Улья Нова. Птицы города

   К кому бы присосаться, получить хоть капельку сил, хоть немного тяжести и веса, иначе рано или поздно нить оборвется, и я улечу. А девушки-коммунистки бодро идут по обе стороны от меня, переговариваются, кивают знакомым, суют в руки газеты. Они продают книги, цветут и довольны всем, кроме нынешнего режима. Неожиданно для них и для себя, по дороге к метро Охотный ряд, я спрашиваю, что они думают о птицах.
   – Я не люблю птиц, птицы мерзкие, – орут они почти хором, выпуская в мутное февральское небо пар.
   Поезд битком набит усталыми, измученными работой людьми. Пропускаю его, сижу на лавочке, прижавшись к мраморной стене мавзолея метро. Катаю по ладони три монетки достоинством один рубль каждая, украшенные сиамским близнецом – двуглавым орлом. Люди в этом городе гнут спины в среднем за тысячу, ну, полторы тысячи двуглавых орлов в месяц. Двуглавые орлы бывают маленькие, средние и большие. На три маленьких двуглавых орла можно целый день кататься туда-сюда на устаревших и грохочущих поездах метро. На пять маленьких двуглавых орлов или на одного большого можно приобрести булку. На пятнадцать маленьких можно купить пачку сигарет или презервативов. На двадцать пять маленьких двуглавых орлов – зеленую книгу серии «Азбука-классика». Двухголовый мутант возродил некогда угасшую лихорадку. Люди города снова судорожно кинулись на ловлю любыми средствами этих загадочных птиц.

Куры

   – Какая-то худосочная, жилистая курица, – сказал мужчина, отрывая зубами кусок от куриной ноги.
   – Наверное, много пила, курила, занималась сексом и совсем отощала. Отчего же курице еще отощать, летать-то она не умеет.
   – Да уж: ты у меня – не царица, курица – не птица, у нее и крылышки-то… – он вертит перед лицом женщины дохленькое, покрытое поджаристой кожицей куриное крылышко. Они беззаботно смеются.
   Нынче курица-гриль – сто двадцать рублей штука. Но куры-гриль интересны не только этим. Есть один человек, имя его переводится с югославского примерно как «тот, который ничего не боится». Раз в полгода мы видимся. Недавно он пригласил меня в кино. Под проливным осенним дождем, кутаясь в короткое вельветовое пальтецо, сожалея о стекающей по щекам туши, вздыхая, что не произведу на него предполагаемого неизгладимого впечатления, я ждала, когда же он наконец усадит меня в какую-нибудь из своих машин и повезет в кино. Он опоздал на полчаса. Когда-то я была его первой любовью в возвышенном и непошлейшем смысле. Теперь я жду его полчаса под аркой, от которой убегает та улочка, где познакомились Маргарита и Мастер. Подъезжает черная машина (в темноте октябрьского вечера они все черные), в приоткрытом окне вижу расплывшееся лицо моего давнего ухажера, он делает знак рукой, чтобы я подходила. Интересно, он хотел, чтобы я ждала его здесь, рядом с Тверской. Или ему настолько все равно, что он даже не задумывается о таких мелочах, «ну и ладно, подождет». Сажусь, разглядывая его искоса. Он обрюзг и небрежно одет. Как потухший кусок железа, который не так давно был метеоритом. Частью звездного дождя. Не блещу и я. Что ж, так всегда. Между тем мы продвигаемся по городу, и он объясняет, что в кино мы уже давно опоздали. Придется поехать в гости к одному другу. Неужели во всех кинотеатрах Москвы одновременно и давно начался фильм? И мы везде опоздали?
   Чтобы как-то поддержать разговор и не молчать, спрашиваю, как сейчас в Белграде. Он отвечает, что у него там много родственников, но никто не пострадал, все уже привыкли. «С каких это пор ты стала интересоваться такими вещами», – удивился он, и мне захотелось замолчать.
   Подъезжаем к дому друга на Фрунзенской набережной. В лифте «ничего не боящийся» (так и не научилась правильно выговаривать его имя по-югославски) здоровается с полной женщиной в квадратных офисных очках, которая оказывается мамой друга. Украдкой рассматриваю «ничего не боящегося» искоса. Его черные как смоль, жесткие волосы взъерошены, глаза похожи на глаза тоскующего ньюфаундленда, и он здорово обрюзг. Теперь понимаю, почему раньше, когда мы частенько ходили в югославское посольство есть традиционные блинчики, он говорил, что худеет и пил минеральную воду. С тех пор прошло четыре года, мы оба очень изменились. Сейчас мы стоим в прихожей большущей квартиры, отремонтированной по европейским стандартам, о мою ногу трется черная египетская кошка сфинкс. В дверях одной из комнат возникает Вася, я с трудом узнаю бледного молодого человека, которого мы как-то встретили в клубе Дворца Молодежи. Да, Вася повзрослел. Он заспан, зол и небрит. Нас приглашают на кухню. Мы садимся: я, «ничего не боящийся» и Вася. Васина мама стоит, прислонившись к кухонной тумбочке, и воодушевленно рассказывает о своем новом бизнесе – сети киосков «Куры-гриль». Предлагает ребятам развозить кур, всем, кто заказывает обеды в офисы, в банки. «Ничего не боящийся» и Вася сосредоточенно слушают. Вася попутно старательно пережевывает перемолотые зародыши пшеницы и предлагает нам, утверждая, что для потенции это очень помогает. Мне захотелось домой. Никому нет дела до моего настроения, все увлеченно обсуждают выгоду вступления в бизнес кур-гриль. Женщина в квадратных очках рассказывает о расценках и курит. Раздается кашляющий дверной звонок. Засуетились, понизили голоса – пришел Васин папа. Вскоре он показался в дверях кухни. Папа как папа, лет пятидесяти, очень усталый и голодный после работы. Только он как-то уж очень властно и даже несколько зловеще спросил, будто никого на кухне не было «как зовут», просверлив меня холодными стеклянными глазами.