имеет значения, кто он такой. Мне уже наплевать. «Все в порядке, — заговорил он. — Я не собираюсь забирать твоего ребенка. Она хочет этого, врубись, и я считаю, что вообщем-то ребенок должен оставаться со своей матерью. Дело в том, Джон, как я сказал, я не собираюсь иметь в доме ребенка. Так что ты должен отблагодарить меня за то, что он все еще остается у тебя, подумай об этом на досуге». Он внезапно стал угрюмый и злой и предостерегающе ткнул в меня пальцем. «Подумай об этом, прежде чем начнешь обвинять других людей во всех смертных грехах». И ту же снова заговорил радостно; эта скотина могла запросто менять свой голос как перчатки. «Видел этот расклад на четвертьфиналы? Кто победит в паре Сент-Джонстон — Килмарнок? На Истер Роуд, типа», — улыбнулся он мне, затем окинул взглядом всю комнату. «Чертова дыра», — прошипел он и двинулся к выходу. На пороге Ларри остановился и повернулся ко мне. «Еще одна вещь, Джон, если ты захочешь снова вставить ей, — он указал на потолок, — то просто крикни. С тебя десятка и полный вперед, типа».
— По-прежнему играешь в бандита, Джон, — сказала она этим своим надменным, гнусавым голосом.
Я собирался сказать что-то типа: «Нет, уже сыт по горло обычным пулом», — но лишь выдавил из себя:
— Да, похоже на то.
— У тебя не будет денег, чтобы угостить меня выпивкой, Джон? — спросила она.
Катриона выглядела обрюзгшей, более обрюзгшей, чем когда-либо. Возможно, она снова была беременной. Ей нравилось быть в центре внимания, нравилась та суматоха, которую поднимали вокруг нее люди. На своих детей у нее времени не было, а вот постоянно выпендриваться в пабах, так пожалуйста. Дело в том, что с каждой ее беременностью, люди обращали на нее все меньше внимания, чем раньше. Это уже приелось и, кроме того, они поняли, что она за штучка.
— Ты снова вернулась в семью? — спросил я, концентрируясь на своем выигрыше. Пара кистей винограда. Это успокоило меня.
Азартные игры.
Ставишь.
Выигрываешь.
Жетоны. Всегда чертовы жетоны. Я надеялся, ведь Колин говорил мне, что новая машина платит наличными.
— Неужели это так заметно, Джонни? — отозвалась она, приподнимая свою поношенную блузу и натягивая колготки на выпирающий живот.
Я тогда подумал о ее сиськах и жопе. Я не глядел на них, типа, не пялился или что-то такое; я просто думал о них. Катриона обладала сногсшибательной парой сисек и замечательной большой жопой. Вот, что мне нравится в чиксе. Сиськи и жопа.
— Я занимал стол, — сказал я, отходя от нее к пулу. Мальчик из булочной Крофорда обставил по всем статьям Бри Рэмэджа. Должно быть неплохой игрок. Я вынул шары и поставил в треугольник. Мальчик из Крофорда казался мне по зубам.
— Как Шантель? — не унималась Катриона.
— В порядке, — сказал я.
Она должна была когда-нибудь зайти к моей маме и повидать ребенка. Не то, чтобы все ждали с нетерпением по понятным причинам. И все же это ее ребенок, а это что-то значит. Нормальный человек бы непременно зашел. Это мой ребенок и все такое, и я люблю этого ребенка. Все это знают. И, тем не менее, мать, которая бросает своего ребенка, которая не заботится о своем ребенке, это не мать, не настоящая мать. Не для меня. Это чертова шлюха, блядь, вот, что она такое. Вульгарный человек, как говорит моя мама.
Мне интересно, чьего ребенка она теперь носит. Наверное Ларри. Я так надеюсь. Пусть это послужит обоим гадам уроком. Этого ребенка мне, вопреки всему, жаль. Она бросит его, как бросила Шантель; как она оставила двух других своих детей. Я никогда даже не подозревал об их существовании, пока не увидел их на нашем бракосочетании.
Да, моя мама оказалась права относительно нее. «Она вульгарная», — сказала мама. И не просто потому, что она была из Дойлов. Она любила выпить; «Это не подобает девушке», — считала мама. Поймите, мне это нравилось. То есть сначала нравилось, пока не обрыдло, да еще и башлей из-за этого становилось все меньше и меньше. А ведь вкалывал-то я. Затем появился ребенок. Именно тогда, когда ее пьянство стало абсолютной болью; абсолютной чертовой болью в заднице.
Она всегда смеялась надо мной у меня за спиной. Я исподволь замечал ее ехидную усмешку, когда она думала, что я не смотрю. Обычно это происходило, когда она была со своими сестрами. Они втроем смеялись, когда я играл в бандита или в пул. Я чувствовал на себе их взгляд. Через некоторое время они прекращали прикалываться и делали вид, что вообще ничего не произошло.
Я никогда не справлялся с ребенком; я имею в виду, как на самом деле ухаживают за маленьким ребенком. Казалось, это заполонило собой все; весь этот шум, исходивший от крошечного тельца. Так что, по-моему, я много раз выходил в город, когда появился ребенок. Возможно, частично это была моя ошибка; я не в состоянии сказать по-другому. И, тем не менее, она продолжала устраивать разные выкрутасы. Как в тот раз, когда я дал ей деньги.
Она была на мели, так что я дал ей двадцатку и сказал: «Ты выйди, крошка, развлекись. Прогуляйся со своими подругами». Я довольно хорошо помню этот вечер, потому что она собралась и вырядилась, как уличная девка. Тонны косметики, да еще эта одежда, которую она надела. Я спросил ее, куда она направляется в таком прикиде. Она стояла и улыбалась, глядя на меня. «Куда?» — спросил я. «Ты хотел, чтобы я вышла, так что я ухожу, твою мать», — заявила она. «Куда? — снова спросил я. — Я имею право знать». Она просто проигнорировала меня и ушла, смеясь мне в лицо, как ебнутая гиена.
Когда она вернулась, то ее шея была покрыта засосами. Я проверил ее сумочку, когда она надолго заперлась отливать в туалете. У нее оказался с собой сороковник. Я дал ей двадцатку и она вернулась с сорока чертовыми фунтами в своей сумочке. Я чуть с ума не сошел. Я было начал: «Что это такое, а?» А она просто смеялась, глядя на меня. Я хотел было проверить ее пизду, чтобы убедиться в том, что она трахалась с кем-то. Она начала вопить и сказала, что если я дотронусь до нее, то ее братья наваляют мне по полной программе. Они психопаты, эти Дойлы, каждый чувак в округе знает это. Я, конечно, сумасшедший, по правде говоря, что вообще связался с Дойлами. «Ты — рохля, сынок, — сказала однажды моя мама. — Все эти люди подмечают это в тебе. Они знают, что ты работяга, и знают, что ты для них легкая добыча».
А самое забавное заключалось вот в чем: Дойлы могли делать то, что хотят, и я думал, что если свяжусь с Дойлами, тогда и сам смогу делать то, что я хочу. И какое-то время так оно и было. Ни один козел ко мне не цеплялся, я был здорово прикрыт. Затем с их стороны началась халява; у меня стреляли сигареты, выпивку, мелочь. И затем они поимели меня, то есть поимел этот мудак, Алек Дойл: он заставил меня приглядывать за своим товаром. Наркотики. Никакого гаша или чего-то подобного; мы говорим здесь о героине. Я мог угодить в тюрьму. Отбыть срок; я мог отсидеть черт знает сколько лет. Черт знает сколько лет за Дойлов и их шлюху-сестру. В любом случае, я развязался с Дойлами раз и навсегда. Все кончено. И я тем вечером не коснулся Катрионы, и мы спали в разных комнатах; я, типа, на диване.
Это случилось сразу после того, как я скорешился с Ларри, соседом сверху. Его жена только что ушла от него и он жил один. Для меня это было как страховка; Ларри был без тормозов, и один из немногих чуваков в округе, которым даже Дойлы выказывали немного уважения.
Я работал по государственной учебной программе занятости. Маляром. Красил в Домах Престарелых. Я проводил на улице большую часть времени. Дело в том, что когда я возвращался домой, то либо заставал Ларри в нашей квартире, либо ее у него. Все время оба поддатые, мать их. Я знал, что он трахал ее. Затем она начала зависать там вечерами. Вскоре она перебралась наверх к нему окончательно; оставив меня внизу с ребенком. Это означало, что я должен был развязаться с работой; ради ребенка, понимаете?
Когда я брал Шантель к моей маме, или отправлялся с ней в детской коляске по магазинам, то иногда видел их обоих у окна. Они смеялись надо мной. Однажды днем я вернулся домой и обнаружил, что дверь была взломана. Унесли телевизор и видео. Я знал, кто их взял, но ничего не мог поделать. Ничего против Ларри и Дойлов.
От шума в их квартире по ночам я и ребенок постоянно просыпались. Она не давала спать собственному ребенку. И мы были вынуждены слушать, как они трахались, ругались, устраивали вечеринки.
Потом как-то раз раздался стук в дверь. Это был Ларри. Он просто прошел мимо меня в квартиру, неся всякую околесицу в своей возбужденной, скоростной манере. «Ладно, приятель, — сказал он. — Послушай, мне нужно небольшое одолжение. Чертовы козлы-электрики только что ушли и отключили нас, вот так».
Он подошел к моему окну, выходящему на улицу, открыл его, и втянул внутрь штепсельную вилку, свисавшую сверху из окна его гостиной. Он взял ее и воткнул в одну из моих розеток. «Всего и делов то», — улыбнулся он мне. «Да», — только и смог я сказать. Он сообщил мне, что достал кабель удлинителя с блоком, но ему просто требуется доступ к источнику питания. Я сказал, что он совсем зарвался, собираясь использовать мое электричество, и двинулся, чтобы отключить его. Он заорал: «Если увижу, что ты когда-нибудь тронешь этот чертов штепсель или этот выключатель, то ты мертв, твою мать, Джонни! Это я тебе говорю, блядь!» Он говорил на полном серьезе и все такое.
Ларри затем начал втюхивать мне, что он по-прежнему считает нас с ним друзьями, несмотря ни на что. Сказал, что мы будем делить счета пополам. Впрочем, я уже тогда был уверен, что этого не произойдет. Я ответил, дескать его счета будут больше, чем мои, потому что у меня ничего не осталось в доме, что требует электричества. Я думал о моем видео и телевизоре, которые, как я был уверен, он забрал наверх. Он сказал: «И что это тогда может означать, Джонни?» «Ничего», — просто ответил я. «Вот лучше ничего и не говори, твою мать», — сказал он. Я сказал «ничего», потому что Ларри сумасшедший; абсолютный психопат.
Затем его лицо изменилось и он, типа, расплылся в широкой улыбке. Он кивнул на потолок: «А она не так уж плохо ебется, а, Джон? Извини, что приходится тебя беспокоить, приятель. Просто вынужденная необходимость, да?» Я кивнул. «Делает клевый минет», — продолжил он. Я чувствовал себя как говно. Мое электричество. Моя женщина.
«Когда-нибудь трахал ее в жопу?» — спросил он. Я пожал плечами. Он скрестил руки на груди. «Я стал намекать ей, что так будет лучше, — сказал он, — просто потому что не хочу, чтобы она забеременела. Ребенок там, лишний рот. А раз чувиха забеременела, она будет думать, что может запускать руку в твой карман всю оставшуюся жизнь. Твои башли уже не твои собственные. Это, блядь, меня совершенно не устраивает, должен сказать тебе. Я сохраню мои деньги. И скажу тебе еще одну вещь, — засмеялся он. — Я надеюсь, что у тебя нет СПИДа или чего-то такого, потому что если есть, то ты и меня теперь заразил. Я никогда не использую гондон, когда протягиваю ее там наверху. Никогда. Я лучше стану чертовым дрочилой».
«Нет у меня никакого СПИДа», — сказал я, впервые в жизни пожелав, чтобы у меня он был.
«Никогда бы не подумал, грязная ты маленькая скотина», — засмеялся Ларри.
Затем он потянулся в детский манеж, и погладил Шантель по голове. Я почувствовал резкую боль. Если он попытается коснуться этого ребенка снова, я зарежу козла; не имеет значения, кто он такой. Мне уже наплевать. «Все в порядке, — заговорил он. — Я не собираюсь забирать твоего ребенка. Она хочет этого, врубись, и я считаю, что вообщем-то ребенок должен оставаться со своей матерью. Дело в том, Джон, как я сказал, я не собираюсь иметь в доме ребенка. Так что ты должен отблагодарить меня за то, что он все еще остается у тебя, подумай об этом на досуге». Он внезапно стал угрюмый и злой и предостерегающе ткнул в меня пальцем. «Подумай об этом, прежде чем начнешь обвинять других людей во всех смертных грехах». И ту же снова заговорил радостно; эта скотина могла запросто менять свой голос как перчатки. «Видел этот расклад на четвертьфиналы? Кто победит в паре Сент-Джонстон — Килмарнок? На Истер Роуд, типа», — улыбнулся он мне, затем окинул взглядом всю комнату. «Чертова дыра», — прошипел он и двинулся к выходу. На пороге Ларри остановился и повернулся ко мне. «Еще одна вещь, Джон, если ты захочешь снова вставить ей, — он указал на потолок, — то просто крикни. С тебя десятка и полный вперед, типа».
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента