Страница:
* * *
В пылу боя Шон даже не заметил, что его убили.Конечно, кое-кого этот факт может весьма сильно удивить. Смерть, причем не чья-нибудь, а своя собственная, – вещь, которую не заметить довольно сложно при всем желании. Однако наш мир, сотворенный кучей различных богов, каждый из которых преследовал при его создании свои собственные цели, порой ведет себя весьма загадочно, а уж Запустенье и вовсе не из тех мест, где можно рассчитывать на то, что загробная жизнь будет хоть самую малость поспокойнее догробной.
Итак, меч Черного Паладина сверкнул на солнце перед самым лицом Шона, и… вроде бы ничего не произошло. Шон даже не успел удивиться. Он продолжал драться, тем более что Черный Паладин, проведя один удачный выпад, вдруг замер, уставясь на что-то, возникшее у Шона за спиной. Простоял он так не больше мига – именно столько потребовалось Шону, чтобы разрубить его от плеча до поясницы, после чего Шон прыгнул вперед, разворачиваясь на лету.
В первый момент ему показалось, что Черный Паладин просто пытался сблефовать – ни черного дракона, ни плевоскропа, ни даже завалящего колдунца на поляне не наблюдалось. А затем Шон увидел на окровавленной траве свое собственное тело и голову – отдельно от него.
Зрелище было еще то.
Шон с размаху плюхнулся на землю и старательно потряс головой, не той, понятно, что лежала на земле отдельно от тела, а той, которая по какому-то неизъяснимому капризу богов оставалась у него на плечах.
– О-хо-хо-хо-хо…
Он внимательно осмотрел себя. Одежда на “нем” была точь-в-точь такая же, как и на безголовом трупе. Руки по-прежнему сжимали рукоять меча, привычно ощущая каждую шероховатость.
– Б-р-р-р!
Есть от чего свихнуться. Шон огляделся вокруг в поисках лошади Черного Паладина, из-за набитых седельных сумок которой и начался бой. Если в этих сумках завалялась бутыль хоть какого-нибудь вина… Да хоть чертова эликсира! Любой жидкости, которой можно промочить горло! Однако проклятой твари нигде не было видно.
Шон заскрипел зубами.
– Ну почему это должно было случиться именно со мной?
– А почему бы и нет? – отозвался кто-то рядом с Шоном и сам же ответил: – По кочану.
Шон вскочил, рубанул по останкам Черного Паладина и заозирался вокруг.
– Ну, чего прыгаешь, как козел? – грубо осведомился неизвестный.
– Да кто ты такой? – взвыл Шон. – Покажись, прах тебя побери!
– Прах меня и так поберет, – откликнулся голос. – А показаться я не могу. Облика у меня нет. Я – твой Совесть.
– Врешь. Совесть я пропил в день, когда мне стукнуло тринадцать.
– Тогда ты меня пропил в первый раз, – обвиняющим тоном заявил голос. – Последний – когда тебе исполнилось сорок три. А всего за эти годы ты пропивал, проигрывал в карты, топил в реке, душил, закапывал, травил и умерщвлял меня десятками иных способов четыреста тридцать семь раз.
– Живучий же ты гад, – заметил Шон.
– Еще бы, – мрачно отозвался голос. – Я же не чей-нибудь, а великого героя Шона А'Фейри. Знаменитой на все Запустенье Рыжей Погибели. Еще бы мне не быть живучим.
– А что ж ты молчал до сих пор?
– А ты хоть раз дал мне заговорить? – возмутился Совесть. – За всю жизнь ты не совершил ни одного совестливого поступка.
– Как же! – обиделся Шон. – Не далее как неделю назад я по пьяни подарил одной шлюхе кошель с десятью золотыми!
– И это ты называешь совестливым поступком?! – Если бы Совесть все-таки имел телесный облик, то этому облику сейчас угрожала серьезная опасность лопнуть от возмущения. – Да ты… ты…
– Теперь я понимаю, почему после двух кувшинов меня всегда тянуло стать проповедником, – проворчал Шон. – Не иначе как твое влияние.
– Одно меня радует, – заявил Совесть. – Я от тебя наконец избавился.
– Это почему же?
– Да потому, – завопил Совесть, – что у покойников нету совести. А ты покойник, покойник, покойник, покойник…
Судя по интонации вопля, если Совесть и сожалел о чем-то, так это о невозможности сплясать на Шоковых останках что-нибудь зажигательное.
– Ктрегуруп, – выдал Шон одно из своих любимых ругательств, которое в переводе с современного драконьего означало: “Три тысячи необычайно крупных клопов-вонючек, сдохших примерно неделю назад”.
– Если я покойник, то что “это”?
– Твое тело, баран.
– А я?
– А ты, – медленно, смакуя каждое слово, произнес Совесть, – просто ничтожный, жалкий, никому не нужный призрак. И я страшно рад, что из всех наложенных на тебя проклятий великие боги решили остановиться именно на проклятии Федыркжчинса!
– Какое, какое проклятье? – переспросил Шон.
– Федыркжчинса, – повторил Совесть. – Того самого старого, больного, несчастного дракона, которого ты со сворой тебе подобных убил в самом начале своей карьеры за пригоршню, о нет, даже не золота – серебра!
– Ты хочешь сказать, – взвыл Шон, который наконец вспомнил старого дракона, равно как и сумму, доставшуюся ему после дележа сокровищницы, – что я обречен леший знает на что из-за тридцати сребреников? Да на это даже бога приличного не купишь!
– Именно, – сказал Совесть и исчез. Некоторое время Шон тупо вслушивался в окружающую тишину.
– Старый навозный жук, – выругался он после продолжительного молчания. – По справедливости ты должен был быть на моем месте. Ведь это ты, мой Совесть, должен был за все отвечать!
Однако Совесть Шона уже не интересовался мнением своего бывшего хозяина. Он был далеко-далеко, в том заманчивом раю, куда попадают Совести всех подонков, мерзавцев, прелюбодеев и прочего неприятного в общении люда и нелюда. Учитывая те муки, которые Совесть снес за время жизни Шона, его в этом раю должны были как минимум канонизировать.
Шон посидел еще немного, прислушиваясь, не пожелает ли еще кто-нибудь сбежать с затонувшего корабля, но остальные чувства либо еще не обрели столь ярко выраженную индивидуальность, либо предпочли удалиться молча.
Мысли, которые заходили навестить Шона в сей скорбный час, были сплошь мерзкие и гадостные. То есть те, которые может навеять вид собственного обезглавленного тела. В конце концов Рыжей Погибели это надоело, и он решил, что было бы совсем неплохо похоронить себя.
Хотя при жизни Шон никогда бы не называл в числе своих загробных занятий рытье могилы самому себе, справился он с этим довольно быстро. Могилу он выкопал глубокую и, как решил Шон, вполне уютную. Поверх своих бренных останков он насыпал величественный холм, вершину которого увенчал мечом, после чего отошел полюбоваться на дело рук своих. Получилось – неплохо.
Но, чем больше Шон смотрел на свою могилу, тем больше грызло его какое-то смутное беспокойство. Что-то во всем этом было неправильно.
В конце концов Шон оглянулся по сторонам, вздохнул, выдернул меч из холма и повесил его на спину, точь-в-точь как он это делал при жизни. Стороннему наблюдателю, если бы таковой присутствовал, показалось бы, что меч повис в воздухе.
– Ты-то как лежишь, так и будешь лежать, – сказал Шон могильному холму. – А мне добрый меч пригодится. Еще.
Возможно, лежащий в могиле покойник и мог бы возразить что-либо по этому поводу, но Шон не стал проверять – случится это или нет. Он повернулся и, не оглядываясь, зашагал прочь.
* * *
На вурдалака Шон наткнулся у самой дороги. Тот был настолько увлечен своим занятием – сидением в засаде, что вряд ли заметил бы Шона, даже если бы тот был живым и во плоти. Впрочем, хотя сам Шон теперь спокойно проходил сквозь любые заросли, висевший на его спине меч цеплялся за них ничуть не хуже, чем его хозяин при жизни. Однако, как уже было сказано, вурдалак был очень занят.Надо заметить, что вурдалаки пользуются заслуженной нелюбовью всех, включая даже сородичей по кровопийству. Дракон, демон, человек, гоблин или вампир при встрече с вурдалаком поведут себя совершенно одинаково – прибьют его на месте. Единственное, что может удержать разумное существо от убийства вурдалака, – это уровень свойственной этому существу брезгливости.
Вурдалак, на свое несчастье оказавшийся на пути у Шона, был редкостно отвратен даже по сравнению со средним представителем своего вида. Выглядел он как жертва Магии Массового Поражения, причем всех пяти видов одновременно. Кожа его – точнее, те ее куски, которые еще сохранились, – была бледно-серого цвета в зеленых пятнах. Впрочем, кожа вурдалака – это единственная его часть, на какую можно было смотреть, не рискуя лишиться всего выпитого и съеденного, начиная со вчерашнего ужина.
Занят же этот омерзительный тип был тем, что, тихо шипя и приплясывая на месте от нетерпения, поджидал, пока его ни о чем не подозревающий обед подойдет поближе.
Однако именно в тот момент, когда вурдалак приготовился к прыжку, на его горле внезапно сомкнулись две невидимые, но вполне реальные ладони. И последнее отвратительное дело, которое упырь успел сделать в своей жизни, – это умереть под противный хруст ломаемых шейных позвонков.
На всякий случай Шон продолжал откручивать голову твари до тех пор, пока она с мерзким чавкающим звуком не оторвалась от тела, после чего зашвырнул ее подальше в заросли, а тело разрубил на несколько десятков кусков. Для полной гарантии невоскрешения твари надо было бы развести под этими кусками хороший костер, но, во-первых, лето выдалось на редкость сухое, и небольшой погребальный костер мог запросто перерасти в здоровенный лесной пожар, а во-вторых, добыть огонь Шону было нечем. Поэтому он ограничился тем, что нанизал останки вурдалака на сучья соседних деревьев. В этом случае жаркое летнее солнце должно было стать его союзником, так как воскреснуть из вяленой вурдалачины ничуть не менее затруднительно, чем из хорошо прожаренной.
Завершив изничтожение мерзкого отродья, Шон наконец обратил внимание на бедного странника, который только что едва не удостоился сомнительной чести стать главным и единственным пунктом обеденного меню.
Странник, выглядевший, как самый обычный деревенский паренек, медленно брел по дороге, усиленно оглядываясь по сторонам и шарахаясь то вправо, то влево – в зависимости от того, с какой стороны дороги доносился очередной стра-ашный звук.
Пареньком этим был Шах.
Нельзя сказать, чтобы вид Шаха удивил Шона очень сильно. В конце концов, Шон А'Фейри и при жизни-то мало чему удивлялся, а уж приключившееся с ним за сегодняшний день даже у эльфа могло начисто отбить способность удивляться чему-либо. Однако вид Шаха его, скажем так, заинтересовал.
Дело в том, что передвигаться по дорогам Запустенья было, мягко говоря, небезопасно. Кроме разнообразной лесной живности и нежити, мечтающей в основном о завтраке, плавно переходящем в ужин, на дорогах Запустенья встречались:
Герои. Как явствует из примера Шона, встреча с героем, особенно героем поиздержавшимся, могла весьма нежелательно сказаться на здоровье встретившегося.
Разбойники. Банды разбойников могли состоять как из существ одной расы: людей, орков, гоблинов или темных эльфов, так и быть смешанными. Кроме этого, были банды, объединявшие, например, верующих в какого-то одного бога, банды, состоящие из бывших наемников, окончательно утративших статус воинского подразделения, а также банды амазонок. С теми, кто им попадался, разбойники поступали по-разному, однако процент выживших практически всегда оставался прискорбно низок.
Слуги Темных Сил. Поскольку ни разбойники, ни чудовища не интересовались цветовой принадлежностью своих жертв, слуги Темных Сил, равно как и Светлых, а также богов, придерживающихся нейтралитета, как и вообще не верующие ни в кого, старались перемещаться по дорогам большими, хорошо вооруженными группами.
Купцы. Хотя торговля с Запустеньем была делом весьма и весьма рискованным, тем не менее старая истина о том, что в таком отвратительном месте обязательно должно быть что-нибудь крайне ценное, способствовала весьма оживленному товарообороту. Чтобы уменьшить риск, купцы объединялись в караваны, каждый из которых охранялся небольшим войском наемников. Впрочем, однажды одного такого (небольшого) войска хватило, чтобы наголову разгромить армию одного из королей, который попытался содрать с проходившего по его землям каравана дополнительную пошлину. Хотя даже и с такой охраной успешно возвращался в среднем один караван из пяти, желающие отправиться в новое путешествие пока не переводились.
Крестьяне. Поскольку купеческие караваны посещали только более-менее крупные поселения, жители остальных были вынуждены изредка выбираться за пределы родной ограды в гости к своим более удачливым соседям. Делали они это, естественно, большими, хорошо вооруженными группами.
Чудовища. Перечислять всех встречающихся в Запустенье чудовищ можно долго, тем более что многие из них не известны за его пределами, а кроме того, продолжают появляться новые. Правда, не стоит обвинять во всем богов – немалую долю ответственности за это несут также маги. Наиболее часто на дорогах Запустенья встречаются тролли. В принципе можно даже признать, что их деятельность в какой-то степени полезна, поскольку тролли строят мосты, под которыми и живут. Однако в последнее время мест, нуждающихся в наличии моста, стало значительно меньше, нежели троллей, поэтому молодой тролль обычно начинает строительство моста с того, что выкапывает на дороге яму.
Нельзя сказать, что по дорогам Запустенья не перемещался в одиночку вообще никто. Кроме героев, к слову, весьма многочисленных, в одиночку иногда ходили маги, которые по тем или иным причинам не воспользовались более удобными, а главное, безопасными способами передвижения – телепортацией или, например, ковром-самолетом. Кроме магов и героев, по дорогам Запустенья в одиночку могли рискнуть пройти только самоубийцы – до первого поворота, за которым их, как правило, поджидал кто-нибудь изголодавшийся. Увиденный Шоном паренек явно не был магом, чуть менее явно – героем, а вот насколько он походил на самоубийцу, Шон сказать не мог, так как ни разу в жизни не встречал самоубийцу. Наоборот, все, кто попадался на дороге ему, как правило, старались убить именно его, а не себя.
Некоторое время Шон просто наблюдал за зигзагообразным перемещением Шаха. А затем ему в голову, очевидно по ошибке, пришла одна забавная мысль, от которой он сначала беззвучно расхохотался, затем нахмурился, а после пожал плечами.
– В конце концов, – сказал Шон, обращаясь к развешанным для просушки останкам вурдалака, – я все равно не знаю, чем мне теперь заняться.
Глава 2
КАК СОВЕРШАЮТСЯ ПОДВИГИ
По меркам Запустенья, Хамилог считался вполне приличным городом. Конечно, по сравнению с городами Королевств или Забугорья назвать его настоящим городом, не покривив при этом душой, было сложно. Однако следует учесть тот факт, что и в Королевствах, и в Забугорной Империи даже те поселения, которые, безусловно, могли именоваться городом, старались как можно дольше сохранить статус деревни.
Связано это было с тем, что звание города в этих высокоцивилизованных краях, кроме сомнительного повода для гордости, приносило еще и множество дополнительных налогов, а их и без того было немало. Но о налогах, податях и прочих изобретениях человеческой цивилизации постоянные жители Запустенья знали только понаслышке – от купцов и прочих странников. Хотя формально они и считались подданными Королевств, ни одно из них еще не управлялось настолько спятившим властителем, который бы попытался собрать налоги с Запустенья.
Дело в том, что для самого сбора и последующей охраны собранных денег в местности, кишащей всякими и всяческими чудовищами, потребовалась бы столь большая армия, что расходы на ее содержание намного перекрыли бы любую ожидаемую прибыль. Не говоря уж о том, что для такой армии немедленно бы нашлось куда более нужное и выгодное дельце гораздо поближе.
Что же касается настоящих повелителей Запустенья – многочисленных драконов, колдунов, великанов и прочих страшилищ, то они вопреки слухам о своей неразумности управляли своими подданными весьма здраво и никогда не драли с них трех и более шкур. Возможно, это было связано с тем, что королям, императорам и прочим властителям в большинстве случаев абсолютно безразлично, что достанется их преемникам после их скорой кончины, а чудовищ, которые отличаются весьма большой продолжительностью жизни и вообще умирают крайне редко и неохотно, весьма заботит вопрос своего пропитания в ближайшую тысячу-другую лет.
В этом вопросе Хамилогу также крупно посчастливилось. О его владельце, черном маге Гаргидрурге, не было никаких известий уже лет тридцать, однако перед этим он оставил о себе столь недобрую память, что ее, по прикидкам хамилогцев, должно было хватить еще на полсотни лет безбедного житья. Мало кто из окружающих охотников до чужого добра верил в то, что такой мерзкий, злобный и подлый тип, каким был Гаргидрург, мог окочуриться сам по себе, без активной помощи со стороны. А поскольку никто из героев или конкурентов черного мага не взял на себя ответственности за его убийство, следовательно, Гаргидрург либо просто-напросто дрыхнет очередным летаргическим сном, либо с головой ушел в какие-то очень черные магические опыты и временно перестал интересоваться окружающим его миром.
Впрочем, последний вариант жителей Хамилога также вполне устраивал. Видимых последствий магических опытов они не замечали, а на невидимые им было, мягко говоря, наплевать.
За тридцать лет спокойной жизни Хамилог разросся и по числу домов, если считать таковыми ВСЕ его домишки, мог посоперничать с такими уважаемыми городами Запустенья, как Плешийград или Чертзадерий. В тот исторический момент, когда Шах удостоил его своим посещением, в нем было даже на два городских атрибута больше, чем обычно.
А именно:
Базар, раскинувшийся на Базарной Площади, точнее, на Базарном Выгоне, поскольку большую часть года это поле служило хамилогцам для выпаса скота.
Заведение мадам Ляфорели, расположившееся в шатре неподалеку. По мнению большинства хамилогцев, как приехавших на Базар, так и обитавших в нем постоянно, это заведение придавало Хамилогу тот налет порочности, который они считали неотъемлемой частью каждого уважающего себя города.
Что касается постоянных достопримечательностей Хамилога, то главным и самым заметным из них являлась городская башня. Не заметить ее было действительно трудно – сложенная из серого камня башня возвышалась над Хамилогом на добрых двадцать саженей и за прошедшие с момента ее постройки три сотни лет ничуть не покосилась. Хамилогцы очень гордились этим фактом, хотя, если разобраться, гордиться должны были строившие башню гномы. Башня соединяла в себе функции сторожевой, пожарной – хоть хамилогцы так и не удосужились учредить у себя пожарную команду, но все время собирались это сделать, – ратуши, тюрьмы, казармы городской стражи и прочих как действующих, так и будущих служб, без которых немыслимо существование никакого города. Правда, некоторые города умудряются обходиться без них, но остальные считают это исключением, только подтверждающим правило.
Второй, куда менее заметной постоянной хамилогской достопримечательностью был трактир.
Шах осторожно обошел громадную лужу, посреди которой блаженно развалилась не менее огромная свинья, и, задрав голову, уставился на вывеску трактира. Идущий за ним Шон осторожно попробовал ступить на воду и, убедившись, что в его нынешнем состоянии поверхность воды ничем не отличается от толстого льда, тоже обошел лужу вокруг.
Шах умел читать. Этому сложному и для многих загадочному искусству его обучил бродячий жрец, и до недавнего времени это было единственное, чем Шах мог заслуженно гордиться.
Как ни странно, Шон тоже умел читать. Правда, он получил это умение благодаря искусству играть в кости, находясь при этом в изрядном подпитии. Волшебник, у которого он выиграл, был куда менее стоек в обращении со спиртными напитками, но заклинание он составил на редкость удачно, и оно сохранило действие даже после смерти своего носителя. Как бы то ни было, именно Шон первым прочел трактирную вывеску, гласящую:
“Чертова печенка. Трактир Старого Тромба”
С немалым трудом осилив эту надпись, Шах некоторое время стоял перед дверью, задумчиво почесывая затылок. Наконец, когда Шон уже начал терять терпение (что вообще с ним происходило довольно быстро), Шах решился и, протянув руку, осторожно коснулся двери.
Шон тяжело вздохнул. Когда в трактиры входил он, это происходило следующим образом: сначала внутрь влетала дверь. Следом за дверью влетал кто-нибудь из прохожих, если таковые имели несчастье подвернуться Шону под руку. А затем на пороге показывался он, Рыжая Погибель, и, издав свой знаменитый клич, бросался в уже поджидающую его свалку. И уж никогда, сколько Шон себя помнил, он не пробовал ОСТОРОЖНО открыть дверь в трактир.
Дверь тоже явно не привыкла к подобному обращению. Она сильно отличалась от всего здания, больше всего напоминавшего приземистый, прочный пенек, под которыми так любят селиться древесные гномы. Собственно, именно древесными гномами оно и было построено. Основным пожеланием заказчика при строительстве была максимальная устойчивость и прочность конструкции снаружи, а главное – изнутри. Наоборот, дверь была задумана, спроектирована и сделана так, чтобы ее вынос сопровождался минимальным ущербом для всего остального здания и, как следствие, минимальными усилиями для выносящего. Поэтому дверь даже не сразу поняла, чего, собственно, от нее хотят. А поняв, начала двигаться – медленно и сопровождая каждый дюйм пути ужасающим скрипом.
Когда дверь отворилась настолько, что Шах смог протиснуться в образовавшийся проем, на вход были направлены не только взгляды тех, кто к моменту его появления еще оставался на ногах, но и большинства тех, кто уже успел сползти под столы и проснулся именно от этого, столь непривычного и неприятного звука.
Зрелище, представшее их затуманенным взорам, вызвало в трактире тихую и нездоровую сенсацию. Даже сам старый Тромб оторвался от протирания грязной кружки куда более грязной тряпкой и озадаченно глянул на протиснувшегося в дверь паренька.
Согласно большинству ходивших о нем сплетен и слухов, до того, как стать трактирщиком, Тромб был весьма известным воином, а по мнению некоторых, даже героем. И действительно, ловкость, с которой он управлялся в своем трактире, в частности, с проблемой освобождения карманов и кошельков посетителей от мало-мальски ценного содержимого, наводила на мысли если уж не о бывалом вояке, то уж о многоопытном мародере наверняка. Однако забредавшие иногда в Хамилог герои не смогли ни подтвердить, ни опровергнуть эти слухи, а сам Тромб на вопросы о его прошлом отмалчивался, причем таким образом, что у спрашивающего не только пропадала всякая охота задавать новый вопрос, а вообще узнавать что-либо о прошлом Тромба, даже если ему об этом будут рассказывать насильно.
Одно было ясно – повидал Тромб ой как немало. Однако зрелище, представшее его глазам – как левому, простому, так и правому, из магического стекла, удивило даже его.
На первый взгляд, вошедший был самым обычным деревенским пареньком. Это было удивительно само по себе, поскольку обычные деревенские пареньки не заходили в трактир Тромба НИКОГДА, а другие крестьяне если и отваживались на это, то толпой не меньше десяти душ. При этом они старательно выбирали то время, когда в трактире было как можно меньше народу – желательно, вообще никого. Поздним вечером базарного дня в трактир не осмелились бы войти не то, что крестьяне, а и большая часть городских обывателей.
Однако куда больше Тромба поразил меч. Меч висел за спиной паренька, на потертой кожаной портупее, в добротных ножнах с бронзовыми заклепками. Двуручная рукоять, на пол сажени возвышавшаяся над макушкой паренька, была сделана из чьей-то там кости и надежно обшита кожей – судя по цвету, драконьей. Обшить рукоять настоящей драконьей кожей мог позволить себе далеко не всякий воин и даже не каждый герой. Но мечтал об этом каждый. Стоила же такая рукоять, как мгновенно прикинул Тромб, примерно столько, сколько весь его трактир, включая посетителей. Одним словом, при первом же взгляде на этот меч любому понимающему человеку становилось ясно, что на совести у меча не один десяток много кого и он этим ничуть не тяготится, а наоборот, в любой момент готов молнией вылететь из своих удобных ножен и разить. Насмерть. Эта парочка – паренек и меч – настолько не гармонировали между собой, что несколько наиболее опытных завсегдатаев трактира начали потихоньку пробираться к выходу. Они еще не знали, в чем дело, но жизненный опыт Запустенья подсказывал, что от любых странностей, непонятностей, несообразностей и тому подобных вещей нельзя ожидать ничего, кроме неприятностей.
Тромб моргнул и озадаченно протер магический глаз. На долю секунды ему показалось, что стоящий в дверях парнишка словно раздвоился – какое-то неясное шевеление возникло у него за спиной. Но когда протирка закончилась, никакого шевеления уже не было.
Тромб моргнул еще раз.
Старею, тоскливо подумал он. Вот и глаз барахлить начал. Видать, из-за погоды.
Он тяжело вздохнул. Что ж, драка началась бы с минуты на минуту в любом случае, а паренек… Ну, паренек, может быть, даже успеет дойти до стойки и заказать миску похлебки. Может быть, даже успеет за нее заплатить, если очень повезет.
Связано это было с тем, что звание города в этих высокоцивилизованных краях, кроме сомнительного повода для гордости, приносило еще и множество дополнительных налогов, а их и без того было немало. Но о налогах, податях и прочих изобретениях человеческой цивилизации постоянные жители Запустенья знали только понаслышке – от купцов и прочих странников. Хотя формально они и считались подданными Королевств, ни одно из них еще не управлялось настолько спятившим властителем, который бы попытался собрать налоги с Запустенья.
Дело в том, что для самого сбора и последующей охраны собранных денег в местности, кишащей всякими и всяческими чудовищами, потребовалась бы столь большая армия, что расходы на ее содержание намного перекрыли бы любую ожидаемую прибыль. Не говоря уж о том, что для такой армии немедленно бы нашлось куда более нужное и выгодное дельце гораздо поближе.
Что же касается настоящих повелителей Запустенья – многочисленных драконов, колдунов, великанов и прочих страшилищ, то они вопреки слухам о своей неразумности управляли своими подданными весьма здраво и никогда не драли с них трех и более шкур. Возможно, это было связано с тем, что королям, императорам и прочим властителям в большинстве случаев абсолютно безразлично, что достанется их преемникам после их скорой кончины, а чудовищ, которые отличаются весьма большой продолжительностью жизни и вообще умирают крайне редко и неохотно, весьма заботит вопрос своего пропитания в ближайшую тысячу-другую лет.
В этом вопросе Хамилогу также крупно посчастливилось. О его владельце, черном маге Гаргидрурге, не было никаких известий уже лет тридцать, однако перед этим он оставил о себе столь недобрую память, что ее, по прикидкам хамилогцев, должно было хватить еще на полсотни лет безбедного житья. Мало кто из окружающих охотников до чужого добра верил в то, что такой мерзкий, злобный и подлый тип, каким был Гаргидрург, мог окочуриться сам по себе, без активной помощи со стороны. А поскольку никто из героев или конкурентов черного мага не взял на себя ответственности за его убийство, следовательно, Гаргидрург либо просто-напросто дрыхнет очередным летаргическим сном, либо с головой ушел в какие-то очень черные магические опыты и временно перестал интересоваться окружающим его миром.
Впрочем, последний вариант жителей Хамилога также вполне устраивал. Видимых последствий магических опытов они не замечали, а на невидимые им было, мягко говоря, наплевать.
За тридцать лет спокойной жизни Хамилог разросся и по числу домов, если считать таковыми ВСЕ его домишки, мог посоперничать с такими уважаемыми городами Запустенья, как Плешийград или Чертзадерий. В тот исторический момент, когда Шах удостоил его своим посещением, в нем было даже на два городских атрибута больше, чем обычно.
А именно:
Базар, раскинувшийся на Базарной Площади, точнее, на Базарном Выгоне, поскольку большую часть года это поле служило хамилогцам для выпаса скота.
Заведение мадам Ляфорели, расположившееся в шатре неподалеку. По мнению большинства хамилогцев, как приехавших на Базар, так и обитавших в нем постоянно, это заведение придавало Хамилогу тот налет порочности, который они считали неотъемлемой частью каждого уважающего себя города.
Что касается постоянных достопримечательностей Хамилога, то главным и самым заметным из них являлась городская башня. Не заметить ее было действительно трудно – сложенная из серого камня башня возвышалась над Хамилогом на добрых двадцать саженей и за прошедшие с момента ее постройки три сотни лет ничуть не покосилась. Хамилогцы очень гордились этим фактом, хотя, если разобраться, гордиться должны были строившие башню гномы. Башня соединяла в себе функции сторожевой, пожарной – хоть хамилогцы так и не удосужились учредить у себя пожарную команду, но все время собирались это сделать, – ратуши, тюрьмы, казармы городской стражи и прочих как действующих, так и будущих служб, без которых немыслимо существование никакого города. Правда, некоторые города умудряются обходиться без них, но остальные считают это исключением, только подтверждающим правило.
Второй, куда менее заметной постоянной хамилогской достопримечательностью был трактир.
Шах осторожно обошел громадную лужу, посреди которой блаженно развалилась не менее огромная свинья, и, задрав голову, уставился на вывеску трактира. Идущий за ним Шон осторожно попробовал ступить на воду и, убедившись, что в его нынешнем состоянии поверхность воды ничем не отличается от толстого льда, тоже обошел лужу вокруг.
Шах умел читать. Этому сложному и для многих загадочному искусству его обучил бродячий жрец, и до недавнего времени это было единственное, чем Шах мог заслуженно гордиться.
Как ни странно, Шон тоже умел читать. Правда, он получил это умение благодаря искусству играть в кости, находясь при этом в изрядном подпитии. Волшебник, у которого он выиграл, был куда менее стоек в обращении со спиртными напитками, но заклинание он составил на редкость удачно, и оно сохранило действие даже после смерти своего носителя. Как бы то ни было, именно Шон первым прочел трактирную вывеску, гласящую:
“Чертова печенка. Трактир Старого Тромба”
С немалым трудом осилив эту надпись, Шах некоторое время стоял перед дверью, задумчиво почесывая затылок. Наконец, когда Шон уже начал терять терпение (что вообще с ним происходило довольно быстро), Шах решился и, протянув руку, осторожно коснулся двери.
Шон тяжело вздохнул. Когда в трактиры входил он, это происходило следующим образом: сначала внутрь влетала дверь. Следом за дверью влетал кто-нибудь из прохожих, если таковые имели несчастье подвернуться Шону под руку. А затем на пороге показывался он, Рыжая Погибель, и, издав свой знаменитый клич, бросался в уже поджидающую его свалку. И уж никогда, сколько Шон себя помнил, он не пробовал ОСТОРОЖНО открыть дверь в трактир.
Дверь тоже явно не привыкла к подобному обращению. Она сильно отличалась от всего здания, больше всего напоминавшего приземистый, прочный пенек, под которыми так любят селиться древесные гномы. Собственно, именно древесными гномами оно и было построено. Основным пожеланием заказчика при строительстве была максимальная устойчивость и прочность конструкции снаружи, а главное – изнутри. Наоборот, дверь была задумана, спроектирована и сделана так, чтобы ее вынос сопровождался минимальным ущербом для всего остального здания и, как следствие, минимальными усилиями для выносящего. Поэтому дверь даже не сразу поняла, чего, собственно, от нее хотят. А поняв, начала двигаться – медленно и сопровождая каждый дюйм пути ужасающим скрипом.
Когда дверь отворилась настолько, что Шах смог протиснуться в образовавшийся проем, на вход были направлены не только взгляды тех, кто к моменту его появления еще оставался на ногах, но и большинства тех, кто уже успел сползти под столы и проснулся именно от этого, столь непривычного и неприятного звука.
Зрелище, представшее их затуманенным взорам, вызвало в трактире тихую и нездоровую сенсацию. Даже сам старый Тромб оторвался от протирания грязной кружки куда более грязной тряпкой и озадаченно глянул на протиснувшегося в дверь паренька.
Согласно большинству ходивших о нем сплетен и слухов, до того, как стать трактирщиком, Тромб был весьма известным воином, а по мнению некоторых, даже героем. И действительно, ловкость, с которой он управлялся в своем трактире, в частности, с проблемой освобождения карманов и кошельков посетителей от мало-мальски ценного содержимого, наводила на мысли если уж не о бывалом вояке, то уж о многоопытном мародере наверняка. Однако забредавшие иногда в Хамилог герои не смогли ни подтвердить, ни опровергнуть эти слухи, а сам Тромб на вопросы о его прошлом отмалчивался, причем таким образом, что у спрашивающего не только пропадала всякая охота задавать новый вопрос, а вообще узнавать что-либо о прошлом Тромба, даже если ему об этом будут рассказывать насильно.
Одно было ясно – повидал Тромб ой как немало. Однако зрелище, представшее его глазам – как левому, простому, так и правому, из магического стекла, удивило даже его.
На первый взгляд, вошедший был самым обычным деревенским пареньком. Это было удивительно само по себе, поскольку обычные деревенские пареньки не заходили в трактир Тромба НИКОГДА, а другие крестьяне если и отваживались на это, то толпой не меньше десяти душ. При этом они старательно выбирали то время, когда в трактире было как можно меньше народу – желательно, вообще никого. Поздним вечером базарного дня в трактир не осмелились бы войти не то, что крестьяне, а и большая часть городских обывателей.
Однако куда больше Тромба поразил меч. Меч висел за спиной паренька, на потертой кожаной портупее, в добротных ножнах с бронзовыми заклепками. Двуручная рукоять, на пол сажени возвышавшаяся над макушкой паренька, была сделана из чьей-то там кости и надежно обшита кожей – судя по цвету, драконьей. Обшить рукоять настоящей драконьей кожей мог позволить себе далеко не всякий воин и даже не каждый герой. Но мечтал об этом каждый. Стоила же такая рукоять, как мгновенно прикинул Тромб, примерно столько, сколько весь его трактир, включая посетителей. Одним словом, при первом же взгляде на этот меч любому понимающему человеку становилось ясно, что на совести у меча не один десяток много кого и он этим ничуть не тяготится, а наоборот, в любой момент готов молнией вылететь из своих удобных ножен и разить. Насмерть. Эта парочка – паренек и меч – настолько не гармонировали между собой, что несколько наиболее опытных завсегдатаев трактира начали потихоньку пробираться к выходу. Они еще не знали, в чем дело, но жизненный опыт Запустенья подсказывал, что от любых странностей, непонятностей, несообразностей и тому подобных вещей нельзя ожидать ничего, кроме неприятностей.
Тромб моргнул и озадаченно протер магический глаз. На долю секунды ему показалось, что стоящий в дверях парнишка словно раздвоился – какое-то неясное шевеление возникло у него за спиной. Но когда протирка закончилась, никакого шевеления уже не было.
Тромб моргнул еще раз.
Старею, тоскливо подумал он. Вот и глаз барахлить начал. Видать, из-за погоды.
Он тяжело вздохнул. Что ж, драка началась бы с минуты на минуту в любом случае, а паренек… Ну, паренек, может быть, даже успеет дойти до стойки и заказать миску похлебки. Может быть, даже успеет за нее заплатить, если очень повезет.