Уиндем Джон Паркс Лукас Бейнон Харрис. Поиски наугад

   Чтобы найти объяснение всему этому, я начал восстанавливать в памяти события, начиная с того мгновения, когда я открыл глаза и увидел возвышающийся надо мной автобус. Я вспомнил острое ощущение опасности от нависшего надо мной алого автобуса с золотыми буквами "Дженерал", ярко пылающими на его боку... Да, да, золотыми буквами, а вы должны знать, что слово "Дженерал" исчезло с лондонских автобусов еще в 1933 году, когда оно было заменено словами "Лондон транспорт".
   Тут я, признаюсь, испугался немного и стал искать что-нибудь в баре, что помогло бы мне вернуть равновесие. На столике я заметил оставленную кем-то газету. Я пересек бар, чтобы взять газету, и вернулся на свое место к стойке, не взглянув на нее. Только после этого я сделал глубокий вдох и посмотрел на первую страницу. Сначала я испугался: всю страницу занимали рекламы и объявления. Но некоторым утешением для меня послужила строчка на верху страницы: "Дейли Мейл, Лондон. Суббота 27 января 1953 года". Ну хотя бы дата была соответствующая: именно на этот день намечалась демонстрация опыта в лаборатории.
   Я перевернул страницу и прочитал: "Беспорядок в Дели. Одно из грандиознейших гражданских волнений в Индии за последнее время имело место сегодня в связи с требованием немедленного освобождения из тюрьмы Неру. На целый день город замер".
   Мое внимание привлек заголовок соседней колонки: "Отвечая на вопросы оппозиции, премьер-министр Ватлер заверил палату представителей в том, что Правительство проводит серьезное рассмотрение..."
   Голова кружилась. Я взглянул на верхнюю рамку газеты - та же дата, что и на первом листе: 27 января 1953 года, и тут же, под рамкой, фото с подписью "Сцена из вчерашней постановки театра Лаутон "Ее любовники", в которой мисс Аманда Коуворд играет главную роль в последней музыкальной постановке ее отца. "Ее любовники" была подготовлена к постановке за несколько дней до смерти Ноэля Коуворда в августе прошлого года. После представления мистер Айвор Новелло, руководивший постановкой, произнес трогательную речь в честь усопшего".
   Я прочел еще раз. Затем для уверенности осмотрелся по сторонам. Мои соседи по бару, обстановка, бармен, бутылки были несомненно реальны.
   Я положил газету на стойку и допил остаток бренди.
   Я хотел повторить заказ, но было бы неловко, если бы бармен вздумал назначить большую, чем раньше, цену - денег осталось в обрез.
   Я взглянул на свои часы - и опять что за чертовщина! Это были хорошие золотые часы с ремешком из крокодиловой кожи, стрелки показывали половину первого, но никогда раньше я не видел этих часов. Я снял часы и посмотрел снизу. Там было выгравировано "К. навеки от О. 10.Х.50". Это поразило меня, ведь в 1950 году я женился, хотя и не в октябре, и не знал никого, чье имя начиналось бы с буквы "О". Мою жену звали Деллой. Я механически застегнул часы на руке и вышел из бара.
   Виски и эта маленькая передышка подействовали к лучшему. Вернувшись на Риджент-стрит, я чувствовал себя менее растерянным. Боль в голове стихла, и я мог осмотреться вокруг более внимательно.
   Кольцо Пиккадилли на первый взгляд было обычным, и тем не менее казалось, будто что-то тут не так. Я догадался, что необычны люди и машины. Много мужчин и женщин были в поношенных костюмах, цветочницы под статуей Эроса были тоже в каких-то лохмотьях. Я посмотрел на прилично одетых дам и удивился. Почти все без исключения носили плоские широкополые шляпы, приколотые булавками к прическам. Юбки были длинные, почти до лодыжек. Был полдень, но дамы почему-то вырядились в меховые накидки, производившие впечатление вечерних туалетов.
   Узконосые туфли на тонких каблуках-шпильках с излишними украшениями выглядели на мой вкус уродливо. Крик моды всегда смешон для неподготовленного, к нему приходят исподволь, постепенно. Я чувствовал бы себя Рипом ван-Винклем после пробуждения, если бы не эти вполне современные заголовки в газетах... Автомашины, короткие, высокие, без привычной обтекаемости форм, тоже казались смешными.
   Присмотревшись, я понял, что, кроме двух явных "ройсов", все остальные марки машин мне незнакомы. Пока я удивленно таращил глаза, одна из дам в плоской шляпе и поношенных мехах встала передо мной и мрачно обратилась ко мне, назвав "дорогушей". Я сбежал от нее на Пиккадилли. Между прочим, я обратил внимание на церковь святого Джеймса. Когда я видел ее в последний раз, она вся была в лесах. Материалы для перестройки и укрепления фундамента были подвезены в сад и огорожены временным забором. Это было две недели назад. Но теперь все исчезло, будто церковь вовсе не пострадала в свое время от бомбежек. Я пересек дорогу, присмотрелся внимательнее и крайне удивился мастерству реставраторов.
   Я остановился перед витриной магазина Хаггарда и посмотрел выставленные книги. Некоторых авторов я знал: Пристли, Льюис, Бертран Рассел, Т.С.Элиот, но редкие из заглавий их книг были мне знакомы. Тут вдруг внизу, в центре витрины, я увидел книжонку в суперобложке розовых тонов "Юные дни жизни", роман Колина Трэффорда.
   Я уставился на книгу, наверное, с открытым ртом. Признаться, у меня были одно время потуги самолюбия в литературном направлении. Если бы не война, я бы, вероятно, получил образование в области искусства и попробовал бы в нем свои силы. Но случилось так, что мой приятель по полку убедил меня заняться наукой, а потом я поступил на работу в ЭФИ.
   Поэтому, увидев свое имя на обложке книги, минуту или две я пытался разобраться в сумбурном потоке своих мыслей и ощущений. Любопытство заставило меня зайти в магазин.
   На столе я заметил в стопке полдюжину экземпляров "Юных дней жизни". Я взял верхнюю и раскрыл. На обложке четко стояло имя автора, на обороте титула - перечень семи других его произведений. Затем шло незнакомое мне название издательства. Рядом отмечалось: "Первое издание - январь 1953 года".
   Я взглянул на заднюю сторону суперобложки и чуть не уронил книгу: там красовался портрет автора, несомненно мой портрет, и с усами! Пол у меня под ногами дрогнул...
   Где-то у себя за плечом я услышал показавшийся мне знакомым голое:
   - Рад встрече, Нарцисс! Смотришь, как идет продажа? Ну и как?
   - Мартин! - вскрикнул я от неожиданности. Никогда в жизни я так не радовался встрече с приятелем. - Мартин, сколько мы не виделись с тобой?
   - Сколько? Да дня три, старик! - услышал я слегка удивленный голос.
   Три дня! Я встречался с Мартином, и не раз, в Кембридже. Но это было не меньше двух лет назад. Однако он продолжал:
   - Как насчет перекуса, если ты не занят?
   И опять - странно: я уже много лет не слышал, чтобы кто-нибудь говорил "перекус". Я постарался убедить себя, что все в порядке вещей.
   - Отлично, - согласился я, - но платить тебе, у меня стащили кошелек.
   Он щелкнул языком.
   - Надеюсь, в нем было не так уж много. А если пойти в клуб? Они примут к оплате чек.
   Я положил книгу, которую все еще держал в руках, и мы вышли.
   - Забавная штука, - сказал Мартин. - Только что встретил Томми - Томми Вестхауза. Он вроде порхающего мотылька - надеется на своего американского издателя. Ты помнишь его дурацкую вещь "Розы в шипах"? Как Бен-Гур встречает Клеопатру, а им мешает Синяя Борода? Так вот его издатель не лучше...
   Он болтал, пересыпая рассказ профессиональными шутками и неизвестными мне именами. И я его, признаться, почти не понимал. Мы прошли так несколько кварталов почти до Пол-Мола. Он спросил:
   - Ты так и не сказал мне, как идут "Юные дни жизни". Кое-кто говорит, что книгу переоценили. Видел "Вечлит"? Там тебя поругивают. Самому прочесть книгу не привелось: хлопот куча!
   Я предпочел отвечать уклончиво и сказал, что распродажа вдет, как и ожидали, средне.
   Мы пришли в клуб. Это оказался "Сэвидж-клаб". И хоть я не член его, швейцар приветствовал меня по имени, как будто я был их ежедневным посетителем.
   Меня мучили сомнения, но все обошлось хорошо, и во время завтрака я старался быть на высоте и придерживаться принципа: веди себя как все, потому что если что-то кажется людям необычным, то они скорее посчитают тебя сумасшедшим, чем помогут тебе.
   Боюсь, мне это не всегда удавалось. Я не раз замечал, что Мартин странно поглядывает на меня. Один раз даже спросил меня:
   - Как ты себя чувствуешь, старик?
   Но самое страшное случилось позднее, когда он потянулся левой рукой за сельдереем. Я увидел золотое кольцо-печатку у него на безымянном пальце, и это поразило меня. Дело в тем, что у Мартина на левой руке не было мизинца и безымянного пальца. Он их потерял во время войны в 1945 году где-то в боях у Рейна.
   - Боже мой! - невольно воскликнул я.
   Он повернулся ко мне.
   - Какого черта, старик, что стряслось? Ты побелел как полотно!
   - Твоя рука... - пролепетал я.
   Он с удивлением посмотрел на руку, потом на меня.
   - По-моему, все в порядке, - сказал он, и глаза его испытующе сузились.
   - Но... Но ведь ты потерял два пальца на войне!
   У него брови поползли вверх от удивления, затем он нахмурился. В глазах сквозила озабоченность.
   - Ты что-то путаешь, старик! Ведь война кончилась еще до моего рождения.
   Ну после этого в моей голове поплыл туман, а когда он прошел, я полулежал в большом кресле. Мартин сидел рядом и наставлял меня такими словами:
   - Итак, старик, прими мой совет. Топай-ка ты к врачу сегодня же. Наверное, ты перебрал малость. Как ни смешно - за мозгами тоже нужно присматривать. А теперь мне надо бежать, обещал. Только смотри не откладывай! Дай мне знать, как пойдут дела.
   И он ушел.
   Я расслабился в кресле. Как ни странно, я чувствовал себя самим собой в большей степени, чем за все время после того, как пришел в сознание на тротуаре Риджент-стрит. Как будто сильнейший удар выбил меня из состояния замешательства, и теперь мозги приходили в порядок... Я был рад, что отделался от Мартина и мог спокойно подумать.
   Я осмотрелся вокруг. Я не был членом клуба и плохо представлял расположение и обстановку дома. И все же обстановка казалась мне несколько необычной. Ковры, освещение - все было другим, чем я видел в последний раз.
   Народу было немного. Двое беседовали в углу зала, трое дремали, и еще двое читали газеты. Никто не обратил на меня внимания. Я подошел к столу с газетами и журналами и вернулся в кресло, взяв "Нью Стейшн", датированную 22 января 1953 года. Передовая призывала для прекращения безработицы национализировать средства транспорта в качестве первого шага по передаче в руки народа средств производства. Это вызвало во мне чувства, похожие на ностальгию. Я перевернул страницу и, просматривая статьи, был удивлен скудостью их содержания. Я обрадовался, найдя раздел "Современное обозрение". Среди других вопросов, которых касался обзор, было упоминание о важных физических экспериментальных работах, проводимых в Германии. Опасения обозревателя, разделяемые, видимо, некоторыми видными учеными, сводились к следующему: в настоящее время почти нет сомнений в теоретической возможности ядерного расщепления. Предлагаемые же методы управления этой реакцией слабы и ненадежны. Имеется угроза цепной реакции, которая может вызвать катастрофу космических масштабов. Консорциум, в котором принимают участие знаменитые ученые, писатели и деятели искусства, собирается обратиться в Лигу наций с жалобой на правительство Германии, которое во имя всего человечества должно прекратить свои безрассудные эксперименты...
   Так, так!..
   Мало-помалу, словно в тумане, кое-что начинало проясняться... Совсем неясными оставались все "как" и "почему", - я еще не имел своей разумной концепции о случившемся. Но я уже понимал, что предположительно могло произойти. Даже мне все представлялось противоречивым, может быть, оттого, что я знал, что случайный нейтрон при одних условиях захватывается атомом урана, а при других - нет... Это, конечно, противоречит Эйнштейну и его теории относительности, которая, как вы знаете, отрицает возможность абсолютного определения движения и, следовательно, приводит к идее четырехмерной пространственно-временной системы измерений. И поскольку вы не можете определить движение элементов континуума, любой образ или картина движения должна быть по сути своей иррациональной или иллюзорной, а потому и последствия не поддаются строгому определению и могут быть различны.
   Однако там, где исходные факторы близки или похожи, то есть состоят из одинаковых элементов, скажем, атомов, находящихся в примерно одинаковых соотношениях, можно ожидать и похожих последствий. Они, конечно, никогда не будут идентичными, в противном случае определение движения было бы возможно.
   Но они могут оказаться весьма схожими и, выражаясь языком специальной теории относительности Эйнштейна, - "доступными для рассмотрения и могут быть в дальнейшем описаны с помощью системы близких друг к другу определителей".
   Иными словами, хотя бы одно из бесконечных обстоятельств, которое мы относим по времени, например, к 1953 году, должно произойти еще где-то в континууме. Оно существует только относительно определенного наблюдателя и появляется в одинаковых опосредствованиях с окружающим для нескольких наблюдателей, занимающих похожий (в комбинации пространства и времени) угол зрения или координаты отсчета. Однако заметим, что, поскольку два наблюдателя не могут быть совсем идентичными, каждый из них должен по-разному воспринимать прошлое, настоящее и будущее. Следовательно, все, что воспринимает каждый наблюдатель, возникает на базе его отношений к континууму и действительно существует только для него одного. Таким образом, я пришел к пониманию того, что произошло, а именно: каким-то образом - я еще не догадывался каким - я был переведен в положение другого наблюдателя, координаты и угол зрения которого были отличными от моих, но не настолько, чтобы окружающее было совсем недоступна моему пониманию. Другими словами, мой двойник жил в мире, реальном для него, так же как я жил в своем мире, пока не случилась эта удивительная рокировка, позволившая мне наблюдать его мир со свойственный ему восприятием прошлого и будущего, вместо тех, в который привык я. Поймите, ведь это кажется так просто, когда все обдумаешь, но я, конечно, не мог сначала охватить все в целом и сформулировать это для себя сразу. Но в своих рассуждениях близко подошел к пониманию отношений меня и моего двойника и решил, что, несмотря на всю невероятность происшедшего, мои мозги, по крайней мере, в порядке. Беда была в том, что они попали в непривычную обстановку, что они воспринимали то, что не было адресовано им, - как приемник, настроенный на чужую волну. Это было неудобно, плохо, но все же намного лучше, чем испорченный приемник. И я понял наконец хотя бы это.
   Я сидел там довольно долго, пытаясь вообразить, что мне делать, пока не кончилась пачка сигарет "Маринер". Тогда я поднялся и пошел к телефону.
   Сначала я позвонил в "Электро-физикал индастри Ко". Никакого ответа. Я заглянул для верности в телефонный справочник. Номер оказался совсем другим. Я набрал номер, попросил "1-33", но, подумав, назвал свой отдел. "О! Вам нужен 59!" - ответила телефонистка и соединила меня. Кто-то ответил, и я сказал: "Позовите мистера Колина Трэффорда!" - "Простите, ответила девушка, - я не могу найти этой фамилии в списках".
   Я повесил трубку. Стало очевидно, что я не работаю в институте. Поразмыслив минуту, я позвонил к себе на Уормстер. Бодрый голос ответил тут же: "Уникальные пояса и корсеты". Я опустил трубку.
   Я поискал в справочнике себя. Нашел: "Трэффорд, Колин У. 54 Хогарт Корт, Дачис Гарденс, С.У.7. СЛАва 67021". Я набрал номер. Телефон на том конце звонил, но никто не снимал трубку.
   Я вышел из телефонной будки, соображая, что делать дальше. Странно чувствовать себя иностранцем в своем городе, потерять ориентировку и не иметь даже комнаты в гостинице.
   Подумав еще с минуту, я решил, что вернее и логичней всего поступать так, как поступил бы здешний Колин Трэффорд.
   Если он не работает в институте, то, по крайней мере, у него есть дом, куда он может направить свои стопы!..
   Хогарт Корт - прекрасный жилой квартал. Упругий ковер и цветочные узоры по потолку и стенам украшали вестибюль моего дома. Швейцара не оказалось, и я прошел прямо в лифт. Дом производил впечатление маловатого для того, чтобы вместить в себя пятьдесят четыре квартиры, и я нажал верхнюю кнопку, предполагая попасть на свой этаж. Выйдя из лифта, я увидел прямо перед собой квартиру N_54. Я вынул связку ключей, выбрал, на мой взгляд, подходящий и угадал.
   Сразу же за дверью оказалась маленькая передняя. Ничего особенного: белые с давленым рисунком обои. Коричневый на весь пол ковер, столик с телефоном и вазой, в ней немного цветов. Зеркало в приятной золоченой оправе. Рядом со столиком жесткое кресло. В коридорчик выходило несколько дверей. Я подождал.
   - Алло! - позвал я громко и повторил несколько тише: - Алло, есть кто дома?
   Никто не ответил. Я закрыл за собой дверь. Что дальше? А, да что там, ведь я был, да и есть, Колин Трэффорд! Я снял пальто. Оказалось, что положить его некуда. Заметил стенной шкаф. Там висело несколько вещей мужских и женских. Повесил пальто туда же.
   Я решил посмотреть, что собой представляет квартира. Не буду описывать всю обстановку, но в целом это была славная квартира и по размерам больше, чем мне сначала показалось. Хорошо и продуманно обставленная, без излишней экстравагантности, но и не бедно, - вое в ней свидетельствовало о вкусе хозяев. Правда, отличном от моего. Но что такое вкус? Либо дань времени, либо утонченное отклонение от нормы. Я почувствовал здесь второе. Но стиль показался странным, и потому не очень привлекательным.
   Забавно выглядела кухня. Под краном в нише раковина без отделения для мойки посуды, без обычной сушилки, никакого распылителя на кране. Пакет с мыльным порошком. Нет пластмассовых щеток для мытья посуды или других приспособлений для смешивания напитков. Электрическая старомодная плита, забавная панель освещения в три квадратных фута, вделанная в стену...
   Гостиная просторная, с удобными креслами. В конструкции мебели ни единой тонкой детали в виде прута или рейки. Большая, витиевато украшенная радиола. На панели управления никаких признаков приема частотно-модулированных радиопередач. Освещение, как и в кухне, световыми, плоскими, похожими на стеклянные вафли панелями, установленными на стойках или вделанными в стены. Телевизора нет.
   Я обошел всю квартиру. Женская спальня обставлена строго. Двуспальные кровати, ванная в мягких светлых тонах, дополнительная спальня с небольшой двуспальной кроватью. И так далее. Больше всего меня заинтересовала комната в конце коридора. Подобие кабинета. Одна стена сплошь занята полками с книгами. Некоторые книги, особенно старые, я знал, другие видел впервые. Просторное кресло, кресло поменьше, у окна - широкий, покрытый кожей письменный стол. В окно сквозь голые ветви деревьев смотрело огромное пространство облаков и неба. На столе пишущая машинка, прикрытая легким чехлом, передвижная настольная лампа, несколько пачек бумаги, пачка сигарет, металлическая пепельница, пустая и чистая, и фотопортрет в кожаной рамке.
   Я внимательно рассмотрел фотографию. Очаровательная женщина. Ей можно было дать двадцать четыре - двадцать пять лет. Интеллигентное, совсем незнакомое жизнерадостное лицо, на которое хотелось смотреть и смотреть.
   Слева у стола стояла тумбочка, а на ней застекленная этажерка с восемью вертикальными секциями для книг. Книги были в ярких суперобложках и выглядели новыми. Справа стояла та самая, что я видел утром в магазине Хатгарда - "Юные дни жизни".
   Остальные также принадлежали перу Колина Трэффорда. Я сел в кресло и некоторое время рассматривал их сквозь стекло. Затем с трепетным любопытством взял и открыл "Юные дни жизни"...
   Звук открываемой ключом двери я услышал примерно через полчаса. Я решил, что лучше показаться самому, чем быть неожиданно обнаруженным. Я открыл дверь кабинета: в конце коридора у столика я увидел женщину в замшевом полудлинном плаще, она складывала на столик принесенные свертки. На звук шагов она повернула ко мне голову. Это была она, правда, не в том настроении, что на фото. Когда я подошел, она взглянула на меня с удивлением. В выражении ее лица не было и подобия доброго приветствия любящей жены.
   - О! - сказала она. - Ты дома? Что случилось?
   - Случилось? - повторил я, пытаясь поддержать разговор.
   - Ну насколько я понимаю, у тебя в это время назначена одна из столь важных встреч с Дикки, - сказала она с усмешкой.
   - О! Ах это... да. Ему пришлось отложить это свидание, - растерянно промямлил я в ответ.
   Она спокойно осмотрела меня. Очень странно, подумал я.
   Я стоял, уставившись на нее. Не зная, что делать, сожалея о том, что не подумал заранее о неизбежной встрече. Дурак, не попытался даже узнать ее имя, вместо того чтобы читать "Юные дни жизни". Было ясно, что и сказал я что-то не то и невпопад. Кроме того, ее реакция на мой ответ совсем выбила меня из равновесия. Такого со мной никогда не случалось... Когда тебе тридцать три, попасть в такое безнадежно дурацкое положение нелегко и далеко не так приятно.
   Так мы стояли, уставившись друг на друга: она неодобрительно-хмуро, я пытаясь совладать со своей растерянностью и не в силах вымолвить слова.
   Она начала медленно расстегивать плащ. Уверенности ей тоже не хватало.
   - Если... - начала она.
   Но в этот момент зазвонил телефон. Казалось, довольная отсрочкой, она подняла трубку. В тишине я различил женский голос, спрашивающий Колина.
   - Да, - сказала она. - Он здесь.
   И она протянула мне трубку, с любопытством глядя на меня.
   - Хэлло, Колин слушает, - произнес я.
   - О, в самом деле, - ответил голос. - Разрешите спросить почему?
   - Э-э... я не вполне... - начал я, но она прервала.
   - Слушай, Колин. Я уже битый час жду тебя, полагая, что если ты не можешь прийти, то догадаешься хоть позвонить. Теперь выясняется, что ты торчишь дома. Очень мило, дорогой!
   - Я... Кто это? Кто говорит? - Это все, что я мог сказать. Я скорее почувствовал, чем увидел, как молодая женщина рядом замерла, наполовину сняв плащ.
   - О, ради бога, - в трубке звучало раздражение. - Что это за глупая игра? Кто это, как ты думаешь?
   - Это я как раз и пытаюсь выяснить! - сказал я.
   - О, перестань паясничать, Колин... Это ты потому, что Оттилия рядом? Готова поспорить, что это так, а ты идиот. Она первая подняла трубку, так что прекрасно знает, что это я.
   - Так, может, мне лучше спросить ее, кто вы? - предложил я.
   - О, ты и впрямь туп как олух. Иди и отоспись. - Она, очевидно, бросила трубку, и телефон замолк.
   Я, в свою очередь, положил трубку. Молодая женщина смотрела на меня в замешательстве. Она, разумеется, слышала все, что говорилось по телефону, почти так же ясно, как я. Она отвернулась, медленно сняла плащ и не спеша повесила его в шкаф. Когда с этим было покончено, она снова повернулась ко мне.
   - Не могу понять, - сказала она, - может быть, ты и в самом деле обалдел? Что все это значит? Что натворила драгоценная Дикки?
   - Дикки? - спросил я, желая узнать побольше. Легкая морщинка между ее бровей стала глубже.
   - О Колин, неужели ты думаешь, что я до сего времени не узнаю голос Дикки по телефону?
   Это была моя грубейшая ошибка. Действительно, трудно представить себе, что можно не отличить по голосу мужчину от женщины. И поскольку мне не хотелось казаться спятившим, я должен был разрядить обстановку.
   - Слушай, не пройти ли нам в гостиную. Мне нужно кое-что рассказать тебе! - предложил я.
   Я сел в кресло и задумался - с чего начать? Если бы даже мне самому было ясно все, что произошло, - задача была не из легких. Но как доказать ей, что, хоть я и обладаю физической оболочкой Колина Трэффорда и сам являюсь Колином Трэффордом, все же я не тот Колин Трэффорд, который написал книги и женат на ней, что я всего лишь разновидность Колина Трэффорда из другого альтернативного мира? Необходимо было придумать какой-то подход, чтобы объяснение не привело к немедленному вызову врача-психиатра.
   - Итак, что ты скажешь? - снова спросила она.
   - Это трудно объяснить. - Я сознательно медлил.
   - Конечно, трудно! - сказала она без тени одобрения и добавила: - Было бы, наверное, легче, если бы ты не смотрел на меня. Так. И мне было бы лучше.
   - Со мною произошли весьма странные превращения, - начал я.
   - О дорогой, опять?! - воскликнула она. - Чего ты хочешь - моего сочувствия или еще чего-нибудь?
   Я остановился, несколько смешавшись.
   - А что, разве с ним это случалось в раньше? - спросил я.
   Она холодно взглянула на меня.
   - "С ним"? С кем "с ним"? Мне казалось, ты говорил о себе? А я имела в виду на этот раз Дикки, а перед этим - Фрэнсис, а перед ней Люси... А теперь самый странный и удивительный отказ от Дикки... По-твоему, мне нечему удивляться?
   Я быстро и много узнавал о своем двойнике. Но что мне до него - он из другого мира. Я сделал попытку продолжить объяснение:
   - Нет, ты не понимаешь. Речь идет совсем о другом.
   - Конечно, я не понимаю. Разве жены способны понимать? У вас всегда все другое. Ну да ладно, если все это для вас так важно... - и она начала подниматься с кресла.
   - О, не уходи, пожалуйста! - с волнением сказал я.
   Она сдерживалась, рассматривая меня. Морщинка появилась снова.
   - Нет! Я думаю, мне тебя не понять. Наконец, я не смогу...
   Она продолжала вглядываться в меня с тревогой и, как мне показалось, с некоторой неуверенностью.
   Когда вы ищете понимания, сочувствия, обращаться к человеку в безличной форме нельзя. Но если вы не знаете, как обратиться - "дорогая", "моя хорошая", просто во имени или ласково, с детским уменьшительным именем ваше дело совсем дрянь, особенно если вы и раньше не понимали друг друга.