Уотсон Йен. В Верхнем меловом периоде с Летним пламенем

Уотсон Йэн
В Верхнем меловом периоде с Летним пламенем

   Уотсон Йэн
   В Верхнем меловом периоде с "Летним пламенем"
   Перевел с английского Олег БИТОВ
   Дождь вымочил Бирмингем до нитки. Прогноз обещал ненастье для всей южной половины страны. На что похожа погода в верхнем меловом периоде? Меня это почти не занимало. Правда, Сью сварила мне кофе и подала тосты, но прощание вышло более чем прохладным. Я ведь утаил от нее мрачную правду о состоянии наших финансов, и в ее глазах новая моя поездка к издателям выглядела затеей легкомысленной, никому, кроме меня, не нужной, а то и унизительной. А Джульетта клянчила не переставая: ну почему ей нельзя поехать летом в Италию вместе со всей школой?
   - Неужто она не может удовольствоваться экскурсией в Лондон, тем более нынешним маршрутом через подобие райских кущ? К технологическим чудесам люди привыкают поразительно быстро. Это уже вчерашний пирог, а вчерашнее кажется зачерствелым - в точности как моя "Весенняя роса", которую прекратили покупать в ожидании давно обещанного продолжения.
   На платформе вокзала Нью-Стрит темнокожая девушка обратилась ко мне с вопросом:
   - Как долго ехать до Лондона?
   В руках у нее был саквояж, тяжелый с виду, но она почему-то не опускала его на платформу. Откуда она - из Пакистана, из Бангладеш? Или дитя от смешанного брака, с примесью европейской крови? Правда, ее выдавал британский акцент: сама она отсюда, из Бирмингема.
   Девушка была хороша собой - ладная фигурка, тонкие черты лица, копна волос цвета воронова крыла и блестящие угольно-черные глаза. Одежда - джинсы и зеленая куртка с капюшоном. Мне показалось, что она проверяет меня на расовую терпимость, и я намеренно улыбнулся:
   - Восемьдесят миллионов лет. Разумеется, расписание уверяет, что всего восемьдесят минут.
   - Целая вечность...
   Ей было лет семнадцать. Едва начинает жизнь, и дай-то Бог, чтобы британское правительство не вздумало выслать ее "обратно" в какую-нибудь кошмарную деревушку, где она в жизни не бывала, - в засиженную мухами дыру на берегах Инда или Брахмапутры. Но до этого, надеюсь, все-таки не дойдет.
   Девушка бросила взгляд вдоль платформы, где собралось уже сотни две пассажиров, встретилась глазами с молодым бородатым азиатом, одетым так же, как она. По платформе, если посмотреть в обе стороны, были рассеяны еще десятка два молодых людей - выходцев с Азиатского континента, все с вещмешками и сумками на молниях. Ничего особенного, но ведь обычно они норовят держаться все вместе... Копна волос колыхнулась, и я заметил на щеке у девушки вертикальный шрам. След удара кинжалом?
   Она опять обернулась ко мне и что же увидела? За годы преподавательской работы энергии во мне поубавилось: я остался франтоватым, склонным носить галстуки бабочкой, и бородка у меня была аккуратная, зато каштановые волосы, спереди густые, к макушке редели и были уже почти не в силах прикрыть сверкающую лысину. Среди моих студенток попадались такие, кто находил меня интересным, но их было немного. Сегодня на платформе стоял потрепанный и обрюзгший мужчина средних лет, лысеющий, бородатый, одетый в промокший широкий макинтош, приличный твидовый пиджак и брюки в клеточку, но на ногах у него болтались замшевые ботинки, потертые и отсыревшие. Наверное, для молоденькой девушки я был чем-то вроде скрюченного антиквара: "Я граблю самого себя, мадам, но согласен отдать вам этот чайничек за десятку..."
   - Вы же имели в виду дважды восемьдесят миллионов лет, не так ли? спросила она. - Поезд перескакивает в прошлое, а затем он должен еще и вернуться в настоящее...
   Я приветливо кивнул. Все что угодно, лишь бы отвлечься от того, что ждет меня в конце пути.
   - Надеюсь, мы увидим трицератопса, - отозвался я, хотя, по правде говоря, меня это ни капельки не занимало. - Каждый должен хоть раз увидеть старика трицератопса. Почти символ нашего города, верно?
   Нашего, то есть ее города и моего. Она рассмеялась:
   - Вы намекаете на скульптуру у "Бычьего круга"? Бык со склоненными рогами считался эмблемой самого старого в Бирмингеме торгового центра. Даже после того как прежние стены снесли, а центр переустроили в соответствии с требованиями новейшей технологической моды, скульптура у входа осталась на месте. И бык, встречающий покупателей, поразительно напоминал разъяренного трицератопса. На деле трицератопс вовсе не бык, а сверхносорог: достигает семи метров в длину, весит по тонне на каждый метр, три рога выставлены перед кружевным костным жабо, а исполинский хвост ящера, как руль у самолета. Года два назад я видел по телевизору фильм, снятый с борта экспресса "Интерсити". Хотя в последние годы мне было, в общем-то, не до телевидения.
   - А может, нам повезет, и мы увидим целое стадо, - подзадорил я девушку.
   - Почему бы и нет!.. А вот и наш поезд!.. Экспресс "Интерсити" втягивался под своды вокзала, двери купе распахивались еще на ходу. На платформу высыпали пассажиры из Лондона - деловые костюмы, черные чемоданчики с бумагами, общая спешка. Девушка села в один вагон со мной и расположилась у окна напротив, заняв соседнее кресло своим саквояжем. Продолжает испытывать меня на терпимость? Понуждает заметить ее шрам? Я сидел лицом к Лондону, она лицом к Бирмингему.
   - Меня зовут Анита, - сообщила она.
   - А меня - Бернард.
   - И чем же вы занимаетесь, Бернард? Мне показалось, что у вопроса более глубокий подтекст: сделал ли я что-нибудь, чтобы помочь ей и другим британцам азиатского, африканского и Карибского происхождения, чтобы как-то облегчить их тяготы? Ну что ж, я написал роман, призванный разжечь воображение читателей, увести их в иные удивительные времена.
   - Я писатель. Бернард Келли. Написал роман под названием "Весенняя роса". - На ее лице не отразилось ровным счетом ничего, и я продолжил: - Сюжет из эпохи Возрождения. Искусство, любовь, смерть, революция. С фантастическими поворотами и волшебными элементами неоплатонизма, почерпнутыми у Пико делла Мирандолы и Марсилио Фичино...
   - Революция... - задумчиво повторила Анита.
   - Сейчас я пишу продолжение под заглавием "Летнее пламя", В этих двух словах...
   Поезд дернулся и пришел в движение. Прополз старым прокопченным кирпичным туннелем под Мур-стрит Рингуэй, секунд на десять выкатился под ливень и тут же нырнул в туннель времени - в сплошную кипящую грозовую тучу внутри энергетической арки, перекрывающей оба пути. И вынырнул под солнце мелового периода, в ландшафт без следа человеческой деятельности. Ни суетливых мегаполисов, ни заводов и автостоянок, ни каналов и свалок, и никаких развалин викторианских мануфактур, ставших ныне убежищами гангстеров.
   Анита глубоко вздохнула, будто ощутив, что за оконным стеклом и за мерцающей дымкой поля Свенсона простираются несчетные кубические мили незапыленного и незагазованного воздуха.
   - Здесь все такое чистое, правда, Анита?
   - Чистое?..
   Она словно бы взъерошилась и уставилась на меня пристально, оценивающе. А нет ли в словах случайного попутчика намека на расовую чистоту? И какой может быть разговор о чистоте в стране, где все так или иначе полукровки? Только полукровки с белой кожей, в том-то и фокус...
   - Воздух там, снаружи, должен казаться сладким... Она хмыкнула, словно подобная мысль городской девчонке и в голову прийти не могла. Я решил, что, вырвавшись из туннеля, она попросту облегченно перевела дух. Может, она задержала дыхание, когда поезд проезжал арку Свенсона - благополучно, как всегда, обыденно, как всегда. Но почему она так напряглась? В первый раз едет сквозь прошлое? И тем не менее предпочла сесть с незнакомым англосаксом. Почему со мной, а не с кем-либо из собратьев-азиатов? Господи, но разве она обязана быть знакомой хоть с одним из них?.. А если мое отношение к ней - тоже расизм, покровительственный расизм: полюбуйтесь, мол, какой я терпимый, каков либеральный...
   Чтобы отвлечь Аниту, да и себя, я показал за окно:
   - Посмотрите-ка, гадрозавр!..
   Природа мелового периода мало чем отличалась от современной Британии, разве что тем, что ее было чересчур много, - все было "природа" и ничего, кроме природы. В меловом периоде уже появились цветы и привычные нам деревья сосны, дубы, тополя. Но попадались и более экзотические - магнолии, фиговые и тюльпанные деревья. У маленького озерца паслись, пощипывая листики и стебли, долговязые динозавры с утиными клювами. Их головы венчали нелепые гребни, похожие на флюгеры. Рядом порхали какие-то пернатые птицы, а высоко в небе парил одинокий птерозавр, демон со средневековых фресок. Вот и все отличия, других не нашлось.
   Бизнесмены выглянули в окна на одно мгновение и вновь зарылись в свои бумажки. Для них птерозавр был не более чем большой летучей мышью, а гадрозавры - чем-то вроде сумасбродных коров, обряженных в крокодилову кожу. Не будь Аниты, я бы, наверное, впал в меланхолию и тоже не удостоил их внимания.
   - Они вымерли, - сообщил я ей. - Потерпели фиаско, и их заменили иные звери...
   Поезд мчался вперед, рельсы под колесами пели. Нас тащил дизельный локомотив - провести в туннель времени провода под напряжением, чтобы питать пантограф электровоза, оказалось технически невозможно. Туннель Свенсона прозрачный коридор, мыльный пузырь длиной в добрую сотню миль - поддерживался довольно скромным притоком модулированной энергии с обоих конечных порталов. Даже весьма скромным: затраты на поддержание эффекта Свенсона, коль скоро он достигнут, были поразительно низки. При этом машинисты могли поддерживать радиосвязь как с Бирмингемом, так и с Лондоном: проткнуть порталы антенными штырями удалось без особых проблем.
   Наш дизель был оборудован дымовыми ловушками и фильтрами, а равно компрессором для сжатия выхлопных газов и закачки их в специальные камеры, иначе туннель в два счета стал бы копией викторианских городов, пропитанных смогом. Выпустить выхлопные газы наружу, в доисторическое окружение, было тоже нельзя - хотя бы потому, что по отношению к меловому периоду поезда оказывались, по выражению ученых, "не в фазе". Я видел отдаленное прошлое, и совершенно отчетливо, но в прямом смысле я все равно в него не попадал. А прошлое не видело ни меня, ни проносящихся поездов, - все эти "завры" о нас даже не подозревали.
   По Свенсону, выражение "не в фазе" означало, что если какой-нибудь завр вздумает пересечь пути перед самым носом поезда, то и локомотив, и вагоны промчатся сквозь него, а ископаемый побредет себе дальше как ни в чем не бывало - и никакого вреда ни для прошлого, ни для настоящего. Представьте себе эволюционные последствия, если бы на путях миграции гигантских ящеров встали невидимые, но непреодолимые барьеры, иссекли бы древний ландшафт на клетушки, заперли бы какой-то вид или виды в изолированных заповедниках, и не на день, не на два, а до тех пор, пока нам, людям XX века, не надоест путешествовать таким манером! Хватило бы одного этого, чтобы огромные тупоумные ящеры, всемогущие кретины, вымерли много раньше положенного им срока.
   Длинные тонкие трубы - минимальная длина тридцать миль - на меньших расстояниях поезда "Интерсити" не окупаются. И эти трубы могут функционировать лишь в эпохе, отстоящей от нас на восемьдесят миллионов лет, - именно в ту эпоху Земля и Солнце находились в специфической точке пространства-времени, где есть условия для возникновения межвременного резонанса. На современной нам Земле - только вокзалы и порталы туннелей. Бывшее железнодорожное полотно использовано под скоростные автострады. Нетрудно понять, что об автомобильном движении в туннелях Свенсона не может быть и речи: машин слишком много, ловушку для выхлопных газов на каждую не поставишь. Да и водители могут инстинктивно вильнуть, уклоняясь от выбежавшей на шоссе призрачной живности, или ударить по тормозам, засмотревшись на какого-нибудь лютого карнозавра, и вызвать тяжелые аварии и невообразимые пробки.
   Никак нельзя и раздуть туннели времени в купола, способные вместить хотя бы небольшой город. Переместить в меловой период дома и фабрики при всем желании не получится. Но и железные дороги, проложенные по Свенсону, уже отчасти помогли стране нести бремя перенаселенности. В особенности это касалось грузовых перевозок. В сущности, с перенаселенностью борется каждый, но уж кто как умеет. Я, правда, не обращал особого внимания на выходки фашиствующих сторонников принудительной репатриации, на поджоги мечетей и погромы лавок, принадлежащих "иноземцам", на насилия и зверские избиения. В последнее время меня обуревали другие заботы. Однако давление в перенаселенном котле довело его до температуры кипения, и кипение обещало быть ужасным.
   - Эй, веселее! Будет и на нашей улице праздник! - Анита улыбнулась, и мне это понравилось, хотя в улыбке сквозил какой-то натужный оттенок. - "Летнее пламя" - надо же! Мне нравится заглавие, Бернард. Оно берет за живое...
   - Спасибо, - сказал я.
   На самом деле я чувствовал, что не только поезд, но и я сам решительно "не в фазе".
   В ночь накануне поездки в Лондон я испытал очередной приступ озабоченности. Сью спала беспробудным сном, а я вдруг очнулся и ощутил в руках и ногах судорожное подергивание. Ноги хотели бежать куда-то, руки хотели что-нибудь сделать и метались, как бабочки в паутине. Кого винить? Опять меня преследует мой альбатрос *.
   "Весенняя роса" была моим третьим романом, моей лучшей книгой, моей надеждой наконец-то прорваться, выношенной в перерывах между лекциями об эпохе Возрождения. Три с чем-то года назад, когда она вышла из печати, я на волне эйфории успеха бросил работу преподавателя истории искусств. Издательство "Юникорн букс" предложило мне контракт и, как померещилось тогда, щедрый аванс под еще не написанное продолжение "Летнее пламя". "Весеннюю росу" покупали неплохо и все же хуже, чем я надеялся. Какой же я был дурак, что променял Джорджоне и Боттичелли на свободу, которая обернулась тюремной клеткой! "Летнее пламя" по-прежнему висело у меня камнем на шее, а мы все глубже тонули в долгах. И роман, кровь из носу, надо было закончить - или вернуть аванс. А из каких, простите, доходов? Меня все чаще подводила память - я забывал, кто есть кто среди действующих лиц и что с ними по моей воле уже приключилось. Приходилось то и дело, притом без всякой охоты, перечитывать "Весеннюю росу" и жалкие начальные странички продолжения - и на это опять-таки уходили часы.
   Руки сновали туда-сюда - дерг, дерг... Такими руками ничего путного не напишешь. Время текло меж пальцев. И не происходило ничего нового, только деньги таяли, о чем меня извещали регулярно и пунктуально. Если я ленился нацарапать памятную записку и вывесить ее на видном месте, я забывал даже то, что обещал Сью по дому или шестнадцатилетней Джульетте, - и все потому, что берег свое драгоценное время для себя. Бедняжка Сью пошла бы работать, да не могла: вот уже полтора года она мучилась припадками парализующей усталости какая-то самоновейшая вирусная инфекция.
   Я не видел никакого пути назад, к тому Бернарду Келли, каким был прежде. Мало-помалу я становился истерзанным безумцем. Можно ли надеяться, что безумец сумеет раздуть пламя "Летнего пожара"? И почему я забываю, почти забыл, о ком и о чем собирался писать? Наверное, потому что новая книга стала для меня просто-напросто обузой, тяжкой, как свинец. С четырех до шести утра я лежал без сна и нервничал, меня била дрожь, и я спрашивал себя, скоро ли у нас не останется иного выхода, кроме как продать дом.
   Сквозь занавески стал просачиваться рассвет. Тогда я разглядел нашего кота Бена (полное имя - Бенвенуто), сонно растянувшегося в кресле. Большую часть дня рыжий зверь тоже проводил в царстве снов. Обычно его самозабвенная лень меня успокаивала: вот уж кто уверен в крыше над головой и в завтрашнем дне, и не гложут его никакие печали... Сегодня зрелище дрыхнувшего кота вогнало меня в панику. Почему мне не дано призанять у Бена хотя бы часть его праздного, ничем не занятого времени? Ровно столько, чтобы закончить "Летнее пламя" быстро и безошибочно: я пишу, а весь мир замер недвижимо. В общем, я окончательно потерял сон, да еще и истерзал себя до изнеможения. И вот несколько часов спустя еду в Лондон умолять об отсрочке.
   В сущности, мелькнула мысль, жизнь моя подошла к последней черте. Как она будет выглядеть, эта черта? Сверхдоза снотворного где-нибудь к концу лета? Или прыжок на рельсы под поезд метро в Лондоне? Сью, быть может, получит какую-никакую страховку. Но как же страшно очнуться покалеченным, но живым, неудачник, и еще инвалид в придачу...
   Не исключено, что ослабление памяти будет усиливаться до тех пор, пока не вынудит меня отойти от всего и вся. Но куда отойти? И как?
   Промчался встречный, вернув меня рывком к действительности. Смазанный промельк окон без единого различимого лица за ними, горизонтальный ураган. Анита хмурилась, посматривая на часы.
   - Нет, вы только взгляните!..
   Я показал за окно - еще одно стадо утиных клювов паслось у речки. Самый долговязый вдруг вытянул шею и заревел, а может быть, затрубил. Собратья-завры тут же последовали его примеру, тревожно вывернув свои гребни-флюгера в одном направлении. Из тополиной рощицы вывалился исполинский хищник, помахивая недоразвитыми передними лапками и распахнув ужасающую зубастую пасть. Я прижался к стеклу носом, а Анита щекой, но поезд проскочил мимо, так и не позволив нам увидеть, чем это кончилось. От давления на стекло ее щека ненадолго посинела, словно от оплеухи.
   - Ну и чудовище! - сказала она и поправила волосы.
   - По-моему, это был горгозавр... - Оскал исполина мог бы обратить в камень кого угодно. - Не хотите ли чашечку кофе, Анита? Или пива? Я, правда, не знаю, пьете ли вы пиво...
   Мне не следовало бы швыряться деньгами - в вагоне-буфете все наверняка втридорога... ну и черт с ним, в конце концов.
   - Нет, спасибо, не будем транжирить. Она снова ушла в свою скорлупу.
   - Не думаю, что пассажирам часто доводится видеть крупных хищников. В эту эпоху их осталось мало.
   Она мрачно усмехнулась.
   - Это знамение. Разрушители обречены. Шло время. Местность за окном становилась суше, растения ниже ростом. Попадались отдельные деревца и большие заросли саговника с серыми мохнатыми плодами, смахивающими на ананасы. Парочка ящеров со змеиными шеями, похожая на ощипанных страусов, устроила забег наперегонки - клювастые головы задраны вверх, трехпалые передние лапки подняты вперед, как у богомолов, а длинные суживающиеся хвосты вытянуты назад. Спасаются, учуяв какого-нибудь карнозавра? Соревнуются, кто первым добежит до подруги? Или кто первым отыщет вкусные яйца на закуску? Далеко же меня занесло с той поры, как я покинул вокзал Нью-Стрит! А с другой стороны, я гораздо ближе к современности, чем хотелось бы. От Лондона, дождя и издательства "Юникорн букс" меня отделяют - посмотрим - какие-то сорок минут. Соревнующиеся страусоящеры пропали из виду. Пассажиры рылись в своих чемоданчиках, сражались с кнопками электронных секретарей, шуршали розоватыми страницами "Файнэшнл тайме".
   И вдруг завизжали тормоза, меня приподняло в кресле. Сумки, рюкзаки, макинтоши, зонты - все, что было на верхних багажных полках, стремительно поползло вперед; часть багажа свалилась на сиденья и в проход. Экспресс не просто снижал скорость, машинист прибегнул к экстренному торможению. Аниту, сидевшую против хода поезда, всего лишь вдавило в спинку кресла - она дотянулась до своего саквояжа, рванула застежку и выхватила пистолет. Оттолкнув меня, выбралась в проход и стала у внутренней двери лицом к пассажирам. Поезд остановился. Я сидел как громом пораженный.
   - Слушайте меня все! - крикнула Анита. - Заткнитесь и слушайте! Поезд захвачен. Будете сидеть тихо - останетесь целы. Встанете с места без разрешения - застрелю, обещаю твердо. У нас вооруженные люди в каждом вагоне. Вот, слышите?..
   Двойные двери глушили звук, и все же я различил, как кто-то кричит что-то подобное в соседнем вагоне. С места приподнялся дюжий молодой бизнесмен с бровями, толстыми и мохнатыми, как гусеницы.
   - Говорите, поезд захвачен? Кем?
   Анита подняла пистолет, сжав его обеими руками.
   - Сядь, или станешь первым!
   - Первым? - проблеяла леди -средних лет в темно-синем костюме и с жемчугами. - Как это понять - первым?..
   - Анита...
   От меня до нее было всего-то футов шесть, не больше. В тоне моего обращения к ней сквозило, что раз уж между нами возникли какие-то отношения, не надо бы их ломать, не надо бы ей становиться врагом. Она удостоила меня скупой улыбки.
   - Не беспокойтесь, с вами ничего не случится, - в к другим пассажирам, повысив голос: - Слушайте все, мы - "Друзья Азии"...
   - А чье вы друзья у себя дома? - выкрикнул каков-то остроумец.
   - Избави нас Боже от друзей... - усмехнулся кто-то еще. Навзрыд заплакала женщина.
   - Мы передадим наши требования в Лондон по радио. Если они будут выполнены, наши единомышленники сообщат властям кодовую фразу, ее радируют нам, и мы поймем...
   - Но какие требования, мисс? - осведомился старик в очках. - Я имею в виду: легко ли их выполнить? Не выходят ли они за грань возможного?
   - Раз правительство прислушивается к. тем, кто требует высылки всех иммигрантов, то требований за гранью возможного уже не осталось...
   Где-то грохнул выстрел. Смертельный или предупредительный? Как же легко оказаться убитым здесь, в этом поезде! Снотворное? Зачем, когда есть пуля? Достаточно притвориться героем, броситься на Аниту - и все. Но нет, я не вправе использовать ее для расчета с самим собой, не вправе обагрить ее руки и память, сделав ее убийцей. Лучше уж выбрать из террористов кого-то другого.
   В середине вагона послышался спокойный голос:
   - Советую подчиниться и сохранять хладнокровие. Я офицер Эс-Эй-Эс. В случае нужды я готов предложить себя в заложники...
   - Вы все заложники! - закричала Анита.
   - Понятно. Но избыточное число заложников создает неудобства для вас самих. Примите мой совет: ограничьтесь символическим числом, а остальных в знак доброй воли высадите на насыпь и позвольте им уйти. Надо полагать, движение поездов будет отменено. За теми, кого вы отпустите, пришлют специальный спасательный поезд.
   - Как вас зовут?
   - Джонс. Эндрю Джонс.
   - Слушайте, генерал Джонс, мы решили задержать вас всех. Вас отведут в три задних вагона. Отведут под охраной. Мы не настолько наивны, чтобы в самом начале операции отпустить половину заложников.
   - Это не наивность, мисс, а благоразумие. Между прочим, я вовсе не генерал. До генерала мне еще далековато.
   - Поднимитесь, чтобы я вас видела. Но в проход не выходить.
   Со своего места привстал высокий худой человек лет тридцати с небольшим. На нем был костюм сафари, словно он собрался в тропики.
   - Покажите свой багаж. Поднимите его вверх одной рукой. Улыбка тронула губы Джонса, однако он подчинился.
   - Вы предусмотрительны. Не вы ли, случаем, организатор всей этой затеи?
   - Люди! Передайте чемодан сюда ко мне. Из рук в руки. Не вздумайте поднимать его высоко и тем более бросать на пол. - Когда чемодан с выбитыми на крышке инициалами владельца поравнялся с Анитой, она скомандовала: - Ключи!..
   Джонс метнул связку ключей. Анита позволила ей отскочить рикошетом от двери у себя за спиной, потом подтолкнула ключи ногой в мою сторону.
   - Опуститесь, пожалуйста, на колени, Бернард. Пододвиньтесь к чемодану и выверните его содержимое на пол. Потом возвращайтесь на место.
   Джонс глянул на меня с острым интересом. Ах, ему непонятно: откуда Анита знает, как меня зовут? Если бы я напал на нее с колен, то пуля, наверное, прошла бы над головой, не задев меня.
   - Рассудите сами, - произнес Джонс, нарочито растягивая слова, - стал бы я высовываться и представляться, будь у меня в багаже оружие?
   Я вытряхнул на пол рубашки, нижнее белье, лосьон после бритья, другие личные вещи и еще порнографический журнал, хоть и не самого грязного пошиба. Анита, вороша вещи носком туфли, глянула на журнал с негодованием.
   - Как вы прокормите столько ртов? - спросил Джонс.
   - Нас снабдят продовольствием, - заверила Анита не Джонса, а вагон в целом. - Пришлют еще один локомотив с припасами.
   - Но вы не подпустите его слишком близко? - не унимался Джонс. - На вашем месте я бы заминировал пути и спереди и сзади. Примерно в полумиле от состава, чтобы не оставить возможности газовой атаки.
   - Вы угадали, все именно так. И кончайте выуживать у меня подробности. Утихомирьтесь и сядьте. Леди и джентльмены, приветствую вас в самом удобном для захвата виде транспорта на всей планете! Никакой проверки багажа на входе. И никаких шансов на то, что полиция предпримет штурм поезда из мелового периода...
   В дальнем конце распахнулась дверь: в вагон ворвался молодой поджарый сикх в тюрбане, с клочковатой бородкой. И с помповым ружьем, которое он прижимал к груди, как младенца.
   - Анита! Мы прочли по радио твой первый текст.
   - Его акцент тоже был носовым, бирмингемским.
   - Хочешь, я подменю тебя здесь?
   - Хочу. Особенно присматривай вон за тем типом. "Кто посмел, тот и победил" - слышал такой девиз? Он из тех самых, из Эс-Эй-Эс. Будет пробовать заговорить тебя, убаюкать словами...
   - Какая жалость, - произнес Джонс не вставая, - что вы никак не хотите обделывать свои делишки в Пенджабе или в Бенгалии. И что уж вас так приперло?
   - Мы британцы, как и вы, - ответил молодой сикх.
   - Но ведь после этой выходки вас немедленно выпроводят из Британии. И лишат права на въезд пожизненно. Вам не кажется, что вы действуете во вред собственным интересам?
   - Мы готовы принести себя в жертву. И вас также, - нахмурился сикх. Кто-то всхлипнул.