Уэйс Маргарет. Драконы подземелий

   – Конечно, нет. Не знаю, почему все время так тебя зову. Карамон, пожалуйста, здесь нечего бояться. Просто толкни дверь.
   – Подожди, Карамон. – Стурм удержал великана, который уже готов был послушаться. – Может, дверь и не волшебная, как ты утверждаешь… – он смерил проем подозрительным взглядом, – но мне бы хотелось выяснить, как твой брат узнал, что она здесь.
   Золотоглазый юноша посмотрел на рыцаря, и Карамон съежился, ожидая, что он вот-вот накинется на Стурма. Карамон всегда разрывался между братом и своими друзьями, и это приводило его в отчаяние. Внутри у него все сжалось. Он бросил на Стурма умоляющий взгляд. В конце концов, это же всего-навсего дверь…
   Но Рейст сдержался. Взрыва ярости, которого так боялся его дюжий брат, не произошло. Губы волшебника сжались. Он перевел взгляд с двери на след, тянувшийся через заснеженную равнину к лесу. Затем посмотрел на Стурма, и губы Рейстлина тронуло некое подобие улыбки.
   – Ты никогда не доверял мне, Стурм Светлый Меч, но я не знаю почему, – тихо сказал волшебник. – Я не помню, чтобы когда-нибудь обманывал тебя. А что касается нежелания делиться кое-какими сведениями, то это мое право. Если говорить откровенно, я и сам не понимаю, как нашел эту дверь, – добавил Рейстлин, пожимая плечами. – Я не знаю, откуда мне было известно, что она здесь и как она открывается. Я просто сделал это, вот и все.
   Рейстлин посмотрел на дверь и вздохнул:
   – Туннель могло завалить во время взрыва.
   – Ты питаешь иллюзию, будто мы ринемся туда, услышав сказанное тобой в припадке откровенности? – угрюмо проговорил Стурм.
   – Думаю, да, или нам придется провести несколько дней в поисках перевала, а потом еще столько же, карабкаясь по горам, – ответил Рейстлин. – Это уж тебе решать, благородный рыцарь. В целях экономии времени мы с братом пойдем этим путем. Не так ли, брат?
   – Конечно, Рейст, – подтвердил Карамон.
   Стурм продолжал хмуро глядеть на зиявший в горе проем.
   – Ну же, Стурм, – шепотом уговаривал его Карамон. – Ты ведь не полезешь через эти горы. Другого пути вообще может не быть. Рейст же сказал, что дверь не волшебная. Это работа гномов. Мы видели подобные двери в Пакс Таркасе. Какая разница, как именно Рейст о ней узнал. Может, прочел в какой-нибудь книге, а потом позабыл.
   Стурм задумчиво посмотрел на друга. Затем улыбнулся и положил руку ему на плечо:
   – Если бы все люди были такими преданными и верящими, как ты, Карамон, мир стал бы лучше. – Он перевел взгляд на Рейстлина. – Что ж, так мы и вправду сохраним время и силы.
   Соламниец подошел к двери и уперся плечом в каменную плиту, он и присоединившийся к нему Карамон толкнули изо всех сил. Плита ничуть не сдвинулась. С тем же успехом они могли бы толкать саму гору. Воины попытались снова, уперев ноги в землю, и внезапно дверь отъехала назад, так быстро покатившись по стальным рельсам, что Карамон упал. Стурм с трудом удержал равновесие.
   Солнце зашло, на небе остался лишь отсвет, и совсем скоро должно было стемнеть.
   – Ширак! – скомандовал Рейстлин, поднимая свой посох.
   Хрустальный шар в когтистой лапе вспыхнул. Волшебник прошел мимо Стурма и Карамона, в нерешительности стоявших подле черного проема, и шагнул в туннель.
   Свет блеснул на стальных рельсах, которые уходили вперед футов на шесть, потом они разделялись, одна линия поворачивала влево и упиралась в стену, другая исчезала в темноте туннеля. Рейстлин с интересом осматривал механизм.
   – Взгляни, – сказал он. – Дверь поставлена на колеса, и ее можно сдвинуть так, чтобы проход был полностью открыт.
   На рельсах в ряд стояли четыре вагонетки. Сохранились они прекрасно, видно, проем оставался плотно закрытым. Пол и стены оказались сухими. Рейстлин заглянул внутрь вагонеток. Они были пустые. Вероятно, их ни разу не использовали.
   – К туннелю можно подогнать подводы с провиантом и перегрузить все в вагонетки. И тянуть или толкать их по рельсам до самого Замана. Так что даже в случае осады защитникам не грозил бы голод, а если поражение было бы неминуемым, оставалась возможность тайно покинуть крепость.
   – Все это очень странно, – заметил Карамон, осматриваясь.
   – Почему это? – спросил его Рейстлин.
   – Флинт говорил, когда волшебник понял, что битва проиграна, он решил убить себя и тысячи своих воинов. Зачем он это сделал, если мог спастись?
   – Твои слова не лишены смысла, – задумчиво произнес Рейстлин. – Это странно. Меня удивляет…
   – Удивляет что? – спросил Карамон.
   – Так, ничего. – Маг по-прежнему был погружен в свои размышления.
   – Да этот волшебник был безумцем, – заявил Стурм. – Его свели с ума собственные злокозненные чары.
   – Фистандантилуса можно считать кем угодно, только не безумцем, – тихо отозвался Рейстлин. Но он тут же стряхнул с себя задумчивость. – Занимаясь этими бессмысленными рассуждениями, мы только теряем время. Скорее всего, никто никогда не узнает, что на самом деле произошло в Замане.
   Продолжая обследовать туннель, они обнаружили хранилища оружия и доспехов работы гномов, факелы и фонари, топоры и прочие инструменты, запасы провизии и эля. Еда вся была испорчена грызунами. Бочонки эля тоже оказались пустыми, к немалому огорчению Карамона, хотя брат и предупредил его, что эль, сваренный три сотни лет назад, пить не стоило.
   Стурм зажег факел и стал осматривать туннель в поисках следов каких-либо существ. Он прошел около мили и, вернувшись, сообщил, что, похоже, кроме них, ни одно живое создание не пользовалось этим проходом. Он намеренно сделал ударение на слове «живое», напоминая всем о ходившей про это место дурной славе.
   Рейстлин только улыбнулся, ничего не сказав.
   Карамон предложил заночевать у входа и продолжить путешествие на следующий день. Колдун двинулся бы вперед, хоть и сознавал, что далеко ему не уйти. И, несмотря на страшную усталость, он все же не мог найти себе места от нетерпения.
   Молодой маг немного поел и вылил своего отвара. Карамон и Стурм стали вспоминать все, что им было известно о Войне Врат. Основным источником их знаний в этой области были рассказы Флинта. Рейстлин бродил по туннелю, вперя пристальный взор в темноту, словно надеясь разглядеть скрытые во мраке тайны. Только утомившись настолько, что уже не в силах был сделать и шагу, Рейстлин завернулся в одеяло и через мгновение крепко спал.
   Его брат и соламниец, поспорив о том, стоит ли закрывать на ночь дверь, все же решили оставить ее открытой на тот случай, если им придется спешно отступать.
   – Что позади нас – известно, а что ждет впереди, мы не знаем, – резонно сказал Стурм, устраиваясь на ночь.
   – Во всяком случае, нас никто не преследовал, – согласился Карамон, зевая.
   Но оба они оказались не правы: Тас и Тика были уже близко.
   Только в середине дня Тике и кендеру удалось ускользнуть. Когда пришло время развешивать мокрую одежду, девушка охотно вызвалась выполнить это поручение. Тычок под ребра заставил Таса вызваться ей помочь. Кендер умудрился вытащить их дорожные мешки и спрятать под гнилым бревном. Прихватив их, друзья бросили мокрое тряпье и дали деру из лагеря.
   Они с легкостью обнаружили следы троих мужчин. На снегу четко отпечатались узкие стопы Рейстлина, полосы, оставленные полами мантии, и характерные отметины от посоха. Большущие следы Карамона, как всегда, шли неподалеку, чуть позади виднелись глубокие отпечатки сапог Стурма.
   Понимая, что они потеряли слишком много времени и у них в распоряжении только полдня до наступления темноты, Тика старалась идти как можно быстрее. Для Тассельхофа эта задача была совершенно непосильной: он то и дело отвлекался на всякие интересные вещи, которые с жаром принимался изучать. Девушке приходилось то бранить его, то одергивать, а то и догонять, случись ей на какое-то время упустить его из виду. Ночь застала их в лесу.
   – Придется остановиться, – со вздохом сказала Тика. – Иначе мы потеряем след. Думаешь, эта прогалина подойдет для ночлега?
   – Она ничем не хуже остальных, – ответил Тас. – Наверное, тут полно волков, которые только и ждут, как бы разорвать нас на мелкие кусочки, но если мы разожжем большой костер, то они к нам не подберутся.
   – Волки? – Тика принялась испуганно оглядываться на темневший вокруг лес.
   Она так далеко ушла от Соласа и таверны «Последний приют», где разносила эль, отправившись в путешествие, о котором и не помышляла. Не думала она и влюбляться во время этого путешествия, и, уж конечно, не в Карамона, немилосердно дразнившего ее в детстве, обзывавшего «рыжей», «конопатой» и «толстушкой».
   Теперь, конечно, он больше не называл ее так. Никто ее не дразнил. Тика и вправду была полненькой, что ей очень шло. Хотя по сравнению с изящной, стройной, словно тростинка, Лораном она казалась себе пышкой. Ее кудри, зеленые глаза и зажигательная улыбка еще дома пленили не одно сердце. Карамон быстро оказался в числе ее поклонников, им-то Тика дорожила больше всех на свете.
   И вот волею судьбы она оказалась здесь, вдали от дома, посреди темного леса, да еще и в компании кендера. Хотя Тассельхоф был ее лучшим другом и она очень радовалась, что он с ней, все же девушка чувствовала бы себя спокойнее, если бы он не болтал без умолку и так громко, а главное, не подскакивал при любом шорохе с радостными воплями: «Ты слышала, Тика? Это же медведь!»
   Тике пришлось много ночей провести под открытым небом в безлюдных местах, но рядом всегда были опытные воины, которые могли постоять и за себя, и за нее. Ей даже довелось поучаствовать в нескольких схватках, но единственным оружием, которое она ловко пускала в ход, была тяжелая сковорода. Как-то она добыла себе меч, но сама прекрасно сознавала, что если и задумает им воспользоваться, то ей же будет хуже.
   Она не рассчитывала, что придется проводить эту ночь в одиночестве, надеясь оказаться рядом с Карамоном. Тика твердо знала: если бы ей удалось их догнать, ни Стурм, ни Карамон не отослали бы ее назад одну, без защиты, несмотря на все возражения Рейстлина. Им пришлось бы взять их с Тасом с собой, и тогда она предостерегла бы Карамона от козней брата.
   Сопение, раздавшееся неподалеку, заставило ее сердце сжаться от страха.
   – Что это было? – спросила она замирающим голосом.
   Тас стал клевать носом и принялся устраиваться на ночлег.
   – Должно быть, гоблин, – сонно пробормотал он. – Чур, ты караулишь первой.
   Тика издала сдавленный крик и схватилась за меч.
   – Не волнуйся, гоблины почти никогда не нападают ночью, – зевая, успокоил ее Тас, натягивая одеяло до ушей. – По ночам появляются только призраки и вампиры.
   Тика перепугалась еще больше.
   – Ты же не думаешь, что здесь водятся привидения? – в отчаянии спросила она.
   – Кладбищ поблизости вроде нет, по крайней мере, мы ни одного не видели, так что вряд ли здесь бродят призраки, – ответил Тас, немного поразмыслив. – Но если какое-нибудь привидение все же покажется, не забудь разбудить меня. Ладно, Тика? Обидно было бы пропустить такое.
   Тика сказала себе, что это сопел где-то поблизости олень, а никакой не волк или медведь, и стала быстро подбрасывать хворост в костер, пока ей не пришло в голову, что огонь может выдать их врагам. Тут она в ужасе подумала, что его надо потушить.
   Прежде чем девушка успела принять решение, пламя стало гаснуть, а дров больше под рукой не было. Идти за хворостом она боялась, и, когда последний уголек потух, Тика осталась сидеть в темноте, сжимая свой меч и всем сердцем ненавидя Тассельхофа за то, что он спал, так мирно похрапывая, когда вокруг все кишмя кишело привидениями, гоблинами, волками и прочими жуткими тварями.
   Страх, однако, очень утомляет, не говоря уже о том, что первую половину дня она провела стирая и отжимая белье, а вторую – продираясь сквозь чащобу. Голова Тики свесилась на грудь, рука, державшая меч, разжалась.
   Последняя мысль, промелькнувшая у нее в голове перед тем, как она окончательно погрузилась в сон, была о том, что часовой ни в коем случае не должен засыпать на посту.

10

Воспоминание о прошлом.

Надежда на будущее.

Мамблти-пег.

   Стурм первым стоял на часах этой ночью. Богатырь заступал вторым. Они не просили Рейстлина постеречь, потому что рыцарь ему не доверял, а Карамон считал, что брат слишком слаб и нуждается в полноценном сне.
   Ночь оказалась тихой и спокойной, и Стурму, чтобы не заснуть, приходилось ходить взад и вперед. В то время как он мерил шагами туннель, мысли его текли в привычном русле. Как всегда находясь в одиночестве, он вспоминал то горько-сладкое время, которое ему довелось провести в Соламнии, хотя горечи все же было больше.
   Рыцарство, некогда снискавшее почет и славу, давно уже пребывало в упадке. Причин для этого набиралось великое множество. Великий Катаклизм обрушил смерть и разрушение на весь Кринн, и народ Соламнии не избежал общей участи. Вскоре после того, как разразилось бедствие, поползли слухи, будто соламнийским рыцарям богами была дарована сила предотвратить Катаклизм, но они не сумели ею воспользоваться.
   Людям, потерявшим все – дома, надежду на будущее, друзей и семьи, – хотелось взвалить на кого-нибудь вину за свои несчастья, и рыцари для этой цели вполне годились. А если учесть, что многие завидовали могуществу Ордена или же полагали, справедливо или ошибочно, что его богатства нажиты за счет бедняков, взрыв народного гнева был вполне предсказуемым.
   Чернь бросилась осаждать замки и жечь дома рыцарей. И те оказались заложниками создавшейся ситуации. Если бы они стали защищаться, то были бы повинны в смертях, и их прозвали бы убийцами. В противном же случае они рисковали потерять все, включая и жизнь. Волнения в Соламнии на некоторое время удалось потушить, но потом они вспыхнули с новой силой. Рыцари продолжали делать отчаянные попытки восстановить в стране мир, и в некоторых местах им это даже удалось. Но так как Орден распался, отдельные рыцари уже не смогли вернуть былое влияние.
   Предки Стурма прикладывали все усилия, чтобы навести порядок в своих владениях, и преуспели в этом более остальных, поскольку Светлые Мечи всегда пользовались любовью и уважением подданных. Но в подвластные им города и деревни приходили чужаки и продолжали сеять смуту, как и в прочих частях Соламнии. На самом деле это были посланцы Темной Королевы, желавшей таким образом подорвать силы своих самых заклятых врагов. Но в то время об этом никто не догадывался. Ангриф Светлый Меч, предвидя трудные времена, отослал жену и сына на юг, в расположенный на деревьях город Солас, в котором многие беженцы нашли надежное укрытие.
   Там и вырос Стурм, с молоком матери впитавший рассказы о былой славе рыцарства. Он прочел и изучил Кодекс, свод рыцарских законов, и ни разу ни в чем не отступил от девиза «Моя честь – моя жизнь». До него и до матери редко доходили вести с севера, а те, что доходили, были неутешительны. Когда умерла мать Стурма, он решил разыскать отца и отправился в Соламнию.
   Родной дом рыцаря лежал в руинах, его не просто разграбили, но подожгли и разрушили до основания. Отца Стурму отыскать так и не удалось, как не удалось и разузнать хоть что-нибудь о его судьбе. Одни говорили одно, другие – другое, но никто не знал наверняка. Стурм уверился, что его отец погиб, иначе он восстановил бы замок своих предков.
   И хотя отец Стурма, вероятнее всего, был мертв, его кредиторы здравствовали и не замедлили о себе напомнить. Ангрифу приходилось занимать большие суммы, чтобы обеспечивать порядок в своих владениях и помогать подданным, вверенным его попечению. Горькая ирония состояла в том, что его родовой замок был разрушен как раз теми, кто был жизнью обязан помощи отца, и это не укрылось от Стурма. Ему пришлось продать наследные земли, чтобы расплатиться с долгами. Все, что у него осталось, когда он закончил дела, были отцовские доспехи, меч и, разумеется, честь.
   Обо всем этом вспоминал Стурм, шагая взад и вперед по туннелю, освещенному неверным светом фонаря. В последний вечер перед возвращением в Солас – единственное место, которое он мог назвать домом, – Стурм посетил семейный склеп, где покоились его предки. Усыпальница находилась в руинах часовни, за бронзовой дверью. Было видно, что дверь пытались взломать, вероятно, в надежде найти сокровища. Но она оказалась неподатливой и крепкой, каким был и род Светлых Мечей на протяжении сотен лет.
   Стурм нашел ключ в потайном месте, отпер дверь и в благоговейном молчании вошел в усыпальницу. Его затуманенному слезами взору предстали стоявшие в темноте гробницы. Каменные рыцари лежали на крышках саркофагов, сжимая в руках каменные мечи. Гробницы отца Стурма не было там, и никто не знал места его погребения. Воин положил на пол розу в память о нем и опустился на колени, прося предков простить его бессилие.
   Стурм продолжал бдения всю ночь. Когда усыпальницу осветили первые лучи солнца, он поднялся и дал торжественный обет восстановить честь и славу рода Светлых Мечей. Он запер за собой бронзовую дверь и хранил ключ, пока не взошел на корабль, направлявшийся обратно в Абанасинию. Стоя на палубе в серебряном свете Солинари, Стурм бросил ключ в глубины океана.
   И до сих пор он не сделал ничего, чтобы исполнить свой обет.
   Печальный воитель все чеканил и чеканил шаг, думая свою невеселую думу. Но вдруг размышления его были прерваны.
   – Прекрати же, наконец! – раздраженно потребовал Рейстлин. – Твой топот мешает мне спать.
   Рыцарь застыл на месте, развернулся и нос к носу столкнулся с магом.
   – Что ты надеешься найти в этом проклятом богами месте, Рейстлин? Что может оправдать риск жизнями спутников?
   В полумраке Стурм видел лишь удивительные зрачки колдуна, имевшие форму песочных часов. На самом деле Стурм не ждал ответа, и слова Рейстлина поразили его.
   – А что ты надеешься найти в Черепе? – Голос мага прозвучал в темноте спокойно и отчетливо. – Ведь ты отправился с нами, уж конечно, не из любви ко мне. Тебе прекрасно известно, что мы с Карамоном сами можем о себе позаботиться. Так что же тебя сподвигло?
   – Я не собираюсь объясняться с тобой, Рейстлин, – ответил Стурм.
   – Молот Караса? – Последний слог прозвучал, словно змеиное шипение.
   Светлый Меч был потрясен. Он говорил о Молоте лишь с Танисом. Соламнийцу хотелось отвернуться, но он не мог противиться искушению.
   – Что ты знаешь о Молоте? – спросил он, понизив голос.
   Рейстлин издал некий сдавленный звук; было непонятно, усмехается он или же прочищает горло.
   – Пока ты и мой братец размахивали над головами, деревянными мечами, я занимался своими исследованиями, из-за которых вы нередко поднимали меня на смех. А вот теперь бегаете ко мне за ответами.
   – Я никогда не насмехался над тобой, Рейстлин, – тихо сказал Стурм. – Что бы ты обо мне ни думал, но уж этому можешь поверить. Я часто защищал тебя. Как в тот раз, когда безмозглая чернь чуть не принесла тебя в жертву змеиному богу. Ты должен знать, что моя нелюбовь к тебе вызвана твоим отвратительным обращением с братом.
   – Наши отношения с братом никого не касаются, Стурм Светлый Меч, – произнес в ответ Рейстлин. – И едва ли ты способен это понять.
   – Куда уж мне, – холодно парировал Стурм. – Карамон любит тебя, готов пожертвовать ради тебя жизнью, а ты топчешь его, словно грязь под ногами. Впрочем, тебе нужно выспаться, так что доброй ночи…
   – Молотом Караса изначально назывался Молот Чести, – продолжил Рейстлин как ни в чем не бывало. – Он должен был служить напоминанием о Молоте Реоркса, которым тот выковал мир. Молот Чести служил символом мира между людьми Эргота, эльфами Квалинести и гномами Торбардина. Во время Третьей войны с драконами Молот был вручен великому герою Хуме, чтобы выковать оружие, которым можно было сражаться с чудовищами. Вооружившись, рыцари низвергли Темную Королеву обратно в Бездну, где она и находится, вернее, находилась до недавних пор.
   Во времена Великого Короля Дункана и Войны Врат Молот был отдан Карасу, гному столь почитаемому, что впоследствии получил его имя. Последний раз Молот видели у него в руках во время этой войны, но он скоро оставил поле сражения – биться с родичами казалось ему позором. Он унес с собой Молот назад в Торбардин, и с тех пор о нем ничего не известно. Врата в подгорное королевство были заперты и сокрыты от мира.
   Рейстлин умолк, чтобы перевести дух.
   – Тот, кто найдет Молот и выкует с его помощью оружие, способное пробить чешую дракона, станет великим героем. Ему достанутся слава и почести, хвала и благодарность.
   Стурм испытующе посмотрел на Рейстлина. Говорил ли маг вообще или же проник в его самые потаенные помыслы?
   – Мне нужно поспать, – сказал Стурм, готовясь разбудить громко храпевшего Карамона.
   – Молота здесь нет, – произнес Рейстлин. – Если он все еще существует, то искать его следует в Торбардине. Если ты ищешь его, то тебе стоило отправиться с Флинтом и Танисом.
   – Ты же сам говорил, что ключ от Торбардина затерялся здесь, – возразил рыцарь.
   – Говорил, только что толку, раз никто никогда меня не слушает? – ответил Рейстлин.
   – Танис слушает, потому-то он и отправил меня с тобой и твоим братом, чтобы знать наверняка: ты принесешь ключ, если найдешь его.
   Колдун ничего не ответил на это, за что Стурм был ему признателен. Беседы с Рейстлином всегда огорчали его, оставляя тягостное чувство разочарования в себе и мире.
   Стурм разбудил Карамона. Великан зевнул, потянулся и встал. Стурм так утомился за день, что почти мгновенно провалился в глубокий сон. В эту ночь ему привиделось, будто он крушит Молотом Караса бронзовую дверь семейной усыпальницы.
   Ночь прошла на удивление спокойно для всех, кого она застигла в пути. Стоявшие на страже так ничего не увидели и не услышали. А кто заснул, как Тика и Тассельхоф, мирно проспали до самого утра.
   День занимался медленно, словно бы с неохотой. Солнце тщетно пыталось пробиться сквозь серые тучи и наконец, сдалось, окончательно скрывшись. Небо грозило дождем или снегопадом, но так ничем и не разродилось.
   Едва лишь серый утренний свет проник в туннель, Стурм, Карамон и Рейстлин продолжили свое путешествие. Они долго не могли решить, стоит ли закрывать вход.
   После тщательного осмотра механизма никто, даже Рейстлин, не понял, как отпирается дверь изнутри. К тому же механизм мог сломаться. Тогда они оказались бы в ловушке, ведь никто не знал, что ждет их впереди. Туннель мог быть завален, и тогда они оказались бы заживо погребенными в его стенах. Потому товарищи решили оставить дверь открытой.
   Троица двинулась вглубь туннеля. Хрустальный шар на посохе освещал им путь. Стурм прихватил фонарь: он не мог смириться с мыслью, что по одному слову Рейстлина все они окажутся в темноте.
   Туннель, проложенный гномами, вел прямо сквозь гору. Стены были грубо обтесаны, но пол оказался сравнительно ровным. Они не обнаружили никаких признаков того, что этим ходом когда-либо пользовались.
   – Если бы гномы этим путем покидали крепость, мы бы нашли искореженные доспехи, сломанное оружие, останки, – сказал Карамон.
   – Это доказывает, что Фистандантилус не уничтожал крепость намеренно, – отозвался Рейстлин. – Взрыв был случайностью.
   – Тогда что же стало его причиной? – заинтересовался Карамон.
   – Черная магия, – упрямо настаивал Стурм. Рейстлин только покачал головой:
   – Не знаю я такой магии, ни черной, ни зеленой, с помощью которой можно было бы сровнять с землей столь мощную крепость. Из рассказов Флинта ясно, что взрыв сотряс землю на многие мили вокруг Замана. Мудрецы долгое время пытались разобраться, что же на самом деле здесь произошло. Возможно, правда откроется именно нам.
   – Ты не упустишь случая явиться на следующем Конклаве Волшебников с докладом, сочиненным на сию тему, – сказал, Стурм.
   – Очень возможно, – с улыбкой ответил Рейстлин. И они двинулись дальше.
   Тассельхоф осыпал Тику градом упреков. Кендер не мог простить ей, что она столь легкомысленно заснула и по ее милости он не увидел великое множество привидений, которые наверняка прилетали к ним этой ночью.
   Тика сама себя ругала, краснея при мысли о том, как выбранил бы ее Карамон, узнай 6ы, что она уснула на посту. Незадачливая дозорная раздраженно велела Тасу заткнуться и пошевеливаться. Они взвалили на плечи поклажу и снова пустились по следу, словно гончие.
   Друзья двинулись в путь довольно рано, чтобы наверстать упущенное за вчерашний день время. Ранний подъем и сознание того, что она так далеко от дома и помощи, совершенно испортили Тике настроение. Она грубила Тасу, не желала поддерживать беседу, даже не захотела посплетничать на такую занимательную тему, как запас еды, совсем недавно обнаруженный Тассельхофом у Хедерика.
   Тика упорно шла молча, глядя в землю и борясь со страстным желанием развернуться и со всех ног кинуться назад к лагерю. Если бы она знала, что сумеет пробраться обратно никем не замеченной, так чтобы никто не догадался о ее побеге, она бы вернулась.
   Тика могла бы придумать в свое оправдание какую-нибудь историю, но Тассельхоф наверняка выболтал бы правду. И ее ужасала мысль о том, что люди станут смеяться над тем, как она побежала за Карамоном, словно какая-нибудь влюбленная школьница.
   Однако чтобы не погрешить против правды, нужно сказать, что не только страх перед насмешками заставлял Тику идти вперед. Ее сердце было горячим, а любовь к Карамону глубокой, и Тика действительно за него боялась. Мысль о том, что она способна спасти своего возлюбленного от происков брата, поддерживала в ней решимость.