Страница:
Уинтер Дуглас
Закольцованный ролик
Дуглас Уинтер
Закольцованный ролик
Так моли же небеса,
Чтоб очнуться ото сна
В мире, что придумал сам...
"Шекспирс Систер"
Ты знаешь этот сон. Он берет тебя за руку и ведет из глуши твоего кабинета, прочь от разбросанных по столу бумаг и вечно звонящего телефона в первый из многих коридоров. Секретарша твоя улыбается, но не тебе, а куда-то слева от тебя, телефонная трубка зажата между плечом и ухом, и ты слышишь, как она договаривается о свиданиях, месте и времени. Выходные, всегда строятся планы на выходные: посетить дантиста, сходить на тренировку по футболу к сыну, на свидание в затемненном номере мотеля. Тебе хотелось бы соврать ей что-нибудь новое, но уже высовывается твой "ролекс" из-под манжета с вышитыми твоими инициалами, и ты выдаешь отработанный нетерпеливый взгляд. Банк - на самом деле сберегательно-ссудная касса - закроется в четыре, и ты говоришь секретарше то же, что и обычно. Она кивает, не переставая улыбаться, и продолжает говорить.
И коридоры эти ты тоже знаешь. С холста на первом углу вспархивает стайка птиц. Открытые двери, которых здесь, впрочем, мало, показывают мельком другие офисы - с той же мебелью и ящиками для папок, те же обрамленные позолотой трофеи на выставке: полутоновые фотографии жен и детей, дипломы из лучших юридических школ, сертификаты допуска в соответствующие суды. Коридор ведет в следующий, тот - в следующий, и наконец ты идешь по вестибюлю, кивнув регистраторше перед тем, как нырнуть в туалет.
Ты облегчаешься от чашки послеобеденного кофе, зная, что еще не одна понадобится тебе, если ты хочешь сегодня закончить работу над сводкой, которую уже сейчас, дай Бог, перепечатывают в отделе машинописи. Но ты слишком далеко загадываешь, а это дурной знак.
И еще не забыть бумажные салфетки. Ты вытаскиваешь их пять, шесть штук из контейнера, складываешь аккуратным квадратиком и суешь во внутренний карман пиджака делового костюма.
Теперь ты готов. Последний раз глянуть в зеркало, расправить узел галстука и глубоко вдохнуть, так, чтобы желудок свело. На тебя смотрит человек, усталый от знаний, хозяин судьбы своей и своих клиентов.
Интересно, почему это зеркала всегда лгут.
Время бежит, а Делакорт - он прежде всего пунктуален. У него тридцать минут на все путешествие и куча бумаг, которые ждут у него на столе, чтобы задержать до полуночи. Он проводит расческой по волосам, тщательно застегивает двубортный пиджак. Потом решает снова помыть руки и запускает скомканный кусок бумажного полотенца через всю комнату, потом выходит. Регистраторша машет рукой в ответ на его "Скоро вернусь", и вот он же едет на лифте вниз.
Улицы в столице не имеют названий. В этом квадрате буквы растут в алфавитном порядке с юга на север, пропуская "J", а номера идут с востока на запад. Придумал какой-то сумасшедший француз.
Делакорту не нужна ни координатная сетка, ни туристская карта, ни указания. Последний год это паломничество он совершает каждую неделю и может пройти весь путь с закрытыми глазами. Это уже не прогулка, а миграция. Он предпочитает восточную сторону Тринадцатой улицы, пересекает по ней улицу "I" и входит в Франклин-парк, где встречает все ту же кучку человеческих обломков: костистые лица, увядшие тела, бутылки в бумажных пакетах. Чернокожая старуха в крапчатом пальто бесконечно таскает свою магазинную тележку по кругу, останавливаясь лишь иногда переложить подложенные под одежду газеты. На скамейке у фонтана сидит человек, о котором Делакорт знает лишь, что его зовут Эрпи - это имя вышито над карманом униформы заправщика "Тексако", которая, без сомнения, является его единственной одеждой. Эрни улыбается при виде его и просит на автобусный билет - теми же словами, которые произносит каждый раз, когда Делакорт проходит мимо. Делакорт вынимает из бумажника доллар и бросает в дрожащую руку Эрни. "Иди домой", - говорит он ему. Как и каждый раз. Эрни кивает и возвращается на скамейку.
На том конце парка - Четырнадцатая улица, а на той стороне ждет тайна винная лавочка и угловатый переулок, пережившие вторжение стекла и мрамора, известное под названием обновление города. К югу когда-то тянулся квартал баров и бурлеск-клубов, книжных магазинов и студий моделей страна теней, где правили в основном женщины, а завсегдатаями были мужчины. Теперь там борозда яркого бетона, задавленного многоэтажными монолитами. В этих зданиях живут адвокатские фирмы и офисы лоббистов, банкиры и бизнесмены, бесконечно растущий улей рабочих пчел. Перед тем как перейти улицу, Делакорт смотрит в обе стороны.
Витрины винной лавочки предлагают эротический сон из пива и девушек в бикини, но Делакорт не покупает. Времени только на три доллара, не больше и не меньше. Он воображает себя невидимым и ныряет в переулок, делает шагов десять к разрушенному крыльцу, спрятавшемуся с северной стороны. И в дверь, в темноту.
Запах, как всегда, валит с ног. Варево нечистого дыхания и потных подмышек, лизола и пролитого семени. Делакорт подавляет приступ тошноты и смотрит на ряд ожидающих кабинок. Он уверен, что когда-нибудь встретит здесь кого-то, кого знает. Хотя этого ямайца с бычьей шеей, который сидит за кассой, он знает. Знает отлично - в том же смысле, в каком знает человека в униформе "Тексако", где написано "Эрни". Почти каждую неделю он раздает им доллары.
Сегодня Делакорт выкладывает на конторку три портрета Джорджа Вашингтона и берет взамен три стопки четвертаков. Одиннадцать из них он бросает в карман пиджака, двенадцатый зажимает в руке, кивнув вместо "спасибо" человеку за кассой. Над плечом кассира нависает женщина, известная как Тейлор Уэйн, извернувшись в невозможно соблазнительной позе через весь плакат почти в полный рост, совершенно голая. В прошлый раз это была женщина по имени П.Дж.Спаркс, а еще за неделю до того - женщина по имени Аджа. Всегда белокурая, всегда голая, всегда желающая. Для Делакорта они ничего не значили.
Любимой кабинкой была у него N_7 - поистине счастливое число, потому что здесь он встретил ее впервые. Это было много лет назад, когда еще не были поставлены телевизионные мониторы, когда двери кабинок были покрыты тонким белым экраном, на который автоматический проектор крутил, щелкая, пяти- или десятиминутные закольцованные ролики. И звука тогда еще не было. Должно быть, это был год семьдесят восьмой, семьдесят девятый - вот как давно. До того он приходил сюда лишь раз или два, и по причинам, которые даже трудно было объяснить: импульс, неопределенная потребность, праздное любопытство. Эти посещения были для него видом вульгарного облегчения, видом секса, как со случайной секретаршей, которую можно было презрительно использовать - быстро, легко и тут же забыть.
Но ее он забыть не смог. Один взгляд - и он стал принадлежать ей, как и она в свое время будет принадлежать ему. На истрепанных остатках коробки с пленкой, укрепленной на двери кабинки N_7, не было названия. Он не увидел ее на мерзких фотографиях на донышках коробки. Ее даже не было в списке актеров - роли были отданы давно забытым, а теперь, наверное, уже давно умершим. Гвоздем ролика было совокупление троих - мужчины и двух женщин, таких белокурых, загорелых и атлетических, что их почти нельзя было различить, когда они свивались в яростной пантомиме на залитом светом прожектора обтянутом шелком помосте. Вокруг них в шевелящихся тенях мелькали второстепенные персонажи этой кинооргии, глотавшие воображаемое вино из пустых бутылок, впивавшиеся зубами в пластмассовый виноград. Она была одной из них - тенью в тени, гарниром к блюду, часть сделанного из плоти театрального задника, пока в последние секунды этого короткого ролика, когда трио главных героев, моментально истощившись, распалось, женщины нежно целовали друг друга, а их Адонис встал и потянулся в тень за бутылкой, тучный гуляка с болтающимся, как карандаш, под волосатым пузом опавшим пенисом, и из-за игры света она оказалась в фокусе, одна, уже не что-то, а кто-то - личность. Она молодая, без сомнения, несовершеннолетняя - пятнадцать, шестнадцать лет, выкормленная кукурузой где-то на Среднем Западе, в Небраске или Айове, сбежавшая из дому от обычных обстоятельств: пьющая мать, пристающий отчим, скучная школа. Она слишком худа, бедра острые и приподнятые, груди крошечные и плоские. Волосы иссиня-черные и короткие, как в Дахау. Но эта поза, этот неуловимый жест, чистая в своем совершенстве поза. Она склоняется обратно в тень, беспомощная, ждущая, хотящая, желающая... тебя. А ты вынужден стоять в тесной кабинке, и внезапная судорожная эрекция вызывает боль.
Фильм перематывается от конца к началу, и ты запихиваешь в счетчик дополнительные четвертаки и терпеливо ждешь, и образы мелькают, как в бессмысленных новостях, пока не появляется она, и снова, и снова, и снова в этой темной исповедальне ты каждый день скармливаешь четвертаки привинченной к фанерной стене коробке, и звяканье монет как увертюра, сигнал ожидания, от которого вовсю напрягаются тело и разум, и ты смотришь, не глядя, весь десятиминутный ролик, пока не запомнил наизусть все его нюансы - и ее тоже: эти бесконечные двадцать секунд из тени в свет и снова в тень. Обвисшая туша ее партнера, наклонившаяся вперед с бутылкой в руке, и его серая шкура заслоняют серебро алебастровой кожи, которая расширяется, открывая пару созревающих грудей и верх тела женщины, голова повернута в сторону, глядя не в камеру, а на какое-то зрелище, которое для тебя так и остается за кадром, и первое дыхание, почти вздох, которое поднимает ее соски и плечи, левая рука ее уходит вперед, и ее невидимая кисть находит что-то на подушке, губы раскрываются, и вид у нее одновременно податливый и озадаченный, и на втором дыхании ее нога отходит в сторону, и эта поза, возвышенная поза - и темнота.
Ты смотришь, и смотришь, и смотришь ее фильм, и в один несчастный день ее больше нет. К двери кабинки N_7 прицеплена новая коробка, а внутри, когда ты садишься, не веря и надеясь, и молясь, и кидаешь сияющий четвертак в щель, проектор закручивает новый фильм, другой, что-то с названием "Закоренелые шлюхи". Ты смотришь его внимательно, но ее, конечно, там нет. Ты спрашиваешь кассира - хмурого карлика-филиппинца, у которого в глотке смех сразу спадается в кашель.
- Нету, - говорит он.
Ты даже предлагаешь ему деньги, но он ничего о ленте не знает, только "нету, нету". Рука его машет в сторону двери, будто сама пленка поднялась из влажной тьмы и тишком ушла в переулок.
Через много лет, перебирая полки с пыльными коробками в лавочке с названием "Топ-флит видео" - гадючнике невдалеке от Таймс-сквер, ты нашел и купил этот восьмимиллиметровый фильм, хотя у тебя не было проектора. Только коснуться пластика ленты - это уже возвращало видение, а с ним и то чувство, не похожее на все другие, то, что ты взял из этого мира в ее мир. Теперь ты узнал, что фильм назывался "Руки римлян", и на обложке прочел имена главных героев, но ее имени там не было. Но тогда уже не надо было знать ее имени. Она была знаменитой.
Года шли с возрастающей интенсивностью. Это были восьмидесятые годы когда тебе было тридцать - и мерил ты время деньгами. Ты жил правом, бредил правом, тянул партнерскую лямку, пока не осталось сомнений, что ты вошел в число немногих владельцев. Посещения Страны замочных скважин стали реже, недели складывались в месяцы, месяцы в годы, и ты положил конец тому, что считал мальчишеским вывертом, последним шепотом полового созревания. Это уже было как приходить на могилу матери - желание, которое постепенно становится обязанностью и наконец теряет все остатки сентиментальности. Однажды ты встретился с женщиной, которая слегка напоминала ее, но в кровати, когда она металась под тобой, она не преображалась. Поцелуи ее были сухими, дыхание тяжелым. Когда ты в нее проник, был вскрик, а не молчание. Вскоре пришлось называть ее по имени: Джейн или Джин... Джанин. Утром, проснувшись рядом с ней, тебе хотелось плакать. Вместо этого ты купил ей завтрак и больше никогда не звонил.
Через полгода ты встретил Мелинду, красу и гордость инвестиционных банков, Мелинду - деловой костюм, Мелинду - очки в проволочной оправе, которая вечно поигрывала бокалом "шардоннэ" и провоцировала тебя расплетать эту пепельную косичку у нее на шее. Ее голос наполнял твое молчание, а иногда даже касался этого молчания изнутри, того места в твоем сознании, сердце и печени, где только люди из фильмов ходили, говорили и занимались любовью в безмолвных тенях.
Мелинда, на фотографию которой тебе надо посмотреть, чтобы вспомнить ее лицо.
Мелинда - твоя первая жена.
Ничего не изменилось в кабинке N_7: четыре фанерные стены и потолок, пластиковая, привинченная к стене скамейка напротив щели для монет - чулан монашеской простоты, залитый холодным светом телевизионного экрана. Телевизор и ее первая видеолента, "Вчетвером", ждали в кабинке, ждали, пока вернется Делакорт. Это было летом восемьдесят третьего, и после обеда с тремя мартини, которыми спрыснули соглашение в очередном судебном процессе, Делакорт заметил, что идет вдоль Четырнадцатой улицы, глядя, как очередной ее древний дом падает жертвой чугунной бабы. Три этажа красного кирпича и грязных окон, пристанище стриптиз-баров и массажных салонов, переломились пополам и разлетелись в пыль. За ними последней костяшкой домино свалится книжный магазин для взрослых, и квартал станет чист и готов для секретарских приемных и акционерных контор.
Случайно это было или неизбежно, но он нашел переулок, ведущий из августовского солнца в Страну замочных скважин. Слишком легко возвращались старые привычки. Скомканные доллары из карманов штанов превратились в четвертаки, и он пошел к кабинке N_7 с беспокойной уверенностью: она ждет его там, ее там давно нет, и разочарование проникало в него, пока шел бессюжетный фильм, где сталкивались случайно безымянные тела в безымянной комнате. Исполнитель главной мужской роли, Рон Джереми с усами, разыгрывал глупую сексуальную комедию с рядом безжизненных тел, пока доллар, второй, третий, четвертый не вытаскивали финальную сцену - этот жиголо и последняя из его завоеваний, шлюховатая Амбер Линн катаются по простыням на кровати в студии звукозаписи. Сквозь луч прожектора входит французская горничная в черном тюле и кружевах и изображает удивление, безмолвно шевеля губами. Из-за решетчатой двери она подглядывает, как из-за ширмы, за извивающимися любовниками, и от их судорог ее пальцы непроизвольно касаются ее груди, живота и уходят вниз, между ног. И нет сомнения, что это - _она_. Волосы черные, стриженая грива, как у Фонды в "Клюте", и она уже не худая, а стройная, она движется изящно, без усилий, и она такими опытными движениями расстегивает пуговицы своей одежды, обнажая расцветающее тело, все еще такое молодое, такое бледное, хрупкое и все же так наполненное желанием: ее рот и ее тугая тьма поглощают ее пальцы с такой самозабвенной радостью.
На этот раз она от него не ускользнула. Делакорт настоял на том, чтобы купить ленту, донимая клерка до тех пор, пока он, поговорив по телефону, не согласился взять сто долларов наличными. Когда Делакорт вернулся на пропеченную солнцем улицу, держа под мышкой кассету, он заморгал на беспощадный свет и с неожиданной уверенностью понял, куда уйдут его видения, свернувшись в черных кассетах, выпущенные из разрушающихся лавок, порнотеатров в глухих переулках и уходящие в гостиные, спальни, кабинеты в пригородах, где тысячами, миллионами стоят видеоплейеры, как будет записана ее тайная жизнь и в свое время станет явной.
Ее зовут Чарли Принс. Это новое имя, взятое для главной роли в ленте "Вивид видео" под названием "Шлюха из ВВС". А может быть, это всегда было ее имя, но только сейчас, в новообретенной славе, имело смысл его открыть. Для первого ее титра в фильме - семиминутного ролика шведской эротики, в которой она несравненно брала в рот у смуглого строителя, у нее было имя просто Шерп. Этот ролик крутился в кабинке N_12 Страны замочных скважин пять недель подряд зимой восьмидесятого: заложники в Иране, выборы Рейгана, взлет первого шаттла. Потом была серия роликов для "Плежер принсипл продакшн", в которой она была в титрах третьей или четвертой под именем Шери Редд. Волосы у нее были длинные и вьющиеся, пряди пурпурного огня, которые метались из стороны в сторону, когда мужчины по одиночке и по двое проникали ей в рот и во влагалище, чтобы потом рассыпать жемчужный бисер ей по горлу и по груди.
Когда он услышал впервые ее голос - этот отрывистый крик "Да, да... _да_!" - она была известна как Лотта Лав. Он скорчился тогда на чистом, как он надеялся, сиденье кинотеатра "Олимпик" на Пятнадцатой улице чуть пониже улицы "Н" - там сейчас высится на могиле кинотеатра башня банка. Он смотрел первый фильм, в котором она была среди главных, снятый Рэдли Метцгером и названный "Плотские души". Хотя фильмы Метцгера находили отклик, этот, казалось, исчез, оставив только редкие и обычно односторонние ссылки в фильмографиях. Несколько лет Делакорту приходилось ограничиваться двумя потрепанными рекламными заставками, найденными в каталоге коллекционера; но в восемьдесят девятом, когда его клиенты слопали своего главного конкурента, он купил себе шестнадцатимиллиметровую копию. Воспоминания о фильме, кроме ее сцен, с годами помутнели, но сюжет забыть он не мог. Церковная органистка, с жеманным совершенством сыгранная Келли Николс, занимается оральным сексом с приходским священником и, гонимая раскаянием, покидает фермерский городок Среднего Запада, только чтобы погибнуть, когда ее автомобиль падает с моста. Очнувшись в чистилище, она искупает свои грехи в сексуальных сценах класса "XXX" с участием других погибших душ. Одна из незабвенных - не кто иная как Лотта Лав - жалуется, что никогда не имела секса с женщиной, и у Келли нет другого выбора, кроме как уступить.
Это одна из его любимых сцен. Она валит Келли на пол, как голодный-лев, не столько целуя, сколько пробуя ее на вкус, от рта и грудей до влагалища и обратно. Ее губы теперь пухлее, чуть бантиком и будто пчелами покусаны. Цвет лица ясный, аккуратно подзагорелый под солнцем или кварцевой лампой, а синие глаза сияют самозабвенным желанием. Рыжие волосы стали ярче и чуть с оттенком черного. Она владеет сценой, она управляет каждым жестом, каждым движением, даже когда лежит неподвижно, ощущая в себе пальцы Келли.
Он помнил еще одно о "Плотских душах". Это было в тот вечер в начале восьмидесятых - он вошел в книжную лавку рядом с "Олимпиком" и стал покупать журналы. Не так много поначалу - один-два каждый месяц: "Адам филм", "Трайпл Х уорлд" и другие, посвященные фильмам для взрослых. И искал, всегда искал ее фотографии, и бывал вознагражден снова и снова, когда она вдруг мелькала, проласкивая и протрахивая свой путь к его охочему сердцу. В "Генте" она стояла, расставив ноги, над футболистом в суспензории и дразнила его восставший член помпонами болельщицкой шапочки; в "Мошеннике" она сосала стальной каблук-шпильку надзирательницы в эсэсовском мундире. В "Кабале" у нее были связаны веревкой руки, в "Подчинении" - ягодицы исполосованы рубцами, а она стоит на коленях; она сияла красным и черным в "Инструкции для резиновых любовников".
В январском номере "Галереи" за 1986 год она сбросила кожу Лотты Лав, чтобы предстать как "Соседская девушка" из Миссури Шерри Эллен Локк: дата рождения 11.06.64, страстно любит ковбойские фильмы и белый шоколад. Он мог бы ее не заметить, если бы не поза на фото на странице 103: наклон плеч, когда она оперлась на капот "форда-мустанг", небрежный и опытный поворот подбородка, подъем груди и бедер. Достаточно было взглянуть второй раз и убедиться: это она.
Волосы ее были прямые и шелковистые, невыносимо белокурые, тот оттенок, где смешались белый и серебряный, зрелые груди налились, как невероятно твердые грейпфруты. Глубокий загар, набранный под калифорнийским солнцем, перечеркнут синей полоской трусов от купальника. На следующих страницах она гнется и извивается в белом поясе и чулках, обвивает шезлонг, одетая только в туфли на высоких каблуках и крем для загара, расставив ноги так широко, чтобы всем было видно.
С каждым новым журналом, с каждой новой лентой, новым видом она открывается тебе, показывает тебе мудрость мира кожи и мышц, нейлона и шелка, латекса и резины, кожи и цепей, где незнаемое выражено низом с персиковым пушком, туго натянутым животом, напряженным бедром. Она непорочна и непобедима, бескрылый ангел, недостижимое совершенство - и она ненасытна. Теперь она носит имя Шерилин, как ты узнаешь, пролистывая журнал "Видео экссайтмент", и пальцы у тебя черные от типографской краски дешевой газеты. Ты заказываешь ее сольное видео от "Саузерн шор" и смотришь, как она раздевается и танцует под далекий звук рок-н-ролла, а картинка переходит в закат, потом - и серебряный член.
Она зовется Чер Люк, когда выходит на ковер с Джимми Гиллисом в "Сверхлисах", снятых на "Голливуд видео". Ее зовут Чери в "Беспутных ночах" и "Пышных пирожных-2". На видео от "Б и Д Плежерз" она попала в заглавие: Шерри Баунд. С ней в главных ролях снимались Кири Келли, податливая задавленная обесцвеченная блондинка, и мастер кнута по имени Джей Ди - седобородый толстяк, имеющий вкус к сапогам для верховой езды и Давно забытым клише андерграунда. Когда он называет ее "рабыня", ты только что не смеешься, потому что всем ясно, кто тут хозяин: она владеет камерой и всем, что камера видит.
Это твоя местная лавка видеопроката объявила ее как Чарли Принс. Там, прикрытая сцепленными кольцами брошюр, ждет эта эротическая элита, и после "Шлюхи из ВВС" она заняла там достойное ее место. На следующий день ты выбираешь ее свидания с Трейси Адамс и Тиффани Минкс в "Флирт что-то такое". Ты глядишь на ее рот, на ее глаза в поисках намека, кивка, подмигивания, которые скажут тебе, что она играет, что она знает, что ты на нее смотришь, желаешь, хочешь, и голос ее взывает к тебе ее фирменным "Да, да... да!", и она тянет себя - и тебя - к оргазму.
С каждой новой лентой, купленной или взятой напрокат и переписанной, но всегда включенной в твою коллекцию, приходит откровение: соблазнительный дебют на "Эктив видео" с блондинистой секс-бомбой, известной, как и много ее сестер, лишь по имени без фамилии - эту зовут Саванна. Как лижет она черные губы, как самозабвенно кричит в приближении оргазма в сцене, которую в "Эдалт видео ньюз" назвали "ее первым анальным контактом".
Ты ловишь себя на том, что думаешь о ней в самые неподходящие моменты, а это значит, конечно, что ты влюблен. Ты записываешь показания суроволицей молодой матери - ее слюнявый безмозглый ребенок оказался жертвой многомиллионной ошибки фармацевтического картеля, и ты задаешь ей вопрос о венерических болезнях, как вдруг у тебя в мозгу вспыхивает та сцена из "Запредельного", в которой твоя тайная любовь получила свои пятнадцать минут славы, которая вывела ее из укрытия тени на взгляд публики, и ты видишь то полное самозабвение на ее лице, когда над ней смыкаются звездой пятеро мускулистых сверхсексуальных мужчин. Двое проникают в нее сзади и спереди, третий погружает член в ее широкий и ждущий рот, руки ее хватают восставшие концы четвертого и пятого, дергают их в диком ритме, и этот ритм, как и ее тело, проходит от страсти к ритуалу, когда она одновременно приводит их всех к оргазму.
В этой сцене, которую невозможно себе представить, которая проигрывается снова в ту ночь, когда ты впервые ложишься с Алисой, сестрой помощника твоего партнера по теннису в Эксим-банке, и все девять месяцев последующей совместной жизни не было больше такого яркого момента. Потом ты удивлялся, почему так много времени ушло, чтобы понять недостаток Алисы, это легкое несовершенство. Наверное, тебя что-то отвлекло. Столько надо было делать работы, когда слияния и приобретения сменялись банкротствами и распадами - и столько еще надо было увидеть.
Здесь, в кабинке N_7, она принадлежит тебе, а ты ей. Она глядит на тебя с пульсирующего экрана, облизывает жадные губы и улыбается непреходящей улыбкой. "Да, да... да!" Улыбается на кровати, на диване и на софе, в шезлонге, на ковре, на паркете, на кухонном столе, на газоне, на опавших листьях, на песке пустыни, даже на асфальте дворовой баскетбольной площадки. В машине на переднем и заднем сиденье. В кузове пикапа, в кабине трейлера, в желобе бетономешалки. В бассейне, в джакузи, в ванне, в потоке, в прибое. Под душем и даже - однажды - под струей мочи. "Да, да... _да_!" Улыбается, когда с ней творят подвиги и когда творит она, когда соски, члены и вульвы лезут ей в рот, захватываются ее руками, когда плеть ложится ей поперек спины и ягодиц, когда ползет по ней вниз и вверх вереница жадных поцелуев, мокрые красные языки лижут и шлепают, и рапидом идут кадры оргазма, чаще всего дающие ее лицо, но конечно, много раз и груди, и столько раз - живот, облитый сутью ее почитателей.
С улыбкой. Всегда с улыбкой.
"Да, да... _да_!"
Делакорт вынимает из кармана еще один четвертак. Телемонитор в дюймах от его лица застилает белым шумом, поглощающим звук из соседней кабинки хаос приглушенных стонов и тоненький голос, объявляющий "Кончаю, кончаю...", а на экране мигает приглашение Делакорту опустить еще четвертак. Однажды, заинтересовавшись, что достается ему за этот четвертак, Делакорт засек время, сколько крутится лента. Жест бессмысленный - и кабинках нет инфляционной спирали, и экстаз достается ему сейчас так же дешево, как и тогда. По спирали шел сам экстаз, выходя из тьмы, с зернистых роликов ленты, из того, что называется порнографией, переходя в нечто новое, что называется развлечением для взрослых. Из его походов возникал новый экстаз, странно очищенный и санированный, яркие сияющие моменты оргазмической экзальтации видеолент, созданные камерами, которые суются всюду и отовсюду подглядывают. Мир, в котором любовники, точнее сказать, трахари, занимаются безопасным сексом и не проявляют насилия. Мир, который могут наблюдать друзья, любовники, даже муж и жена. Мир, где видение может восстать из тени и выйти на свет.
Закольцованный ролик
Так моли же небеса,
Чтоб очнуться ото сна
В мире, что придумал сам...
"Шекспирс Систер"
Ты знаешь этот сон. Он берет тебя за руку и ведет из глуши твоего кабинета, прочь от разбросанных по столу бумаг и вечно звонящего телефона в первый из многих коридоров. Секретарша твоя улыбается, но не тебе, а куда-то слева от тебя, телефонная трубка зажата между плечом и ухом, и ты слышишь, как она договаривается о свиданиях, месте и времени. Выходные, всегда строятся планы на выходные: посетить дантиста, сходить на тренировку по футболу к сыну, на свидание в затемненном номере мотеля. Тебе хотелось бы соврать ей что-нибудь новое, но уже высовывается твой "ролекс" из-под манжета с вышитыми твоими инициалами, и ты выдаешь отработанный нетерпеливый взгляд. Банк - на самом деле сберегательно-ссудная касса - закроется в четыре, и ты говоришь секретарше то же, что и обычно. Она кивает, не переставая улыбаться, и продолжает говорить.
И коридоры эти ты тоже знаешь. С холста на первом углу вспархивает стайка птиц. Открытые двери, которых здесь, впрочем, мало, показывают мельком другие офисы - с той же мебелью и ящиками для папок, те же обрамленные позолотой трофеи на выставке: полутоновые фотографии жен и детей, дипломы из лучших юридических школ, сертификаты допуска в соответствующие суды. Коридор ведет в следующий, тот - в следующий, и наконец ты идешь по вестибюлю, кивнув регистраторше перед тем, как нырнуть в туалет.
Ты облегчаешься от чашки послеобеденного кофе, зная, что еще не одна понадобится тебе, если ты хочешь сегодня закончить работу над сводкой, которую уже сейчас, дай Бог, перепечатывают в отделе машинописи. Но ты слишком далеко загадываешь, а это дурной знак.
И еще не забыть бумажные салфетки. Ты вытаскиваешь их пять, шесть штук из контейнера, складываешь аккуратным квадратиком и суешь во внутренний карман пиджака делового костюма.
Теперь ты готов. Последний раз глянуть в зеркало, расправить узел галстука и глубоко вдохнуть, так, чтобы желудок свело. На тебя смотрит человек, усталый от знаний, хозяин судьбы своей и своих клиентов.
Интересно, почему это зеркала всегда лгут.
Время бежит, а Делакорт - он прежде всего пунктуален. У него тридцать минут на все путешествие и куча бумаг, которые ждут у него на столе, чтобы задержать до полуночи. Он проводит расческой по волосам, тщательно застегивает двубортный пиджак. Потом решает снова помыть руки и запускает скомканный кусок бумажного полотенца через всю комнату, потом выходит. Регистраторша машет рукой в ответ на его "Скоро вернусь", и вот он же едет на лифте вниз.
Улицы в столице не имеют названий. В этом квадрате буквы растут в алфавитном порядке с юга на север, пропуская "J", а номера идут с востока на запад. Придумал какой-то сумасшедший француз.
Делакорту не нужна ни координатная сетка, ни туристская карта, ни указания. Последний год это паломничество он совершает каждую неделю и может пройти весь путь с закрытыми глазами. Это уже не прогулка, а миграция. Он предпочитает восточную сторону Тринадцатой улицы, пересекает по ней улицу "I" и входит в Франклин-парк, где встречает все ту же кучку человеческих обломков: костистые лица, увядшие тела, бутылки в бумажных пакетах. Чернокожая старуха в крапчатом пальто бесконечно таскает свою магазинную тележку по кругу, останавливаясь лишь иногда переложить подложенные под одежду газеты. На скамейке у фонтана сидит человек, о котором Делакорт знает лишь, что его зовут Эрпи - это имя вышито над карманом униформы заправщика "Тексако", которая, без сомнения, является его единственной одеждой. Эрни улыбается при виде его и просит на автобусный билет - теми же словами, которые произносит каждый раз, когда Делакорт проходит мимо. Делакорт вынимает из бумажника доллар и бросает в дрожащую руку Эрни. "Иди домой", - говорит он ему. Как и каждый раз. Эрни кивает и возвращается на скамейку.
На том конце парка - Четырнадцатая улица, а на той стороне ждет тайна винная лавочка и угловатый переулок, пережившие вторжение стекла и мрамора, известное под названием обновление города. К югу когда-то тянулся квартал баров и бурлеск-клубов, книжных магазинов и студий моделей страна теней, где правили в основном женщины, а завсегдатаями были мужчины. Теперь там борозда яркого бетона, задавленного многоэтажными монолитами. В этих зданиях живут адвокатские фирмы и офисы лоббистов, банкиры и бизнесмены, бесконечно растущий улей рабочих пчел. Перед тем как перейти улицу, Делакорт смотрит в обе стороны.
Витрины винной лавочки предлагают эротический сон из пива и девушек в бикини, но Делакорт не покупает. Времени только на три доллара, не больше и не меньше. Он воображает себя невидимым и ныряет в переулок, делает шагов десять к разрушенному крыльцу, спрятавшемуся с северной стороны. И в дверь, в темноту.
Запах, как всегда, валит с ног. Варево нечистого дыхания и потных подмышек, лизола и пролитого семени. Делакорт подавляет приступ тошноты и смотрит на ряд ожидающих кабинок. Он уверен, что когда-нибудь встретит здесь кого-то, кого знает. Хотя этого ямайца с бычьей шеей, который сидит за кассой, он знает. Знает отлично - в том же смысле, в каком знает человека в униформе "Тексако", где написано "Эрни". Почти каждую неделю он раздает им доллары.
Сегодня Делакорт выкладывает на конторку три портрета Джорджа Вашингтона и берет взамен три стопки четвертаков. Одиннадцать из них он бросает в карман пиджака, двенадцатый зажимает в руке, кивнув вместо "спасибо" человеку за кассой. Над плечом кассира нависает женщина, известная как Тейлор Уэйн, извернувшись в невозможно соблазнительной позе через весь плакат почти в полный рост, совершенно голая. В прошлый раз это была женщина по имени П.Дж.Спаркс, а еще за неделю до того - женщина по имени Аджа. Всегда белокурая, всегда голая, всегда желающая. Для Делакорта они ничего не значили.
Любимой кабинкой была у него N_7 - поистине счастливое число, потому что здесь он встретил ее впервые. Это было много лет назад, когда еще не были поставлены телевизионные мониторы, когда двери кабинок были покрыты тонким белым экраном, на который автоматический проектор крутил, щелкая, пяти- или десятиминутные закольцованные ролики. И звука тогда еще не было. Должно быть, это был год семьдесят восьмой, семьдесят девятый - вот как давно. До того он приходил сюда лишь раз или два, и по причинам, которые даже трудно было объяснить: импульс, неопределенная потребность, праздное любопытство. Эти посещения были для него видом вульгарного облегчения, видом секса, как со случайной секретаршей, которую можно было презрительно использовать - быстро, легко и тут же забыть.
Но ее он забыть не смог. Один взгляд - и он стал принадлежать ей, как и она в свое время будет принадлежать ему. На истрепанных остатках коробки с пленкой, укрепленной на двери кабинки N_7, не было названия. Он не увидел ее на мерзких фотографиях на донышках коробки. Ее даже не было в списке актеров - роли были отданы давно забытым, а теперь, наверное, уже давно умершим. Гвоздем ролика было совокупление троих - мужчины и двух женщин, таких белокурых, загорелых и атлетических, что их почти нельзя было различить, когда они свивались в яростной пантомиме на залитом светом прожектора обтянутом шелком помосте. Вокруг них в шевелящихся тенях мелькали второстепенные персонажи этой кинооргии, глотавшие воображаемое вино из пустых бутылок, впивавшиеся зубами в пластмассовый виноград. Она была одной из них - тенью в тени, гарниром к блюду, часть сделанного из плоти театрального задника, пока в последние секунды этого короткого ролика, когда трио главных героев, моментально истощившись, распалось, женщины нежно целовали друг друга, а их Адонис встал и потянулся в тень за бутылкой, тучный гуляка с болтающимся, как карандаш, под волосатым пузом опавшим пенисом, и из-за игры света она оказалась в фокусе, одна, уже не что-то, а кто-то - личность. Она молодая, без сомнения, несовершеннолетняя - пятнадцать, шестнадцать лет, выкормленная кукурузой где-то на Среднем Западе, в Небраске или Айове, сбежавшая из дому от обычных обстоятельств: пьющая мать, пристающий отчим, скучная школа. Она слишком худа, бедра острые и приподнятые, груди крошечные и плоские. Волосы иссиня-черные и короткие, как в Дахау. Но эта поза, этот неуловимый жест, чистая в своем совершенстве поза. Она склоняется обратно в тень, беспомощная, ждущая, хотящая, желающая... тебя. А ты вынужден стоять в тесной кабинке, и внезапная судорожная эрекция вызывает боль.
Фильм перематывается от конца к началу, и ты запихиваешь в счетчик дополнительные четвертаки и терпеливо ждешь, и образы мелькают, как в бессмысленных новостях, пока не появляется она, и снова, и снова, и снова в этой темной исповедальне ты каждый день скармливаешь четвертаки привинченной к фанерной стене коробке, и звяканье монет как увертюра, сигнал ожидания, от которого вовсю напрягаются тело и разум, и ты смотришь, не глядя, весь десятиминутный ролик, пока не запомнил наизусть все его нюансы - и ее тоже: эти бесконечные двадцать секунд из тени в свет и снова в тень. Обвисшая туша ее партнера, наклонившаяся вперед с бутылкой в руке, и его серая шкура заслоняют серебро алебастровой кожи, которая расширяется, открывая пару созревающих грудей и верх тела женщины, голова повернута в сторону, глядя не в камеру, а на какое-то зрелище, которое для тебя так и остается за кадром, и первое дыхание, почти вздох, которое поднимает ее соски и плечи, левая рука ее уходит вперед, и ее невидимая кисть находит что-то на подушке, губы раскрываются, и вид у нее одновременно податливый и озадаченный, и на втором дыхании ее нога отходит в сторону, и эта поза, возвышенная поза - и темнота.
Ты смотришь, и смотришь, и смотришь ее фильм, и в один несчастный день ее больше нет. К двери кабинки N_7 прицеплена новая коробка, а внутри, когда ты садишься, не веря и надеясь, и молясь, и кидаешь сияющий четвертак в щель, проектор закручивает новый фильм, другой, что-то с названием "Закоренелые шлюхи". Ты смотришь его внимательно, но ее, конечно, там нет. Ты спрашиваешь кассира - хмурого карлика-филиппинца, у которого в глотке смех сразу спадается в кашель.
- Нету, - говорит он.
Ты даже предлагаешь ему деньги, но он ничего о ленте не знает, только "нету, нету". Рука его машет в сторону двери, будто сама пленка поднялась из влажной тьмы и тишком ушла в переулок.
Через много лет, перебирая полки с пыльными коробками в лавочке с названием "Топ-флит видео" - гадючнике невдалеке от Таймс-сквер, ты нашел и купил этот восьмимиллиметровый фильм, хотя у тебя не было проектора. Только коснуться пластика ленты - это уже возвращало видение, а с ним и то чувство, не похожее на все другие, то, что ты взял из этого мира в ее мир. Теперь ты узнал, что фильм назывался "Руки римлян", и на обложке прочел имена главных героев, но ее имени там не было. Но тогда уже не надо было знать ее имени. Она была знаменитой.
Года шли с возрастающей интенсивностью. Это были восьмидесятые годы когда тебе было тридцать - и мерил ты время деньгами. Ты жил правом, бредил правом, тянул партнерскую лямку, пока не осталось сомнений, что ты вошел в число немногих владельцев. Посещения Страны замочных скважин стали реже, недели складывались в месяцы, месяцы в годы, и ты положил конец тому, что считал мальчишеским вывертом, последним шепотом полового созревания. Это уже было как приходить на могилу матери - желание, которое постепенно становится обязанностью и наконец теряет все остатки сентиментальности. Однажды ты встретился с женщиной, которая слегка напоминала ее, но в кровати, когда она металась под тобой, она не преображалась. Поцелуи ее были сухими, дыхание тяжелым. Когда ты в нее проник, был вскрик, а не молчание. Вскоре пришлось называть ее по имени: Джейн или Джин... Джанин. Утром, проснувшись рядом с ней, тебе хотелось плакать. Вместо этого ты купил ей завтрак и больше никогда не звонил.
Через полгода ты встретил Мелинду, красу и гордость инвестиционных банков, Мелинду - деловой костюм, Мелинду - очки в проволочной оправе, которая вечно поигрывала бокалом "шардоннэ" и провоцировала тебя расплетать эту пепельную косичку у нее на шее. Ее голос наполнял твое молчание, а иногда даже касался этого молчания изнутри, того места в твоем сознании, сердце и печени, где только люди из фильмов ходили, говорили и занимались любовью в безмолвных тенях.
Мелинда, на фотографию которой тебе надо посмотреть, чтобы вспомнить ее лицо.
Мелинда - твоя первая жена.
Ничего не изменилось в кабинке N_7: четыре фанерные стены и потолок, пластиковая, привинченная к стене скамейка напротив щели для монет - чулан монашеской простоты, залитый холодным светом телевизионного экрана. Телевизор и ее первая видеолента, "Вчетвером", ждали в кабинке, ждали, пока вернется Делакорт. Это было летом восемьдесят третьего, и после обеда с тремя мартини, которыми спрыснули соглашение в очередном судебном процессе, Делакорт заметил, что идет вдоль Четырнадцатой улицы, глядя, как очередной ее древний дом падает жертвой чугунной бабы. Три этажа красного кирпича и грязных окон, пристанище стриптиз-баров и массажных салонов, переломились пополам и разлетелись в пыль. За ними последней костяшкой домино свалится книжный магазин для взрослых, и квартал станет чист и готов для секретарских приемных и акционерных контор.
Случайно это было или неизбежно, но он нашел переулок, ведущий из августовского солнца в Страну замочных скважин. Слишком легко возвращались старые привычки. Скомканные доллары из карманов штанов превратились в четвертаки, и он пошел к кабинке N_7 с беспокойной уверенностью: она ждет его там, ее там давно нет, и разочарование проникало в него, пока шел бессюжетный фильм, где сталкивались случайно безымянные тела в безымянной комнате. Исполнитель главной мужской роли, Рон Джереми с усами, разыгрывал глупую сексуальную комедию с рядом безжизненных тел, пока доллар, второй, третий, четвертый не вытаскивали финальную сцену - этот жиголо и последняя из его завоеваний, шлюховатая Амбер Линн катаются по простыням на кровати в студии звукозаписи. Сквозь луч прожектора входит французская горничная в черном тюле и кружевах и изображает удивление, безмолвно шевеля губами. Из-за решетчатой двери она подглядывает, как из-за ширмы, за извивающимися любовниками, и от их судорог ее пальцы непроизвольно касаются ее груди, живота и уходят вниз, между ног. И нет сомнения, что это - _она_. Волосы черные, стриженая грива, как у Фонды в "Клюте", и она уже не худая, а стройная, она движется изящно, без усилий, и она такими опытными движениями расстегивает пуговицы своей одежды, обнажая расцветающее тело, все еще такое молодое, такое бледное, хрупкое и все же так наполненное желанием: ее рот и ее тугая тьма поглощают ее пальцы с такой самозабвенной радостью.
На этот раз она от него не ускользнула. Делакорт настоял на том, чтобы купить ленту, донимая клерка до тех пор, пока он, поговорив по телефону, не согласился взять сто долларов наличными. Когда Делакорт вернулся на пропеченную солнцем улицу, держа под мышкой кассету, он заморгал на беспощадный свет и с неожиданной уверенностью понял, куда уйдут его видения, свернувшись в черных кассетах, выпущенные из разрушающихся лавок, порнотеатров в глухих переулках и уходящие в гостиные, спальни, кабинеты в пригородах, где тысячами, миллионами стоят видеоплейеры, как будет записана ее тайная жизнь и в свое время станет явной.
Ее зовут Чарли Принс. Это новое имя, взятое для главной роли в ленте "Вивид видео" под названием "Шлюха из ВВС". А может быть, это всегда было ее имя, но только сейчас, в новообретенной славе, имело смысл его открыть. Для первого ее титра в фильме - семиминутного ролика шведской эротики, в которой она несравненно брала в рот у смуглого строителя, у нее было имя просто Шерп. Этот ролик крутился в кабинке N_12 Страны замочных скважин пять недель подряд зимой восьмидесятого: заложники в Иране, выборы Рейгана, взлет первого шаттла. Потом была серия роликов для "Плежер принсипл продакшн", в которой она была в титрах третьей или четвертой под именем Шери Редд. Волосы у нее были длинные и вьющиеся, пряди пурпурного огня, которые метались из стороны в сторону, когда мужчины по одиночке и по двое проникали ей в рот и во влагалище, чтобы потом рассыпать жемчужный бисер ей по горлу и по груди.
Когда он услышал впервые ее голос - этот отрывистый крик "Да, да... _да_!" - она была известна как Лотта Лав. Он скорчился тогда на чистом, как он надеялся, сиденье кинотеатра "Олимпик" на Пятнадцатой улице чуть пониже улицы "Н" - там сейчас высится на могиле кинотеатра башня банка. Он смотрел первый фильм, в котором она была среди главных, снятый Рэдли Метцгером и названный "Плотские души". Хотя фильмы Метцгера находили отклик, этот, казалось, исчез, оставив только редкие и обычно односторонние ссылки в фильмографиях. Несколько лет Делакорту приходилось ограничиваться двумя потрепанными рекламными заставками, найденными в каталоге коллекционера; но в восемьдесят девятом, когда его клиенты слопали своего главного конкурента, он купил себе шестнадцатимиллиметровую копию. Воспоминания о фильме, кроме ее сцен, с годами помутнели, но сюжет забыть он не мог. Церковная органистка, с жеманным совершенством сыгранная Келли Николс, занимается оральным сексом с приходским священником и, гонимая раскаянием, покидает фермерский городок Среднего Запада, только чтобы погибнуть, когда ее автомобиль падает с моста. Очнувшись в чистилище, она искупает свои грехи в сексуальных сценах класса "XXX" с участием других погибших душ. Одна из незабвенных - не кто иная как Лотта Лав - жалуется, что никогда не имела секса с женщиной, и у Келли нет другого выбора, кроме как уступить.
Это одна из его любимых сцен. Она валит Келли на пол, как голодный-лев, не столько целуя, сколько пробуя ее на вкус, от рта и грудей до влагалища и обратно. Ее губы теперь пухлее, чуть бантиком и будто пчелами покусаны. Цвет лица ясный, аккуратно подзагорелый под солнцем или кварцевой лампой, а синие глаза сияют самозабвенным желанием. Рыжие волосы стали ярче и чуть с оттенком черного. Она владеет сценой, она управляет каждым жестом, каждым движением, даже когда лежит неподвижно, ощущая в себе пальцы Келли.
Он помнил еще одно о "Плотских душах". Это было в тот вечер в начале восьмидесятых - он вошел в книжную лавку рядом с "Олимпиком" и стал покупать журналы. Не так много поначалу - один-два каждый месяц: "Адам филм", "Трайпл Х уорлд" и другие, посвященные фильмам для взрослых. И искал, всегда искал ее фотографии, и бывал вознагражден снова и снова, когда она вдруг мелькала, проласкивая и протрахивая свой путь к его охочему сердцу. В "Генте" она стояла, расставив ноги, над футболистом в суспензории и дразнила его восставший член помпонами болельщицкой шапочки; в "Мошеннике" она сосала стальной каблук-шпильку надзирательницы в эсэсовском мундире. В "Кабале" у нее были связаны веревкой руки, в "Подчинении" - ягодицы исполосованы рубцами, а она стоит на коленях; она сияла красным и черным в "Инструкции для резиновых любовников".
В январском номере "Галереи" за 1986 год она сбросила кожу Лотты Лав, чтобы предстать как "Соседская девушка" из Миссури Шерри Эллен Локк: дата рождения 11.06.64, страстно любит ковбойские фильмы и белый шоколад. Он мог бы ее не заметить, если бы не поза на фото на странице 103: наклон плеч, когда она оперлась на капот "форда-мустанг", небрежный и опытный поворот подбородка, подъем груди и бедер. Достаточно было взглянуть второй раз и убедиться: это она.
Волосы ее были прямые и шелковистые, невыносимо белокурые, тот оттенок, где смешались белый и серебряный, зрелые груди налились, как невероятно твердые грейпфруты. Глубокий загар, набранный под калифорнийским солнцем, перечеркнут синей полоской трусов от купальника. На следующих страницах она гнется и извивается в белом поясе и чулках, обвивает шезлонг, одетая только в туфли на высоких каблуках и крем для загара, расставив ноги так широко, чтобы всем было видно.
С каждым новым журналом, с каждой новой лентой, новым видом она открывается тебе, показывает тебе мудрость мира кожи и мышц, нейлона и шелка, латекса и резины, кожи и цепей, где незнаемое выражено низом с персиковым пушком, туго натянутым животом, напряженным бедром. Она непорочна и непобедима, бескрылый ангел, недостижимое совершенство - и она ненасытна. Теперь она носит имя Шерилин, как ты узнаешь, пролистывая журнал "Видео экссайтмент", и пальцы у тебя черные от типографской краски дешевой газеты. Ты заказываешь ее сольное видео от "Саузерн шор" и смотришь, как она раздевается и танцует под далекий звук рок-н-ролла, а картинка переходит в закат, потом - и серебряный член.
Она зовется Чер Люк, когда выходит на ковер с Джимми Гиллисом в "Сверхлисах", снятых на "Голливуд видео". Ее зовут Чери в "Беспутных ночах" и "Пышных пирожных-2". На видео от "Б и Д Плежерз" она попала в заглавие: Шерри Баунд. С ней в главных ролях снимались Кири Келли, податливая задавленная обесцвеченная блондинка, и мастер кнута по имени Джей Ди - седобородый толстяк, имеющий вкус к сапогам для верховой езды и Давно забытым клише андерграунда. Когда он называет ее "рабыня", ты только что не смеешься, потому что всем ясно, кто тут хозяин: она владеет камерой и всем, что камера видит.
Это твоя местная лавка видеопроката объявила ее как Чарли Принс. Там, прикрытая сцепленными кольцами брошюр, ждет эта эротическая элита, и после "Шлюхи из ВВС" она заняла там достойное ее место. На следующий день ты выбираешь ее свидания с Трейси Адамс и Тиффани Минкс в "Флирт что-то такое". Ты глядишь на ее рот, на ее глаза в поисках намека, кивка, подмигивания, которые скажут тебе, что она играет, что она знает, что ты на нее смотришь, желаешь, хочешь, и голос ее взывает к тебе ее фирменным "Да, да... да!", и она тянет себя - и тебя - к оргазму.
С каждой новой лентой, купленной или взятой напрокат и переписанной, но всегда включенной в твою коллекцию, приходит откровение: соблазнительный дебют на "Эктив видео" с блондинистой секс-бомбой, известной, как и много ее сестер, лишь по имени без фамилии - эту зовут Саванна. Как лижет она черные губы, как самозабвенно кричит в приближении оргазма в сцене, которую в "Эдалт видео ньюз" назвали "ее первым анальным контактом".
Ты ловишь себя на том, что думаешь о ней в самые неподходящие моменты, а это значит, конечно, что ты влюблен. Ты записываешь показания суроволицей молодой матери - ее слюнявый безмозглый ребенок оказался жертвой многомиллионной ошибки фармацевтического картеля, и ты задаешь ей вопрос о венерических болезнях, как вдруг у тебя в мозгу вспыхивает та сцена из "Запредельного", в которой твоя тайная любовь получила свои пятнадцать минут славы, которая вывела ее из укрытия тени на взгляд публики, и ты видишь то полное самозабвение на ее лице, когда над ней смыкаются звездой пятеро мускулистых сверхсексуальных мужчин. Двое проникают в нее сзади и спереди, третий погружает член в ее широкий и ждущий рот, руки ее хватают восставшие концы четвертого и пятого, дергают их в диком ритме, и этот ритм, как и ее тело, проходит от страсти к ритуалу, когда она одновременно приводит их всех к оргазму.
В этой сцене, которую невозможно себе представить, которая проигрывается снова в ту ночь, когда ты впервые ложишься с Алисой, сестрой помощника твоего партнера по теннису в Эксим-банке, и все девять месяцев последующей совместной жизни не было больше такого яркого момента. Потом ты удивлялся, почему так много времени ушло, чтобы понять недостаток Алисы, это легкое несовершенство. Наверное, тебя что-то отвлекло. Столько надо было делать работы, когда слияния и приобретения сменялись банкротствами и распадами - и столько еще надо было увидеть.
Здесь, в кабинке N_7, она принадлежит тебе, а ты ей. Она глядит на тебя с пульсирующего экрана, облизывает жадные губы и улыбается непреходящей улыбкой. "Да, да... да!" Улыбается на кровати, на диване и на софе, в шезлонге, на ковре, на паркете, на кухонном столе, на газоне, на опавших листьях, на песке пустыни, даже на асфальте дворовой баскетбольной площадки. В машине на переднем и заднем сиденье. В кузове пикапа, в кабине трейлера, в желобе бетономешалки. В бассейне, в джакузи, в ванне, в потоке, в прибое. Под душем и даже - однажды - под струей мочи. "Да, да... _да_!" Улыбается, когда с ней творят подвиги и когда творит она, когда соски, члены и вульвы лезут ей в рот, захватываются ее руками, когда плеть ложится ей поперек спины и ягодиц, когда ползет по ней вниз и вверх вереница жадных поцелуев, мокрые красные языки лижут и шлепают, и рапидом идут кадры оргазма, чаще всего дающие ее лицо, но конечно, много раз и груди, и столько раз - живот, облитый сутью ее почитателей.
С улыбкой. Всегда с улыбкой.
"Да, да... _да_!"
Делакорт вынимает из кармана еще один четвертак. Телемонитор в дюймах от его лица застилает белым шумом, поглощающим звук из соседней кабинки хаос приглушенных стонов и тоненький голос, объявляющий "Кончаю, кончаю...", а на экране мигает приглашение Делакорту опустить еще четвертак. Однажды, заинтересовавшись, что достается ему за этот четвертак, Делакорт засек время, сколько крутится лента. Жест бессмысленный - и кабинках нет инфляционной спирали, и экстаз достается ему сейчас так же дешево, как и тогда. По спирали шел сам экстаз, выходя из тьмы, с зернистых роликов ленты, из того, что называется порнографией, переходя в нечто новое, что называется развлечением для взрослых. Из его походов возникал новый экстаз, странно очищенный и санированный, яркие сияющие моменты оргазмической экзальтации видеолент, созданные камерами, которые суются всюду и отовсюду подглядывают. Мир, в котором любовники, точнее сказать, трахари, занимаются безопасным сексом и не проявляют насилия. Мир, который могут наблюдать друзья, любовники, даже муж и жена. Мир, где видение может восстать из тени и выйти на свет.