Страница:
Он подхватил шляпу. Джонатан сказал:
— Я чувствую себя силуэтом с собственной картины.
Хорошо. Идем. Поймаем такси, доедем до Хайгейта, а там видно будет. Я только не понимаю, зачем.
— А тебе и не надо понимать, — воскликнул Ричард. — Небо поймет, или земля, или еще что-нибудь.
Саймон хочет управлять Лестер? Да Саймону не управиться и с обычным, настоящим жуком. Равно как и мне, впрочем, но я и не собираюсь с ними связываться.
Идем.
Когда они вдвоем выбегали из дома, Клерк уже больше часа находился в комнате Бетти. Он знал, что приближается переломный момент, и пришел, чтобы управлять им. До сих пор он довольствовался результатами призрачных путешествий дочери, к этому он и готовил ее, но не только к этому. Едва она вышла из младенческого возраста, как он уже начал заниматься с ней всерьез. Теперь настало время для большего. Мистический дождь, преграждавший ей дорогу в будущее, больше не посмеет вмешиваться в его планы. История магии сохранила несколько имен древних мастеров, которым уже случалось проделывать это. Да, их было совсем немного.
Один из них, кстати, тоже Саймон по прозвищу Волхв, с помощью магии убил мальчишку и послал его тень туда, где живут духи. Мальчишка служил ему там. Он, Саймон Клерк, мог бы создать еще более сильную связь, послав туда собственного ребенка. Для того, чтобы наладить связь, физическое тело посланца должно сохраняться здесь. Только через него можно передать команду двойнику в астральном мире.
Древний Саймон хранил тело мальчишки в золотом саркофаге у себя в спальне. Говорят, воля этого мага, переданная через одну-единственную живую душу, подчинила многие нездешние силы. По первому требованию они открывали ему будущее, показывали сокровища и тайны прошлого, и так продолжалось до тех пор, пока их владыка не стал столпом Вселенной, так что даже сферы планет вращались вокруг него. Но в те времена чародеи пользовались всеобщим признанием; сейчас лучше пока не афишировать подобные эксперименты. И никаких кровавых жертв! За эти века магия далеко шагнула вперед.
Узы, связывающие душу и тело, просто распадутся. Он заставит навеки раздвоиться то, что изначально создано единым и неделимым. Когда наступит смерть, тело надо будет подготовить для похорон. А после никого не удивит, если убитая горем мать отправится в собственный дом на севере, чтобы в тишине оплакивать утрату. Естественно, при ней будет обычный, ну, может быть, чуть больше обычного, чемодан — Бетти невелика ростом — с личными вещами. Поедет она, конечно, на автомобиле. Ему не составит труда в ночь перед погребением создать из пыли, воздуха, грязной воды и слабого бледного пламени форму, чтобы подменить настоящее тело. Вот эту форму мы и положим в гроб, а вниз сунем пару кирпичей для веса. С помощью магических приемов нетрудно создать тело потяжелее или полегче, но всем им будет недоставать загадочной тяжести по-настоящему опочившего человека.
Ладно, сойдет и так, а потом пусть земля станет землей, а прах — прахом. Он совершит эту подмену, а настоящее тело увезет подальше. Для него уже приготовлено место в кладовой дома на севере, и уж там оно будет служить ему, когда он пожелает, во всяком случае, до тех пор, пока он не воссоединится со своими двойниками, и мир под его рукой не станет единым. Тогда он найдет ему место в собственном дворце.
Его время пришло. Он может произнести перевернутое Имя. Впрочем, ему-то плевать на величие, заключенное в этом Имени. Все его усилия как раз и направлены на то, чтобы лишить его подлинного смысла, поэтому в первую очередь он лишил, его смысла для самого себя.
Теперь для него это уже не Имя, а простой набор вибраций, которыми он может управлять по собственному желанию. Он давно перестал думать, насколько богохульственен такой переворот; грех затерялся, как и множество обычных грехов обычных людей, где-то в прошлом. Для него за Именем давно уже ничего не стояло. Этим утром он нацелил силу вибраций на ближайшую из мертвых — на жену этого тупицы, заявившегося к нему вынюхивать какие-то нелепые тайны. Он уже звал ее, но она почему-то не пришла, зато пришла ее спутница по смерти — та, которая оказалась более чуткой. Ей тоже найдется дело. Но сначала надо восстановить равновесие; туда, откуда пришла одна, должна уйти другая. Он притянул сюда душу другой женщины, и она ждет теперь неподалеку завершения действа. Закончив приготовления, он вошел в комнату дочери.
Хозяйка вошла вместе с ним. Для слуг он был иностранцем, практикующим врачом и давнишним другом семьи, который временами помогал мисс Бетти. Для порядка существовал, конечно, и настоящий врач. Он неплохо изучил печальное состояние своей подопечной и делал все необходимое. Им обоим сегодня придется признать, что больше они ничем не могут помочь пациентке. Но пока этот час не наступил, все должно оставаться по-прежнему. Поэтому ему понадобилась леди Уоллингфорд. Ладно, живую женщину привести нетрудно, а вот мертвая так и осталась в своем призрачном мире. На это его сил пока не хватало. Сумей он и ее вытащить сюда, бедная покорная душа могла бы хоть намекнуть ему, что в комнате есть еще кто-то. Сам он мог видеть только тех, кого вызывал, а вот Лестер, стоявшую у постели бедной провидицы, не только не видел, но даже не подозревал о ее присутствии. Тем более не догадывался он о спасительной взаимной любви, связавшей две одинокие души, как не догадывался и о другой, незнакомой ему прекрасной Бетти, поднявшейся некогда из мудрых вод озера. Впрочем, если бы ему и рассказали об этом, какое значение могли иметь для него детские воспоминания каких-то школьниц? Даже если это воспоминания о деяниях души. Для Саймона Клерка они ничего не значили, ему не дано было увидеть в бледной, изможденной девушке, лежащей на постели, веселые световые ручейки, за которыми теперь с удивлением наблюдала Лестер. Кровь Бетти словно преобразилась и, насыщенная сиянием, разносила по усталой плоти истинную благодать. Еще недавно и Лестер не увидела бы тайны, таившейся в крови Бетти, но взыскующая, пусть пока не без страха, новой жизни, искавшая и обретшая любовь, она видела теперь, не понимая, даже не пытаясь понять, что видит. Просто смотрела и видела. К этому она уже успела привыкнуть: если уж она что-то видела, это что-то было на самом деле. С понятием «верить или не верить своим глазам» она распрощалась решительно и навсегда.
Клерк стоял совсем близко. Лестер не вспомнила образ, виденный недавно на лестнице, а самого Клерка она не знала. Но когда высокая, властная фигура появилась в комнате, она почувствовала ту же природу. Как и тот, на лестнице, вошедший обитал в одном мире с ней. Та ночная встреча и теперь эта, дневная, ошеломили ее. Огромный плащ означал власть, облекавшую обоих незнакомцев, аскетичные лица дышали силой. Оба явления, так же как и смеющаяся Бетти, принадлежали к одному ряду, но в появившемся человеке сразу чувствовался хозяин или, по крайней мере, страж. Лестер оробела: прикажи он ей что-нибудь в этот момент, она бы подчинилась. Она знала, что обычные мужчины и женщины не видят ее, но когда его глаза так же невидяще скользнули мимо, она почувствовала себя скорее отверженной, чем незримой.
Великан (таким он представлялся ей) помедлил у кровати. Лестер ждала, готовая подчиниться его воле. Так же ждала у нее за спиной леди Уоллингфорд. Бетти беспокойно зашевелилась и повернулась на спину, оказавшись лицом к лицу со своим хозяином и отцом. Не оборачиваясь, он бросил через плечо:
— Запри дверь.
Леди Уоллингфорд подошла к двери, заперла ее, повернулась и осталась стоять, не снимая руки с дверной ручки. Клерк снова велел:
— Задерни занавески.
Она сделала, что требовали, и вернулась. Теперь комната тонула в полумраке, надежно запертая, отрезанная от всего мира живых. Клерк сказал ласковым голосом, словно будил ребенка:
— Бетти, Бетти, пора уходить.
Нет, он не пытался ее разбудить.
Лестер внимательно слушала. Она подумала, что великан дает Бетти какое-то поручение, но суровость и непреклонность голоса насторожили ее. Они же друзья, так почему бы ей не помочь Бетти выполнить это важное задание? Ее уже давно мучило желание поскорее найти свое место в этом мире, почувствовать руководство, получить какое-нибудь дело. Порывистая, вполне настоящая, только невидимая, она резко обернулась и заговорила:
— Позвольте мне… — но тут же осеклась, потому что глаза Бетти широко раскрылись и с тоской уставились на Клерка; пальцы девушки теребили край одела, — так часто делают умирающие. Много лет назад Лестер видела, как умирал отец. Она узнала этот признак. В полной тишине голос Бетти был едва слышен:
— Нет, нет.
Клерк подался вперед и вытянул шею. Сутулый, закутанный в плащ, он напомнил Лестер какую-то огромную птицу, не то грифа, не то орла, парящего высоко в небе, ожидающего возможности камнем рухнуть вниз, на свою жертву.
— Уходи! — слово было похоже на удар хищного клюва. Тело Бетти дернулось. Лестер невольно взглянула на грудь бедняжки — нет ли там крови от удара, и только после этого убедила себя, что ей почудилось. Но Клерк снова, словно вонзая разящий клюв, дважды повторил:
— Уходи! Уходи!
Слабый звук донесся от двери: леди Уоллингфорд резко выдохнула. Глаза у нее разгорелись, руки она стиснула, словно приготовившись швырнуть что-то, и вот из ее груди вырвалось слово, и осталось эхом звучать в комнате:
— Уходи.
Восприятие Лестер изменилось. Теперь она ясно понимала, что никогда не сможет ощутить прикосновение руки Бетти. Проверить вкусовые и обонятельные ощущения пока не представлялось возможности. Зато необычайно обострились зрение и слух. Не поворачивая головы, она видела все вокруг, слышала каждый звук отдельно, в то время как совсем недавно они наслаивались друг на друга. Перемена прошла для нее почти незамеченной, наверное, потому, что показалась естественной. Она не думала о себе — разве что как о части этого мира, — зато прекрасно чувствовала подругу. Фигура в плаще все еще не вызывала у нее недоверия, но мелкие вибрации последнего сказанного слова уже проникли в нее, делая свою работу. Она видела, как сопротивляется Бетти, как не хочется ей повиноваться приказу. И тогда Лестер заговорила громко и страстно. Голос ее, по-прежнему неслышный находившимся в комнате, прекрасно слышали мириады вольных жителей Города; его слышали иные, но дружественные небесные силы, часто проходящие сквозь Город, ее голос звучал для прошлого, настоящего и будущего Города, для его вечности и для Того, кто является оплотом вечности и ее сутью. Для всех, кто слышал ее сейчас, легко покрыв несравненно более могущественные звуки непрестанного творения, Лестер воскликнула:
— Бетти!
Глаза подруги мгновенно нашли ее. Они опять безмолвно умоляли, так же, как годы назад. Они уже тускнели, но еще жившее в них сознание взглянуло прямо на нее: тоска девушки, зов ребенка, крик младенца. Голос, еще тише, чем у леди Уоллингфорд, такой тихий, что даже Клерк не мог слышать его, хоть и знал, что она говорит, но прекрасно различимый для Лестер и для всех тех, кому положено было его различить, произнес:
— Лестер!
Это был тот же самый робкий призыв, то же смущенное предложение дружбы, которые Лестер некогда отвергла. Зато теперь она ответила сразу же:
— Все в порядке, моя дорогая. Я здесь.
Бетти обратила к ней лицо. Клерк протянул руку, он хотел повернуть ее голову, чтобы заглянуть в глаза дочери. Но это было очень медленное движение. Духовный разговор между тем продолжался. Бетти говорила:
— Я вовсе не прочь уйти, просто я не хочу, чтобы он посылал меня, — голос стал чуть-чуть увереннее, в нем даже можно было разобрать привкус улыбки: дескать, понятно, что нелепо цепляться за какие-то там обстоятельства. Лестер быстро сказала:
— Конечно, конечно, дорогая. С какой стати ему тебя отсылать? Побудь со мной еще.
— А можно? — спросила Бетти. — Милая Лестер! л и она закрыла глаза. Клерк наконец повернул ее голову.
Лестер говорила, следуя порывам души. Но она совсем не представляла, что делать. Сейчас, у постели Бетти, она еще острее осознала свою отделенность от мира живых, ощутила разницу в их существовании, а ощутив, тут же поняла, что повелитель в плаще к ее миру принадлежать не может. Он жив и внушает страх, а раз так, то скорее всего, он не друг им, не друг Городу, он — злой, он — враг. Она больше не стала тратить силы, пытаясь заговорить с ним. Надо было опять ждать, хотя она никогда не любила ожиданий. Но уже в следующий момент ей открылась радость, скрытая в ожидании. Широкие улицы Лондона, словно приспособленные для того, чтобы ждать, Вестминстерский мост и она сама, ожидающая Ричарда. Это уже было — вот только когда? В день смерти? Нет, за день до смерти. Да, как раз накануне они договорились встретиться там. Он опаздывал, а она даже не пыталась унять свое нетерпение. Ничего удивительного, что после смерти ее снова захлестнула эта лихорадочная волна, и снова заставила ее ошибиться. О, теперь бы она ждала сколько угодно, он все равно пришел бы в конце концов.
Ее бестелесность ничуть не мешала растущей уверенности, будто тело ее напряглось и звенит в предчувствии его появления, в предчувствии радости. Однажды (тогда Лестер не обратила на это внимания) она ворвалась в комнату чем-то возбужденная и воинственная, как Диана, поразив Ричарда неожиданной гранью своей красоты.
Сейчас было то же самое, только теперь она не тратила боевой задор на пустяки. В ней самой без труда находились достойные цели. Глаза Лестер — вернее то, во что они преобразились в этом мире — сверкали; голова была гордо вскинута; сильные, ловкие руки приготовились к действию; она топнула ногой и замерла. Ее новое тело, сотворенное только силой духа, подлинностью и величием стократ превосходило всю плоть леди Уоллингфорд. Все свое новое внимание Лестер сосредоточила на Клерке.
Он медленно и сурово говорил на языке, которого она не понимала, словно давал последние указания ленивому или бестолковому слуге. Левую руку он положил Бетти на лоб, и Лестер заметила слабый бледный свет, расплывающийся из-под его ладони. Глаза Бетти смотрели прямо перед собой без всякого выражения, какая-то пелена быстро туманила ее взгляд. Бетти отступала, еще немного — и она сдастся. Лестер окликнула ее:
— Бетти, если я нужна тебе, то я здесь, — она вложила в простые слова всю силу, на какую была способна в этот миг. Клерк наконец закончил читать нотации, передохнул и заговорил речитативом.
Три женщины внимательно слушали его, но в комнате не раздавалось ни звука. Непроизносимый заговор управлял его губами, рот подчинялся формуле. Леди Уоллингфорд повернула голову и прислонилась к двери. Свет надо лбом Бетти разросся и поднялся вверх, в тусклом полумраке комнаты подрагивал маленький световой столб. Лестер видела его. Теперь она уже не рвалась действовать. Вместо этого родилось пока еще неотчетливое желание предоставить себя в полное распоряжение Бетти, но уже через минуту оно захватило Лестер целиком. Тогда-то она и поняла, что Клерк обращается к ней.
Разумеется, сам он так не думал. Все его внимание по-прежнему оставалось сосредоточенным на дочери. Он смотрел только на нее и говорил только с ней. Он тоже видел мертвеющее лицо и подернутые пленкой глаза. Но от него укрылась перемена, без труда подмеченная Лестер.
Бетти смежила веки, лицо ее расслабилось. Она спала, спала сладко и умиротворенно. Лестер почувствовала, что зловещий заговор предназначается уже не Бетти, а ей.
Впрочем, это знание пришло к ней лишь на миг, а потом его смыла волна яростной, терзающей боли; ей показалось, что она даже вскрикнула. Скоро мука начала ослабевать, но все равно оставалась столь сильной, словно от этой боли вернулись чувства ее физического тела. Она еще не привыкла переносить всю гамму ощущений боли или радости, доступных бестелесному состоянию. Они и в самом деле похожи на земные ощущения, только стократ усиленные свойственной миру Города полной идентичностью души и тела. Она перестала воспринимать и Клерка, и Бетти, и комнату, но слышала, как невнятные звуки сливаются в грязную лужу у ее ног. Заговор быстро становился глубже, он уже заливал ее колени, коснулся груди… и схлынул. Сразу придя в себя, Лестер взглянула вниз и увидела болотце синевато-зеленого мертвенного света, подбирающееся к ее лодыжкам. Она сразу поняла, в чем дело. До сих пор она была еще не вполне мертва, как и тогда, когда пыталась и не смогла ответить голосу на вершине холма. До этого она пребывала лишь в преддверии смерти; то, что надвигалось теперь, было настоящим концом. Лучше уж пустой Город, чем такое. Но ведь она ушла из Города, вышла за его пределы, и нашла вот эту мерзкую лужу, медленно ползущую вверх по ее новому телу, растворяя и меняя его частицу за частицей. С тоской подумала она о просторных, пустынных улицах. Отчаянно сопротивляясь распаду, она готова была ухватиться даже за эту тоску.
А обращенный Тетраграмматон продолжал звучать. Он нарастал не равномерно, а волнами, на приглушенных тонах. Он уже достиг коленей Лестер. Она уже не чувствовала одежды, до той поры облекавшей ее тело, поглядев вниз, она увидела в этом колышущемся сине-зеленом студне только свою новую, беззащитную плоть. Со всех сторон струился в нее поток заговора.
Еще одно ощущение привлекло ее внимание. Если раньше она стояла свободно, то теперь опиралась на какую-то раму, которая поддерживала ее от поясницы до головы. Казалось, ее руки, раскинутые в стороны, тоже прижимаются к какому-то основанию, словно притянутые к деревянному брусу. Она сражалась с провалами беспамятства. То ей казалось, что она почти лежит на своей опоре, словно на постели, только рама немного наклонена вперед. Она держалась, или ее поддерживали, полустоя, полулежа. Если опора не выдержит и рухнет, а это может случиться в любой момент, то она упадет в мелкий, назойливый речитатив, звучащий в ушах и видимый уже у самых бедер. Тогда он развоплотит, разрушит ее. Она всем телом прижалась к этой единственной оставшейся ей опоре. Этим путем проходили куда более великие, чем она — святые, мученики, праведники, но проходили с радостью, зная, что это — первое движение, первый шаг к новой жизни в Городе, где они начнут строить так, как мечталось им в земной юдоли, новые, настоящие дома и улицы. Но сознание Лестер, моральные принципы, по которым она жила на земле, совсем не готовили ее к подобному открытию, она даже не догадывалась о том, что происходит. Только благодаря целостности натуры она смогла ухватиться за эту другую целостность, к которой прижималась теперь ее спина. Только она теперь поддерживала ее. Бледная, растворяющая пустота, захватив почти все ноги Лестер, замедлила движение, но не остановилась. Ниже ее верхней границы Лестер уже не чувствовала ничего, выше она держалась на невидимой раме. И все же что-то препятствовало движению второй смерти. Хорошо, если это — опора, хуже — если сама Лестер. В этом случае полное небытие скоро поглотит ее всю.
Она закрыла глаза, точнее сказать, перестала видеть.
Когда обращенный Тетраграмматон уже подбирался к ее лону, Бетти внезапно шевельнулась в постели, тяжело и резко, и заговорила во сне. Клерк припал на колено, чтобы сократить расстояние и тем усилить действие заговора. Он считал, что она уже подчинилась заклятию; неожиданное движение заставило его вздрогнуть и откинуть голову. Он готовился к любым переменам в Бетти, но ждал только одной, вполне конкретной, и совсем не ожидал обычного человеческого движения. От неожиданности он прослушал слово, которое произнесла спящая девушка. Наверное, на его месте кто угодно прослушал бы его. Но он-то не кто угодно. На короткий миг, меньше чем на секунду, ритм вибраций сбился. На столь же короткий миг в глазах мастера магии мелькнула неуверенность. Впрочем, он тут же вернул самообладание, восстановил контроль над голосом и зрением. То, что предстало его глазам, едва снова не выбило его из равновесия.
Древние книги, глухие предания, опыт мага, немало поработавшего с мертвыми телами, подготовили его и настроили на вполне определенный результат. Повторив заговор трижды, он приблизился к центру звука, единого и многоголосого, и ожидал при последнем, самом великом и эффектном повторе увидеть перед собой въяве двойной образ: совершенно мертвое тело и совершенно свободную душу. Они должны были находиться в одном месте, но отчетливо разделенные, а с последним повтором перевернутого Имени должны были разделиться еще сильнее, но так, чтобы и душа и тело остались в его распоряжении, в полном и безоговорочном подчинении его воле. Надлежало разделить их, не нарушив единства, чтобы одна ушла, а другое — осталось, не нарушив в момент разделения духовной связи между ними и тем самым закрепив ее навечно. Он экспериментировал с мертвыми, но только с недавно скончавшимися, и иногда у него что-то получалось, хотя и ненадолго. В этот раз все должно было быть иначе. Он ожидал увидеть двойной образ, и он его узрел: Бетти и кого-то еще. Но, вот беда, этого другого он никогда прежде не видел.
Будь это одно из тех случайных созданий, вроде того, в прихожей, оно не застало бы его врасплох, как и любой другой странный обитатель бестелесного мира. Он знал, что если позволит себе удивление, то оно может стать роковым для него, потому что в момент наивысшего напряжения маг оказывается незащищенным, открытым для любой атаки. Храбрости ему было не занимать; его не испугал бы любой образ, высокий или низкий, херувим или могучий демон. По крайней мере, он думал так, и, наверное, был прав. Но не было ни херувима, ни демона. Он видел двух спящих девушек попеременно, они просвечивали одна через другую. И они были совершенно разными. Мало того, когда он попытался разделить их, подвергнуть это потрясающее соединение анализу и подчинить своей воле, то понял, что именно спящая незнакомка лежит тихо, в полном изнеможении и с закрытыми глазами, а Бетти спит самым здоровым сном за всю свою жизнь — свежая, умиротворенная, с улыбкой на губах. Она заговорила так невнятно и неожиданно, что он не уловил слов, и вот теперь, когда он почти собрал всю свою волю в единый кулак, готовясь произнести перевернутое Имя, в самом средоточии великого слова возник другой звук.
Повторяя во сне свою последнюю, самую любимую мысль, Бетти просто пробормотала: «Лестер!» Едва слетев с ее губ, слово изменилось. Оно стало если не самим Именем, то по крайней мере нежным смертным его отображением. Слетев с ее губ, оно повисло в воздухе, выпевая само себя, продолжая, повторяя само себя. Оно было не громче голоса Бетти, в нем даже сохранялось его звучание, оно словно не хотело слишком быстро расставаться со смертным голосом, вызвавшим его; оно все еще походило на имя «Лестер», словно не хотело слишком быстро отказываться от смертного значения, с которым пришло сюда. Но вот оно рассталось с обоими подобиями и стало только собой, утратило последовательность звуков и стало единственной нотой, радостнозвучащей снова и снова, неизменно попадающей в середину каждого очередного чародейского повторения. Совершенная, полная, мягкая и тихая, она легко удерживала точное равновесие и делала его источником особой радости для всех, чьи небесные взоры наблюдали за этим поединком. Воздух вокруг нее едва заметно дрожал, чуть подрагивала комната и все, кто находился в ней, но и за пределами комнаты легкая дрожь расходилась во всех направлениях, охватывая дома и весь мир. Волна разбегалась все дальше, вот она достигла Лондона, и в мастерской Джонатана Ричард увидел промельк света на. крышах и услышал звяканье упавшего карандаша.
Лестер, лежавшая с закрытыми глазами, ощутила перемену. Она почувствовала, как опора обрела устойчивость — теперь она поддерживала ее надежно и безопасно, во всяком случае, вызывала больше доверия. Рядом с собой она услышала тихое дыхание, словно на постели притулился друг, заботливый даже во сне. Она не видела, как замерло обнаженное жало Смерти, как оно отступает, оставляет почти завоеванную высоту. Зато она смогла вытянуть ноги, почувствовала, как они тоже нашли опору, и зевнула изо всех сил. В блаженной полудреме она подумала: «Ну вот, ей и не пришлось никуда уходить», — но не смогла припомнить ни одного своего действия, вспомнила только, как однажды ночью Ричард принес стакан воды и ей не пришлось вставать, чтобы утолить жажду. В блаженном полусне перед ней протянулась длинная череда тех, кто, не задумываясь, делал это для многих ближних и дальних. Нет, они не оказывали любезность, принося воду, они несли собственную радость, а может, и вода, и радость были вместе… Все изменилось, никто больше не думал о бескорыстии, не заботился о нем. Смертный свет земли уходил все дальше, а их свобода становилась все полнее.
Тем не менее она подумала: «Милый, милый Ричард!»
Он принес ей собственную радость, чтобы она выпила, прежде чем снова уснуть, она только теперь почувствовала ее вкус. Радость, заполнившая Лестер сейчас, была сродни той, которой одарил ее Ричард в ту ночь, и всем хорам небесным и птицам земным не дано было воспеть его за это, как подобает. Зато в ее сознании родилось совершенно правильное слово — ах, если бы только она сумела разобрать его сквозь сон — не слишком длинное слово, и очень легкое для произношения, если бы только кто-нибудь подсказал ей, какое. Оно само походило на стакан воды, потому что, если говорить откровенно, в душе она всегда предпочитала воду вину, хотя временами ей доставляло огромное удовольствие выпить с Ричардом и вина, особенно того… она забыла название, но Ричард, конечно, помнил его, он вообще знал намного больше, чем она, кроме вещей, о которых вообще ничего не знал. Это слово, которое было одновременно водой и вином — но ни в коем случае не смесью их обоих — очистило ее память, и теперь она могла бы разделить с Ричардом радость общего знания. Теперь они оба могли бы упиваться этим словом в великом покое. Она все думала о слове, оно напоминало имя, имя походило на «Ричард», и немного — на «Бетти», и отчасти — на ее собственное, хотя это и было совсем уж удивительно: она вовсе этого не заслужила. И все-таки слово не было ни одним из этих имен… разве что именем того ребенка, который у них с Ричардом мог бы появиться в один прекрасный день. Они же не собирались тянуть с этим. Он родился бы на постели, похожей на эту, где она так удобно вытянулась. Она не могла понять, почему ложе совсем недавно казалось ей твердым, как дерево, теперь-то она воспринимала его, как мягкую весеннюю лужайку, сплошную весну мира, пробуждение души.
— Я чувствую себя силуэтом с собственной картины.
Хорошо. Идем. Поймаем такси, доедем до Хайгейта, а там видно будет. Я только не понимаю, зачем.
— А тебе и не надо понимать, — воскликнул Ричард. — Небо поймет, или земля, или еще что-нибудь.
Саймон хочет управлять Лестер? Да Саймону не управиться и с обычным, настоящим жуком. Равно как и мне, впрочем, но я и не собираюсь с ними связываться.
Идем.
Когда они вдвоем выбегали из дома, Клерк уже больше часа находился в комнате Бетти. Он знал, что приближается переломный момент, и пришел, чтобы управлять им. До сих пор он довольствовался результатами призрачных путешествий дочери, к этому он и готовил ее, но не только к этому. Едва она вышла из младенческого возраста, как он уже начал заниматься с ней всерьез. Теперь настало время для большего. Мистический дождь, преграждавший ей дорогу в будущее, больше не посмеет вмешиваться в его планы. История магии сохранила несколько имен древних мастеров, которым уже случалось проделывать это. Да, их было совсем немного.
Один из них, кстати, тоже Саймон по прозвищу Волхв, с помощью магии убил мальчишку и послал его тень туда, где живут духи. Мальчишка служил ему там. Он, Саймон Клерк, мог бы создать еще более сильную связь, послав туда собственного ребенка. Для того, чтобы наладить связь, физическое тело посланца должно сохраняться здесь. Только через него можно передать команду двойнику в астральном мире.
Древний Саймон хранил тело мальчишки в золотом саркофаге у себя в спальне. Говорят, воля этого мага, переданная через одну-единственную живую душу, подчинила многие нездешние силы. По первому требованию они открывали ему будущее, показывали сокровища и тайны прошлого, и так продолжалось до тех пор, пока их владыка не стал столпом Вселенной, так что даже сферы планет вращались вокруг него. Но в те времена чародеи пользовались всеобщим признанием; сейчас лучше пока не афишировать подобные эксперименты. И никаких кровавых жертв! За эти века магия далеко шагнула вперед.
Узы, связывающие душу и тело, просто распадутся. Он заставит навеки раздвоиться то, что изначально создано единым и неделимым. Когда наступит смерть, тело надо будет подготовить для похорон. А после никого не удивит, если убитая горем мать отправится в собственный дом на севере, чтобы в тишине оплакивать утрату. Естественно, при ней будет обычный, ну, может быть, чуть больше обычного, чемодан — Бетти невелика ростом — с личными вещами. Поедет она, конечно, на автомобиле. Ему не составит труда в ночь перед погребением создать из пыли, воздуха, грязной воды и слабого бледного пламени форму, чтобы подменить настоящее тело. Вот эту форму мы и положим в гроб, а вниз сунем пару кирпичей для веса. С помощью магических приемов нетрудно создать тело потяжелее или полегче, но всем им будет недоставать загадочной тяжести по-настоящему опочившего человека.
Ладно, сойдет и так, а потом пусть земля станет землей, а прах — прахом. Он совершит эту подмену, а настоящее тело увезет подальше. Для него уже приготовлено место в кладовой дома на севере, и уж там оно будет служить ему, когда он пожелает, во всяком случае, до тех пор, пока он не воссоединится со своими двойниками, и мир под его рукой не станет единым. Тогда он найдет ему место в собственном дворце.
Его время пришло. Он может произнести перевернутое Имя. Впрочем, ему-то плевать на величие, заключенное в этом Имени. Все его усилия как раз и направлены на то, чтобы лишить его подлинного смысла, поэтому в первую очередь он лишил, его смысла для самого себя.
Теперь для него это уже не Имя, а простой набор вибраций, которыми он может управлять по собственному желанию. Он давно перестал думать, насколько богохульственен такой переворот; грех затерялся, как и множество обычных грехов обычных людей, где-то в прошлом. Для него за Именем давно уже ничего не стояло. Этим утром он нацелил силу вибраций на ближайшую из мертвых — на жену этого тупицы, заявившегося к нему вынюхивать какие-то нелепые тайны. Он уже звал ее, но она почему-то не пришла, зато пришла ее спутница по смерти — та, которая оказалась более чуткой. Ей тоже найдется дело. Но сначала надо восстановить равновесие; туда, откуда пришла одна, должна уйти другая. Он притянул сюда душу другой женщины, и она ждет теперь неподалеку завершения действа. Закончив приготовления, он вошел в комнату дочери.
Хозяйка вошла вместе с ним. Для слуг он был иностранцем, практикующим врачом и давнишним другом семьи, который временами помогал мисс Бетти. Для порядка существовал, конечно, и настоящий врач. Он неплохо изучил печальное состояние своей подопечной и делал все необходимое. Им обоим сегодня придется признать, что больше они ничем не могут помочь пациентке. Но пока этот час не наступил, все должно оставаться по-прежнему. Поэтому ему понадобилась леди Уоллингфорд. Ладно, живую женщину привести нетрудно, а вот мертвая так и осталась в своем призрачном мире. На это его сил пока не хватало. Сумей он и ее вытащить сюда, бедная покорная душа могла бы хоть намекнуть ему, что в комнате есть еще кто-то. Сам он мог видеть только тех, кого вызывал, а вот Лестер, стоявшую у постели бедной провидицы, не только не видел, но даже не подозревал о ее присутствии. Тем более не догадывался он о спасительной взаимной любви, связавшей две одинокие души, как не догадывался и о другой, незнакомой ему прекрасной Бетти, поднявшейся некогда из мудрых вод озера. Впрочем, если бы ему и рассказали об этом, какое значение могли иметь для него детские воспоминания каких-то школьниц? Даже если это воспоминания о деяниях души. Для Саймона Клерка они ничего не значили, ему не дано было увидеть в бледной, изможденной девушке, лежащей на постели, веселые световые ручейки, за которыми теперь с удивлением наблюдала Лестер. Кровь Бетти словно преобразилась и, насыщенная сиянием, разносила по усталой плоти истинную благодать. Еще недавно и Лестер не увидела бы тайны, таившейся в крови Бетти, но взыскующая, пусть пока не без страха, новой жизни, искавшая и обретшая любовь, она видела теперь, не понимая, даже не пытаясь понять, что видит. Просто смотрела и видела. К этому она уже успела привыкнуть: если уж она что-то видела, это что-то было на самом деле. С понятием «верить или не верить своим глазам» она распрощалась решительно и навсегда.
Клерк стоял совсем близко. Лестер не вспомнила образ, виденный недавно на лестнице, а самого Клерка она не знала. Но когда высокая, властная фигура появилась в комнате, она почувствовала ту же природу. Как и тот, на лестнице, вошедший обитал в одном мире с ней. Та ночная встреча и теперь эта, дневная, ошеломили ее. Огромный плащ означал власть, облекавшую обоих незнакомцев, аскетичные лица дышали силой. Оба явления, так же как и смеющаяся Бетти, принадлежали к одному ряду, но в появившемся человеке сразу чувствовался хозяин или, по крайней мере, страж. Лестер оробела: прикажи он ей что-нибудь в этот момент, она бы подчинилась. Она знала, что обычные мужчины и женщины не видят ее, но когда его глаза так же невидяще скользнули мимо, она почувствовала себя скорее отверженной, чем незримой.
Великан (таким он представлялся ей) помедлил у кровати. Лестер ждала, готовая подчиниться его воле. Так же ждала у нее за спиной леди Уоллингфорд. Бетти беспокойно зашевелилась и повернулась на спину, оказавшись лицом к лицу со своим хозяином и отцом. Не оборачиваясь, он бросил через плечо:
— Запри дверь.
Леди Уоллингфорд подошла к двери, заперла ее, повернулась и осталась стоять, не снимая руки с дверной ручки. Клерк снова велел:
— Задерни занавески.
Она сделала, что требовали, и вернулась. Теперь комната тонула в полумраке, надежно запертая, отрезанная от всего мира живых. Клерк сказал ласковым голосом, словно будил ребенка:
— Бетти, Бетти, пора уходить.
Нет, он не пытался ее разбудить.
Лестер внимательно слушала. Она подумала, что великан дает Бетти какое-то поручение, но суровость и непреклонность голоса насторожили ее. Они же друзья, так почему бы ей не помочь Бетти выполнить это важное задание? Ее уже давно мучило желание поскорее найти свое место в этом мире, почувствовать руководство, получить какое-нибудь дело. Порывистая, вполне настоящая, только невидимая, она резко обернулась и заговорила:
— Позвольте мне… — но тут же осеклась, потому что глаза Бетти широко раскрылись и с тоской уставились на Клерка; пальцы девушки теребили край одела, — так часто делают умирающие. Много лет назад Лестер видела, как умирал отец. Она узнала этот признак. В полной тишине голос Бетти был едва слышен:
— Нет, нет.
Клерк подался вперед и вытянул шею. Сутулый, закутанный в плащ, он напомнил Лестер какую-то огромную птицу, не то грифа, не то орла, парящего высоко в небе, ожидающего возможности камнем рухнуть вниз, на свою жертву.
— Уходи! — слово было похоже на удар хищного клюва. Тело Бетти дернулось. Лестер невольно взглянула на грудь бедняжки — нет ли там крови от удара, и только после этого убедила себя, что ей почудилось. Но Клерк снова, словно вонзая разящий клюв, дважды повторил:
— Уходи! Уходи!
Слабый звук донесся от двери: леди Уоллингфорд резко выдохнула. Глаза у нее разгорелись, руки она стиснула, словно приготовившись швырнуть что-то, и вот из ее груди вырвалось слово, и осталось эхом звучать в комнате:
— Уходи.
Восприятие Лестер изменилось. Теперь она ясно понимала, что никогда не сможет ощутить прикосновение руки Бетти. Проверить вкусовые и обонятельные ощущения пока не представлялось возможности. Зато необычайно обострились зрение и слух. Не поворачивая головы, она видела все вокруг, слышала каждый звук отдельно, в то время как совсем недавно они наслаивались друг на друга. Перемена прошла для нее почти незамеченной, наверное, потому, что показалась естественной. Она не думала о себе — разве что как о части этого мира, — зато прекрасно чувствовала подругу. Фигура в плаще все еще не вызывала у нее недоверия, но мелкие вибрации последнего сказанного слова уже проникли в нее, делая свою работу. Она видела, как сопротивляется Бетти, как не хочется ей повиноваться приказу. И тогда Лестер заговорила громко и страстно. Голос ее, по-прежнему неслышный находившимся в комнате, прекрасно слышали мириады вольных жителей Города; его слышали иные, но дружественные небесные силы, часто проходящие сквозь Город, ее голос звучал для прошлого, настоящего и будущего Города, для его вечности и для Того, кто является оплотом вечности и ее сутью. Для всех, кто слышал ее сейчас, легко покрыв несравненно более могущественные звуки непрестанного творения, Лестер воскликнула:
— Бетти!
Глаза подруги мгновенно нашли ее. Они опять безмолвно умоляли, так же, как годы назад. Они уже тускнели, но еще жившее в них сознание взглянуло прямо на нее: тоска девушки, зов ребенка, крик младенца. Голос, еще тише, чем у леди Уоллингфорд, такой тихий, что даже Клерк не мог слышать его, хоть и знал, что она говорит, но прекрасно различимый для Лестер и для всех тех, кому положено было его различить, произнес:
— Лестер!
Это был тот же самый робкий призыв, то же смущенное предложение дружбы, которые Лестер некогда отвергла. Зато теперь она ответила сразу же:
— Все в порядке, моя дорогая. Я здесь.
Бетти обратила к ней лицо. Клерк протянул руку, он хотел повернуть ее голову, чтобы заглянуть в глаза дочери. Но это было очень медленное движение. Духовный разговор между тем продолжался. Бетти говорила:
— Я вовсе не прочь уйти, просто я не хочу, чтобы он посылал меня, — голос стал чуть-чуть увереннее, в нем даже можно было разобрать привкус улыбки: дескать, понятно, что нелепо цепляться за какие-то там обстоятельства. Лестер быстро сказала:
— Конечно, конечно, дорогая. С какой стати ему тебя отсылать? Побудь со мной еще.
— А можно? — спросила Бетти. — Милая Лестер! л и она закрыла глаза. Клерк наконец повернул ее голову.
Лестер говорила, следуя порывам души. Но она совсем не представляла, что делать. Сейчас, у постели Бетти, она еще острее осознала свою отделенность от мира живых, ощутила разницу в их существовании, а ощутив, тут же поняла, что повелитель в плаще к ее миру принадлежать не может. Он жив и внушает страх, а раз так, то скорее всего, он не друг им, не друг Городу, он — злой, он — враг. Она больше не стала тратить силы, пытаясь заговорить с ним. Надо было опять ждать, хотя она никогда не любила ожиданий. Но уже в следующий момент ей открылась радость, скрытая в ожидании. Широкие улицы Лондона, словно приспособленные для того, чтобы ждать, Вестминстерский мост и она сама, ожидающая Ричарда. Это уже было — вот только когда? В день смерти? Нет, за день до смерти. Да, как раз накануне они договорились встретиться там. Он опаздывал, а она даже не пыталась унять свое нетерпение. Ничего удивительного, что после смерти ее снова захлестнула эта лихорадочная волна, и снова заставила ее ошибиться. О, теперь бы она ждала сколько угодно, он все равно пришел бы в конце концов.
Ее бестелесность ничуть не мешала растущей уверенности, будто тело ее напряглось и звенит в предчувствии его появления, в предчувствии радости. Однажды (тогда Лестер не обратила на это внимания) она ворвалась в комнату чем-то возбужденная и воинственная, как Диана, поразив Ричарда неожиданной гранью своей красоты.
Сейчас было то же самое, только теперь она не тратила боевой задор на пустяки. В ней самой без труда находились достойные цели. Глаза Лестер — вернее то, во что они преобразились в этом мире — сверкали; голова была гордо вскинута; сильные, ловкие руки приготовились к действию; она топнула ногой и замерла. Ее новое тело, сотворенное только силой духа, подлинностью и величием стократ превосходило всю плоть леди Уоллингфорд. Все свое новое внимание Лестер сосредоточила на Клерке.
Он медленно и сурово говорил на языке, которого она не понимала, словно давал последние указания ленивому или бестолковому слуге. Левую руку он положил Бетти на лоб, и Лестер заметила слабый бледный свет, расплывающийся из-под его ладони. Глаза Бетти смотрели прямо перед собой без всякого выражения, какая-то пелена быстро туманила ее взгляд. Бетти отступала, еще немного — и она сдастся. Лестер окликнула ее:
— Бетти, если я нужна тебе, то я здесь, — она вложила в простые слова всю силу, на какую была способна в этот миг. Клерк наконец закончил читать нотации, передохнул и заговорил речитативом.
Три женщины внимательно слушали его, но в комнате не раздавалось ни звука. Непроизносимый заговор управлял его губами, рот подчинялся формуле. Леди Уоллингфорд повернула голову и прислонилась к двери. Свет надо лбом Бетти разросся и поднялся вверх, в тусклом полумраке комнаты подрагивал маленький световой столб. Лестер видела его. Теперь она уже не рвалась действовать. Вместо этого родилось пока еще неотчетливое желание предоставить себя в полное распоряжение Бетти, но уже через минуту оно захватило Лестер целиком. Тогда-то она и поняла, что Клерк обращается к ней.
Разумеется, сам он так не думал. Все его внимание по-прежнему оставалось сосредоточенным на дочери. Он смотрел только на нее и говорил только с ней. Он тоже видел мертвеющее лицо и подернутые пленкой глаза. Но от него укрылась перемена, без труда подмеченная Лестер.
Бетти смежила веки, лицо ее расслабилось. Она спала, спала сладко и умиротворенно. Лестер почувствовала, что зловещий заговор предназначается уже не Бетти, а ей.
Впрочем, это знание пришло к ней лишь на миг, а потом его смыла волна яростной, терзающей боли; ей показалось, что она даже вскрикнула. Скоро мука начала ослабевать, но все равно оставалась столь сильной, словно от этой боли вернулись чувства ее физического тела. Она еще не привыкла переносить всю гамму ощущений боли или радости, доступных бестелесному состоянию. Они и в самом деле похожи на земные ощущения, только стократ усиленные свойственной миру Города полной идентичностью души и тела. Она перестала воспринимать и Клерка, и Бетти, и комнату, но слышала, как невнятные звуки сливаются в грязную лужу у ее ног. Заговор быстро становился глубже, он уже заливал ее колени, коснулся груди… и схлынул. Сразу придя в себя, Лестер взглянула вниз и увидела болотце синевато-зеленого мертвенного света, подбирающееся к ее лодыжкам. Она сразу поняла, в чем дело. До сих пор она была еще не вполне мертва, как и тогда, когда пыталась и не смогла ответить голосу на вершине холма. До этого она пребывала лишь в преддверии смерти; то, что надвигалось теперь, было настоящим концом. Лучше уж пустой Город, чем такое. Но ведь она ушла из Города, вышла за его пределы, и нашла вот эту мерзкую лужу, медленно ползущую вверх по ее новому телу, растворяя и меняя его частицу за частицей. С тоской подумала она о просторных, пустынных улицах. Отчаянно сопротивляясь распаду, она готова была ухватиться даже за эту тоску.
А обращенный Тетраграмматон продолжал звучать. Он нарастал не равномерно, а волнами, на приглушенных тонах. Он уже достиг коленей Лестер. Она уже не чувствовала одежды, до той поры облекавшей ее тело, поглядев вниз, она увидела в этом колышущемся сине-зеленом студне только свою новую, беззащитную плоть. Со всех сторон струился в нее поток заговора.
Еще одно ощущение привлекло ее внимание. Если раньше она стояла свободно, то теперь опиралась на какую-то раму, которая поддерживала ее от поясницы до головы. Казалось, ее руки, раскинутые в стороны, тоже прижимаются к какому-то основанию, словно притянутые к деревянному брусу. Она сражалась с провалами беспамятства. То ей казалось, что она почти лежит на своей опоре, словно на постели, только рама немного наклонена вперед. Она держалась, или ее поддерживали, полустоя, полулежа. Если опора не выдержит и рухнет, а это может случиться в любой момент, то она упадет в мелкий, назойливый речитатив, звучащий в ушах и видимый уже у самых бедер. Тогда он развоплотит, разрушит ее. Она всем телом прижалась к этой единственной оставшейся ей опоре. Этим путем проходили куда более великие, чем она — святые, мученики, праведники, но проходили с радостью, зная, что это — первое движение, первый шаг к новой жизни в Городе, где они начнут строить так, как мечталось им в земной юдоли, новые, настоящие дома и улицы. Но сознание Лестер, моральные принципы, по которым она жила на земле, совсем не готовили ее к подобному открытию, она даже не догадывалась о том, что происходит. Только благодаря целостности натуры она смогла ухватиться за эту другую целостность, к которой прижималась теперь ее спина. Только она теперь поддерживала ее. Бледная, растворяющая пустота, захватив почти все ноги Лестер, замедлила движение, но не остановилась. Ниже ее верхней границы Лестер уже не чувствовала ничего, выше она держалась на невидимой раме. И все же что-то препятствовало движению второй смерти. Хорошо, если это — опора, хуже — если сама Лестер. В этом случае полное небытие скоро поглотит ее всю.
Она закрыла глаза, точнее сказать, перестала видеть.
Когда обращенный Тетраграмматон уже подбирался к ее лону, Бетти внезапно шевельнулась в постели, тяжело и резко, и заговорила во сне. Клерк припал на колено, чтобы сократить расстояние и тем усилить действие заговора. Он считал, что она уже подчинилась заклятию; неожиданное движение заставило его вздрогнуть и откинуть голову. Он готовился к любым переменам в Бетти, но ждал только одной, вполне конкретной, и совсем не ожидал обычного человеческого движения. От неожиданности он прослушал слово, которое произнесла спящая девушка. Наверное, на его месте кто угодно прослушал бы его. Но он-то не кто угодно. На короткий миг, меньше чем на секунду, ритм вибраций сбился. На столь же короткий миг в глазах мастера магии мелькнула неуверенность. Впрочем, он тут же вернул самообладание, восстановил контроль над голосом и зрением. То, что предстало его глазам, едва снова не выбило его из равновесия.
Древние книги, глухие предания, опыт мага, немало поработавшего с мертвыми телами, подготовили его и настроили на вполне определенный результат. Повторив заговор трижды, он приблизился к центру звука, единого и многоголосого, и ожидал при последнем, самом великом и эффектном повторе увидеть перед собой въяве двойной образ: совершенно мертвое тело и совершенно свободную душу. Они должны были находиться в одном месте, но отчетливо разделенные, а с последним повтором перевернутого Имени должны были разделиться еще сильнее, но так, чтобы и душа и тело остались в его распоряжении, в полном и безоговорочном подчинении его воле. Надлежало разделить их, не нарушив единства, чтобы одна ушла, а другое — осталось, не нарушив в момент разделения духовной связи между ними и тем самым закрепив ее навечно. Он экспериментировал с мертвыми, но только с недавно скончавшимися, и иногда у него что-то получалось, хотя и ненадолго. В этот раз все должно было быть иначе. Он ожидал увидеть двойной образ, и он его узрел: Бетти и кого-то еще. Но, вот беда, этого другого он никогда прежде не видел.
Будь это одно из тех случайных созданий, вроде того, в прихожей, оно не застало бы его врасплох, как и любой другой странный обитатель бестелесного мира. Он знал, что если позволит себе удивление, то оно может стать роковым для него, потому что в момент наивысшего напряжения маг оказывается незащищенным, открытым для любой атаки. Храбрости ему было не занимать; его не испугал бы любой образ, высокий или низкий, херувим или могучий демон. По крайней мере, он думал так, и, наверное, был прав. Но не было ни херувима, ни демона. Он видел двух спящих девушек попеременно, они просвечивали одна через другую. И они были совершенно разными. Мало того, когда он попытался разделить их, подвергнуть это потрясающее соединение анализу и подчинить своей воле, то понял, что именно спящая незнакомка лежит тихо, в полном изнеможении и с закрытыми глазами, а Бетти спит самым здоровым сном за всю свою жизнь — свежая, умиротворенная, с улыбкой на губах. Она заговорила так невнятно и неожиданно, что он не уловил слов, и вот теперь, когда он почти собрал всю свою волю в единый кулак, готовясь произнести перевернутое Имя, в самом средоточии великого слова возник другой звук.
Повторяя во сне свою последнюю, самую любимую мысль, Бетти просто пробормотала: «Лестер!» Едва слетев с ее губ, слово изменилось. Оно стало если не самим Именем, то по крайней мере нежным смертным его отображением. Слетев с ее губ, оно повисло в воздухе, выпевая само себя, продолжая, повторяя само себя. Оно было не громче голоса Бетти, в нем даже сохранялось его звучание, оно словно не хотело слишком быстро расставаться со смертным голосом, вызвавшим его; оно все еще походило на имя «Лестер», словно не хотело слишком быстро отказываться от смертного значения, с которым пришло сюда. Но вот оно рассталось с обоими подобиями и стало только собой, утратило последовательность звуков и стало единственной нотой, радостнозвучащей снова и снова, неизменно попадающей в середину каждого очередного чародейского повторения. Совершенная, полная, мягкая и тихая, она легко удерживала точное равновесие и делала его источником особой радости для всех, чьи небесные взоры наблюдали за этим поединком. Воздух вокруг нее едва заметно дрожал, чуть подрагивала комната и все, кто находился в ней, но и за пределами комнаты легкая дрожь расходилась во всех направлениях, охватывая дома и весь мир. Волна разбегалась все дальше, вот она достигла Лондона, и в мастерской Джонатана Ричард увидел промельк света на. крышах и услышал звяканье упавшего карандаша.
Лестер, лежавшая с закрытыми глазами, ощутила перемену. Она почувствовала, как опора обрела устойчивость — теперь она поддерживала ее надежно и безопасно, во всяком случае, вызывала больше доверия. Рядом с собой она услышала тихое дыхание, словно на постели притулился друг, заботливый даже во сне. Она не видела, как замерло обнаженное жало Смерти, как оно отступает, оставляет почти завоеванную высоту. Зато она смогла вытянуть ноги, почувствовала, как они тоже нашли опору, и зевнула изо всех сил. В блаженной полудреме она подумала: «Ну вот, ей и не пришлось никуда уходить», — но не смогла припомнить ни одного своего действия, вспомнила только, как однажды ночью Ричард принес стакан воды и ей не пришлось вставать, чтобы утолить жажду. В блаженном полусне перед ней протянулась длинная череда тех, кто, не задумываясь, делал это для многих ближних и дальних. Нет, они не оказывали любезность, принося воду, они несли собственную радость, а может, и вода, и радость были вместе… Все изменилось, никто больше не думал о бескорыстии, не заботился о нем. Смертный свет земли уходил все дальше, а их свобода становилась все полнее.
Тем не менее она подумала: «Милый, милый Ричард!»
Он принес ей собственную радость, чтобы она выпила, прежде чем снова уснуть, она только теперь почувствовала ее вкус. Радость, заполнившая Лестер сейчас, была сродни той, которой одарил ее Ричард в ту ночь, и всем хорам небесным и птицам земным не дано было воспеть его за это, как подобает. Зато в ее сознании родилось совершенно правильное слово — ах, если бы только она сумела разобрать его сквозь сон — не слишком длинное слово, и очень легкое для произношения, если бы только кто-нибудь подсказал ей, какое. Оно само походило на стакан воды, потому что, если говорить откровенно, в душе она всегда предпочитала воду вину, хотя временами ей доставляло огромное удовольствие выпить с Ричардом и вина, особенно того… она забыла название, но Ричард, конечно, помнил его, он вообще знал намного больше, чем она, кроме вещей, о которых вообще ничего не знал. Это слово, которое было одновременно водой и вином — но ни в коем случае не смесью их обоих — очистило ее память, и теперь она могла бы разделить с Ричардом радость общего знания. Теперь они оба могли бы упиваться этим словом в великом покое. Она все думала о слове, оно напоминало имя, имя походило на «Ричард», и немного — на «Бетти», и отчасти — на ее собственное, хотя это и было совсем уж удивительно: она вовсе этого не заслужила. И все-таки слово не было ни одним из этих имен… разве что именем того ребенка, который у них с Ричардом мог бы появиться в один прекрасный день. Они же не собирались тянуть с этим. Он родился бы на постели, похожей на эту, где она так удобно вытянулась. Она не могла понять, почему ложе совсем недавно казалось ей твердым, как дерево, теперь-то она воспринимала его, как мягкую весеннюю лужайку, сплошную весну мира, пробуждение души.