Страница:
Я проворочалась всю ночь. Как мне уберечь любимого? Предостерегать его было бесполезно. Он был упрям и верил только в то, что мог потрогать, он отмахнулся бы от предсказания колдуньи. И даже если бы он поверил мне, что он мог сделать? Отказаться выполнить приказ своего господина по наущению своей тайной любовницы? Нет, бесполезно было бы убеждать Телларина не ходить - он говорил о вер ности своему суверену почти столь же часто, как о чувствах ко мне.
Наряду со страхом меня мучило любопытство. Что такое задумал отчим? Что он вычитал в своих книгах, если готов рискнуть не только собственной жизнью, но и жизнью моего любимого?
Я знала, что никто из них ничего мне не скажет. Даже колдунья заявила, что это не мое дело. Эту тайну я могла раскрыть только сама.
Я решила заглянуть в книги отчима, которые он прятал и от меня, и от всех остальных. Раньше это было бы почти невозможно, но теперь, когда Сулис всю ночь читал, писал или разговаривал сам с собой, мне думалось, что днем он будет спать как мертвый.
Я пробралась в его покои рано утром. Слуг своих он давно уже распустил, и никто не осмеливался стучаться к нему без зова. В комнатах не было никого, кроме отчима и меня.
Он лежал поперек кровати, свесив голову за ее край. Не знай я, как он умерен во всем, я могла бы подумать по его хриплому дыханию и по беспорядку на постели, что он напился до бесчувствия, - но Сулис почти не пил вина.
Ключ от сундуков с книгами висел у него на шее. Я вытащила его из-под рубашки и не могла не заметить при этом, насколько счастливее у Сулиса лицо, когда он спит. Морщины на лбу разгладились, челюсти не сжимались больше в привычной угрюмой гримасе. В тот миг, при всем моем возмущении тем, как он поступил с колдуньей Валадой, я пожалела его. Какое бы безумие ни овладело им, на свой лад он был добрым человеком.
Он пошевелился и произнес что-то во сне. С бьющимся сердцем я сняла с него ключ через голову.
Отперев сундуки, я стала вытаскивать и просматривать запретные книги одну из другой, прислушиваясь к дыханию спящего. Большинство этих фолиантов в простых переплетах было написано на незнакомых языках, а кое-где я и буквы не могла распознать. В книгах, понятных мне, содержались либо волшебные сказки, либо рассказы о нашем замке в пору владычества северян.
Прошло больше половины часа, когда я нашла небрежно скрепленную книгу, озаглавленную "Сочинения Варгеллиса Сулиса, седьмого преемника Хонсы Сулиса, главы дома Сулисов в изгнании". Поначалу аккуратный почерк отчима плотно заполнял листы, но с годами буквы становились все крупнее и неразборчивее, а последние страницы, можно было подумать, писал ребенок, еще не выучившийся грамоте.
Шум, донесшийся с постели, испугал меня, но отчим только промычал что-то и повернулся на бок. Я стала листать книгу быстро, как только могла. Это был, должно быть, последний том его писаний - впервые записки относились к первому году нашей жизни в замке. Многие страницы были посвящены строительным дедам. Имелся там также перечень судебных решений, которые Сулис выносил в качестве владельца замка и сдаваемых в аренду земель. Были и заметки более личного характера, но краткие и сухие. Печальному событию трехгодичной давности он посвятил всего несколько слов: "Синетрита умерла от грудной горячки. Ее похоронят на мысу".
Единственное упоминание обо мне было сделано несколько месяцев назад: "Бреда сегодня счастлива". Я испытала странную боль от того, что мой сумрачный отчим заметил это и записал.
На более поздних страницах почти не говорилось о домашних и хозяйственных делах, ибо Сулис и в жизни потерял к ним интерес. Вместо этого я находила все больше ссылок на книги других авторов: "Плесиннен утверждает, что Бог пожирает жизни, как пламя - сучья и ветви. Как же тогда..." - Дальше было размазано, и я разобрала только слово "гвозди", а дальше как будто "Священное Древо". В другом месте перечислялось несколько "Дверей", найденных неким Ниссом. У каждой из них стояло примечание, которое мне не объясняло ровным счетом ничего. "Переместилась", - дрожащей рукой царапал отчим, или "В пору безвременья", или даже "Встретил Темное".
Лишь на последних двух страницах говорилось о женщине, сидящей в темнице под тронным залом.
"Мне сказали о женщине по имени Валада. Никто больше из живущих к северу от Пердрюина не знает о Черном Пламени. Нужно заставить ее говорить". И чуть ниже, еще более неразборчиво: "Колдунья упорствует, но теперь я не уступлю, как было в канун Элизиамансы. В следующий раз Голоса под замком будут слышны в Каменную Ночь. Стены будут тонкими. Последняя надежда на то, что она проводит меня к Черному Пламени. Либо ответ, либо смерть".
Я старалась понять смысл всего этого. Что бы ни замышлял мой отчим, это случится скоро: Каменная Ночь - последняя ночь апреля, и до нее всего несколько дней. Я не могла понять из написанного, грозит еще колдунье опасность или нет - намерен ли он убить ее в случае неудачи или только если она попытается нарушить договор, - но не сомневалась, что его поиски Черного Пламени крайне опасны для всех остальных, и в первую голову для моего солдата, Телларина. Отчим снова произнес что-то во сне - жалобно. Я вернула книги на место, заперла их и потихоньку ушла.
Весь день я была рассеянна и вся горела, но на сей раз не от любви. Я боялась за любимого, опасаясь за отчима и Валаду, но не могла никому сказать о своем открытии. Впервые с тех пор, как мой солдат поцеловал меня, я почувствовала себя одинокой. Я была полна тайн, и у меня, в отличие от Сулиса, не было даже книги, которой я могла бы их доверить.
Наконец я решила, что последую за ними. Пойду в то место, о котором пишет отчим: глубоко под замком, где стены тонки и слышны какие-то голоса. Они будут искать свое Черное Пламя, а я - следить за ними. Я спасу их всех, стану их ангелом-хранителем.
* * *
И вот настала Каменная Ночь.
Думаю, если бы я даже не прочла записи отчима, то все равно бы догадалась, что роковой час близок - до того рассеян и загадочен сделался мой Телларин. Он ничего не сказал мне, когда мы лежали рядом в моей постели, но я чувствовала, что то, чему суждено случиться этой ночью, очень волнует его. Но он был связан с моим отчимом честью и кровью и не мог выбирать.
Он рявкнул на меня, когда я поцеловала его в ухо и запустила пальцы ему в волосы.
- Оставь меня в покое, дитя.
- Почему это я дитя? - поддразнила я с притворной беззаботностью. - Разве между нами такая уж большая разница? И разве ты не сделал меня женщиной?
Мой солдат был нетерпелив и не разгадал любви за сказанными мною словами.
- Всякая женщина, которая не отстает, когда ее просят, - всего лишь ребенок. А я взрослый, потому что ношу воинский знак и по первому требованию отдам жизнь за своего господина.
Телларин был на пять лет старше меня, и в те годы столь большая разница внушала мне великое уважение, но теперь я думаю, что мужчины всегда бывают моложе своих женщин, особенно когда речь заходит об их чести.
Он смотрел в потолок, и лицо его из сердитого стало задумчивым - я знала, что он думает о предстоящей ночи. Я тоже боялась предстоящего, поэтому поцеловала его опять, совсем легонько, и попросила прощения.
Когда он ушел, придумав какую-то лживую причину, я стала готовиться к собственному путешествию. Я заранее спрятала свой самый теплый плащ и шесть толстых свечей там, где Ульса и другие служанки не могли найти. Одевшись, я коснулась материнского золотого Древа у меня над сердцем и помолилась за всех, кто отправился со мной во мрак.
* * *
Каменная Ночь - последняя ночь авреля, канун мая, когда, как говорят, духи блуждают по земле, пока пение петуха не загонит их обратно в могилы. Замок молча затаился вокруг, когда я двинулась вслед за остальными. Казалась, эта каменная громада не просто спит, а ждет, стараясь не дышать.
Под Башней Ангела была лестница - туда-то они и шли. Я поняла это, стоя в своем темном плаще у стены напротив башни. Их было четверо - отчим, Телларин, Аваллес и Валада. Ее руки, несмотря на договор, были все еще скованы. Мне грустно было видеть, что ее ведут в цепях, как зверя.
Рабочие, чинившие башню, положили грубые деревянные половины поверх разрушенного каменного пола, прикрыв многочисленные провалы. Настаивали даже на том, что дыры надо заложить кирпичом, чтобы ничто не могло вылезти из глубин и потревожить сон богобоязненных обитателей замка.
Из-за этих половиц я ждала довольно долго, зная, что отчиму и двум воинам потребуется время, чтобы сдвинуть доски. Я пряталась в темноте у башни, а по Внутреннему Двору гулял ветер. Я думала об ангеле на верхушке башни, черном от вековой копоти, которую никакой дождь не мог смыть, накренившемся набок, словно вот-вот упадет. Кто он? Один из святых угодников? Быть может, он благословляет меня, видя, что я хочу последовать за Телларином и остальными? Я посмотрела вверх, но в темноте вершины не было видно.
Выждав долгое время, я попробовала дверь башни и увидела, что засов изнутри не задвинут. Возможно, ангел и в самом деле покровительствовал мне.
В башне луна не светила, и я еще на пороге зажгла свою первую свечу от трута, который почти уже догорел. Мои шаги по каменному полу казались оглушительно громкими, но никто не вышел из мрака, чтобы спросить, что я тут делаю. Отчима и остальных не было слышно.
Я задержалась перед винтовой лестницей, ведущей вверх, думая, что же найдут там рабочие, когда расчистят наконец завалы. Я и по сей день спрашиваю себя об этом, ибо кропотливая работа не закончена до сих пор. Должно быть, при жизни я этого уже не узнаю. Что там, наверху - сокровища волшебного народа? Или только их древние кости?
Не будь даже событий той роковой ночи. Башня Ангела все равно торчала бы гвоздем в моих мыслях, как точит она над замком, накрывая его и близлежащие земли своей длинной тенью. Думается мне, смертные никогда не постигнут всех ее тайн.
Когда-то мне снилось, что отчим велел мне вымыть ангела, но я, как ни стараюсь, не могу отскрести с изваяния черную грязь. Отчим говорит, что это не моя вина, что Бог дал бы мне силы, если бы хотел, чтобы лицо ангела стало видно всем, - но я все равно плачу.
* * *
Я подошла к зияющей в полу трещине и подумала, как могло случиться, что пол разбит вдребезги, а башня стоит, как стояла. Дорога, по которой мне предстояло пройти, была не из легких, но я храбро полезла через каменную осыпь, поставив свечу перед собой, чтобы освободить обе руки. Тогда я в первый раз пожалела, что не надела башмаки покрепче. Сползая вниз, я ободрала себе ноги и порвала платье в нескольких местах, пока наконец снова не стала на ровный пол, примерно в полудюжине моих ростов под Внутренним Двором. Среди обломков камня чернела трещина намного шире остальных - ее зазубренная пасть ждала, желая поглотить меня. Подойдя, я услышала в глубине голоса других, но они показались мне незнакомыми.
Камни от входа отодвинули, и открылась лестница - блестящая белая кромка и ступени, уходящие во тьму. Чей-то смеющийся голос снова долетел до меня - я никогда не слышала его прежде.
Даже страхи предыдущих дней не подготовили меня к этому новому испытанию но я знала, что Телларин там, внизу. Я осенила грудь знаком Древа и ступила на лестницу.
* * *
Впереди ничего не было видно.
Свет моей одинокой свечи лишь делал лестницу еще более похожей на черную глотку, готовую меня поглотить, - но страх не мог остановить мое стремление к любимому, он только подгонял меня. Я спустилась уже, как мне казалась, на глубину, равную высоте Башня Ангела, но так и не догнала моих предшественников.
Был ли то обман слуха или ветер, гудящий в пещерах озерных утесов, но я продолжала слышать незнакомые голоса. Некоторые слышались совсем близко - не будь у меня свечи, я протянула бы руку, чтобы коснуться того, кто шептал рядом, но при свете я видела, что лестница пуста. Голоса то бубнили, то пели на приятном печальном языке, которого я не понимала и даже узнать не могла.
По всем статьям я должна была так испугаться, что побежать без оглядки назад, к лунному свету и свежему воздуху, - но я, хоть и боялась бестелесных голосов, чувствовала, что они не хотят мне зла. Если это были призраки, они, наверное, даже не знали, что я здесь. Замок точно говорил сам с собой, как это делает старик, сидящий у огня, вспоминая о давно минувших временах.
Лестница привела меня на площадку с дверьми по обоим концам, и я невольно вспомнила о дверях, упомянутых в книге отчима. Думая, в какую сторону пойти, я разглядывала узоры на стенах, вьющиеся лозы и цветы, подобных которым еще не видывала. Над одной дверью сидел на ветке соловей. Над дальней -тоже виднелась ветка - и я, подняв повыше свечу, поняла, что это ветви одного дерева; оно раскинуло свою крону по потолку так, словно я была стволом. Вокруг ветки над второй дверью обвилась тонкая змея. Вздрогнув, я подалась к двери с соловьем, но тут до меня донеслись голоса:
- ...если ты солгала мне. Я человек терпеливый, но...
Это был отчим - я бы сразу узнала его если не по голосу, то по словам. Он и правда был терпелив. Точно камень, из которых выкладывают круги на вершинах холмов, - твердый, холодный, никуда не спешащий, согревающийся только под солнцем жаркого лета. Порой мне хотелось как следует стукнуть его палкой, только чтобы заставить оглянуться и посмотреть на. меня.
Он сделал это один-единственный раз - в тот день, когда сказал, что "они" отняли у него все. Так мне казалось тогда. Теперь я знаю, что был и другой раз, когда он заметил мою улыбку - вероятно, после подарка или поцелуя от любимого - и написал в своей книге: "Бреда сегодня счастлива".
Отчим говорил где-то за другой дверью. Я зажгла вторую свечу, прилепила ее на верхушку первой, догоревшей почти до основания, и пошла в дверь со змеей на голос Сулиса.
* * *
Я спускалась все ниже по ведущим под уклон коридорам, перепутанным, как пряжа, вытряхнутая из мешка. Камень стен, хотя и древний, почему-то казался новее того, что наверху. Временами я видела по сторонам залы, покрытые грязью и щебнем, но уж наверное не менее просторные и высокие, чем в наббанских дворцах. Здесь узоры на стенах были так искусны, что не иначе настоящие цветы, деревья и птицы запечатлелись на камне с помощью волшебства, о котором мне так часто рассказывали мать и Ульса.
Странно было думать, что весь этот мир лежал под нами все время, пока мы жили в замке, и много поколений до нас. Я знала, что здесь некогда обитал волшебный народ. Ни сказки, ни даже сама башня не заставили бы меня поверить, как можно преобразить камень - сделать его текучим, как вода, и мерцающим, как лед, или изваять из него своды, тонкие, как ивовые ветви. Неужели северяне перебили их всех? Я впервые поняла, что это значит, и тихое, глубокое горе охватило меня. Творцы этой красоты убиты, и дом их занят убийцами неудивительно, что тьма полна беспокойных голосов. Неудивительно, что всякий, кто живет в замке, испытывает необъяснимую тоску. Этот замок стоит на крови, на смерти.
Эта неотвязная мысль соединилась у меня в уме с отрешенным взглядом отчима, с колдуньей, закованной в цепи. Я чувствовала, что из зла не будет добра - разве что через жертву, через кровь, через искупление.
И мой страх возрос.
* * *
Мирный Народ исчез, но дом, где они жили, оставался живым.
Спускаясь вниз сквозь прах веков по следу моего отчима, я вдруг поняла, что свернула не туда. Ход уперся в груду камня, а когда я вернулась назад, на перекрестке не оказалось отпечатков ног, и само место показалось мне незнакомым, словно стены каким-то образом переместились. Я закрыла глаза, слушая, не заговорит ли Телларин, - я уверена, что мое сердце расслышит его через весь камень Эркинленда. Но до меня доносился только призрачный шепот, словно осенний ветер, полный шорохов и вздохов.
Я заблудилась.
Впервые мне стало ясно, какую глупость я совершила. Я ушла в запретное место, никто не знает, что я здесь, и когда моя последняя свеча догорит, я буду затеряна во тьме.
На глазах выступили слезы, но я вытерла их. Слезами отца и мать не вернешь и себе не поможешь.
Я очень старалась отыскать обратную дорогу, но знала, что иду наугад, а голоса порхали вокруг, как невидимые птицы. Шепоты и дрожащие тени сбивали меня с толку, и дважды я чуть не провалилась в трещины под ногами. Я столкнула камень в одну из них, и он все падал и падал - у меня просто недостало сил слушать дальше.
Тьма словно смыкалась вокруг меня - я могла бы пропасть в ней навсегда и примкнуть к призрачному хору, но то ли случай, то ли судьба привела меня к другой лестнице, и я услышала идущий снизу голос колдуньи Валады:
- ...Это не войско твое и не слуги, чтобы ты распоряжался ими, Сулис. Жившие здесь давно умерли, но само место живо. Бери то, что тебе дают.
Она точно подслушала мои мысли. Содрогнувшись от такого совпадения, я поспешила на голос, боясь, что он умолкнет и я не услышу больше ни одного знакомого звука.
* * *
Мне показалось, что прошел целый час, но я так долго пробыла в этой шепчущей тьме, что не могла судить о времени. Мне представлялось, что те, за кем я шла, тоже стали призраками и плывут передо мной, как пушинки одуванчика - близко, а не поймаешь.
Лестница сходила витками все ниже и ниже, и при свете третьей, а потом и четвертой свечи я видела необозримые пространства вокруг, словно путешествовала по кругам небес, а не спускалась в недра земли. При особенно ярких вспышках мне казалось, что я вижу нечто большее, какую-то тайную жизнь. В такие минуты призрачные голоса становились громче, а тени как будто обретали форму. Когда я прищуривала глаза, мне почти что виделось, как покинутые залы заполняются веселыми, смеющимися людьми.
Как могли северяне посягнуть на такую красоту? И как мог народ, создавший такие чудеса, уступить смертным, пусть даже самым воинственным и кровожадным.
В темноте расцвел красно-желтый свет, от которого блестящие стены лестницы как будто заколебались. Сначала мне подумалось, что это новая игра моего воображения, но тут я услышала голос своего любимого - так близко, что мы могли бы поцеловаться:
- Не верьте ей, господин мой, - с немалым испугом произнес Телларин. - Она снова лжет.
Невыразимо счастливая, но не потерявшая бдительности, я заслонила свечу ладонью и заспешила вниз как можно тише. Голоса стали громче, свет факелов ярче, и я совсем погасила свечу. Я от души радовалась, что нашла их, но догадывалась, что мое появление им такой радости не доставит.
Я прокралась поближе к свету, но так и не увидела Тел-ларина и остальных: что-то наподобие дымовой завесы отделяло их от меня. Лишь совсем сойдя с лестницы и вступив в какой-то большой зал, я разглядела эти четыре фигуры.
Помещение было таким огромным, что даже факелы в руках Телларина и Аваллеса не могли осветить его доверху. Я по-прежнему неясно видела то, что приняла за дым, хотя факелы горели совсем близко, но теперь мне показалось, что это громадное дерево с черными листьями и стволом. Его окутывал мрак, подобный туману, лежащему на холмах зимним утром, - и все-таки это был не туман, а чернейшая Тьма.
- Решай, кого слушать - меня или молодого солдата, - говорила колдунья моему отчиму. - Повторяю тебе - если ты тронешь хотя бы лист, оно сочтет вас насильниками, и вам не поздоровится. Разве ты сам не чувствуешь?
- А я думаю, что прав Телларин, - сказал Аваллес, но голосу его, в отличие от слов, недоставало уверенности. - Она хочет нас одурачить.
Отчим смотрел то на теневое дерево, то на колдунью.
- Если нельзя наломать веток, зачем тогда ты привела нас сюда? проговорил он медленно, словно речь стоила ему больших усилий.
В ответе Валады чувствовалась ехидная усмешка.
- Ты держал меня в своем сыром каменном мешке целых две луны, чтобы разрешить свои безумные вопросы. И если ты не веришь, что я знаю то, что знаю, зачем ты заковал меня и привел сюда?
- Но топливо...
- Я не говорила, что здесь нельзя взять дров. Я сказала, что только дурак способен поднять нож или топор на Колдовское Дерево. Внизу полно хвороста, если у вас хватит смелости собрать его.
- Ступай набери дров, племянник, - велел Сулис Аваллесу.
Молодой рыцарь, поколебавшись, отдал свой факел Сулису, пролез под нижние ветви дерева и сразу исчез из вида, но быстро вылез обратно.
- Там ничего не видать. - Его глаза белели каемкой белков. - И кто-то сидит - какой-то зверь, что ли. Он... он дышит. У Телларина глаза получше моих...
"Нет!" - чуть не завопила я. Дерево ждало, закутанное во мрак, неподвластный факелам. Я уже хотела выскочить из укрытия и молить любимого не приближаться к нему, но Сулис, словно услышав мой беззвучный крик, выругался и сунул факел обратно Аваллесу.
- Клянусь Пелиппой и ее чашей! Пойду сам.
Он пролез под ветки, и мне послышалось, будто листья шепчутся, хотя никакого ветра здесь не было. Потом шорох стал громче - видимо, отчим раздвигал ветки. Тянулись долгие минуты, и дерево шуршало все громче. Наконец Сулис вышел пошатываясь - казалось, что под каждой рукой у него зажато по куску тьмы. Телларин и Аваллес хотели помочь ему, но он только потряс головой так, будто его что-то оглушило. Даже в темноте я видела, как он побледнел.
- Ты сказала правду, Валада. Ни ножа, ни топора не понадобилось.
Он велел воинам выложить на полу круг из камней, которые валялись повсюду, положил в середину собранный им хворост, взял из сумки на поясе растопку и зажег факелом Колдовское Дерево. Занялся огонь, и показалось, что в зале стало еще темнее - костер точно впитывал в себя свет факелов. Пламя потянулось ввысь.
Темное дерево больше не шелестело. Все затихло - даже костер не трещал. Я с бьющимся сердцем подобралась поближе, едва не забыв о том, что надо прятаться. Поистине черное пламя горело в этом подземелье - оно мерцало, как всякое пламя, и все же наносило раны живой материи мира, проедало дыры, темные, как беззвездное небо.
Да, поверить в это трудно, но я видела это своими глазами. Что-то виднелось сквозь Черное Пламя - не то, что было по ту сторону костра, но какое-то другое место - сначала казалось, что там пустота, но потом пространство над костром стало обретать цвет и форму, будто самый воздух вывернулся наизнанку.
В огне явилось лицо, и я едва сдержала крик.
* * *
Незнакомец, явившийся в пламени, не походил ни на одного виденного мной человека. Что-то было не так с его лицом - подбородок слишком узок, уголки больших глаз приподняты вверх. Несмотря на длинные белые волосы, он не казался старым. Он был обнажен до пояса, и на бледной лоснящейся коже виднелись страшные ожоги - скорее старые, чем свежие, хотя его окружало пламя.
Черное Пламя коверкало все, даже тьму. Она дрожала, точно весь мир вытягивался, как то, что отражается в речной воде.
Казалось, что человек в огне объят сном, но сон этот был тревожен. Человек корчился, извивался, даже закрывал руками лицо, словно защищаясь от чего-то страшного. Глаза его, когда они наконец открылись, оказались черными, как сама ночь, и смотрели они на что-то, чего я не видела, далеко за пределы костра. Рот раскрылся в ужасном беззвучном вопле, и мне, несмотря на его чуждый облик и на собственный страх, показалось, что у меня сейчас разорвется сердце. Если он жив, почему он горит и горит, не сгорая? Если призрак, почему смерть не прекратила его мучений?
Телларин и Аваллес попятились от костра с глазами, полными страха. Аваллес осенил себя знаком Древа.
Мой отчим, глядя на разинутый рот и слепые глаза человека в пламени, сказал Валаде:
- Почему он ничего не говорит нам? Сделай что-нибудь!
Она рассмеялась своим резким смехом.
- Ты хотел встретиться с одним из ситхов, Сулис, - с одним из Мирных. Хотел найти дверь - но некоторые двери открываются не в другое место, а в другое время. Черное Пламя отыскало тебе одного из Мирных во время сна. Он спит, но услышит тебя даже через века. Поговори же с ним! Я исполнила то, что обещала.
Сулис, явно потрясенный, крикнул человеку в огне:
- Эй! Ты меня понимаешь?
Тот снова передернулся, но его темные невидящие глаза обратились на моего отчима.
- Кто-здесь? - спросил он, и я услышала его не ушами, а где-то внутри головы. - Кто идет по Дороге Снов? - Призрак поднял руку, словно хотел коснуться нас через года, и удивление на миг согнало страдание с его странного лица. - Вы смертные? Но зачем вы пришли ко мне? Зачем беспокоите сон Хакатри из дома Танцоров?
- Я Сулис. - Голос у отчима дрожал, словно у древнего старца. - Некоторые называют меня "Отступник". Я рискнул всем, что имею, и провел годы в ученых трудах ради того, чтобы задать вопрос, на который только Мирные могут ответить. Ты поможешь мне?
Человек в огне, казалось, его не слушал. Его рот снова искривился, и на сей раз крик, полный боли, был подавлен. Я хотела зажать уши, но крик звучал у меня в голове.
- Жжет! - простонал горящий. - Кровь червя до сих пор жжет меня - даже когда я сплю. Даже когда иду по Дороге Снов!
- Червя? - опешил отчим. - Уж не дракона ли? О чем ты говоришь?
- Он был как большая черная змея, - простонал Хакатри. - Мы с братом гнали его до самого логова, и сразились с ним, и убили его, но его едкая кровь брызнула на меня, и мне больше не знать покоя. Что за боль, клянусь Садами! Он захлебнулся и умолк. Потом заговорил опять, и это было как песня: - Мы оба рубили его мечами, но моему брату Инелюки посчастливилось. Он избежал страшного ожога. Черна, черна была она, эта кровь, и горячее, чем пламя Творения! Боюсь, что даже смерть не облегчит этих мук...
Наряду со страхом меня мучило любопытство. Что такое задумал отчим? Что он вычитал в своих книгах, если готов рискнуть не только собственной жизнью, но и жизнью моего любимого?
Я знала, что никто из них ничего мне не скажет. Даже колдунья заявила, что это не мое дело. Эту тайну я могла раскрыть только сама.
Я решила заглянуть в книги отчима, которые он прятал и от меня, и от всех остальных. Раньше это было бы почти невозможно, но теперь, когда Сулис всю ночь читал, писал или разговаривал сам с собой, мне думалось, что днем он будет спать как мертвый.
Я пробралась в его покои рано утром. Слуг своих он давно уже распустил, и никто не осмеливался стучаться к нему без зова. В комнатах не было никого, кроме отчима и меня.
Он лежал поперек кровати, свесив голову за ее край. Не знай я, как он умерен во всем, я могла бы подумать по его хриплому дыханию и по беспорядку на постели, что он напился до бесчувствия, - но Сулис почти не пил вина.
Ключ от сундуков с книгами висел у него на шее. Я вытащила его из-под рубашки и не могла не заметить при этом, насколько счастливее у Сулиса лицо, когда он спит. Морщины на лбу разгладились, челюсти не сжимались больше в привычной угрюмой гримасе. В тот миг, при всем моем возмущении тем, как он поступил с колдуньей Валадой, я пожалела его. Какое бы безумие ни овладело им, на свой лад он был добрым человеком.
Он пошевелился и произнес что-то во сне. С бьющимся сердцем я сняла с него ключ через голову.
Отперев сундуки, я стала вытаскивать и просматривать запретные книги одну из другой, прислушиваясь к дыханию спящего. Большинство этих фолиантов в простых переплетах было написано на незнакомых языках, а кое-где я и буквы не могла распознать. В книгах, понятных мне, содержались либо волшебные сказки, либо рассказы о нашем замке в пору владычества северян.
Прошло больше половины часа, когда я нашла небрежно скрепленную книгу, озаглавленную "Сочинения Варгеллиса Сулиса, седьмого преемника Хонсы Сулиса, главы дома Сулисов в изгнании". Поначалу аккуратный почерк отчима плотно заполнял листы, но с годами буквы становились все крупнее и неразборчивее, а последние страницы, можно было подумать, писал ребенок, еще не выучившийся грамоте.
Шум, донесшийся с постели, испугал меня, но отчим только промычал что-то и повернулся на бок. Я стала листать книгу быстро, как только могла. Это был, должно быть, последний том его писаний - впервые записки относились к первому году нашей жизни в замке. Многие страницы были посвящены строительным дедам. Имелся там также перечень судебных решений, которые Сулис выносил в качестве владельца замка и сдаваемых в аренду земель. Были и заметки более личного характера, но краткие и сухие. Печальному событию трехгодичной давности он посвятил всего несколько слов: "Синетрита умерла от грудной горячки. Ее похоронят на мысу".
Единственное упоминание обо мне было сделано несколько месяцев назад: "Бреда сегодня счастлива". Я испытала странную боль от того, что мой сумрачный отчим заметил это и записал.
На более поздних страницах почти не говорилось о домашних и хозяйственных делах, ибо Сулис и в жизни потерял к ним интерес. Вместо этого я находила все больше ссылок на книги других авторов: "Плесиннен утверждает, что Бог пожирает жизни, как пламя - сучья и ветви. Как же тогда..." - Дальше было размазано, и я разобрала только слово "гвозди", а дальше как будто "Священное Древо". В другом месте перечислялось несколько "Дверей", найденных неким Ниссом. У каждой из них стояло примечание, которое мне не объясняло ровным счетом ничего. "Переместилась", - дрожащей рукой царапал отчим, или "В пору безвременья", или даже "Встретил Темное".
Лишь на последних двух страницах говорилось о женщине, сидящей в темнице под тронным залом.
"Мне сказали о женщине по имени Валада. Никто больше из живущих к северу от Пердрюина не знает о Черном Пламени. Нужно заставить ее говорить". И чуть ниже, еще более неразборчиво: "Колдунья упорствует, но теперь я не уступлю, как было в канун Элизиамансы. В следующий раз Голоса под замком будут слышны в Каменную Ночь. Стены будут тонкими. Последняя надежда на то, что она проводит меня к Черному Пламени. Либо ответ, либо смерть".
Я старалась понять смысл всего этого. Что бы ни замышлял мой отчим, это случится скоро: Каменная Ночь - последняя ночь апреля, и до нее всего несколько дней. Я не могла понять из написанного, грозит еще колдунье опасность или нет - намерен ли он убить ее в случае неудачи или только если она попытается нарушить договор, - но не сомневалась, что его поиски Черного Пламени крайне опасны для всех остальных, и в первую голову для моего солдата, Телларина. Отчим снова произнес что-то во сне - жалобно. Я вернула книги на место, заперла их и потихоньку ушла.
Весь день я была рассеянна и вся горела, но на сей раз не от любви. Я боялась за любимого, опасаясь за отчима и Валаду, но не могла никому сказать о своем открытии. Впервые с тех пор, как мой солдат поцеловал меня, я почувствовала себя одинокой. Я была полна тайн, и у меня, в отличие от Сулиса, не было даже книги, которой я могла бы их доверить.
Наконец я решила, что последую за ними. Пойду в то место, о котором пишет отчим: глубоко под замком, где стены тонки и слышны какие-то голоса. Они будут искать свое Черное Пламя, а я - следить за ними. Я спасу их всех, стану их ангелом-хранителем.
* * *
И вот настала Каменная Ночь.
Думаю, если бы я даже не прочла записи отчима, то все равно бы догадалась, что роковой час близок - до того рассеян и загадочен сделался мой Телларин. Он ничего не сказал мне, когда мы лежали рядом в моей постели, но я чувствовала, что то, чему суждено случиться этой ночью, очень волнует его. Но он был связан с моим отчимом честью и кровью и не мог выбирать.
Он рявкнул на меня, когда я поцеловала его в ухо и запустила пальцы ему в волосы.
- Оставь меня в покое, дитя.
- Почему это я дитя? - поддразнила я с притворной беззаботностью. - Разве между нами такая уж большая разница? И разве ты не сделал меня женщиной?
Мой солдат был нетерпелив и не разгадал любви за сказанными мною словами.
- Всякая женщина, которая не отстает, когда ее просят, - всего лишь ребенок. А я взрослый, потому что ношу воинский знак и по первому требованию отдам жизнь за своего господина.
Телларин был на пять лет старше меня, и в те годы столь большая разница внушала мне великое уважение, но теперь я думаю, что мужчины всегда бывают моложе своих женщин, особенно когда речь заходит об их чести.
Он смотрел в потолок, и лицо его из сердитого стало задумчивым - я знала, что он думает о предстоящей ночи. Я тоже боялась предстоящего, поэтому поцеловала его опять, совсем легонько, и попросила прощения.
Когда он ушел, придумав какую-то лживую причину, я стала готовиться к собственному путешествию. Я заранее спрятала свой самый теплый плащ и шесть толстых свечей там, где Ульса и другие служанки не могли найти. Одевшись, я коснулась материнского золотого Древа у меня над сердцем и помолилась за всех, кто отправился со мной во мрак.
* * *
Каменная Ночь - последняя ночь авреля, канун мая, когда, как говорят, духи блуждают по земле, пока пение петуха не загонит их обратно в могилы. Замок молча затаился вокруг, когда я двинулась вслед за остальными. Казалась, эта каменная громада не просто спит, а ждет, стараясь не дышать.
Под Башней Ангела была лестница - туда-то они и шли. Я поняла это, стоя в своем темном плаще у стены напротив башни. Их было четверо - отчим, Телларин, Аваллес и Валада. Ее руки, несмотря на договор, были все еще скованы. Мне грустно было видеть, что ее ведут в цепях, как зверя.
Рабочие, чинившие башню, положили грубые деревянные половины поверх разрушенного каменного пола, прикрыв многочисленные провалы. Настаивали даже на том, что дыры надо заложить кирпичом, чтобы ничто не могло вылезти из глубин и потревожить сон богобоязненных обитателей замка.
Из-за этих половиц я ждала довольно долго, зная, что отчиму и двум воинам потребуется время, чтобы сдвинуть доски. Я пряталась в темноте у башни, а по Внутреннему Двору гулял ветер. Я думала об ангеле на верхушке башни, черном от вековой копоти, которую никакой дождь не мог смыть, накренившемся набок, словно вот-вот упадет. Кто он? Один из святых угодников? Быть может, он благословляет меня, видя, что я хочу последовать за Телларином и остальными? Я посмотрела вверх, но в темноте вершины не было видно.
Выждав долгое время, я попробовала дверь башни и увидела, что засов изнутри не задвинут. Возможно, ангел и в самом деле покровительствовал мне.
В башне луна не светила, и я еще на пороге зажгла свою первую свечу от трута, который почти уже догорел. Мои шаги по каменному полу казались оглушительно громкими, но никто не вышел из мрака, чтобы спросить, что я тут делаю. Отчима и остальных не было слышно.
Я задержалась перед винтовой лестницей, ведущей вверх, думая, что же найдут там рабочие, когда расчистят наконец завалы. Я и по сей день спрашиваю себя об этом, ибо кропотливая работа не закончена до сих пор. Должно быть, при жизни я этого уже не узнаю. Что там, наверху - сокровища волшебного народа? Или только их древние кости?
Не будь даже событий той роковой ночи. Башня Ангела все равно торчала бы гвоздем в моих мыслях, как точит она над замком, накрывая его и близлежащие земли своей длинной тенью. Думается мне, смертные никогда не постигнут всех ее тайн.
Когда-то мне снилось, что отчим велел мне вымыть ангела, но я, как ни стараюсь, не могу отскрести с изваяния черную грязь. Отчим говорит, что это не моя вина, что Бог дал бы мне силы, если бы хотел, чтобы лицо ангела стало видно всем, - но я все равно плачу.
* * *
Я подошла к зияющей в полу трещине и подумала, как могло случиться, что пол разбит вдребезги, а башня стоит, как стояла. Дорога, по которой мне предстояло пройти, была не из легких, но я храбро полезла через каменную осыпь, поставив свечу перед собой, чтобы освободить обе руки. Тогда я в первый раз пожалела, что не надела башмаки покрепче. Сползая вниз, я ободрала себе ноги и порвала платье в нескольких местах, пока наконец снова не стала на ровный пол, примерно в полудюжине моих ростов под Внутренним Двором. Среди обломков камня чернела трещина намного шире остальных - ее зазубренная пасть ждала, желая поглотить меня. Подойдя, я услышала в глубине голоса других, но они показались мне незнакомыми.
Камни от входа отодвинули, и открылась лестница - блестящая белая кромка и ступени, уходящие во тьму. Чей-то смеющийся голос снова долетел до меня - я никогда не слышала его прежде.
Даже страхи предыдущих дней не подготовили меня к этому новому испытанию но я знала, что Телларин там, внизу. Я осенила грудь знаком Древа и ступила на лестницу.
* * *
Впереди ничего не было видно.
Свет моей одинокой свечи лишь делал лестницу еще более похожей на черную глотку, готовую меня поглотить, - но страх не мог остановить мое стремление к любимому, он только подгонял меня. Я спустилась уже, как мне казалась, на глубину, равную высоте Башня Ангела, но так и не догнала моих предшественников.
Был ли то обман слуха или ветер, гудящий в пещерах озерных утесов, но я продолжала слышать незнакомые голоса. Некоторые слышались совсем близко - не будь у меня свечи, я протянула бы руку, чтобы коснуться того, кто шептал рядом, но при свете я видела, что лестница пуста. Голоса то бубнили, то пели на приятном печальном языке, которого я не понимала и даже узнать не могла.
По всем статьям я должна была так испугаться, что побежать без оглядки назад, к лунному свету и свежему воздуху, - но я, хоть и боялась бестелесных голосов, чувствовала, что они не хотят мне зла. Если это были призраки, они, наверное, даже не знали, что я здесь. Замок точно говорил сам с собой, как это делает старик, сидящий у огня, вспоминая о давно минувших временах.
Лестница привела меня на площадку с дверьми по обоим концам, и я невольно вспомнила о дверях, упомянутых в книге отчима. Думая, в какую сторону пойти, я разглядывала узоры на стенах, вьющиеся лозы и цветы, подобных которым еще не видывала. Над одной дверью сидел на ветке соловей. Над дальней -тоже виднелась ветка - и я, подняв повыше свечу, поняла, что это ветви одного дерева; оно раскинуло свою крону по потолку так, словно я была стволом. Вокруг ветки над второй дверью обвилась тонкая змея. Вздрогнув, я подалась к двери с соловьем, но тут до меня донеслись голоса:
- ...если ты солгала мне. Я человек терпеливый, но...
Это был отчим - я бы сразу узнала его если не по голосу, то по словам. Он и правда был терпелив. Точно камень, из которых выкладывают круги на вершинах холмов, - твердый, холодный, никуда не спешащий, согревающийся только под солнцем жаркого лета. Порой мне хотелось как следует стукнуть его палкой, только чтобы заставить оглянуться и посмотреть на. меня.
Он сделал это один-единственный раз - в тот день, когда сказал, что "они" отняли у него все. Так мне казалось тогда. Теперь я знаю, что был и другой раз, когда он заметил мою улыбку - вероятно, после подарка или поцелуя от любимого - и написал в своей книге: "Бреда сегодня счастлива".
Отчим говорил где-то за другой дверью. Я зажгла вторую свечу, прилепила ее на верхушку первой, догоревшей почти до основания, и пошла в дверь со змеей на голос Сулиса.
* * *
Я спускалась все ниже по ведущим под уклон коридорам, перепутанным, как пряжа, вытряхнутая из мешка. Камень стен, хотя и древний, почему-то казался новее того, что наверху. Временами я видела по сторонам залы, покрытые грязью и щебнем, но уж наверное не менее просторные и высокие, чем в наббанских дворцах. Здесь узоры на стенах были так искусны, что не иначе настоящие цветы, деревья и птицы запечатлелись на камне с помощью волшебства, о котором мне так часто рассказывали мать и Ульса.
Странно было думать, что весь этот мир лежал под нами все время, пока мы жили в замке, и много поколений до нас. Я знала, что здесь некогда обитал волшебный народ. Ни сказки, ни даже сама башня не заставили бы меня поверить, как можно преобразить камень - сделать его текучим, как вода, и мерцающим, как лед, или изваять из него своды, тонкие, как ивовые ветви. Неужели северяне перебили их всех? Я впервые поняла, что это значит, и тихое, глубокое горе охватило меня. Творцы этой красоты убиты, и дом их занят убийцами неудивительно, что тьма полна беспокойных голосов. Неудивительно, что всякий, кто живет в замке, испытывает необъяснимую тоску. Этот замок стоит на крови, на смерти.
Эта неотвязная мысль соединилась у меня в уме с отрешенным взглядом отчима, с колдуньей, закованной в цепи. Я чувствовала, что из зла не будет добра - разве что через жертву, через кровь, через искупление.
И мой страх возрос.
* * *
Мирный Народ исчез, но дом, где они жили, оставался живым.
Спускаясь вниз сквозь прах веков по следу моего отчима, я вдруг поняла, что свернула не туда. Ход уперся в груду камня, а когда я вернулась назад, на перекрестке не оказалось отпечатков ног, и само место показалось мне незнакомым, словно стены каким-то образом переместились. Я закрыла глаза, слушая, не заговорит ли Телларин, - я уверена, что мое сердце расслышит его через весь камень Эркинленда. Но до меня доносился только призрачный шепот, словно осенний ветер, полный шорохов и вздохов.
Я заблудилась.
Впервые мне стало ясно, какую глупость я совершила. Я ушла в запретное место, никто не знает, что я здесь, и когда моя последняя свеча догорит, я буду затеряна во тьме.
На глазах выступили слезы, но я вытерла их. Слезами отца и мать не вернешь и себе не поможешь.
Я очень старалась отыскать обратную дорогу, но знала, что иду наугад, а голоса порхали вокруг, как невидимые птицы. Шепоты и дрожащие тени сбивали меня с толку, и дважды я чуть не провалилась в трещины под ногами. Я столкнула камень в одну из них, и он все падал и падал - у меня просто недостало сил слушать дальше.
Тьма словно смыкалась вокруг меня - я могла бы пропасть в ней навсегда и примкнуть к призрачному хору, но то ли случай, то ли судьба привела меня к другой лестнице, и я услышала идущий снизу голос колдуньи Валады:
- ...Это не войско твое и не слуги, чтобы ты распоряжался ими, Сулис. Жившие здесь давно умерли, но само место живо. Бери то, что тебе дают.
Она точно подслушала мои мысли. Содрогнувшись от такого совпадения, я поспешила на голос, боясь, что он умолкнет и я не услышу больше ни одного знакомого звука.
* * *
Мне показалось, что прошел целый час, но я так долго пробыла в этой шепчущей тьме, что не могла судить о времени. Мне представлялось, что те, за кем я шла, тоже стали призраками и плывут передо мной, как пушинки одуванчика - близко, а не поймаешь.
Лестница сходила витками все ниже и ниже, и при свете третьей, а потом и четвертой свечи я видела необозримые пространства вокруг, словно путешествовала по кругам небес, а не спускалась в недра земли. При особенно ярких вспышках мне казалось, что я вижу нечто большее, какую-то тайную жизнь. В такие минуты призрачные голоса становились громче, а тени как будто обретали форму. Когда я прищуривала глаза, мне почти что виделось, как покинутые залы заполняются веселыми, смеющимися людьми.
Как могли северяне посягнуть на такую красоту? И как мог народ, создавший такие чудеса, уступить смертным, пусть даже самым воинственным и кровожадным.
В темноте расцвел красно-желтый свет, от которого блестящие стены лестницы как будто заколебались. Сначала мне подумалось, что это новая игра моего воображения, но тут я услышала голос своего любимого - так близко, что мы могли бы поцеловаться:
- Не верьте ей, господин мой, - с немалым испугом произнес Телларин. - Она снова лжет.
Невыразимо счастливая, но не потерявшая бдительности, я заслонила свечу ладонью и заспешила вниз как можно тише. Голоса стали громче, свет факелов ярче, и я совсем погасила свечу. Я от души радовалась, что нашла их, но догадывалась, что мое появление им такой радости не доставит.
Я прокралась поближе к свету, но так и не увидела Тел-ларина и остальных: что-то наподобие дымовой завесы отделяло их от меня. Лишь совсем сойдя с лестницы и вступив в какой-то большой зал, я разглядела эти четыре фигуры.
Помещение было таким огромным, что даже факелы в руках Телларина и Аваллеса не могли осветить его доверху. Я по-прежнему неясно видела то, что приняла за дым, хотя факелы горели совсем близко, но теперь мне показалось, что это громадное дерево с черными листьями и стволом. Его окутывал мрак, подобный туману, лежащему на холмах зимним утром, - и все-таки это был не туман, а чернейшая Тьма.
- Решай, кого слушать - меня или молодого солдата, - говорила колдунья моему отчиму. - Повторяю тебе - если ты тронешь хотя бы лист, оно сочтет вас насильниками, и вам не поздоровится. Разве ты сам не чувствуешь?
- А я думаю, что прав Телларин, - сказал Аваллес, но голосу его, в отличие от слов, недоставало уверенности. - Она хочет нас одурачить.
Отчим смотрел то на теневое дерево, то на колдунью.
- Если нельзя наломать веток, зачем тогда ты привела нас сюда? проговорил он медленно, словно речь стоила ему больших усилий.
В ответе Валады чувствовалась ехидная усмешка.
- Ты держал меня в своем сыром каменном мешке целых две луны, чтобы разрешить свои безумные вопросы. И если ты не веришь, что я знаю то, что знаю, зачем ты заковал меня и привел сюда?
- Но топливо...
- Я не говорила, что здесь нельзя взять дров. Я сказала, что только дурак способен поднять нож или топор на Колдовское Дерево. Внизу полно хвороста, если у вас хватит смелости собрать его.
- Ступай набери дров, племянник, - велел Сулис Аваллесу.
Молодой рыцарь, поколебавшись, отдал свой факел Сулису, пролез под нижние ветви дерева и сразу исчез из вида, но быстро вылез обратно.
- Там ничего не видать. - Его глаза белели каемкой белков. - И кто-то сидит - какой-то зверь, что ли. Он... он дышит. У Телларина глаза получше моих...
"Нет!" - чуть не завопила я. Дерево ждало, закутанное во мрак, неподвластный факелам. Я уже хотела выскочить из укрытия и молить любимого не приближаться к нему, но Сулис, словно услышав мой беззвучный крик, выругался и сунул факел обратно Аваллесу.
- Клянусь Пелиппой и ее чашей! Пойду сам.
Он пролез под ветки, и мне послышалось, будто листья шепчутся, хотя никакого ветра здесь не было. Потом шорох стал громче - видимо, отчим раздвигал ветки. Тянулись долгие минуты, и дерево шуршало все громче. Наконец Сулис вышел пошатываясь - казалось, что под каждой рукой у него зажато по куску тьмы. Телларин и Аваллес хотели помочь ему, но он только потряс головой так, будто его что-то оглушило. Даже в темноте я видела, как он побледнел.
- Ты сказала правду, Валада. Ни ножа, ни топора не понадобилось.
Он велел воинам выложить на полу круг из камней, которые валялись повсюду, положил в середину собранный им хворост, взял из сумки на поясе растопку и зажег факелом Колдовское Дерево. Занялся огонь, и показалось, что в зале стало еще темнее - костер точно впитывал в себя свет факелов. Пламя потянулось ввысь.
Темное дерево больше не шелестело. Все затихло - даже костер не трещал. Я с бьющимся сердцем подобралась поближе, едва не забыв о том, что надо прятаться. Поистине черное пламя горело в этом подземелье - оно мерцало, как всякое пламя, и все же наносило раны живой материи мира, проедало дыры, темные, как беззвездное небо.
Да, поверить в это трудно, но я видела это своими глазами. Что-то виднелось сквозь Черное Пламя - не то, что было по ту сторону костра, но какое-то другое место - сначала казалось, что там пустота, но потом пространство над костром стало обретать цвет и форму, будто самый воздух вывернулся наизнанку.
В огне явилось лицо, и я едва сдержала крик.
* * *
Незнакомец, явившийся в пламени, не походил ни на одного виденного мной человека. Что-то было не так с его лицом - подбородок слишком узок, уголки больших глаз приподняты вверх. Несмотря на длинные белые волосы, он не казался старым. Он был обнажен до пояса, и на бледной лоснящейся коже виднелись страшные ожоги - скорее старые, чем свежие, хотя его окружало пламя.
Черное Пламя коверкало все, даже тьму. Она дрожала, точно весь мир вытягивался, как то, что отражается в речной воде.
Казалось, что человек в огне объят сном, но сон этот был тревожен. Человек корчился, извивался, даже закрывал руками лицо, словно защищаясь от чего-то страшного. Глаза его, когда они наконец открылись, оказались черными, как сама ночь, и смотрели они на что-то, чего я не видела, далеко за пределы костра. Рот раскрылся в ужасном беззвучном вопле, и мне, несмотря на его чуждый облик и на собственный страх, показалось, что у меня сейчас разорвется сердце. Если он жив, почему он горит и горит, не сгорая? Если призрак, почему смерть не прекратила его мучений?
Телларин и Аваллес попятились от костра с глазами, полными страха. Аваллес осенил себя знаком Древа.
Мой отчим, глядя на разинутый рот и слепые глаза человека в пламени, сказал Валаде:
- Почему он ничего не говорит нам? Сделай что-нибудь!
Она рассмеялась своим резким смехом.
- Ты хотел встретиться с одним из ситхов, Сулис, - с одним из Мирных. Хотел найти дверь - но некоторые двери открываются не в другое место, а в другое время. Черное Пламя отыскало тебе одного из Мирных во время сна. Он спит, но услышит тебя даже через века. Поговори же с ним! Я исполнила то, что обещала.
Сулис, явно потрясенный, крикнул человеку в огне:
- Эй! Ты меня понимаешь?
Тот снова передернулся, но его темные невидящие глаза обратились на моего отчима.
- Кто-здесь? - спросил он, и я услышала его не ушами, а где-то внутри головы. - Кто идет по Дороге Снов? - Призрак поднял руку, словно хотел коснуться нас через года, и удивление на миг согнало страдание с его странного лица. - Вы смертные? Но зачем вы пришли ко мне? Зачем беспокоите сон Хакатри из дома Танцоров?
- Я Сулис. - Голос у отчима дрожал, словно у древнего старца. - Некоторые называют меня "Отступник". Я рискнул всем, что имею, и провел годы в ученых трудах ради того, чтобы задать вопрос, на который только Мирные могут ответить. Ты поможешь мне?
Человек в огне, казалось, его не слушал. Его рот снова искривился, и на сей раз крик, полный боли, был подавлен. Я хотела зажать уши, но крик звучал у меня в голове.
- Жжет! - простонал горящий. - Кровь червя до сих пор жжет меня - даже когда я сплю. Даже когда иду по Дороге Снов!
- Червя? - опешил отчим. - Уж не дракона ли? О чем ты говоришь?
- Он был как большая черная змея, - простонал Хакатри. - Мы с братом гнали его до самого логова, и сразились с ним, и убили его, но его едкая кровь брызнула на меня, и мне больше не знать покоя. Что за боль, клянусь Садами! Он захлебнулся и умолк. Потом заговорил опять, и это было как песня: - Мы оба рубили его мечами, но моему брату Инелюки посчастливилось. Он избежал страшного ожога. Черна, черна была она, эта кровь, и горячее, чем пламя Творения! Боюсь, что даже смерть не облегчит этих мук...