Когда-то давно все было иначе, и я очень дорого расплатилась за то, что не мыслила себя без другого человека. Того человека…
В последнее время судьба расщедрилась и преподнесла мне сразу два бесценных подарка – две встречи, каждая из которых стала бесконечно важной и необходимой. О таких встречах мечтают все без исключения, а тот, кто говорит, что не мечтает, тот просто скрывает истинное положение вещей. И именно поэтому я боюсь. Я уже давно выучила, что такие подарки не раздаются даром. И что от меня потребуется взамен? От сладких грез мы очнулись уже на Петровских аллеях. И я этому не удивилась: всю свою жизнь я сталкиваюсь с какими-то странными и неожиданными вещами. Успела привыкнуть. Судя по всему, и Володя тоже не вздрагивает от неожиданностей – этот человек явно привык и к опасности, и к крайнему напряжению сил и нервов, и держать себя в руках тоже привык.
Я уважаю людей, которые не расслабляются даже в самые удивительные и трепетные минуты своей жизни, но и не склонна полностью доверять им.
Оглянувшись несколько раз – а надо заметить, что, несмотря на прекрасную погоду, Петровские аллеи были малолюдны и всего несколько человек шло за нами, – Владимир Ильич заметил:
– Как ты относишься к навязчивым людям?
– Крайне отрицательно.
– А у тебя никогда не возникает желания оставить такого человека с носом, пусть он даже и не специально за тобой ходит? По чистой случайности?
– Хочешь сказать, за нами кто-то идет?
– Вроде того, – широко улыбнулся он.
Я осторожно осмотрелась. Неприятный тип, о котором сразу подумала, в поле зрения не попадал. Скорее всего его тут и не было.
– Парень в джинсовом жилете, – подсказал Володя, наклоняясь к моему уху. – Он уже довольно давно за нами идет. Чистая случайность, но меня такие случайности раздражают. Я слишком независимый человек.
Я слушала его и думала: «Врешь ты все про свою независимость. Тебе так же неприятен этот парень, как мне – мой тип. Почему не сказать откровенно? Не потому ли, что у тебя есть такие же секреты, как и у меня?» Понятно, что этими размышлениями я с ним делиться не стала, а спросила как можно более азартно:
– Так что ты там говорил про «оставить с носом»?
– Есть один простой выход, если ты согласна, конечно. Если доверишься мне.
– Целиком и полностью, – энергично закивала я головой.
– Тогда держи медведя крепко-крепко.
Ну почему мой драгоценный ангел-хранитель не вмешался в этот разговор? Почему не остановил меня? Если бы я знала, на что соглашалась…
Володя легко подхватил меня на руки и решительно шагнул с тротуара на газон. Если вы помните, Петровские аллеи отличаются тем, что расположены на нескольких холмах и змеятся по ним бесконечно долго. Это как мини-дорога в горах, где справа высится неприступная земляная стена, а слева – обрыв, крутой спуск, земляной вал, поросший деревьями. Карабкаться вверх по такому откосу – дело хлопотное и трудное. А спускаться вниз – и того хуже. Вполне можно свихнуть себе шею. Так что я не сильно обрадовалась, когда мой драгоценный кавалер окинул предстоящий путь одним цепким взглядом, словно в прицел поглядел, а затем побежал вниз.
Я никогда не занималась большим слаломом и теперь уверена, что никогда и не буду. Потому что этот его легкий бег среди деревьев, которые вырастали на пути совершенно внезапно, и он огибал их на сумасшедшей скорости, и совершал гигантские прыжки через рытвины, камни и пни, а также изящные скольжения на особенно крутых поворотах – все это и сделало меня равнодушной к горнолыжному спорту. И к бегу по вертикальным плоскостям. Я только вцепилась в медведя и широко раскрытыми глазами смотрела перед собой. Мне бы закрыть глаза, но я была так напугана, что на это сил не хватало.
Короче, путь, на который у приличных людей уходит минут двадцать быстрым шагом, мы преодолели за две или три, нисколько при этом не пострадав (если, конечно, не упоминать о моих несчастных нервах). Когда Володя бережно опустил меня на землю, я взяла себя в руки и даже улыбнулась.
– Не испугалась? – спросил он.
Этот нахал даже не запыхался. И голова у него, судя по всему, не кружилась. Тоже мне Джеймс Бонд! Но и мы не лыком шиты, и я ответила гордо, как истинная Джеймс Бондиха:
– Конечно нет. Я же вижу, с кем имею дело.
Мы переглянулись, как два заговорщика, и задрали головы вверх. Оттуда, из-за кустов жасмина, таращился на нас тот самый парень, – жаль, далеко было и выражения его лица я не видела. Впрочем, невелика потеря, могу просто догадаться. Правда, то, что он за нами наблюдал, еще ни о чем не говорит. Этот головокружительный спуск двух самоубийц мог бы привлечь внимание даже медитирующего йога.
Всю дорогу до метро мы проделали в совершеннейшем одиночестве.
Если за нами кто и следовал, то наверняка остался далеко позади. Продолжать слежку могли только с вертолета, какового не наблюдалось.
Я медленно шла, опираясь на Володину руку, и думала о том, что вот мы встретились – два странных человека, каждый со своим прошлым, и оно – это прошлое – стоит у нас за спиной, не давая жить и дышать. Не знаю, о чем думал мой спутник, но не удивлюсь, если о чем-то похожем.
Внезапно Володя встрепенулся:
– Через несколько дней мне придется уехать. Ты меня дождешься?
– Ты так серьезно спрашиваешь, словно собираешься в крестовый поход. Дождусь, конечно. Кстати, ты надолго едешь?
– Сам не знаю, – вздохнул он. – Я еще плохо представляю себе суть работы.
Здесь и оказалось бы очень уместно спросить его, а кем он, собственно говоря, работает. Но я не стала этого делать, потому что не верила в то, что Володя сможет сказать мне правду. И этим он очень напоминал мне того человека. А я не люблю ставить дорогих мне людей в неудобное или безвыходное положение. Если не хочешь, чтобы тебя обманывали, – не задавай лишних вопросов. Золотое правило.
И еще – сколько мы сегодня говорили, сколько прочувствовали. А он так и не задал мне ни одного вопроса обо мне самой. Я уже достаточно умудрена жизнью, чтобы понимать, как ко мне относится человек, – Владимир Ильич относился весьма серьезно. И тем не менее он совсем не хотел ничего обо мне знать. Я была ему за это очень благодарна. Не люблю вспоминать свое прошлое и вовсе уж не люблю лгать, пусть даже эта ложь просчитана от первого и до последнего слова.
И вы будете совершенно правы – я веду себя неосмотрительно и безрассудно, но такая уж я уродилась. Все, что происходит вовне, волнует меня гораздо меньше, чем то, что совершается внутри меня. Это не значит, что данный способ восприятия мира самый правильный, и вы можете поступать диаметрально противоположным образом. Но я остаюсь при своем мнении. Я даже догадываюсь, что если печальный инцидент, происшедший с Леночкой, связан с ее намерением рассказать мне, как в доме кто-то находился в мое отсутствие, то в телефоне должен обнаружиться предмет, именуемый «жучком», – иначе как бы «они» могли узнать о нашем разговоре и принять меры так быстро. Но вместо того чтобы пугаться, следует призвать на помощь логику, пусть даже и женскую.
Если бы меня хотели убить, то давно уже это сделали бы. Теперь такие проблемы решаются просто и быстро. То же самое могло бы произойти и с Еленкой, но предпочли ограничиться «показательным выступлением» (слава Богу!). Кстати, весьма дорогим и эффектным. Значит, чего-то хотят от меня. Даже немного догадываюсь чего. Но, судя по поведению моих незримых «опекунов», знают они обо мне до смешного мало. Вот и вынюхивают и высматривают, где только можно. А что касается происшествия в метро – то это скорее, чтобы попугать. Надо признаться, испугать им меня вполне удалось: я же нормальный человек, инстинкт самосохранения у меня работает вовсю, и страх я испытываю. Но вот последствия моего страха уже непредсказуемы. И поэтому – что бы ни думали по этому поводу мои таинственные визави – играем мы вдвоем, друг против друга, а не только они против меня.
Так и есть – «жучок» имеет место быть, и мне даже стало приятно, что он там обнаружился. Лучше иметь дело с предсказуемыми вещами, нежели с тем, что ты просчитать не можешь.
Как вы и догадались, трогательное свидетельство чьего-то горячего участия и интереса к моей скромной персоне я оставила на месте нетронутым.
Все мы росли при советской власти, и это обстоятельство научило людей моего поколения быть осмотрительными. Особенно если воспитывали нас бабушки и дедушки, прошедшие незабываемый тридцать седьмой год. Так что по телефону я выдаю исключительно простую, незамысловатую и совершенно законопослушную информацию, к которой не подкопаешься. Даже с очень близкими людьми предпочитаю щебетать и нежничать только при личной встрече, справедливо полагая, что поцелуи и страстные вдохи-выдохи в телефонную трубку ни собственно телефону, ни мужчине удовольствия все равно не доставляют. Это привычка, впитанная с молоком матери. И с этой точки зрения за свою безопасность я почти спокойна.
Вот если бы «жучок» был удален… О, тогда у моего незримого «друга» возникли бы некоторые подозрения: а откуда это обычная женщина, которая небось и гвоздь в стенку вбить не может, знает что-то о подслушивающих устройствах и способах борьбы с ними? И даже если он полагает меня не совсем обычной, пусть лучше будет уверен в том, что ловко сумел меня обмануть. Уверенные люди гораздо чаще совершают ошибки.
Информация не по существу, просто похвастаться: я могу и гвоздь в стенку вбить, и телевизор починить, и паять способна неплохо, но признаваться в этом не собираюсь даже на исповеди – иначе ведь могут и заставить все это делать…
Другое дело – кто из моих новых знакомых имеет прямое отношение к остальным событиям, а кто просто случайно встретился в то же время, что и разыгралась эта катавасия. Оба ли они приставлены, чтобы наблюдать за мной, так сказать, вблизи? Или только Владимир Ильич? Правда, похоже, что у него своя история. Тогда Разумовский со своим таинственным «Ахиллом»? Жаль было бы, если кто-то из них в действительности относится ко мне как к очередному заданию. Но что бы я про них ни думала, это не помешает мне наслаждаться их обществом до последнего – такие минуты в жизни случаются не часто. Тем более если они замешаны во всех событиях, то никуда мне от них не деться – разве что подошлют кого-нибудь еще, и вряд ли следующие «наблюдатели» окажутся такими же приятными. Если же молодые люди ни сном ни духом об этой кутерьме, то и подавно глупо расставаться с ними.
Все эти поистине гениальные мысли приходили мне в голову, пока я занималась вечерним туалетом. Ухватив на кухне бутылку минеральной воды, а в шкафчике – пару масок и нежную пенку из пророщенной пшеницы, я отправилась в ванную. Умываясь шипящей газированной водой, я наслаждалась тем, как она покалывает кожу, заставляя ее расправляться и розоветь. Затем на несколько минут застыла перед зеркалом, пристально рассматривая себя. Дело в том, что вот уже несколько лет я веду отчаянную борьбу со страшным врагом – временем и мне просто необходимо постоянно выходить из этой борьбы победителем. В двадцать пять лет глупо выглядеть на свои – нужно казаться еще моложе. И если возраст, указанный в паспорте, дается мне без труда, то состояние цветущей юности с каждым днем достигается все большими ухищрениями. И признаюсь откровенно, нервотрепка не добавляет мне ни здоровья, ни красоты.
Так, маску на лицо, а теперь маленький аутотренинг: «Мне – двадцать с небольшим, мне – двадцать с небольшим…» Черт! Сколько лет прошло, а все еще трудно привыкнуть.
Вообще, трудно привыкнуть ко всей этой жизни. Еще труднее и неприятнее, а главное – бесполезнее вспоминать о своем прошлом. Интересно, какое будущее может ждать человека с такой биографией?
Глава 6
В последнее время судьба расщедрилась и преподнесла мне сразу два бесценных подарка – две встречи, каждая из которых стала бесконечно важной и необходимой. О таких встречах мечтают все без исключения, а тот, кто говорит, что не мечтает, тот просто скрывает истинное положение вещей. И именно поэтому я боюсь. Я уже давно выучила, что такие подарки не раздаются даром. И что от меня потребуется взамен? От сладких грез мы очнулись уже на Петровских аллеях. И я этому не удивилась: всю свою жизнь я сталкиваюсь с какими-то странными и неожиданными вещами. Успела привыкнуть. Судя по всему, и Володя тоже не вздрагивает от неожиданностей – этот человек явно привык и к опасности, и к крайнему напряжению сил и нервов, и держать себя в руках тоже привык.
Я уважаю людей, которые не расслабляются даже в самые удивительные и трепетные минуты своей жизни, но и не склонна полностью доверять им.
Оглянувшись несколько раз – а надо заметить, что, несмотря на прекрасную погоду, Петровские аллеи были малолюдны и всего несколько человек шло за нами, – Владимир Ильич заметил:
– Как ты относишься к навязчивым людям?
– Крайне отрицательно.
– А у тебя никогда не возникает желания оставить такого человека с носом, пусть он даже и не специально за тобой ходит? По чистой случайности?
– Хочешь сказать, за нами кто-то идет?
– Вроде того, – широко улыбнулся он.
Я осторожно осмотрелась. Неприятный тип, о котором сразу подумала, в поле зрения не попадал. Скорее всего его тут и не было.
– Парень в джинсовом жилете, – подсказал Володя, наклоняясь к моему уху. – Он уже довольно давно за нами идет. Чистая случайность, но меня такие случайности раздражают. Я слишком независимый человек.
Я слушала его и думала: «Врешь ты все про свою независимость. Тебе так же неприятен этот парень, как мне – мой тип. Почему не сказать откровенно? Не потому ли, что у тебя есть такие же секреты, как и у меня?» Понятно, что этими размышлениями я с ним делиться не стала, а спросила как можно более азартно:
– Так что ты там говорил про «оставить с носом»?
– Есть один простой выход, если ты согласна, конечно. Если доверишься мне.
– Целиком и полностью, – энергично закивала я головой.
– Тогда держи медведя крепко-крепко.
Ну почему мой драгоценный ангел-хранитель не вмешался в этот разговор? Почему не остановил меня? Если бы я знала, на что соглашалась…
Володя легко подхватил меня на руки и решительно шагнул с тротуара на газон. Если вы помните, Петровские аллеи отличаются тем, что расположены на нескольких холмах и змеятся по ним бесконечно долго. Это как мини-дорога в горах, где справа высится неприступная земляная стена, а слева – обрыв, крутой спуск, земляной вал, поросший деревьями. Карабкаться вверх по такому откосу – дело хлопотное и трудное. А спускаться вниз – и того хуже. Вполне можно свихнуть себе шею. Так что я не сильно обрадовалась, когда мой драгоценный кавалер окинул предстоящий путь одним цепким взглядом, словно в прицел поглядел, а затем побежал вниз.
Я никогда не занималась большим слаломом и теперь уверена, что никогда и не буду. Потому что этот его легкий бег среди деревьев, которые вырастали на пути совершенно внезапно, и он огибал их на сумасшедшей скорости, и совершал гигантские прыжки через рытвины, камни и пни, а также изящные скольжения на особенно крутых поворотах – все это и сделало меня равнодушной к горнолыжному спорту. И к бегу по вертикальным плоскостям. Я только вцепилась в медведя и широко раскрытыми глазами смотрела перед собой. Мне бы закрыть глаза, но я была так напугана, что на это сил не хватало.
Короче, путь, на который у приличных людей уходит минут двадцать быстрым шагом, мы преодолели за две или три, нисколько при этом не пострадав (если, конечно, не упоминать о моих несчастных нервах). Когда Володя бережно опустил меня на землю, я взяла себя в руки и даже улыбнулась.
– Не испугалась? – спросил он.
Этот нахал даже не запыхался. И голова у него, судя по всему, не кружилась. Тоже мне Джеймс Бонд! Но и мы не лыком шиты, и я ответила гордо, как истинная Джеймс Бондиха:
– Конечно нет. Я же вижу, с кем имею дело.
Мы переглянулись, как два заговорщика, и задрали головы вверх. Оттуда, из-за кустов жасмина, таращился на нас тот самый парень, – жаль, далеко было и выражения его лица я не видела. Впрочем, невелика потеря, могу просто догадаться. Правда, то, что он за нами наблюдал, еще ни о чем не говорит. Этот головокружительный спуск двух самоубийц мог бы привлечь внимание даже медитирующего йога.
Всю дорогу до метро мы проделали в совершеннейшем одиночестве.
Если за нами кто и следовал, то наверняка остался далеко позади. Продолжать слежку могли только с вертолета, какового не наблюдалось.
Я медленно шла, опираясь на Володину руку, и думала о том, что вот мы встретились – два странных человека, каждый со своим прошлым, и оно – это прошлое – стоит у нас за спиной, не давая жить и дышать. Не знаю, о чем думал мой спутник, но не удивлюсь, если о чем-то похожем.
Внезапно Володя встрепенулся:
– Через несколько дней мне придется уехать. Ты меня дождешься?
– Ты так серьезно спрашиваешь, словно собираешься в крестовый поход. Дождусь, конечно. Кстати, ты надолго едешь?
– Сам не знаю, – вздохнул он. – Я еще плохо представляю себе суть работы.
Здесь и оказалось бы очень уместно спросить его, а кем он, собственно говоря, работает. Но я не стала этого делать, потому что не верила в то, что Володя сможет сказать мне правду. И этим он очень напоминал мне того человека. А я не люблю ставить дорогих мне людей в неудобное или безвыходное положение. Если не хочешь, чтобы тебя обманывали, – не задавай лишних вопросов. Золотое правило.
И еще – сколько мы сегодня говорили, сколько прочувствовали. А он так и не задал мне ни одного вопроса обо мне самой. Я уже достаточно умудрена жизнью, чтобы понимать, как ко мне относится человек, – Владимир Ильич относился весьма серьезно. И тем не менее он совсем не хотел ничего обо мне знать. Я была ему за это очень благодарна. Не люблю вспоминать свое прошлое и вовсе уж не люблю лгать, пусть даже эта ложь просчитана от первого и до последнего слова.
* * *
Вас, вероятно, интересует, как я могу столь несерьезно относиться к тому, что творится со мной и вокруг меня. В дом кто-то проникал, противные типы шастают по пятам и дышат в затылок, кто-то толкает под колеса и пишет угрожающие послания, а с подругой приключилось такое, что вообще ни в одни ворота не влезает, – и все вместе смотрится совершенно неприглядно, а у меня на уме сплошные мужчины и личная жизнь.И вы будете совершенно правы – я веду себя неосмотрительно и безрассудно, но такая уж я уродилась. Все, что происходит вовне, волнует меня гораздо меньше, чем то, что совершается внутри меня. Это не значит, что данный способ восприятия мира самый правильный, и вы можете поступать диаметрально противоположным образом. Но я остаюсь при своем мнении. Я даже догадываюсь, что если печальный инцидент, происшедший с Леночкой, связан с ее намерением рассказать мне, как в доме кто-то находился в мое отсутствие, то в телефоне должен обнаружиться предмет, именуемый «жучком», – иначе как бы «они» могли узнать о нашем разговоре и принять меры так быстро. Но вместо того чтобы пугаться, следует призвать на помощь логику, пусть даже и женскую.
Если бы меня хотели убить, то давно уже это сделали бы. Теперь такие проблемы решаются просто и быстро. То же самое могло бы произойти и с Еленкой, но предпочли ограничиться «показательным выступлением» (слава Богу!). Кстати, весьма дорогим и эффектным. Значит, чего-то хотят от меня. Даже немного догадываюсь чего. Но, судя по поведению моих незримых «опекунов», знают они обо мне до смешного мало. Вот и вынюхивают и высматривают, где только можно. А что касается происшествия в метро – то это скорее, чтобы попугать. Надо признаться, испугать им меня вполне удалось: я же нормальный человек, инстинкт самосохранения у меня работает вовсю, и страх я испытываю. Но вот последствия моего страха уже непредсказуемы. И поэтому – что бы ни думали по этому поводу мои таинственные визави – играем мы вдвоем, друг против друга, а не только они против меня.
Так и есть – «жучок» имеет место быть, и мне даже стало приятно, что он там обнаружился. Лучше иметь дело с предсказуемыми вещами, нежели с тем, что ты просчитать не можешь.
Как вы и догадались, трогательное свидетельство чьего-то горячего участия и интереса к моей скромной персоне я оставила на месте нетронутым.
Все мы росли при советской власти, и это обстоятельство научило людей моего поколения быть осмотрительными. Особенно если воспитывали нас бабушки и дедушки, прошедшие незабываемый тридцать седьмой год. Так что по телефону я выдаю исключительно простую, незамысловатую и совершенно законопослушную информацию, к которой не подкопаешься. Даже с очень близкими людьми предпочитаю щебетать и нежничать только при личной встрече, справедливо полагая, что поцелуи и страстные вдохи-выдохи в телефонную трубку ни собственно телефону, ни мужчине удовольствия все равно не доставляют. Это привычка, впитанная с молоком матери. И с этой точки зрения за свою безопасность я почти спокойна.
Вот если бы «жучок» был удален… О, тогда у моего незримого «друга» возникли бы некоторые подозрения: а откуда это обычная женщина, которая небось и гвоздь в стенку вбить не может, знает что-то о подслушивающих устройствах и способах борьбы с ними? И даже если он полагает меня не совсем обычной, пусть лучше будет уверен в том, что ловко сумел меня обмануть. Уверенные люди гораздо чаще совершают ошибки.
Информация не по существу, просто похвастаться: я могу и гвоздь в стенку вбить, и телевизор починить, и паять способна неплохо, но признаваться в этом не собираюсь даже на исповеди – иначе ведь могут и заставить все это делать…
Другое дело – кто из моих новых знакомых имеет прямое отношение к остальным событиям, а кто просто случайно встретился в то же время, что и разыгралась эта катавасия. Оба ли они приставлены, чтобы наблюдать за мной, так сказать, вблизи? Или только Владимир Ильич? Правда, похоже, что у него своя история. Тогда Разумовский со своим таинственным «Ахиллом»? Жаль было бы, если кто-то из них в действительности относится ко мне как к очередному заданию. Но что бы я про них ни думала, это не помешает мне наслаждаться их обществом до последнего – такие минуты в жизни случаются не часто. Тем более если они замешаны во всех событиях, то никуда мне от них не деться – разве что подошлют кого-нибудь еще, и вряд ли следующие «наблюдатели» окажутся такими же приятными. Если же молодые люди ни сном ни духом об этой кутерьме, то и подавно глупо расставаться с ними.
Все эти поистине гениальные мысли приходили мне в голову, пока я занималась вечерним туалетом. Ухватив на кухне бутылку минеральной воды, а в шкафчике – пару масок и нежную пенку из пророщенной пшеницы, я отправилась в ванную. Умываясь шипящей газированной водой, я наслаждалась тем, как она покалывает кожу, заставляя ее расправляться и розоветь. Затем на несколько минут застыла перед зеркалом, пристально рассматривая себя. Дело в том, что вот уже несколько лет я веду отчаянную борьбу со страшным врагом – временем и мне просто необходимо постоянно выходить из этой борьбы победителем. В двадцать пять лет глупо выглядеть на свои – нужно казаться еще моложе. И если возраст, указанный в паспорте, дается мне без труда, то состояние цветущей юности с каждым днем достигается все большими ухищрениями. И признаюсь откровенно, нервотрепка не добавляет мне ни здоровья, ни красоты.
Так, маску на лицо, а теперь маленький аутотренинг: «Мне – двадцать с небольшим, мне – двадцать с небольшим…» Черт! Сколько лет прошло, а все еще трудно привыкнуть.
Вообще, трудно привыкнуть ко всей этой жизни. Еще труднее и неприятнее, а главное – бесполезнее вспоминать о своем прошлом. Интересно, какое будущее может ждать человека с такой биографией?
Глава 6
Обнаружить Макса в недрах его кабинета было делом нелегким. В довольно просторном и светлом помещении дым стоял коромыслом и смутная голубоватая тень под окном неясно виднелась, как в тумане.
– Дымишь как паровоз, – пробурчал Игорь вместо приветствия. – Заработаешь себе рак на старости лет.
– Рак, краб… – усмехнулся Макс. – Мне все равно. Я до старости вряд ли доживу.
Игорь зябко повел плечами, хотя в комнате было тепло. К сожалению, большинство его друзей действительно не дожили до старости. Да что там до старости – даже до зрелых лет. Специфика работы, будь она неладна.
– Кофе? – поинтересовался Макс.
– Как всегда. Ты лучше скажи, дела подобрал?
– Тебе бы, друг мой, работать большим начальником. Впрочем, забыл, ты же им и работаешь – нам, простым смертным, до тебя, как до неба… Конечно подобрал. Садись за тот стол и смотри на здоровье. А если еще и скажешь, что именно ищешь, я тебе тоже попробую помочь.
– Знал бы что, уже бы не искал, – вздохнул Разумовский. – Видишь ли, встретил я человечка на улице. Внешность у него неприметнейшая – обычный среднестатистический гражданин. И вот не дает мне покоя мысль, что я видел его когда-то и ситуация, в которой он был замешан, выглядела не слишком красиво. Но где? Когда?
– Да-а, – издевательски протянул Макс, – я бы тебе посочувствовал, но сам часто занимаюсь подобными поисками. Так что мое сердце давно уже очерствело. – И уже серьезно добавил: – Даже приблизительно не помнишь, кто это может быть?
– Сейчас покопаюсь в твоих архивах, может, и мысли появятся.
– А ты с собой носи парочку – очень помогает.
Игорь рассмеялся. Стоило им с Максом встретиться, как начиналось бесконечное подтрунивание друг над другом и зубоскальство. И ни возраст, ни солидное общественное положение, которого оба достигли в последние годы, ни все растущее количество проблем не могли повлиять на эту привычку. Язвительный ответ уже висел у него на языке, однако Разумовский благоразумно решил промолчать. Иначе он рискует еще битых полчаса препираться с Максом – а тот за словом в карман не лезет.
Следующие три часа пролетели незаметно и в полной тишине, лишь изредка нарушаемой шелестом страниц, попискиванием компьютера и скрипом старых, рассыхающихся стульев. С головой ушедший в работу, Макс скорее всего успел забыть, что находится в своем кабинете не один – водилась за ним такая привычка, – и потому подпрыгнул чуть ли не до потолка, когда Игорь завопил в полный голос:
– Ты гляди, вот он!
– Так и до инфаркта довести можно, – возмутился Макс. – Никакого сочувствия к ближнему. Так кого ты там отыскал? Что это еще за враг народа?
Разумовский хотел возразить, что старый друг совсем расслабился на своей «бумажной» должности и отвык от серьезных дел, но вовремя прикусил язык. Слишком уж долго и трудно привыкал Макс к тому, что никогда не сможет вернуть себе прежнюю форму. Полученное некогда тяжелое ранение нет-нет да и давало о себе знать, и хотя инвалидом он не стал и постоять за себя все еще мог, но о боевых операциях и речь не шла. Правда, в последние годы Макс вошел во вкус и наконец признал, что и новая его работа может доставлять немало приятных минут.
Он бросил только один взгляд на фотографию, лежащую в тоненькой папке, и взял Игоря за плечо:
– А теперь, друг мой, внятно и подробно рассказывай, в какую историю ты влип…
Есть у нас такая хорошая поговорка – «Не зарекайся». Судьбе не нравится, когда человек в чем-то уверен.
Мне было девятнадцать. Ему – пятьдесят. Мы встретились в гостях у маминой приятельницы, к которой он зашел первый раз в жизни по странному стечению обстоятельств. Встретились, познакомились и… пропали. Мы задохнулись одновременно, будто обоим вдруг не хватило воздуха, остолбенели и так стояли около минуты, не в силах заговорить или разойтись по разным углам комнаты. Здороваясь, я протянула ему руку для поцелуя – это была всего лишь привычка девочки, избалованной галантными и интеллигентными друзьями своих родителей. Он крепко сжал мою ладонь и забыл ее отпустить. На нас уже начали посматривать с недоумением, а мы все глядели друг на друга, хотя и понимали, что ведем себя непонятно и по меньшей мере неприлично. Весь вечер я не могла сосредоточиться на общем разговоре: меня мучила единственная мысль – если мы расстанемся сегодня, то уже больше никогда не увидимся. У нас не будет такой возможности, потому что и сейчас мы встретились случайно. Но негоже юной особе претендовать на внимание со стороны взрослого, уже полностью седого мужчины, у которого есть семья и дети – две дочери, и младшая, между прочим, старше меня на несколько лет.
Гораздо позже я узнала, что его волновала та же проблема: как я восприму ухаживание человека, годящегося мне и в пожилые отцы, и в молодые дедушки.
Потом включили музыку, и он пригласил меня танцевать. Я забыла сказать, что его звали Георгием. Георгий Александрович, правда потрясающе красиво? Я вообще не видела никого более красивого, чем он. Это теперь, став старше и мудрее, я понимаю, что так и выглядит любовь, и только благодаря ей седой, лысеющий человек с лицом, изрезанным глубокими морщинами, как шрамами (да и шрамов на его теле обнаружилось предостаточно), может показаться ослепительно красивым. Мы кружились в медленном вальсе, и его горячее дыхание обжигало мне макушку. Мне хотелось положить голову ему на плечо, закрыть глаза и забыть обо всем. А там будь что будет. Но вокруг сновали его и мои знакомые, была моя мама, наконец – множество людей, которые в тот миг казались и вовсе посторонними. А единственный родной человек, дорогой и необходимый, должен уйти куда-то, в чужой дом, к чужой женщине, туда, где не было и никогда не будет меня. И мне стало так страшно, что захотелось забиться в самый темный угол и заскулить. А еще я понимала, что в этом горе у меня не найдется союзников. То, что я чувствовала и переживала, было и запретно, и неприлично. Вечер, проведенный в гостях, я помню плохо. Единственное, что навсегда врезалось мне в память, – это его удивительные глаза, голубые, прозрачные, как талая вода. Их взгляд казался таким лучистым, нежным и печальным, что и много времени спустя мне с трудом верилось, что этот же самый человек может быть жестким и непреклонным. А не исключено, я и в первый же день почувствовала его невероятную внутреннюю силу, но это могло только сильнее привлечь меня к Георгию. Я звала его Жоржем.
Не помню как, но нам удалось ненадолго сбежать на балкон. Было уже темно, и мы рассматривали созвездия. Он показывал мне Кассиопею, и я не решалась признаться, что и сама прекрасно знаю, где она находится: мне было необыкновенно хорошо стоять с ним рядом, плечом к плечу, и острое чувство блаженства пронизывало меня с головы до ног.
Кстати, именно в тот вечер я впервые ощутила то, что можно назвать блаженством, а до этого только читала о чем-то подобном. В какой-то неуловимый миг мы придвинулись еще ближе – и весьма опрометчиво, потому что в следующую секунду нас буквально бросило друг к другу и мы стали целоваться как сумасшедшие. Или, вернее, как люди, которые прожили вместе долгую и счастливую жизнь, а теперь вынуждены расставаться навсегда.
У него был тонкий рот и твердые сладковатые губы. И это незабываемо. А потом, оторвавшись на мгновение от такого волшебного занятия (какая-то доля благоразумия у нас еще оставалась), мы проговорили отчаянно и одновременно:
– Только не исчезай!
С тех пор мы постоянно думали и говорили одно и то же. И Жорж был единственным человеком в моей жизни, которому мне никогда и ничего не приходилось объяснять и доказывать. А я – в его жизни. Мы понимали друг друга сперва с полуслова, а затем и с полувзгляда. Вот так и началась моя первая любовь.
К слову: в любовь с первого взгляда я по-прежнему не верю…
Вероятно, дело в том, что я устроена не совсем обычным образом и обычные проблемы меня мало волновали тогда, мало волнуют и сейчас. Думаю, Жорж поначалу влюбился в меня, потому что я была молода и хороша собой, как и всякое юное создание, и уже потом, спустя долгое время, полюбил по-настоящему. Скорее всего сперва он и не собирался бросать семью – это уж после все получилось так, как мы и предполагать не могли.
Когда меня спрашивают, что я считаю ценным человеческим качеством, то помимо мудрости, доброты и терпения я всегда называю умение радоваться жизни, тому, что она дает. Я была так невероятно рада своей встрече с Жоржем, считала это таким удивительным подарком судьбы, что никогда не задавала ему лишних вопросов (да и вообще вопросов задавала так мало, что можно считать – не делала этого вовсе) и никогда не жаловалась на недостаток внимания с его стороны. На самом деле я постоянно ощущала, что он меня любит. И дело тут не в цветах, конфетах и самых разных маленьких и смешных или дорогих и ценных подарках, которыми он засыпал меня в течение многих лет. Просто этот жесткий и уверенный в себе человек окружил меня атмосферой такой нежности, что я чувствовала себя живущей на какой-то отдельной планете. Я была постоянно счастлива.
Мои многочисленные приятельницы (а у кого их не было в избытке в девятнадцать лет?) не знали, с кем я встречаюсь, но довольно быстро разобрались в том, что я не могу влиять на распорядок жизни любимого человека.
– Тебя это не возмущает? – удивлялись они. – Да выскажи ты ему наконец свои претензии. Пусть поступает с тобой как с человеком. Он что, на работе собирается жениться?
«Бедные девочки, – думала я. – Что они понимают в жизни?»
– Когда он разведется? – уныло бубнили они, искренне желая мне добра. – Вот увидишь, он тобой наиграется и бросит – не ты первая, не ты последняя. А если еще и ребенок будет? Ты в состоянии рассуждать здраво?
Они напрасно волновались, здраво рассуждать я умела всегда, даже в самые восхитительные и сладкие минуты своей жизни. Это мой существенный недостаток, потому что я никогда не умела с головой уйти в переживания и полностью забыть себя. И, рассудив здраво, я пришла к выводу, что окружающие правы: с этим надо что-то делать, и как можно быстрее.
В результате у меня не осталось приятельниц. Да они мне стали и не нужны. Жорж заменил мне и друзей, и подруг. Меня восхищало в нем все и устраивало тоже все. Не помню, чтобы я когда-нибудь выразила свое недовольство его словами или поступками. Да и на что я могла жаловаться, если видела, что любую свободную минуту он рвется провести со мной.
В день своего рождения – а ему исполнился тогда пятьдесят один год – Жорж принял одно из самых серьезных решений в своей жизни. Он оставил жену, согласился на давно предлагаемое повышение по службе, и мы переехали жить в небольшую уютную квартирку в районе Садового кольца, купленную им годом раньше специально для нас. Господи! Какое же это было счастливое время.
– Ты прав только в одном, учитель, – улыбнулся Даос. – Я действительно изменяюсь каждую минуту, которую провожу вместе с ней. Но это не смятение, а нечто иное. И ты не можешь просить меня оставить Нику.
– Я могу не только просить, но и требовать. – Голос китайца напрягся и зазвенел.
– Что угодно, только не это.
– Ты изменяешь своему предназначению, – печально молвил Шу. – Я не могу доказать тебе то, что можно только почувствовать. Как доказать человеку, что вода мокрая, если он не знает, что это такое? Я могу лишь сокрушаться о том, что случится с тобой, мальчик мой.
– Ты слишком суров к ней, – примирительно произнес Володя. – Ты просто не видел ее и не знаешь, какая она хорошая. Да, ты прав – мне придется решать, как поступать дальше. Но сейчас не заставляй меня делать выбор, оставь мне несколько дней чистого счастья. А там, как знать, может, я и уйду от нее навсегда; но пусть у меня останутся нежные воспоминания.
– Такие воспоминания разъедают сердце, как кислота, – прошептал китаец. – Тебе все время будет не хватать их. Либо ты с головой погрузишься в свое прошлое, либо станешь стремиться и будущее подогнать под него. В любом случае великое Дао оставляет тебя.
– Что же мне делать?
– Разберись в себе, – развел руками Шу. – Никто не сможет помочь тебе, кроме тебя. А меня беспокоит, что через три дня тебе предстоит работать. Не допустишь ли ты ошибку, которая станет роковой?
– Дымишь как паровоз, – пробурчал Игорь вместо приветствия. – Заработаешь себе рак на старости лет.
– Рак, краб… – усмехнулся Макс. – Мне все равно. Я до старости вряд ли доживу.
Игорь зябко повел плечами, хотя в комнате было тепло. К сожалению, большинство его друзей действительно не дожили до старости. Да что там до старости – даже до зрелых лет. Специфика работы, будь она неладна.
– Кофе? – поинтересовался Макс.
– Как всегда. Ты лучше скажи, дела подобрал?
– Тебе бы, друг мой, работать большим начальником. Впрочем, забыл, ты же им и работаешь – нам, простым смертным, до тебя, как до неба… Конечно подобрал. Садись за тот стол и смотри на здоровье. А если еще и скажешь, что именно ищешь, я тебе тоже попробую помочь.
– Знал бы что, уже бы не искал, – вздохнул Разумовский. – Видишь ли, встретил я человечка на улице. Внешность у него неприметнейшая – обычный среднестатистический гражданин. И вот не дает мне покоя мысль, что я видел его когда-то и ситуация, в которой он был замешан, выглядела не слишком красиво. Но где? Когда?
– Да-а, – издевательски протянул Макс, – я бы тебе посочувствовал, но сам часто занимаюсь подобными поисками. Так что мое сердце давно уже очерствело. – И уже серьезно добавил: – Даже приблизительно не помнишь, кто это может быть?
– Сейчас покопаюсь в твоих архивах, может, и мысли появятся.
– А ты с собой носи парочку – очень помогает.
Игорь рассмеялся. Стоило им с Максом встретиться, как начиналось бесконечное подтрунивание друг над другом и зубоскальство. И ни возраст, ни солидное общественное положение, которого оба достигли в последние годы, ни все растущее количество проблем не могли повлиять на эту привычку. Язвительный ответ уже висел у него на языке, однако Разумовский благоразумно решил промолчать. Иначе он рискует еще битых полчаса препираться с Максом – а тот за словом в карман не лезет.
Следующие три часа пролетели незаметно и в полной тишине, лишь изредка нарушаемой шелестом страниц, попискиванием компьютера и скрипом старых, рассыхающихся стульев. С головой ушедший в работу, Макс скорее всего успел забыть, что находится в своем кабинете не один – водилась за ним такая привычка, – и потому подпрыгнул чуть ли не до потолка, когда Игорь завопил в полный голос:
– Ты гляди, вот он!
– Так и до инфаркта довести можно, – возмутился Макс. – Никакого сочувствия к ближнему. Так кого ты там отыскал? Что это еще за враг народа?
Разумовский хотел возразить, что старый друг совсем расслабился на своей «бумажной» должности и отвык от серьезных дел, но вовремя прикусил язык. Слишком уж долго и трудно привыкал Макс к тому, что никогда не сможет вернуть себе прежнюю форму. Полученное некогда тяжелое ранение нет-нет да и давало о себе знать, и хотя инвалидом он не стал и постоять за себя все еще мог, но о боевых операциях и речь не шла. Правда, в последние годы Макс вошел во вкус и наконец признал, что и новая его работа может доставлять немало приятных минут.
Он бросил только один взгляд на фотографию, лежащую в тоненькой папке, и взял Игоря за плечо:
– А теперь, друг мой, внятно и подробно рассказывай, в какую историю ты влип…
* * *
Есть на свете множество счастливых людей, которые верят в любовь с первого взгляда. Ко мне это не относится. Я никогда не верила в то, что чувство может вспыхнуть с первых же минут знакомства, и, вероятно, не поверю никогда.Есть у нас такая хорошая поговорка – «Не зарекайся». Судьбе не нравится, когда человек в чем-то уверен.
Мне было девятнадцать. Ему – пятьдесят. Мы встретились в гостях у маминой приятельницы, к которой он зашел первый раз в жизни по странному стечению обстоятельств. Встретились, познакомились и… пропали. Мы задохнулись одновременно, будто обоим вдруг не хватило воздуха, остолбенели и так стояли около минуты, не в силах заговорить или разойтись по разным углам комнаты. Здороваясь, я протянула ему руку для поцелуя – это была всего лишь привычка девочки, избалованной галантными и интеллигентными друзьями своих родителей. Он крепко сжал мою ладонь и забыл ее отпустить. На нас уже начали посматривать с недоумением, а мы все глядели друг на друга, хотя и понимали, что ведем себя непонятно и по меньшей мере неприлично. Весь вечер я не могла сосредоточиться на общем разговоре: меня мучила единственная мысль – если мы расстанемся сегодня, то уже больше никогда не увидимся. У нас не будет такой возможности, потому что и сейчас мы встретились случайно. Но негоже юной особе претендовать на внимание со стороны взрослого, уже полностью седого мужчины, у которого есть семья и дети – две дочери, и младшая, между прочим, старше меня на несколько лет.
Гораздо позже я узнала, что его волновала та же проблема: как я восприму ухаживание человека, годящегося мне и в пожилые отцы, и в молодые дедушки.
Потом включили музыку, и он пригласил меня танцевать. Я забыла сказать, что его звали Георгием. Георгий Александрович, правда потрясающе красиво? Я вообще не видела никого более красивого, чем он. Это теперь, став старше и мудрее, я понимаю, что так и выглядит любовь, и только благодаря ей седой, лысеющий человек с лицом, изрезанным глубокими морщинами, как шрамами (да и шрамов на его теле обнаружилось предостаточно), может показаться ослепительно красивым. Мы кружились в медленном вальсе, и его горячее дыхание обжигало мне макушку. Мне хотелось положить голову ему на плечо, закрыть глаза и забыть обо всем. А там будь что будет. Но вокруг сновали его и мои знакомые, была моя мама, наконец – множество людей, которые в тот миг казались и вовсе посторонними. А единственный родной человек, дорогой и необходимый, должен уйти куда-то, в чужой дом, к чужой женщине, туда, где не было и никогда не будет меня. И мне стало так страшно, что захотелось забиться в самый темный угол и заскулить. А еще я понимала, что в этом горе у меня не найдется союзников. То, что я чувствовала и переживала, было и запретно, и неприлично. Вечер, проведенный в гостях, я помню плохо. Единственное, что навсегда врезалось мне в память, – это его удивительные глаза, голубые, прозрачные, как талая вода. Их взгляд казался таким лучистым, нежным и печальным, что и много времени спустя мне с трудом верилось, что этот же самый человек может быть жестким и непреклонным. А не исключено, я и в первый же день почувствовала его невероятную внутреннюю силу, но это могло только сильнее привлечь меня к Георгию. Я звала его Жоржем.
Не помню как, но нам удалось ненадолго сбежать на балкон. Было уже темно, и мы рассматривали созвездия. Он показывал мне Кассиопею, и я не решалась признаться, что и сама прекрасно знаю, где она находится: мне было необыкновенно хорошо стоять с ним рядом, плечом к плечу, и острое чувство блаженства пронизывало меня с головы до ног.
Кстати, именно в тот вечер я впервые ощутила то, что можно назвать блаженством, а до этого только читала о чем-то подобном. В какой-то неуловимый миг мы придвинулись еще ближе – и весьма опрометчиво, потому что в следующую секунду нас буквально бросило друг к другу и мы стали целоваться как сумасшедшие. Или, вернее, как люди, которые прожили вместе долгую и счастливую жизнь, а теперь вынуждены расставаться навсегда.
У него был тонкий рот и твердые сладковатые губы. И это незабываемо. А потом, оторвавшись на мгновение от такого волшебного занятия (какая-то доля благоразумия у нас еще оставалась), мы проговорили отчаянно и одновременно:
– Только не исчезай!
С тех пор мы постоянно думали и говорили одно и то же. И Жорж был единственным человеком в моей жизни, которому мне никогда и ничего не приходилось объяснять и доказывать. А я – в его жизни. Мы понимали друг друга сперва с полуслова, а затем и с полувзгляда. Вот так и началась моя первая любовь.
К слову: в любовь с первого взгляда я по-прежнему не верю…
* * *
У Жоржа была странная работа: иногда он мог две-три недели подряд проводить вместе со мной; иногда исчезал на неделю-полторы; иногда только звонил, объясняя, что выкроить свободной минутки, чтобы увидеться, не в состоянии. Это же какая-то сумасшедшая жизнь, но я никогда не жаловалась.Вероятно, дело в том, что я устроена не совсем обычным образом и обычные проблемы меня мало волновали тогда, мало волнуют и сейчас. Думаю, Жорж поначалу влюбился в меня, потому что я была молода и хороша собой, как и всякое юное создание, и уже потом, спустя долгое время, полюбил по-настоящему. Скорее всего сперва он и не собирался бросать семью – это уж после все получилось так, как мы и предполагать не могли.
Когда меня спрашивают, что я считаю ценным человеческим качеством, то помимо мудрости, доброты и терпения я всегда называю умение радоваться жизни, тому, что она дает. Я была так невероятно рада своей встрече с Жоржем, считала это таким удивительным подарком судьбы, что никогда не задавала ему лишних вопросов (да и вообще вопросов задавала так мало, что можно считать – не делала этого вовсе) и никогда не жаловалась на недостаток внимания с его стороны. На самом деле я постоянно ощущала, что он меня любит. И дело тут не в цветах, конфетах и самых разных маленьких и смешных или дорогих и ценных подарках, которыми он засыпал меня в течение многих лет. Просто этот жесткий и уверенный в себе человек окружил меня атмосферой такой нежности, что я чувствовала себя живущей на какой-то отдельной планете. Я была постоянно счастлива.
Мои многочисленные приятельницы (а у кого их не было в избытке в девятнадцать лет?) не знали, с кем я встречаюсь, но довольно быстро разобрались в том, что я не могу влиять на распорядок жизни любимого человека.
– Тебя это не возмущает? – удивлялись они. – Да выскажи ты ему наконец свои претензии. Пусть поступает с тобой как с человеком. Он что, на работе собирается жениться?
«Бедные девочки, – думала я. – Что они понимают в жизни?»
– Когда он разведется? – уныло бубнили они, искренне желая мне добра. – Вот увидишь, он тобой наиграется и бросит – не ты первая, не ты последняя. А если еще и ребенок будет? Ты в состоянии рассуждать здраво?
Они напрасно волновались, здраво рассуждать я умела всегда, даже в самые восхитительные и сладкие минуты своей жизни. Это мой существенный недостаток, потому что я никогда не умела с головой уйти в переживания и полностью забыть себя. И, рассудив здраво, я пришла к выводу, что окружающие правы: с этим надо что-то делать, и как можно быстрее.
В результате у меня не осталось приятельниц. Да они мне стали и не нужны. Жорж заменил мне и друзей, и подруг. Меня восхищало в нем все и устраивало тоже все. Не помню, чтобы я когда-нибудь выразила свое недовольство его словами или поступками. Да и на что я могла жаловаться, если видела, что любую свободную минуту он рвется провести со мной.
В день своего рождения – а ему исполнился тогда пятьдесят один год – Жорж принял одно из самых серьезных решений в своей жизни. Он оставил жену, согласился на давно предлагаемое повышение по службе, и мы переехали жить в небольшую уютную квартирку в районе Садового кольца, купленную им годом раньше специально для нас. Господи! Какое же это было счастливое время.
* * *
– Смятение опасно для любого человека, – тихо сказал Шу, разглядывая своего ученика. – Для тебя оно смертельно. Эта женщина внесла смятение в твою душу. Оставь ее, пока она не погубила тебя.– Ты прав только в одном, учитель, – улыбнулся Даос. – Я действительно изменяюсь каждую минуту, которую провожу вместе с ней. Но это не смятение, а нечто иное. И ты не можешь просить меня оставить Нику.
– Я могу не только просить, но и требовать. – Голос китайца напрягся и зазвенел.
– Что угодно, только не это.
– Ты изменяешь своему предназначению, – печально молвил Шу. – Я не могу доказать тебе то, что можно только почувствовать. Как доказать человеку, что вода мокрая, если он не знает, что это такое? Я могу лишь сокрушаться о том, что случится с тобой, мальчик мой.
– Ты слишком суров к ней, – примирительно произнес Володя. – Ты просто не видел ее и не знаешь, какая она хорошая. Да, ты прав – мне придется решать, как поступать дальше. Но сейчас не заставляй меня делать выбор, оставь мне несколько дней чистого счастья. А там, как знать, может, я и уйду от нее навсегда; но пусть у меня останутся нежные воспоминания.
– Такие воспоминания разъедают сердце, как кислота, – прошептал китаец. – Тебе все время будет не хватать их. Либо ты с головой погрузишься в свое прошлое, либо станешь стремиться и будущее подогнать под него. В любом случае великое Дао оставляет тебя.
– Что же мне делать?
– Разберись в себе, – развел руками Шу. – Никто не сможет помочь тебе, кроме тебя. А меня беспокоит, что через три дня тебе предстоит работать. Не допустишь ли ты ошибку, которая станет роковой?