Угрюмова Виктория. Два героя

   Я долго искал, как к нему подойти. Показалось, что нашел единственное слабое место - небо и вертолеты. И когда я окончательно и бесповоротно уверился в этом, я рискнул. Я нарисовал ему такие возможности, я раскинул перед этим русским чудаком такие горизонты... Кстати, русский чудак говорил по-английски, как вот мы с Вами, а по-немецки и по-японски - гораздо лучше... Но это к слову. Просто, я был уверен в том, что это сыграет весьма важную роль в развитии его карьеры. На карьеру ему было, откровенно говоря, наплевать. Но чем выше звание и чин, тем проще летать на его обожаемых вертолетах - я ему это твердо обещал, и уверен, что наше ведомство свое обещание выполнило бы.
   Знаете, Энтони, я сам не считал его перебежчиком. Ну что ему там было терять? Той страны, в которой он родился, давно уже нет, остались сплошные воспоминания, и те растоптаны. Бесцельность многих их войн, позор... То, что теперь называется Россией - разве эта страна думает о таких талантливых своих сыновьях? Разве она что-то может им дать, кроме бесцельных метаний?
   Энтони, я пробыл там слишком долго, чтобы не убедиться самому: они все, все! хотят работать, и не могут этого сделать, хотя работы там невпроворот. Страна парадоксов.
   Словом, Энтони, он согласился. Не сразу, серьезно взвесив все "за" и "против" и задав мне достаточное количество разумных и толковых вопросов - как и полагается деловому человеку, который знает себе цену. Мне было приятно общаться с ним, друг мой. Я наслаждался его обществом, а кому, как не Вам, знать, что со мной это случается редко. Я вообще не склонен доверять людям. Оказалось, что я прав...
   Но в конечном итоге, хоть этот парень меня и здорово подставил, и я вообще ничего не понимаю, я вспоминаю о нем с теплом. И с печалью. Жаль, что все вышло так, как вышло. Единственное, чем я утешаю себя это тем, что, наверное, он сам этого захотел.
   Единственное, что он просил еще - это позаботиться о его друге.
   Я дал свое согласие: нам это было только на руку.
   Энтони! Это была блестяще разработанная операция, и весь отдел недаром сушил над ней мозги несколько месяцев подряд. Я гордился своими ребятами и собой. Чего теперь скрывать от Вас, друг мой? Не сегодня-завтра Вам обязательно расскажут подробности. Да это и неважно... Он должен был проводить испытательный полет в боевых условиях. Предполагается, что летчики до последнего не знают, куда их отправят, но на самом деле все известно заранее. Ну, и мы подсуетились...
   Когда-то в детстве я вычитал у Дюма: "Знали бы люди, на каких тончайших нитях порой висят судьбы целых народов"... Как тонко, как верно замечено. Я иногда смотрю TV и думаю - какая ложь, какой спектакль - ведь на самом деле все обстоит иначе, и те, кто стоят за кулисами, прекрасно об этом знают.
   Дрянная у нас работа, Энтони. А делать что-нибудь другое я не умею, да и поздно уже переучиваться. Только не обращайте на это внимания - нервы, пустое... Надеюсь я не попаду в санаторий для сотрудников нашей службы на пожизненное лечение? Очень на это надеюсь.
   Да, да, я знаю, что отвлекся. Просто вспоминать об этом неприятно, да и рассказывать особо нечего. Мы ждали его в условленной точке, где было, естественно, большое скопление наземной техники их противника. Он должен был подлететь без единого выстрела и посадить вертолет... Рутина, одним словом.
   Он вышел на связь на указанной волне, все шло по плану до последнего. Что-то там происходило у них, на борту... Но что? Представляете, вдруг, после долгого молчания, он вызывает меня и заявляет: "Прости, друг. Не выходит ничего. Жаль, но не выходит," - а потом добавляет, - "Из норы не высовывайся!"
   Энтони, я так и не понял, почему он начал стрелять!
   И еще - моя, как он выразился, "нора" осталась целехонькой. А ведь он там хорошо все отутюжил, пока его не подстрелили...
   x x x
   - А что Вы хотели, чтобы я сделал? Смотрел гляделками, как с нашим стратегическим оружием творится неладное, и расслаблялся, как в сауне?! Нет, не выйдет! И ответственность будем нести поровну!
   Только не нужно припутывать к служебным обязанностям такие неконкретные вещи, как гуманизм, порядочность и ... что Вы там еще говорили? Наши героические летчики знают, на что идут. Мужчина рождается для страданий, для трудностей и испытаний. Вся история нашего народа нас этому учит.
   Что? Хорошо, поговорим без демагогии. Откровенно. Меня это даже радует, потому что я лично человек прямой, простой и этим горжусь.
   Вам давно пора бы знать, что подобные операции состоят из двух частей - и когда экспериментальная техника выходит из строя над вражеской территорией, и когда возникает реальная угроза захвата, мы вводим... страховку.
   Да! Это и называется страховкой! Иначе эта машина уже была бы у американцев, а я не верю в нашу с ними дружбу, и никто не верит. Два мира - два способа жизни, знаете ли. Золотые слова. И никто их еще не отменял. Мы другие, мы разные, нам есть, что делить. А когда есть, что делить, все остальное - это просто хорошая мина при плохой игре. Или что-то подобное.
   Да, я готов согласиться, что мы действовали с упреждением. Но это армия, это боевые действия, и авось да кабы у нас не проходят. Это жестоко, но война - жестокая штука. А я военный человек. Допускаю, что Вы правы; что они могли бы вытянуть к нашей границе и вернуть вертолет в целости и сохранности, но что если они задумали сдать его? А что если бы не вытянули? А если бы спасательная экспедиция не подоспела вовремя? Тысячи подобных "если". Мы не имеем права так рисковать.
   Что-то там засбоило. Да, да, они стали стрелять, но с опозданием. С таким серьезным опозданием, что это поневоле стало внушать подозрение.
   Возможно, Вы и правы. Согласен с Вами, что это могли быть неполадки с компьютером. Или с бортовым, или с нашим. Но вертолет был сделан по усовершенствованной технологии "Стелс", и в любую минуту мог пропасть с экрана радаров. Точнее, он и пропал, только не с наших... Если бы мои ребята не присобачили в последнюю секунду скромную штуковину к брюху, Бог знает, что теперь могло бы быть.
   Я не обязан отчитываться перед их ведомством. Тоже мне - летчики, служба безопасности, и прочие. Прошу прощения, если что произошло бы, то скальп вместе с головой Вы бы снимали с меня. Вот я и отдал приказ. А пенсии вдовам назначены; и представление к высшим наградам я подписал, не колеблясь. Страна должна знать своих героев и награждать их по заслугам.
   Не понял Вашего вопроса... А-аа! Вот Вы о чем, снова о духовном. Я скажу так: если бы у меня душа трепетала при каждом приказе открывать огонь, который я когда-либо отдавал, я бы давно был не здесь, а в доме скорби. Я не циник. А если и циник, то значит, цинизм является неотъемлемой частью моей профессии. Что касается моей совести, то она мучает меня только в свободное от службы время, не в ущерб делу, так сказать. А свободного времени у меня немного...
   Разрешите идти?
   Всего хорошего. Супруге нижайший поклон и наилучшие пожелания.
   А что касается этого дела... Как частное лицо частному лицу, скажу Вам - ребят жаль, конечно. Говорят, лучшие из лучших. Но тем более - повторись все заново, опять приказал бы уничтожить этот злосчастный вертолет...
   x x x
   Кто понимает, что такое героизм?
   Разумно ли это?
   Ведь героизм - явление несколько противоестественное; то бишь, существующее вопреки разуму и инстинкту самосохранения.
   Опять же, вопрос, во имя чего? И какой ценой, что тоже немаловажно...
   Ну, понятно, когда есть реальная возможность ценой неимоверных усилий и жертв достичь желаемого результата. Скажем так, как защищали блокадный Ленинград. Или отстаивали Козельск от татар. Неимоверно, на грани реального, на пределе, но все же объяснимо... То есть - мозги не заворачиваются в узелок, пытаясь разобраться в сущности происходящего. Ибо есть цель. Цель конкретная, могущая быть названной определенным словом.
   Можно уразуметь, когда человек отдает свою жизнь за жизнь другого человека или многих людей. Самопожертвование... Понять труднее; и потому по-настоящему представляют себе, что это такое, редкие люди. Но тут надо подчеркнуть слово "по-настоящему".
   А если не то и не другое, тогда что?
   Когда немцы вторглись в Данию, у этого крохотного государства вовсе не было армии. И на границе, в деревянной будочке, размещалась кукольная - с точки зрения германского командования - застава из двух или трех человек, двое из которых были вооружены традиционными секирами, и только у лейтенанта оказался пистолет. Знаете, что они сделали? Нет, не капитулировали. Вступили в сражение с колонной бронетехники, которая угрожала покою их границ.
   Немцы сравняли их с землей... Причем, несколько удивленно; ибо нелепость подобного поведения была настолько очевидной, что не требовала дополнительного осмысления. Нелепо, правда, всего лишь нелепо... Отчего только плакать хочется? Кажется, не от жалости...
   Дания - ужасно маленькая страна. И при этом дороги в ней прекрасные, так что та самая бронетанковая колонна довольно быстро добралась до Копенгагена, в центре которого стоит королевский дворец, охраняемый ротой мушкетеров. По традиции, они вооружены шпагами.
   Следующий акт героической трагедии разыгрался именно здесь. Потому что когда тяжеленные танки, на броне которых сидели победоносные солдаты Третьего Рейха, подползли к дворцовой площади, выворачивая гусеницами старую брусчатку, ворота дворца распахнулись... И оттуда вылетел во весь опор конный отряд мушкетеров, размахивающих сверкающими шпагами. И кирасы блестели, и гривы коней развевались...
   Еще более удивишись, немцы расстреляли их из одного-единственного пулемета, уложив на дворцовой площади весь цвет датского дворянства во главе с наследником престола.
   И поскольку они знали, на что шли, исполняя свой долг перед королем и отечеством, то что это было: героизм или глупость?! Или что-то третье, чему еще нет названия, потому что и долг, и честь, и совесть - это, конечно, верно, но не описывают самого главного, того, что можно представить, как светлую-светлую точечку, искорку в глубине души...
   Это отступление вот к чему: знают ли те, кто раздают награды, за что они их вручают? Что именно это был за подвиг?
   x x x
   - О,кей! Будем вовремя... - сказал командир вертолета и отключился от внешнего переговорника.
   Он все решил и все взвесил.
   Вроде бы, так и есть.
   Когда говорили, что отступать некуда, потому что позади Москва сами не представляли, какие они богатые и счастливые. Ему отступать было некуда, потому что позади не было ничего.
   Чернота.
   Пустота.
   Глухомань. В смысле, живешь, словно в стране глухих, и никто, никто тебя не слышит, сколько ни кричи, сколько ни надрывайся.
   Только небо имело для него ценность в этом обезумевшем мире, но и до неба нужно было еще добираться и добираться. Объективные трудности... Субъективные трудности.
   Предателем он себя не считал, потому что никого не предал.
   Жене даже лучше будет. Его станут считать погибшим, дадут ей пенсию. Сын, опять же, гордиться станет. А, может, и не станет. Кто его знает? Он вообще неясно в кого уродился. Хороший парень, но как троюродный. Молчит, смотрит исподлобья. Все ему чего-то не хватает; все твердит, что у других ребят шмотки лучше и техника. Он сам мало что в этом смыслил: ему всегда казалось, главное - чтобы небо чистое, голубое, чтобы летать...
   И еще Жорка - друг. Он-то здесь. Только вот как ему объяснить? Командир был уверен, что слова найдутся, отыщутся. Жорке тоже терять нечего, они всегда вместе и были, и будут. А когда он узнает, что их ждет, то, конечно, согласится. Не может не согласиться. Незачем ему отказываться, потому что от такого шанса не откажется ни один дурак.
   Они свое отвоевали, и сполна испили из чаши чужой глупости.
   И тогда, когда на неповоротливом, словно грузовик, Ми-восьмом петляли в узких ущельях Афгана; и когда духи палили что есть дури из "Мух" вслед, и Бог спасал, хотя его и не просили, потому что просить было некогда. И когда капитана - виртуоза и аса - нелепо до одури угробил какой-то пацаненок, швырнувший гранату прямо в открытое по случаю пекла окно - это прямо на аэродроме! Охрана, мать вашу!
   И потом, когда Жорку отстранили от полетов на год, потому что он летал лучше своего начальника, а тому невмоготу было. И когда зарплату не давали, и жена стонала, как привидение. И ведь можно было ее понять, можно, но это же уже не жизнь!
   Окончательно все сместилось во время последних событий. Потому что в других случаях хоть были чужаки, а эти-то вначале считались своими. Хотя и хуже чужаков оказались. Господи! Как у тебя сил хватает на землю глядеть?!
   А ведь они еще не старые, даже не пожилые. И не поздно начать заново, только бы дали летать! Жорка поймет, он умница, он и сам так думает. Может, обозлится, что раньше ему ничего не сказал, но потом все равно поймет. Не имеет такого права - не понять лучшего друга. Они ведь Два Архангела - то есть, одно целое.
   Только нужно отключить вооружение. А то этот друг сперва станет стрелять, а уж после пароль спрашивать.
   Привычка такая.
   Ничего, ничего. Посадим "Королеского ската" - так думал он, щелкая переключателями - и все ахнут. Монокрыло, хвоста нет фантастика! Пылесос спрятан так, что не отыщешь - система "Нотэйр" на голову выше их хваленых фенестронов; "Нодоматик" усовершенствованный, а ротор - это же песня, а не ротор! Их чудакам еще триста лет думать, до такого не додуматься. Жаль, конечно, лишать своих такой красоты, но ведь родимая же армия угробит вертолет. Он будет на чертежах, а ребята пойдут воевать на палочке верхом. Им, своим солдатам, он не вредит, а такая машина просто обязана существовать...
   - Черт! - раздался в наушниках до боли родной голос. - Слышь, архистратиг хренов, не то ты мое управление отключил, не то нам пора заворачивать. У меня все мертвое, не фурычит.
   - Разговор есть. Погоди суетиться.
   - Главное, как вовремя, - хмыкнул Жорка. - Судя по тому, как ты спокоен, это твои хохмы с вооружением. И что ты удумал?
   - Ничего особенного. Только дай слово, что ты меня выслушаешь.
   - Не, ты точно оборзел. Летим на фиг без живого огня, а ты мне лекцию о международном положении толкать собираешься. Или о половом воспитании?.. Слушай, Миха, я и правда не понимаю - чего ты?! Что делается?
   - Да вот сдаваться летим... - бросил тот как можно небрежнее.
   И замер, затаив дыхание.
   Тут главное - первая реакция. Что скажет? Ведь без него вся эта затея не имеет ни малейшего смысла. Командир, перед тем, как решиться на этот шаг, долго взвешивал, что у него есть. Вышло так, что ничего и никого, кроме вот этого - сидящего сейчас впереди и ниже, перед отключенной панелью.
   А стреляет он, кстати, как бог...
   Жорка какое-то время молчал.
   Даже не ругался.
   В наушниках раздавалось тихое потрескивание, и командир машинально отметил, что эти чертовы техники так и не удосужились наладить внутреннюю связь, как положно. Снова пустили на самотек, абы хоть что-то слышно было, и ладно - остальное им фиолетово.
   - Не шутишь, - внезапно сказал Жорка. - Точно ведь не шутишь. Рехнулся, да?
   - Почему рехнулся?! Ну почему сразу рехнулся-то?! Может, впервые в жизни мы с тобой верное решение примем. Я понимаю, что это неожиданно, но когда в нашей жизни что ожиданно было? Разве что дерьмо какое... Решай, друг. Нет постой сперва! Ты скажи, что тебе там терять?! Жену, детей, работу?! Что, скажи мне, будь добр!
   - Ты что, вот так наобум летишь, с бухты-барахты? - недоверчиво спросил стрелок.
   - Нет, конечно. По приглашению. Да нет, я не ехидничаю. Правда, по особому приглашению. И с гарантиями - я же не зеленый... Ты прости, что я тебе не сказал сразу, но я не хотел, чтобы еще и ты сомневался. Я знаешь, сколько ночей не спал; две подушки изгрыз - нет, ты не смейся! Я ведь понимаю, как это тяжело. А так, вся вина на мне, на моей совести. А ты просто поставлен перед фактом. Жорка, это же здорово! Мы с тобой, машина, небо наше. А знаешь, сколько бабок они нам за нее отвалят?! Жизнь заново, на чистый лист - это же кому такое удается в наше время...
   - Спору нет, - как-то слишком легко согласился . - Но ты точно тронулся, командир. На кой ляд тебе это надо?! То есть, зачем все это, я понимаю, но тебе... Ты же не такой, Миха! Ты же другой совсем. Из другого теста, с другой кожей. Я тебя, как себя самого знаю - ты же затоскуешь там, ведь затоскуешь же! Чертяка ты!
   - Я не понял, - тихо спросили в наушниках, - ты отказываешься, что ли?! Все готово, ждут уже нас. У меня не один месяц был, чтобы подумать. Жорка, архангел ты мой, чудо с крылышками, дома, если ты из-за этого... дома, там же все куплено-продано сверху и до самого низа. И нет просвета... Нет и не будет! Они же нас и шлепнут первые, если что не так! И не в этом дело, а в том, что шанс появился. Не денежный, не чины-звания, а как надо прожить, чтобы не было мучительно больно... Это ты понимаешь?!
   - Подлетаем к цели, - невпопад заметил тот. - Скоро нас можно будет визуально наблюдать. И если грохнут, не спросясь фамилии, то я их первый пойму...
   - Господи! Какой же болван, какй же ты осел, дубина стоеросовая!!! Ну что мне тебе сказать, чтобы ты понял, насколько это всерьез?! Ждут нас, ждут с почетным экскортом; и войны больше не будет.. Никогда не будет. А будет работа. Летать мы с тобой станем, небом дышать, под облаками, на вот этом самом красавце, а потом на другом! Да что ж ты упираешься?..
   Вертолет устроен так, что кабина командира находится как раз над кабиной стрелка, и заглянуть друг другу в глаза они не могут. А это уже плохо. Стрелок на секунду прикрыл глаза. Классная все-таки машина: задремал бы он он на 8-ом, расслабился бы... Щас...
   А что касается перелета - в голове не укладывается, что Мишка непрактичный чудаковатый Мишка, крылатый человек без всяких материальных запросов как таковых, и вдруг решился на другую жизнь. По сути, на чужую судьбу, в чужой стране, под чужим именем. Да, возможности, да продвижение по службе и работа. Это если рассуждать с точки зрения разума. Но у человека есть не только разум, но и сердце. Кто знает, отчего оно имеет равные права в обсуждении таких важных вещей. Но если имеет, значит, это кому-нибудь нужно.
   Жоркино сердце было категорически против этой аферы.
   Он сам не был так против, как его сердце.
   Даже удивительно.
   Он знал, что Миха сидит сейчас ни жив, ни мертв, ожидая его решения, как приговора. Как же это больно - расставаться с другом, и с каким! Но только есть что-то неуловимое, не названное словами...
   - Помнишь, - спросил он, - ты за мной на площадь прилетел. А все говорили, что ты конченый, потому что это все, глына. А ты прилетел...
   - Ты не можешь со мной? - с каким-то упорным отчаянием спросил командир об уже очевидном.
   - Я и сам не знаю. Ну не дает мне что-то внутри согласиться, хоть и хотел бы. Понимаешь, какая хренотень выходит: я хочу и согласен, а оно не хочет и не согласно, и выходит по его, а не по-моему. Совесть, душа ли голосит - кто меня разберет?!
   Прав ты, прав, Миха, и в том, что сказал, и в том, что думаешь. И в том, чего еще придумать не успел. И выбор твой не то чтобы правильный, но по-человечески понятный. А я же люблю тебя. Я же никого, кроме тебя, на этом свете не люблю. И я на это дело тебя благословляю... Просто я как ты - конченый, но не могу иначе.
   Они были так близко, так невозможно близко к цели... И командир остановил машину.
   Черный, матовый, похожий больше на те самые НЛО, что так будоражили воображение агента Малдера, повис в воздухе уникальный вертолет. Винт работал почти бесшумно, а треугольное монокрыло, распластанное по воздуху, действительно напоминало парящего в толще воды красавца-ската. Того оружия, что висело у него под брюхом, хватило бы, чтобы закатать где-нибудь еще один кратер Аризону.
   Он понимал, что сейчас будет. Даже не понимал, а знал наверняка; потому что сам бы поступил именно так, если бы они поменялись местами, если бы это было Жоркино решение, а он не мог решить по-его. Выход был всего один. Безысходный и тупой. И хотя это все-таки был выход, он не устраивал. Потому что без второго, без стрелка, все это просто не имело смысло. Всегда встает вопрос, какой, собственно говоря, ценой. И странно порой получается, что за что-то весомое, солидное, ощутимое и даже более того подобная цена оказывается слишком высокой. И ты отказываешься ее платить. А за ничто, за фитюльку какую-то, за то, чему названия еще нет, и в самом пухлом словаре такого слова не найдется; за кроху какую-то, за уголечек, душу прожигающий - очень даже вполне.
   Кто их, людей, разберет?
   Поэтому заговорили они одновременно:
   - Слышишь, - сказал второй, - ты лети. Я согласен.
   - Черт с тобой, остаемся, - сказал первый. - Я наизусть знаю, что у тебя на уме.
   Они говорили хором, но поняли друг друга прекрасно.
   - Откуда ты это знаешь? - подозрительно спросил стрелок.
   - А чего там сложного?! Две извилины и пару мыслей, - буркнул командир. - Мы же с тобой - одно целое. Ты это брось. Я не дух, так что не трать на себя последнюю.
   - А как же с чистого листа?! - спросил второй растерянно. - Я не хочу тебе мешать. Я тебя люблю. Просто я сам не могу, но дело ведь только во мне, а не в тебе.
   - И во мне тоже. Двинули!
   Он рявкнул, как отрубил, чтобы не говорить дальше. И так протрепались, Бог знает сколько - действительно, лекция по половому воспитанию. Вот тебе, бабушка, и Юрьев день, приехали...
   Хоть их и звали Два Архангела, но Михаил прекрасно помнил, что архангелом был только его небесный тезка. А Георгий был святым. Ох уж эта святость - выше разумения и понимания. А, может, только такие, как он, и правы, и на их плечах держится планета. Он не знает, он в этом не силен.
   Командир осторожно тронул кнопку, переключая управление вооружением на кабину стрелка:
   - Цель видишь?
   И подумал, как разительно изменился смысл этого слова всего за последние полчаса.
   - Вижу.
   - Сейчас мы там объявимся, только мне последний звоночек сделать нужно. Потому тот заокеанский чудак в нашей дурости уж никак не виноват...
   - А что дальше?!
   - Сделаем свое дело и обратно... Как положено.
   Треск в наушниках. Потом спокойно:
   - Слышишь, архистратиг. А ведь в одном ты точно прав - терять нам там нечего. И возвращаться тоже некуда. И потом, слишком мы близко, чтобы нам дали вернуться... что те, что эти.
   - Что ж. Тогда просто сделаем свое дело.
   Ты это, когда я переговорю, сразу начинай бить по целям - работы невпроворот...
   x x x
   Я вот все никак не пойму: или это облака вблизи очень похожи на белые крылья.
   Или это белые крылья вблизи похожи на облака.