Угрюмова Виктория. Обратная сторона вечности

   Благодаря Каэтане он понял одну важную вещь, которую обычно не хотят признавать боги. Люди очень влияют на судьбу этого мира. Если бы Каэтана возвратилась на Арнемвенд в своем истинном обличье, помня о том, кем она на самом деле является, то все Новые боги ополчились бы на нее. Они бы не стали снисходительно относиться к ее странствию в Запретные Земли, а все одновременно напали бы на нее и уничтожили пока она не успела вернуть себе былую силу, и власть и могущество. Но они сочли зазорным воевать против жалких и беспомощных людей. И жалкие и беспомощные люди победили.
   Траэтаона не мог забыть исполина Бордонкая, угрожавшего своей секирой двум богам – Арескои и га-Мавету. Он знал также, что и Арескои не может забыть своей схватки с ним.
   Траэтаона сопровождал Каэ в Курму. А потом намеревался встретиться с Джоу Лахаталом. Он знал, что хочет сказать ему.
   И наверное, больше всех был счастлив влюбленный император, который сейчас шпорил своего коня, несясь навстречу юной своей богине, император, который опередил своих акара, не соблюдая ни правил безопасности, ни требований этикета. Император, мечта которого сбылась...
 
   Они встретились на самой границе Джералана и Курмы. Белый конь вылетел из-за скалы, словно птица, которая несет на своих крыльях ветер надежды. Черный конь будто плыл к нему по воздуху. Всадники были молоды и прекрасны, и все невольно залюбовались этой встречей.
   Император спрыгивает с коня и бежит к возлюбленной. Он возмужал с тех пор, как они виделись в последний раз, и ей не верится, что могучий воин со светлыми волосами, которые волнами падают на широкие мускулистые плечи, воин в алом плаще и белых доспехах – это не верховный владыка Арнемвенда, Змеебог Джоу Лахатал, а только аита Зу-Л-Карнайн, влюбленный, красивый и могущественный правитель одной четвертой части Варда.
   Она не успевает решить, как ей с ним поздороваться, а император уже подхватывает ее на руки и кружит в воздухе, осыпая поцелуями загоревшее, уставшее, бесконечно дорогое лицо.
   – Как ты? Ты болела? Тебе плохо?
   – Мне хорошо, – смеется она.
   Да и как может быть плохо на руках у влюбленного в тебя человека. Она чувствует себя надежно защищенной от всех бед и горестей. Но ей страшно признаваться в этом Зу-Л-Карнайну, чтобы не возбуждать в нем ненужных надежд. Впрочем, о чем это она? В этом положении...
   Взмыленный отряд акара наконец появляется в поле зрения. Они покрыты пылью, их белые доспехи и плащи стали абсолютно серыми, в каких-то неописуемых разводах. Они толком не отдыхали, не ели и не спали уже несколько конных переходов. Император летит как на крыльях, и они понимают его, вот только догнать никак не могут.
   Агатияр торопится где-то очень далеко позади, во главе пышного посольства, снаряженного для встречи Великой Кахатанны. Богини не так часто собственной персоной посещают империю, и принято решение не ударить в грязь лицом. Император, главный визирь, вельможи и большой отряд отборных тхаухудов следовали со всей торжественностью навстречу гостье, пока аите не стало невтерпеж. Теперь кортеж остался неизвестно где, нарядно разодетые воины превратились в пыльных усталых чучел, которые ошалело таращатся на военачальника Кахатанны.
   Правда, сангасоям кажется, что на военачальника доблестные акара просто плюют, но вот его конь вызывает у них какие-то смутные ассоциации. Драконоголовое животное с оскаленной алой пастью и витым рогом во лбу, бронированное и громадное, оно явно напоминает им коня Вечного Воина, но они не могут поверить собственным глазам. Так и стоят, пошатываясь не то от усталости, не то от изумления.
   Свежие, сильные и подтянутые сангасои выглядят гораздо выигрышнее, но проницательный взгляд Траэтаоны подмечает, что тхаухуды тоже не лыком шиты. И хотя полку Вечного Воина никто противостоять не может, все же акара вызывают невольное уважение.
   А император, забыв про коней, явно не соображая, как он сам сюда добрался, уже двигается в обратный путь с драгоценной ношей на руках. Мечи Гоффаннона мешают ему, но он и этим счастлив. То, что Такахай ножнами упирается ему в ребра, означает, что Каэ, которую он несет, – не вымысел, не ночное сладкое видение, а самая что ни на есть настоящая реальность. Она смеется, отчего ее тело сразу тяжелеет.
   – Поставь меня на место, – просит Каэтана.
   Зу-Л-Карнайн подчиняется ее просьбе с такой неохотой, что это видно даже тем, кто стоит в последнем ряду. Но зато теперь император обретает некоторую способность мыслить и чувствовать что-то еще, кроме безграничной любви. Его зрение становится менее избирательным, и он наконец замечает того, на кого уже все глаза проглядели его воины.
   Траэтаона гарцует на своем скакуне чуть поодаль, чтобы не мешать влюбленному.
   Аита кланяется ему и подходит ближе:
   – Я счастлив, Вечный Воин, что и ты удостоил меня великой чести принимать тебя в моей стране.
   – Здравствуй, – говорит бессмертный, а про себя думает, что аита и Джоу Лахатал явно родились у одной матери от одного отца. И хотя это абсолютно невозможно, ему кажется забавным рассказать об этом Змеебогу. Может, тогда император понравится неистовому Лахаталу и тот забудет давние обиды.
   Наконец суматоха немного стихает, все снова рассаживаются по коням и двигаются по направлению к столице. Если ехать нормальным аллюром и иногда останавливаться, как того и требует человеческий организм, не подгоняемый вперед любовью, то дорога предстоит неблизкая.
 
   – Можно? – Зу-Л-Карнайн деликатно стучит в двери роскошных покоев, которые Агатияр предназначил для Каэтаны.
   Чтобы близкое соседство не смущало аиту, мудрый визирь предусмотрительно устроил апартаменты богини в другом крыле дворца.
   Не помогло.
   Соседство с Каэтаной смущает императора даже тогда, когда она находится на одной с ним планете, – он и это считает близостью.
   – Можно, – отвечает Каэ.
   – Я знаю, что нельзя, – говорит аита. – Но мне так хотелось еще раз увидеть тебя. И очень хотелось поговорить о нас с тобой, а не о делах...
   Он заходит в темную просторную комнату. Окна в ней распахнуты настежь, под окном на невысоком столике удобно расположились два отполированных клинка, свободные от ножен. В высоких узких вазах стоят изумительные нежные цветы, наполняя все пространство легким, неназойливым ароматом лета. Широкая постель под прозрачньм балдахином стоит посреди комнаты, а около нее – на тяжелой резной скамеечке – блюда с самыми спелыми, самыми сладкими и сочными фруктами, какие только есть во всей огромной империи Зу-Л-Карнайна.
   Император помнит, что Каэ очень любит фрукты, еще с их встречи в ал-Ахкафе.
   Все здесь устроено и убрано со вниманием, которое порождает только истинная любовь. Предусмотрена любая мелочь, которая может понадобиться женщине или богине.
   Аита держит что-то в правой руке, которую смущенно отводит за спину. Он похож на мальчика на первом свидании. И если он уже далеко не мальчик, то свидание у него действительно первое – и он краснеет и смущается. Благо в комнате темно, а свет прекрасных звезд не настолько ярок, чтобы можно было с легкостью различать оттенки.
   Правда, Каэтана – Богиня Истины и может угадать правду.
   Она к тому же женщина. И потому знает эту правду. Но не подает виду.
   – Я сама рада, Зу. Я не думала, что вскоре увижу тебя. И должна признаться, что воспользовалась случаем.
   – Правда?
   – Что?
   – Это правда, что ты рада?
   – Конечно. И еще я не поблагодарила тебя за заботу: все так мило и удобно.
   – Это же ничего не стоит.
   – Это стоит дорогого.
   – У меня есть для тебя что-то вроде подарка, если позволишь, – говорит аита.
   – Да, позволю.
   Он делает еще несколько шагов и садится на пушистый толстый ковер, в котором утопают ее ноги по щиколотки. Оказывается, что в руке он держит свирель. Император садится, скрестив ноги и подобрав их под себя, и подносит инструмент к губам.
   Каэтана напряженно вслушивается в тишину. Сейчас должны политься звуки прекрасной музыки. И она возникает в тишине между ними, как шепот, как любовное признание, как ласковое прикосновение рук, как прерывистое дыхание. Эта музыка не просто хороша, она восхитительна, оттого что заменяет собой самые страстные, самые нежные слова. Император не играет, он выплакивает свою скорбь и свою боль, свою разлуку с любимой и обреченность на вечное одиночество, ибо богиня недоступна смертному. Она столь же далека от него, сколь недостижимы звезды, изливающие свой свет на одинокую землю, которая несется в темноте космоса, так же непостижима и загадочна, как сама Истина, к которой идут всю жизнь, но и в самом ее конце выясняется, что главного так и не узнал. Он плачет этими звуками и смеется от счастья. Все, что Потрясатель Тверди, Лев Пустыни, аита, великий и непобедимый владыка одной четвертой части Варда, император Зу-Л-Карнайн не имеет права сказать Воплощенной Истине, Сути Сути, Интагейя Сангасойе, Великой Богине Кахатанне, то стонет свирель юного и прекрасного Зу, обращаясь к его возлюбленной Каэ.
   Но самое удивительное, самое страшное и одновременно прекрасное для нее заключается в том, что именно эту песню играл Эко Экхенд, влюбленный бог, в маленьком домике на окраине Аккарона. И она понимает, что это судьба. Только чья судьба поет этим голосом?
   Каэтана думает, что неспроста простая и тоскливая мелодия нашла нового исполнителя, и ей становится страшно. Что, если и с императором случится то же самое? Она страшится за него, бесстрашного, как бессмертный, но смертного, невзирая на все его бесстрашие.
   И ей хочется уберечь, охранить его. Она вспоминает комнатку, усыпанную цветами, в которой горит камин, висит над кроватью изогнутый лук, разбросаны тонкие покрывала и где играет на свирели юноша с тоскливыми глазами и черно-белыми волосами.
   – Уходи, уходи, Зу, – говорит она внезапно.
   Император вздрагивает, отнимая свирель от губ. Он понимает, что это конец всему. Он не умеет настаивать, это не война, а Каэ ему не противник. Он любит ее, и ее слова звучат для него как приказ.
   Аита встает и медленно идет к двери.
   Во всей его фигуре видна обреченность.
   Каэ смотрит ему вслед, ломая пальцы и кусая губы, но молчит. Она не считает себя вправе остановить его.
   На пороге император на минуту замирает, не оборачиваясь. Но она не говорит ни слова, и он распахивает дверь...
   Свирель бесшумно падает на толстый ковер.
 
   Поздно ночью в правом крыле дворца нежно зазвучала свирель. И Зу-Л-Карнайн не поверил своим ушам. Ему показалось, будто инструмент просил его о чем-то, звал... Он рывком распахнул дверь.
   Под самой дверью, на полу, скрестив ноги, играла тоскливую песню Каэ – обычная юная женщина с распущенными волосами.
   – Это правда? – спрашивает он и сам слышит, что его голос как-то странно звучит.
   – Да, хоть этого и не должно было быть.
   Как объяснить ему, что это тоже любовь?
   Как рассказать, что больше никогда и ничего не будет? Что эта ночь станет единственной и неповторимой, но что все счастье, отмеренное человеку в одной жизни, будет ему дано. Она не умеет притворяться. Ведь даже заклинания не действуют в ее присутствии. Это будет истинная любовь, истинная нежность. Все настоящее – какого не бывает у иных от рождения и до самой смерти. То, о, чем мечтают, о чем слагают песни и легенды. Женщина Каэтана любит мужчину Зу-Л-Карнайна.
   Император, только не спрашивай, кого любит бессмертная богиня.
   Бессмертие страшно тем, что на твоих глазах уходят в никуда любимые. А ты остаешься и ждешь. Конца нет и не может быть. И ты снова ждешь любви.
   Он переносит ее через порог и бережно опускает на свою постель. Затем останавливается, не зная, как быть дальше, боясь спугнуть ее неловким движением.
   Она тянется к нему так, как будто между ними пролегли тысячелетия и неизмеримые пространства, – в каком-то смысле это и есть единственная правда. Тонкими пальцами она нащупывает застежки на его нехитром наряде. Аита по-прежнему не любит вычурных одежд. Под ее руками один за другим сползают бессмысленные ненужные этой ночью покровы, мягкими губами она прикасается к его лицу – нежно и осторожно, как бабочка, собирающая бесценную влагу с лепестков цветка
   И под ее поцелуями, такими долгожданными и желанными, немыслимыми и невозможными – потому что этого не могло случиться, – Зу чувствует себя этим хрупким цветком; он ощущает себя источником, к которому стремится в зной усталый человек, одержимый жаждой; он чувствует себя изменчивой и гибкой волной, по которой скользит теплый и легкий солнечный луч.
   Ее губы опускаются все ниже и ниже, и император – могучий и несокрушимый, грозный и несломимый Лев Пустыни – впервые понимает, что его тело может быть для кого-то особой драгоценностью. Это все равно что попасть под буйный весенний ливень – ласки и прикосновения касаются тела искрящимися каплями, живыми бриллиантами и скатываются от шеи к ногам.
   Это вовсе не похоже на те любовные бои, о которых так любят повествовать его солдаты. Он всегда внимательно слушал их, жадно впитывая подробности. Он знал, что женщине нужно заламывать руки, сильно и нежно, искать ее губы и приоткрывать их своими. Он знал, что поцелуй должен быть горячей прелюдией к более изощренным ласкам. А потом женщин, судя по рассказам, валят на спину и завоевывают их, как непокорную страну. Император вполне понимал, что происходило с его воинами, – это очень напоминало ему войну, в которой он был непревзойденным стратегом.
   Покорные женщины тагар и шипящие, как кошки, спутницы саракоев, томные красавицы Курмы и Фарры и капризные кокетки Аллаэллы и Мерроэ – все это было ему доступно и соизмеримо с теми описаниями любви, которых он немало наслушался. После того как он увидел Каэ в своем шатре у стен ал-Ахкафа, ему не хотелось торопиться с личным опытом.
   И вот все летит вверх тормашками. Аита растерян и счастлив безмерно, потому что то, что было известно всем и описывалось до изумления одинаковыми и похожими словами (он ведь был уверен, что только так и нужно!), оказалось совершенно иным, когда коснулось Его и Ее.
   Император застонал. Он был уже не в силах сдерживать рвущийся из глубины крик истомы, торжества и восторга. Он понимал, что ему нужно что-то делать, но был не в состоянии пошевелиться, двинуться на огромном ложе. Каждый волосок на его теле, каждое родимое пятно и каждый ноготь оказались самостоятельными мирами, которые были наполнены помимо всего прочего особыми ощущениями. Распластанный, будто прикованный к плоскости, он извивался под ее ласками, чувствуя, что еще чуть-чуть, и он не вынесет сладкой этой муки.
   И только в тот момент, когда терпеть сил не оставалось, все изменилось вокруг Зу-Л-Карнайна. Теперь он был грозным и бурным океаном, влекущим в свои дали хрупкий кораблик ее тела. Теперь он повелевал, а она подчинялась каждому его движению, каждому предугаданному желанию, тени шепота или взгляду, случайно пойманному в темноте. Все мечты, все тайны, которые обычно так и умирают вместе с человеком из-за того, что считаются неудобными, неприемлемыми или просто слишком фантастическими, все невозможные сплетения двух истосковавшихся душ, ставших этой ночью единым целым, испробовал император.
   И это было как танец.
   И это было как легенда о никогда не бывавшем.
   И это было как проклятие, о чем еще не думал аита. Ибо после такой ночи других, менее прекрасных, быть просто не может. Потому что полученное им от возлюбленной было больше, чем просто счастье. Это была истина любви, и все другое могло теперь казаться только тем, чем и было на самом деле, – подделкой.
   Но все это будет завтра. Все это будет потом, когда одинокая тень будет метаться по громадному своему дворцу, тщетно взывая к той, кого нет рядом. А сегодня – вихрь, шквал, прилив, затопивший всю Вселенную.
   Нет на свете несчастнее того, кто познал истинное счастье, говорят мудрецы.
   Наверное, они правы...
 
   – Агатияр! Кто такие «легендарные любовники»?
   – Это те, кто вовремя попался на глаза летописцу или, упаси бог, талантливому поэту.
   – А почему – упаси бог?
   – Да потому, мальчик мой, что он все осмыслит по-своему, прославит это осмысление на века, а потом следующее поколение, вместо того чтобы заниматься любовью, будет гадать, как это там у них было. А было так же точно, как и у них, если бы дурака не валяли, а больше интересовались собой...
   Император откинулся на спинку кресла и счастливо улыбнулся.
   – Ты ничего не замечаешь?
   – Нет.
   – Ничего-ничего?
   – Я вижу, что ты счастлив, как не бывает, и меня беспокоит это твое состояние.
   – Почему? – изумился Зу-Л-Карнайн.
   – Потому что нужно думать об империи, о твоих подданных, о будущем. А ты ни о чем другом, кроме нее, думать не можешь. А что будет, когда она уедет?
   Выражение блаженного счастья сменилось на лице аиты скорбной и застывшей маской молчаливого горя.
   – Я вот об этом и говорю. Она еще здесь, еще не уехала, а ты даже помыслить спокойно не можешь о том, что вы расстанетесь. И расстанетесь навсегда.
   – Я понимаю, – прошептал император.
   – И что же мне прикажешь делать с твоим пониманием? На тебя смотреть невыносимо. Я бы поговорил с нашей девочкой, кабы не знал, что она ни в чем не виновата, – это ее беда, боль и жестокая мука...
   – Я? – с ужасом спросил аита.
   – Нет. То, что она частью человек, а частью – бессмертное и всемогущее существо. Причем она сама нe представляет всю степень своей силы. Я понимаю, что человек в ней любит тебя, но богиня никогда с тобой не останется и не будет тебе принадлежать. Мне жаль тебя, Зу. Мне искренне жаль ее. Но Истина никогда не существует для одного-единственного в мире человека. В ней нуждаются все, все будут рваться к ней. Этого ты не вынесешь.
   – Я правда понимаю...
   – А если понимаешь, то не мучай девочку. Ей хуже, чем тебе. У нее впереди вечность и сотни таких дураков, как ты.
   – Агатияр!
   – Что – Агатияр?! – огрызнулся старик. – Мне больно, понимаешь ты, больно! Больно смотреть на вас, больно знать, чем все это закончится. А помочь нельзя – не для того она создана, чтобы помогать ей обрести тихое семейное счастье.
   – А просто помогать можно?
   Агатияр смотрит на своего взрослого мальчика, на своего императора, которому проще управиться с целым континентом, чем со своей мятущейся душой. И старый визирь понимает, что так, в общем, у всех: своя собственная душа – это самое трудное, самое страшное, самое неизведанное. Да что там, он хоть и мудр, но тоже человек.
 
   Появление Вечного Воина Траэтаоны в резиденции Джоу Лахатала никакого особенного переполоха не вызвало, потому что там уже давно ждали кого-нибудь из Древних богов.
   Не так уж и много времени прошло с тех пор, как Враг прислал к Верховному богу своего посланника, но зато сколько событий успело произойти. Джоу Лахатал крепится и делает вид, что ничего особенного, строго говоря, не случилось. Но нынче это мало помогает.
   В те времена, когда боги преследовали маленький отряд людей, пробивающийся к хребту Онодонги, используя для этого все имеющиеся в их (богов) распоряжении средства, принято было считать, что инициатива исходит именно от бессмертных. Что это они пытаются не пропустить Каэтану в ее страну, в ее храм, к ее народу, потому что бесконечно боятся последней богини Древней расы. То, что она была Сутью Сути, якобы влекло за собой ее невероятное могущество и способность в любую минуту захватить власть над Арнемвендом и свергнуть Новых богов. А Сонандан представляли не иначе как плацдарм для развязывания этой страшной войны. Остановить Кахатанну, безумную и беспамятную, но одержимую жаждой мщения за своих близких и за себя саму, было просто необходимо.
   С той же целью Древние боги были изгнаны из этого мира окончательно. После оглушительной войны, в которой все сражались со всеми и против всех, известные проходы в иные пространства были полностью уничтожены или прикрыты. Официальная версия гласила, что Древние боги потеряли всякий интерес к Арнемвенду и сами не хотят здесь появляться, полагаясь на Змеебога и его братьев. Применительно к самому Барахою, Гайамарту и еще нескольким бессмертным это даже являлось правдой.
   Некоторые же боги бесследно пропали в иных мирах. И если Барахой, Траэтаона и Тиермес могли во всякую удобную для себя секунду появиться на Арнемвенде – а проще всего на Варде, – то остальные давным-давно такую возможность утратили. Йабарданай, Аэ Кэбоалан, Курдалагон, Олорун не появлялись в этом мире так долго, что речь могла идти только об их смерти или частичном развоплощении. Бог Ветров – Астерион – с недавнего времени опять стал приходить сюда, но никому ничего не рассказывал о том, где пропадал столько времени. Считалось официально, что с воцарением Кахатанны в Сонандане и укреплением ее позиций в современном мире окрепла и вера в Древних богов, что и позволило им обрести некоторую часть былой власти и былого могущества.
   Но все это было только официальным мнением. А Траэтаона желал знать правду. И еще он очень желал сказать правду прямо в глаза Змеебогу, Джоу Лахаталу, который считался правителем Арнемвенда и, следовательно, отвечал за судьбу этого мира.
   – Здравствуй, – говорит Вечный Воин, останавливаясь напротив прекрасного воина в белых доспехах и алом плаще.
   Это сам Джоу Лахатал, который вышел встречать знатного гостя.
   Лицо Змеебога выражает смешанные чувства. Похоже, он даже рад, что Траэтаона пришел к нему, и видно, что он испытывает в связи с этим нешуточное облегчение. Но с другой стороны, мешает всем хорошо известная гордость Змеебога. Он невероятно горд, и это часто отравляет ему жизнь. Наверное, Лахатал знает об этом, но еще никто и никогда не учил его, не заставил произнести это вслух, признать ошибки, а жаль.
   – Ты догадываешься, зачем я пришел? – спрашивает Траэтаона.
   – И да, и нет, – туманно отвечает Змеебог. – Однако я рад приветствовать тебя в своем дворце. Пойдем тронный зал, побеседуем.
   Траэтаона соглашается.
   Дворец Джоу Лахатала по-своему прекрасен. Он стоит на самой вершине острого пика, и седые мягкие облака рвутся в клочья, цепляясь за его изящные башенки и высокие шпили. Он построен из черного мрамора, лабрадорита, обсидиана и черного оникса, отчего напоминает сгусток ночной тьмы, притаившийся в небе.
   В бассейнах из ляпис-лазури плещется иссиня-черная, плотная, непрозрачная вода, которая отражает изображения, как зеркало. На стенах висят серебряные щиты с прикрепленными на них головами охотничьих трофеев – тут и зубастые хорхуты, и сарвохи, и змеи, и множество других несимпатичных и опасных тварей. Много места занимает разнообразное оружие, в основном редкое, которое почти уже и не используют нынче. И Траэтаона с улыбкой думает о том, что Змеебог – это еще маленький мальчик, раз он играется такими игрушками. Вечный Воин и сам когда-то был таким, просто его детство закончилось настолько давно, что никому и в голову не приходит, что оно могло быть на самом деле.
   Тронный зал особенно прекрасен. Весь пол тут выложен мозаикой из драгоценных и полудрагоценных Камней. Замысловатый узор складывается в изображение Змея Земли – Авраги Могоя. Его многоцветная чешуя искрится и сверкает под светом лучей, падающих сверху. В этом зале потолок хрустальный и абсолютно прозрачный.
   Когда они входят в этот зал, который охраняется змееголовыми джатами – любимыми созданиями Лахатала, – Вечный Воин косится на своего спутника: уж не решил ли тот взгромоздиться на трон для пущей важности. Тогда пришлось бы его оттуда стаскивать, и вся встреча пошла бы прахом – Змеебог не простил бы этого унижения.
   Видимо, Лахатал думает о том же. Он несколько раз бросает быстрые взгляды на свой великолепный трон, стоящий на значительном возвышении, так что снизу кажется, будто владыка просто парит в воздухе над головами своих подданных. Наконец бессмертные усаживаются прямо на нижней ступеньке, без церемоний и излишних сложностей.
   И настроение сразу улучшается у обоих. Они чувствуют себя мальчишками, которые сбежали от строгого учителя, – и теперь у них есть общее дело и крохотная общая тайна. Этого вполне достаточно для дружбы.
   – Давай поговорим, – предлагает Траэтаона. – Нам очень давно не доводилось просто говорить.
   – Согласен, – отвечает Лахатал.
   – Не хочу ничем обидеть тебя, – предупреждает Вечный Воин, – даже если будет обидно звучать.
   – Время нынче такое, что многое звучит обидно, – невесело усмехается Змеебог. – Даже музыка.
   Траэтаона не понимает, о чем идет речь, но не хочет запутываться в ненужных подробностях.
   – Я знаю, что произошло здесь. Знаю, что случилось с га-Маветом.
   – Об этом, похоже, знает весь Арнемвенд.
   – Весьма возможно. Но если мы ничего не предпримем, то все воочию убедятся в том, о чем пока только слышат.
   – Ты говоришь, как Тиермес, и это понятно.
   – Я говорю не как кто-то, – повышает голос Траэтаона.
   Самую малость, но повышает, чтобы Змеебог успел вспомнить, насколько могущественнее и мудрее его собеседник.
   – У меня есть собственное мнение, Джоу. И оно действительно совпадает со мнением Тиермеса. Я тоже считаю, что нам нечего и некогда уже делить. Враг стоит на пороге, и мудрее всего объединить наши силы. Я мог бы продолжить, что иначе буду вынужден уничтожить тебя и твоих братьев, а затем заняться спасением мира в одиночку, но я понимаю, что Враг только этого и ждет. Я не хочу спорить или сражаться с тобой, владыка. Повелевай этим миром, если тебе так нужен трон, – мы найдем себе другие миры. Но не позволяй никому отбирать у твоих подданных право на жизнь и счастье. Ты ведь обязан служить им и защищать их, уж коли ты решил быть правителем...