- Нельзя этого делать! - терпеливо убеждал ее Мишель. - Наверняка мы не одни _т_а_к_и_е_. Где-то должны быть еще... Может быть, не в нашей округе... Если бы ты немножко подождала...
- Почему я должна ждать? Я могу так прождать годы, прождать всю мою жизнь! Я нашла Алана, уже нашла, а вы хотите, чтобы я черт знает сколько ждала человека, который, может быть, вообще никогда не появится! И кого, быть может, я возненавижу вместо того, чтобы полюбить, если он даже и придет! Так вот, знайте: этого не будет, потому что я так не хочу! Не моя вина в том, что я не такая, как все. Но у меня, как и у всех, есть право жить! Конечно, мне будет нелегко. Но неужто вы думаете, что мне будет легче жить вот так, как сейчас? День за днем, год за годом быть одной... Допустим, вы трое женитесь на трех из нас, а что станет с двумя оставшимися? Они будут и не со всеми остальными, но и не с вами - они... Для них вообще не будет места! Так что же, по-вашему, они должны просто... просто исчезнуть?! Это у тебя, Мишель, неладно с мозгами! Ты сам разучился думать, вернее, все вы. Я-то хоть знаю, чего хочу и что мне делать, а остальные даже ведь не думали об этом, потому что никто из вас не влюблялся, кроме Розалинды и Дэвида. Вы просто еще не сталкивались с тем, с чем столкнулась я...
Кое в чем она была права. Но если мы и не решили всех проблем, с которыми нам предстояло столкнуться, мы хорошо представляли себе все сложности, с которыми сталкивались уже, причем сталкивались постоянно, изо дня в день.
Подсознательно мы надеялись когда-нибудь избавиться от необходимости постоянно лгать, притворяться. Как? Когда это произойдет? Мы не знали. Но одно мы знали твердо - брак с "нормальным", вообще любое близкое соприкосновение с НОРМОЙ, станет для любого из нас невыносимой мукой. Наше теперешнее положение, наша жизнь в домах с родными и близкими - все это было очень тяжело. Но жить как... как муж с женой с тем, кто не умеет говорить, стало бы просто невыносимым. Во-первых, любой (или любая) из нас все равно был бы более близким всем нашим, чем "нормальному", с которым он (или она) жил. Этот брак неизбежно вылился бы в _в_и_д_и_м_о_с_т_ь_ брака, где люди были бы разделены даже больше, чем говорящие на разных языках. Это было бы несчастьем, пародией на близость, это вылилось бы в постоянную боязнь выдать себя, ненароком оговориться. А ведь мы знали, что подобные оговорки неизбежны.
Другие люди казались нам такими скучными, такими ограниченными по сравнению с нами... Разве может "нормальный" понять, что значит д_у_м_а_т_ь _в_м_е_с_т_е_, если на языке слов это даже звучит как-то нелепо? И как он может понять, что два мозга могут сделать то, что никогда бы не смог один. Нам же не нужно подбирать слова: даже если бы мы в р_а_з_г_о_в_о_р_е_ и захотели скрыть что-то друг от друга, в чем-то притвориться, вряд ли у нас это получилось. Мы не могли даже как-то неверно понять друг друга, так что же могло выйти, если бы один из нас привязался бы к "нормальному", который, в лучшем случае, может лишь смутно угадать, что чувствует близкий ему человек? Нет, ничего не могло тут выйти, кроме изнурительной замкнутости, невыносимого притворства. И все это неизбежно бы закончилось роковой оговоркой... Несколькими незначительными, случайно сорвавшимися с языка словами, которые постепенно начинали бы вызывать все большее подозрение, и тогда...
Анна понимала все это не хуже нас. Но сейчас она предпочитала обманывать себя. Желая подчеркнуть незыблемость своего решения, она перестала вступать с нами в контакт, не отзывалась на обращения. Но мы так и не знали, совсем она "закрылась" от нас или продолжает слушать, не вступая в разговор. Мы склонились ко второму и поэтому даже не рисковали обсуждать между собой создавшееся положение. Да и что в самом деле мы могли предпринять? Лично я ничего не мог придумать, Розалинда тоже была в растерянности.
За шесть лет из нескладного подростка Розалинда превратилась в высокую, стройную девушку. Она была очень красива, черты ее лица были правильными и привлекательными. Но что гораздо важнее - она была очень женственна. Мягкость и женственность проявлялись во всем, что она делала: в манере держаться, разговаривать... Для многих парней эта женственность была приманкой, они принимали ее за кокетство и лезли к ней со своими ухаживаниями. Но она могла быть с ними приветлива - и только... У нее был какой-то внутренний способ защиты. Не знаю как, но она умела очень быстро отгородиться от приставаний - отгородиться внутри и каким-то образом дать почувствовать это ухажерам... Так или иначе, все они очень быстро оставляли ее в покое, словно натыкались на какую-то неодолимую, хотя и невидимую преграду. Для нее, быть может, близкие отношения с кем-то из "нормальных" были невозможными, неприемлемыми... Наверно, поэтому случившееся с Анной было для нее гораздо большим потрясением, чем для остальных _н_а_ш_и_х_.
Мы встречались с ней редко, всегда украдкой, и я думаю, никто, кроме н_а_ш_и_х_, не догадывался об этих встречах. В те редкие часы, когда мы могли любить друг друга, нас никогда не покидал привкус горечи, никогда не оставляла мысль: сумеем ли мы когда-нибудь быть вместе открыто, не таясь? История с Анной усилила эту горечь - сама мысль о браке с НОРМОЙ для нас обоих была невыносимой.
Единственным человеком, у которого я мог попросить совета, был дядя Аксель. Как и все в округе, он знал о предстоящей свадьбе. Но он не знал, что Анна была одной из _н_а_ш_и_х_. Когда я сказал ему об этом, он помрачнел. Подумав, он сказал:
- Нет, Дэви. Это никуда не годится. Вы все правы, и я предвидел, что когда-нибудь дело дойдет до этого, хотя и надеялся, что как-нибудь обойдется. Теперь же, готов поклясться, вы все ее с места не сдвинете. Ведь так, мальчик? Иначе бы ты не пришел ко мне с этим?
- Она и слушать нас не хочет, - кивнул я. - Больше того, она нам не о_т_в_е_ч_а_е_т_... Сказала, что с _э_т_и_м_ покончено. Она не хочет больше отличаться от... нормальных - так и сказала. Это была первая ссора у нас... В конце концов она сказала... сказала, что ненавидит нас всех! На самом деле это, конечно, не так... Просто она очень хочет выйти за Алана так хочет, что не может и думать о каких-то помехах. Она... она словно ослепла, или... Ну, в общем, она даже не хочет себе представить, что из этого может получиться. И я просто не знаю, что нам теперь делать...
- А есть хоть один шанс, что она все-таки сумеет жить с... с нормальным? Или об этом нечего и говорить? - спросил Аксель.
- Мы уже думали об этом, - сказал я ему. - Она может, конечно, не отвечать нам, что она сейчас и делает. Ну, это, как если бы ты отказался разговаривать. Но долго она так не вытянет, ведь невозможно хранить обет молчания всю жизнь! Она никогда не сможет заставить себя _с_т_а_т_ь "нормальной". Это просто невозможно! Мишель говорит, что это будет примерно так, как если бы она притворялась, что у нее только одна рука из-за однорукости своего мужа... Нет, ничего у нее не получится, дядя, поэтому я и пришел к тебе...
Аксель задумался.
- Скажи, - спросил он, - а ты уверен, что она и впрямь свихнулась с этим Аланом? Я хочу сказать, свихнулась по-настоящему, ну, что она вроде как не в себе? - он покрутил пальцем у виска.
- Она совсем не похожа на себя, - задумчиво сказал я. - Она... как будто разучилась думать... Ее последние мысли, перед тем, как она замолчала, были... были как бы и не ее...
- Женщины всегда думают, что любят, когда выходят замуж, - вздохнув, сказал Аксель, - и беды тут большой нет. Каждому человеку нужны мечты, каждый хочет за что-то ухватиться... Но с женщиной, которая на самом деле любит, шутки плохи. Она живет в мире, где совсем другие законы - она слепа, глуха ко всему, что ее окружает, и море ей по колено. Она способна на все, на любые жертвы и... Рано или поздно, Дэви... Рано или поздно...
Он не договорил, но я понял, что он хочет сказать. Ведь и я думал то же самое.
- Что же нам делать? - в отчаянии прошептал я.
Он посмотрел мне в глаза, и в его взгляде я увидел... решение. Приговор...
- Послушай меня внимательно, мальчик, - сказал он. - Один из вас угрожает жизни всех, понимаешь, всех. Может быть, того не понимая, но... Это так. Даже если она искренно думает, что не выдаст вас, вы все теперь зависите от случайно оброненного слова, одной-единственной оговорки, вообще любой _с_л_у_ч_а_й_н_о_с_т_и_. Так имеет ли она право - одна подвесить жизнь семерых на тоненьком волоске, только лишь потому, что она хочет жить с этим самым Аланом? А, Дэви?
Я колебался. Возражать было нечего.
- Если ты... Если ты ставишь вопрос так... - пробормотал я неуверенно.
- А как иначе, Дэви? Так есть у нее такое право?
- Мы сделали все, чтобы убедить ее! - вырвалось у меня невпопад.
- И у вас ничего не вышло. Что же теперь? Вы будете сидеть сложа руки и ждать, когда она проговорится?
- Я... не знаю, - с трудом выдавил я.
- Знал я одного человека, - медленно начал Аксель, бросая время от времени на меня косой взгляд исподлобья, - который плавал на судне... Как-то матросы оказались в шлюпке - судно загорелось... Болтались они в море без еды и почти без воды сколько-там дней, пока один из них не вынес жажды... Он выпил морской воды и сошел с ума. В припадке буйства он стал ломать лодку... Они все погибли бы, неминуемо погибли, но они скрутили его и выбросили за борт. Остальные трое - всего их было четверо - дотянули до берега. Если бы они не сделали то, что сделали, тот сошедший с ума все равно бы сдох. Но с ним вместе погибли бы и все остальные!
Возникла тяжелая пауза. Наконец, я отрицательно покачал головой.
- Нет, дядя. Этого мы не сделаем, - твердо сказал я.
- Наш мир не райские кущи, - медленно проговорил Аксель, - в особенности для тех, у кого есть _о_т_к_л_о_н_е_н_и_я_. Я, признаться, был уверен, что вы из тех, кто способен бороться за свою жизнь и... И победить. Но может статься, я ошибся.
- Пойми, дядя, - сказал я, - если бы речь шла об Алане, если бы это его нужно было "вышвырнуть за борт", мы бы не колебались. Но Анна!.. Дело даже не в том, что она женщина! Если бы на ее месте был любой из нас, это ничего не меняло бы. Мы слишком _б_л_и_з_к_и_ друг другу, понимаешь? Она Анна - даже теперь гораздо ближе мне, чем родные сестры... Мне трудно объяснить тебе это... - я запнулся, потому что никак не мог найти слов, которые он бы понял. Я чувствовал, что слова здесь вообще не помогут. Это... Это было бы не просто убийство, дядя, а... все равно как отрезать часть самого себя... Нет! Мы никогда не сможем сделать это!..
- Но тогда это камнем будет висеть над вашими головами до тех пор... - он не закончил, но мы оба знали, что он имел в виду.
- Я знаю, - вздохнул я, - но то, что ты предлагаешь, для нас не выход. Если бы мы сделали это, "камень" висел бы над каждым _в_н_у_т_р_и_. И это было бы для нас во сто крат хуже...
Я даже не мог передать остальным наш разговор с Акселем, ведь его могла услышать Анна. Но я твердо знал, что они сказали бы то же, что и я. Я понимал, что Аксель предложил нам единственный реальный выход из создавшегося положения. Мой отказ последовать его совету означал полное наше бессилие и обреченность.
Анну мы с тех пор не _с_л_ы_ш_а_л_и_ ни разу. Но хватает ли у нее воли не _с_л_у_ш_а_т_ь_ нас? Мы не были в этом уверены. От ее сестры Рэйчел мы узнали, что она отзывается только на нормальную речь и всеми способами старается доказать себе, что она такая же, как все. Но все равно мы теперь не могли уже свободно разговаривать друг с другом: мы боялись.
Прошло несколько недель. Все оставалось по-прежнему. Похоже было, что Анна и впрямь сумела забыть о своем отличии от остальных... Приближался день ее свадьбы, и наконец, они с Аланом переехали в дом, который ее отец построил им на своей ферме. Кое-кто поговаривал, что она напрасно вышла замуж за сына кузнеца, но никаких тревожных для нас слухов вроде не было.
Несколько месяцев мы не слышали о ней ничего. Она избегала даже встреч со своей сестрой, видимо не желая, чтобы и эта тонюсенькая ниточка связывала ее с нами. Что ж, нам оставалось только надеяться, что ее брак оказался удачным и опасения наши были напрасными.
Постепенно наши страхи улеглись. В какой-то степени этому способствовало то, что пришло время, во всяком случае для нас с Розалиндой, подумать и о себе. Не помню, когда нам стало ясно, что мы должны быть вместе. Это было для нас таким очевидным и естественным, так совпадало с нашими мыслями и желаниями, что нам казалось, мы знали об этом всегда. Это стало чем-то само собой разумеющимся задолго до того, как мы начали говорить об этом. Я подумать никогда не мог, что возможен какой-то другой вариант, - двое людей, выросших вместе, думающих вместе, а кроме того, объединенных в том, что ощущают враждебность всего окружающего мира, чувствуют необходимость друг в друге еще раньше, чем сознают, что они любят...
Но случается, когда они, наконец, понимают, что любят друг друга, они неожиданно для себя понимают и то, что отличаются не только от всех остальных, но и друг от друга... И порой они сталкиваются с теми же проблемами, как и все "нормальные"...
Неприязнь между нашими семьями после истории с лошадьми вылилась в открытую вражду, и с годами вражда эта не утихла. Мой отец и его двоюродный брат Ангус Мортон, отец Розалинды, вели между собой что-то вроде партизанской войны: каждый внимательно следил за землями другого не появились ли там хоть малейшие отклонения. Известно было даже, что оба как-то раз назначили награду тому, кто углядит отклонение на земле соседа.
В своем стремлении перещеголять Мортона отец жертвовал многим. Он, например, обожал помидоры, но когда они однажды уродились неправильные, он вообще перестал сажать помидоры и картошку: с той поры нам приходилось покупать все это у соседей. Некоторые пряности тоже были занесены в "черный список" и той, и другой стороной, и хотя все это еще больше поднимало моральный престиж наших семей, но отнюдь не способствовало нормальным, добрососедским отношениям.
Было совершенно ясно, что обе стороны костьми лягут, но не дадут нам с Розалиндой пожениться.
С годами ситуация становилась все хуже и хуже. Мать Розалинды уже не раз делала попытки устраивать что-то вроде смотрин, да и моя мать, я видел, поглядывала на молодых девиц, словно прикидывая, которая из них больше годится ей в невестки.
Пока что мы были уверены, что о нашей близости никто не догадывается. Ничем, кроме колкостей и плохо скрытых оскорблений, Стрормы и Мортоны не обменивались, и для всех в округе было естественным считать, что и дети разделяют чувства родителей. Единственным местом, где нас могли видеть вместе, была церковь: я уже говорил, что встречались мы с Розалиндой редко и всегда украдкой...
Но выхода из создавшегося тупика мы не видели, и было похоже, что положение не изменится к лучшему до тех пор, пока мы сами не придумаем что-нибудь. Был, правда, один вариант - он назывался у нас "свадьбой со стрельбой", - когда невесту как бы похищали, понятно с согласия родителей. Мы бы, конечно, пошли на это, если бы вражда Стрормов и Мортонов не заставляла нас всерьез опасаться, что ружья Мортонов будут стрелять на этой "свадьбе" отнюдь не холостыми зарядами. Кроме того, мы были уверены, что даже если нам удастся каким-то образом пожениться, от наших родителей мы не получим ни гроша, и нам придется уйти из родных домов в чем мать родила.
Тем временем прошло уже полгода со свадьбы Анны, и все оставалось без перемен.
Что касается остальных, то мы чувствовали, что за полгода их страх по поводу брака Анны не то чтобы совсем исчез, но притупился. Конечно, мы не до конца успокоились, никогда не забывали о нашем отличии и о том, какую беду оно могло рано или поздно на нас навлечь. Но, привыкнув с детства жить в этом страхе, мы постепенно привыкли и к мысли об Анне. Продолжалось это до тех пор, пока Алана не нашли мертвым на дороге к его дому. В горле у него торчала стрела.
Эту новость сообщила нам Рэйчел, и мы в жуткой тревоге, затаив дыхание, слушали, как она пытается _п_о_г_о_в_о_р_и_т_ь_ со своей сестрой. Она старалась изо всех сил, собрала всю свою волю, но у нее ничего не получалось. Анна наглухо закрылась от нас. Даже в том отчаянии, которое она сейчас должна была испытывать, она не желала р_а_з_г_о_в_а_р_и_в_а_т_ь_.
- Я пойду к ней, - сказала Рэйчел. - Кто-то должен быть сейчас возле нее.
Вернулась она часа через полтора, очень расстроенная.
- Она не хочет меня видеть... Даже в дом не впустила. Она позвала соседку, а мне закричала, чтобы... чтобы я убиралась вон!
- Наверно, она думает, что это сделал кто-то из нас, - услышали мы Мишеля. - Может быть, кто-то из вас и в самом деле? Или хотя бы догадывается, кто это мог быть?
Мы все ответили отрицательно.
- Нужно, чтобы она это знала, - сказал Мишель. - Она не должна думать, что это мы... Попробуйте все связаться с ней.
Мы все напряглись, но и это не дало никакого результата.
- Плохо, - сказал Мишель. - Каким-то образом мы должны дать ей об этом знать. Рэйчел, шепни ей как-нибудь при случае это словами. Но так, чтобы никто из посторонних не слышал.
- Я попробую, - неуверенно сказала Рэйчел.
Час с лишним мы провели в тревожном ожидании. Вернувшись, ничего хорошего она нам не сообщила.
- У меня ничего не вышло, - сказала Рэйчел. - Я передала записку через соседку, но та вернулась и сказала, что Анна порвала записку не читая. Сейчас у нее мать. Она уговаривает Анну вернуться домой... к нам.
- Теперь мы должны быть готовы ко всему! - помолчав, сказал Мишель. Приготовьтесь бежать, если это вдруг понадобится. Но пока старайтесь не вызывать подозрений. А ты, Рэйчел, попробуй узнать, что у нее на уме, и держи нас в курсе.
Я понятия не имел, что мне делать. Петра была уже в кроватке, и я не мог разбудить ее так, чтобы никто в доме этого не заметил. Кроме того, я еще не был уверен в том, что дело так серьезно. Да и могла ли Анна заподозрить в убийстве Алана ребенка? И потом, мы ведь только п_р_е_д_п_о_л_а_г_а_л_и_, что Петра - одна из нас. Словом, пока я решил ничего не предпринимать. В доме все уже спали, когда Рэйчел связалась с нами вновь.
- Мы с мамой уходим к себе, - сказала она. - Анна выгнала всех из своего дома, и теперь она там одна. Мама хотела остаться, но с Анной сейчас невозможно разговаривать, она... Она совсем не в себе. Она сказала маме, что знает виновных в смерти Алана, но называть никого не будет.
- Ты думаешь, она имела в виду нас? - спросил Мишель. - Но ведь вполне возможно, что у Алана была с кем-то ссора, о которой не знаем мы, но знает она?
Рэйчел подумала и ответила отрицательно.
- Если бы дело было в этом, она впустила бы меня. Она не закричала бы мне: "Убирайся прочь!" Я схожу туда рано утром, как только рассветет. Может, за ночь она успокоится...
Так мы и порешили и впервые за несколько часов позволили себе хоть немного расслабиться.
На следующий день Рэйчел рассказала нам, что произошло утром. Она встала на заре и пошла через поле к дому Анны. Когда она подошла к двери, ей почему-то стало не по себе... В ушах у нее звенел крик сестры: "Убирайся!.." Но просто стоять возле дома было бессмысленно, и она, собравшись с силами, постучала. Ей никто не ответил. Она постучала сильнее, так что эхо разнеслось по всему дому. Изнутри не доносилось ни звука. Тогда она страшно перепугалась и стала колотить изо всех сил кулаками в дверь и окна. По-прежнему никто не отзывался. Рэйчел решила пойти к соседке, которая вчера передавала ее записку Анне.
Валявшейся во дворе доской они с соседкой высадили окно и влезли в дом. Анну они нашли наверху, в спальне: ноги ее не доставали полуметра до пола... Она повесилась на перекладине, поддерживающей крышу...
Вдвоем они сумели снять ее и уложить на кровать. Судя по всему, она умерла часа за два до их прихода. Соседка накрыла ее простыней...
Рэйчел воспринимала все происходящее так, словно это был какой-то кошмарный сон, она почти не соображала, что говорит. Соседка взяла ее за руку, как ребенка, и вывела из дома. Когда они уже выходили, соседка случайно заметила клочок бумаги, валявшийся на столе.
- Возьми это, - сказала она Рэйчел и сунула бумагу ей в руку. Наверняка она написала это перед смертью тебе или родителям.
Рэйчел машинально повертела бумагу в руках.
- Нет, это не... - начала было она, но вовремя спохватилась и сделала вид, что внимательно читает написанное. - А-а, да-да, верно, это для отца с матерью... Я... передам им. - И с этими словами она спрятала письмо за корсаж платья. Адресовано оно было не ей, не родителям, а инспектору.
Муж соседки проводил Рэйчел до дому, и она рассказала родителям о том, что произошло. Потом, оставшись в своей комнате одна, она прочла письмо. Это был донос на нас всех, включая Рэйчел и даже Петру. Анна обвиняла нас в убийстве Алана, потому что... Словом, она написала все как есть. Рэйчел дважды прочитала письмо сестры, а потом сожгла его.
Через день-два страсти вокруг этого дела улеглись. Самоубийство Анны, конечно, было трагедией, но никто не счел эту трагедию загадочной и необъяснимой. Молодая женщина, впервые забеременевшая, у которой так внезапно погиб муж, помешалась от горя и покончила с собой - таково было всеобщее мнение, и никто не нашел ничего необычного в случившемся.
Смерть Алана так и осталась загадкой для всех, в том числе и для нас. В ходе расследования заподозрили несколько человек, у которых были ссоры с погибшим, но ни у кого из них не было достаточно веского повода для убийства. К тому же все подозреваемые сумели доказать свое алиби.
Старый Уильям Тэй опознал стрелу, сделанную им самим, но все стрелы почти у всех в округе были сделаны им, так что это ничего не значило. Стрела была безо всяких отметин - самая обыкновенная, которых было полно в каждом доме. Конечно, появилось множество слухов: кто-то говорил, что у молодых не все было ладно в семье, что Анна будто бы в последнее время побаивалась своего мужа. К крайнему возмущению родителей Анны, пронесся слух, будто она сама убила Алана, а потом повесилась, испугавшись, что ее поймают, а может, и от угрызений совести. Но об этом тоже вскоре прекратили болтать - ведь никаких реальных оснований обвинять Анну в таком преступлении ни у кого на самом деле не было. Эта смерть молодого сына кузнеца так и осталась для всех неразрешимой загадкой. Мы в страхе ждали, что кто-нибудь каким-то образом заподозрит нас, но страхи наши были напрасны: никому и в голову не пришло связать нас с этим странным событием. Но тем не менее, все это не прошло для нас бесследно. С еще большой остротой, чем прежде, мы ощутили, на каком краю пропасти все мы находимся. Ощутили, как жизнь всех зависит от жизни каждого в отдельности.
Нам было жаль Анну, но горе утраты смягчалось сознанием того, что потеряли мы ее давно, задолго до разразившейся катастрофы. И только один Мишель, казалось, не разделял нашего относительного спокойствия.
- Один из _н_а_с_ смог предать!.. Смог!.. - задумчиво сказал он.
11
Проверка весной на этот раз обнаружила не так уж много отклонений. Во всем районе только два урожая попали в "черный список", и ни отца, ни Мортона в этом списке не было. Два предыдущих года были так ужасны, что те, кто в позапрошлом году сомневался относительно некоторых всходов, в прошлом уничтожали все, что хоть мало-мальски отличалось от НОРМЫ. Может быть, именно поэтому нынешний урожай был почти весь нормальный. Это вселило в людей надежду, и все в округе смотрели друг на друга теперь уже не так враждебно и настороженно, как раньше. В конце мая многие бились об заклад, что процент отклонений в этом году будет неслыханно низким. Даже старый Джейкоб вынужден был признать это.
- Господь милостив, - говорил он, - он дает им последний шанс. Дай Бог, чтобы они там, на востоке, наконец прозрели! Впрочем, и этим летом все может обернуться иначе, помяни мое слово!..
Но никаких зловещих предзнаменований не было. Поздние овощи уродились такими же нормальными, как и ранние злаки. Погода тоже стояла отменная, и люди перестали провожать настороженными взглядами инспектора, который теперь не ходил, повсюду высматривая отклонения, а мирно дремал на крыльце своего дома.
Для нас все было так же спокойно и безмятежно, если бы не Петра.
Однажды в июне, жарким, погожим днем, вдохновившим ее на очередные проказы, она ухитрилась сделать сразу две вещи, которые ей строго-настрого запрещались. Во-первых, она одна выехала на своем маленьком пони за пределы нашей фермы. Во-вторых, ей и этого показалось мало, и она поскакала не по равнине, а в самую чащу леса.
Леса вокруг Вакнука, как я уже говорил, были в общем-то не такие уж страшные. Но осторожность, как известно, еще никому не вредила. Дикие коты редко напали на человека, но все равно ходить в лес без оружия мы остерегались. Можно было наткнуться и на более крупного зверя, забредшего сюда из Джунглей.
Петрин зов возник так же неожиданно и с той же страшной силой, как и в прежний раз. Правда, сейчас в нем не было такого панического ужаса, как прошлым летом, но тревога и отчаяние, возникшие от крика Петры, были очень болезненны. Петра явно не контролировала себя, вообще не отдавала себе отчета в том, что делает. Она просто _п_о_с_ы_л_а_л_а_ сгусток эмоций, и эти эмоции охватывали всех, кто был способен ее сигнал воспринять.
Я попытался связаться с остальными и сказать, что уже бегу на помощь, но не смог пробиться даже к Розалинде. Мои сигналы не пропускала какая-то огромная помеха: это трудно объяснить... Ну, как если бы человек пытался реагировать при каком-то страшном шуме или пытался разглядеть что-то сквозь густой туман... А главное, этот сигнал не давал никакого представления о том, что, собственно, произошло. Он походил на нечленораздельный крик о помощи. Я уверен, что она не понимала, что делает, - получалось это чисто инстинктивно...
- Почему я должна ждать? Я могу так прождать годы, прождать всю мою жизнь! Я нашла Алана, уже нашла, а вы хотите, чтобы я черт знает сколько ждала человека, который, может быть, вообще никогда не появится! И кого, быть может, я возненавижу вместо того, чтобы полюбить, если он даже и придет! Так вот, знайте: этого не будет, потому что я так не хочу! Не моя вина в том, что я не такая, как все. Но у меня, как и у всех, есть право жить! Конечно, мне будет нелегко. Но неужто вы думаете, что мне будет легче жить вот так, как сейчас? День за днем, год за годом быть одной... Допустим, вы трое женитесь на трех из нас, а что станет с двумя оставшимися? Они будут и не со всеми остальными, но и не с вами - они... Для них вообще не будет места! Так что же, по-вашему, они должны просто... просто исчезнуть?! Это у тебя, Мишель, неладно с мозгами! Ты сам разучился думать, вернее, все вы. Я-то хоть знаю, чего хочу и что мне делать, а остальные даже ведь не думали об этом, потому что никто из вас не влюблялся, кроме Розалинды и Дэвида. Вы просто еще не сталкивались с тем, с чем столкнулась я...
Кое в чем она была права. Но если мы и не решили всех проблем, с которыми нам предстояло столкнуться, мы хорошо представляли себе все сложности, с которыми сталкивались уже, причем сталкивались постоянно, изо дня в день.
Подсознательно мы надеялись когда-нибудь избавиться от необходимости постоянно лгать, притворяться. Как? Когда это произойдет? Мы не знали. Но одно мы знали твердо - брак с "нормальным", вообще любое близкое соприкосновение с НОРМОЙ, станет для любого из нас невыносимой мукой. Наше теперешнее положение, наша жизнь в домах с родными и близкими - все это было очень тяжело. Но жить как... как муж с женой с тем, кто не умеет говорить, стало бы просто невыносимым. Во-первых, любой (или любая) из нас все равно был бы более близким всем нашим, чем "нормальному", с которым он (или она) жил. Этот брак неизбежно вылился бы в _в_и_д_и_м_о_с_т_ь_ брака, где люди были бы разделены даже больше, чем говорящие на разных языках. Это было бы несчастьем, пародией на близость, это вылилось бы в постоянную боязнь выдать себя, ненароком оговориться. А ведь мы знали, что подобные оговорки неизбежны.
Другие люди казались нам такими скучными, такими ограниченными по сравнению с нами... Разве может "нормальный" понять, что значит д_у_м_а_т_ь _в_м_е_с_т_е_, если на языке слов это даже звучит как-то нелепо? И как он может понять, что два мозга могут сделать то, что никогда бы не смог один. Нам же не нужно подбирать слова: даже если бы мы в р_а_з_г_о_в_о_р_е_ и захотели скрыть что-то друг от друга, в чем-то притвориться, вряд ли у нас это получилось. Мы не могли даже как-то неверно понять друг друга, так что же могло выйти, если бы один из нас привязался бы к "нормальному", который, в лучшем случае, может лишь смутно угадать, что чувствует близкий ему человек? Нет, ничего не могло тут выйти, кроме изнурительной замкнутости, невыносимого притворства. И все это неизбежно бы закончилось роковой оговоркой... Несколькими незначительными, случайно сорвавшимися с языка словами, которые постепенно начинали бы вызывать все большее подозрение, и тогда...
Анна понимала все это не хуже нас. Но сейчас она предпочитала обманывать себя. Желая подчеркнуть незыблемость своего решения, она перестала вступать с нами в контакт, не отзывалась на обращения. Но мы так и не знали, совсем она "закрылась" от нас или продолжает слушать, не вступая в разговор. Мы склонились ко второму и поэтому даже не рисковали обсуждать между собой создавшееся положение. Да и что в самом деле мы могли предпринять? Лично я ничего не мог придумать, Розалинда тоже была в растерянности.
За шесть лет из нескладного подростка Розалинда превратилась в высокую, стройную девушку. Она была очень красива, черты ее лица были правильными и привлекательными. Но что гораздо важнее - она была очень женственна. Мягкость и женственность проявлялись во всем, что она делала: в манере держаться, разговаривать... Для многих парней эта женственность была приманкой, они принимали ее за кокетство и лезли к ней со своими ухаживаниями. Но она могла быть с ними приветлива - и только... У нее был какой-то внутренний способ защиты. Не знаю как, но она умела очень быстро отгородиться от приставаний - отгородиться внутри и каким-то образом дать почувствовать это ухажерам... Так или иначе, все они очень быстро оставляли ее в покое, словно натыкались на какую-то неодолимую, хотя и невидимую преграду. Для нее, быть может, близкие отношения с кем-то из "нормальных" были невозможными, неприемлемыми... Наверно, поэтому случившееся с Анной было для нее гораздо большим потрясением, чем для остальных _н_а_ш_и_х_.
Мы встречались с ней редко, всегда украдкой, и я думаю, никто, кроме н_а_ш_и_х_, не догадывался об этих встречах. В те редкие часы, когда мы могли любить друг друга, нас никогда не покидал привкус горечи, никогда не оставляла мысль: сумеем ли мы когда-нибудь быть вместе открыто, не таясь? История с Анной усилила эту горечь - сама мысль о браке с НОРМОЙ для нас обоих была невыносимой.
Единственным человеком, у которого я мог попросить совета, был дядя Аксель. Как и все в округе, он знал о предстоящей свадьбе. Но он не знал, что Анна была одной из _н_а_ш_и_х_. Когда я сказал ему об этом, он помрачнел. Подумав, он сказал:
- Нет, Дэви. Это никуда не годится. Вы все правы, и я предвидел, что когда-нибудь дело дойдет до этого, хотя и надеялся, что как-нибудь обойдется. Теперь же, готов поклясться, вы все ее с места не сдвинете. Ведь так, мальчик? Иначе бы ты не пришел ко мне с этим?
- Она и слушать нас не хочет, - кивнул я. - Больше того, она нам не о_т_в_е_ч_а_е_т_... Сказала, что с _э_т_и_м_ покончено. Она не хочет больше отличаться от... нормальных - так и сказала. Это была первая ссора у нас... В конце концов она сказала... сказала, что ненавидит нас всех! На самом деле это, конечно, не так... Просто она очень хочет выйти за Алана так хочет, что не может и думать о каких-то помехах. Она... она словно ослепла, или... Ну, в общем, она даже не хочет себе представить, что из этого может получиться. И я просто не знаю, что нам теперь делать...
- А есть хоть один шанс, что она все-таки сумеет жить с... с нормальным? Или об этом нечего и говорить? - спросил Аксель.
- Мы уже думали об этом, - сказал я ему. - Она может, конечно, не отвечать нам, что она сейчас и делает. Ну, это, как если бы ты отказался разговаривать. Но долго она так не вытянет, ведь невозможно хранить обет молчания всю жизнь! Она никогда не сможет заставить себя _с_т_а_т_ь "нормальной". Это просто невозможно! Мишель говорит, что это будет примерно так, как если бы она притворялась, что у нее только одна рука из-за однорукости своего мужа... Нет, ничего у нее не получится, дядя, поэтому я и пришел к тебе...
Аксель задумался.
- Скажи, - спросил он, - а ты уверен, что она и впрямь свихнулась с этим Аланом? Я хочу сказать, свихнулась по-настоящему, ну, что она вроде как не в себе? - он покрутил пальцем у виска.
- Она совсем не похожа на себя, - задумчиво сказал я. - Она... как будто разучилась думать... Ее последние мысли, перед тем, как она замолчала, были... были как бы и не ее...
- Женщины всегда думают, что любят, когда выходят замуж, - вздохнув, сказал Аксель, - и беды тут большой нет. Каждому человеку нужны мечты, каждый хочет за что-то ухватиться... Но с женщиной, которая на самом деле любит, шутки плохи. Она живет в мире, где совсем другие законы - она слепа, глуха ко всему, что ее окружает, и море ей по колено. Она способна на все, на любые жертвы и... Рано или поздно, Дэви... Рано или поздно...
Он не договорил, но я понял, что он хочет сказать. Ведь и я думал то же самое.
- Что же нам делать? - в отчаянии прошептал я.
Он посмотрел мне в глаза, и в его взгляде я увидел... решение. Приговор...
- Послушай меня внимательно, мальчик, - сказал он. - Один из вас угрожает жизни всех, понимаешь, всех. Может быть, того не понимая, но... Это так. Даже если она искренно думает, что не выдаст вас, вы все теперь зависите от случайно оброненного слова, одной-единственной оговорки, вообще любой _с_л_у_ч_а_й_н_о_с_т_и_. Так имеет ли она право - одна подвесить жизнь семерых на тоненьком волоске, только лишь потому, что она хочет жить с этим самым Аланом? А, Дэви?
Я колебался. Возражать было нечего.
- Если ты... Если ты ставишь вопрос так... - пробормотал я неуверенно.
- А как иначе, Дэви? Так есть у нее такое право?
- Мы сделали все, чтобы убедить ее! - вырвалось у меня невпопад.
- И у вас ничего не вышло. Что же теперь? Вы будете сидеть сложа руки и ждать, когда она проговорится?
- Я... не знаю, - с трудом выдавил я.
- Знал я одного человека, - медленно начал Аксель, бросая время от времени на меня косой взгляд исподлобья, - который плавал на судне... Как-то матросы оказались в шлюпке - судно загорелось... Болтались они в море без еды и почти без воды сколько-там дней, пока один из них не вынес жажды... Он выпил морской воды и сошел с ума. В припадке буйства он стал ломать лодку... Они все погибли бы, неминуемо погибли, но они скрутили его и выбросили за борт. Остальные трое - всего их было четверо - дотянули до берега. Если бы они не сделали то, что сделали, тот сошедший с ума все равно бы сдох. Но с ним вместе погибли бы и все остальные!
Возникла тяжелая пауза. Наконец, я отрицательно покачал головой.
- Нет, дядя. Этого мы не сделаем, - твердо сказал я.
- Наш мир не райские кущи, - медленно проговорил Аксель, - в особенности для тех, у кого есть _о_т_к_л_о_н_е_н_и_я_. Я, признаться, был уверен, что вы из тех, кто способен бороться за свою жизнь и... И победить. Но может статься, я ошибся.
- Пойми, дядя, - сказал я, - если бы речь шла об Алане, если бы это его нужно было "вышвырнуть за борт", мы бы не колебались. Но Анна!.. Дело даже не в том, что она женщина! Если бы на ее месте был любой из нас, это ничего не меняло бы. Мы слишком _б_л_и_з_к_и_ друг другу, понимаешь? Она Анна - даже теперь гораздо ближе мне, чем родные сестры... Мне трудно объяснить тебе это... - я запнулся, потому что никак не мог найти слов, которые он бы понял. Я чувствовал, что слова здесь вообще не помогут. Это... Это было бы не просто убийство, дядя, а... все равно как отрезать часть самого себя... Нет! Мы никогда не сможем сделать это!..
- Но тогда это камнем будет висеть над вашими головами до тех пор... - он не закончил, но мы оба знали, что он имел в виду.
- Я знаю, - вздохнул я, - но то, что ты предлагаешь, для нас не выход. Если бы мы сделали это, "камень" висел бы над каждым _в_н_у_т_р_и_. И это было бы для нас во сто крат хуже...
Я даже не мог передать остальным наш разговор с Акселем, ведь его могла услышать Анна. Но я твердо знал, что они сказали бы то же, что и я. Я понимал, что Аксель предложил нам единственный реальный выход из создавшегося положения. Мой отказ последовать его совету означал полное наше бессилие и обреченность.
Анну мы с тех пор не _с_л_ы_ш_а_л_и_ ни разу. Но хватает ли у нее воли не _с_л_у_ш_а_т_ь_ нас? Мы не были в этом уверены. От ее сестры Рэйчел мы узнали, что она отзывается только на нормальную речь и всеми способами старается доказать себе, что она такая же, как все. Но все равно мы теперь не могли уже свободно разговаривать друг с другом: мы боялись.
Прошло несколько недель. Все оставалось по-прежнему. Похоже было, что Анна и впрямь сумела забыть о своем отличии от остальных... Приближался день ее свадьбы, и наконец, они с Аланом переехали в дом, который ее отец построил им на своей ферме. Кое-кто поговаривал, что она напрасно вышла замуж за сына кузнеца, но никаких тревожных для нас слухов вроде не было.
Несколько месяцев мы не слышали о ней ничего. Она избегала даже встреч со своей сестрой, видимо не желая, чтобы и эта тонюсенькая ниточка связывала ее с нами. Что ж, нам оставалось только надеяться, что ее брак оказался удачным и опасения наши были напрасными.
Постепенно наши страхи улеглись. В какой-то степени этому способствовало то, что пришло время, во всяком случае для нас с Розалиндой, подумать и о себе. Не помню, когда нам стало ясно, что мы должны быть вместе. Это было для нас таким очевидным и естественным, так совпадало с нашими мыслями и желаниями, что нам казалось, мы знали об этом всегда. Это стало чем-то само собой разумеющимся задолго до того, как мы начали говорить об этом. Я подумать никогда не мог, что возможен какой-то другой вариант, - двое людей, выросших вместе, думающих вместе, а кроме того, объединенных в том, что ощущают враждебность всего окружающего мира, чувствуют необходимость друг в друге еще раньше, чем сознают, что они любят...
Но случается, когда они, наконец, понимают, что любят друг друга, они неожиданно для себя понимают и то, что отличаются не только от всех остальных, но и друг от друга... И порой они сталкиваются с теми же проблемами, как и все "нормальные"...
Неприязнь между нашими семьями после истории с лошадьми вылилась в открытую вражду, и с годами вражда эта не утихла. Мой отец и его двоюродный брат Ангус Мортон, отец Розалинды, вели между собой что-то вроде партизанской войны: каждый внимательно следил за землями другого не появились ли там хоть малейшие отклонения. Известно было даже, что оба как-то раз назначили награду тому, кто углядит отклонение на земле соседа.
В своем стремлении перещеголять Мортона отец жертвовал многим. Он, например, обожал помидоры, но когда они однажды уродились неправильные, он вообще перестал сажать помидоры и картошку: с той поры нам приходилось покупать все это у соседей. Некоторые пряности тоже были занесены в "черный список" и той, и другой стороной, и хотя все это еще больше поднимало моральный престиж наших семей, но отнюдь не способствовало нормальным, добрососедским отношениям.
Было совершенно ясно, что обе стороны костьми лягут, но не дадут нам с Розалиндой пожениться.
С годами ситуация становилась все хуже и хуже. Мать Розалинды уже не раз делала попытки устраивать что-то вроде смотрин, да и моя мать, я видел, поглядывала на молодых девиц, словно прикидывая, которая из них больше годится ей в невестки.
Пока что мы были уверены, что о нашей близости никто не догадывается. Ничем, кроме колкостей и плохо скрытых оскорблений, Стрормы и Мортоны не обменивались, и для всех в округе было естественным считать, что и дети разделяют чувства родителей. Единственным местом, где нас могли видеть вместе, была церковь: я уже говорил, что встречались мы с Розалиндой редко и всегда украдкой...
Но выхода из создавшегося тупика мы не видели, и было похоже, что положение не изменится к лучшему до тех пор, пока мы сами не придумаем что-нибудь. Был, правда, один вариант - он назывался у нас "свадьбой со стрельбой", - когда невесту как бы похищали, понятно с согласия родителей. Мы бы, конечно, пошли на это, если бы вражда Стрормов и Мортонов не заставляла нас всерьез опасаться, что ружья Мортонов будут стрелять на этой "свадьбе" отнюдь не холостыми зарядами. Кроме того, мы были уверены, что даже если нам удастся каким-то образом пожениться, от наших родителей мы не получим ни гроша, и нам придется уйти из родных домов в чем мать родила.
Тем временем прошло уже полгода со свадьбы Анны, и все оставалось без перемен.
Что касается остальных, то мы чувствовали, что за полгода их страх по поводу брака Анны не то чтобы совсем исчез, но притупился. Конечно, мы не до конца успокоились, никогда не забывали о нашем отличии и о том, какую беду оно могло рано или поздно на нас навлечь. Но, привыкнув с детства жить в этом страхе, мы постепенно привыкли и к мысли об Анне. Продолжалось это до тех пор, пока Алана не нашли мертвым на дороге к его дому. В горле у него торчала стрела.
Эту новость сообщила нам Рэйчел, и мы в жуткой тревоге, затаив дыхание, слушали, как она пытается _п_о_г_о_в_о_р_и_т_ь_ со своей сестрой. Она старалась изо всех сил, собрала всю свою волю, но у нее ничего не получалось. Анна наглухо закрылась от нас. Даже в том отчаянии, которое она сейчас должна была испытывать, она не желала р_а_з_г_о_в_а_р_и_в_а_т_ь_.
- Я пойду к ней, - сказала Рэйчел. - Кто-то должен быть сейчас возле нее.
Вернулась она часа через полтора, очень расстроенная.
- Она не хочет меня видеть... Даже в дом не впустила. Она позвала соседку, а мне закричала, чтобы... чтобы я убиралась вон!
- Наверно, она думает, что это сделал кто-то из нас, - услышали мы Мишеля. - Может быть, кто-то из вас и в самом деле? Или хотя бы догадывается, кто это мог быть?
Мы все ответили отрицательно.
- Нужно, чтобы она это знала, - сказал Мишель. - Она не должна думать, что это мы... Попробуйте все связаться с ней.
Мы все напряглись, но и это не дало никакого результата.
- Плохо, - сказал Мишель. - Каким-то образом мы должны дать ей об этом знать. Рэйчел, шепни ей как-нибудь при случае это словами. Но так, чтобы никто из посторонних не слышал.
- Я попробую, - неуверенно сказала Рэйчел.
Час с лишним мы провели в тревожном ожидании. Вернувшись, ничего хорошего она нам не сообщила.
- У меня ничего не вышло, - сказала Рэйчел. - Я передала записку через соседку, но та вернулась и сказала, что Анна порвала записку не читая. Сейчас у нее мать. Она уговаривает Анну вернуться домой... к нам.
- Теперь мы должны быть готовы ко всему! - помолчав, сказал Мишель. Приготовьтесь бежать, если это вдруг понадобится. Но пока старайтесь не вызывать подозрений. А ты, Рэйчел, попробуй узнать, что у нее на уме, и держи нас в курсе.
Я понятия не имел, что мне делать. Петра была уже в кроватке, и я не мог разбудить ее так, чтобы никто в доме этого не заметил. Кроме того, я еще не был уверен в том, что дело так серьезно. Да и могла ли Анна заподозрить в убийстве Алана ребенка? И потом, мы ведь только п_р_е_д_п_о_л_а_г_а_л_и_, что Петра - одна из нас. Словом, пока я решил ничего не предпринимать. В доме все уже спали, когда Рэйчел связалась с нами вновь.
- Мы с мамой уходим к себе, - сказала она. - Анна выгнала всех из своего дома, и теперь она там одна. Мама хотела остаться, но с Анной сейчас невозможно разговаривать, она... Она совсем не в себе. Она сказала маме, что знает виновных в смерти Алана, но называть никого не будет.
- Ты думаешь, она имела в виду нас? - спросил Мишель. - Но ведь вполне возможно, что у Алана была с кем-то ссора, о которой не знаем мы, но знает она?
Рэйчел подумала и ответила отрицательно.
- Если бы дело было в этом, она впустила бы меня. Она не закричала бы мне: "Убирайся прочь!" Я схожу туда рано утром, как только рассветет. Может, за ночь она успокоится...
Так мы и порешили и впервые за несколько часов позволили себе хоть немного расслабиться.
На следующий день Рэйчел рассказала нам, что произошло утром. Она встала на заре и пошла через поле к дому Анны. Когда она подошла к двери, ей почему-то стало не по себе... В ушах у нее звенел крик сестры: "Убирайся!.." Но просто стоять возле дома было бессмысленно, и она, собравшись с силами, постучала. Ей никто не ответил. Она постучала сильнее, так что эхо разнеслось по всему дому. Изнутри не доносилось ни звука. Тогда она страшно перепугалась и стала колотить изо всех сил кулаками в дверь и окна. По-прежнему никто не отзывался. Рэйчел решила пойти к соседке, которая вчера передавала ее записку Анне.
Валявшейся во дворе доской они с соседкой высадили окно и влезли в дом. Анну они нашли наверху, в спальне: ноги ее не доставали полуметра до пола... Она повесилась на перекладине, поддерживающей крышу...
Вдвоем они сумели снять ее и уложить на кровать. Судя по всему, она умерла часа за два до их прихода. Соседка накрыла ее простыней...
Рэйчел воспринимала все происходящее так, словно это был какой-то кошмарный сон, она почти не соображала, что говорит. Соседка взяла ее за руку, как ребенка, и вывела из дома. Когда они уже выходили, соседка случайно заметила клочок бумаги, валявшийся на столе.
- Возьми это, - сказала она Рэйчел и сунула бумагу ей в руку. Наверняка она написала это перед смертью тебе или родителям.
Рэйчел машинально повертела бумагу в руках.
- Нет, это не... - начала было она, но вовремя спохватилась и сделала вид, что внимательно читает написанное. - А-а, да-да, верно, это для отца с матерью... Я... передам им. - И с этими словами она спрятала письмо за корсаж платья. Адресовано оно было не ей, не родителям, а инспектору.
Муж соседки проводил Рэйчел до дому, и она рассказала родителям о том, что произошло. Потом, оставшись в своей комнате одна, она прочла письмо. Это был донос на нас всех, включая Рэйчел и даже Петру. Анна обвиняла нас в убийстве Алана, потому что... Словом, она написала все как есть. Рэйчел дважды прочитала письмо сестры, а потом сожгла его.
Через день-два страсти вокруг этого дела улеглись. Самоубийство Анны, конечно, было трагедией, но никто не счел эту трагедию загадочной и необъяснимой. Молодая женщина, впервые забеременевшая, у которой так внезапно погиб муж, помешалась от горя и покончила с собой - таково было всеобщее мнение, и никто не нашел ничего необычного в случившемся.
Смерть Алана так и осталась загадкой для всех, в том числе и для нас. В ходе расследования заподозрили несколько человек, у которых были ссоры с погибшим, но ни у кого из них не было достаточно веского повода для убийства. К тому же все подозреваемые сумели доказать свое алиби.
Старый Уильям Тэй опознал стрелу, сделанную им самим, но все стрелы почти у всех в округе были сделаны им, так что это ничего не значило. Стрела была безо всяких отметин - самая обыкновенная, которых было полно в каждом доме. Конечно, появилось множество слухов: кто-то говорил, что у молодых не все было ладно в семье, что Анна будто бы в последнее время побаивалась своего мужа. К крайнему возмущению родителей Анны, пронесся слух, будто она сама убила Алана, а потом повесилась, испугавшись, что ее поймают, а может, и от угрызений совести. Но об этом тоже вскоре прекратили болтать - ведь никаких реальных оснований обвинять Анну в таком преступлении ни у кого на самом деле не было. Эта смерть молодого сына кузнеца так и осталась для всех неразрешимой загадкой. Мы в страхе ждали, что кто-нибудь каким-то образом заподозрит нас, но страхи наши были напрасны: никому и в голову не пришло связать нас с этим странным событием. Но тем не менее, все это не прошло для нас бесследно. С еще большой остротой, чем прежде, мы ощутили, на каком краю пропасти все мы находимся. Ощутили, как жизнь всех зависит от жизни каждого в отдельности.
Нам было жаль Анну, но горе утраты смягчалось сознанием того, что потеряли мы ее давно, задолго до разразившейся катастрофы. И только один Мишель, казалось, не разделял нашего относительного спокойствия.
- Один из _н_а_с_ смог предать!.. Смог!.. - задумчиво сказал он.
11
Проверка весной на этот раз обнаружила не так уж много отклонений. Во всем районе только два урожая попали в "черный список", и ни отца, ни Мортона в этом списке не было. Два предыдущих года были так ужасны, что те, кто в позапрошлом году сомневался относительно некоторых всходов, в прошлом уничтожали все, что хоть мало-мальски отличалось от НОРМЫ. Может быть, именно поэтому нынешний урожай был почти весь нормальный. Это вселило в людей надежду, и все в округе смотрели друг на друга теперь уже не так враждебно и настороженно, как раньше. В конце мая многие бились об заклад, что процент отклонений в этом году будет неслыханно низким. Даже старый Джейкоб вынужден был признать это.
- Господь милостив, - говорил он, - он дает им последний шанс. Дай Бог, чтобы они там, на востоке, наконец прозрели! Впрочем, и этим летом все может обернуться иначе, помяни мое слово!..
Но никаких зловещих предзнаменований не было. Поздние овощи уродились такими же нормальными, как и ранние злаки. Погода тоже стояла отменная, и люди перестали провожать настороженными взглядами инспектора, который теперь не ходил, повсюду высматривая отклонения, а мирно дремал на крыльце своего дома.
Для нас все было так же спокойно и безмятежно, если бы не Петра.
Однажды в июне, жарким, погожим днем, вдохновившим ее на очередные проказы, она ухитрилась сделать сразу две вещи, которые ей строго-настрого запрещались. Во-первых, она одна выехала на своем маленьком пони за пределы нашей фермы. Во-вторых, ей и этого показалось мало, и она поскакала не по равнине, а в самую чащу леса.
Леса вокруг Вакнука, как я уже говорил, были в общем-то не такие уж страшные. Но осторожность, как известно, еще никому не вредила. Дикие коты редко напали на человека, но все равно ходить в лес без оружия мы остерегались. Можно было наткнуться и на более крупного зверя, забредшего сюда из Джунглей.
Петрин зов возник так же неожиданно и с той же страшной силой, как и в прежний раз. Правда, сейчас в нем не было такого панического ужаса, как прошлым летом, но тревога и отчаяние, возникшие от крика Петры, были очень болезненны. Петра явно не контролировала себя, вообще не отдавала себе отчета в том, что делает. Она просто _п_о_с_ы_л_а_л_а_ сгусток эмоций, и эти эмоции охватывали всех, кто был способен ее сигнал воспринять.
Я попытался связаться с остальными и сказать, что уже бегу на помощь, но не смог пробиться даже к Розалинде. Мои сигналы не пропускала какая-то огромная помеха: это трудно объяснить... Ну, как если бы человек пытался реагировать при каком-то страшном шуме или пытался разглядеть что-то сквозь густой туман... А главное, этот сигнал не давал никакого представления о том, что, собственно, произошло. Он походил на нечленораздельный крик о помощи. Я уверен, что она не понимала, что делает, - получалось это чисто инстинктивно...