Никогда не думал, что дыхание может доставлять столько удовольствия, отозвался Бэбкок.
Я — рыба, которой миллион лет, человек, который родится в 1984 году и проживет тысячу лет в дюжине галактик, счастливым тоном похвастался Эйнштейн. Боже, Алистер, что вы с нами сделали?
Распахнул двери восприятия, ответил Кроули.
Сравню ли с летним днем твои черты, спросил Шекспир, женоподобно лепеча.
Содом и Гоморра, пробурчал Вири. Лондон и Париж. Нелегальное проникновение.
Ты будешь фотоном.
Джойс внезапно понял, что они — четверо арабов в национальной одежде, которые сидят вокруг костра вот уже семьдесят тысяч лет.
Что-то ты чересчур жесток, отец, сказал Эйнштейн. Хиросима… Нагасаки… Нью-Йорк…
Эйнштейн с ужасом смотрел на вздымающееся пламя.
Сколько это уже длится?
Ты и твои свинские книги, сказала Лючия Джойс. И твои подвязки подвязки подвязки.
Идеи разбиваются на атомы восприятия, пробормотал Джойс.
Должен же это когда-нибудь кончиться. Или мы очутились в Бесконечности?
Из люка вылез Адам Вейсгаупт в остроконечном колпаке звездочета, украшенном изображением глаза в треугольнике. Трудись, масон, пропел он, воздвигай Храм!
Это ад.
Сейчас нас всех раздавит.
Плаваем в пустоте, сказал Эйнштейн, сила тяжести равна нулю. Релятивизм инструмента.
Это скоро кончится. А если нет?
Но Иерофант Кроули ударил в пол одиннадцать раз своим Жезлом, декламируя нараспев:
Я умираю. Нам отсюда не выбраться.
Аромат роз и клевера там, где никогда не светит луна.
О'Нил видел нижнюю юбку королеву Молли, сказал Джойс и засмеялся.
В конце концов, это было не так уж плохо. Мы плаваем в пространстве, превратившись в гениталии.
Джойс превратил себя в голубую книгу, распался на атомы, вычленил себя из бытия, размножился и воплотился в миллионах библиотек.
Фу-фу, сказал сэр Талис. Чую кровь англосакса.
Бэбкок рассмеялся. И этого-то я боялся? Картинки из детской книжки?
Убирайся, спокойно сказал сэру Талису Джойс. Ты всего лишь один из фрейдистских символов. Eutaenia sirtalis, обыкновенная подвязочная змея. Сэр Талис, подвязки — теперь вы понимаете, Бэбкок? Эту змею еще называют райской. Отсюда и образы рая в ваших снах.
Ей-богу, Джойс, сказал Эйнштейн с лицом доктора Ватсона. Как вы это делаете?
Элементарно, Эйнштейн, ответил Джойс с лицом Шерлока Холмса.
Через окно влез доктор Карл Юнг.
Действительно, этот фрейдистский анализ позволяет обнаружить истину, сказал он, но отнюдь не всю. В гностических культах змея — символ бессмертия и перерождения. В представлении примитивных народов змея рождается заново каждый раз, когда сбрасывает кожу.
Видите ли, — беспокойно сказал Джойс, — я считаю фетишизм самой древней религией.
У доброй половины английских мужчин есть какой-нибудь фетиш, сказал Кроули. Обычно это школьная надзирательница, психологический аналог империализма.
Так и есть… признался Джойс. Мне нравится, когда Нора мне выговаривает… когда ее глаза вспыхивают гневом. Джойс осмеян, оклеветан, изгнан, осужден, отвергнут, унижен, голоден. Слухи путешествуют, словно триппер: Дублин, Париж, Лондон, Цюрих, Москва, Гонконг, Нагасаки, Хиросима, Сидней, Гонолулу, Мендосино, Чикаго, Техас и снова Дублин. Говорят, что он стал неизлечимым наркоманом, что его парализовало, что он умер от белой горячки в Нью-Йорке, что он страдает от семи венерических заболеваний, что он пристает к официантам, что он пишет неприличные анонимные письма королеве Англии, а также нескольким монашкам и девочкам-подросткам, что он вуайерист, Что он эксгибиционист, что он с идиотской улыбкой испражняется в парках, ожидая аплодисментов, что он ослеп от сексуальных излишеств и онанизма, что он мочится в кровать, что он бродит по школам, нюхая сиденья велосипедов старшеклассниц, что он сотрудничает с английской или немецкой, или обеими разведками, что он стал тупым и послушным орудием в руках иллюминатов, что Нора изменяла ему с его родным братом, с его лучшим другом, с семью священниками, с девятью раввинами, с Избранным среди Пятнадцати, с домом Ротшильдов и с оркестром из отеля «Уолдорф-Астория». Его книги, вместе с книгами де Сада, Мазоха и Уайльда, нужно сжечь в тайной комнате Исчезнувшей Пирамиды в Исчезнувшем Городе на Исчезнувшем Континенте Му. Его самого нужно раздеть, отстегать плетью, защекотать, замучить, повесить, утопить, четвертовать и распять.
Прости им, Отец, сказал он, ибо они не ведают, что творят.
Он отбросил коньки. Полетели искры, астральные вибрации потрясли атмосферу, его душа поднялась над телом, зрители увидели шаровые молнии и неопознанные летающие объекты, землетрясение сбросило Дублин в море, небеса задрожали, и он умер как собака.
Почему вы ищете Джима именно здесь, спросил ангел, отваливая могильный камень. Из могилы Джойса полезли цветы — у каждого цветка семь лепестков, на каждом лепестке семь секретов, у каждого секрета семь названий.
Мумия Осириса восстала из гробницы.
Я — часовщик из Амстердама, сказала она. Круговорот азота в природе.
Улисс восстал из могилы.
Я — рекламный агент в Дублине, сказал он.
Станислаус Джойс вылез из-под ковра, неся на себе каинову печать.
Что я, сторож брату моему, спросил он. Кроме того, она сама меня соблазнила…
Вот черт, сказала Нора Барнакл.
Джойс восстал из могилы в ореоле славы, великолепия и утонченности.
Ну и глупцы же вы, воскликнул он, хохоча. Неужели вы думали, что я умер?
«Поминки по Финнегану» — очень забавная книга, пропел Мастер Масон.
Merde, сказал генерал Канбронн. Век Разума. Перед боем всегда надевайте коричневые штаны.
Дракула восстал из могилы.
Не забудьте включить меня в процесс I.N.R.I., сказал он. Домовладельцы живут вечно. Другая сторона дьявола. Я никогда не пью вино.
Ввели Эдуарда Эйнштейна и Лючию Джойс в смирительных рубашках. Достаточно было одного взгляда на их фигуры и лица, чтобы понять, что они страдают от хронической шизофрении.
Ты бросишь мою мать, обвиняющим тоном сказал Эдуард Альберту. Ты никогда не любил меня. Ты любил только свои проклятые уравнения. Ты чудовище. Ты живешь только в своем узком мирке и никого не любишь. По-моему, я скоро сойду с ума.
О, нет, сказал Эйнштейн, всхлипывая.
Видите, сказал Кроули Бэбкоку. Теперь настал его черед пройти этап Нун. Смерть на белом коне.
Лючия Джойс игриво приподняла юбку, показывая голубую подвязку.
Ну давай, что же ты, закричала она Джеймсу. Спрячься под землю. Я знаю, что ты нас видишь. Ты все видишь. Ты знаешь все про всех — мужчин женщин мальчиков девочек — и всегда видишь всех насквозь, не так ли? Ты живешь только в своем узком мирке и никого не любишь.
Черт, сказал Джойс, с трудом сдерживая рыдания.
А вот и еще один кандидат, весело сказал Кроули.
Вы подонок.
Плохо ужасно отвратительно дерьмово быть сыном гения, пожаловался Эдуард Эйнштейн.
Будто я не знаю, сказала Лючия Джойс.
Я есмь ОН, внезапно затянул Кроули, вновь приковывая к себе их внимание. Нерожденный Дух и бессмертный огонь который жалеет о зле совершаемом в этом мире Тот кто гремит и сверкает молниями Тот кто дышит огнем Тот кто проливает на землю дождь жизни
Истинное посвящение длится вечно.
Нужно бороться, нужно победить, сказал Ленин.
Нужно джина больше пить, добавил Джойс.
Мастера Масоны распевали, танцуя вокруг костра:
Отчасти вы правы, задумчиво согласился Эйнштейн. Но я также замечаю признаки непосредственного восприятия. Мне кажется, что теперь вы должны гораздо лучше понимать мою теорию относительности. Даже я сам сейчас понимаю ее гораздо лучше, чем прежде.
Но этот стол, сказал Джойс. Боже мой, что нам с ним делать?
А что случилось со столом? поинтересовался Эйнштейн.
Мы внутри него, сказал Джойс.
Да… тихо сказал Эйнштейн… верно. Мы внутри него, а он внутри нас. Это мост…
Боже, сказал Джойс. Этого не может быть.
В материальном мире, счастливо продолжал Эйнштейн, меньшее всегда находится внутри большего. Но в мире, который создан нашим сознанием… mein Gott… большее может быть внутри меньшего. Так действует наша мысль… Мы обретаем такие же размеры, как то, что мы воспринимаем и познаем… Это как лента Мёбиуса.
Из влажной могилы славлю тебя, донесся откуда-то снизу глухой голос Тима Финнегана.
Из ждущего лона славлю тебя, простонала Молли Блум.
Хвала тебе от земли целинной, прокричал Осирис.
Хвала тебе от девы невинной, пропела Исида.
Крест превратился в фаллос.
Фаллос превратился в крест.
Крест превратился в бешено вращающееся солнце.
Два филина и воробей, сказал Король Лир, три ворона и соловей, все свили гнезда в моей седой бороде.
Они двигались к Нулю.
Боже, ведь это черная дыра, воскликнул Шварцшильд[74].
Врата ада, сказал Бэбкок.
Чаша Девы, поправил их Кроули.
Ноль превратился в огромный пульсирующий пончик. Джойс засмеялся.
Девять месяцев растем, чтобы оттуда выбраться, а потом всю жизнь стараемся туда вернуться.
Пончик превратился во вращающуюся галактику.
— Мы что, так и просидели здесь три или четыре часа, хохоча, словно идиоты? — наконец спросил Джойс.
— По правде говоря, да, — сказал Эйнштейн.
— Что, уже все закончилось? — спросил Бэбкок.
— Не думаю, — ответил Джойс. — Неужели вы не видите то, что вижу я?
Земля содрогнулась. Ктулху[75] поднялся из бездны, размахивая подвязками с белыми пятнами и ценными бумагами всех компаний и корпораций мира. Правительства рассыпались, словно кегли. Биржи обрушились. Анархисты заполонили улицы, крича «Смерть ублюдкам с Уолл-Стрит» и вешая на фонарях банкиров, президентов корпораций адвокатов президентов землевладельцев священников раввинов и вообще всех людей в чистых белых рубашках. В парламентах, конгрессах, антикварных магазинах, лавках, офисах, булочных, монастырях, троллейбусах, госпиталях, каруселях, университетах, академиях, лабораториях, женских монастырях, соборах, судах, цехах начались оргии. Огромные члены вонзались во влагалища, задние проходы и рты чувственных актрис, трясущихся от старости пожилых дам, важных философов, королей, епископов, мальчиков, девочек, солдат, игумений, банкиров, хныкающих поэтов. Королева Виктория совокуплялась сразу с 358 охранниками. Душевнобольные испражнялись в колодцы, фонтаны и чаши для пунша. Слабоумные фермерские отпрыски, размахивая плакатами с надписью «Свобода инстинктам», врывались в зоомагазины и насиловали собак, кошек, обезьян, птиц, тарантулов. Андре Бретон бродил по Парижу, стреляя в случайных прохожих. Последний юрист был задушен кишками последнего полицейского. Папа Римский вышел на балкон своей резиденции и начал удовлетворять себя двадцатипятисантиметровым искусственным фаллосом, бессвязно напевая «Ктулху фтагн». Домохозяйки разделались со своими мужьями, побежали на скотные дворы и начали спариваться с козлами, воя «Ио Пан Ио Пан Пан!» Нигилисты атаковали с автоматами сумасшедшие дома, расстреляли весь персонал и выпустили сумасшедших на улицы. Поэты-авангардисты захватили редакции газет и начали публиковать статьи со странными заголовками: «ЧТО ЭТО — НОВОЕ ЭЛЕКТРОМАГНИТНОЕ ЯВЛЕНИЕ ИЛИ УМИРАНИЕ ЕВРОПЕЙСКОЙ ДУШИ?», «ТОЛЬКО СУМАСШЕДШИЙ АБСОЛЮТНО СВОБОДЕН», «ЗВЕЗДНЫЕ ЧЕЛОВЕЧКИ ВОЗВРАЩАЮТСЯ СО ЗВЕЗД, НО Я ПОТЕРЯЛ СВОЮ ЛЮБИМУЮ», «ГДЕ БЫЛ БОГ, КОГДА МЫ В НЕМ ТАК НУЖДАЛИСЬ?» На следующий день женщины сплотились и довершили кровавую бойню. И небо стало телом богини Ночь — прекрасной и непроглядно черной матери всех звезд. Вдруг, в одно мгновение ока, все изменилось. Все стало как прежде. Четыре человека снова сидели в комнате, глядя сквозь время в бесконечность.
КРОУЛИ
[Торжественно]:
В моем безумном сердце призрака
Тридцать девять лет назад я выл
От смеха и ярости: хлеб и вино Призрачной Массы.
[Масса исчезает; они начинают плавать в воздухе.]
ДЖОЙС
[Литургически]:
В моем высокогорном сердце
Тридцать два года назад я смеялся
От глупости и презрения: плоть и кровь
Призрачного Времени.
[Время исчезает; они входят в вечность.]
ЭЙНШТЕЙН
[Точно]:
В моем ясном и прозрачном уме
Тридцать пять лет назад я все выражал
Числами и линиями: кожа и кости
Призрачного Пространства.
[Пространство исчезает; они входят в бесконечность.]
КРОУЛИ
[Неистово]:
Пока непокорность не найдет в себе
Истину менее скучную, чем истина смерти,
Мое призрачное сердце будет хулить
Как призрачного Бога, так и призрачного Человека.
ДЖОЙС
[Печально]:
Да, пока наше сердце не найдет в себе
Истину более яркую, чем истина жизни...
[Появляется Исида; все смотрят на нее.]
БЭБКОК
[Восхищенно]:
Мое призрачное сердце наконец пронзила
Серебряная пуля божественного взгляда.
КРОУЛИ
[Похотливо]:
Мое призрачное сердце наконец пронзила
Серебряная пуля божественных глаз.
Я — Зверь, на котором восседает Блудница.
Я — звезды в ее волосах.
[Исида и Осирис соединяются, превращаясь в Апопа.]
МЕСКАЛИТО
[зеленый, с заостренными ушами, пританцовывая]:
Тебе пою хвалебную песнь
Я есмь тот, кто я есмь.
МАСТЕР-МАСОН
Слава Тебе, кто превыше всего,
Источник семени моего!
[Фаллос в форме пирамиды поднимается снова.]
ЛОЛА ЛЕВИН
Вечному Солнцу славу поем,
Единому в Трех, Тройному в Одном!
МАСТЕР-МАСОН
И направо, и налево
Тебя славим, Чудо-Древо!
[Появляется Святой Ангел-Хранитель. ]
ЭЙНШТЕЙН
[Видя Ангела]:
Единое поле...
ДЖОЙС
[Видя Ангела]:
Вечный круговорот...
БЭБКОК
[Видя Ангела]:
358:Мое тайное «Я», мой неприятель,
мой дьявол, мой спаситель...
КРОУЛИ
[Уважительно, обращаясь к Ангелу]:
Роза и Крест, вечное объятие!
[Кукарекает петух, наступает Золотая Заря.]
ДЖОЙС
[Интуитивно постигая суть времени]:
Дети... Бесконечное воспроизведение самих себя...
ЭЙНШТЕЙН
[Аналитически постигая суть пространства-времени]:
Единство... Плюс один и минус один...
БЭБКОК
[Ощущая Силу]:
Секс... Это все время любить самого себя...
КРОУЛИ
АРАРИТА. АРАРИТА. АРАРИТА.
[Фён перестает дуть. Актерами, как уже говорилось, были духи, и в воздухе прозрачном, свершив свой труд, растаяли они.]
ДЖОЙС
Цветы каждую весну расцветают снова. Земля к земле, прах к праху, merde к merde. Каждую весну цветы расцветают снова.
ЭЙНШТЕЙН
Круговорот азота в природе.
БЭБКОК
Через темный подземный мир — к Золотой Заре.
КРОУЛИ
[С усмешкой]:
К новому и неизвестному...
XXVIII
Я — рыба, которой миллион лет, человек, который родится в 1984 году и проживет тысячу лет в дюжине галактик, счастливым тоном похвастался Эйнштейн. Боже, Алистер, что вы с нами сделали?
Распахнул двери восприятия, ответил Кроули.
Сравню ли с летним днем твои черты, спросил Шекспир, женоподобно лепеча.
Содом и Гоморра, пробурчал Вири. Лондон и Париж. Нелегальное проникновение.
Ты будешь фотоном.
Джойс внезапно понял, что они — четверо арабов в национальной одежде, которые сидят вокруг костра вот уже семьдесят тысяч лет.
Что-то ты чересчур жесток, отец, сказал Эйнштейн. Хиросима… Нагасаки… Нью-Йорк…
Эйнштейн с ужасом смотрел на вздымающееся пламя.
Сколько это уже длится?
Ты и твои свинские книги, сказала Лючия Джойс. И твои подвязки подвязки подвязки.
Идеи разбиваются на атомы восприятия, пробормотал Джойс.
Должен же это когда-нибудь кончиться. Или мы очутились в Бесконечности?
Из люка вылез Адам Вейсгаупт в остроконечном колпаке звездочета, украшенном изображением глаза в треугольнике. Трудись, масон, пропел он, воздвигай Храм!
Это ад.
Сейчас нас всех раздавит.
Плаваем в пустоте, сказал Эйнштейн, сила тяжести равна нулю. Релятивизм инструмента.
Это скоро кончится. А если нет?
Но Иерофант Кроули ударил в пол одиннадцать раз своим Жезлом, декламируя нараспев:
Расколите череп, завыл в бреду Вейсгаупт. Меч к бою! Да будет земля уничтожена, а небеса прокляты. Все вокруг ложь, хотя и божественная!
Никто не Виновен, никто не Прощен;
Делай, что Хочешь: вот весь Закон!
Я умираю. Нам отсюда не выбраться.
Аромат роз и клевера там, где никогда не светит луна.
О'Нил видел нижнюю юбку королеву Молли, сказал Джойс и засмеялся.
В конце концов, это было не так уж плохо. Мы плаваем в пространстве, превратившись в гениталии.
Джойс превратил себя в голубую книгу, распался на атомы, вычленил себя из бытия, размножился и воплотился в миллионах библиотек.
Фу-фу, сказал сэр Талис. Чую кровь англосакса.
Бэбкок рассмеялся. И этого-то я боялся? Картинки из детской книжки?
Убирайся, спокойно сказал сэру Талису Джойс. Ты всего лишь один из фрейдистских символов. Eutaenia sirtalis, обыкновенная подвязочная змея. Сэр Талис, подвязки — теперь вы понимаете, Бэбкок? Эту змею еще называют райской. Отсюда и образы рая в ваших снах.
Ей-богу, Джойс, сказал Эйнштейн с лицом доктора Ватсона. Как вы это делаете?
Элементарно, Эйнштейн, ответил Джойс с лицом Шерлока Холмса.
Через окно влез доктор Карл Юнг.
Действительно, этот фрейдистский анализ позволяет обнаружить истину, сказал он, но отнюдь не всю. В гностических культах змея — символ бессмертия и перерождения. В представлении примитивных народов змея рождается заново каждый раз, когда сбрасывает кожу.
Das Buck ist ein Schwein[73], обвиняющим тоном сказала Нора. Нам нечего жрать, а он пишет о подвязках.
Из глубин подземелья в Сен-Жиле
Страшный крик разнесся на мили
«О, боже святый! —
Сказал брат Игнатий, —
У епископа ведь геморрой!»
Видите ли, — беспокойно сказал Джойс, — я считаю фетишизм самой древней религией.
У доброй половины английских мужчин есть какой-нибудь фетиш, сказал Кроули. Обычно это школьная надзирательница, психологический аналог империализма.
Так и есть… признался Джойс. Мне нравится, когда Нора мне выговаривает… когда ее глаза вспыхивают гневом. Джойс осмеян, оклеветан, изгнан, осужден, отвергнут, унижен, голоден. Слухи путешествуют, словно триппер: Дублин, Париж, Лондон, Цюрих, Москва, Гонконг, Нагасаки, Хиросима, Сидней, Гонолулу, Мендосино, Чикаго, Техас и снова Дублин. Говорят, что он стал неизлечимым наркоманом, что его парализовало, что он умер от белой горячки в Нью-Йорке, что он страдает от семи венерических заболеваний, что он пристает к официантам, что он пишет неприличные анонимные письма королеве Англии, а также нескольким монашкам и девочкам-подросткам, что он вуайерист, Что он эксгибиционист, что он с идиотской улыбкой испражняется в парках, ожидая аплодисментов, что он ослеп от сексуальных излишеств и онанизма, что он мочится в кровать, что он бродит по школам, нюхая сиденья велосипедов старшеклассниц, что он сотрудничает с английской или немецкой, или обеими разведками, что он стал тупым и послушным орудием в руках иллюминатов, что Нора изменяла ему с его родным братом, с его лучшим другом, с семью священниками, с девятью раввинами, с Избранным среди Пятнадцати, с домом Ротшильдов и с оркестром из отеля «Уолдорф-Астория». Его книги, вместе с книгами де Сада, Мазоха и Уайльда, нужно сжечь в тайной комнате Исчезнувшей Пирамиды в Исчезнувшем Городе на Исчезнувшем Континенте Му. Его самого нужно раздеть, отстегать плетью, защекотать, замучить, повесить, утопить, четвертовать и распять.
Прости им, Отец, сказал он, ибо они не ведают, что творят.
Он отбросил коньки. Полетели искры, астральные вибрации потрясли атмосферу, его душа поднялась над телом, зрители увидели шаровые молнии и неопознанные летающие объекты, землетрясение сбросило Дублин в море, небеса задрожали, и он умер как собака.
Почему вы ищете Джима именно здесь, спросил ангел, отваливая могильный камень. Из могилы Джойса полезли цветы — у каждого цветка семь лепестков, на каждом лепестке семь секретов, у каждого секрета семь названий.
Мумия Осириса восстала из гробницы.
Я — часовщик из Амстердама, сказала она. Круговорот азота в природе.
Улисс восстал из могилы.
Я — рекламный агент в Дублине, сказал он.
Станислаус Джойс вылез из-под ковра, неся на себе каинову печать.
Что я, сторож брату моему, спросил он. Кроме того, она сама меня соблазнила…
Вот черт, сказала Нора Барнакл.
Джойс восстал из могилы в ореоле славы, великолепия и утонченности.
Ну и глупцы же вы, воскликнул он, хохоча. Неужели вы думали, что я умер?
«Поминки по Финнегану» — очень забавная книга, пропел Мастер Масон.
Merde, сказал генерал Канбронн. Век Разума. Перед боем всегда надевайте коричневые штаны.
Дракула восстал из могилы.
Не забудьте включить меня в процесс I.N.R.I., сказал он. Домовладельцы живут вечно. Другая сторона дьявола. Я никогда не пью вино.
Ввели Эдуарда Эйнштейна и Лючию Джойс в смирительных рубашках. Достаточно было одного взгляда на их фигуры и лица, чтобы понять, что они страдают от хронической шизофрении.
Ты бросишь мою мать, обвиняющим тоном сказал Эдуард Альберту. Ты никогда не любил меня. Ты любил только свои проклятые уравнения. Ты чудовище. Ты живешь только в своем узком мирке и никого не любишь. По-моему, я скоро сойду с ума.
О, нет, сказал Эйнштейн, всхлипывая.
Видите, сказал Кроули Бэбкоку. Теперь настал его черед пройти этап Нун. Смерть на белом коне.
Лючия Джойс игриво приподняла юбку, показывая голубую подвязку.
Ну давай, что же ты, закричала она Джеймсу. Спрячься под землю. Я знаю, что ты нас видишь. Ты все видишь. Ты знаешь все про всех — мужчин женщин мальчиков девочек — и всегда видишь всех насквозь, не так ли? Ты живешь только в своем узком мирке и никого не любишь.
Черт, сказал Джойс, с трудом сдерживая рыдания.
А вот и еще один кандидат, весело сказал Кроули.
Вы подонок.
Плохо ужасно отвратительно дерьмово быть сыном гения, пожаловался Эдуард Эйнштейн.
Будто я не знаю, сказала Лючия Джойс.
Я есмь ОН, внезапно затянул Кроули, вновь приковывая к себе их внимание. Нерожденный Дух и бессмертный огонь который жалеет о зле совершаемом в этом мире Тот кто гремит и сверкает молниями Тот кто дышит огнем Тот кто проливает на землю дождь жизни
Истинное посвящение длится вечно.
Нужно бороться, нужно победить, сказал Ленин.
Нужно джина больше пить, добавил Джойс.
Мастера Масоны распевали, танцуя вокруг костра:
Мне кажется, сказал Джойс, что произошла какая-то мутация, и мы перешли от символьно-вербального сознания к абсолютному сознанию тела. Что вы на это скажете?
Славим Троицу Святую,
Дух Святой — вот идеал.
В нем природу Бог мужскую
С женской мудро сочетал.
И направо, и налево
Тебя славим, Чудо-Древо!
Отчасти вы правы, задумчиво согласился Эйнштейн. Но я также замечаю признаки непосредственного восприятия. Мне кажется, что теперь вы должны гораздо лучше понимать мою теорию относительности. Даже я сам сейчас понимаю ее гораздо лучше, чем прежде.
Но этот стол, сказал Джойс. Боже мой, что нам с ним делать?
А что случилось со столом? поинтересовался Эйнштейн.
Мы внутри него, сказал Джойс.
Да… тихо сказал Эйнштейн… верно. Мы внутри него, а он внутри нас. Это мост…
Боже, сказал Джойс. Этого не может быть.
В материальном мире, счастливо продолжал Эйнштейн, меньшее всегда находится внутри большего. Но в мире, который создан нашим сознанием… mein Gott… большее может быть внутри меньшего. Так действует наша мысль… Мы обретаем такие же размеры, как то, что мы воспринимаем и познаем… Это как лента Мёбиуса.
Из влажной могилы славлю тебя, донесся откуда-то снизу глухой голос Тима Финнегана.
Из ждущего лона славлю тебя, простонала Молли Блум.
Хвала тебе от земли целинной, прокричал Осирис.
Хвала тебе от девы невинной, пропела Исида.
Крест превратился в фаллос.
Фаллос превратился в крест.
Крест превратился в бешено вращающееся солнце.
Два филина и воробей, сказал Король Лир, три ворона и соловей, все свили гнезда в моей седой бороде.
Они двигались к Нулю.
Боже, ведь это черная дыра, воскликнул Шварцшильд[74].
Врата ада, сказал Бэбкок.
Чаша Девы, поправил их Кроули.
Ноль превратился в огромный пульсирующий пончик. Джойс засмеялся.
Девять месяцев растем, чтобы оттуда выбраться, а потом всю жизнь стараемся туда вернуться.
Пончик превратился во вращающуюся галактику.
— Мы что, так и просидели здесь три или четыре часа, хохоча, словно идиоты? — наконец спросил Джойс.
— По правде говоря, да, — сказал Эйнштейн.
— Что, уже все закончилось? — спросил Бэбкок.
— Не думаю, — ответил Джойс. — Неужели вы не видите то, что вижу я?
Земля содрогнулась. Ктулху[75] поднялся из бездны, размахивая подвязками с белыми пятнами и ценными бумагами всех компаний и корпораций мира. Правительства рассыпались, словно кегли. Биржи обрушились. Анархисты заполонили улицы, крича «Смерть ублюдкам с Уолл-Стрит» и вешая на фонарях банкиров, президентов корпораций адвокатов президентов землевладельцев священников раввинов и вообще всех людей в чистых белых рубашках. В парламентах, конгрессах, антикварных магазинах, лавках, офисах, булочных, монастырях, троллейбусах, госпиталях, каруселях, университетах, академиях, лабораториях, женских монастырях, соборах, судах, цехах начались оргии. Огромные члены вонзались во влагалища, задние проходы и рты чувственных актрис, трясущихся от старости пожилых дам, важных философов, королей, епископов, мальчиков, девочек, солдат, игумений, банкиров, хныкающих поэтов. Королева Виктория совокуплялась сразу с 358 охранниками. Душевнобольные испражнялись в колодцы, фонтаны и чаши для пунша. Слабоумные фермерские отпрыски, размахивая плакатами с надписью «Свобода инстинктам», врывались в зоомагазины и насиловали собак, кошек, обезьян, птиц, тарантулов. Андре Бретон бродил по Парижу, стреляя в случайных прохожих. Последний юрист был задушен кишками последнего полицейского. Папа Римский вышел на балкон своей резиденции и начал удовлетворять себя двадцатипятисантиметровым искусственным фаллосом, бессвязно напевая «Ктулху фтагн». Домохозяйки разделались со своими мужьями, побежали на скотные дворы и начали спариваться с козлами, воя «Ио Пан Ио Пан Пан!» Нигилисты атаковали с автоматами сумасшедшие дома, расстреляли весь персонал и выпустили сумасшедших на улицы. Поэты-авангардисты захватили редакции газет и начали публиковать статьи со странными заголовками: «ЧТО ЭТО — НОВОЕ ЭЛЕКТРОМАГНИТНОЕ ЯВЛЕНИЕ ИЛИ УМИРАНИЕ ЕВРОПЕЙСКОЙ ДУШИ?», «ТОЛЬКО СУМАСШЕДШИЙ АБСОЛЮТНО СВОБОДЕН», «ЗВЕЗДНЫЕ ЧЕЛОВЕЧКИ ВОЗВРАЩАЮТСЯ СО ЗВЕЗД, НО Я ПОТЕРЯЛ СВОЮ ЛЮБИМУЮ», «ГДЕ БЫЛ БОГ, КОГДА МЫ В НЕМ ТАК НУЖДАЛИСЬ?» На следующий день женщины сплотились и довершили кровавую бойню. И небо стало телом богини Ночь — прекрасной и непроглядно черной матери всех звезд. Вдруг, в одно мгновение ока, все изменилось. Все стало как прежде. Четыре человека снова сидели в комнате, глядя сквозь время в бесконечность.
КРОУЛИ
[Торжественно]:
В моем безумном сердце призрака
Тридцать девять лет назад я выл
От смеха и ярости: хлеб и вино Призрачной Массы.
[Масса исчезает; они начинают плавать в воздухе.]
ДЖОЙС
[Литургически]:
В моем высокогорном сердце
Тридцать два года назад я смеялся
От глупости и презрения: плоть и кровь
Призрачного Времени.
[Время исчезает; они входят в вечность.]
ЭЙНШТЕЙН
[Точно]:
В моем ясном и прозрачном уме
Тридцать пять лет назад я все выражал
Числами и линиями: кожа и кости
Призрачного Пространства.
[Пространство исчезает; они входят в бесконечность.]
КРОУЛИ
[Неистово]:
Пока непокорность не найдет в себе
Истину менее скучную, чем истина смерти,
Мое призрачное сердце будет хулить
Как призрачного Бога, так и призрачного Человека.
ДЖОЙС
[Печально]:
Да, пока наше сердце не найдет в себе
Истину более яркую, чем истина жизни...
[Появляется Исида; все смотрят на нее.]
БЭБКОК
[Восхищенно]:
Мое призрачное сердце наконец пронзила
Серебряная пуля божественного взгляда.
КРОУЛИ
[Похотливо]:
Мое призрачное сердце наконец пронзила
Серебряная пуля божественных глаз.
Я — Зверь, на котором восседает Блудница.
Я — звезды в ее волосах.
[Исида и Осирис соединяются, превращаясь в Апопа.]
МЕСКАЛИТО
[зеленый, с заостренными ушами, пританцовывая]:
Тебе пою хвалебную песнь
Я есмь тот, кто я есмь.
МАСТЕР-МАСОН
Слава Тебе, кто превыше всего,
Источник семени моего!
[Фаллос в форме пирамиды поднимается снова.]
ЛОЛА ЛЕВИН
Вечному Солнцу славу поем,
Единому в Трех, Тройному в Одном!
МАСТЕР-МАСОН
И направо, и налево
Тебя славим, Чудо-Древо!
[Появляется Святой Ангел-Хранитель. ]
ЭЙНШТЕЙН
[Видя Ангела]:
Единое поле...
ДЖОЙС
[Видя Ангела]:
Вечный круговорот...
БЭБКОК
[Видя Ангела]:
358:Мое тайное «Я», мой неприятель,
мой дьявол, мой спаситель...
КРОУЛИ
[Уважительно, обращаясь к Ангелу]:
Роза и Крест, вечное объятие!
[Кукарекает петух, наступает Золотая Заря.]
ДЖОЙС
[Интуитивно постигая суть времени]:
Дети... Бесконечное воспроизведение самих себя...
ЭЙНШТЕЙН
[Аналитически постигая суть пространства-времени]:
Единство... Плюс один и минус один...
БЭБКОК
[Ощущая Силу]:
Секс... Это все время любить самого себя...
КРОУЛИ
АРАРИТА. АРАРИТА. АРАРИТА.
[Фён перестает дуть. Актерами, как уже говорилось, были духи, и в воздухе прозрачном, свершив свой труд, растаяли они.]
ДЖОЙС
Цветы каждую весну расцветают снова. Земля к земле, прах к праху, merde к merde. Каждую весну цветы расцветают снова.
ЭЙНШТЕЙН
Круговорот азота в природе.
БЭБКОК
Через темный подземный мир — к Золотой Заре.
КРОУЛИ
[С усмешкой]:
К новому и неизвестному...
XXVIII
Джойс проснулся первым и долго лежал, слушая звонкое пение птиц в саду. Лучи солнца нежно грели ему лицо, и он понял, что день уже в самом разгаре.
Еще не совсем веря в то, что ему удалось выбраться из бесконечности в реальный мир, он очень осторожно поднялся на ноги и подошел к окну. Трава в саду показалась ему ядовито-зеленой и светящейся — одно из неприятных последствий приема наркотика. С улицы доносились голоса, где-то громко пел соловей, который, по-видимому, его и разбудил. Был солнечный весенний день, ведьмин ветер наконец выпустил Цюрих из своих отвратительных объятий.
— Боже мой, — сказал Джойс очень тихо. Мир был таким, каким его увидел обнаженный и удивленный Адам: во всем чувствовалось присутствие и любовь Творца.
— Уже утро? — сонно спросил Бэбкок, пошевелившись в своем кресле.
— Уже день, и в этот день мир отдыхает, — задумчиво сказал Джойс.
Бэбкок протер глаза и сказал:
— Боже мой.
— Да-а, — сказал Джойс. — Неплохо мы повеселились вчера вечером, не правда ли?
— А вы тоже видели Святого Ангела-Хранителя? — спросил сэр Джон, вскакивая на ноги и потягиваясь.
— Я увидел… очень многое, — сказал Джойс. — Самое главное: я увидел, каким должен быть мой новый роман, о котором я постоянно думал.
— Мне кажется, — сказал Бэбкок, — что я увидел Бога и умер.
Пока они разговаривали, Эйнштейн тоже проснулся и поднялся из своего кресла.
— Помните, Джоунз говорил вам что-то о встрече со Святым Ангелом-Хранителем? — спросил он сэра Джона. — Если я не ошибаюсь, он говорил, что после этой встречи человек может создать новую научную теорию или произведение искусства, или просто стать более сострадательным и религиозным? Боже мой, — добавил он.
Джойс отвернулся от окна. Его глаза, огромные за толстыми стеклами очков, были полны удивления.
— Мне кажется, мы все увидели Бога и умерли, — сказал он.
— Каждый по-своему.
— Когда ушел Кроули? — спросил Эйнштейн.
— На заре, — сказал Бэбкок. — Вы двое уже задремали. Я помню, что вы уже похрапывали, когда мы ним с еще разговаривали.
— Да? — сказал Джойс. — И о чем же вы с ним разговаривали, если не секрет?
Бэбкок посмотрел в окно и улыбнулся золотому солнечному свету.
— Я рассказал ему о докторе, которого встретил в поезде два дня назад. Этого доктора зовут Юнг — да вы и сами его знаете, так как уже не раз о нем упоминали. Я сказал, что хочу некоторое время побыть здесь и пообщаться с Юнгом, прежде чем отправиться в Лондон и начать следующий этап Посвящения.
— Так вы собираетесь продолжить Посвящение? — спросил Джойс.
— Как только буду готов, — ответил Бэбкок. — То есть, когда доктор Юнг сочтет, что я готов.
Эйнштейн то ли присвистнул, то ли глубоко вздохнул.
— «Ибо Он словно огонь расплавляющий», — процитировал он.
Джойс повернулся к Эйнштейну.
— А что дало вам наше вчерашнее приключение?
— Наконец-то все стало на свои места, — ответил Эйнштейн. — Теперь я вижу всю теорию как единое целое, вижу все связи между частными явлениями. Мои статьи об относительности — только начало. Как только я закончу статью об относительности ускорения, начну работать над теорией единого поля. — Он ликующе улыбнулся. — На эту теорию у меня уйдет лет двадцать или даже больше, но она того стоит. Наши представления о пространстве так же примитивны и смешны, как представления древних, которые утверждали, что Земля плоская. Пространство тоже искривляется. Любое движение есть движение по орбите, вокруг какой-то массы. Инерция и сила тяжести — это материальные проявления искривлений пространства. И это только начало, фундамент для моей будущей теории…
— То есть вы не обижаетесь и не злитесь на Кроули за то, что он использовал наркотики и прочие штучки первобытных шаманов? — спросил Джойс.
— Ни в коем случае, — сказал Эйнштейн. — По-моему, за эти несколько часов я узнал о физике гораздо больше, чем за всю свою предыдущую жизнь. А что скажете вы?
— Я тоже не обиделся, — признался Джойс, — но если я увижу Кроули на улице, то повернусь и пойду в обратном направлении. Одной ночи в пещерах Элевсиса хватает на всю жизнь, и греки это знали.
Эйнштейн начал медленно расхаживать по комнате.
— Такое чувство, как будто наши мозги вымыли с мылом, — сказал он. — Как будто — mein Gott — мы родились заново.
— Точно, — сказал Джойс, родились заново. Кстати, это выражение восходит еще к элевсинским мистериям, о которых я только что упомянул. Дигенами, или «дважды родившимися», называли тех, кто целую ночь проходил посвящение в пещере Деметры. Ни одному из историков не известно доподлинно, что происходило в этой пещере, но я думаю, что теперь нам будет нетрудно предположить.
— А заклинания, которые пел Кроули, — вспомнил Эйнштейн. — Неужели это те же заклинания, которые использовались две с половиной тысячи лет назад?
— Не думаю, — сказал Джойс. — Это был довольно плохой греческий, с вкраплениями египетского и латыни. Скорее всего, эти заклинания сначала использовали гностики, потом другие еретические секты, искажая и дополняя их… Бэбкок, — неожиданно сказал он, — я не прошу вас нарушать клятву, но все же не могли бы вы ответить на два нескромных вопроса. Во-первых, правда ли, что в Масонском Слове восемь букв?
— Да, — сказал Бэбкок.
— А его каббалистическое значение — 72? — продолжал Джойс.
— Да.
— Спасибо, теперь я знаю все, что хотел узнать. Я думаю, Джойс говорил правду, утверждая, что вашему ордену четыре с половиной тысячи лет. — Джойс улыбнулся. — Точно так же слово «Дур» превратилось в сначала в «Турикум», а потом в «Цюрих». Это слово — ключ ко всему.
— Что ж, джентльмены, — сказал Бэбкок, беря свой чемодан, — мне было очень приятно общаться с вами, и я благодарен вам за помощь. Но теперь мне нужно как можно быстрее увидеться с доктором Юнгом.
— Вы будете для него просто бесценной находкой, — сказал Джойс, смеясь. — Как минимум половина вашего бессознательного уже вышла на поверхность.
— Нет, — сказал Бэбкок, — все не так просто. Как сказал Кроули, цитируя «Упанишады», «из этого можно вычесть бесконечность, и бесконечность останется».
— Да, — сказал Джойс. — Бесконечность останется…
— Всегда есть еще один горбун, — с улыбкой заметил Эйнштейн.
— Желаю вам удачи, Бэбкок, — сказал Джойс, снова принимая чопорный вид.
— Удачи, сэр Джон, — сказал Эйнштейн, пожимая молодому человеку руку и провожая его до двери.
Джойс остался один в комнате. Он стоял и смотрел на книжный шкаф.
— Цветы, — произнес он. — Blumen. Блум?
Вернулся Эйнштейн.
— Итак, Джим, что за чертовщина с нами произошла?
— Я не химик, — медленно произнес Джойс, — но мне нравится ваша метафора насчет мытья мозгов. Мне кажется, что эти химические вещества и есть тот универсальный растворитель, который тщетно искали алхимики. Они растворяют в мозгу рефлекторные дуги, поэтому наши старые идеи и старое «Я» просто тонут в океане новых сигналов.
— Что-то вроде того, — сказал Эйнштейн. — Скажите, вы теперь и вправду думаете, что сможете написать тот роман, о котором мечтали?
— Иначе и быть не может, — убежденно сказал Джойс. — Я наконец-то нашел структуру, которая лежит в основе всего — «Одиссеи», «Гамлета», Моисея, скитающегося по пустыне, в основе цветов, искусств, органов тела и всех остальных аллегорических структур. Простая человеческая истина — вот на чем все это держится. — Он снова рассмеялся. — Критикам понадобятся десятилетия, чтобы это понять.
— О чем это вы? — спросил сбитый с толку Эйнштейн.
— О теме своей будущей книги, теме, которую я месяцами пытался сформулировать и которая месяцами медленно росла на задворках моего сознания, — сказал Джойс и лучезарно улыбнулся.
— И что же это за тема?
— Притча о добром самаритянине, — сказал Джойс. — Простая жизненная история, которая настолько обычна, что люди ее не замечают, пока не ткнешь их носом.
— Обычна, — повторил Эйнштейн. — Я так и думал, что вы выберете что-нибудь совершенно обычное.
— Так и есть, — сказал Джойс. — Эту ночь мы запомним навсегда, потому что она была необыкновенной. Но предположим, что она была обычной. Просто собралось четверо мужчин, которые говорили о том, о сем. И предположим, что наутро один из нас был убит кирпичом, который свалился с крыши. Разве остальные трое не вспоминали бы эту ночь так же ярко, как мы сейчас вспоминаем ее из-за посвящения, которое устроил нам Кроули? Вы еще не поняли? Никто не видит обычного, пока не становится слишком поздно. Я — клянусь Богом, Иисусом и Аллахом — заставлю их увидеть, пусть даже мне потребуется на это столько же времени, сколько вам — на вашу теорию единого поля.
— Значит, — сказал Эйнштейн, — каждый из нас нашел то, что искал. Но все мы искали разное. Думаю, так бывает всегда.
— Мне тоже пора идти, — неожиданно сказал Джойс. — Я должен вернуться прежде, чем Нора начнет волноваться и думать, что я умер пьяным где-нибудь в сточной канаве.
— Не забывайте обо мне, когда вернетесь в Триест.
— Не забуду, профессор, — Джойс остановился у двери. — Кстати, который час? — спросил он и, спохватившись, добавил: — Я имею в виду: в этой системе отсчета.
Эйнштейн достал из жилетного кармана часы и внимательно посмотрел на циферблат.
— Одиннадцать часов тридцать две минуты ровно.
Еще не совсем веря в то, что ему удалось выбраться из бесконечности в реальный мир, он очень осторожно поднялся на ноги и подошел к окну. Трава в саду показалась ему ядовито-зеленой и светящейся — одно из неприятных последствий приема наркотика. С улицы доносились голоса, где-то громко пел соловей, который, по-видимому, его и разбудил. Был солнечный весенний день, ведьмин ветер наконец выпустил Цюрих из своих отвратительных объятий.
— Боже мой, — сказал Джойс очень тихо. Мир был таким, каким его увидел обнаженный и удивленный Адам: во всем чувствовалось присутствие и любовь Творца.
— Уже утро? — сонно спросил Бэбкок, пошевелившись в своем кресле.
— Уже день, и в этот день мир отдыхает, — задумчиво сказал Джойс.
Бэбкок протер глаза и сказал:
— Боже мой.
— Да-а, — сказал Джойс. — Неплохо мы повеселились вчера вечером, не правда ли?
— А вы тоже видели Святого Ангела-Хранителя? — спросил сэр Джон, вскакивая на ноги и потягиваясь.
— Я увидел… очень многое, — сказал Джойс. — Самое главное: я увидел, каким должен быть мой новый роман, о котором я постоянно думал.
— Мне кажется, — сказал Бэбкок, — что я увидел Бога и умер.
Пока они разговаривали, Эйнштейн тоже проснулся и поднялся из своего кресла.
— Помните, Джоунз говорил вам что-то о встрече со Святым Ангелом-Хранителем? — спросил он сэра Джона. — Если я не ошибаюсь, он говорил, что после этой встречи человек может создать новую научную теорию или произведение искусства, или просто стать более сострадательным и религиозным? Боже мой, — добавил он.
Джойс отвернулся от окна. Его глаза, огромные за толстыми стеклами очков, были полны удивления.
— Мне кажется, мы все увидели Бога и умерли, — сказал он.
— Каждый по-своему.
— Когда ушел Кроули? — спросил Эйнштейн.
— На заре, — сказал Бэбкок. — Вы двое уже задремали. Я помню, что вы уже похрапывали, когда мы ним с еще разговаривали.
— Да? — сказал Джойс. — И о чем же вы с ним разговаривали, если не секрет?
Бэбкок посмотрел в окно и улыбнулся золотому солнечному свету.
— Я рассказал ему о докторе, которого встретил в поезде два дня назад. Этого доктора зовут Юнг — да вы и сами его знаете, так как уже не раз о нем упоминали. Я сказал, что хочу некоторое время побыть здесь и пообщаться с Юнгом, прежде чем отправиться в Лондон и начать следующий этап Посвящения.
— Так вы собираетесь продолжить Посвящение? — спросил Джойс.
— Как только буду готов, — ответил Бэбкок. — То есть, когда доктор Юнг сочтет, что я готов.
Эйнштейн то ли присвистнул, то ли глубоко вздохнул.
— «Ибо Он словно огонь расплавляющий», — процитировал он.
Джойс повернулся к Эйнштейну.
— А что дало вам наше вчерашнее приключение?
— Наконец-то все стало на свои места, — ответил Эйнштейн. — Теперь я вижу всю теорию как единое целое, вижу все связи между частными явлениями. Мои статьи об относительности — только начало. Как только я закончу статью об относительности ускорения, начну работать над теорией единого поля. — Он ликующе улыбнулся. — На эту теорию у меня уйдет лет двадцать или даже больше, но она того стоит. Наши представления о пространстве так же примитивны и смешны, как представления древних, которые утверждали, что Земля плоская. Пространство тоже искривляется. Любое движение есть движение по орбите, вокруг какой-то массы. Инерция и сила тяжести — это материальные проявления искривлений пространства. И это только начало, фундамент для моей будущей теории…
— То есть вы не обижаетесь и не злитесь на Кроули за то, что он использовал наркотики и прочие штучки первобытных шаманов? — спросил Джойс.
— Ни в коем случае, — сказал Эйнштейн. — По-моему, за эти несколько часов я узнал о физике гораздо больше, чем за всю свою предыдущую жизнь. А что скажете вы?
— Я тоже не обиделся, — признался Джойс, — но если я увижу Кроули на улице, то повернусь и пойду в обратном направлении. Одной ночи в пещерах Элевсиса хватает на всю жизнь, и греки это знали.
Эйнштейн начал медленно расхаживать по комнате.
— Такое чувство, как будто наши мозги вымыли с мылом, — сказал он. — Как будто — mein Gott — мы родились заново.
— Точно, — сказал Джойс, родились заново. Кстати, это выражение восходит еще к элевсинским мистериям, о которых я только что упомянул. Дигенами, или «дважды родившимися», называли тех, кто целую ночь проходил посвящение в пещере Деметры. Ни одному из историков не известно доподлинно, что происходило в этой пещере, но я думаю, что теперь нам будет нетрудно предположить.
— А заклинания, которые пел Кроули, — вспомнил Эйнштейн. — Неужели это те же заклинания, которые использовались две с половиной тысячи лет назад?
— Не думаю, — сказал Джойс. — Это был довольно плохой греческий, с вкраплениями египетского и латыни. Скорее всего, эти заклинания сначала использовали гностики, потом другие еретические секты, искажая и дополняя их… Бэбкок, — неожиданно сказал он, — я не прошу вас нарушать клятву, но все же не могли бы вы ответить на два нескромных вопроса. Во-первых, правда ли, что в Масонском Слове восемь букв?
— Да, — сказал Бэбкок.
— А его каббалистическое значение — 72? — продолжал Джойс.
— Да.
— Спасибо, теперь я знаю все, что хотел узнать. Я думаю, Джойс говорил правду, утверждая, что вашему ордену четыре с половиной тысячи лет. — Джойс улыбнулся. — Точно так же слово «Дур» превратилось в сначала в «Турикум», а потом в «Цюрих». Это слово — ключ ко всему.
— Что ж, джентльмены, — сказал Бэбкок, беря свой чемодан, — мне было очень приятно общаться с вами, и я благодарен вам за помощь. Но теперь мне нужно как можно быстрее увидеться с доктором Юнгом.
— Вы будете для него просто бесценной находкой, — сказал Джойс, смеясь. — Как минимум половина вашего бессознательного уже вышла на поверхность.
— Нет, — сказал Бэбкок, — все не так просто. Как сказал Кроули, цитируя «Упанишады», «из этого можно вычесть бесконечность, и бесконечность останется».
— Да, — сказал Джойс. — Бесконечность останется…
— Всегда есть еще один горбун, — с улыбкой заметил Эйнштейн.
— Желаю вам удачи, Бэбкок, — сказал Джойс, снова принимая чопорный вид.
— Удачи, сэр Джон, — сказал Эйнштейн, пожимая молодому человеку руку и провожая его до двери.
Джойс остался один в комнате. Он стоял и смотрел на книжный шкаф.
— Цветы, — произнес он. — Blumen. Блум?
Вернулся Эйнштейн.
— Итак, Джим, что за чертовщина с нами произошла?
— Я не химик, — медленно произнес Джойс, — но мне нравится ваша метафора насчет мытья мозгов. Мне кажется, что эти химические вещества и есть тот универсальный растворитель, который тщетно искали алхимики. Они растворяют в мозгу рефлекторные дуги, поэтому наши старые идеи и старое «Я» просто тонут в океане новых сигналов.
— Что-то вроде того, — сказал Эйнштейн. — Скажите, вы теперь и вправду думаете, что сможете написать тот роман, о котором мечтали?
— Иначе и быть не может, — убежденно сказал Джойс. — Я наконец-то нашел структуру, которая лежит в основе всего — «Одиссеи», «Гамлета», Моисея, скитающегося по пустыне, в основе цветов, искусств, органов тела и всех остальных аллегорических структур. Простая человеческая истина — вот на чем все это держится. — Он снова рассмеялся. — Критикам понадобятся десятилетия, чтобы это понять.
— О чем это вы? — спросил сбитый с толку Эйнштейн.
— О теме своей будущей книги, теме, которую я месяцами пытался сформулировать и которая месяцами медленно росла на задворках моего сознания, — сказал Джойс и лучезарно улыбнулся.
— И что же это за тема?
— Притча о добром самаритянине, — сказал Джойс. — Простая жизненная история, которая настолько обычна, что люди ее не замечают, пока не ткнешь их носом.
— Обычна, — повторил Эйнштейн. — Я так и думал, что вы выберете что-нибудь совершенно обычное.
— Так и есть, — сказал Джойс. — Эту ночь мы запомним навсегда, потому что она была необыкновенной. Но предположим, что она была обычной. Просто собралось четверо мужчин, которые говорили о том, о сем. И предположим, что наутро один из нас был убит кирпичом, который свалился с крыши. Разве остальные трое не вспоминали бы эту ночь так же ярко, как мы сейчас вспоминаем ее из-за посвящения, которое устроил нам Кроули? Вы еще не поняли? Никто не видит обычного, пока не становится слишком поздно. Я — клянусь Богом, Иисусом и Аллахом — заставлю их увидеть, пусть даже мне потребуется на это столько же времени, сколько вам — на вашу теорию единого поля.
— Значит, — сказал Эйнштейн, — каждый из нас нашел то, что искал. Но все мы искали разное. Думаю, так бывает всегда.
— Мне тоже пора идти, — неожиданно сказал Джойс. — Я должен вернуться прежде, чем Нора начнет волноваться и думать, что я умер пьяным где-нибудь в сточной канаве.
— Не забывайте обо мне, когда вернетесь в Триест.
— Не забуду, профессор, — Джойс остановился у двери. — Кстати, который час? — спросил он и, спохватившись, добавил: — Я имею в виду: в этой системе отсчета.
Эйнштейн достал из жилетного кармана часы и внимательно посмотрел на циферблат.
— Одиннадцать часов тридцать две минуты ровно.