Страница:
Он был так измучен жаждой и одиночеством, что не замечал возвращения тихих голосов, пока они не стали звучать отовсюду. На этот раз, однако, возникло еще и ощущение всеобщего движения: что-то цеплялось за его одежду, подобно дуновению легкого ветра, бегущие тени заставляли факел мерцать. Голоса тихо причитали на языке, которого он не понимал; и когда они проходили мимо него — или сквозь него, — он чувствовал холодное прикосновение печали. Это были своего рода… воспоминания; потерянные мысли, формы и чувства, оторванные от своего собственного времени. Он был ничем для них, и они, как бы его ни раздражали их болтливые голоса, тоже были ничем для него.
Если только я сам не стану одним из них. Он почувствовал, как в его груди поднимаются пузырьки страха. Если только в один прекрасный день какой-то другой заблудившийся простак не почувствует, как Саймон-тень проплывает мимо него, повторяя: «Потерян, потерян, потерян…»
Это была ужасная мысль. Еще долго после того, как вихрь бестелесных созданий пронесся мимо и голоса их смолкли, она не оставляла Саймона.
Он повернул налево еще три раза, когда наконец начались перемены.
Саймон уже собирался возвращаться — последний поворот привел его к туннелю, резко уходившему вниз, — когда его взгляд остановился на странных пятнах на стенах. Он поднес факел поближе и увидел, что трещины в камне заросли мхом. Мох, как был уверен Саймон, означал, что где-то поблизости есть вода. Жажда до такой степени измучила юношу, что он оторвал несколько комочков и сунул в рот. Немного пожевав, он умудрился проглотить их. К горлу подступила тошнота, на мгновение Саймону показалось, что его сейчас вырвет. Мох был ужасно горьким, но в нем действительно была влага. При крайней необходимости Саймон мог бы есть его и, возможно, остался бы в живых, однако он молился, чтобы Бог дал ему и другую возможность.
Он смотрел на микроскопические веточки, пытаясь понять, выдержит ли его желудок вторую порцию, когда заметил полустертые линии в щели, откуда он вытащил первую пригоршню. Он прищурился и поднес факел поближе. Это были остатки какого-то рисунка, в этом не было сомнений — волнистые параллельные линии и размытые фигуры, напоминающие листья или лепестки. Время почти полностью разрушило их, но изящество контуров резьбы напомнило ему о Да'ай Чикизе и Сесуадре. Работа ситхи? Неужели он зашел так глубоко за такое короткое время?
Саймон оглядел туннель, грубые неотесанные камни. Он не мог поверить, что ситхи стали бы использовать такое место даже как основу для чего-то большего. Но если не они вырыли эти туннели, откуда на стенах взялась их резьба?
Он покачал головой. Слишком много вопросов, а важны только два: где найти немного воды и какой путь ведет наружу?
Он внимательно осматривал стены, продвигаясь дальше, но пока что за мхом не последовало ничего более существенного. Теперь туннель начал расширяться, и следующие два прохода, выбранные им, были сделаны более искусно: стены симметричные, пол ровный. Исследуя очередное ответвление, он внезапно ступил в пустоту.
Вскрикнув от неожиданности, он схватился за стенки туннеля. Факел вылетел из его рук и упал вниз, во мрак, в котором чуть не сгинул он сам. С ужасом следил Саймон за его падением. Факел стукнулся обо что-то и покатился; наконец остановился, мерцая, но не погас.
Ступени. Его факел лежал на краю грубых ступеней, ведущих вниз. Первые полдюжины раскрошились, и от них осталось всего несколько больших камней.
Он не хотел идти вниз, ему нужно было наверх.
Но лестница! Может быть, там внизу что-то есть — что-нибудь имеющее смысл? Что может быть хуже того, что со мной уже происходит?
Это был поворот налево, так что он не заблудится, даже если окажется, что он ошибался. Но будет гораздо легче спуститься в яму, образованную раскрошенными ступенями, чем потом из нее вылезти. Может быть, лучше выбрать другую дорогу…
Что за глупости у тебя в голове? — выругал он себя. Вниз необходимо спуститься хотя бы для того, чтобы достать факел.
Саймон сел, свесив ноги в яму, и вытащил из кармана полоску сушеного мяса. Он оторвал маленький кусочек и некоторое время задумчиво посасывал его, глядя вниз. В свете факела было видно, что ступени должны были быть квадратными, но работу не закончили. Эта лестница просто была кому-то нужна, больше ничего. Глядя на нее сейчас, нельзя было сказать, вела ли она куда-нибудь.
Он жевал и смотрел. Рот его наполнился слюной, он смаковал дымный вкус копченого мяса.
Саймон встал, потом повернулся и пошел назад по коридору, ощупывая рукой стенку, когда свет слабел. Наконец он нащупал прилепившийся к стене мох. Он оторвал несколько кусочков, потом запихнул липкую массу в карман. Вернувшись к лестничному проему, он смотрел вниз, пока не решил, что нашел наилучшее место для приземления. Он спустил вниз ноги, потом лег на живот и стал спускаться со всей возможной осторожностью, скрипя зубами, когда острые камни царапали его грудь и живот. Повиснув в полную длину своего роста, он разжал руки.
Кусок камня — может быть, недостающая часть разрушенных ступеней — поджидал его внизу, затаившись, как змея. Он почувствовал, что стукнул ногу, и упал на колено. Волна боли накатила на него.
Со слезами на глазах некоторое время Саймон лежал на верхней ступеньке, проклиная свою судьбу. Потом он сел, подполз к упавшему факелу, установил его подле себя и снял сапог, чтобы обследовать поврежденную лодыжку.
Он мог шевелить ногой, хотя каждая перемена положения была болезненной. Он решил, что она не сломана — ну а если бы и была?
Саймон стянул с себя рубаху, оторвал от нее еще одну полоску и снова натянул свое постоянно уменьшающееся одеяние. Замотав лодыжку тряпкой так туго, как только было возможно, и натянув сапог, Саймон попробовал пройтись. Он решил, что ходить сможет, но это будет больно.
Тогда иди. Что ты еще можешь делать?
Прихрамывая, он нехотя подчинился собственному распоряжению.
Саймон надеялся, что ступени приведут его в какое-нибудь место, более понятное, чем эти бесконечные, бессмысленные туннели. Но чем более реальным становилось его окружение, тем менее его можно было назвать понятным.
Преодолев несколько десятков пролетов, он неожиданно подошел к концу лестницы. Ковыляя, Саймон пролез в неровную дыру и оказался в новом коридоре, совершенно не похожем на туннели, через которые он шел до того. Заросшие мхом и почерневшие от многолетней грязи стены были, тем не менее, сплошь покрыты резьбой. Если он хоть на мгновение задерживал взгляд на ее узорах, все вокруг начинало мерцать и двигаться, словно это были не рисунки на стене, а живые существа, тонкие, как пергамент или шелковая нить. Стены и пол тоже казались ненадежными: стоило ему отвлечься на мерцание факела или новый узор резьбы, как коридор начинал сужаться или уходить резко вверх. Саймон оборачивался, и все становилось таким же, как раньше.
Но это было еще не все. Звуки, которые он слышал прежде, вернулись. Голоса и плеск воды соединились с удивительной призрачной музыкой, лишенной источника. Неожиданные запахи волнами накатывали на него: аромат дивных цветов сменялся тяжелой сырой пустотой или резким запахом гари.
Это было слишком. Саймону хотелось лечь, заснуть и проснуться в настоящем мире, где все постоянно и неизменно. Даже монотонность верхних туннелей была лучше, чем это. Он словно пробирался по дну моря, где подводные течения и неверный свет заставляют все вокруг раскачиваться, танцевать и мерцать.
Сколько времени ты сможешь блуждать под землей, прежде чем сойдешь с ума, простак?
Я не схожу с ума, сказал он себе. Я просто устал. Устал и хочу пить. Если бы только здесь не было всех этих водяных звуков! От них только хуже.
Он вытащил из кармана немного мха и начал жевать, заставляя себя глотать эту гадость.
Ясно было, что в этом месте люди… вернее, кто-то когда-то жил. Потолок над ним становился выше, под слоем пыли и камней пол стал ровным, а поперечные коридоры — почти все заваленные камнями и землей — были облицованы резными арками, грязными и до блеска стертыми, но безусловно сделанными настоящими мастерами.
Саймон задержался ненадолго перед одной из таких арок. Пока он стоял, ожидая, когда уймется боль в пульсирующей лодыжке, и смотрел на загородившие проход камни и груды земли, внезапно они начали темнеть, потом стали черными. В этой тьме возник странный слабый свет, и Саймон неожиданно понял, что смотрит сквозь арку. Он сделал шаг к сиянию. В темноте перед ним мерцало единственное светлое пятно — слабый световой круг. Там, окруженное нежным сиянием, виднелось… лицо.
Саймон проглотил ком в горле. Лицо поднялось, как будто некто, сидевший почти в полной темноте, услышал его, но скошенные к вискам глаза смотрели сквозь Саймона. Это было лицо ситхи — а может быть, это ему только показалось — усталость и боль в сияющих глазах. Он увидел, как шевельнулись губы, печально и вопросительно поднялись брови. Потом тьма затуманилась, свет погас, и Саймон обнаружил, что едва не уткнулся носом в заваленную мусором дверь.
Все сухо. Все мертво.
Рыдание застряло у него в горле, он повернул назад к длинному коридору.
Саймон не знал, сколько времени он провел, глядя на неровное пламя своего факела. Оно танцевало перед ним — маленькая вселенная желтого света. Требовалось немыслимое усилие, чтобы оторвать от него взгляд. Стены с обеих сторон превратились в воду. Саймон замер в благоговейном трепете. Каким-то образом туннель превратился в узкий мост через великую тьму. Стены отступили: они больше не касались пола, на котором он стоял, и их каменная поверхность была полностью закрыта каскадом падающей воды. Он слышал, как она низвергается в пустоту, видел неверное отражение факела на водяной поверхности.
Саймон придвинулся к краю дорожки и протянул руку, но ничего не коснулся, однако почувствовал легкую влагу на кончиках пальцев, и 'когда он отвел руку и приложил к губам, то ощутил сладкий вкус ледяной воды. Он снова потянулся к воде, рискованно балансируя над бездной, но все равно не достал водяной завесы. Он яростно выругался. Если бы только у него была миска, чашка, ложка!
Думай, простак, работай головой!
После недолгого раздумья он положил факел на дорожку и сдернул через голову оборванную рубашку. Он опустился на колени; потом, зажав в кулаке один рукав, бросил рубашку так далеко, как только мог. Она коснулась водопада и ее потянуло вниз. Он дернул рукав; сердце его сильно забилось, когда он почувствовал, как потяжелела рубашка. Саймон откинул назад голову и прижал к губам намокшую ткань. Первые капли словно мед упали на его язык…
Свет замигал. Все в длинном зале, казалось, накренилось. Шум воды усилился и, шипя, стих.
Его рот был полон пыли.
Он закашлялся, плюнул, потом плюнул еще раз и упал на пол в ярости, с рычанием катаясь по земле, как животное с шипом в боку. Когда Саймон наконец поднял глаза, он увидел стены, пропасть и дорожку между ними, на которой он скорчился, — все это было настоящим — не было только падающей воды. На каменной стене осталось светлое пятно там, где его рубашка смахнула вековую пыль.
Саймон рыдал, но слез не было. Содрогаясь, он стирал грязь с лица и снимал последние крошки земли с распухшего языка. Он попробовал съесть немного мха, чтобы отбить вкус грязи, но получилась такая отвратительная смесь, что ему чуть было снова не стало худо. Он выплюнул в пропасть похожий на вату мох.
Что это за проклятое призрачное место? Где я?
Я один, один.
Все еще содрогаясь, он заставил себя встать на ноги, решив найти более безопасное место, чтобы лечь и поспать. Ему надо было уходить. Здесь не было воды. Нигде не было воды. И не было безопасности.
Тихие голоса под сводами высокого потолка пели слова, которые он не мог понять, ветер, которого он не чувствовал, заставлял трепетать пламя факела.
Я жив?
Да, жив. Я Саймон, и я жив, и я не сдамся. Я не призрак.
Он спал еще два раза и сжевал достаточно горького мха, чтобы сохранить способность двигаться в промежутках между отдыхом. Он использовал больше половины промасленных тряпок, чтобы поддерживать огонь факела. Он с трудом вспоминал время, когда видел мир не в колеблющемся свете факела и сам мир еще не состоял из бесконечных каменных коридоров и шепчущихся голосов. Он чувствовал себя так, словно сущность его готова была исчезнуть, оставив только щебечущую тень.
Я Саймон, напомнил он себе. Я сражался с драконом. Я заслужил Белую стрелу. Я настоящий.
Как во сне он двигался через залы и коридоры огромного замка. В светлые мгновения, недолгие, как вспышка молнии, он мог видеть его полным жизни. Залы улыбающихся золотых лиц, бледный сверкающий камень стен, отражающий небо. Это место не походило ни на что, когда-либо виденное им, — прекрасные потоки, бегущие из комнаты в комнату, бурлящие у стен водопады. Но все-таки это была призрачная вода: каждый раз, когда он протягивал к ней руку, сладкая влага превращалась в песок. Каждый раз стены темнели и кренились, свет меркнул, прекрасная резьба исчезала, и Саймон снова обнаруживал себя в одном из разрушенных каменных залов — бездомный дух в гигантской могиле.
Здесь жили ситхи, говорил он себе. Это был Асу'а, сверкающий Асу'а. И каким-то образом они все еще здесь, как будто сами камни вспоминают о минувших днях.
Ядовито-соблазнительная идея начала овладевать им. Амерасу Рожденная на Борту говорила, что Саймон каким-то образом был ближе к Дороге снов, чем другие. Он видел Расставание Семей во время своего бдения на вершине Сесуадры, так ведь? Может быть, тогда, если только он найдет способ, как это сделать, он сможет попасть туда? Он будет жить в прекрасном Асу'а, опустит лицо в живые ручьи, текущие через дворец, и тогда они уже не превратятся в пыль. Он будет жить в Асу'а и никогда не вернется в этот призрачный мир, населенный умирающими тенями.
Никогда не возвращаться к своим друзьям? Никогда не возвращаться к своему дому?
Но призрачный Асу'а был так прекрасен! В мгновения его мерцающего бытия Саймон видел розы и другие цветы, взбирающиеся по стенам, чтобы дотянуться до солнечных лучей. Он видел ситхи, призрачных людей, живших здесь, странных и полных грации, словно птицы с ярким оперением. Во сне время замерло еще до того, как род Саймона истребил ситхи. Конечно, бессмертные будут добры к заблудившемуся путнику… О Мать Милосердия, могут ли они забрать его из тьмы?..
Слабый и усталый, Саймон споткнулся о расшатанный камень и упал на четвереньки. Сердце его барабанило. Он не мог двинуться, не мог сделать ни шагу. Что угодно было бы лучше этого безумного одиночества!
Широкая комната перед ним пульсировала, но не исчезала. Из неясного облака движущихся фигур выделилась одна. Это была женщина-ситхи с золотистой, как солнечный свет, кожей и угольно-черными волосами. Она стояла между двумя переплетенными деревьями, усыпанными серебристыми плодами, и медленно повернулась к Саймону. Она замерла. Странное выражение появилось на ее лице, как будто она услышала голос, зовущий ее по имени, в уединенном месте.
— Ты… ты можешь меня видеть? — запинаясь, проговорил Саймон.
Он двинулся к ней через комнату. Она не отводила глаз от того места, где он стоял раньше.
Его охватил ужас. Он потерял ее! Мгновенная слабость сковала его члены, и он упал ничком. За спиной черноволосой женщины сверкал фонтан, брызги блестели, как драгоценные камни. Она закрыла глаза, и Саймон почувствовал легкое прикосновение где-то на краю сознания. Ситхи стояла всего в нескольких шагах от него, и в то же время была далека, как звезда в небе.
— Разве ты меня не видишь?! — простонал он. — Я хочу войти! Впусти меня!
Она стояла, неподвижная как статуя, сложив перед собой руки. Комната с высокими окнами стала темнеть; осталась только женщина в колонне света. Что-то коснулось мыслей Саймона, легкое, как поступь паука, и нежное, как дыхание бабочки.
Уходи, малыш. Возвращайся и живи.
Потом она открыла глаза и снова посмотрела на него. В ее взгляде было столько безграничной и доброй мудрости, что Саймон почувствовал себя понятым и узнанным. Но слова ее были горькими:
Это не для тебя.
Она начала таять, превратившись в еще одну смутную тень, потом прекрасная, полная воздуха комната тоже замерцала и исчезла. Саймон лежал в грязи. Факел горел в полушаге от его распластанных пальцев.
Ушла. Покинула меня.
Саймон плакал до тех пор, пока не охрип от рыданий. Лицо его болело. Он заставил себя встать и пошел дальше.
Он почти забыл свое имя — и уж конечно забыл, сколько раз спал и сколько раз сосал пригоршню мха из кармана, — когда нашел Великие Ступени.
Осталось всего несколько тряпок, чтобы обновить факел. Саймон думал о том, что это значит для него, и понимал, что зашел слишком далеко, чтобы вернуться к пирруинскому огню до наступления полной темноты, когда, пройдя через изогнутый портал, внезапно обнаружил себя на огромной лестничной площадке. Над и под этим открытым местом простирались ряды широких ступеней, вьющиеся над пропастью и уходящие во тьму.
Ступени! Воспоминание, смутное, как тень рыбы в илистом пруду, всплыло в его голове. Ступени… Тан'са? Доктор Моргенс сказал… сказал…
Давным-давно, в другой жизни, другому Саймону было сказано, чтобы он искал ступени, похожие на эти. И они вывели его наверх, к ночному воздуху, лунному свету и сырой зеленой траве.
Тогда это значит… если я пойду наверх…
У него вырвался безумный, прерывистый смешок, разнесшийся эхом по лестничному пролету. Что-то — летучие мыши или печальные воспоминания — улетело наверх, шурша, как связка пергаментов. Саймон начал взбираться по ступеням, почти забыв о своей пульсирующей лодыжке, иссушающей жажде и абсолютном, абсолютном одиночестве.
Я вдохну воздух. Я увижу небо. Я не буду призраком.
Прежде чем он поднялся на полсотни ступеней вверх, он обнаружил, что часть стены рухнула; разбив внешний край лестницы, так что неровная дыра нависла над пустой тьмой. Все остальное было завалено упавшим камнем.
— Кровавое древо! — воскликнул он в ярости. — Кровавое, кровавое древо!
— ..вооо… повторило эхо.
Он взмахнул факелом над головой, в свирепом вызове пустоте. Пламя заколыхалось, перечеркнув темноту. Наконец, потерпев поражение, он заковылял назад, вниз по широким ступеням.
Он мало что помнил о своем первом путешествии по Ступеням Тан'са почти год назад, путешествии сквозь внешнюю и внутреннюю темноту. Но тогда, конечно, было не так много этих проклятых ступеней! Он сильно сомневался, что можно спуститься так глубоко и не оказаться в самом аду. Медленный спуск, казалось, занял целый день. Выхода не было: арки на площадках завалены камнями. Он мог только перелезть через балюстраду и броситься в пропасть — вниз… К тому времени, когда Саймон наконец остановился на одной из пыльных площадок, чтобы поспать, ему уже казалось, что лучше было бы никогда не видеть этой лестницы, но сама мысль о том, чтобы тащиться назад по этим бесконечным ступеням к тому месту, откуда он вошел, наводила на него ужас. Нет, вниз — это единственный путь, который у него оставался. Конечно же, даже эти чудовищные ступени когда-нибудь закончатся. Саймон свернулся клубочком и забылся болезненным сном.
Сны его были яркими, но запутанными. Три почти невыносимо четких изображения преследовали его: молодой светловолосый мужчина с факелом и копьем в руках, идущий вниз по круто спускающемуся туннелю; мужчина постарше, в мантии и короне, с мечом на коленях и книгой, раскрытой поверх меча; высокая прямая фигура, стоявшая в тени на странно колеблющемся полу. Снова и снова эти три видения возникали в его голове, слегка изменяясь, дразня, но ничего не объясняя. Человек с копьем склонил голову набок, как будто слушал далекие голоса, седой мужчина оторвался от чтения, словно потревоженный внезапным шумом, и красное сияние озарило его мужественное лицо. Фигура в тени повернулась: меч был в его руке, что-то похожее на рога поднималось от его лба.
Саймон проснулся, задыхаясь. Лоб его был покрыт липким холодным потом, ноги дрожали. Это был необычный сон: он словно упал в стремительную реку, и его несло, как сосновую щепку, кружа и швыряя. Саймон сел и потер глаза: он все еще сидел на широкой площадке.
Сны и голоса, подумал он горестно. Я должен убежать от них. Если меня не оставят в покое, я умру.
Предпоследняя тряпка была уже намотана на факел. Время истекало. Если он не успеет найти дороги к воздуху, солнцу и луне, то останется в темноте, наедине с тенями давно умершего времени.
Саймон заспешил вниз по ступеням. Ступени Тан'са расплылись в тумане, а сам Саймон напоминал треснувшее мельничное колесо: ноги его поднимались и опускались, каждый новый шаг отзывался острой болью в пострадавшей лодыжке. Он тяжело дышал. Если он еще не сошел с ума, сейчас безумие наверняка охватило бы его. Ступени казались зубами отверстой пасти, готовой захлопнуться, но как ни быстро бежал он вниз, падая и не ощущая боли, поднимаясь и прыгая на следующую ступень, спасения не было. Повсюду были зубы, ровные белые зубы…
Голоса, так долго молчавшие, снова затараторили вокруг, как хор монахов в часовне Хейхолта. Все, что он мог делать, это спускаться — ступенька за ступенькой. В воздухе что-то изменилось, но он не давал себе остановиться, чтобы разобраться, в чем дело: голоса преследовали его, зубы скалились, ожидая подходящего момента, чтобы защелкнуться.
Там, где должна была быть ступенька, расстилалось плоское белое пространство… чего-то. Не ожидавший этого Саймон споткнулся и кувырком полетел вперед, стукнувшись локтями о камень. Несколько секунд он лежал, постанывая, так сильно сжимая факел, что пульсировала рука. Потом медленно поднял голову. Воздух… воздух пах… сыростью.
Белая площадка уходила в темноту, ступенек больше не было — по крайней мере, он их не видел.
Все еще поскуливая, Саймон полз вперед, пока черный обрыв не оказался перед ним. Когда он наклонился, его рука столкнула вниз несколько камней.
Буль… буль… буль… Звук падающих в воду маленьких камешков — и падающих с небольшой высоты.
Задыхаясь, он прополз еще немного, подняв повыше факел. Всего в нескольких эллях от него внизу сверкало отражение, дрожащее пятно огня. Надежда зародилась в нем, и это было даже хуже, чем любая боль.
Это обман, простонал он. Это еще один обман. Это пыль…
И все-таки он пополз по краю площадки, ища путь вниз. Обнаружив маленькую лесенку, покрытую изящной резьбой, он, словно краб, на четвереньках сбежал вниз и оказался на круглой площадке. Над темным провалом стояли узкие мостки, сделанные из белого камня. Он немногое мог разглядеть в свете факела, но по изгибу берегов понял, что это огромный пруд, почти озеро.
Саймон рухнул на живот, протянул руку, потом остановился, принюхиваясь. Если этот огромный пруд полон пирруинского огня и Саймон поднесет к нему факел, от него не останется ничего, кроме кучки пепла. Однако никакого маслянистого запаха не было. Он окунул туда руку и почувствовал, как вода сомкнулась над ней, холодная и мокрая, как ей и полагалось. Он облизнул пальцы. Легкий металлический привкус — но это была вода.
Вода!
Он набрал полную пригоршню и поднес ее к губам. Казалось, что больше пролилось на подбородок и шею, чем попало в горло. Она звенела и искрилась на языке, наполняя жилы чудесным теплом. Это было восхитительно — лучше любого ликера, прекраснее всех напитков, которые он когда-нибудь пробовал. Это была вода. Он был жив.
У Саймона голова закружилась от радости. Он пил до тех пор, пока живот его не переполнился. Вода была такой прохладной и вкусной, что Саймон никак не мог остановиться. Он лил ее на голову и лицо и плескался так сильно, что чуть не залил факел, и по этому поводу он хохотал, пока эхо не стало передразнивать само себя. Он отнес факел наверх для большей безопасности, потом спустился и выпил еще, потом стянул с себя оборванную рубашку и штаны и полил себя водой в приступе восхитительной расточительности. Наконец усталость одолела его. Он лег и тихонько напевал что-то веселое, пока не заснул прямо на мокром камне.
Саймон медленно проснулся — словно выплыл из невероятных глубин. Долгие мгновения он не мог понять, где он и что случилось. Властный поток видений вернулся к нему: причудливые картины проносились в его сознании, как листья, подхваченные ветром. Человек с мечом был частью их, но кроме того был еще и блеск щитов; и толпа людей в доспехах ворвалась в высокие серебряные ворота; островерхие башни всех цветов радуги; ворон, склонивший голову набок, сверкая золотым глазом; дерево с белым как снег стволом и медленное вращение черного колеса…
Саймон потер лоб, пытаясь отогнать цепляющиеся образы. Когда он купался, голова его казалась пустой и легкой, а теперь она болела и пульсировала. Он застонал и сел. Эти сны прикончат его в конце концов, что бы ни случилось. Но были и другие вещи, о которых следовало подумать, — подумать, что можно сделать, — еда и путь наружу.
Он посмотрел на одну из ступеней узкой лестницы, туда, где лежал его факел.
Глупо было рисковать светом, брызгаясь, как ребенок. Он нашел воду, но его положение все еще оставалось смертельно серьезным.
Свет факела внезапно стал ярче. Саймон прищурился, потом понял, что дело не в факеле: вся огромная комната наполнялась дымным светом. И было… нечто… совсем рядом. Что-то могучее. Он чувствовал это, как горячее дыхание на своей шее. Саймон перекатился на живот, оглушенный ощущением собственной наготы и беззащитности. Теперь он мог подробнее разглядеть огромный пруд, фантастически сложную резьбу, покрывающую стены и высокий потолок, но даже в усиливающемся свете он не видел противоположного берега пруда: что-то вроде тумана висело над водой. Он судорожно вздохнул. Смутная фигра появилась в облаке тумана в центре пруда, фигура, очерченная серым клубящимся туманом и рассеянным светом. Высокое существо в длинном плаще, с рогами… как у оленя…
Если только я сам не стану одним из них. Он почувствовал, как в его груди поднимаются пузырьки страха. Если только в один прекрасный день какой-то другой заблудившийся простак не почувствует, как Саймон-тень проплывает мимо него, повторяя: «Потерян, потерян, потерян…»
Это была ужасная мысль. Еще долго после того, как вихрь бестелесных созданий пронесся мимо и голоса их смолкли, она не оставляла Саймона.
Он повернул налево еще три раза, когда наконец начались перемены.
Саймон уже собирался возвращаться — последний поворот привел его к туннелю, резко уходившему вниз, — когда его взгляд остановился на странных пятнах на стенах. Он поднес факел поближе и увидел, что трещины в камне заросли мхом. Мох, как был уверен Саймон, означал, что где-то поблизости есть вода. Жажда до такой степени измучила юношу, что он оторвал несколько комочков и сунул в рот. Немного пожевав, он умудрился проглотить их. К горлу подступила тошнота, на мгновение Саймону показалось, что его сейчас вырвет. Мох был ужасно горьким, но в нем действительно была влага. При крайней необходимости Саймон мог бы есть его и, возможно, остался бы в живых, однако он молился, чтобы Бог дал ему и другую возможность.
Он смотрел на микроскопические веточки, пытаясь понять, выдержит ли его желудок вторую порцию, когда заметил полустертые линии в щели, откуда он вытащил первую пригоршню. Он прищурился и поднес факел поближе. Это были остатки какого-то рисунка, в этом не было сомнений — волнистые параллельные линии и размытые фигуры, напоминающие листья или лепестки. Время почти полностью разрушило их, но изящество контуров резьбы напомнило ему о Да'ай Чикизе и Сесуадре. Работа ситхи? Неужели он зашел так глубоко за такое короткое время?
Саймон оглядел туннель, грубые неотесанные камни. Он не мог поверить, что ситхи стали бы использовать такое место даже как основу для чего-то большего. Но если не они вырыли эти туннели, откуда на стенах взялась их резьба?
Он покачал головой. Слишком много вопросов, а важны только два: где найти немного воды и какой путь ведет наружу?
Он внимательно осматривал стены, продвигаясь дальше, но пока что за мхом не последовало ничего более существенного. Теперь туннель начал расширяться, и следующие два прохода, выбранные им, были сделаны более искусно: стены симметричные, пол ровный. Исследуя очередное ответвление, он внезапно ступил в пустоту.
Вскрикнув от неожиданности, он схватился за стенки туннеля. Факел вылетел из его рук и упал вниз, во мрак, в котором чуть не сгинул он сам. С ужасом следил Саймон за его падением. Факел стукнулся обо что-то и покатился; наконец остановился, мерцая, но не погас.
Ступени. Его факел лежал на краю грубых ступеней, ведущих вниз. Первые полдюжины раскрошились, и от них осталось всего несколько больших камней.
Он не хотел идти вниз, ему нужно было наверх.
Но лестница! Может быть, там внизу что-то есть — что-нибудь имеющее смысл? Что может быть хуже того, что со мной уже происходит?
Это был поворот налево, так что он не заблудится, даже если окажется, что он ошибался. Но будет гораздо легче спуститься в яму, образованную раскрошенными ступенями, чем потом из нее вылезти. Может быть, лучше выбрать другую дорогу…
Что за глупости у тебя в голове? — выругал он себя. Вниз необходимо спуститься хотя бы для того, чтобы достать факел.
Саймон сел, свесив ноги в яму, и вытащил из кармана полоску сушеного мяса. Он оторвал маленький кусочек и некоторое время задумчиво посасывал его, глядя вниз. В свете факела было видно, что ступени должны были быть квадратными, но работу не закончили. Эта лестница просто была кому-то нужна, больше ничего. Глядя на нее сейчас, нельзя было сказать, вела ли она куда-нибудь.
Он жевал и смотрел. Рот его наполнился слюной, он смаковал дымный вкус копченого мяса.
Саймон встал, потом повернулся и пошел назад по коридору, ощупывая рукой стенку, когда свет слабел. Наконец он нащупал прилепившийся к стене мох. Он оторвал несколько кусочков, потом запихнул липкую массу в карман. Вернувшись к лестничному проему, он смотрел вниз, пока не решил, что нашел наилучшее место для приземления. Он спустил вниз ноги, потом лег на живот и стал спускаться со всей возможной осторожностью, скрипя зубами, когда острые камни царапали его грудь и живот. Повиснув в полную длину своего роста, он разжал руки.
Кусок камня — может быть, недостающая часть разрушенных ступеней — поджидал его внизу, затаившись, как змея. Он почувствовал, что стукнул ногу, и упал на колено. Волна боли накатила на него.
Со слезами на глазах некоторое время Саймон лежал на верхней ступеньке, проклиная свою судьбу. Потом он сел, подполз к упавшему факелу, установил его подле себя и снял сапог, чтобы обследовать поврежденную лодыжку.
Он мог шевелить ногой, хотя каждая перемена положения была болезненной. Он решил, что она не сломана — ну а если бы и была?
Саймон стянул с себя рубаху, оторвал от нее еще одну полоску и снова натянул свое постоянно уменьшающееся одеяние. Замотав лодыжку тряпкой так туго, как только было возможно, и натянув сапог, Саймон попробовал пройтись. Он решил, что ходить сможет, но это будет больно.
Тогда иди. Что ты еще можешь делать?
Прихрамывая, он нехотя подчинился собственному распоряжению.
Саймон надеялся, что ступени приведут его в какое-нибудь место, более понятное, чем эти бесконечные, бессмысленные туннели. Но чем более реальным становилось его окружение, тем менее его можно было назвать понятным.
Преодолев несколько десятков пролетов, он неожиданно подошел к концу лестницы. Ковыляя, Саймон пролез в неровную дыру и оказался в новом коридоре, совершенно не похожем на туннели, через которые он шел до того. Заросшие мхом и почерневшие от многолетней грязи стены были, тем не менее, сплошь покрыты резьбой. Если он хоть на мгновение задерживал взгляд на ее узорах, все вокруг начинало мерцать и двигаться, словно это были не рисунки на стене, а живые существа, тонкие, как пергамент или шелковая нить. Стены и пол тоже казались ненадежными: стоило ему отвлечься на мерцание факела или новый узор резьбы, как коридор начинал сужаться или уходить резко вверх. Саймон оборачивался, и все становилось таким же, как раньше.
Но это было еще не все. Звуки, которые он слышал прежде, вернулись. Голоса и плеск воды соединились с удивительной призрачной музыкой, лишенной источника. Неожиданные запахи волнами накатывали на него: аромат дивных цветов сменялся тяжелой сырой пустотой или резким запахом гари.
Это было слишком. Саймону хотелось лечь, заснуть и проснуться в настоящем мире, где все постоянно и неизменно. Даже монотонность верхних туннелей была лучше, чем это. Он словно пробирался по дну моря, где подводные течения и неверный свет заставляют все вокруг раскачиваться, танцевать и мерцать.
Сколько времени ты сможешь блуждать под землей, прежде чем сойдешь с ума, простак?
Я не схожу с ума, сказал он себе. Я просто устал. Устал и хочу пить. Если бы только здесь не было всех этих водяных звуков! От них только хуже.
Он вытащил из кармана немного мха и начал жевать, заставляя себя глотать эту гадость.
Ясно было, что в этом месте люди… вернее, кто-то когда-то жил. Потолок над ним становился выше, под слоем пыли и камней пол стал ровным, а поперечные коридоры — почти все заваленные камнями и землей — были облицованы резными арками, грязными и до блеска стертыми, но безусловно сделанными настоящими мастерами.
Саймон задержался ненадолго перед одной из таких арок. Пока он стоял, ожидая, когда уймется боль в пульсирующей лодыжке, и смотрел на загородившие проход камни и груды земли, внезапно они начали темнеть, потом стали черными. В этой тьме возник странный слабый свет, и Саймон неожиданно понял, что смотрит сквозь арку. Он сделал шаг к сиянию. В темноте перед ним мерцало единственное светлое пятно — слабый световой круг. Там, окруженное нежным сиянием, виднелось… лицо.
Саймон проглотил ком в горле. Лицо поднялось, как будто некто, сидевший почти в полной темноте, услышал его, но скошенные к вискам глаза смотрели сквозь Саймона. Это было лицо ситхи — а может быть, это ему только показалось — усталость и боль в сияющих глазах. Он увидел, как шевельнулись губы, печально и вопросительно поднялись брови. Потом тьма затуманилась, свет погас, и Саймон обнаружил, что едва не уткнулся носом в заваленную мусором дверь.
Все сухо. Все мертво.
Рыдание застряло у него в горле, он повернул назад к длинному коридору.
Саймон не знал, сколько времени он провел, глядя на неровное пламя своего факела. Оно танцевало перед ним — маленькая вселенная желтого света. Требовалось немыслимое усилие, чтобы оторвать от него взгляд. Стены с обеих сторон превратились в воду. Саймон замер в благоговейном трепете. Каким-то образом туннель превратился в узкий мост через великую тьму. Стены отступили: они больше не касались пола, на котором он стоял, и их каменная поверхность была полностью закрыта каскадом падающей воды. Он слышал, как она низвергается в пустоту, видел неверное отражение факела на водяной поверхности.
Саймон придвинулся к краю дорожки и протянул руку, но ничего не коснулся, однако почувствовал легкую влагу на кончиках пальцев, и 'когда он отвел руку и приложил к губам, то ощутил сладкий вкус ледяной воды. Он снова потянулся к воде, рискованно балансируя над бездной, но все равно не достал водяной завесы. Он яростно выругался. Если бы только у него была миска, чашка, ложка!
Думай, простак, работай головой!
После недолгого раздумья он положил факел на дорожку и сдернул через голову оборванную рубашку. Он опустился на колени; потом, зажав в кулаке один рукав, бросил рубашку так далеко, как только мог. Она коснулась водопада и ее потянуло вниз. Он дернул рукав; сердце его сильно забилось, когда он почувствовал, как потяжелела рубашка. Саймон откинул назад голову и прижал к губам намокшую ткань. Первые капли словно мед упали на его язык…
Свет замигал. Все в длинном зале, казалось, накренилось. Шум воды усилился и, шипя, стих.
Его рот был полон пыли.
Он закашлялся, плюнул, потом плюнул еще раз и упал на пол в ярости, с рычанием катаясь по земле, как животное с шипом в боку. Когда Саймон наконец поднял глаза, он увидел стены, пропасть и дорожку между ними, на которой он скорчился, — все это было настоящим — не было только падающей воды. На каменной стене осталось светлое пятно там, где его рубашка смахнула вековую пыль.
Саймон рыдал, но слез не было. Содрогаясь, он стирал грязь с лица и снимал последние крошки земли с распухшего языка. Он попробовал съесть немного мха, чтобы отбить вкус грязи, но получилась такая отвратительная смесь, что ему чуть было снова не стало худо. Он выплюнул в пропасть похожий на вату мох.
Что это за проклятое призрачное место? Где я?
Я один, один.
Все еще содрогаясь, он заставил себя встать на ноги, решив найти более безопасное место, чтобы лечь и поспать. Ему надо было уходить. Здесь не было воды. Нигде не было воды. И не было безопасности.
Тихие голоса под сводами высокого потолка пели слова, которые он не мог понять, ветер, которого он не чувствовал, заставлял трепетать пламя факела.
Я жив?
Да, жив. Я Саймон, и я жив, и я не сдамся. Я не призрак.
Он спал еще два раза и сжевал достаточно горького мха, чтобы сохранить способность двигаться в промежутках между отдыхом. Он использовал больше половины промасленных тряпок, чтобы поддерживать огонь факела. Он с трудом вспоминал время, когда видел мир не в колеблющемся свете факела и сам мир еще не состоял из бесконечных каменных коридоров и шепчущихся голосов. Он чувствовал себя так, словно сущность его готова была исчезнуть, оставив только щебечущую тень.
Я Саймон, напомнил он себе. Я сражался с драконом. Я заслужил Белую стрелу. Я настоящий.
Как во сне он двигался через залы и коридоры огромного замка. В светлые мгновения, недолгие, как вспышка молнии, он мог видеть его полным жизни. Залы улыбающихся золотых лиц, бледный сверкающий камень стен, отражающий небо. Это место не походило ни на что, когда-либо виденное им, — прекрасные потоки, бегущие из комнаты в комнату, бурлящие у стен водопады. Но все-таки это была призрачная вода: каждый раз, когда он протягивал к ней руку, сладкая влага превращалась в песок. Каждый раз стены темнели и кренились, свет меркнул, прекрасная резьба исчезала, и Саймон снова обнаруживал себя в одном из разрушенных каменных залов — бездомный дух в гигантской могиле.
Здесь жили ситхи, говорил он себе. Это был Асу'а, сверкающий Асу'а. И каким-то образом они все еще здесь, как будто сами камни вспоминают о минувших днях.
Ядовито-соблазнительная идея начала овладевать им. Амерасу Рожденная на Борту говорила, что Саймон каким-то образом был ближе к Дороге снов, чем другие. Он видел Расставание Семей во время своего бдения на вершине Сесуадры, так ведь? Может быть, тогда, если только он найдет способ, как это сделать, он сможет попасть туда? Он будет жить в прекрасном Асу'а, опустит лицо в живые ручьи, текущие через дворец, и тогда они уже не превратятся в пыль. Он будет жить в Асу'а и никогда не вернется в этот призрачный мир, населенный умирающими тенями.
Никогда не возвращаться к своим друзьям? Никогда не возвращаться к своему дому?
Но призрачный Асу'а был так прекрасен! В мгновения его мерцающего бытия Саймон видел розы и другие цветы, взбирающиеся по стенам, чтобы дотянуться до солнечных лучей. Он видел ситхи, призрачных людей, живших здесь, странных и полных грации, словно птицы с ярким оперением. Во сне время замерло еще до того, как род Саймона истребил ситхи. Конечно, бессмертные будут добры к заблудившемуся путнику… О Мать Милосердия, могут ли они забрать его из тьмы?..
Слабый и усталый, Саймон споткнулся о расшатанный камень и упал на четвереньки. Сердце его барабанило. Он не мог двинуться, не мог сделать ни шагу. Что угодно было бы лучше этого безумного одиночества!
Широкая комната перед ним пульсировала, но не исчезала. Из неясного облака движущихся фигур выделилась одна. Это была женщина-ситхи с золотистой, как солнечный свет, кожей и угольно-черными волосами. Она стояла между двумя переплетенными деревьями, усыпанными серебристыми плодами, и медленно повернулась к Саймону. Она замерла. Странное выражение появилось на ее лице, как будто она услышала голос, зовущий ее по имени, в уединенном месте.
— Ты… ты можешь меня видеть? — запинаясь, проговорил Саймон.
Он двинулся к ней через комнату. Она не отводила глаз от того места, где он стоял раньше.
Его охватил ужас. Он потерял ее! Мгновенная слабость сковала его члены, и он упал ничком. За спиной черноволосой женщины сверкал фонтан, брызги блестели, как драгоценные камни. Она закрыла глаза, и Саймон почувствовал легкое прикосновение где-то на краю сознания. Ситхи стояла всего в нескольких шагах от него, и в то же время была далека, как звезда в небе.
— Разве ты меня не видишь?! — простонал он. — Я хочу войти! Впусти меня!
Она стояла, неподвижная как статуя, сложив перед собой руки. Комната с высокими окнами стала темнеть; осталась только женщина в колонне света. Что-то коснулось мыслей Саймона, легкое, как поступь паука, и нежное, как дыхание бабочки.
Уходи, малыш. Возвращайся и живи.
Потом она открыла глаза и снова посмотрела на него. В ее взгляде было столько безграничной и доброй мудрости, что Саймон почувствовал себя понятым и узнанным. Но слова ее были горькими:
Это не для тебя.
Она начала таять, превратившись в еще одну смутную тень, потом прекрасная, полная воздуха комната тоже замерцала и исчезла. Саймон лежал в грязи. Факел горел в полушаге от его распластанных пальцев.
Ушла. Покинула меня.
Саймон плакал до тех пор, пока не охрип от рыданий. Лицо его болело. Он заставил себя встать и пошел дальше.
Он почти забыл свое имя — и уж конечно забыл, сколько раз спал и сколько раз сосал пригоршню мха из кармана, — когда нашел Великие Ступени.
Осталось всего несколько тряпок, чтобы обновить факел. Саймон думал о том, что это значит для него, и понимал, что зашел слишком далеко, чтобы вернуться к пирруинскому огню до наступления полной темноты, когда, пройдя через изогнутый портал, внезапно обнаружил себя на огромной лестничной площадке. Над и под этим открытым местом простирались ряды широких ступеней, вьющиеся над пропастью и уходящие во тьму.
Ступени! Воспоминание, смутное, как тень рыбы в илистом пруду, всплыло в его голове. Ступени… Тан'са? Доктор Моргенс сказал… сказал…
Давным-давно, в другой жизни, другому Саймону было сказано, чтобы он искал ступени, похожие на эти. И они вывели его наверх, к ночному воздуху, лунному свету и сырой зеленой траве.
Тогда это значит… если я пойду наверх…
У него вырвался безумный, прерывистый смешок, разнесшийся эхом по лестничному пролету. Что-то — летучие мыши или печальные воспоминания — улетело наверх, шурша, как связка пергаментов. Саймон начал взбираться по ступеням, почти забыв о своей пульсирующей лодыжке, иссушающей жажде и абсолютном, абсолютном одиночестве.
Я вдохну воздух. Я увижу небо. Я не буду призраком.
Прежде чем он поднялся на полсотни ступеней вверх, он обнаружил, что часть стены рухнула; разбив внешний край лестницы, так что неровная дыра нависла над пустой тьмой. Все остальное было завалено упавшим камнем.
— Кровавое древо! — воскликнул он в ярости. — Кровавое, кровавое древо!
— ..вооо… повторило эхо.
Он взмахнул факелом над головой, в свирепом вызове пустоте. Пламя заколыхалось, перечеркнув темноту. Наконец, потерпев поражение, он заковылял назад, вниз по широким ступеням.
Он мало что помнил о своем первом путешествии по Ступеням Тан'са почти год назад, путешествии сквозь внешнюю и внутреннюю темноту. Но тогда, конечно, было не так много этих проклятых ступеней! Он сильно сомневался, что можно спуститься так глубоко и не оказаться в самом аду. Медленный спуск, казалось, занял целый день. Выхода не было: арки на площадках завалены камнями. Он мог только перелезть через балюстраду и броситься в пропасть — вниз… К тому времени, когда Саймон наконец остановился на одной из пыльных площадок, чтобы поспать, ему уже казалось, что лучше было бы никогда не видеть этой лестницы, но сама мысль о том, чтобы тащиться назад по этим бесконечным ступеням к тому месту, откуда он вошел, наводила на него ужас. Нет, вниз — это единственный путь, который у него оставался. Конечно же, даже эти чудовищные ступени когда-нибудь закончатся. Саймон свернулся клубочком и забылся болезненным сном.
Сны его были яркими, но запутанными. Три почти невыносимо четких изображения преследовали его: молодой светловолосый мужчина с факелом и копьем в руках, идущий вниз по круто спускающемуся туннелю; мужчина постарше, в мантии и короне, с мечом на коленях и книгой, раскрытой поверх меча; высокая прямая фигура, стоявшая в тени на странно колеблющемся полу. Снова и снова эти три видения возникали в его голове, слегка изменяясь, дразня, но ничего не объясняя. Человек с копьем склонил голову набок, как будто слушал далекие голоса, седой мужчина оторвался от чтения, словно потревоженный внезапным шумом, и красное сияние озарило его мужественное лицо. Фигура в тени повернулась: меч был в его руке, что-то похожее на рога поднималось от его лба.
Саймон проснулся, задыхаясь. Лоб его был покрыт липким холодным потом, ноги дрожали. Это был необычный сон: он словно упал в стремительную реку, и его несло, как сосновую щепку, кружа и швыряя. Саймон сел и потер глаза: он все еще сидел на широкой площадке.
Сны и голоса, подумал он горестно. Я должен убежать от них. Если меня не оставят в покое, я умру.
Предпоследняя тряпка была уже намотана на факел. Время истекало. Если он не успеет найти дороги к воздуху, солнцу и луне, то останется в темноте, наедине с тенями давно умершего времени.
Саймон заспешил вниз по ступеням. Ступени Тан'са расплылись в тумане, а сам Саймон напоминал треснувшее мельничное колесо: ноги его поднимались и опускались, каждый новый шаг отзывался острой болью в пострадавшей лодыжке. Он тяжело дышал. Если он еще не сошел с ума, сейчас безумие наверняка охватило бы его. Ступени казались зубами отверстой пасти, готовой захлопнуться, но как ни быстро бежал он вниз, падая и не ощущая боли, поднимаясь и прыгая на следующую ступень, спасения не было. Повсюду были зубы, ровные белые зубы…
Голоса, так долго молчавшие, снова затараторили вокруг, как хор монахов в часовне Хейхолта. Все, что он мог делать, это спускаться — ступенька за ступенькой. В воздухе что-то изменилось, но он не давал себе остановиться, чтобы разобраться, в чем дело: голоса преследовали его, зубы скалились, ожидая подходящего момента, чтобы защелкнуться.
Там, где должна была быть ступенька, расстилалось плоское белое пространство… чего-то. Не ожидавший этого Саймон споткнулся и кувырком полетел вперед, стукнувшись локтями о камень. Несколько секунд он лежал, постанывая, так сильно сжимая факел, что пульсировала рука. Потом медленно поднял голову. Воздух… воздух пах… сыростью.
Белая площадка уходила в темноту, ступенек больше не было — по крайней мере, он их не видел.
Все еще поскуливая, Саймон полз вперед, пока черный обрыв не оказался перед ним. Когда он наклонился, его рука столкнула вниз несколько камней.
Буль… буль… буль… Звук падающих в воду маленьких камешков — и падающих с небольшой высоты.
Задыхаясь, он прополз еще немного, подняв повыше факел. Всего в нескольких эллях от него внизу сверкало отражение, дрожащее пятно огня. Надежда зародилась в нем, и это было даже хуже, чем любая боль.
Это обман, простонал он. Это еще один обман. Это пыль…
И все-таки он пополз по краю площадки, ища путь вниз. Обнаружив маленькую лесенку, покрытую изящной резьбой, он, словно краб, на четвереньках сбежал вниз и оказался на круглой площадке. Над темным провалом стояли узкие мостки, сделанные из белого камня. Он немногое мог разглядеть в свете факела, но по изгибу берегов понял, что это огромный пруд, почти озеро.
Саймон рухнул на живот, протянул руку, потом остановился, принюхиваясь. Если этот огромный пруд полон пирруинского огня и Саймон поднесет к нему факел, от него не останется ничего, кроме кучки пепла. Однако никакого маслянистого запаха не было. Он окунул туда руку и почувствовал, как вода сомкнулась над ней, холодная и мокрая, как ей и полагалось. Он облизнул пальцы. Легкий металлический привкус — но это была вода.
Вода!
Он набрал полную пригоршню и поднес ее к губам. Казалось, что больше пролилось на подбородок и шею, чем попало в горло. Она звенела и искрилась на языке, наполняя жилы чудесным теплом. Это было восхитительно — лучше любого ликера, прекраснее всех напитков, которые он когда-нибудь пробовал. Это была вода. Он был жив.
У Саймона голова закружилась от радости. Он пил до тех пор, пока живот его не переполнился. Вода была такой прохладной и вкусной, что Саймон никак не мог остановиться. Он лил ее на голову и лицо и плескался так сильно, что чуть не залил факел, и по этому поводу он хохотал, пока эхо не стало передразнивать само себя. Он отнес факел наверх для большей безопасности, потом спустился и выпил еще, потом стянул с себя оборванную рубашку и штаны и полил себя водой в приступе восхитительной расточительности. Наконец усталость одолела его. Он лег и тихонько напевал что-то веселое, пока не заснул прямо на мокром камне.
Саймон медленно проснулся — словно выплыл из невероятных глубин. Долгие мгновения он не мог понять, где он и что случилось. Властный поток видений вернулся к нему: причудливые картины проносились в его сознании, как листья, подхваченные ветром. Человек с мечом был частью их, но кроме того был еще и блеск щитов; и толпа людей в доспехах ворвалась в высокие серебряные ворота; островерхие башни всех цветов радуги; ворон, склонивший голову набок, сверкая золотым глазом; дерево с белым как снег стволом и медленное вращение черного колеса…
Саймон потер лоб, пытаясь отогнать цепляющиеся образы. Когда он купался, голова его казалась пустой и легкой, а теперь она болела и пульсировала. Он застонал и сел. Эти сны прикончат его в конце концов, что бы ни случилось. Но были и другие вещи, о которых следовало подумать, — подумать, что можно сделать, — еда и путь наружу.
Он посмотрел на одну из ступеней узкой лестницы, туда, где лежал его факел.
Глупо было рисковать светом, брызгаясь, как ребенок. Он нашел воду, но его положение все еще оставалось смертельно серьезным.
Свет факела внезапно стал ярче. Саймон прищурился, потом понял, что дело не в факеле: вся огромная комната наполнялась дымным светом. И было… нечто… совсем рядом. Что-то могучее. Он чувствовал это, как горячее дыхание на своей шее. Саймон перекатился на живот, оглушенный ощущением собственной наготы и беззащитности. Теперь он мог подробнее разглядеть огромный пруд, фантастически сложную резьбу, покрывающую стены и высокий потолок, но даже в усиливающемся свете он не видел противоположного берега пруда: что-то вроде тумана висело над водой. Он судорожно вздохнул. Смутная фигра появилась в облаке тумана в центре пруда, фигура, очерченная серым клубящимся туманом и рассеянным светом. Высокое существо в длинном плаще, с рогами… как у оленя…