– Да! – сказал он. От холодной минеральной воды к нему неожиданно вернулся голос.
– Андрюша, что случилось? – с тревогой спросила жена. – Так неожиданно все разъединилось, и я уже полчаса не могу до тебя дозвониться.
– Я был в сортире, – объявил он, зная, что ее тонкая натура не может выносить подобных натуралистических подробностей. – Мне неожиданно срочно понадобилось в сортир.
Жена поперхнулась какой-то почти вылепленной фразой, и Андрей был вознагражден несколькими секундами приятного молчания.
– Ты грубишь, Андрюша, – наконец печально констатировала она. – Что с тобой происходит в последнее время? Ты уверен, что с тобой все в порядке?
Он вовсе не был уверен, что с ним все в порядке. Какой может быть порядок после такого перепоя?!
– Жанна, ты чего хотела? – спросил он, чувствуя, как минеральная вода льется в воспаленный желудок и, кажется, даже что-то там успокаивает. – Поговорить?
– Поговорить нам давно необходимо, – подтвердила жена с профессиональной интонацией. Она была психотерапевтом, с точки зрения Андрея, очень плохим. – Но я звоню не за этим.
– А зачем? – спросил Андрей. Чайник закипел, и, дотянувшись, он его выключил.
– Ты помнишь Иру Мерцалову? – спросила жена, и это было так неожиданно, что Андрей разлепил глаза и уставился на обои в наивный цветочек, которыми была оклеена кухня.
– Кого? – переспросил он осторожно. У него была профессиональная память на фамилии и лица, и что-то такое он действительно вспоминал, но ему требовалось подтверждение.
– Ах, господи, Ира Мерцалова, моя хорошая знакомая, – затараторила жена. – Мы вместе работали когда-то, я тебе про нее много рассказывала. Вечно ты ничего обо мне не помнишь! – пожаловалась она по ходу пьесы. – Ну, у нее еще такой потрясающий муж, Сережа, ну я тебе говорила….
– Ты говорила, но я их никогда в жизни не видел, – перебил Андрей, морщась от ее возбужденного стрекотания у себя в ухе. – Что нужно-то?
– Они оба врачи. Сережа – известнейший хирург, а она детский психолог. Ну, вспомнил?
Он давно все вспомнил, но предпочел промолчать.
– Ира мне вчера позвонила и была очень встревожена…
Почему он раньше никогда не замечал, что его жена говорит такими невозможно длинными, казенными фразами?..
– Сереже с недавних пор кажется, что за ним кто-то следит…
– Стоп, – перебил Андрей. – Все ясно. Когда кажется, креститься нужно. Это единственное, что я могу посоветовать твоим хорошим друзьям Ире и Сереже. Это понятно?
– Ты грубишь потому, что не уверен в себе, – радостно сообщила бывшая жена. – Ты даже не дослушал до конца. Сережа – очень, о-очень известный врач. С мировым именем. Ирочка позвонила именно мне потому, что не знала, что мы с тобой развелись. Она просила помочь… – По голосу жены Андрей чувствовал, как она горда тем, что Ирочка вместе со своим знаменитым мужем именно к ней обратились за помощью. – Сережа ничего не выдумывает, поверь мне. Ира говорит, что он расстроен и даже стал плохо спать.
– Выпиши ему снотворное, – сказал Андрей грубо.
– Андрюша! – воскликнула бывшая жена укоризненно. – Снотворное тут ни при чем. Ты должен им помочь.
– Я?! – поразился Андрей. – Чем?!
– Ты должен разобраться в ситуации, – твердо сказала бывшая жена. – Поговорить с ним, выяснить, кто за ним следит и почему. Правоохранительные органы призваны защищать спокойствие граждан, разве не так?
Он помолчал, стараясь взять себя в руки.
– Правоохранительные органы в моем лице, – сказал он наконец очень спокойно, – в данный момент заняты убийством бизнесмена Мурова. Читала? Его нашли на МКАДе с простреленной башкой. А вчера те же органы и в моем же лице взяли одного мудака, который накануне двух девчушек изнасиловал и убил. Девчушкам было семь и девять. Мудаку – семнадцать. Мне недосуг заниматься фантазиями каких-то болванов с мировым именем. Это понятно?
– Андрюша, – начала жена, но он перебил. Тон у него был такой, что она моментально поняла – дальше продолжать не нужно, иначе дело кончится плохо.
– Я не хочу больше это обсуждать и не буду. Я не занимаюсь проверкой ничьих глубоких переживаний. Я расследую убийства. Если твои друзья могут это себе позволить, пусть наймут частного сыщика или телохранителя. Все остальное не ко мне. Телефоны частных сыскных контор вполне легальны и доступны. Чтоб ты не переживала, я могу дать тебе слово офицера, что у меня нет ни одного знакомого в подобной конторе. – Он врал для того, чтобы жена от него наконец отвязалась. – Зря ты все утро угробила на телефон. Спала бы лучше.
– Андрей, я от тебя такого не ожидала, – отчеканила жена. – Даже для тебя это слишком.
– Ожидала, ожидала, – сказал Андрей. – И звонила-то просто так, для проверки. Я же знаю. Чтобы потом с этой Ирой обсудить, какая я сволочь. Верно?
– До свидания, – попрощалась жена холодно и повесила трубку.
Почему-то после разговора с ней ему стало еще противней, чем было.
Что не так?
Вроде все правильно. Он не частный детектив, готовый взяться за любую оплаченную работу, даже если у клиента паранойя или мания преследования. Конечно, он – «правоохранительные органы», ну и что из того? Кому-то что-то кажется, или не кажется, а мерещится, или не мерещится, а снится… Может быть все, что угодно – от ревнивого мужа, подозревающего богатенького и удачливого доктора, и до любимой супруги, тоже что-то подозревающей. А может, у них просто помутнение разума, как у него самого с утра…
Андрей заставил себя подняться с табуретки и заварил чай.
Может, бутерброд съесть?
И еще родители привязались – приезжай на выходные к ним.
Вчера он устал, закончил дело, вдребезги напился и сегодня не хочет никого видеть. Ему бы машину посмотреть в гараже на яме, в тишине, покое и прохладе, а то она совсем на ладан дышит и дымит, как зараза. Гаишники свои ребята и права у него, конечно, не отберут, но машину жалко. Андрей к ней привык. Она была его любимая девочка. По секрету от коллег он даже придумал ей имя и называл ее по имени, когда ремонтировал или мыл. Ему казалось, что она его понимает.
Может, собаку купить?
Такую замечательную, желтую, беспородную собаку. Щенка. Назвать его Тяпа. Поехать на Птичку и найти там одного-единственного, собственного щенка, с карими глазами, обведенными желтым ободком, и холодным любопытным носом. Толстого и неуклюжего, похожего на всех породистых собак сразу и оттого еще более беспородного. У него должно быть сытое розовое пузо, младенческие лапы и выражение любви ко всему окружающему миру на милой мохнатой морде. Он будет кидаться к Андрею, встречая его с работы, как будто Андрей самый лучший человек на земле, лизать ему руки и скулить от полноты чувств. Андрей вымоет его в ванне, сварит ему овсянки, а ночью он будет спать в ногах его дивана, как настоящий сторожевой пес, оберегающий покой хозяина. И заживут они вдвоем, и никто им не будет нужен.
Он мечтал о собаке все свое детство. Он много раз представлял ее себе и точно знал, какая она, его собака. Но бабушка болела, и о собаке не могло быть даже речи.
У него дежурства, ночные бдения, срочные вызовы и «ненормированный рабочий день», как это называется в законодательстве о труде. Какая, к бесу, собака?! Она через неделю сдохнет от тоски и одиночества и будет совершенно права.
Бывшая жена популярно разъяснила ему, что он – индивидуум, непригодный для жизни «в социуме» и патологически тяжелый в общении. Именно этим она объясняла его выбор профессии. «Копаться в отбросах может только человек, всецело преданный своему делу и сознающий его важность, или неудачник, пытающийся доказать окружающим свою мнимую значимость», – говорила она.
На «всецелую преданность» он не тянул и потому автоматически попал в неудачники.
Вот несчастье-то…
Чай получился слишком крепким, и в желудке опять что-то загудело, как в пчелином улье. Чего бы такого съесть, чтобы не стошнило?
Он поискал на полках. Ничего. Засохший батон, крупа и несколько банок с засахаренным вареньем, которое регулярно привозила мама. Варенье он не любил. Зато в холодильнике был сыр и одеревеневший от мороза хвост копченой колбасы.
Интересно, откуда она взялась?
Последние недели он пахал день и ночь, ел в столовой – страшно вспомнить! – и ни в какие магазины не ходил.
Точно! Колбасу принесла Галка, ночевавшая у него дней пять назад. Она всегда что-нибудь с собой приносила, зная, что у Андрея есть, как правило, нечего. Ее муж укатил в очередную командировку, и она выкроила вечерок для Андрея. Каждые полчаса она звонила няне и проверяла, соблюдает ли няня указания по правильному воспитанию Галкиных отпрысков. Няня все указания соблюдала, а Андрей бесился, как всякий индивидуум, непригодный для жизни в социуме.
Что-что, а жизнь в социуме никак ему не давалась.
Все его раздражало.
Раздражали Галкины звонки и то, что она приперлась к нему не по какой-никакой великой любви, а от скуки, потому что иметь в любовниках милицейского майора, человека из совершенно другого мира, в их кругу считалось чрезвычайно романтичным. А то, что он когда-то вытащил из передряги ее мужа, крупного мебельного торговца, лишь добавляло ощущениям остроты.
Он злился на себя, потому что втайне мечтал о чем-то совсем другом, чему не знал даже названия, потому что слово «любовь» было не из его лексикона.
Он никогда и никому не признавался в этом, тридцатишестилетний, разведенный, циничный, хладнокровный, злопамятный, жестокий и удачливый профессионал. Милицейский майор. Масса выносливых и тренированных мышц, девяносто килограммов живого веса, три пулевых ранения, сломанный нос, послужной список «отсюда и до заката» – и тайные мечты о толстом щенке по имени Тяпа и женщине, которая принимала бы его таким, какой он есть.
Без препарирования его психики. Без извращенного, сладкого, отвратительного любопытства – каково это, переспать с ментом, низшим существом, у которого только и есть что тренированное тело и для которого женщина из высшего общества – невообразимый подарок судьбы, с которым он и обращаться-то как следует не умеет.
Андрей с силой швырнул на плиту чайник. Кипяток плеснул ему на руку.
Стоп. Хватит. С чего это ты так разошелся?
В университете, где он прилежно учил английский язык, в какой-то книжонке – Бернарда Шоу, что ли? – ему встретилась поговорка, которую он вспоминал всю жизнь, и, как ни странно, она его иногда выручала.
«Делай, что должен, и будь, что будет» – вот как примерно она переводилась. Андрею она нравилась больше всех остальных пословиц и поговорок.
Пить надо меньше, и все будет хорошо.
Он должен попасть к родителям на дачу не позже двух часов дня, потому что в это время мама, как правило, загоняет семью обедать. Если он не приедет, его будут ждать, нервничать, голодать, и проблем потом не оберешься. Значит, у него еще четыре часа, чтобы посмотреть машину, вместе с другом Витькой сменить ей масляный фильтр, помыться и выбраться за город.
Успею…
Делай, что должен, и будь, что будет.
Ну слава богу, хоть какое-то разнообразие.
Что-то ее за город понесло, эту аптечную крысу. Принарядилась даже – сарафанчик нацепила с голыми плечами.
А плечи-то бледные до синевы, как позавчерашний кефир, а босоножки латаные-перелатаные, а сумка точь-в-точь из кино про семидесятые годы, а лопатки торчат так, что хочется хлопнуть ее по спине. Вот волосы у нее красивые. Не то каштановые, не то рыжие, и много их очень, и пострижены они хорошо – не коротко и не длинно, до плеч, как раз так, чтобы закрыть убогую тощую шею.
Посмотрим, посмотрим, куда ты направляешься и что тебе там нужно. Неужели у такой тихой крысы есть друзья или, может, любовник, которого она посещает раз в месяц? Хотя с ее темпераментом и одного раза в месяц должно быть много.
В переполненной электричке он примостился сзади нее так, что ее волосы щекотали ему нос. Конечно, она читала. Ее толкали, пихали, задевали, сдавливали, а она читала, ничего не видя вокруг. Идиотка.
Он переместился так, чтобы увидеть, что именно она читает, детектив или дамский роман с эротическими сценами?
Он поставил бы десять баксов, что дамский роман. И пускает слюни на каждой странице, где описано, как именно герой хотел и любил героиню. Это как раз для таких, как она, написано, недотраханных, никчемных старых дев.
Конечно, она читала дамский роман. Герой как раз метался по комнате в припадке страсти или чего-то там еще. Она так увлеклась, что даже не замечала, как он сопит ей в ухо.
Ему было смешно. Никогда в жизни он не работал с таким полоумным объектом. Ведь она ни за что его не узнает, если завтра столкнется с ним нос к носу у своей аптеки или в подъезде.
Надо будет написать в отчете, что по дороге в Отрадное она запоем читала пошлый романчик. То-то заказчик порадуется.
Освободилось место, и он плюхнулся в крохотное жаркое отверстие между телами дачников, жаждущих подмосковной природы. Опоздавшие зароптали, а он проверил, что его подопечная продолжает жадно поглощать свое чтиво, и сделал вид, что задремал.
Ехать еще долго, жарко, а крыса никуда не денется.
– Здравствуйте, Елена Васильна! – закричала Клавдия от калитки. – Это я! Вы мне откроете?
Как всегда, откуда-то выскочили собаки, которых всегда было полно в этом доме, и маленькая женщина в нарядном сарафане поспешно разогнулась и шагнула с грядки, где она стояла, наклонившись над огурцами.
Собаки – в этот раз их было всего две, но огромные, – радостно скакали у ворот, поднимая клубы пыли и взлаивая от избытка чувств.
– Привет, ребята! – сказала им Клавдия, но войти не решилась. Елена Васильевна торопливо приближалась, и подол ее сарафана раздувался, как шлейф.
Маленькая государыня маленького королевства.
– Дима! – закричала она на ходу. – Иди скорей, Клаша приехала! Нужно собак забрать!
Откуда-то сбоку, из гаража вынырнул Дмитрий Андреевич в шортах и рваной майке в масляных и керосиновых пятнах.
– Так вот кто это пришел! – сказал он с удовлетворением. – Нашлась пропажа!
Он оказался у калитки раньше жены и по очереди схватил за ошейники скакавших собак.
– Сидеть! – сказал он им строго. Собаки посмотрели на него с умилением и завиляли хвостами. Та, что была побольше и имела вид овчарки, сделала попытку его лизнуть, но ей это не удалось. Вторая грозно залаяла на Клавдию, демонстрируя хозяину бдительность.
– Сидеть! – повторил Дмитрий Андреевич. – Кому сказал?!
Очевидно, собаки решили, что сказал он это все-таки не им, потому что одна из них вдруг припала к земле, намереваясь поваляться в пыли, а вторая широко ухмыльнулась и залаяла еще громче.
– Никакого сладу с ними нет! – сказала Елена Васильевна и открыла калитку. – Проходи, Клаша! Дима, ты их держишь?
– Держу, держу! Не бойся, Клаша!
Клавдия нисколько не боялась, совершенно уверенная в их, собачьем, дружелюбии.
– Почему ты за все лето ни разу не приехала? – строгим учительским тоном спросила Елена Васильевна. Наверное, именно таким тоном она разговаривала когда-то с учениками в своей школе. – Смотри, какая бледная. Аж с зеленью.
– Ничего и не с зеленью, – подал голос Дмитрий Андреевич, подставляя Клавдии щеку. – С синевой.
Клавдия счастливо засмеялась.
– Знакомьтесь, ребята, – обратилась Елена Васильевна к собакам. – Клаша, дай им себя обнюхать, только не разрешай ставить лапы.
Собаки дружелюбно обнюхали Клавдию, и таким образом ритуал знакомства был завершен. Дмитрий Андреевич отпустил ошейники, и обе собаки первым делом прыгнули на Клавдию. Клавдия зашаталась.
– Назад! – грозно крикнул Дмитрий Андреевич. – Не сметь ставить лапы!
Клавдия почесала за ухом того, кто был ближе и чья оскаленная пасть ухмылялась дружелюбней. Потом спросила, как их зовут.
– Тот, что как бы овчарка, – Мухтар. А тот, что как бы эрдель, – Линда, хотя он тоже мужик. Но переименовывать поздно, он уже привык, – махнул рукой Дмитрий Андреевич. – Видишь, как давно ты у нас не была! Мухтара соседи выбросили, когда в прошлом году уезжали в Москву, а Линду Елена на станции подобрала, еще зимой. Проходи в дом, Клаша! Скоро обедать будем.
– Ты не знаешь, где наши дети? – спросила Елена Васильевна. – Татьяна, к примеру?
– У нее беда, – сказала Клавдия и засмеялась. – Павлов проспал. Они с минуты на минуту подъедут, я думаю. За мной заезжать они никак не успевали, а то бы мы точно к ночи приехали. А об Андрее я ничего не знаю.
Она никогда про него ничего не знала. А спрашивать стеснялась.
– Ты ужасно бледная, – заметила Елена Васильевна, подходя к крыльцу. – Купальник взяла?
Клавдия кивнула.
– Тогда иди переодевайся и полежи до обеда в гамаке, позагорай немножко, – распорядилась Елена Васильевна. – Обедать будем на террасе. На улице осы.
– Я вам лучше помогу, – заскулила Клавдия. Лежать в гамаке она не умела.
– Мне нечего помогать. Стол накрыт давно. Щи томятся, картошка начищена, закуски в холодильнике. Только детей неизвестно где носит. Слава богу, первый ребенок приехал. Так что – в гамак!
– Может, прополоть чего? – тоскуя, спросила Клавдия.
– Я уж без тебя как-нибудь прополю, – отрезала Елена Васильевна. – Ты так редко у нас бываешь, девочка, что мне хочется, чтобы ты отдохнула.
Они были удивительными, родители Тани и Андрея.
Засыпая, тридцатилетняя Клавдия иногда мечтала, чтобы это были ее родители. И в полусне ей мерещилось, что так оно и есть. Елена Васильевна – ее мама, почему-то потерявшаяся, когда Клавдия была маленькой, а Дмитрий Андреевич – папа, и она имеет полное право на их внимание, любовь и заботу. Она и приезжала-то к ним так редко потому, что до смерти боялась, что они увидят ее страстную к ним любовь, разглядят ее глупые фантазии, совершенно несвойственные взрослым людям, и перепугаются или, хуже того, сочтут себя обязанными ее опекать…
Таня привела ее к себе домой сразу после той картошки, на которой они познакомились, и Елена Васильевна с чисто учительским пристрастием моментально выведала у Клавдии все про детдом, общежитие и вселенское одиночество. Она никогда не сокрушалась и не смотрела на Клавдию «жалостливо», но она очень быстро сумела сделать так, что Клавдия стала чувствовать себя в этой семье как дома.
Ее приглашали на все домашние праздники. В честь дня ее рождения всегда пекли «большие пироги», как это называлось в доме Ларионовых и означало, что готовится не изысканный тортик по рецепту из журнала «Бурда», а с вечера заводится тесто в огромной белоснежной кастрюле, выбирается и обсуждается начинка – сладкая и мясная. А потом целый день в доме пахнет пирогами, и все томятся, ожидая, когда их подадут на стол, целую гору.
Елена Васильевна и Дмитрий Андреевич всегда были в курсе всех Клавдиных институтских дел и даже приходили к ней на выпускной вечер, оба нарядные, красивые и очень похожие на настоящих родителей, которые собрались в тот вечер в актовом зале. От счастья у Клавдии захватывало дух и щеки горели непривычным ярким румянцем. И платье они сшили вдвоем с Еленой Васильевной из куска необыкновенно красивой ткани, которую Дмитрий Андреевич привез из Китая.
Они никогда не жили легко, и Клавдия это знала.
Елена Васильевна до срока вышла на пенсию, чтобы ухаживать за бабушкой, которая и пятнадцать лет назад была совсем старенькой, Дмитрий Андреевич работал иногда даже слишком много. Большую семью нужно было содержать… Дети учились, бабушка старела, и московскую квартиру пришлось оставить, потому что бабушке в ней было невмоготу, особенно летом. Елена Васильевна жила как бы на два дома, мотаясь между Москвой и Отрадным, ухаживая за всеми и успевая везде.
Пироги пеклись, обед являлся на стол вовремя, сад сиял навстречу ухоженной, ровно подстриженной травой, в которой с ранней весны и до поздней осени цвели умопомрачительной красоты цветы, и ревнивые соседки недоумевали, как в средней полосе можно вырастить такие розы и гладиолусы. Огурцы приходилось солить в бочках, так много их было, тяжелая малина висела на ветках так соблазнительно-свежо, что при одном взгляде на нее у Клавдии капали слюни, клубники можно было есть сколько угодно.
И никогда она ни на что не жаловалась, эта маленькая императрица, бывшая одновременно и поварихой, и уборщицей, и прачкой, и садовником…
Она ни в чем не перечила своим внезапно выросшим детям и не пыталась изменить или устроить их жизнь по-своему.
«У меня потрясающие старики. Необыкновенные», – говорила Таня, и Клавдия ей поддакивала, хотя никогда не могла понять, зачем называть таких молодых и сильных людей стариками.
Они не возражали, когда Андрей, с блеском закончив университет, вместо аспирантуры пошел почему-то в Школу милиции. Они не возражали, когда Таня вдруг решила бросить свою инженерную специальность и заделалась секретаршей в никому не известный крохотный банк. Они готовы были искренне любить невестку и зятя и очень горевали, когда в прошлом году Андрей развелся с женой. Но горевали молча, вдвоем, никогда и ни в чем не упрекая и не поучая ни сына, ни дочь.
– Это не в традициях семьи, Андрюша, – только и сказала Елена Васильевна, когда Андрей сообщил ей о разводе, и у нее стало напряженное и усталое лицо.
Все у них было естественно и просто. И очень по-человечески.
– Клаша, ты где? – закричала из глубины дома Елена Васильевна. – Кофе будешь пить?
Задержавшись на залитом солнцем крылечке, где стояли вынесенные из комнат цветы в горшках и жмурился флегматичный огромный кот, Клавдия протопала в дом, радуясь отсутствию перемен.
– Я спрашиваю, кофе будешь пить? – повторила Елена Васильевна, появляясь на пороге. Вид у нее был озабоченный. – Кто их знает, когда они приедут, эти шалопаи.
– Буду, – решилась Клавдия. Кофе ей очень хотелось, и нервничала она ужасно. Нельзя, чтобы Елена Васильевна это заметила. Если заметит, мигом все выведает. Врать Клавдия совсем не умела.
– Сейчас сварю, – сказала Елена Васильевна с удовлетворением. Она была такая же страстная кофейница, как и Клавдия. – Бутербродик сделать? Клавдия знала, что и без всяких вопросов к кофе будут поданы необыкновенно вкусные маленькие бутерброды, и поздняя малина, и сливки в муравленом горшочке с серебряной паутиной выступившей влаги…
– Давайте я сварю, Елена Васильевна! Уж кофе-то можно мне доверить!
– Вари, – подумав, разрешила хозяйка. – А я сделаю бутерброды.
Кофе был почти готов, когда неожиданно выяснилось, что нет хлеба.
– Дима! – закричала императрица, призывая императора. – Сходи за хлебом, пожалуйста! Я совсем про него забыла.
Император покладисто переодел майку, взял пакет, дернул Клавдию за нос и ушел за калитку.
– Подожди, я сейчас молоко достану, – сказала Елена Васильевна озабоченно, открывая подпол. Она знала, что Клавдия больше всего на свете любила с кофе концентрированное прибалтийское молоко и всегда держала у себя баночку на случай ее приезда.
У ворот засигналила машина.
– Это Андрей! – крикнула из подпола Елена Васильевна. – Клаша, впусти его. Ключ с правой стороны на заборе, ты найдешь!
У Клавдии взмокли ладони, а спине стало холодно.
Приехал Андрей.
Ведь она знала, что он вот-вот приедет, и даже прислушивалась к шуму машин за забором, и даже поглядывала на московскую дорогу, которая сразу за домом взбиралась на мостик и была хорошо видна с участка. Но он посигналил, и ноги приросли к полу, и в голове стало как-то неопределенно – ни связных мыслей, ни умных фраз…
– Клаша, ты что? – спросила Елена Васильевна. С металлической банкой в руке она стояла на шаткой лесенке, собираясь вылезать из подпола, и вид у нее был встревоженный. – Пойди и открой ворота! Ты что, не слышишь?!
Медленно, оттягивая неизбежный момент встречи, она поплелась с крыльца, стараясь не смотреть за калитку, где он уже стоял, свесив на эту сторону забора огромные ручищи с надувшимися синими венами. Клавдии казалось, что ни у кого на свете нет больше таких красивых, сильных, мужских рук.
Собаки, дружелюбно виляя хвостами, толкались около забора, оттесняя друг друга.
– Привет! – поздоровался он негромко. – Я и не знал, что ты здесь. Танька мне не сказала. Если бы знал, с утра бы приехал.
Всегда он разговаривал с ней так, что она не знала, смеяться ей или плакать. Он никогда ее не замечал.
– Привет, – сказала она, не глядя на него и делая вид, что увлечена поисками ключа от ворот. – Я сама только что приехала.
– Ты не это ищешь? – спросил он, разжимая здоровенную ладонь с желтыми островками мозолей. На ладони лежал длинный старинный ключ.
– Как ты его достал? – искренне поразилась Клавдия и первый раз посмотрела ему в лицо. И больше уже не могла отвести взгляд.
Он засмеялся.
– Я вырос в этом доме, – сказал он. – Я могу достать все, что угодно откуда угодно. Эх ты, девчонка!..
Она взяла у него с ладони ключ. Жесткая, как наждак, кожа царапнула ей пальцы.
Господи, зачем она приехала?! Ведь знала, что он тоже собирается на дачу, и теперь она полгода будет мусолить подробности этой встречи и вспоминать, как он сидел, стоял, молчал, ел…
– Где все? – спросил он, пока она возилась с замком.
– У Таньки Павлов проспал, – объяснила Клавдия, не отрываясь от замка. – Они сейчас приедут. Дмитрий Андреич за хлебом ушел пять минут назад. А мама в подполе.
– Все как всегда, – сказал он, усаживаясь в машину. – Придержи собак, чтобы не выскочили.
Клавдия послушно схватила собак за ошейники, чем страшно их удивила, и ухоженная чистенькая машина точненько въехала в узкое пространство между гаражом и старой липой.