Уилсон Жаклин. Девчонки гуляют допоздна

   Анна и сама словно кружится где-то высоко-высоко над нашими головами. Папа смотрит на нее, будто она в любую минуту может вылететь из открытого окна и умчаться в бескрайнее голубое небо.

 

Глава 5
Хорошее время

   В школе я никак не могу сосредоточиться. Только одно слово мелькает по всем извилинам моего мозга. Р-А-С-С-Е-Л. Интересно, а он думает обо мне???
   С особенной силой я думаю о нем на последнем, сдвоенном уроке рисования. У нас по рисованию новый учитель, молодой, суперклассный — мистер Виндзор. Он мне очень нравится, нравится то, что он много нам рассказывает по истории искусства, и о женщинах-художницах, и об изменениях в подходе к женскому портрету. Обычно я ловлю каждое его слово и всячески стараюсь поразить его своими успехами, но сегодня его голос напоминает радиопомехи. Интерес у меня не просыпается, даже когда он показывает нам акварели Блейка и картины Пикассо с мифологическими существами. Магде и Надин очень понравилось блейковское изображение тройной Гекаты, ^[3]слепленной из трех девушек. Мистер Виндзор сказал, что она — богиня подземного мира, а потом показал еще целую кучу греческих богов и муз.
   — А теперь задание: нарисуйте себя в образе мифологического существа. Дайте волю своему воображению! — Мистер Виндзор раздает нам листы бумаги. — Можете работать черной тушью и акварелью, как маленькие Блейки, или масляной краской, как Пикассо.
   Магда и Надин хотят склеить скотчем наши три листа и изобразить нашу компанию в виде Гекаты.
   — Будет общий рисунок, один на троих, — говорит Магда.
   — Элли лучше всех рисует, она сделает тройное туловище, а потом каждая из нас нарисует свою голову, — говорит Надин. — Садись в середине, Элли, ладно?
   Я нерешительно молчу. Честно говоря, мне не хочется рисовать Гекату с Магдой и Надин. Мне больше по душе тема музы.
   — Элли? — Магда пристально смотрит на меня.
   — Элли? — Надин столь же пристально смотрит на меня.
   Обе они в недоумении. Я чувствую себя подлой предательницей. Я совсем не хочу их обидеть.
   — Ладно, ладно, у кого найдется скотч? — торопливо спрашиваю я.
   К счастью, мистер Виндзор тоже не одобряет совместного творчества.
   — Нет уж, неразлучная троица. Я бы хотел, чтобы каждая из вас на этот раз исполнила сольный номер, — говорит он.
   Я делаю вид, что страшно разочарована, как Магда и Надин, и приступаю к своей музе. Я так увлеклась, что перестала слышать, о чем болтают мои подружки. Я даже не оглядываюсь посмотреть на их рисунки. Перед самым звонком мистер Виндзор обходит класс, смотрит, как продвигается работа.
   — Мне нравится, — со смехом говорит он Надин.
   Я бросаю быстрый взгляд на рисунок Надин. Она изобразила себя в виде русалки: длинные волосы скромно прикрывают обнаженную верхнюю часть тела, нефритово-зеленый хвост украшают смешные татуировки — крошечные моряки, якоря, кораблики.
   — А как вам мой, мистер Виндзор? — влезает Магда, умильно глядя на него снизу вверх и быстро-быстро хлопая ресницами. Она кокетничает со всеми подряд, с молодыми и старыми, высокими и мелкими, красавцами и уродами, но к мистеру Виндзору у нее особое отношение.
   Он смотрит на ее рисунок — а потом как-то особенно смотрит и на саму Магду. Я вытягиваю шею, чтобы разглядеть получше. Я знаю, что Надин рисует почти так же хорошо, как я, а вот Магда — очень средненько. Видимо, все дело в замысле ее рисунка. Она нарисовала себя в образе птицы-феникс с хохолком из перьев на голове, очень похожим на ее собственные огненные кудри. Феникс вылетает прямо из пламени.
   — Великолепная идея, Магда, — говорит мистер Виндзор. — Я восхищен. Вы обе не стали копировать чужую мысль, как сделала большая часть класса. Вы придумали что-то свое. Оба эти рисунка мы повесим на стену. А что у тебя, Элли?
   Он останавливается у меня за спиной и молчит несколько дольше, чем обычно.
   — Как странно, — произносит он наконец.
   — Странно? — повторяет Магда, подвигаясь посмотреть. — Ой, Элли, здорово! Мне бы так рисовать!
   — Ты очень похожа на себя… А художник очень похож на одного нашего знакомого мальчика, — говорит Надин, подталкивая меня локтем.
   — Разве вам не нравится, что нарисовала Элли, мистер Виндзор? — спрашивает Магда. — Я бы очень хотела так уметь!
   — Интересный рисунок… — отвечает мистер Виндзор.
   Он внимательно всматривается. На рисунке я застенчиво позирую, а Рассел рисует мой портрет. Тот же сюжет, что на рисунке Пикассо, который он нам показывал, только там натурщица была обнаженная, а я, само собой, не стану изображать себя раздетой. Если подумать, художник тоже был обнаженный, но не буду же я рисовать Рассела голышом. Я вдруг невольно думаю: а как он выглядит без одежды? — и тут же краснею.
   — Почему ты нарисовала себя в образе музы, Элли? — спрашивает мистер Виндзор.
   Я не понимаю, на что он намекает? Может быть, он считает, что мне нечего даже пытаться вообразить себя музой? Что некрасивая толстушка вроде меня никого не вдохновит на создание истинного произведения искусства?
   — Я знаю, что музе полагается быть красавицей, — бормочу я. — Просто это была… художественная вольность.
   — Муза может быть какой угодно, но ведь ты сама — художник. Ты должна быть с кистью, за мольбертом, а не позировать с пустыми руками, выпучив глаза.
   Видимо, он сделал мне комплимент. Я резко прихожу в себя, переворачиваю листок другой стороной и за оставшиеся десять минут урока быстренько набрасываю Гекату, составленную из нас с Магдой и Надин: я в очках и с серьезным выражением лица, Магда кокетливо склонила голову набок, а Надин мечтательно смотрит вдаль. Магда и Надин радостно хихикают, мистер Виндзор усмехается.
   — Это мы тоже повесим на стену, хорошо? — говорит он, и тут раздается звонок. — Урок окончен! По домам, девочки!
   Мне сегодня можно не повторять два раза. Я не могу дождаться встречи с Расселом. Надин тоже торопится уйти, но Магда топчется на месте, глядя, как мистер Виндзор собирает вещи и шарит в поисках ключей от машины.
   — Ой, какая прелесть! Мне так нравится ваш брелок с телепузиками, мистер Виндзор! — говорит она. — Тинки-Винки, где же твоя сумочка?
   — Ты нахальная девчонка, Магда. Твое счастье, что я такой добрый и терпеливый учитель. — Мистер Виндзор пытается выгнать ее из класса.
   — Вы совсем не похожи на учителя. Вы не такой, как мистер Прескотт, и мистер Дейлфорд, и мистер Парджитер. Не могу себе представить у кого-нибудь из них брелок в виде телепузика!
   — Не самый стильный символ, конечно, — говорит мистер Виндзор.
   — Значит, это ваша любимая передача, мистер Виндзор? Вы ее постоянно смотрите? — не отстает Магда.
   — Я тебе уже сто раз говорил: пора по домам.
   — А теперь вы говорите, как маленький Энди-Пенди. Моя бабушка вечно его смотрела, — говорит Магда. — А мама обожала Клэнгеров.
   Наверное, ваши дети обожают телепузиков, мистер Виндзор?
   — Дети! У меня и жены-то нет. А теперь кыш отсюда все немедленно!
   Магда наконец уходит. Она вприпрыжку выбегает на улицу.
   — Слышали, девчонки! Он не женат!
   — Магда, ты сошла с ума?
   — Магда, не можешь же ты влюбиться в мистера Виндзора!
   — А почему нет? Как, по-вашему, сколько ему лет? Всего-навсего двадцать с чем-то. Разве это старость?
   — Ненормальная!
   — В общем, мне надо бежать, — говорю я. — Я встречаюсь с Расселом в «Макдоналдсе», и мне ни в коем случае нельзя опаздывать, не то он подумает, что на этот раз я решила его подвести.
   — Боже мой, чувствую, я осталась за бортом, — говорит Надин. — Сначала у тебя, Элли, идет пар из ушей по поводу этого Рассела, а теперь еще и Магда сбрендила на почве мистера Виндзора. Я одна пока что в здравом уме.
   — Нахалка! А как же Лайам? — выпаливаю я. Надин вздрагивает. Я прикусываю язык: зачем я это сказала?
   — Извини, Надин, — говорю я с раскаянием и сжимаю ее руку.
   — Этот подонок Лайам — в прошлом, — твердо говорит Магда.
   И вдруг — вот он, Лайам, собственной персоной, стоит у школьных ворот.
   Он смотрит в нашу сторону, такой из себя стильный, весь в черном, с сексуально растрепанными длинными волосами, с горящими черными глазами.
   Надин и всегда-то бледная, а теперь она так побелела, что я пугаюсь, как бы она не упала в обморок. Она покачнулась, я хватаю ее под локоть, Магда — под другой.
   — Спокойно, Надин! Мы с тобой, — говорю я.
   — Мерзавец, ну и наглость! — говорит Магда.
   — Что он здесь делает? — шепчет Надин.
   — По-моему, он не имеет права шататься вокруг нашей школы, — возмущаюсь я. — Надо пожаловаться миссис Хендерсон.
   — Точно, она такая ярая феминистка. Спорим, она как нацелится своей хоккейной клюшкой, да как врежет ему куда следует, — хохочет Магда.
   Но Надин не смеется.
   — Думаете, он хочет со мной поговорить? — спрашивает она.
   — Не о чем тебе с ним говорить! — отвечает Магда. — Не беспокойся, мы тебя проведем мимо него.
   — Даже не смотри в ту сторону, — уговариваю я.
   Но Надин не может отвести от него глаз.
   — Неужели ты сама хочешь с ним встретиться? — спрашиваю я.
   — Господи, Надин, ты вспомни, как он с тобой обошелся. Как он поступает со всеми девчонками, с кем встречается, — говорит Магда.
   — Я знаю, — говорит Надин. — Ладно, пройдем мимо. Только скорее!
   Мы шагаем через школьный двор. Ближе, ближе. Лайам смотрит прямо на нас. Его голубые глаза не отрываются от Надин.
   — Не обращай внимания, не слушай его, — шепчет Магда.
   — Помнишь Клоди? «Ты о нем не вспоминай, он тебе совсем не нужен», — чуть слышно напеваю я.
   Надин делает глубокий вдох и идет дальше. Она не произносит ни звука, но губы у нее шевелятся. По-моему, она бормочет про себя слова песенки Клоди.
   Мы боком проскакиваем в ворота, шагая в ногу, как будто мы срослись в одно целое — этакое ожившее воплощение Гекаты.
   — Привет, Надин, — говорит Лайам.
   Нас с Магдой он игнорирует, словно мы всего лишь костыли для Надин. Мы подпираем ее по мере сил.
   Она не произносит ни слова. Даже не смотрит на него. Мы проходим мимо и тащим ее прочь по улице.
   — Он смотрит нам вслед, — говорит Магда.
   — Быстрее!
   Мы чуть ли не бегом сворачиваем за угол. Магда, запыхавшись, выглядывает из-за угла.
   — Все в порядке, он по-прежнему торчит около школы. Наглец! Хотя, надо сказать, я понимаю, Надин, что ты в нем нашла. Шикарный парень! Только посмотрите, как джинсы обтягивают его задницу!
   — Магда, хватит валять дурака, — обрываю я.
   Надин все молчит.
   — Надин? Ты как, в порядке?
   Она слабо кивает.
   — Ты ведь уже ничего к нему не чувствуешь, правда?
   — Он в прошлом. Все, как в песне Клоди, — твердо отвечает Надин.
   — Правда хорошо, что папа достал билеты? — Магда, воспользовавшись случаем, ловко меняет тему разговора. — Между прочим, они уже почти все были распроданы. Концерт двадцать девятого. Вечер пятницы. Устроим большой девчачий загул.
   — Ага, будет просто сказка. Скорей бы, — говорю я.
   — Клоди не стала бы тратить время на парня, который ее просто использует, — бормочет Надин себе под нос.
   — Конечно, не стала бы. Не стала бы убивать на него время. — При слове «время» я машинально бросаю взгляд на часы.
   — Караул! Мне нельзя опаздывать. Слушайте, я должна бежать к Расселу в «Макдоналдс». Ничего?
   — Не беспокойся, Элли, я провожу Надин до дома, — говорит Магда. — Можно вместе сделать уроки, правда, Надин?
   — Мамочки, математика! Можно, я завтра утром у вас спишу? — умоляю я.
   — А ты попроси Рассела, пусть он тебе поможет, — издевается Магда. — Он ведь такой серьезный, интеллектуал.
   Я не в восторге от этих слов. Мне как раз нравится, что Рассел умный. И талантливый. Но мне хочется еще, чтобы Магда считала его шикарным парнем, не хуже Лайама.
   А я сама считаю Рассела шикарным? Я пытаюсь на бегу представить его себе. Удивительно, весь день думала о нем и вот теперь не могу вспомнить, как же он выглядит. Вижу только его портрет, который сама же и нарисовала.
   Тут я замечаю свое отражение в какой-то витрине и начинаю задумываться: а сама-то я как выгляжу? Нет бы сообразить захватить с собой в школу другую одежду на смену! У меня такой дурацкий вид в кошмарной школьной форме. Юбка короткая, а ноги у меня ужасно толстые. Волосы торчат дыбом, а школьный свитер заляпан йогуртом. Я ставлю портфель на землю, сбрасываю пиджак и начинаю стягивать свитер через голову. Слышится оглушительное улюлюканье — это компания дурачков-семиклассников из школы Аллена.
   Я держусь и презрительно вздыхаю, хоть и чувствую, как краска заливает щеки.
   — Эй, красотка, у тебя блузка расстегнулась, и все видно! — орет один из мальчишек.
   Я борюсь с собой. Я понимаю, это шутка. Но мало ли что…
   Я бросаю взгляд вниз. Блузка застегнута на все пуговицы.
   Мальчишки визжат и стонут от смеха. Распростившись с достоинством, я показываю им фигу, хватаю свои вещички и бросаюсь бежать. Вообще-то, может, не стоило идти в блузке без свитера. Пуговицы действительно иногда расстегиваются. Блузка мне тесна до того, что натягивается на груди. В этом нет ровно ничего соблазнительного, просто можно подумать, что я запихала себе за пазуху два пакета сахарного песку. А что, если я вспотела после этой возни с переодеванием и переругивания с идиотами из Алленовской? Надо было захватить в школу дезодорант! Господи, если бы можно было прокрутить пленку сначала — но на самом деле нужно крутить вперед в ускоренном темпе, потому что дорога отнимает больше времени, чем я думала.
   А вдруг он решит, что я не хочу прийти или что папа не передал мне письмо? Я, кажется, и сама уже думаю: лучше бы папа не передал письмо. Да что со мной такое делается? Целый день мечтала о встрече с Расселом, а теперь вдруг перетрусила! Руки у меня мокрые, блузка липнет к телу, во рту пересохло, живот подвело. До смерти хочется в туалет, а в мозгу, как в телефонной трубке, короткие гудки. Я не в состоянии ни о чем думать. Что я скажу, когда увижу его?
   Здравствуй, Рассел. Эй, привет. Надо же, какая встреча. Извини, что опоздала. Помнишь меня? Привет, привет! Тук-тук, кто там?
   Господи, я, кажется, правда схожу с ума. Вот я вхожу в торговый центр, спускаюсь по эскалатору, прямо передо мной «Макдоналдс», и сердце колотится: бум, бум, бум, — потому что я вижу его у входа, он вертит головой, высматривает кого-то, высматривает меня.
   Вот он меня увидел, машет рукой — с таким жаром, что опрокидывает на себя стаканчик с кофе. Я подскакиваю, хватаю пару бумажных салфеток и принимаюсь вытирать.
   — Типичный случай! — говорит Рассел. — Сижу здесь, придумываю, как бы поэффектнее поздороваться, увидел тебя и сразу облился кофе. Не самый эффектный поступок.
   — Зато самое горячее приветствие. — Я выбрасываю промокшую салфетку и принимаюсь за следующую. Кофе пролился ему и на колени, но не могу же я вытирать ему штаны.
   — К счастью, кофе уже остыл, потому что я тебя жду здесь целую вечность, — говорит Рассел.
   — Извини, я немножко опоздала. Ты решил, что я не приду?
   — Я не был в этом уверен. Твой папа сначала страшно сердился, но он, по-моему, не такой человек, чтобы утаить письмо. Только я не знал, захочешь ли ты прийти. Наверное, ты подумала, что я совсем ничтожество, которое глупый папа не выпускает из дому. Жутко унизительно.
   Рассел комически поднимает брови и вытирает салфеткой альбом.
   — Кофе не испортил твои эскизы?
   — Не думаю. Разве что кое-где прибавилось сепии! Я держал альбом закрытым. Не хотел, чтобы ты подумала, будто я нарочно выпендриваюсь, хотя на самом деле рисование — мое любимое занятие в жизни. Точнее, второе любимое.
   — А какое самое-самое любимое? — спрашиваю я.
   — Целоваться с тобой, — говорит Рассел.
   Мы оба отчаянно краснеем.
   — Я принесу тебе кофе… И себе еще возьму, — говорит Рассел. -
   Хочешь что-нибудь из еды?
   В итоге мы берем одну порцию картошки-фри на двоих и едим, доставая по очереди картофельные палочки из пакетика.
   — Я все не успокоюсь, как ты ходил по домам и спрашивал обо мне, — говорю я.
   — Прости, пожалуйста, это я с горя — просто ничего больше не оставалось делать.
   — По-моему, это очень романтично, — говорю я.
   — Ага, и еще очень романтично, что я не могу даже пригласить тебя куда-нибудь только из-за того, что папочка у меня такой вредный старый пижон, — говорит Рассел. — Он, конечно, не может физически мне помешать. Я хочу сказать, во-первых, я просто-напросто сильнее. Но он говорит, если я не приму его правила, он не разрешит мне здесь жить. А ехать жить к маме я не хочу. Они с сестрой трещат без умолку и все время хают папу, и чуть только я сделаю что-то вполне нормальное для мужчины, например, забуду опустить сиденье на унитазе, они сразу вопят, мол, я весь в папочку, а я от этого зверею. Ну нет у меня идеального дома. Когда мама с папой разошлись, я сначала жил у них по очереди: неделю у мамы, потом собираю чемоданчик и отправляюсь на неделю к папе.
   — Я читала одну книжку про девочку, у которой так было, — сочувственно говорю я. — Наверное, тебе было очень тяжело, Рассел.
   — Может быть, я слегка преувеличиваю, чтобы тебя разжалобить.
   — Ну и пожалуйста, если только ты позволишь и мне пожаловаться на судьбу. В моей семье тоже хватает проблем.
   И я начинаю плакаться ему в жилетку и при этом чувствую себя довольно гнусно, ведь Анна в последнее время относится ко мне просто замечательно, папа как будто перестал разыгрывать людоеда, и даже Моголь стал такой лапуся, сидит тихо и рисует бесконечные картинки с чудищами, обезьянками, грузовиками и пожарными машинами, утверждая, будто помогает Анне готовить рисунки для джемперов.
   — Наверное, семья у меня не особенно ужасная, — заканчиваю я свои жалобы. — Но все равно, не могу дождаться, когда мне исполнится восемнадцать. Мы с Магдой и Надин хотим снять квартиру на троих. Может быть, мы все поступим в художественное училище. Только не в папино. Покажи-ка мне, что ты нарисовал за это время.
   Я надеюсь увидеть на рисунках себя. И точно, да еще в каком количестве! Вот я иду под ручку с Магдой и Надин, вот болтаю с Надин в автобусе, вот я в парке, за руку с Расселом. Он сильно меня приукрасил. Распрямил мои завитушки, превратив их в волнистые кудри, убрал толщину, прибавил несколько сантиметров росту, придал одежде шика. Себя он тоже подправил, не поскупился на рост и мускулы, так что на рисунке стал похож на олимпийского чемпиона, у которого бицепсы выпирают из спортивного костюма. Волосы изысканно разлохматил, а лицо сделал настолько похожим на Ди Каприо — хоть сейчас в дублеры.
   — Мечтать не вредно, — смеюсь я.
   — Что? — Рассел, кажется, слегка обиделся.
   — Мы с тобой совсем не такие.
   — Нет, такие. Во всяком случае, ты такая.
   — Глупости! И парк тоже совсем не такой. У тебя получилась какая-то романтическая беседка, увитая розами.
   — Ну ладно, может, я допустил небольшую художественную вольность. Знаешь что — пойдем сейчас в парк, я нарисую его таким, какой он есть на самом деле.
   — Ах вот оно что, теперь приглашают не «посмотреть гравюры», а «порисовать эскизы»!
   — Ты тоже можешь порисовать. Ну давай, Элли, заканчивай с чипсами и пошли.
   — Но ведь тебе нужно домой, и мне тоже. Вспомни, что получилось в прошлый раз.
   — Еще даже нет половины пятого! Я сказал папе, что пойду в художественный клуб — я иногда остаюсь там на занятия, у нас замечательный учитель рисования. И вообще, папа и Цинтия возвращаются с работы не раньше половины седьмого, так что он ничего не узнает, верно?
   — Мой папа иногда возвращается из художественного училища к пяти. И Анна будет дома с Моголем.
   — А ты не можешь сказать, что была на занятиях по рисованию?
   — Наверное, могу. Мистер Виндзор недавно говорил, что хочет устроить у нас в школе такой клуб. Он у нас тоже замечательный. Магда, моя подружка, серьезно в него влюбилась. Сегодня она так с ним кокетничала, просто ужас, а ему, похоже, даже нравилось.
   В моем голосе слышна легкая дрожь. Я и сама была немножечко влюблена в мистера Виндзора, когда он только что пришел к нам в школу. Мне кажется, я считала, что он как бы мой мистер Виндзор, потому что я одна из всего класса задвинута на живописи. Но со мной он никогда так не усмехается, как сегодня Магдой.
   — От Магды все балдеют, — говорю я.
   — Кроме меня, — говорит Рассел.
   — А ты нет? — спрашиваю я, встрепенувшись.
   — Нет, ни капельки. То есть она, конечно веселая, хорошенькая и
   так далее, но…
   — Но?
   — Ну, она очень уж навязывается. Хихикает, вихляется…
   — Слушай, Магда — моя подруга, — строго говорю я, но какой-то малюсенький подленький кусочек моей души ликует.
   — Знаю, знаю. Ты, Магда и Надин — нечестивая троица.
   — А что ты думаешь о Надин? Она не хихикает и не вихляется.
   — Да, но она с причудами, все время витает в каком-то своем мире. Нет, она неплохая, и Магда неплохая, но мне-то нужна ты, Элли.
   Волшебное мгновение! Но его слова страшно напоминают Джона Траволту. Рассел улыбается — он угадывает мои мысли.
   — «Но мне нужна ты», — напевает он.
   — «О-о-о-о!» — подхватываю я, и мы оба сгибаемся пополам от хохота.
   В автобусе мы увлеченно обсуждаем старое кино, сравниваем свои любимые фильмы. В чем-то мы расходимся. Он любитель «Звездных войн», а по-моему, это страшная скучища. Его чуть не стошнило, когда он смотрел обожаемых мною «Маленьких женщин». Я со страхом сообщаю о том, что мой самый-самый любимый фильм — «Пианино». Если он станет насмехаться, я этого не перенесу. Я помню, у нас с мамой были точно такие отношения, как у Флоры с Адой. Но Рассел говорит, что этот фильм и у него один из самых любимых, потому что он такой своеобразный: шляпки, кринолины и это пианино на пустынном берегу — неизгладимые образы. Очевидно, Рассел увлекается теорией кино. Легко угадать, что он — поклонник Тарантино. Он напевает риффы ^[4]из песенки насчет «Макдоналдса» в Европе и восхищен тем, что я пою вместе с ним. Потом мы возвращаемся к началу фильма и разыгрываем в лицах сцену ограбления. Мы так разошлись, что старичок на переднем сиденье вздрагивает, будто в автобус на самом деле ворвались грабители, а дама средних лет с рыбьей физиономией отчитывает нас за неподобающие выражения.
   К счастью, следующая остановка — наша. Подходя к парку, мы все еще хихикаем. Мы оба надеялись, что парк, может быть, превратился в ту волшебную лужайку, которую нарисовал Рассел, но нет, это все тот же старый обшарпанный парк, совершенно неромантический при свете дня. Малыши ревут, мамочки на них орут, старый бомж что-то бормочет, всюду обрывки бумажных оберток и собачьи какашки в траве.
   — Не особенно привлекательный пейзаж, — говорю я.
   — Пошли к деревьям, — говорит Рассел.
   Но под деревьями виднеется компания парней, у одного поднят капюшон куртки, другие беспокойно оглядываются. Как видно, там происходит обмен наличности на наркотики разной степени тяжести.
   — Пожалуй, к деревьям лучше не стоит, — говорит Рассел. — Так, куда же нам пойти?
   В конце концов мы уходим из парка и спускаемся к старым огородам. Кто-то посадил здесь капусту. Ее кислый запах заполонил все вокруг. Мы стоим и смотрим друг на друга, стараясь дышать неглубоко. Непонятно, как можно целоваться в такой обстановке — тем более, когда на огороде копаются несколько стариков и девчонка в полотняном комбинезоне. Рассел оглядывается по сторонам и наклоняется ко мне. Его лицо приближается, глаза сливаются в один, губы касаются моих губ. Голова у него повернута немного неудачно, мои очки вдавливаются в переносицу, но уже поцелуй захватил меня целиком, в глазах все расплылось, капустные кочаны превратились в огромные зеленые розы, а крики и вопли из парка звучат нежным пением птиц.
   — Мы опять не уследим за временем, — говорю я, когда мы наконец отрываемся друг от друга, чтобы перевести дыхание.
   — Да кому это надо? — говорит Рассел и снова целует меня.
   — Мне надо, — говорю я через какое-то время. — Я не хочу, чтобы твой папа опять на тебя рассердился.
   — Ну, и я тоже не хочу, чтобы твой на тебя сердился, — говорит Рассел. — Ладно, сейчас пойдем. То есть через минуту. Еще один раз…
   И мы уходим — после еще нескольких поцелуев. Рассел провожает меня до двери, и мы договариваемся встретиться завтра. На том же месте, в тот же час.