Страница:
Дима Сказка был главным юристом в панинской фирме.
– Сказка говорит – если бы обвинение было обоснованным – он бы повоевал. А если такой абсурд – значит, дело решённое…
– Совсем оборзели… – сказал Мерлин.
– На самом деле они не под тебя копают, потому что с группой лиц, – мрачно сказал Панин. Его бульдожья физиономия налилась кровью. – Они под меня копают, под «Фортецию». Дирижаблями Европа заинтересовалась, так и заводишко мой кому-то понадобился… Разорят они фирму, и пойдёт Сергей Панин по Руси торговать с лотка фаллоимитаторами…
– Тогда каким же образом…
– Очень просто! Прессовать тебя будут по всем пунктам, пока ты на меня не покажешь.
– Да что я могу показать?
– Всё! – рявкнул Панин. – Всё покажешь! Ты, Колдун, не борец и сам это знаешь. Но они любого борца сломают. Ты же там не выживешь, мать их Софья. Ты же у нас тонкая натура, творческая. Ты же после этого жить не сможешь – удавишься! Линять тебе надо, пока не поздно. Уматывай хоть к Ленке под предлогом воссоединения семьи. Визу канадскую я мигом сделаю…
– Нет, разумеется, – сказал Мерлин. Но отметил про себя, что как раз такого ответа Панин и ждал.
– А если… Ну, симулируешь рецидив… Жалко, мы на видео не сняли твои художества. Но ты же и до сих пор считаешь всех спятившими, кроме тебя…
– В психушку по новой не лягу! Сам бы там покантовался!
– Тогда просто уезжай! Я тебе кредитные карточки выдам, у тебя действительно деньги есть за рубежом! И не гляди так! Я же о вас, дураках, забочусь! Вы же как дети! Купишь домик в Ницце и живи тихонько. Там нынче полно таких гавриков…
– Гавриков? – взвился Мерлин. – Ты меня равняешь с этими… с этими… – и задохнулся.
Панин погасил сигару метким плевком и спрятал вместе с пеплом в карман старенькой дублёнки. Не при параде был Панин, да и приехал наверняка на старенькой «девятке». Светиться не желал.
– Ладушки, – сказал Панин. – Тогда так. Есть у меня для тебя непыльная работёнка… Кстати, пока не забыл: как это понимать – зачатые постом?
Глава 2
1
2
…Вместо креста или ладанки Серёга «Лось» Панин носил на шее заламинированный для сохранности кусочек клеёнки из роддома. На бирке чернильным карандашом было написано: «Панин мальчик 6700». Тогда никакой книги Гиннесса в России не полагалось, но и без Гиннесса могучий младенец вырос в гиганта.
Гигант познакомился с Мерлиным на природе, когда обоим было лет по восемь, а Панины переехали в Крайск из какого-то дальневосточного гарнизона.
Дело было в пригородном бору, куда весь город выезжал на выходные. Серёжа Панин стоял возле огромного муравейника и увлечённо на него мочился, вызывая панику среди шестиногого населения.
– Мальчик, что вы делаете? – послышался за спиной тонкий, но строгий голосок.
Малолетний детина оглянулся. Позади него стоял явный зачуханец-зубрила (слово «ботаник» употребляли тогда только по прямому назначению) в вельветовых брючках-гольф и смотрел на Панина, как грозный родитель-майор.
Панин смутился и мигом заправил хулиганское своё хозяйство в шаровары.
– Мурашей обоссаю… То есть обоссовываю, – признался он вместо того, чтобы тут же накостылять этой самозваной Мальвине.
– А знаете ли вы, мальчик, что муравьи берегут лес от вредителей? Знаете ли вы, что они гораздо умнее людей? Знаете ли…
В следующие полчаса одуревший Серёжа Панин узнал, сколько видов муравьёв существует на земле, как они размножаются, как воюют, как заботятся о потомстве и культивируют грибы, как выращивают и пасут молочную тлю, как прокатываются огненной волной по джунглям, уничтожая всё живое, какая у них дисциплина и специализация, какие друзья и враги. Особенно потряс его хитрый жучок-ломехуза, что забирается в муравейник, дурманит обитателей особой жидкостью, а потом безнаказанно жрёт муравьиные яйца.
– Вот ведь суки драные, мать их Софья! – осудил он жучка. Образ же ломехузы навсегда вошёл в панинское сознание как символ самой распоследней ссученности.
Да к тому же зубрила умудрился в своём научном сообщении обойтись без единого связующего русского слова!
Панина считали тупым и учителя, и родители, но тут он сообразил, что такое Рома Мерлин и сколько из этого Ромы выйдет пользы.
Поэтому он страшно обрадовался, когда по осени они с зубрилой оказались в одном классе. А родители Мерлина страшно обрадовались, что у сына появился наконец-то друг.
С тех пор Мерлин стал для Серёжи Панина и учебником, и справочником, и арифмометром, и логарифмической линейкой (ни калькуляторов, ни компьютеров ещё не было в ту пору, и как-то обходились), и счастливым билетом, и наперсником, и наставником. А Панин был для Ромы и телохранителем, и крепостным дядькой при барчуке, и консультантом – по жизни и по девушкам.
Тогда Мерлин и получил прозвище Колдун – за безошибочные, по мнению профанов, прогнозы. Про короля Артура и его команду в те годы слышали немногие…
Юность их развела, но не навсегда.
Панин унаследовал от папаши не только «мать их Софью», но и солдатскую закваску, пошёл в военное училище и стал вертолётчиком, потому что, несмотря на габариты, мечтал летать.
Налетался он вволю. Над Гиндукушем, над Хайберским перевалом, над долиной Пяти Львов, над Кавказом…
Мерлин отслужил в хитрой своей части и продолжил образование по гуманитарной линии. Панина ему здорово не хватало. Гонор-то остался, а драться было некому.
Долгой вышла разлука. Многое в неё вместилось – целая эпоха.
С приходом нового времени оказалось, что ни военные вертолётчики, ни мирные историки никому больше и на фиг не нужны.
Встретились друзья случайно, в гнусной парковой забегаловке, окружённые толпой таких же растерявшихся и матерящихся мужиков. Забегаловка была оборудована в том самом пригородном бору, вырубленном нынче практически подчистую.
– Минетжеры на Русь пришли. Правда-правда, я сам в «бегущей строке» объявление видел – «Требуется опытный минетжер». Самое то для них название – присосались к Отечеству… Но я своё дело открою, конкретное, – глядя в никуда, угрожающе сказал Панин.
– А первичный капитал? – безнадёжно спросил Мерлин.
– Есть кое-что, – туманно сказал Панин. – Не зря же я столько лет по свету мотался. Бабок туева хуча. Зацепил в одном ауле два мешка фальшивых долларов.
– Так они такие же доллары, как этот шашлык – баранина!
– Ну и что? Два мешка фуфла – полмешка настоящих!
– У меня тоже есть кое-что в смысле идей, – сказал Мерлин. – Сам-то я, конечно, этим заниматься не буду, натура не та, но…
Мерлин был и остался теоретиком, зато хорошим. Идею свою он растолковал в двух словах.
– Это же нагибалово! – вскричал честный владелец липовых долларов. – Это же «письмо счастья»!
– Верная аналогия, – кивнул Мерлин. – Только надо вовремя соскочить…
Последовала бурная, но, в сущности, скучная и типичная для тех времён история – фирма, крыша, банда Аскара Глистаева, уголовщина, жуткая ловушка в покинутом военном городке Кедровый, придуманная Мерлиным… Вернее, не придуманная, а вычитанная в старой книге и носившая название «Раздразнить обезьяну в Чэньду, чтобы засохла слива в Сяньши». Ловушка была такая жестокая, что у Мерлина в голове что-то с хрустом надломилось…
А вот с Паниным, Костюниным и Лымарём, непосредственно осуществлявшим элиминацию, ничего особенного не произошло. Романа же Ильича, знатока древнекитайских стратагем, пришлось поместить в соответствующее лечебное заведение – правда, Панин предупредил персонал: в случае чего кости переломают не только санитарам, но и профессору Чурилкину.
– И чего ты, Колдунище, распсиховался? – дивился Панин. – Да весь ихний народец одной твоей башки не стоит! Гуманист расплюев!
Панин был непреклонно убеждён, что Колдун – он колдун и есть. Нелепые с виду выводы и решения Мерлина, взятые вроде бы с потолка, давали неизменно добрые результаты. Поскольку люди помнят лишь сбывшиеся предсказания…
Наконец Мерлин покинул психушку и сказал:
– Всё. Выхожу. Семью я потерял, родителей схоронил, жить в вечном напряге нет мочи. Минетжера из меня не получится. Капитализм строить не хочу, потому что это тоже тупик. Почитать некогда! Всё, Серёжа, меня Прянников в родной универ зовёт. И доли мне своей не надо. Дурные деньги.
– Ты сам дурной! – устыдил Панин. – Семья гавкнулась потому, что ты женился без моего разрешения на этой ломехузе…
– Ты же тогда в госпитале загибался!
– Не влияет значения. Мог бы и потерпеть, – укоризненно сказал Панин. – Ровню надо было брать. Вон Хуже Татарина – женился на Розке своей по родительской воле, и живут как люди, Коран соблюдают. А ты – на ложный залёт купился…
Хуже Татарина было прозвищем Рима Тимергазина – из ихней же компании. Рим работал врачом в клинике, принадлежащей Панину. И хороший детский врач из него получился. Панин его даже в Мекку отправлял – для поощрения. Там старину Хуже стали переманивать в Эмираты – новоявленный ходжа не поехал…
На фирме у Панина всё было своё – и врач, и адвокат Дима Сказка (его фамилия исключала всякую кличку), и Гриша «Скелет» Костюнин – для конфиденциальных поручений, и много кто ещё из старых друзей. Нужно было держаться друг за друга. Мерлин придумал и название фирмы – «Фортеция», – и лозунг, переделанный из популярного стихотворения:
Панин за бесценок приобрёл завод по производству автоприцепов, и через некоторое время над Крайском проплыл первый дирижабль…
Глава 3
1
2
– У добрых людей эта должность называется «сторож с проживанием», – сказал Панин. – Ну как, нравится?
И обвёл рукой свои владения.
– Да уж, – только и смог сказать Мерлин. – Дансинг в ставке Гитлера… Ты крут, Сохатый!
– Совсем-то в землю закапываться ни к чему, – милостиво молвил Панин. – Я же не Бен Ладен. Но сверху тут ничего не заметят. Маскировка! Разве что с дельтаплана, но кто же в такую глушь потащит дельтаплан?
Таёжное владение Панина и вправду впечатляло. Прежде всего оно было прекрасно какой-то новой, непривычной лёгкостью, уместно вписанной в тёмную тайгу, сияло светлыми досками, цветным пластиком и в то же время неуловимо походило на деревенскую избу.
Только никаких дорог не вело к этой суперизбе. Или мегазаимке.
– Я назвал это – Дом Лося, – гордо объявил Панин.
– Нет у нас никаких лосей, – сказал шибко умный Мерлин. – Вот в соседней области… А-а, ты в этом смысле! Как Дом Волка у Джека Лондона!
– Допёр, – снисходительно сказал Панин. – Ну вот скажи, смог бы ты сам найти это место?
Они прилетели сюда на панинской обновке – лёгком французском вертолётике «демуазель».
– Конечно, если такими противолодочными зигзагами лететь, – обиделся Мерлин.
– Врёшь, Колдун, ты и безо всяких зигзагов есть полный топографический идиот! Поэтому не вздумай самостоятельно отсюда уйти – где мы тебя потом искать будем? За Полярным кругом? Для таких дел есть у тебя на пульте тревожная кнопка – на крайняк. Приступ там или ногу сломаешь… Вечно ты чего-нибудь ломаешь… Как этот… Как не знаю кто! Что ни сделаешь – всё помимо рук!
– Сказка говорит – если бы обвинение было обоснованным – он бы повоевал. А если такой абсурд – значит, дело решённое…
– Совсем оборзели… – сказал Мерлин.
– На самом деле они не под тебя копают, потому что с группой лиц, – мрачно сказал Панин. Его бульдожья физиономия налилась кровью. – Они под меня копают, под «Фортецию». Дирижаблями Европа заинтересовалась, так и заводишко мой кому-то понадобился… Разорят они фирму, и пойдёт Сергей Панин по Руси торговать с лотка фаллоимитаторами…
– Тогда каким же образом…
– Очень просто! Прессовать тебя будут по всем пунктам, пока ты на меня не покажешь.
– Да что я могу показать?
– Всё! – рявкнул Панин. – Всё покажешь! Ты, Колдун, не борец и сам это знаешь. Но они любого борца сломают. Ты же там не выживешь, мать их Софья. Ты же у нас тонкая натура, творческая. Ты же после этого жить не сможешь – удавишься! Линять тебе надо, пока не поздно. Уматывай хоть к Ленке под предлогом воссоединения семьи. Визу канадскую я мигом сделаю…
– Нет, разумеется, – сказал Мерлин. Но отметил про себя, что как раз такого ответа Панин и ждал.
– А если… Ну, симулируешь рецидив… Жалко, мы на видео не сняли твои художества. Но ты же и до сих пор считаешь всех спятившими, кроме тебя…
– В психушку по новой не лягу! Сам бы там покантовался!
– Тогда просто уезжай! Я тебе кредитные карточки выдам, у тебя действительно деньги есть за рубежом! И не гляди так! Я же о вас, дураках, забочусь! Вы же как дети! Купишь домик в Ницце и живи тихонько. Там нынче полно таких гавриков…
– Гавриков? – взвился Мерлин. – Ты меня равняешь с этими… с этими… – и задохнулся.
Панин погасил сигару метким плевком и спрятал вместе с пеплом в карман старенькой дублёнки. Не при параде был Панин, да и приехал наверняка на старенькой «девятке». Светиться не желал.
– Ладушки, – сказал Панин. – Тогда так. Есть у меня для тебя непыльная работёнка… Кстати, пока не забыл: как это понимать – зачатые постом?
Глава 2
1
…Переночевали с большим комфортом – в супертрейлере «Герцогини» места было много. И лежанка нашлась, и душ имелся, и даже биотуалет, который капитан Денница позорно обозвал «сортиром» вместо «гальюна». И поужинали сытно. От спиртного я отказался, чтобы не развезло с отвычки.
– Повезло тебе, что не куришь, – сказал Денница и разжёг неведомым образом свою трубку.
– А что?
– В городе бы мигом отучили… А, да я уже говорил… Видно, Альцгеймер приветики посылает…
Уж не поминал бы Альцгеймера! Беда с этой памятью. Постоянно приходится проверять. Ну да, ну да; допустим, «Семеро против Фив»: Полиник, Тидей, Адраст, Амфиарай, Капаней, Гиппомедонт, Парфенопей… Помню!
Вскоре «Герцогиня» величаво поползла по просеке, поливая окрестности щедрым сизым дымом («Что горело – то и залил!» – развёл руками хозяин).
Наконец пошли места, мне знакомые. На берегу вот этой речушки я, двенадцатилетний болван, оставил после привала мыло, и отец впервые в жизни обматерил любимого сыночка. А выражаться у нас в доме было не принято…
– Когда-то я здесь харьюза ловил, – с удовольствием вспомнил я. – Прямо на себе хлопнешь паута – и на крючок. И рыба непуганая была. Монтажники научили меня её сырой лопать. А потом стройбатовцы запрудили речку бульдозером. Пруд спустили, харьюз весь остался хвостами бить по грязи. Не столько сожрали, сколько сгноили…
– Пацаны же были, вечно голодные, – оправдал давних стройбатовцев капитан. – Значит, знакомые места?
– Бывал, – сказал я.
– И до города сколько осталось?
– А вот до следующей опоры доедем, я номер посмотрю, – сказал я, вовсе не уверенный, что вспомню давнишнюю нумерацию.
Этого и не потребовалось. Не было на опоре не только номера, но и самой опоры не было. Срезали её под корень. Из бетона печально торчали обезглавленные анкерные болты.
– Вот так, значит, они мне всю коммерцию испоганили, – горько сказал капитан Денница. – Дирижабли, видите ли… Ничего, я всё у себя внутри переоборудую – золото, бархат, лепнина, сауна, девки, – пойдёт турист, никуда не денется. Они, пока в лайне ждут, скучают! А деньги им там ни к чему… О! Я им экскурсии по старым лагерям устрою! Уес! Пусть напоследок полюбуются на рашен ГУЛАГ и порадуются, что они иностранцы!
– Да уж, – вздохнул я. – Праздник любования цветущей зоной…
От зоны естественным образом перешли к армейской службе. Я ничего особенного поведать не мог по той причине, что служба была скучная и секретная («Вот там тебе мозги и облучили!» – уверял Панин). Секреты же некоторые следует хранить при всех режимах. Не потому, что я такой уж патриот Союза, а… Потому что. Извините, так воспитан.
Зато капитан Денница, судя по рассказам, служил во всех родах войск и во всех воинских званиях одновременно. Мало того, он ещё оказывал всем желающим посильную интернациональную помощь на пяти пылающих континентах. Наконец Светозар Богданович добрался до щемящего эпизода своей героической гибели вместе со всей ротой в душманской засаде под ангольским городом Окаванго – и надолго замолчал, ища выход из онтологического тупика.
И таки нашёл:
– А всё почему? Потому что в Союзе порядка не было!
И раскрутился обычный разговор о судьбах незадачливой страны – как водится, до хрипа, до крика, до взаимных обвинений и перехода на личности.
… – А чего же ты тогда Сталина на лобовом стекле приклеил? – выставил я очередной аргумент.
– Где же это Сталин? – возмутился Светозар Богданович. – Ты глянь-ка глазами! Вам уже Сталин повсюду мерещится, торговцы отечеством! На воре шапка горит!
Я достал очки и вооружился. Уверен был, что портрет именно сталинский, других водители не признавали – в знак протеста против всего на свете.
Солнце пробивало насквозь небольшой постер, усеянный по краям желтоватыми пятнами клея. Просвечивала же и вправду не усатая физиономия, а обрамлённое бородой узкое лицо (лучше сказать – лик) с громадными скорбными глазами. Так некогда мадам Блаватская изображала Учителей Человечества.
– В католических странах дальнобойщики тоже Христа да святых прилепляют, – сказал я.
– Типун тебе на язык! – обиделся Денница, словно я обвинил его в порнографии. – Борода, не грузи меня своей простотой! Это же Бодаэрмон-Тирза! Ты заметил, что мы ни единого колеса не пропороли? И не пропорем, потому что фотка – заряженная!
– Очередной индийский гуру, – сказал я. – Свами Снами Сатананда. Сколько их было!
– Сам ты гуру! – обиделся речник-есаул. – Что бы мы без него делали? Сидели бы, как мыши под веником, да ждали, когда нас блуждающим астероидом Бриареем накроет!
Я знал, что спорить с неофитами тоталитарных сект – дело последнее, поэтому сказал:
– А-а, Тирза! Тогда конечно. А ты знаешь анекдот, как папа подарил грузинскому мальчику золотой пистолет с брильянтами?
И рассказал этот довольно старый анекдот, и еще десяток вдогонку. Нет, ничего не изменилось в этом мире доверчивых дураков и бесстыжих проходимцев! Сами всё врут и сами всему верят. Крэмы они заряжают… Ты обманывал нас, сумасшедший певец, ниоткуда никто не вернётся…
– Повезло тебе, что не куришь, – сказал Денница и разжёг неведомым образом свою трубку.
– А что?
– В городе бы мигом отучили… А, да я уже говорил… Видно, Альцгеймер приветики посылает…
Уж не поминал бы Альцгеймера! Беда с этой памятью. Постоянно приходится проверять. Ну да, ну да; допустим, «Семеро против Фив»: Полиник, Тидей, Адраст, Амфиарай, Капаней, Гиппомедонт, Парфенопей… Помню!
Вскоре «Герцогиня» величаво поползла по просеке, поливая окрестности щедрым сизым дымом («Что горело – то и залил!» – развёл руками хозяин).
Наконец пошли места, мне знакомые. На берегу вот этой речушки я, двенадцатилетний болван, оставил после привала мыло, и отец впервые в жизни обматерил любимого сыночка. А выражаться у нас в доме было не принято…
– Когда-то я здесь харьюза ловил, – с удовольствием вспомнил я. – Прямо на себе хлопнешь паута – и на крючок. И рыба непуганая была. Монтажники научили меня её сырой лопать. А потом стройбатовцы запрудили речку бульдозером. Пруд спустили, харьюз весь остался хвостами бить по грязи. Не столько сожрали, сколько сгноили…
– Пацаны же были, вечно голодные, – оправдал давних стройбатовцев капитан. – Значит, знакомые места?
– Бывал, – сказал я.
– И до города сколько осталось?
– А вот до следующей опоры доедем, я номер посмотрю, – сказал я, вовсе не уверенный, что вспомню давнишнюю нумерацию.
Этого и не потребовалось. Не было на опоре не только номера, но и самой опоры не было. Срезали её под корень. Из бетона печально торчали обезглавленные анкерные болты.
– Вот так, значит, они мне всю коммерцию испоганили, – горько сказал капитан Денница. – Дирижабли, видите ли… Ничего, я всё у себя внутри переоборудую – золото, бархат, лепнина, сауна, девки, – пойдёт турист, никуда не денется. Они, пока в лайне ждут, скучают! А деньги им там ни к чему… О! Я им экскурсии по старым лагерям устрою! Уес! Пусть напоследок полюбуются на рашен ГУЛАГ и порадуются, что они иностранцы!
– Да уж, – вздохнул я. – Праздник любования цветущей зоной…
От зоны естественным образом перешли к армейской службе. Я ничего особенного поведать не мог по той причине, что служба была скучная и секретная («Вот там тебе мозги и облучили!» – уверял Панин). Секреты же некоторые следует хранить при всех режимах. Не потому, что я такой уж патриот Союза, а… Потому что. Извините, так воспитан.
Зато капитан Денница, судя по рассказам, служил во всех родах войск и во всех воинских званиях одновременно. Мало того, он ещё оказывал всем желающим посильную интернациональную помощь на пяти пылающих континентах. Наконец Светозар Богданович добрался до щемящего эпизода своей героической гибели вместе со всей ротой в душманской засаде под ангольским городом Окаванго – и надолго замолчал, ища выход из онтологического тупика.
И таки нашёл:
– А всё почему? Потому что в Союзе порядка не было!
И раскрутился обычный разговор о судьбах незадачливой страны – как водится, до хрипа, до крика, до взаимных обвинений и перехода на личности.
… – А чего же ты тогда Сталина на лобовом стекле приклеил? – выставил я очередной аргумент.
– Где же это Сталин? – возмутился Светозар Богданович. – Ты глянь-ка глазами! Вам уже Сталин повсюду мерещится, торговцы отечеством! На воре шапка горит!
Я достал очки и вооружился. Уверен был, что портрет именно сталинский, других водители не признавали – в знак протеста против всего на свете.
Солнце пробивало насквозь небольшой постер, усеянный по краям желтоватыми пятнами клея. Просвечивала же и вправду не усатая физиономия, а обрамлённое бородой узкое лицо (лучше сказать – лик) с громадными скорбными глазами. Так некогда мадам Блаватская изображала Учителей Человечества.
– В католических странах дальнобойщики тоже Христа да святых прилепляют, – сказал я.
– Типун тебе на язык! – обиделся Денница, словно я обвинил его в порнографии. – Борода, не грузи меня своей простотой! Это же Бодаэрмон-Тирза! Ты заметил, что мы ни единого колеса не пропороли? И не пропорем, потому что фотка – заряженная!
– Очередной индийский гуру, – сказал я. – Свами Снами Сатананда. Сколько их было!
– Сам ты гуру! – обиделся речник-есаул. – Что бы мы без него делали? Сидели бы, как мыши под веником, да ждали, когда нас блуждающим астероидом Бриареем накроет!
Я знал, что спорить с неофитами тоталитарных сект – дело последнее, поэтому сказал:
– А-а, Тирза! Тогда конечно. А ты знаешь анекдот, как папа подарил грузинскому мальчику золотой пистолет с брильянтами?
И рассказал этот довольно старый анекдот, и еще десяток вдогонку. Нет, ничего не изменилось в этом мире доверчивых дураков и бесстыжих проходимцев! Сами всё врут и сами всему верят. Крэмы они заряжают… Ты обманывал нас, сумасшедший певец, ниоткуда никто не вернётся…
2
В день Страшного Суда двери рая откроются для счастливцев. Они войдут туда, вращаясь, поскольку вернутся к жизни в самой совершенной из форм, сферической. Так рассказывает Ориген.
«Краткий очерк мистицизма»
…Вместо креста или ладанки Серёга «Лось» Панин носил на шее заламинированный для сохранности кусочек клеёнки из роддома. На бирке чернильным карандашом было написано: «Панин мальчик 6700». Тогда никакой книги Гиннесса в России не полагалось, но и без Гиннесса могучий младенец вырос в гиганта.
Гигант познакомился с Мерлиным на природе, когда обоим было лет по восемь, а Панины переехали в Крайск из какого-то дальневосточного гарнизона.
Дело было в пригородном бору, куда весь город выезжал на выходные. Серёжа Панин стоял возле огромного муравейника и увлечённо на него мочился, вызывая панику среди шестиногого населения.
– Мальчик, что вы делаете? – послышался за спиной тонкий, но строгий голосок.
Малолетний детина оглянулся. Позади него стоял явный зачуханец-зубрила (слово «ботаник» употребляли тогда только по прямому назначению) в вельветовых брючках-гольф и смотрел на Панина, как грозный родитель-майор.
Панин смутился и мигом заправил хулиганское своё хозяйство в шаровары.
– Мурашей обоссаю… То есть обоссовываю, – признался он вместо того, чтобы тут же накостылять этой самозваной Мальвине.
– А знаете ли вы, мальчик, что муравьи берегут лес от вредителей? Знаете ли вы, что они гораздо умнее людей? Знаете ли…
В следующие полчаса одуревший Серёжа Панин узнал, сколько видов муравьёв существует на земле, как они размножаются, как воюют, как заботятся о потомстве и культивируют грибы, как выращивают и пасут молочную тлю, как прокатываются огненной волной по джунглям, уничтожая всё живое, какая у них дисциплина и специализация, какие друзья и враги. Особенно потряс его хитрый жучок-ломехуза, что забирается в муравейник, дурманит обитателей особой жидкостью, а потом безнаказанно жрёт муравьиные яйца.
– Вот ведь суки драные, мать их Софья! – осудил он жучка. Образ же ломехузы навсегда вошёл в панинское сознание как символ самой распоследней ссученности.
Да к тому же зубрила умудрился в своём научном сообщении обойтись без единого связующего русского слова!
Панина считали тупым и учителя, и родители, но тут он сообразил, что такое Рома Мерлин и сколько из этого Ромы выйдет пользы.
Поэтому он страшно обрадовался, когда по осени они с зубрилой оказались в одном классе. А родители Мерлина страшно обрадовались, что у сына появился наконец-то друг.
С тех пор Мерлин стал для Серёжи Панина и учебником, и справочником, и арифмометром, и логарифмической линейкой (ни калькуляторов, ни компьютеров ещё не было в ту пору, и как-то обходились), и счастливым билетом, и наперсником, и наставником. А Панин был для Ромы и телохранителем, и крепостным дядькой при барчуке, и консультантом – по жизни и по девушкам.
Тогда Мерлин и получил прозвище Колдун – за безошибочные, по мнению профанов, прогнозы. Про короля Артура и его команду в те годы слышали немногие…
Юность их развела, но не навсегда.
Панин унаследовал от папаши не только «мать их Софью», но и солдатскую закваску, пошёл в военное училище и стал вертолётчиком, потому что, несмотря на габариты, мечтал летать.
Налетался он вволю. Над Гиндукушем, над Хайберским перевалом, над долиной Пяти Львов, над Кавказом…
Мерлин отслужил в хитрой своей части и продолжил образование по гуманитарной линии. Панина ему здорово не хватало. Гонор-то остался, а драться было некому.
Долгой вышла разлука. Многое в неё вместилось – целая эпоха.
С приходом нового времени оказалось, что ни военные вертолётчики, ни мирные историки никому больше и на фиг не нужны.
Встретились друзья случайно, в гнусной парковой забегаловке, окружённые толпой таких же растерявшихся и матерящихся мужиков. Забегаловка была оборудована в том самом пригородном бору, вырубленном нынче практически подчистую.
– Минетжеры на Русь пришли. Правда-правда, я сам в «бегущей строке» объявление видел – «Требуется опытный минетжер». Самое то для них название – присосались к Отечеству… Но я своё дело открою, конкретное, – глядя в никуда, угрожающе сказал Панин.
– А первичный капитал? – безнадёжно спросил Мерлин.
– Есть кое-что, – туманно сказал Панин. – Не зря же я столько лет по свету мотался. Бабок туева хуча. Зацепил в одном ауле два мешка фальшивых долларов.
– Так они такие же доллары, как этот шашлык – баранина!
– Ну и что? Два мешка фуфла – полмешка настоящих!
– У меня тоже есть кое-что в смысле идей, – сказал Мерлин. – Сам-то я, конечно, этим заниматься не буду, натура не та, но…
Мерлин был и остался теоретиком, зато хорошим. Идею свою он растолковал в двух словах.
– Это же нагибалово! – вскричал честный владелец липовых долларов. – Это же «письмо счастья»!
– Верная аналогия, – кивнул Мерлин. – Только надо вовремя соскочить…
Последовала бурная, но, в сущности, скучная и типичная для тех времён история – фирма, крыша, банда Аскара Глистаева, уголовщина, жуткая ловушка в покинутом военном городке Кедровый, придуманная Мерлиным… Вернее, не придуманная, а вычитанная в старой книге и носившая название «Раздразнить обезьяну в Чэньду, чтобы засохла слива в Сяньши». Ловушка была такая жестокая, что у Мерлина в голове что-то с хрустом надломилось…
А вот с Паниным, Костюниным и Лымарём, непосредственно осуществлявшим элиминацию, ничего особенного не произошло. Романа же Ильича, знатока древнекитайских стратагем, пришлось поместить в соответствующее лечебное заведение – правда, Панин предупредил персонал: в случае чего кости переломают не только санитарам, но и профессору Чурилкину.
– И чего ты, Колдунище, распсиховался? – дивился Панин. – Да весь ихний народец одной твоей башки не стоит! Гуманист расплюев!
Панин был непреклонно убеждён, что Колдун – он колдун и есть. Нелепые с виду выводы и решения Мерлина, взятые вроде бы с потолка, давали неизменно добрые результаты. Поскольку люди помнят лишь сбывшиеся предсказания…
Наконец Мерлин покинул психушку и сказал:
– Всё. Выхожу. Семью я потерял, родителей схоронил, жить в вечном напряге нет мочи. Минетжера из меня не получится. Капитализм строить не хочу, потому что это тоже тупик. Почитать некогда! Всё, Серёжа, меня Прянников в родной универ зовёт. И доли мне своей не надо. Дурные деньги.
– Ты сам дурной! – устыдил Панин. – Семья гавкнулась потому, что ты женился без моего разрешения на этой ломехузе…
– Ты же тогда в госпитале загибался!
– Не влияет значения. Мог бы и потерпеть, – укоризненно сказал Панин. – Ровню надо было брать. Вон Хуже Татарина – женился на Розке своей по родительской воле, и живут как люди, Коран соблюдают. А ты – на ложный залёт купился…
Хуже Татарина было прозвищем Рима Тимергазина – из ихней же компании. Рим работал врачом в клинике, принадлежащей Панину. И хороший детский врач из него получился. Панин его даже в Мекку отправлял – для поощрения. Там старину Хуже стали переманивать в Эмираты – новоявленный ходжа не поехал…
На фирме у Панина всё было своё – и врач, и адвокат Дима Сказка (его фамилия исключала всякую кличку), и Гриша «Скелет» Костюнин – для конфиденциальных поручений, и много кто ещё из старых друзей. Нужно было держаться друг за друга. Мерлин придумал и название фирмы – «Фортеция», – и лозунг, переделанный из популярного стихотворения:
Панин успел вовремя выскользнуть из списка богатых вольнодумцев, потому что не пренебрегал советами Мерлина и считался с некоторых пор «национально мыслящим и социально ориентированным предпринимателем». Кстати нарисовался и энтузиаст воздухоплавательного дела – Костя Лейзарович по прозвищу Штурманок.
Если я гореть не буду,
Если ты гореть не будешь,
Если мы гореть не будем —
То никто и не сгорит!
Панин за бесценок приобрёл завод по производству автоприцепов, и через некоторое время над Крайском проплыл первый дирижабль…
Глава 3
1
…Просеке не было конца, а я всю дорогу продолжал сокрушаться о человеческой легковерности:
– И почему люди на всякую дрянь ведутся? Почему любой шарлатан способен их выпотрошить, обобрать, лишить здоровья и самой жизни? Где самостоятельные мужики? Где вековечная бабья мудрость? Где, наконец, элементарная жадность? О детях бы подумали!
Но разорялся я с большими обобщениями, стараясь не намекать на личное безумие липового капитана.
– Всё ты верно, борода, толкуешь, – откликнулся Денница. – Только Бодаэрмон-Тирза для того и пришёл, чтобы покончить с этими шарлатанами, чтобы окончательно спасти человечество… Да что я тебе элементарные вещи объясняю? Для того он и мучается, для того и страдает…
– С чего это он страдает?
– Тяжело же ему у нас! Попробуй походи в этом… экзоскелете! Да ещё всякая земная хворь цепляется к нему – иммунитета-то нет! Из реанимации не вылезает!
В сумасшествии капитана была какая-то строгая система.
Но в чём она заключается, я так и не узнал, потому что Денница разразился самыми грязными ругательствами:
– Ай, сгибаться вшам на лысой голове синим конём сто лет! Накаркал! Напросился! Ай, ну что бы нам, звездоплётам тупорезным, отсидеться до ночи! Подумаешь – сутки потеряем! А всё ты – засветло доедем, засветло доедем! Вот и доехали к чертям в зубы!
– В чём дело-то?
– Ночью черти боятся выходить, – объяснил есаул-капитан. – Ну, выскочили бы, дали вслед пару очередей… Не факт, что попадут… Держись, борода! Пан или пропал! Бабки готовь!
Бабки у меня были – разноцветные рубли, зелёные доллары, бледные евро…
Блокпост – строение, окружённое выщербленными бетонными плитами, – появился как-то внезапно. За шлагбаумом, преградившим просеку, бездорожье кончалось, и начиналось обычное асфальтовое шоссе.
«Герцогиня» пошла медленно-медленно.
– А кто сейчас-то мешает на прорыв? – предложил я.
– Днём мы и километра не проедем – по тревоге нас с вертушки ракетами сожгут, – объяснил Денница.
– Так они и ночью… – начал было я.
– Ночью они боятся! А теперь молись своему староверскому богу… Ну кто бы знал, что по просёлку асфальт положат! Что пост здесь поставят ради нас! Кто по этой просеке ходит? Грибники? А всё из-за тебя!
– Как из-за меня? – я так и не привык к странному, но исконному русскому обычаю винить в несчастьях всех, кроме себя.
– Уес, спугнул ты мою морскую фортуну, борода… – безнадёжно сказал Денница и заглушил двигатель.
Из-за плит вышло несколько вооружённых автоматами людей в угольно-чёрных комбинезонах и с огромными головами. Я поспешно напялил очки и понял, что это не головы огромные – просто траурные свои чалмы сикхи намотали вместо весёленьких ооновских касок…
Бред капитана Денницы оказался правдой. Правда вообще любит проявляться в самых неподходящих местах и в неурочное время. Это были настоящие темнолицые бородатые индусы со всеми сикхскими атрибутами – на поясе у каждого короткий меч, под погон заправлен стальной гребень, на левой руке – стальной же браслет.
Сикхи мрачно сверкали антрацитовыми глазами, лопотали что-то по-своему и жестами предлагали нарушителям покинуть такую родную кабину.
– Ничего, я английский знаю, – попытался я оправдать своё никчёмное существование. И прочитал нагрудную нашивку у одного из солдат: «UN Charity Forces». Ага, значит, вот откуда «черти»-то взялись! Черити! Да разве можно с таким словом в русскоязычную среду лезть!
– Ты-то знаешь, – простонал капитан. – Да они-то вряд ли. Их ведь нарочно из самых глухих деревень, говорят, набирают, чтобы коррупции не было…
– Коррупция бессмертна, – я вздохнул.
– Зато мы смертны, – сказал капитан и открыл дверь. – Ну, борода, теперь каждый за себя.
– Ай да казаки нынче пошли, – сказал я, но вылез покорно за владельцем «Герцогини».
– Алала, господа офицеры! – воскликнул Денница, и я во второй раз подивился странному приветствию.
Один сикх, с нашивками вроде бы сержанта, долго изучал чвель, пальцами показывал солдатам какие-то особенности на пластинке, потом жестом предложил Деннице снять фуражку и пересчитал хвостики на затылке, удовлетворённо кивая.
Мой же паспорт привёл сержанта в глубокое замешательство. Прошло короткое коллективное обсуждение странного документа, и, видно, не в пользу экипажа «Герцогини де Шеврез». Нас с капитаном стали пихать прикладами и вести за бетонное ограждение.
– Со штабом будут связываться, – сказал Денница. – Это потому что на мне форменная фуражка и китель. Не то что ты, штафирка патлатая…
И тут же получил по спине – сперва прикладом, а после сержант вытащил у него нагайку из-за голенища, примерился и ловко, от души, перетянул. Силы Милосердия в действии, подумал я.
– Беспредельщики! – вякнул капитан, а я сказал на всякий случай:
– Хинди, руси – бхай-бхай! Гуру Баба Нанак – бхай-бхай!
И неуверенно добавил:
– Алала…
За неуместную, по мнению сикхов, эрудицию я тоже испробовал казачьей нагайки. Имя первого сикхского патриарха не помогло, а может, перечислить остальных девятерых великих гуру? Ангад, Амар Дас, Рам Дас, Арджан, Харгобинд, Харрай, Харкришан, Тегх Бахадур, Гобинд Сингх… Туды их в качель!
Прямо на земле возле двери караулки лежало могучее, почти как Панин, тело родного милицейского лейтенанта в полной форме. Лейтенант лежал без кровиночки в толстом лице и не дышал. И пахло от него нехорошо…
– Суки, – прошептал Денница. – Им на пост местного кадра придали, а он, видно, их обычай оскорбил… Что хотят, то и творят!
Я перешёл на английский:
– Сэр, не могли бы вы объяснить нам, в чём дело, сэр?
Английский у сэра сержанта был ещё хуже моего. Удалось понять только «money» да «deep tomb».
– Хотят, чтобы мы могилку ему вырыли, – сообразил я.
И был прав: нам жестами предложили взять тело и нести туда, куда указывали стволы автоматов.
Несчастный лейтенант был тяжёлый, но я за годы отшельничества окреп, а капитан Денница вообще словно век покойников таскал.
Толку-то от моей крепости! Столько лет прошли зря! Любой уважающий себя герой просто обязан за годы отшельничества освоить целую кучу смертоносных боевых приёмов… Ну почему я не научился хотя бы метать во врага файерболы? Только потому, что никаких файерболов не бывает? Или потому, что не герой?
– Крови нет, – тихо заметил я. – И лицо не синее… Хотя сикхи вроде бы не душат, это туги душат… А, вспомнил: им к мёртвому телу прикасаться нельзя… Или это браминам нельзя?
– У них свои способы, – с тоской сказал капитан. – Эх, зря мы твою «сайгу» в кабину не взяли – она так на «калаша» похожа! А «калаш» не ихние пукалки, страшатся враги русского оружия, оно им хуже Лотреамона…
– А я что говорил?
Увели нас недалеко – до первой полянки среди сосен. Потом вручили каждому по сапёрной лопатке. Капитан Денница жестами стал демонстрировать, что у него, мол, в каптёрочке есть полноценный шанцевый инструмент, но сикхи то ли сочли это трудовым эстетством, то ли решили, что пленник в аллегорической форме показывает им большой член. За эту пантомиму капитан получил прикладом ещё разочек, после чего покорно склонился перед обстоятельствами и начал обмерять лейтенанта.
Могильщик из меня был ещё тот, но контуры будущего места упокоения вскоре обозначились. Сикхи образовали круг, смеялись и показывали пальцами на трусливых и бестолковых белых людей из презренной касты неприкасаемых труповозов. Никогда им не суждено носить гордую львиную приставку к имени – «Сингх»!
– Надо же, как жизнь человека ломает, – приговаривал Денница. – Как личность меняется! Вот сейчас, казалось бы, мента хороню – а никакой тебе радости!
Ему ещё радости надо!
– Денница, – сказал я. – Они нам велели не простую могилу копать, а глубокую…
– Ну и что?
– А то, что туда и мы с тобой ляжем! Зачем им свидетели? Они сами-то сейчас наверняка вне закона! Терять им нечего!
– Да ты что?
Какая-то ты, мать, нелепая, подумал я про смерть. Ну да, ну да. Хотя, с другой стороны, смерть – пустяки, дело житейское… Ты обманывал нас, хорасанский пророк, впереди – не сады, а болото…
– И почему люди на всякую дрянь ведутся? Почему любой шарлатан способен их выпотрошить, обобрать, лишить здоровья и самой жизни? Где самостоятельные мужики? Где вековечная бабья мудрость? Где, наконец, элементарная жадность? О детях бы подумали!
Но разорялся я с большими обобщениями, стараясь не намекать на личное безумие липового капитана.
– Всё ты верно, борода, толкуешь, – откликнулся Денница. – Только Бодаэрмон-Тирза для того и пришёл, чтобы покончить с этими шарлатанами, чтобы окончательно спасти человечество… Да что я тебе элементарные вещи объясняю? Для того он и мучается, для того и страдает…
– С чего это он страдает?
– Тяжело же ему у нас! Попробуй походи в этом… экзоскелете! Да ещё всякая земная хворь цепляется к нему – иммунитета-то нет! Из реанимации не вылезает!
В сумасшествии капитана была какая-то строгая система.
Но в чём она заключается, я так и не узнал, потому что Денница разразился самыми грязными ругательствами:
– Ай, сгибаться вшам на лысой голове синим конём сто лет! Накаркал! Напросился! Ай, ну что бы нам, звездоплётам тупорезным, отсидеться до ночи! Подумаешь – сутки потеряем! А всё ты – засветло доедем, засветло доедем! Вот и доехали к чертям в зубы!
– В чём дело-то?
– Ночью черти боятся выходить, – объяснил есаул-капитан. – Ну, выскочили бы, дали вслед пару очередей… Не факт, что попадут… Держись, борода! Пан или пропал! Бабки готовь!
Бабки у меня были – разноцветные рубли, зелёные доллары, бледные евро…
Блокпост – строение, окружённое выщербленными бетонными плитами, – появился как-то внезапно. За шлагбаумом, преградившим просеку, бездорожье кончалось, и начиналось обычное асфальтовое шоссе.
«Герцогиня» пошла медленно-медленно.
– А кто сейчас-то мешает на прорыв? – предложил я.
– Днём мы и километра не проедем – по тревоге нас с вертушки ракетами сожгут, – объяснил Денница.
– Так они и ночью… – начал было я.
– Ночью они боятся! А теперь молись своему староверскому богу… Ну кто бы знал, что по просёлку асфальт положат! Что пост здесь поставят ради нас! Кто по этой просеке ходит? Грибники? А всё из-за тебя!
– Как из-за меня? – я так и не привык к странному, но исконному русскому обычаю винить в несчастьях всех, кроме себя.
– Уес, спугнул ты мою морскую фортуну, борода… – безнадёжно сказал Денница и заглушил двигатель.
Из-за плит вышло несколько вооружённых автоматами людей в угольно-чёрных комбинезонах и с огромными головами. Я поспешно напялил очки и понял, что это не головы огромные – просто траурные свои чалмы сикхи намотали вместо весёленьких ооновских касок…
Бред капитана Денницы оказался правдой. Правда вообще любит проявляться в самых неподходящих местах и в неурочное время. Это были настоящие темнолицые бородатые индусы со всеми сикхскими атрибутами – на поясе у каждого короткий меч, под погон заправлен стальной гребень, на левой руке – стальной же браслет.
Сикхи мрачно сверкали антрацитовыми глазами, лопотали что-то по-своему и жестами предлагали нарушителям покинуть такую родную кабину.
– Ничего, я английский знаю, – попытался я оправдать своё никчёмное существование. И прочитал нагрудную нашивку у одного из солдат: «UN Charity Forces». Ага, значит, вот откуда «черти»-то взялись! Черити! Да разве можно с таким словом в русскоязычную среду лезть!
– Ты-то знаешь, – простонал капитан. – Да они-то вряд ли. Их ведь нарочно из самых глухих деревень, говорят, набирают, чтобы коррупции не было…
– Коррупция бессмертна, – я вздохнул.
– Зато мы смертны, – сказал капитан и открыл дверь. – Ну, борода, теперь каждый за себя.
– Ай да казаки нынче пошли, – сказал я, но вылез покорно за владельцем «Герцогини».
– Алала, господа офицеры! – воскликнул Денница, и я во второй раз подивился странному приветствию.
Один сикх, с нашивками вроде бы сержанта, долго изучал чвель, пальцами показывал солдатам какие-то особенности на пластинке, потом жестом предложил Деннице снять фуражку и пересчитал хвостики на затылке, удовлетворённо кивая.
Мой же паспорт привёл сержанта в глубокое замешательство. Прошло короткое коллективное обсуждение странного документа, и, видно, не в пользу экипажа «Герцогини де Шеврез». Нас с капитаном стали пихать прикладами и вести за бетонное ограждение.
– Со штабом будут связываться, – сказал Денница. – Это потому что на мне форменная фуражка и китель. Не то что ты, штафирка патлатая…
И тут же получил по спине – сперва прикладом, а после сержант вытащил у него нагайку из-за голенища, примерился и ловко, от души, перетянул. Силы Милосердия в действии, подумал я.
– Беспредельщики! – вякнул капитан, а я сказал на всякий случай:
– Хинди, руси – бхай-бхай! Гуру Баба Нанак – бхай-бхай!
И неуверенно добавил:
– Алала…
За неуместную, по мнению сикхов, эрудицию я тоже испробовал казачьей нагайки. Имя первого сикхского патриарха не помогло, а может, перечислить остальных девятерых великих гуру? Ангад, Амар Дас, Рам Дас, Арджан, Харгобинд, Харрай, Харкришан, Тегх Бахадур, Гобинд Сингх… Туды их в качель!
Прямо на земле возле двери караулки лежало могучее, почти как Панин, тело родного милицейского лейтенанта в полной форме. Лейтенант лежал без кровиночки в толстом лице и не дышал. И пахло от него нехорошо…
– Суки, – прошептал Денница. – Им на пост местного кадра придали, а он, видно, их обычай оскорбил… Что хотят, то и творят!
Я перешёл на английский:
– Сэр, не могли бы вы объяснить нам, в чём дело, сэр?
Английский у сэра сержанта был ещё хуже моего. Удалось понять только «money» да «deep tomb».
– Хотят, чтобы мы могилку ему вырыли, – сообразил я.
И был прав: нам жестами предложили взять тело и нести туда, куда указывали стволы автоматов.
Несчастный лейтенант был тяжёлый, но я за годы отшельничества окреп, а капитан Денница вообще словно век покойников таскал.
Толку-то от моей крепости! Столько лет прошли зря! Любой уважающий себя герой просто обязан за годы отшельничества освоить целую кучу смертоносных боевых приёмов… Ну почему я не научился хотя бы метать во врага файерболы? Только потому, что никаких файерболов не бывает? Или потому, что не герой?
– Крови нет, – тихо заметил я. – И лицо не синее… Хотя сикхи вроде бы не душат, это туги душат… А, вспомнил: им к мёртвому телу прикасаться нельзя… Или это браминам нельзя?
– У них свои способы, – с тоской сказал капитан. – Эх, зря мы твою «сайгу» в кабину не взяли – она так на «калаша» похожа! А «калаш» не ихние пукалки, страшатся враги русского оружия, оно им хуже Лотреамона…
– А я что говорил?
Увели нас недалеко – до первой полянки среди сосен. Потом вручили каждому по сапёрной лопатке. Капитан Денница жестами стал демонстрировать, что у него, мол, в каптёрочке есть полноценный шанцевый инструмент, но сикхи то ли сочли это трудовым эстетством, то ли решили, что пленник в аллегорической форме показывает им большой член. За эту пантомиму капитан получил прикладом ещё разочек, после чего покорно склонился перед обстоятельствами и начал обмерять лейтенанта.
Могильщик из меня был ещё тот, но контуры будущего места упокоения вскоре обозначились. Сикхи образовали круг, смеялись и показывали пальцами на трусливых и бестолковых белых людей из презренной касты неприкасаемых труповозов. Никогда им не суждено носить гордую львиную приставку к имени – «Сингх»!
– Надо же, как жизнь человека ломает, – приговаривал Денница. – Как личность меняется! Вот сейчас, казалось бы, мента хороню – а никакой тебе радости!
Ему ещё радости надо!
– Денница, – сказал я. – Они нам велели не простую могилу копать, а глубокую…
– Ну и что?
– А то, что туда и мы с тобой ляжем! Зачем им свидетели? Они сами-то сейчас наверняка вне закона! Терять им нечего!
– Да ты что?
Какая-то ты, мать, нелепая, подумал я про смерть. Ну да, ну да. Хотя, с другой стороны, смерть – пустяки, дело житейское… Ты обманывал нас, хорасанский пророк, впереди – не сады, а болото…
2
Если бы человек во сне оказался в раю и получил цветок в доказательство того, что он там побывал, и если бы, проснувшись, он обнаружил этот цветок в своей руке… Что тогда?
Сэмюэл Т. Колридж
– У добрых людей эта должность называется «сторож с проживанием», – сказал Панин. – Ну как, нравится?
И обвёл рукой свои владения.
– Да уж, – только и смог сказать Мерлин. – Дансинг в ставке Гитлера… Ты крут, Сохатый!
– Совсем-то в землю закапываться ни к чему, – милостиво молвил Панин. – Я же не Бен Ладен. Но сверху тут ничего не заметят. Маскировка! Разве что с дельтаплана, но кто же в такую глушь потащит дельтаплан?
Таёжное владение Панина и вправду впечатляло. Прежде всего оно было прекрасно какой-то новой, непривычной лёгкостью, уместно вписанной в тёмную тайгу, сияло светлыми досками, цветным пластиком и в то же время неуловимо походило на деревенскую избу.
Только никаких дорог не вело к этой суперизбе. Или мегазаимке.
– Я назвал это – Дом Лося, – гордо объявил Панин.
– Нет у нас никаких лосей, – сказал шибко умный Мерлин. – Вот в соседней области… А-а, ты в этом смысле! Как Дом Волка у Джека Лондона!
– Допёр, – снисходительно сказал Панин. – Ну вот скажи, смог бы ты сам найти это место?
Они прилетели сюда на панинской обновке – лёгком французском вертолётике «демуазель».
– Конечно, если такими противолодочными зигзагами лететь, – обиделся Мерлин.
– Врёшь, Колдун, ты и безо всяких зигзагов есть полный топографический идиот! Поэтому не вздумай самостоятельно отсюда уйти – где мы тебя потом искать будем? За Полярным кругом? Для таких дел есть у тебя на пульте тревожная кнопка – на крайняк. Приступ там или ногу сломаешь… Вечно ты чего-нибудь ломаешь… Как этот… Как не знаю кто! Что ни сделаешь – всё помимо рук!