Уиллис Конни. Даже у королевы

   – Церковь понимала, что тогда придется разрешить женщинам становиться священниками, – заметила Виола.
   – Что и произошло, – добавила я.
   – Освобождение не освободило вас, – громко заявила наставница. – Разве что от естественных ритмов вашей жизни, самой женской вашей сущности.
   Она нагнулась и сорвала ромашку, которая росла под столом.
   – Мы, циклистки, празднуем приход наших менструаций и наслаждаемся своим телом, – провозгласила она, воздев ромашку к потолку, словно знамя. – Когда у циклистки начинается пора цветения, как мы называем это, мы приветствуем ее цветами, стихами и песнями. Затем мы соединяем руки и вспоминаем все самое лучшее, что есть в наших месячных.
   – Отеки, например, – предположила я.
   – Или лежание в постели с противным тампоном три дня в месяц, – сказала мать.
   – А по-моему, главная прелесть в припадках болезненного беспокойства, – подхватила Виола. – Когда я отказалась от амменерола, чтобы завести Твидж, мне порой мерещилось, будто на меня вот-вот рухнет космическая станция.
   Пока Виола говорила, к нам подошла женщина средних лет в цветастой форме и соломенной шляпке и остановилась рядом со стулом моей матери.
   – У меня тоже бывали такие перепады настроения, – заметила она. – Я то радовалась жизни, как жеребенок, то была угрюма, что твоя Лиззи Борден.
   – А кто такая Лиззи Борден? – поинтересовалась Твидж.
   – Она прикончила своих родителей, – пояснил Байш. – Топором.
   Карен и наставница переглянулись.
   – Кажется, ты должна заниматься математикой, Твидж? – напомнила Карен.
   – Мне всегда было интересно, не было ли у Лиззи Борден ПМС, – произнесла Виола, – из-за которого…
   – Нет, – возразила мамуля. – Это случилось до тампонов и ибупрофена. Убийство при смягчающих обстоятельствах.
   – Не думаю, что сейчас нам помогут разговоры о подобной ерунде, – твердо заявила Карен, метнув на каждого сердитый взгляд.
   – А вы – наша официантка? – поспешно спросила я женщину в соломенной шляпе.
   – Да, – ответила та, извлекая блокнот из кармана своего комбинезона.
   – У вас есть вино?
   – Да. Одуванчиковое, первоцветовое и примуловое.
   – Мы возьмем все три сорта.
   – По бутылке каждого?
   – Конечно, – кивнула я, – раз уж вы не подаете их в бочках.
   – Сегодня наше фирменное блюдо – арбузный салат и choufleur gratinee [цветная капуста в сухарях (фр.)], – сообщила она, одарив всех улыбкой. Карен и наставница не улыбнулись в ответ. – Пусть каждый из вас сорвет себе по кочанчику цветной капусты с этой грядки. А еще у нас великолепное соте из бутонов лилии в календуловом масле.
   Пока все заказывали первое, наступило временное перемирие.
   – Я возьму сладкий горошек, – решила наставница, – и стакан розовой воды.
   Байш наклонился к Виоле:
   – Простите, что я выглядел таким испуганным, когда ваша бабушка спросила, не ваш ли я любовник.
   – Да ладно, – ответила Виола. – Бабушка Карен иногда бывает совершенно невыносимой.
   – Я просто не хотел, чтобы вы подумали, будто вы мне не нравитесь. Ведь это не так. То есть вы мне нравитесь.
   – А у них нет эрзацбургеров? – спросила Твидж.
   Как только официантка удалилась, наставница разложила свои розовые брошюрки.
   – Здесь излагается наша философия, – заявила она, протягивая мне одну брошюру, – а также практические сведения о менструальном цикле. – Другую она протянула Твидж.
   – В точности как те книжонки, что нам подсовывали в старших классах, – заметила мамуля, взглянув на свой экземпляр. – «Особый Подарок», вот как они назывались. И там были все эти слащавые картиночки, на которых улыбались и играли в теннис девушки с розовыми ленточками в волосах. Издевательство, иначе не назовешь.
   Она была права. Там имелось даже то самое знакомое всем со школьной скамьи изображение фаллопиевых труб, которое всегда напоминало мне кадр из первых серий фильма ужасов «Чужой».
   – Ой, фу, – сказала Твидж. – Это отвратительно.
   – Занимайся своей математикой, – рявкнула Карен.
   Байша, похоже, затошнило.
   – Неужели женщины и _вправду_ интересуются этой гадостью?
   Появилось вино, и я налила каждому по большому бокалу. Наставница неодобрительно поджала губы и покачала головой.
   – Циклистки не употребляют искусственных стимуляторов и гормонов, которыми женщин вынудили пользоваться мужчины, чтобы сделать их тупыми и покорными.
   – А сколько у вас длятся месячные? – полюбопытствовала Твидж.
   – Бесконечно, – встряла мамуля.
   – От четырех до шести дней, – сухо ответила наставница. – Об этом сказано в брошюре.
   – Нет, я хочу спросить, всю жизнь или нет?
   – Как правило, первые менструации начинаются в двенадцать лет и прекращаются к пятидесяти пяти.
   – А у меня это первый раз случилось в одиннадцать лет, – сообщила официантка. – В школе.
   – А у меня последняя началась как раз в тот день, когда ФДА разрешил использовать амменерол, – сказала моя мать.
   – Триста шестьдесят пять разделить на двадцать, – бормотала Твидж, царапая что-то на своей доске, – и умножить на сорок три года… – Она подняла голову. – Это будет пятьсот пятьдесят девять циклов!
   – Не может быть, – возмутилась мамуля, отнимая у нее доску. – Их должно быть по меньшей мере пять тысяч.
   – И каждый начинается именно в тот день, когда отправляешься в поездку, – заметила Виола.
   – Или выходишь замуж, – добавила официантка. Мамуля начала что-то писать на дощечке.
   Воспользовавшись временным прекращением огня, я подлила всем одуванчикового вина.
   Мамуля оторвалась от доски:
   – Нет, вы только подумайте! Учитывая, что «неудобства» продолжаются в среднем по пять суток, вы мучились бы около трех тысяч дней! Ведь это целых восемь лет!
   – А в промежутках – ПМС, – заметила официантка, ставя на стол цветы.
   – А что такое ПМС? – спросила Твидж.
   – «Предменструальный синдром» – название, придуманное медициной мужчин для обозначения естественного колебания гормонального уровня, предвещающего наступление регул, – изрекла наставница. – Эти незначительные и совершенно нормальные изменения мужчины считали чем-то вроде болезни. – Она взглянула на Карен, ожидая подтверждения.
   – Я, бывало, отрезала себе волосы, – вспомнила моя свекровь.
   Наставница заерзала на стуле.
   – Однажды я отхватила с одной стороны все начисто, – продолжала Карен. – Каждый месяц Бобу приходилось прятать ножницы. И ключи от машины. Я начинала рыдать всякий раз, как загорался красный свет.
   – А отеки у тебя были? – поинтересовалась мать, наливая Карен очередной стакан одуванчикового вина.
   – Да я становилась похожа на Орсон Уэллис!
   – А кто такая Орсон Уэллис? – спросила Твидж.
   – Ваши комментарии отражают ту ненависть к собственному телу, которую вам привило владычество мужчин! – воскликнула наставница. – Мужчины вывели породу женщин с промытыми мозгами, женщин, которые считают, что месячные – это зло, и даже называют их «проклятием», а все оттого, что приняли точку зрения мужчин.
   – А я называла их проклятием, поскольку была уверена, что его наложила на меня злая колдунья, – заявила Виола. – Как в «Спящей красавице».
   Все воззрились на нее.
   – Ну да, так я и думала, – подтвердила моя старшая дочь. – Это была единственная причина, которую я сумела изобрести. – Она вернула свою книжицу наставнице. – Да я и теперь верю в это.
   – По-моему, вы поступили очень храбро, отказавшись от амменерола, чтобы завести Твидж, – сказал галантный Байш.
   – Это было ужасно, – с чувством произнесла Виола. – Вы просто не представляете.
   Мамуля вздохнула:
   – Когда у меня начались месячные, я спросила свою мать, были ли они и у Аннеты.
   – А кто такая Аннета? – немедленно заинтересовалась Твидж.
   – Девушка-мушкетер, – ответила мамуля и добавила, заметив непонимающий взгляд Твидж:
   – Ну та, по телику.
   – Высший класс, – сказала Виола.
   – «Клуб Микки Мауса», – уточнила мамуля.
   – Это что, такая старшеклассница, которую звали Клубника Мауса, что ли? – недоверчиво спросила Твидж.
   – Да, это были тяжелые времена – во многих отношениях, – вздохнула я.
   Мать испепелила меня взглядом и обратилась к Твидж:
   – Аннета была идеалом каждой девочки. У нее были вьющиеся волосы, неподдельная грудь и отутюженная юбка в складку. Я просто не могла вообразить, чтобы и ее отягощало нечто столь же _грязное_ и неблагородное. Мистер Уолт Дисней никогда не допустил бы этого. А уж коли у Аннеты этого не было, то, думала я, и мне оно ни к чему. И вот я спросила свою маму…
   – А что она ответила? – не выдержала Твидж.
   – Она сказала, что такое бывает у каждой женщины. И тогда я поинтересовалась: «Что, даже у английской королевы?» И она ответила: «Даже у королевы».
   – Правда? – изумилась Твидж. – Да ведь она такая _старая_!
   – Это сейчас у нее ничего нет, – раздраженно сказала наставница. – Я же объяснила вам, что менопауза наступает примерно в пятьдесят пять лет.
   – И тогда у вас начинаются вспышки беспричинной ярости и остеопороз, а на верхней губе вырастают усы, как у Марка Твена.
   – А кто такой… – начала было Твидж.
   – Вы просто вторите пристрастному мнению мужчин, – прервала ее изрядно покрасневшая Евангелина.
   – Знаете, что меня всегда интересовало? – спросила Карен, заговорщицки наклоняясь к мамуле. – Не была ли причиной Фолклендской войны менопауза Мэгги Тэтчер?
   – А кто такая Мэгги Тэтчер? – спросила Твидж.
   Наставница, лицо которой к этому времени стало почти того же цвета, что ее шарф, вскочила:
   – Мне ясно, что с вами бесполезно разговаривать дальше. Мужчины основательно поработали над вашими мозгами. – Она принялась лихорадочно собирать свои брошюрки. – Да вы слепы, все вы! Вы даже не понимаете, что являетесь жертвами тайного заговора, цель которого – лишить вас вашей биологической основы, всей вашей женской сущности! Ваше хваленое «Освобождение» вовсе не было освобождением. Это просто новый вид рабства.
   – Даже если бы это было правдой, – произнесла я, – даже если это и был заговор, призванный подчинить нас влиянию мужчин, ей-богу, оно того стоило.
   – А знаете, Трейси права, – заметила Карен, обращаясь к мамуле. – Совершенно права. Если есть на свете что-нибудь, ради чего стоило бы пожертвовать даже своей свободой, то это, несомненно, избавление от регул.
   – Жертвы! – возопила наставница. – У вас украли вашу женственность, а вас это даже не волнует!
   И она ринулась к выходу, сокрушив по дороге несколько кабачков и клумбу гладиолусов.
   – Знаете, что я ненавидела больше всего до Освобождения? – невозмутимо спросила Карен, выливая остаток одуванчикового вина в свой бокал. – Гигиенические пояса.
   – И эти картонные аппликаторы для тампонов.
   – Ни за что не стану циклисткой, – заявила Твидж.
   – Замечательно, – поддержала я.
   – А сладкое будет?
   Я подозвала официантку, и Твидж заказала засахаренные фиалки.
   – Кто-нибудь еще хочет десерт? – спросила я. – Или вина из примулы?
   – По-моему, вы нашли прекрасный способ помочь своей сестре, – промурлыкал Байш, склоняясь к Виоле.
   – А реклама «Модакса»? – не унималась мамуля. – Помните, там была такая шикарная девица в шелковом вечернем платье и длинных белых перчатках? А под картинкой написано: «Модакс, потому что…» Я была уверена, что «Модакс» – это такие духи.
   Карен хихикнула:
   – А я думала, что это сорт _шампанского_!
   – По-моему, пить нам уже хватит, – вздохнула я.

 
   На следующее утро, едва я вошла в контору, раздался телефонный звонок. Универсальный. Я испуганно посмотрела на Байша:
   – Карен вернулась в Ирак, не так ли?
   – Ага, – ответил он. – Виола сказала, что заминка в ее переговорах произошла оттого, что не могли решить, строить на Западном берегу Диснейленд или нет.
   – А когда звонила Виола? Байш сонно потянулся:
   – Я сегодня завтракал с ней и Твидж.
   – О!
   Я подняла трубку:
   – Вероятно, мамуля хочет сообщить мне план похищения Пердиты. Алло?
   – Это Евангелина, наставница Пердиты, – произнес голос в трубке. – Вот теперь вы, наверное, счастливы. Вы вынудили Пердиту смириться с порабощающим владычеством мужчин.
   – Я?
   – Очевидно, вы обратились к депрограмматору, и я хочу, чтобы вы знали, что мы собираемся подать на вас за это в суд.
   И она отключилась. Телефон тотчас же зазвонил вновь. Опять универсальный.
   – Какая польза от опознавательных кодов, если ими никто никогда не пользуется? – с горечью заметила я, снимая трубку.
   – Привет, мам, – произнесла моя дочь Пердита. – Мне показалось, что тебе будет приятно услышать, что я раздумала становиться циклисткой.
   – Да ну? – сказала я, пытаясь приглушить ликование в голосе.
   – Я узнала, почему они носят на руке этот красный шарф. Он символизирует их… ммм… «убил-и-съел».
   – Ах, вот как…
   – Ну, это еще не все. Наставница рассказала мне о вашем обеде. Так это правда, что бабушка Карен поддержала тебя?
   – Да.
   – Ух ты! Просто не верится. Но так или иначе, наставница заявила, что вы не стали слушать о том, как это здорово – иметь менструации, и без умолку твердили о негативных сторонах этого явления, вроде опухания, колик и повышенной раздражительности. Тут я спросила, что такое колики. А она говорит: «Боли при менструальном кровотечении». Я так и ахнула: «Какое еще кровотечение? Никто мне не говорил ни о каком кровотечении!» Мама, ну почему ты не сказала мне, что от этого идет кровь?
   В свое время я рассказывала ей об этом, но почувствовала, что сейчас разумнее промолчать.
   – И ты ни слова не сказала о том, что это больно! И о колебаниях гормонов тоже! Да какой же дуре захочется иметь все эти прелести, если можно не иметь! И как вы все это терпели до Освобождения!
   – То было мрачное, тяжелое время, – произнесла я с пафосом, достойным жюри присяжных.
   – Еще бы! Ну, во всяком случае, я с этим завязала, и моя наставница была просто вне себя. Но я заявила ей, что это – Решение Независимой Личности и она должна его уважать. Тем не менее я не собираюсь бросать вегетарианство. Даже _не пытайся_ отговорить меня от этого.
   – Боже упаси!
   – Знаешь, на самом деле во всем виновата ты, мама. Если бы ты с самого начала сказала мне, что это больно, ничего бы не случилось. Все-таки Виола права. Ты нам никогда ни о чем не рассказываешь!