Усачева Елена Александровна. Ночь открытых дверей

   – Наверное, здесь лежало, – буркнул Генка, чувствуя, как неприятные мурашки пробежали по его спине.
   – Карманы покажи, – сделала шаг вперед завуч.
   Генка с готовностью вывернул карманы. Кафель ликующе отозвался на падение пары камешков, звонкую россыпь маленьких гвоздиков, мелочь и карточку на метро.
   – Так! – Видимо, других слов от возмущения у Аделаиды не было. Связка ключей исчезла в ее внушительном кулаке. – Иди за мной! – приказала она, хотя Кармашкин и сам мог дойти до класса. Ничего сложного в этом не было. Всего-то нужно было подняться на четвертый этаж и постучаться в кабинет географии. Но пошли они почему-то не на четвертый этаж, а на третий и вошли в кабинет алгебры, геометрии и черчения. И Генка предстал пред ясны очи своего классного руководителя, Елены Прекрасной, то есть Елены Викторовны. Здесь же сидел весь их восьмой класс.
   – Карыч, ты где был? – понеслось к Генке со всех сторон.
   Ответить Кармашкин не успел. За него сказала Аделаида Дмитриевна.
   – Если вы не убедите одного из своих товарищей вернуть журнал в ближайшее время, у всех будут большие неприятности, – перекрыл встревоженный шепоток мощный голос школьного руководителя. – Тем более не рассчитывайте на пятерки те, кто думал, что они уже у них в дневнике. Иди, Крылышкин, садись на свое место… – В классе засмеялись. Завуч грозно посмотрела на весельчаков. – Кое-кому не смеяться, а плакать пора, – припечатала она восьмиклассников и выплыла в коридор.
   – Ну, что, Кармашкин? – вздохнула Елена Прекрасная, поднимая на своего подопечного красивые печальные глаза. – Что стоишь? Пока крыльями не обзавелся, иди ножками на свое место.
   В классе снова захихикали. Майсурадзе даже попытался изобразить взлет общипанного петуха. И только в глазах Ксюхи Вороновой было глобальное сочувствие и вселенское понимание.
   Ксю была странной девушкой, немного не здесь и совсем не сейчас. Высокая, симпатичная, но очень уж скованная в движениях. Ей было жалко всех. Волнуясь, она теребила кончик своей невероятно длинной и толстой русой косы. Поначалу Генка подумывал в нее влюбиться, но больно уж она была необычная, да и Илюха никого к ней не подпускал. Такого соперничества Кармашкин не выдержал бы.
   Потом Генке стало не до любви. Замучили его школьные проблемы.
   – Ну, как? Побывал в персональном Аду? – избито пошутил ударник Майсурадзе (вернее было бы сказать, тамтамник, но Вовке нравилось, чтобы про него говорили, что он именно ударник). – Как она тебя Крылышкиным обозвала?
   – Да иди ты! – отмахнулся Генка. Его сейчас больше занимало, что Аделаида будет делать с выпавшими у него из кармана ключами.
   – Ну, что? – обратилась математичка ко всему классу. – Так и будем молчать? – спросила она, хотя возбужденные перешептывания не стихали ни на секунду. – Куда дели журнал, обормоты, признавайтесь!
   – А чего мы? – закричал как всегда шумный Вовка. – Может, это географичка опять по ошибке домой унесла?
   – Не придуривайтесь! – нахмурилась Елена Прекрасная. – Кому еще нужен журнал в конце года? Вам! Быстро выкладывайте, кого оценки в четверти не устраивали?
   Кармашкин с любопытством оглянулся. Он один знал, что недовольных в восьмом классе было как минимум двое. Первый он сам, а вот второй пока никак не проявлял себя.
   – Чего вы добиваетесь? – Не дождавшись добровольных признаний, математичка перешла к запрещенным приемам. – Никто от этого не выиграет. Все учителя знают, на какую оценку у вас хватает знаний, так что свои законные двойки вы получите.
   – А пятерки? – забеспокоился скрипач Костик Янский. Он постоянно о чем-то волновался – получит или нет пятерку за контрольную, успеют или нет они сегодня позавтракать, опоздает или нет на репетицию.
   – Никто не забудет про ваши пятерки, – заверила учительница. – Но предупреждаю, их будет гораздо меньше.
   – Как меньше? – послышалось со всех сторон.
   – Придется заново писать все контрольные, – легко бросила Елена Прекрасная.
   – Вот ведь черт! – ахнул Илюха.
   – Так, – шарахнул кулаком по столу здоровенный Димка Прохоров. – А ну, быстро вернули журнал на место! А то я кому-то ноги поотрываю и на место ушей приделаю.
   Генка поежился, представив такую невероятную картинку, как его собственные ноги, приставленные к ушам, и покосился на Димку. Он сидел в конце класса и нехорошо поглядывал вокруг. В том, что он легко может выполнить свою угрозу, сомневаться не приходилось – высокий, плечистый Прохоров мог все.
   – Я, конечно, понимаю, что каждый в этом классе думает только о себе, – продолжала вести психологическую атаку математичка. – Но сейчас я взываю к вашей совести – хоть раз подумайте о своих товарищах, которые пострадают ни за что.
   Класс на секунду притих, стараясь расслышать муки чьей-нибудь совести. Но совесть то ли молчала, то ли вышла на минутку подышать свежим воздухом – воззвание осталось без ответа.
   – А я знаю, когда журнал вернется на место! – весело воскликнул Прохоров.
   – Что ты можешь знать! – неожиданно зло отозвалась Леночка Семенова. – Ты даже думать не умеешь!
   – Чего тут знать-то? – Что-то Димку явно веселило, его губы расплывались в неудержимой улыбке. – А, Стриж?
   Илюха оторвался от изучения окна и мрачно посмотрел на Прохорова.
   – Понятия не имею, – хрипло произнес он.
   – Прохоров, заткнись, а? – грубо приказала Семенова. – И без тебя голова болит.
   – А давайте ставки делать! – забарабанил по столу Майсурадзе. – На то, когда вернется журнал!
   – Я же говорю… – начал Димка, но Леночка его перебила.
   – Ну что ты лезешь вперед всех! – вскочила она. – Если и появится, то завтра!
   Генка недовольно хмыкнул.
   Вечно Леночка лезла со своим мнением. Могла бы хоть раз промолчать. Ее заносчивость и сгубила их отношения…
   – Первая ставка, – завопил Вовка, тыча пальцем в Семенову.
   – Чего? Точно завтра? – нахмурился Костик.
   Прохоров повернулся к Леночке.
   – Ну, не знаю, – сверкнула глазами в ответ Семенова. – А ты, Стриж, что думаешь?
   – Да вернется он, – буркнул Илюха. – Куда ему деваться? Карыч, а ты чего молчишь?
   – А то я его трогал! – сразу занял глухую оборону Генка.
   – Ну, не трогал так не трогал, – легко согласился Стриж и посмотрел на Ксю.
   Невысокий Илюха был красив какой-то своеобразной живой красотой, и почти все девчонки многое отдали бы за такой пронзительный взгляд в их сторону. Но Стриж был влюблен в Воронову, и хоть отношения у них не складывались, упрямо продолжал добиваться ее благосклонности.
   – Ну, чего? Никто больше ставки делать не будет? – разочарованно протянул Майсурадзе.
   – А сам ты что думаешь? – с любопытством спросила математичка, даже не думавшая прерывать этот внезапно возникший торг.
   – Я думаю? – напрягся Вовка, как будто его оскорбили тем, что приписали такое качество, как способность думать. – Ну… верняк, что он в школе.
   Генка вздрогнул и покосился на соседа по парте. А ведь он успел забыть, что журнал из школы не уходил, а значит, нужен он для каких-то внутришкольных дел и, скорее всего, объявится если не сегодня, так завтра. А вот этого уже не хотелось бы…
   – Послезавтра! – Слова сами вырвались из груди Кармашкина. – Он появится послезавтра.
   – Ставка сделана! – взвыл Майсурадзе.
   Леночка недовольно поджала губы, она не любила, когда с ней спорили.
   – Что ж, – Елена Прекрасная обвела класс внимательным взглядом, – ждем два дня. Посмотрим, кто выиграет!
   – А какая у нас ставка? – негромко спросила Семенова.
   – Жизнь! – от души веселился Вовка.
   – Освобождение от физкультуры, – предложил Прохоров, но его не поддержали. Со всех сторон посыпались предложения:
   – Пять компотов на завтрак!
   – Пятерка в дневник!
   – До конца года без контрольных!
   – Поцелуй Вороновой!
   – Без дежурства!
   – Килограмм шоколада!
   – Билет в кино!
   – Да кому нужен ваш билет! – зло прошипела Семенова. – На желание!
   – А если он чего неприличного захочет? – среди общего гула бас Прохорова выделялся особенно.
   – На желание! – шарахнул кулаком по столу Майсурадзе.
   – Хорошо, – кивнула головой Елена Прекрасная. – Каждый сейчас напишет на листочке свое желание и отдаст мне. Кто выиграет, того бумажку и откроем.
   Семенова с загадочным выражением лица уставилась в окно.
   – Ну, сейчас напридумывает… – прошептал Вовка, глядя, как Леночка что-то быстро пишет на листочке. И пишет не одно слово и не два, а выводит уже пятую строчку.
   Генке долго думать не пришлось. Он хотел только одного – гитару. Или, на худой конец, чтобы его не исключали из рок-банды. Ни то, ни другое Семенова сделать не могла. Тогда он достал лист бумаги и написал первое пришедшее в голову: «Чтобы был мир во всем мире!» Под довольное хмыканье Вовки старательно сложил листочек в пять раз и отдал его математичке.
   Не успел он еще дойти до своей парты, как в коридоре послышались грозные шаги. Так обычно приближается судьба, фатум, и она ничего хорошего, как правило, не несет.
   – Кондрашкин! – ворвалась в класс завуч.
   Генка вздрогнул, понимая, что издевательство над фамилией началось неспроста.
   – Вы уж определитесь, Аделаида Дмитриевна, – заржал Майсурадзе, вскакивая вместе со всем классом, чтобы поприветствовать руководителя, – как звать Генку. А то он скоро совсем на свою фамилию откликаться перестанет.
   – Все замолчали! – Аделаида ураганом пронеслась по проходу и зависла над Генкой. – Где ты это взял? – бухнула она на парту пресловутую связку ключей.
   – Выпало откуда-то, – пробормотал он, изо всех сил пытаясь удержать себя в стоячем положении – колени подкашивались, и он все норовил сесть.
   – Откуда выпали? – бушевала завуч. – Это запасная связка, которая всегда хранится у сторожа. Где ты ее взял?
   – Ага! – загремел со своего места Прохоров. – Так вот кто журнальчик стащил!
   – Да не трогал я его! – стал отпираться Кармашкин. – Зачем он мне сдался?
   – Прекрати! – Аделаида Дмитриевна сжала кулак и постучала им по парте. – Отвечай на вопрос!
   Генка поднял голову. Тридцать пар глаз с любопытством глядели на него. Все с нетерпением ждали, что он скажет. А ведь среди них был один человек, который знал все. Ну, дайте ему только найти этого человека. Уж он ему устроит Варфоломеевскую ночь и утро стрелецкой казни в одном флаконе!
   – А что, у сторожа ключи пропадали? – вдруг подал голос Прохоров. Дурак дураком, но в нужный момент помочь может.
   – Нет, не пропадали. – Вопрос заметно сбил боевой настрой завуча. – Поэтому мне и интересно, где он их взял?
   Уже было легче, что ключи неворованные, и теперь у Кармашкина появилась слабая надежда, что он выкрутится.
   – Нашел. – Другого ответа пока в голову не приходило.
   – Какие это улицы устланы у нас ключами от школьных дверей? – ехидно спросила Аделаида.
   – На крыльце, – продолжал врать Кармашкин.
   – Ага! – непонятно чему обрадовалась завуч. – Вся школа прошла, никто не поднял. А тут ты бежал и, как грибник, нашел!
   – Так, может, уронили перед его приходом? – неожиданно подала голос Семенова.
   Ладно, он запомнит эту поддержку.
   – Молчать! – крутанулась на месте Аделаида. – Тоже мне – нашли скатерть-самобранку, что хотят на крыльце, то и находят! – Она снова вплотную подошла к Кармашкину. – Я тебя последний раз спрашиваю, где ты взял ключи? Не ответишь, вылетишь из школы, не дожидаясь конца года. Погоню, как бешеную собаку, и дорога тебе будет только в ПТУ.
   Вот и загадал желаньице…
   – Я, правда, их нашел. – Генка постарался подпустить в голос слезу. – Я за школой стоял…
   – Что ты там делал? – Голос завуча набирал все новые и новые грозные обороты. – Курил? Не опускай глаза! И так знаю, что курил!
   – Так он же не курит, – растерянно пробормотал Майсурадзе.
   – Молчать! – гаркнула Аделаида так громко, что некоторые восьмиклассники не выдержали и сели – такой силы был у нее голос. – Вас никто не спрашивает. Где за школой ты стоял?
   – Под окнами учительской! – в отчаянии прокричал Кармашкин. – И там в траве валялось…
   – Под каким окном? – с подозрением уточнила завуч.
   – Под третьим! Там еще фонарь и кусты! – Генка пытался вспомнить еще какие-нибудь приметы. Но больше ничего на ум не приходило.
   – Так, под третьим. – Аделаида заметно успокаивалась. – Нашел… Допустим. И что ты сделал?
   – На урок пошел, вас встретил, они у меня из кармана и выпали.
   Завуч мрачным взглядом оглядела застывших учеников и, подбрасывая на ладони связку, пошла по проходу.
   – Садитесь!
   По классу прошелестело быстрое движение – все как можно тише опустились на свои стулья. Даже Елена Викторовна села.
   – Не нравится мне это. – Аделаида остановилась около доски. – Ночью кто-то забрался в школу и выкрал журнал. Потом объявляются эти ключи… И никто не виноват?
   Прохоров шумно задышал, но завуч на него даже не посмотрела, хотя чаще всего именно Димка являлся виновником многих проделок 8 «Б». Видимо, сейчас это был не тот случай.
   – А что говорит милиция? – перевела Семенова внимание с Прохорова на себя.
   – Так! – Аделаида спрятала ключи в карман. – Елена Викторовна, вы выяснили, кто мог взять журнал?
   – Мы считаем, что уже завтра, в крайнем случае послезавтра он точно найдется, – быстро произнесла математичка.
   – А если не найдется? Вы представляете, что будет? Это же данные за целый год!
   – Я думаю, что мы найдем его. – От волнения Елена Прекрасная облизала пересохшие губы. – Правда, ребята?
   – С руками оторвем, – мрачно пообещал Прохоров.
   – Всю школу перевернем, – заверил Майсурадзе.
   – Будем искать, – добавил Костик.
   – Да что с ним сделается! – хохотнула Семенова. Но ее веселья никто не поддержал.
   – Предупреждаю! – опустила пухлую ладонь на парту Аделаида Дмитриевна, звонко цокнули о пластмассовую поверхность три массивных золотых кольца. – Если через два дня журнал не окажется на месте, я вас в порошок сотру. Каждому будет снижена оценка по предметам на балл.
   Класс возмущенно загудел.
   – Почему всем-то? – прошептал расстроенный Янский.
   – А если двойка стоит, кол, что ли, будет? – довольно хмыкнул Димка.
   – А если двойка, – сурово посмотрела на него завуч, – то ее обладатель вылетит из школы и его с удовольствием примет к себе колония для несовершеннолетних преступников. Елена Викторовна, обратите особое внимание на троечников. Скорее всего журнал взял тот, кто надеется переправить тройку на более выгодную оценку.
   Голова у Генки пошла кругом. Стены радостно смешались со шкафами, доска полетела в сторону двери.
   – Ты меня слышишь, Кармушкин? – донеслось до Кармашкина из ватной дали.
   – А чего Кармушкин? – Голос показался чужим. – Я эти ключи на улице нашел! – кричал он в спину уходящей Аделаиды. – Да они уже, наверное, месяц в коридоре валяются, чего сразу на меня все валить? – выдумывал он на ходу, стараясь угадать, какое оправдание подействует на нее. – Да это вообще не от школы ключи! – из последних сил выкрикнул он. Но завуч его не слушала – свой приговор она вынесла и обсуждать его не собиралась.
   После ухода Аделаиды в классе наступила долгожданная тишина.
   – Ну что же, Крылышкин… ах ты, Кармашкин, у тебя два дня. – Елена Викторовна очаровательно улыбнулась Генке. – Я думаю, ты догадываешься, что бывает с теми, кто ворует журналы?
   – По весне их находят за гаражами, – впечатал кулак в свою ладонь Димка.
   Математичка отошла от своего стола.
   – Мы загадали. Если журнал найдется завтра, то выигрывает Семенова. Если послезавтра – то Кармашкин. И у вас есть целых два дня, чтобы вернуть журнал. Два дня. Я надеюсь, что у похитителя проснется совесть, и он поймет, что поступил плохо.
   – Да чего тут искать, – легкомысленно протянул Вовка. – Раз, два и готово.
   Генке тоже хотелось так же весело крикнуть, что проблем никаких нет. Но перед его мысленным взором еще стоял грозный облик Аделаиды, поэтому он остерегся что-либо кричать.
   – А теперь, чтобы не терять оставшееся от урока время, доставайте тетради и пишите пример. – Елена Прекрасная открыла доску, исписанную ровным аккуратным почерком. Изящно изогнув свой тонкий стан, она любовно посмотрела на задачки и мило улыбнулась классу. – Чего ждем? Решаем!
   Генка тяжело опустил голову на ладони. Буквы скакали по доске, не в силах сложиться в слова. Место на парте, где перед этим лежали ключи, мозолило глаза. Так и хотелось протереть его рукавом, а перед этим подышать, чтобы лучше очистилось.
   В голове не было ни одной мысли, ни одной идеи, куда мог деться журнал.
   И где искать этого таинственного похитителя? Как он хоть выглядел? Среднего роста, на лице черная шапка с прорезями, на ногах какие-то ботинки, Генка не разглядел, а куртка на нем была серая такая, с резинкой на запястьях и с «молнией».
   После математики Кармашкин незаметно спустился в раздевалку. Здесь его ждало разочарование – почти половина мужских курток была серого цвета. Большинство из них с «молнией». И почти все с резинкой на запястье.
   Ну что же, начало его расследования можно было считать провалившимся.

Глава 3
Полеты во сне и наяву, или Глава о том, что занятия гитарой не прибавляют спортивных навыков

   – Что ты будешь делать?
   Этот вопрос вертелся и у Кармашкина в голове. А теперь вот и друзья-приятели посчитали своим долгом напомнить Генке о его плачевном положении. Как только их рок-банда собралась вместе, первый вопрос, который прозвучал, был, конечно же, этот – что Кармашкин собирается делать.
   – Сухари сушить, – вместо него ответил Вовка Майсурадзе и подкрепил свои слова дробью на тамтамах.
   – Слышь, Карыч, – Костик теребил в руках и без того истертую ручку футляра от скрипки, – ты это бросай. У меня там пятерка идет по русскому, и я никак не могу другую оценку получить. Ты же знаешь, мне в училище идти.
   – Что ты паришься! – фыркнул Илюха. – Пересдашь свой русский и с очередной пятеркой полетишь белым лебедем в далекие края.
   – А если не получу? – поднял на Стрижа перепуганные глаза Янский. – В журнале пятерка у меня уже есть. Это верняк. По новой, может, и не удастся ее получить.
   – Да ладно, у них все контрольные куда-нибудь записаны для отчетности. – Майсурадзе был большим пофигистом, поэтому никогда ни о чем не беспокоился. – Все тетрадки сохранились. Не пропадут твои пятерки. Ты лучше скажи, – повернулся он к Кармашкину, – на фиг тебе этот журнал понадобился?
   – Да не брал я журнал! Слышите? Не брал!
   Генка сидел, обнявшись с гитарой, и чувствовал себя очень плохо. Мало того, что его судьба висела на волоске, так еще и осрамился перед всем классом. Прохоров косо смотрит. А вот ему-то как раз на дороге лучше не попадаться. У Димки разговор короткий. Он сначала бьет, а потом разбирается, что да почему.