Татьяна Устинова
Отель последней надежды
Будь таким, какой ты есть. Или же будь таким, каким ты кажешься.
Джелаладдин Руми
– Я тебя разлюбил, – сказал муж и посмотрел в сторону. – Ничего не поделаешь! Я же предупреждал тебя, что я человек сложный!..
– Когда предупреждал? – спросила Надежда.
В голове было пусто, на душе тоже пусто. Так пусто, что она цеплялась к словам, придумывала вопросы, чтобы не сидеть в пустоте.
– Еще давно! – энергично произнес муж и сморщился. Ему тягостна была сцена прощания, и хотелось, чтобы она поскорее закончилась. Желательно без потерь. – Помнишь, я говорил тебе, что со мной очень сложно, я быстро устаю от жизни с одним человеком, начинаю скучать… Помнишь?
Надежда пожала плечами. Возможно, он и говорил, но она ничего такого не помнила, конечно.
А может, и не слышала вовсе. Она была в него влюблена, а когда человек влюблен, его трудно напугать тем, что объект его вселенской, неземной, единственной в мире любви «быстро устает» или «начинает скучать»!..
Какая разница, начинает или нет! Уж со мной-то точно не заскучает! Ведь такой вселенской, неземной, единственной в мире любви не было ни у кого с момента сотворения мира!
Они помолчали, сидя по разные стороны дивана и глядя друг на друга.
Он же мой, думала Надежда. Он мой, вон и царапина на руке моя – он ободрался, когда на прошлой неделе я его попросила на участке у мамы наломать сирени. Он наломал, но поцарапался, и мы вместе заклеивали руку пластырем, чтобы было не так заметно. И кружка, из которой он пьет чай, тоже моя. Белая кружка с красным сердцем и надписью «Я люблю Калифорнию», которую я привезла из этой самой Калифорнии, он кружку обожает!.. И рубашка моя – я ее покупала к лету на распродаже и страшно гордилась собой, что удалось так ловко сэкономить, почти вдвое!.. И глаза, в которые я люблю смотреть, очень темные, черные почти, ни у кого на свете я больше не видела таких темных глаз, и длинные ресницы, и смешная ямочка на одной щеке – все мое!
Или… уже не мое?
– Ты… кого-нибудь встретил? – вдруг спросила Надежда.
Нельзя так спрашивать, она прекрасно это знает, и во всех книгах по психологии написано, что нельзя спрашивать мужчину о его личной жизни и нельзя задерживать его, когда он уходит. Нельзя, потому что можно утратить чувство собственного достоинства. Кажется, согласно этим книгам, можно спросить о его планах относительно раздела имущества. Можно, но немыслимо, потому что раздел имущества – это конец, точка, финишная ленточка, забежав за которую ничего не остается, только упасть замертво.
И еще гордость, да, да!.. У меня же есть гордость.
Но что с ней делать, когда он бросает меня и вот-вот бросит навсегда?!.
– Да никого я не встретил! – сказал он с досадой. Видимо, не следует спрашивать мужчину о его личной жизни. Также нельзя препятствовать ему, когда он вознамерился уйти, ибо все равно уйдет, но гордость может пострадать…
– А если не встретил, то почему ты уходишь?.. – произнесла Надежда страшным шепотом и прижала кулаки к сухим глазам. – Зачем?!
– Ну вот, – пробормотал муж. – Началось.
– Нет, нет, нет, – забормотала Надежда, отняла руки от глаз и поморгала, чтобы он видел, что она не плачет, и посмотрела умоляющим собачьим взглядом.
– Не бросай меня, а?.. Ну пожалуйста!.. Ну, разлюбил, так хоть пожалей меня, вот прямо сейчас возьми и пожалей, как жалел всегда, если я температурила или ушибала палец!.. Ты брал меня за руку, целовал в ладонь, шептал какие-то глупые слова, и становилось не больно и не страшно. А сейчас ты раздражаешься оттого, что мне больно из-за тебя, и тебе хочется на свободу, и совсем не хочется страдать, и уж тем более разделять мои страдания!..
Я же вижу. Я столько лет тебя знаю!..
– Мне скучно, – сказал он решительно. Он все время говорил решительно, наверное, потому, что долго готовился к разговору. – Тебя никогда нет дома, а я должен тебя ждать! Мне неинтересно с твоей тусовкой, а больше ты никуда не ходишь, потому что ты все время на своей гребаной работе!
– Давай ходить! – пылко и страстно крикнула Надежда. – Давай, я согласна!
– Поздно, – сказал муж. – Я тебя все-таки разлюбил, Надь. Ты понимаешь?
И тут она поняла.
Он никогда в жизни не называл ее Надей. Только Надюха или Надежда. Надя – персонаж из другой жизни, в которую они сейчас, должно быть, только вступали.
– Ты меня разлюбил… совсем? – жалобно спросила она. Слезы подступили к последнему рубежу обороны, и никак нельзя было допустить, чтобы они прорвали плотину и затопили все вокруг. – Или еще все-таки не совсем?.. Если еще не совсем, давай… ну хоть до Нового года назначим срок, а? Ты… отдохнешь от меня, а там посмотрим…
– Да ничего мы не посмотрим, Надь! Все же и так ясно.
– Ясно, – повторила Надежда. – Ясно. И до Нового года ты не…
– Да зачем нам сроки?! Все рано ничего не изменится!
– Ты уверен?
Он перестал отводить глаза в сторону и кивнул.
– Ясно, – еще раз повторила Надежда. – Ну хорошо, что ты это сейчас сказал, а не когда я бы встретила тебя на улице с прекрасной и юной девушкой.
– Вот ты не веришь, а у меня на самом деле никого!..
– Я знаю, – сказала она. – Ты честный парень.
Наверное, нужно встать и уйти. Не собираясь, не рыдая, не спрашивая, куда пойдет он, где станет жить, и – самое главное! – с кем! Наверное, следует сохранять остатки гордости, хотя непонятно, кому они нужны: его нет, а остатки зачем?!.
Но она все-таки заплакала, и плакала недолго.
Когда она завтра вернется после работы домой, уже ничего не будет прежним.
Уже ничего и никогда не будет таким, как раньше, – простым, ясным, веселым и теплым. Даже если он одумается и вернется, она больше никогда не поверит ему до конца, и станет постоянно ждать подвоха, и высматривать в его темных глазах что-то такое, что уже когда-то было и из-за чего он так жестоко поступил с ней, а он будет думать, что, пока его не было, она жила с другим или сразу с несколькими другими, а в книгах по психологии пишут, что мужчинам особенно невыносима мысль «про других»!
Она сейчас уйдет, а завтра все изменится, окончательно и бесповоротно, как будто великан наступил на домик лилипута – в порошок не растер, но примял изрядно, и теперь все там, в домике, примятые, странные, не осознавшие своего нового положения.
И ничего нельзя поделать. Он даже ни о чем не спросил ее, когда принимал решение – за них обоих!
– Мне, наверное, лучше уехать, – сказала Надежда и сделала попытку встать с дивана, но так и не встала. – Я сейчас… сейчас…
– Ты только трагедий не устраивай, а? – попросил муж. – Мне ведь тоже тяжело.
– Тяжело, я знаю, – согласилась Надежда. – Как ты останешься один?.. Без меня?..
– Я переживу, – отрезал он. – Ничего со мной не будет.
– И ты даже не хочешь мне объяснить…
– Не хочу, Надь, – сказал он устало. – Все, что мог, я тебе уже объяснил, а дальше я сам ничего не знаю. Разлюбил я. А зачем жить вместе, если нет любви?
На этот вопрос Надежда ответа не знала. Ей казалось, что жить вместе все равно стоит, чтобы не пропасть поодиночке, чтоб было кому сказать: «Смотри, какой падает снег!», или что больше нет сил, или что очень хочется на море. Чтобы ночью было к кому прижаться, чтобы было кому показать ушибленный палец или стертую пятку, было с кем в гости пойти, кому поплакаться и с кем порадоваться. Или все это глупости?..
– К нам в отель президент приезжает, – произнесла она жалобно. – Представляешь? Заезжает его служба безопасности, а для обычных гостей мы закрываемся на два месяца.
– Какой президент?
– Американский, по-моему. – Тут она поняла, что не может вспомнить, как зовут американского президента, и опять заплакала.
– Надя!
– Я не буду, не буду, – торопливо сказала она и вытерла глаза.
Они еще посидели молча.
– А ты… будешь мне звонить?
Он промолчал.
– Или ты больше не хочешь меня видеть и слышать… вообще? Никогда?
– Да нет, – ответил он равнодушно. – Звони, конечно.
Уезжай, тихо и отчетливо сказал кто-то у нее в голове. Уезжай, хватит с тебя!..
И она поднялась с дивана.
Уехать сейчас было все равно что уйти на войну. Неизвестно, вернешься ли живым, и будут ли целы руки и ноги, или останешься навсегда там, куда уходишь.
Он посмотрел на нее.
– Ключи я отдам Саше. – Так звали соседа. – Прости меня и спасибо тебе за все.
– Это ты меня прости, – возразила Надежда. – И тебе спасибо. Ты для меня больше сделал, чем я для тебя.
Она забыла и то, что он для нее сделал, а потому просто повела вокруг рукой – как бы в знак того, что он сделал все.
Кажется, на том месте, где должна быть человеческая голова, наполненная мыслями, у нее осталась только вздутая пульсирующая кровавая рана, которая, должно быть, остается после гильотины.
Гильотину во Франции отменили только в 1978 году, а до этого в самой демократической и либеральной стране Европы все головы секли!..
Мне только что отсекли голову, хотя нынче уже не 1978 год. Что делать? Как жить без головы?..
Она еще походила по комнате, выжидая и смутно надеясь на то, что он сейчас скажет, что все это программа «Розыгрыш», хоум-видео, и сосед Сашка выпрыгнет откуда-нибудь с камерой, а муж подхватит ее под коленки, покружит и сообщит, что она дурочка последняя, раз во все это поверила, но ничего такого не произошло.
Он просто сидел и смотрел на нее. Ждал, когда она уйдет.
– В понедельник окно привезут, – вдруг сказал он. – В спальню. Ты не забыла?
Надежда сначала кивнула, а потом отрицательно помотала головой. Она понятия не имела ни про какое окно. Всеми такими делами в их семье занимался ее муж.
– Значит, забыла, – констатировал он.
– Да я и не знала.
– Как не знала! Я же тебе говорил!..
Она тяжело посмотрела на него.
– Ладно, – пробормотал он. – Я тогда заеду в понедельник, посмотрю, чтобы они его хорошо поставили. Ты в понедельник работаешь или нет?
У Надежды была сменная работа, как у шахтера или милиционера. Она быстро прикинула, работает или нет, – если не работает, значит, в понедельник у нее есть шанс его увидеть! Впрочем, если работает, всегда можно отпроситься у Лидочки. Лидочка умная и добрая, она все поймет и непременно ее отпустит!
– Я… Кажется, я на работе, но смогу…
– Вот и отлично, – продолжал он энергично. – Я приду, все сделаю, а когда ты вернешься, меня уже не будет. Тогда ключи Сашке я оставлю в понедельник, договорились?
– Да, – согласилась Надежда. – А может, ты до понедельника уже поймешь, что твоя жизнь без меня пуста и однообразна…
– Я не пойму, – отрезал муж. – Ты шутишь, что ли?..
– Шучу, – мрачно подтвердила Надежда.
Она подцепила со стола ключи от своей машины и задумчиво покрутила их на пальце.
Я же его люблю. Я же его очень сильно люблю, а он принял решение – давно! – и ни слова мне не сказал, все обдумал и теперь прощается со мной навсегда?! И завтрашнее утро будет первым утром без него, и все последующие утра до самого конца тоже будут без него?!
– Ну, пока, – сказала она и сунула ключи в карман. – Я к Лидочке поеду, но завтра мне на работу, поэтому утром я приеду переодеваться. Ты еще здесь будешь?
Он покачал головой, как ей показалось, с облегчением.
– Нет, я, наверное, тоже уеду.
И она не спросила – куда. В прошлой жизни, которая кончилась десять минут назад, непременно бы спросила, а сейчас нет. Нельзя.
У порога – он пошел ее провожать – они обнялись и постояли некоторое время, тесно прижавшись друг к другу.
– Ты хорошо пахнешь, – сказала она.
– Это ты мне подарила одеколон, – ответил он.
– Я желаю тебе удачи, – сказала она.
Еще секунда, и все кончится, и больше ничего не будет, ни тепла, ни одеколона, ни запаха, ни его самого.
– Спасибо, – поблагодарил он. – Все будет хорошо.
– Я надеюсь, – ответила она.
И вышла за дверь, и стала спускаться вниз по широкой лестнице залитого весенним солнцем парадного. У нее за спиной привычно повернулся в замке ключ – тоже в последний раз.
Она спускалась, держась за нагретые перила, и то место, где положено быть голове, болезненно пульсировало, и, кажется, там надувались и лопались кровавые пузыри.
Она вышла из подъезда и некоторое время стояла, не в силах сообразить, что должна сейчас делать. Кажется, сесть в машину и поехать к Лидочке, но где ее машина? И как на ней ехать? И где живет Лидочка?
Она сообразила, конечно, и двинулась в сторону автомобиля, вяло придумывая, что именно скажет Лидочке.
Да, да, это самое лучшее, что можно сделать, – немедленно поехать к Лидочке! Гильотинированная голова на миг приросла обратно. Надежда села в машину, завела ее и стала выруливать со двора.
Двое в пыльных «Жигулях» переглянулись.
– Ну, посмотрел? – спросил тот, что был за рулем. – Она и есть. Надежда Звонарева, начальник службы портье.
Второй зашелестел бумажками у себя на коленях, нашел нужную и прочитал короткую справку. Ничего не сказал и кивнул.
– Тебе о ней много знать не нужно, – продолжал первый. – Вы с ней виделись только один раз, на курсах в Лондоне. Ваш шеф, сэр Майкл Фьорини, приглашал на стажировку сотрудников из всех своих офисов. Ты тогда работал в Женеве.
– Да я помню! – возразил второй с досадой. – Почему у сэра такая странная фамилия? Итальянец?
– Итальянец. Титул купил. Все отели над ним смеются, но уважают. Он славный старикан.
– Почему мне о нем не говорили?
Первый усмехнулся, повернул в зажигании ключ и несколько секунд послушал, как надсадно, словно из последних сил, стучит мотор.
– Успеется, – сказал он наконец. – Поехали. У нас еще несколько точек.
Когда Надежда, переждав на перекрестке «красный», поворачивала налево, «жигуль» вырулил из подворотни, помигал какому-то не в меру резвому джигиту, чтобы пропустил его, и покатил в другую сторону.
– Поэтому я от тебя и ухожу! – прокричала жена и очень громко стукнула по столу белой чашкой с красным сердцем и надписью «Я люблю Калифорнию».
У Дэна болела голова. Так сильно, как будто лопнули височные кости, и все, что было внутри и называлось его мозгами, вывалилось наружу. И теперь оно жарится на бешеном калифорнийском солнце, и скоро изжарится совсем.
– Зачем мы тогда сюда приехали? – спросил он. – Ты же так хотела в Калифорнию! И у нас отпуск…
– Затем, что я не хотела говорить об этом дома, где так много того, что мне дорого, – отчеканила жена.
Потом она подумала и достала из объемистой сумки книжицу, сверкнувшую глянцевой обложкой прямо ему в глаза. Он чуть не застонал.
– Вот тут написано, что расставаться следует быстро и ни о чем не сожалеть. – Она ловко и привычно пролистала тонкие страницы, нашла нужную и провозгласила: – «Расставайтесь легко и по первой необходимости! Расставайтесь дома и на работе! Расставайтесь в офисах и на вечеринках! Но если ваша связь была слишком долгой, лучше расставаться на нейтральной территории. Там у покинутого вами человека меньше шансов закатить скандал и окончательно испортить ваш день!»
Дэн Уолш вытаращил глаза. Даже голова перестала болеть.
– Ты бросаешь меня… по инструкции?!
– А что?! – спросила жена воинственно. – Это очень хорошая инструкция, и без нее я бы, может, и не решилась! И превратила бы свою жизнь в ад.
Он подумал немного.
– А мою?
Жена уже читала свою книгу в глянцевой обложке – всерьез читала, даже с упоением, и подняла на него глаза не сразу.
– Прости, не поняла?
– Мою жизнь ты не превратила в ад?
Она бережно закрыла томик, заложив палец на нужной странице. Черт бы ее подрал с ее психологическими книгами! Должно быть, в муниципальной школе города Топеки, где она училась, Библию читали с меньшим усердием!
– Дэн, – сказала она с чувством. – Твоя жизнь и так ад. Я просто не хочу в этом участвовать, вот и все! Мне тридцать семь лет, я делаю карьеру и планомерно иду к цели. У меня впереди долгая интересная дорога! А ты? Кто ты? Ты просто неудачник!
– Я?!
– Именно ты, Дэн, – произнесла она с сожалением и остановила проходящую мимо официантку: – Кофе без кофеина, сахару не нужно, молоко и горячую воду отдельно, пожалуйста. Кофе налейте в большую кружку, но только до половины, я не пью слишком крепкий. Я сама разбавлю его водой до нужной консистенции.
Официантка кивала, улыбалась, потом отошла на безопасное расстояние и сделала неприличный жест, с таким расчетом, чтобы Дэн видел, а его жена нет. На официантской груди фартучек стоял колом, распираемый силиконом.
Должно быть, мексиканка. Они все, перебравшись в Штаты, первым делом вставляют себе дешевые имплантаты.
– Ты постоянно в разъездах, Дэн Уолш! Госслужба не принесла тебе никаких дивидендов, кроме расстроенной психики и рухнувшей личной жизни.
– Я полковник федеральной службы безопасности, и мне всего тридцать девять.
– О’кей. Я знаю. Лет через десять ты станешь генералом и поведешь ни в чем не повинных американцев убивать ни в чем не повинных сербов в Ираке!
– Сербы в Сербии, – поправил ее Дэн Уолш неизвестно зачем. – В Ираке иракцы. Ни в чем не повинные американцы здесь, дома.
– О’кей. – Она подняла правую руку, словно собиралась на чем-нибудь поклясться. – В этих вопросах ты разбираешься лучше, чем я. Признаю.
– В каких вопросах?!
– В своих профессиональных, Дэнни, в профессиональных! Это единственное, в чем ты вообще разбираешься! Единственное, что привлекает тебя в жизни, – это Иран, Саддам, Фидель и несчастные сербы, против которых ополчился весь мир. Это очень благородно, Дэнни, но великая Америка строится не только на внешней политике. Великая Америка – это великие ценности.
– Я как раз охраняю одну из таких великих американских ценностей, – пробормотал Дэн Уолш. – Президента. И моя работа не имеет никакого отношения ни к сербам, ни к Саддаму!..
Но жене трудно было объяснить, что внешняя политика Штатов и федеральная служба охраны, в которой работает он, не имеют друг к другу никакого отношения. Она никогда этого не понимала, или понимала как-то по-своему и с гордостью говорила на вечеринках-барбекю, что ее муж работает на «безопасность страны».
Он с ней не спорил. Он никогда не спорил – зачем? Вначале он был сильно в нее влюблен, и ему нравилось, что она им гордится, а потом объяснять стало как-то глупо – не дура же она на самом деле, чтобы в сотый раз повторять ей одно и то же!
Жена опять энергично вскинула руку. Откуда у нее взялись эти дурацкие жесты, как у Дуче во время митингов в Риме?! Или в ее книжке сказано, что такие жесты при расставании отвлекают внимание покинутого и мешают ему закатить скандал и окончательно испортить ваш день?!
Попросить, что ли, виски?! Или здесь не подают? И после порции «Дикого индюка» немедленно захочется курить, а курить запрещено везде.
Милостивый боже, как болит голова! Это оттого, что меня бросает жена. Вот-вот бросит. А я не хочу! Не хочу!.. Мне придется все начинать сначала, а это долго, утомительно и неизвестно чем закончится! Кроме того, шеф не слишком жалует офицеров «с проблемами», а у меня, кажется, проблемы, да еще какие!..
– В число великих американских ценностей, – продолжала жена, дучевскими жестами обрубая каждое слово, – входит не только верность долгу, дорогой! В число таких ценностей входит еще и верность семье! Мы служим не только Америке, но также господу и семье! А ты, Дэнни? Кому служишь ты?!
Дэн Уолш, профессионал до мозга костей, терпеть не мог таких разговоров. Он никогда не «служил господу, Америке и семье». Он просто работал так, как считал нужным, и работа была его жизнью.
– Я ничего не понимаю в таких вещах, – сказал он и отпил чуть теплого гадкого калифорнийского кофе. – Прости. Но ведь ты… любила меня. Что-то случилось?..
– Конечно, случилось! – энергично воскликнула она.
– Ты… нашла мне достойную замену?
– Дэнни, я каждое воскресенье хожу в церковь! И у алтаря перед лицом господа я поклялась оставаться тебе верной женой. Именно такой я и остаюсь! И твои подозрения оскорбительны для меня.
– Прости, – покаялся полковник Уолш. – Я не должен был так говорить. Но тогда в чем дело? Мы прожили вместе восемь лет, и ты, кажется, была довольна…
– Это ты был доволен! – крикнула она, и на глазах у нее показались слезы, и вдруг на одну минуту вернулась та самая студентка из Йелля, в которую он влюбился, казалось, на всю жизнь.
Она смешно говорила, стеснялась своей дремучей провинциальности и все время училась. У него почти не было денег, – родители тогда как раз находились с ним в состоянии «холодной войны», а крохотной стипендии не хватало даже на квартиру. Его машина, столетний «Додж», подаренный ему владельцем магазина подержанных автомобилей за то, что он все лето мыл машины и катал потенциальных клиентов, заводилась только с третьей попытки, тряслась, гремела и изрыгала клубы синего дыма. И вот на этом «Додже» он первый раз повез ее в кино, а потом в немыслимую закусочную на окраине, и им было очень весело и интересно вдвоем, и «Додж», который прожил с ними долгую и счастливую жизнь, немедленно получил имя «Грязный Гарри», и это тоже их очень веселило!..
Дэн Уолш, завидев слезы своей жены, моментально пересел на ее сторону, обнял и прижал к себе.
Она уткнулась горячим маленьким лицом ему в футболку и зарыдала еще горше.
– Ш-ш-ш, – сказал он нежно и покачал ее из стороны в сторону. – Бедная моя! Не плачь, не плачь, маленькая!..
– Я давно уже не маленькая, Дэн, – грустно сообщила она и его рукавом вытерла глаза. – Я была маленькой, когда мы познакомились. И я тогда не понимала, какая ужасная жизнь ожидает меня…
Он потерся щекой о ее волосы, такие знакомые, так приятно и вкусно пахнущие французскими духами, которые он привез ей из Парижа. Она никуда не выезжала дальше Майами, а он объездил весь мир и всегда привозил ей маленькие подарки. Утром в мотеле она побрызгалась именно французскими духами и рассеянно потрепала его по щеке, когда он сделал попытку поцеловать ее не «просто так», а с «дальним прицелом».
Утром он еще не знал, что именно она задумала. Даже не догадывался.
– Тебя никогда не бывает дома, – сказала жена и отвернулась к окну, должно быть, чтобы он не видел ее лица. – А когда ты есть, ты все время занят. Даже во время уик-энда тебе звонят на сотовый, и ты разговариваешь по нему!
– Я не могу не разговаривать, это может быть важно…
– У Эшли муж хирург, и он никогда не отвечает на звонки, если ему звонят в выходные, – ожесточенно продолжала жена. – Никогда! Он ценит возможность побыть со своей семьей, и для него это важнее, чем любая работа! И дом! Ты видел, какой у них дом?
– Видел, – согласился Дэн Уолш. – У меня никогда не будет такого.
– Вот именно! – Тут она взглянула на него, и он понял, что той девчонки, которая каталась с ним на «грязном Гарри» и ела дешевую китайскую лапшу, уже давно нет и, наверное, больше никогда не будет. – А если бы ты перешел консультантом в частную фирму, например… например… да в какую угодно фирму, ты давно был бы миллионером!.
– Не уверен.
– Дэн, ты блестящий профессионал, и все об этом знают! У тебя куча наград, и в прошлом году тебя даже приглашали читать лекции по безопасности!..
– Приглашали, – согласился Дэн Уолш. – Но это не значит, что я потенциальный миллионер! И… я не понял. Нам не хватает денег? Или я пропустил что-то важное?
– Мне не хватает тебя! – крикнула она и опять сделала энергическое движение. – Уже давно не хватает, Дэн!
Он пожал плечами и посмотрел поверх ее волос на залитую яростным калифорнийским солнцем улицу.
Он терпеть не мог калифорнийское солнце, калифорнийское шампанское и калифорнийских красавиц.
– У меня такая работа, и я плохо себе представляю, что она может быть другой.
– Вот именно, Дэн! – с горечью сказала его жена. – Вот именно! Ты не представляешь себя без этой чертовой работы, а я не представляю, что должна прожить жизнь соломенной вдовой!
– Чушь! – вдруг вспылил он. – Я не подводник и не полярник. Я не пропадаю по три месяца в рейде или на Северном полюсе. Шеф не бывает в командировках по полгода, а мы ездим, только когда ездит он!
– О’кей, – согласилась жена. – В прошлый уик-энд ты был в Париже, хотя нас приглашали Сикорски, и все были там парами, а я, как всегда, одна!
– Но я прилетел, и у меня было несколько дней…
– А у меня-то их не было, Дэнни! Я должна быть на службе всю неделю, и только уик-энд я могу посвятить семье.
– Семье – это значит мне? – уточнил Дэн Уолш. – Или у тебя в семье есть кто-то еще и я просто об этом не осведомлен?
Это было не совсем по правилам, не совсем по-честному и не совсем в духе «хороших парней», но ребенок всегда был больным вопросом.
Он хотел детей, а она решительно отказывалась. Сейчас женщина рожает в сорок пять первого и в сорок восемь второго, и это позволяет ей вырастить полноценных детей, целиком посвятив себя их воспитанию, потому что карьера уже сделана, пенсия накоплена, домик куплен и открыты специальные «университетские счета» для каждого из планируемых потенциальных наследников и отдельный счет для оплаты услуг «большой мамочки» – няньки, которая будет с ними сидеть.
Только так, и больше никак.
– Я была права, когда говорила тебе, что мы еще не готовы к детям, – констатировала жена. – Мы даже свои отношения не смогли наладить, а дети во много раз усложнили бы наше положение.
– Может, мы не станем усложнять дальше? – спросил Дэн и потрогал рукой висок, то самое место, из которого вылезали белые кости и черное месиво, бывшее с утра его мозгом. – Может, нам стоит попробовать все наладить?
Он хотел было прибавить что-то из фильма, вроде «Дай мне еще один шанс» или «Видит бог, я не могу без тебя», но не стал.