Страница:
Совокупность исторических, религиозных и философских соображений заставляла, казалось, признать неизбежность скорого торжества русской идеи. "Исчезает след Карловой Империи", радуется Хомяков в одном из своих частных писем (1848 г.). "Первенство германской стихии, по крайней мере, в отношении вещественном, миновалось. Папство Григория идет туда же, куда Карлова Империя, в исторический архив. Туда же за ними протестанство и католицизм. Поле чисто. Православие в мировом череду. Славянские племена на мировом череду. Минута великая, предугаданная, но не приготовленная нами".34)
Или иначе, в стихотворной форме:
...Век прошел, и мертвенным покровом
Задернут Запад весь. Там будет мрак глубок...
Услышь же глас судьбы, воспрянь в сияньи новом,
Проснися, дремлющий Восток.35)
Миссия России, таким образом, объявляется славянофилами более высокой и почетной, нежели миссии западных держав. Русская "идея" должна усвоить и осуществить все то положительное, что заключали в себе идеи ранее живших народов; и вместе с тем, она призвана освободить мир от их односторонностей, ибо, если история имеет смысл, то позднейшие народности являются на всемирно-историческую арену именно для того, чтобы продолжить единое общечеловеческое дело, чтобы усовершенствовать сделанное предшественниками, завершить незаконченное, исправить ошибки. Формально все нации равны между собою перед лицом человечества: ведь каждая из них имеет определенное призвание, известную миссию. Но по существу нет ни одной нации, которая была бы равна другой: миссия каждой единственна и своеобразна. Идеи более ранних народов качественно несовершеннее, существенно беднее идей более поздних, но принципиально столь же необходимы и важны: "каждый век, -- пишет Хомяков, -имеет свой, Богом данный ему, труд и каждый исполняет его не без крайнего напряжения сил, не без борьбы и страданий, вещественных или душевных; труд одного века есть посев для будущего".36) Исключительно высокая оценка исторического призвания России нисколько не мешала Киреевскому неустанно подчеркивать, что "любовь к образованности европейской, равно как любовь к нашей, обе совпадают в последней точке своего развития в одну любовь, в одно стремление к живому, полному, всечеловеческому и истинно христианскому просвещению".37) Первоначальное славянофильство, в отличие от последующего, никогда не замыкало миссию России в тесные национальные рамки: эта миссия, как и всякая другая, в его глазах имела общечеловеческий, универсальный смысл, была запечатлена печатью подлинного вселенского служения. "Иди, тебя зовут народы, -- в годину крымской войны обращается к родине Хомяков, -
И, совершив свой бранный пир,
Даруй им дар святой свободы,
Дай мысли жизнь, дай жизни мир".38)
Россия нужна народам. Она должна "обнять их своею любовью", открыть им "таинство свободы", "пролить им сиянье веры".39) Она -- центр современного периода всемирной истории, надежда всего современного человечества. Смысл ее бытия -- не в ее собственной жизни, а в ее вселенском призвании. Подобно всякому народу, русский народ должен поведать миру свое слово. Это слово созрело, пришла пора его сказать. По мнению славянофилов, "Запад" уже высказался, и очередь за нами.
Если оставаться на точке зрения строго формальной, то следует признать, что Россия призывается славянофильством лишь к исполнению долга, лежащего на каждой нации: раскрыть свою идею. Поэтому нельзя опровергать учение Хомякова и Киреевского об исключительном мировом призвании России общими указаниями на то, что учение это будто бы противоречит принципу национального миссионизма. Противоречия здесь нет и быть не может: конкретный вопрос о качественном составе русской идеи и отвлеченный вопрос о национальных "идеях" вообще лежат в разных плоскостях. Но вместе с тем необходимо отметить, что славянофильский взгляд на Западную Европу и на Россию по существу своему совершенно не связан с теорией национального миссионизма, нисколько из нее не вытекает и глубоко ей чужд. Он является плодом самостоятельного ряда мыслей, весьма оригинальных и, разумеется, весьма спорных, естественно вызывающих против себя много разнообразных возражений и с богословской, и с философской, и с исторической точек зрения. Нужно только помнить, что все эти возражения, чтобы быть действительными, должны лежать в той же самой плоскости, в какой лежат оспариваемые ими взгляды: в плоскости вопроса о конкретном содержании идей тех или других исторически определенных наций.
Учение о "гниющем Западе" нуждается в серьезной критической проверке, которая, вероятно, не замедлит обнаружить всю его предвзятую односторонность. Такому же тщательному критическому анализу может быть подвергнуто и учение о самобытных православно-славянских началах. Претендуя на объективную доказуемость, эти учения должны признавать и свою объективную оспоримость. Но все же нельзя, мне кажется, отрицать, что в смысле постановки национальной проблемы раннее славянофильство шло по правильному пути. Затруднения, стоявшие перед ним, вытекая из самой сущности проблемы, остаются неразрешенными и до нашего времени. Его ошибки поучительны, наглядно доказывая всю трудность заполнения абстрактной схемы национального миссионизма определенным конкретноисторическим содержанием.
IV.
Выработав известные взгляды в области двух первых "частей" национальной проблемы, славянофилы, увлекаемые логикой собственной концепции, необходимо должны были перейти к решению и третьей ее части. Каким образом эмпирическое, конкретно-историческое содержание современного человечества может быть приведено в соответствие с идеальным его содержанием? -- таков вопрос, на который предстояло ответить.
В каждый определенный период своей истории человечество существует как бы двояким образом, в двух "планах" бытия: во- первых, оно есть совокупность "видимых", эмпирически наличных, фактически живущих в данный момент народов, и, во-вторых, оно есть совокупность подлинно живых, творческих в данный момент национальных идей. Между этими двумя порядками бытия возможно соответствие: оно будет иметь место в том случае, если все фактически живущие на земле народы находятся в стадии развития своих идей, осуществления своих миссий; иначе говоря, если все наличные народы не только материально живут, но и духовно живы. С другой стороны, между этими двумя порядками бытия возможно и несоответствие: оно имеет место, преимущественно, тогда, когда населяющие землю народы или некоторые из них уже исполнили свое предназначение, сполна раскрыли свои идеи, сказали все, что призваны были сказать; когда внешние национальные оболочки еще сохраняются, хотя дух, их оживлявший, уже утратил свою живую ценность. В последнем случае на человечестве лежит долг разрушить эти ненужные оболочки, откинуть эту пустую шелуху, мешающую нормальной жизни, заграждающую путь новым силам, новым идеям. И здесь остро встает вопрос о средствах, допустимых для идейно живых народов в их правой борьбе с устаревшими формами народов духовно отживших, с народами-призраками.
Если под углом зрения этих проблем обратиться к славянофилам, то прежде всего придется констатировать, что их учение усматривает огромное, разительное несоответствие между идеальным, живым составом современного человечества и его эмпирическим, исторически наличным составом. Земля оказывается наполненной духовно умершими и умирающими нациями. Правда, "оболочкам" большинства из них нельзя было отказать в значительной внешней стойкости и долговечности, но тем настоятельнее представлялась необходимость освободить мир от этого обмана, обнаружить внутреннюю пустоту этих с виду стройных развалин. Запад должен был или переродиться, или погибнуть: ибо вложенные в него духовные начала уже исполнили свою задачу и в настоящее время устарели, стали ложными и отрицательными; опасность Запада, по словам Хомякова, "состоит не столько в его цвете, сколько в его бесцветности".40)
Разумеется, надежды славянофильства покоились всецело на Востоке, на славянстве, а в конечном счете -- на России, как на единственной великой православно-славянской державе. Ех оriеntе lux! С Востока и только с Востока ожидался тот свет, который мог, наконец, рассеять затянувшиеся исторические сумерки...
Но здесь нужно было разрешить еще один важный принципиальный вопрос: какими орудиями дано пользоваться России для свершения ее великой вселенской миссии? Она призвана пролить народам сияние веры и открыть им таинство свободы. Но как это сделать? Как победить вековые заблуждения, обличить ложь, чтобы она исчезла?
Возможны два ответа на ставящийся таким образом вопрос, и оба они имеются у славянофилов. В то время как непосредственное моральное чувство подсказывало им один ответ, реальная обстановка вещей приводила к другому. И приходилось этот последний приводить в соответствие с требованиями морального чувства.
Россия сильна правдою своих духовных начал. Хомяков уверен, что "наша русская земля может и должна стать впереди других народов" только благодаря тем основам "истинного просвещения", которые она глубоко и свято хранит; ибо ведь "корень и начало дела -- религия, и только явное, сознательное и полное торжество Православия откроет возможность всякого другого развития".41) Пришла пора всему человечеству усвоить откровения истинной веры: свет Востока должен просиять и на Западе.
Скажите, не утро-ль с Востока встает?
Скажите. Мир жадно и трепетно ждет
Властительной мысли и слова.42)
"На дне европейского просвещения, -- пишет Киреевский, -- в наше время все частные вопросы... сливаются в один существенный, живой, великий вопрос об отношении Запада к тому незамеченному до сих пор началу жизни, мышления и образованности, которое лежит в основании мира православно-славянского.43)
Таким образом, воздействие России на европейские народы должно иметь характер подлинно духовный, внутренний: миру недостает властительной мысли и слова, в них он нуждается и через них исцелится. Рознь между Славянством и Западом есть состязание идей, а не противоречие внешних желаний и замыслов. "Борьба наша, -- пишет Хомяков, -- имеет вид, как и всякая борьба, чистоматериальной схватки чисто-материальных интересов; но это только вид. Истинная-то борьба идет между началами духовными, логически развивающимися, и на этой почве возможна победа; прибавлю еще, только на этой почве возможна прочная победа".44) Правая вера покорит мир непререкаемостью своего внутреннего, самодовлеющего авторитета, ибо правда жива не милостью физической силы, а властью собственного совершенства.
Бесплоден всякий дух гордыни,
Неверно злато, сталь хрупка,
Но крепок ясный мир святыни,
Сильна молящихся рука.45)
Раннее славянофильство было насквозь проникнуто бодрым, "юношеским" оптимизмом: недаром годы его процветания были "золотым веком русского идеализма". Оно верило в творческую мощь идей, в святость мировой первоосновы. Торжество добра представлялось ему несомненным. И ненужными казались грубые земные средства, чтобы это торжество осуществилось в жизни. "Христианство по сущности своей чуждо насилию", -- пишет Хомяков.46) За кого истина, тот не нуждается в жалких земных орудиях:
И ты -- когда на битву с ложью
Восстанет правда дум святых -
Не налагай на правду Божью
Гнилую тягость лат земных.
Доспех Саула -- ей окова,
Ей царский тягостен шелом:
Ее оружье -- Божье слово,
А Божье слово -- Божий гром.47)
Сила слова кажется достаточной для борьбы со злом. Россия обновит мир не мечом и булатом, а одною лишь правдою своих святых дум.
Эти мечтания русских славянофилов, крайне привлекательные своим юным энтузиазмом веры и любви, невольно переносят мысль к близким им по устремлению пафоса мечтаниям других людей, граждан другой страны, тоже пламенно веривших в свой народ и в его великое мировое предназначение. Вспоминается тот период исторической жизни Германии, когда немецкая нация, перетерпев судеб удары, оправлялась и крепла, развивалась материально и, главным образом, духовно. Вспоминается эпоха романтизма, идеология личности и свободы, философский гуманизм. И вместе с тем приходит на память до последней степени характерный стих одного из тогдашних деятелей -- Вильгельма Гумбольдта, -- где воспевается "тот мало еще понятый народ, который тихо и скромно, но с глубокою серьезностью пробивает себе смелые пути...
Doch sie kommt die vergeltende Zeit, schon winkt sie nicht fern mehr,
Wo es dem Folgegeschlecht zeichnet den leichtenden Pfad.
Nicht mit Waffen wird es, nicht Kдmpfen in blutigen Kriegen,
Sichrer herrschet durch's Wort, edler sein schaffender Geist".48)
Творческий дух немецкого народа укажет грядущим поколениям светлую тропу. Но не оружием, не кровавыми войнами достигает он господства, а вернее и благороднее: посредством слова.
Nicht mit Waffen wird es... Такова была вера, таковы были мечты... Но в результате обычно получается то, что жизненная проверка всех этих возвышенных надежд скоро обнаруживает их некоторую практическую неприспособленность, некоторую долю заложенной в них оптимистической близорукости. Зло неизменно оказывается значительно сильнее и "реальнее", чем его рисуют в своих отвлеченных построениях идеалисты и романтики всех стран. "Теория" вынуждается так или иначе принять во внимание данные "практики", так или иначе примениться к ним. И первоначальная чистота ее неизбежно утрачивается, оставаясь лишь знаменательным напоминанием о пределе возможных достижений, о верховных ценностях царства должного...
Судьба нашего "классического" славянофильства в этом отношении не менее, быть может, поучительна, нежели судьба ранних немецких романтических теорий. Жизненные испытания не подрывают веры в мировое призвание родины, но изменяют взгляд на формы его конкретного воплощения. Вера в родину сохраняется, но исчезает вера в единоспасающую силу слова.
Интересно, что у самого Хомякова можно уже проследить ряд мыслей, определенно противоречащих его убеждению в бессилии меча и бесполезной греховности земных лат. Известно, что чуть ли не с детства он увлекался военными идеями и в стихах прославлял "веселье кровавых битв". Затем, он принимал участие в русско- турецкой войне 1828--1829 гг., где, по словам сослуживцев, отличался "холодною, блестящею храбростью". С восторгом воспевал он в эти годы "стальной клинок", который "по латам весело стучал и на главах иноплеменных о Руси память зарубал".49) По видимому, "гнилая тягость лат земных" тогда не особенно его тяготила...
Любопытно отметить, что воинственная жилка жила даже и в кротком Киреевском, совмещаясь в его натуре с истинно христианским смирением, возвышенным идеализмом и подлинною гуманностью. Сознавая разумом и ощущая чувством чисто духовный характер исторической миссии России, он вместе с тем никогда не сомневался в нравственной целесообразности и допустимости войны за отечество. "Если бы перед рождением, -- пишет он, -- судьба спросила меня: что хочешь ты избрать из двух: или родиться воином, жить в беспрестанных опасностях, беспрестанно бороться с препятствиями и, не зная отдыха, наградою за все труды иметь одно сознание, что ты идешь к цели высокой, -- и лечь на половине пути, не имея даже в последнюю минуту утешенья сказать себе, что ты видел желанное? или провесть спокойный век в кругу мирного семейства..., где жизнь течет без шума и утекает без следа?... Я бы не задумался о выборе и решительною рукою взял бы меч"...50)
Но особенный интерес вызывает к себе взгляд Хомякова на крымскую войну 1855--1856 гг. Он смотрел на нее как на "священную войну", как на правую защиту православных братий от притеснений со стороны врагов истинного христианства. Он видел в ней прямое осуществление воли Промысла, руководящего человечеством. "Благодарение западным державам! -- восклицает он. -- Они, сами того не желая, ускоряют мгновение, когда два великие начала, до сих пор сокрытые в тени, выступят на свет Божий и возьмут верх в мире; они бессознательно двигают Россию на новый путь, на который она уже давно была тщетно призываема. Слепые орудия Божиих определений, они приобретают право на нашу благодарность, и не только на нашу, но и на благодарность всех будущих поколений, путь которых осветится светом более чистым, чем тот, каким освещался путь поколений прошлых".51)
Война должна погубить великую ложь, обратить народы на истинный путь... Выходит, таким образом, что уже не сила Божия слова просветляет омраченное сознание человечества, а сила земного меча, врученного России. Вспомним известное обращение Хомякова к родине в начале Крымской кампании:
...Встань, верна призванью,
И бросься в пыл кровавых сеч.
Борись за братьев крепкой бранью,
Держи стяг Божий крепкой дланью,
Рази мечом -- то Божий меч.52)
Оказывается, для торжества вселенского дела необходимы кровавые сечи. "Слепые, безумные, дикие силы" не подчиняются добровольно чарам властительной мысли и слова. Где же вера в творческую мощь идей? Где же прежнее убеждение, что неверно злато, сталь хрупка?
Прежде, предостерегая людей от соблазнов мирской гордыни, поэт уверял, что не с теми Бог, кто говорит: "Мы -- Божий меч, мы -- Божий щит". Теперь же он горячо призывает свою родину на брань святую, увлеченно восклицая: ,,Рази мечом -- то Божий меч".53)
Эта двойственность крайне характерна и назидательна. Она вскрывает основную мысль третьей идейной тенденции в славянофильском учении о нации. Теория "святой брани" завершает собою систему ранних славянофилов, являясь ключом к разрешению "третьей части" национальной проблемы. Оружие в конечном итоге признается законным и морально оправданным средством для достижения победы истинных, совершенных национальных идей над ложными, несовершенными, или, иначе говоря, для восстановления гармонии между идеальным содержанием человечества и эмпирическим его содержанием. Бог неравнодушен к состязаниям земных народов и помогает тем из них, которые в данный момент нужны для воплощения Его воли на земле. Результаты борьбы всегда полны высшего смысла, ибо "Бог движет человечество".54) И если Россия не победила в ее правой борьбе с державами Запада, если Крымская война закончилась для нас неудачей, то исключительно потому, что мы не были еще готовы к победе, не были еще достойны ее. Перед святым подвигом Россия недостаточно очистилась от внутренних своих язв и грехов -- от черной неправды судов, от ига рабства, от безбожной лести, тлетворной лжи, позорной лени, а главное, от слепой гордости своею вещественной силой; и "нечистым рукам не предоставил Бог совершить чистое дело". Внешнее поражение должно послужить нам уроком. "Благодарим Бога, поразившего нас для исправления", -- писал Хомяков в 1860 году.55) Ясно, что эта временная, случайная неудача нисколько не повлияла на содержание славянофильского учения о роли России во всемирной истории.
V.
В виде общего вывода, нужно еще раз подчеркнуть, что три линии мысли, присущие классической славянофильской идеологии, не должны считаться взаимно несовместимыми. Ссылками на теорию национального миссионизма нельзя опровергать учение о гниении Запада и о великой освободительной миссии России, долженствующей осуществиться в текущем периоде всемирной истории. Ссылки на внутренний, духовный характер мирового призвания России недостаточны для ниспровержения теории святой брани и Божьего меча. Ибо можно верить в плодотворность какой- либо духовной ценности, но вместе с темь признавать, что ее полное торжество достижимо лишь путем воздействия определенных внешних, вещественных влияний. В этой мысли славянофильство, между прочим, сходилось с одним из видных своих критиков, Вл. С. Соловьевым, который, как известно, выработал для учения о нравственной допустимости благого насилия глубокое религиозно- философское обоснование. В качестве иллюстрации, вспомним его нашумевшее в свое время стихотворение, обращенное к германскому императору по поводу Китайской войны:
Полно любовью Божье лоно,
Оно зовет нас всех равно,
Но перед пастию дракона
Ты понял: крест и меч -- одно.
Однако, не будучи взаимно несовместимыми, три линии славянофильской мысли не могут считаться и взаимно неразрывными, внутренно связанными одна с другой. Теория национального миссионизма вовсе не предполагает собою учения о гниении Запада и об исключительной истинности православия. Она вполне соединима с признанием идейной жизненности западного мира и недостаточности одного лишь православия для религиозного возрождения человечества. Затем, славянофильское воззрение на сущность духовной миссии России отнюдь не влечет за собою теории святой брани и единства креста с мечом. Как свидетельствует пример самого Хомякова, оно может прекрасно сочетаться с принципиальным отрицанием материального насилия с учением о "хрупкости стали" и греховности всякого земного меча.
Таким образом, раннее славянофильство включает в себя три различные идейные тенденции. Каждая из них получила в истории русской мысли самостоятельное развитие. Славянофильство распалось, но элементы его, видоизмененные позднейшими наслоениями, подчас углубленные, подчас искаженные, живут и поныне.
Н.Устрялов.
-----------------
1) Доклад, прочитанный 25 марта 1916 года в заседании Московского Религиозно-философского Общества памяти Вл. Соловьева.
2) Историческую оценку исходного момента славянофильства дает П. Г. Виноградов в статье "И. В. Киреевский и начало московского славянофильства". Вопросы Философии и Психологии, кн. 11.
3) Н. А. Бердяев. "А. С. Хомяков". Москва, 1912 г., стр. 2.
4) Славянофилы отождествляли понятия "народ" и "народность" с понятием нации. В настоящей статье я буду условно придерживаться этой же терминологии.
5) "Былое и думы", гл. ХХХ ("Не наши").
6) Там же.
7) См. А. С. Хомяков. Полное собрание сочинений. Москва, 1900, т. VIII, стр. 76.
8) Курсив мой (Н. У.).
9) А. С. Хомяков. Полное собрание сочинений, т. III, стр. 208.
10) Т. I, стр. 392.
11) Т. III, стр. 218--223.
12) Полное собрание сочинений И. В. Киреевского, изд-ство "Путь", т. I, стр. 123.
13) Т. I, стр. 156.
14) Наличность у Киреевского этого учения очень тонко подмечена и применительно к человеческой индивидуальности документально вскрыта М. О. Гершензоном в его Исторических Записках.
15) Т. I, стр. 152. Ср. соч. Хомякова, т. I, стр. 393.
16) Т. III, стр. 226 и 227.
17) Нетрудно установить, что в этом пункте миросозерцание славянофилов испытало непосредственное влияние Гегеля.
18) Т. III, стр. 228, 229, 24. В наше время углубленное философское обоснование аналогичной концепции нации дает С. Н. Булгаков в своей статье "Из размышлений о национальности". См. Вопросы Философии и Психологии, кн. 103.
19) Т. I, стр. 105, ср. т. II, стр. 60--61.
20) См. Н. А. Бердяев, цит. соч., стр. 209.
21) См. его статью "Старый и новый национальный мессианизм". Русская Мысль, 1912, кн. III.
22) Т. IV, стр. 246--247.
23) Хорошо говорит Гегель: "Gewaltsamen Todes kann ein Volk nur sterben, wenn es natьrlich tot in sich geworden". См. его "Vorlesungen ьber die Philosophie der Geschichte". Reclam's Ausgabe, s. 121.
24) Киреевский. Полное собрание сочинений, т. II, стр. 38.
25) Хомяков, т. I, стр. 211, 147, 148. Лишь Англию Хомяков еще до известной степени выделял, предпочитая другим западным нациям; но и в английское будущее он не верил:
"Для тебя морей царица,
День придет, и близок он".
Ср. т. I, стр. 105--139.
26) Т. I, стр. 200; ср. стр. 151.
27) Киреевский, т. I, стр. 176--177.
28) Киреевский, т. I, стр. 211.
29) Т. IV, стр. 215.
30) Киреевский, т. I, стр. 204.
31) См. том II сочинений Хомякова.
32) Т. I, стр. 218.
33) Хомяков, т. I, стр. 174.
34) Т. VIII, стр. 177.
35) Хомяков, т. IV, стр. 215.
36) Т. I, стр. 260; ср. т. VIII, стр. 204.
37) Т. I, стр. 162.
38) Т. IV, стр. 257.
39) Там же, стр. 230.
40) Т. VIII, стр. 351.
41) Т. VIII, стр. 178.
42) Хомяков, т. IV, стр. 234.
43) Т. I, стр. 144.
44) Т. VIII, стр. 213. Курсив мой (Н. У.).
45) Хомяков, т. IV, стр. 230.
46) Т. VIII, стр. 316.
47) Т. IV, стр. 238. Вообще стихотворения Хомякова имеют очень большую ценность при уяснении сущности славянофильской доктрины, являясь подлинным ее "документом". См. о них статью проф. Нестора Котляревского "А. С. Хомяков, как поэт" в No 10 Русской Мысли за 1910 г. Ср. также статью Ореста Миллера "Хомяков -- поэт славянства" в его сборнике "Славянство и Европа", СПб., 1877.
48) См. Р. Гайм. "Вильгельм Гумбольдт", Москва, 1898, стр. 166.
49) Т. IV, стр. 198. Биографические данные см. у В. З. Завитневича. "А. С. Хомяков", т. I, стр. 131--142.
50) Т. I, стр. 9.
51) Т. III, стр. 195.
52) Т. IV, стр. 256.
53) Здесь я должен отметить, что это противоречие Хомякова вовсе не есть формальное противоречие между первой и третьей линиями мыслей славянофильской доктрины (см. выше), а лишь противоречие внутри третьей линии ее мыслей.
54) Т. III, стр. 195.
55) Т. I, стр. 382.
Или иначе, в стихотворной форме:
...Век прошел, и мертвенным покровом
Задернут Запад весь. Там будет мрак глубок...
Услышь же глас судьбы, воспрянь в сияньи новом,
Проснися, дремлющий Восток.35)
Миссия России, таким образом, объявляется славянофилами более высокой и почетной, нежели миссии западных держав. Русская "идея" должна усвоить и осуществить все то положительное, что заключали в себе идеи ранее живших народов; и вместе с тем, она призвана освободить мир от их односторонностей, ибо, если история имеет смысл, то позднейшие народности являются на всемирно-историческую арену именно для того, чтобы продолжить единое общечеловеческое дело, чтобы усовершенствовать сделанное предшественниками, завершить незаконченное, исправить ошибки. Формально все нации равны между собою перед лицом человечества: ведь каждая из них имеет определенное призвание, известную миссию. Но по существу нет ни одной нации, которая была бы равна другой: миссия каждой единственна и своеобразна. Идеи более ранних народов качественно несовершеннее, существенно беднее идей более поздних, но принципиально столь же необходимы и важны: "каждый век, -- пишет Хомяков, -имеет свой, Богом данный ему, труд и каждый исполняет его не без крайнего напряжения сил, не без борьбы и страданий, вещественных или душевных; труд одного века есть посев для будущего".36) Исключительно высокая оценка исторического призвания России нисколько не мешала Киреевскому неустанно подчеркивать, что "любовь к образованности европейской, равно как любовь к нашей, обе совпадают в последней точке своего развития в одну любовь, в одно стремление к живому, полному, всечеловеческому и истинно христианскому просвещению".37) Первоначальное славянофильство, в отличие от последующего, никогда не замыкало миссию России в тесные национальные рамки: эта миссия, как и всякая другая, в его глазах имела общечеловеческий, универсальный смысл, была запечатлена печатью подлинного вселенского служения. "Иди, тебя зовут народы, -- в годину крымской войны обращается к родине Хомяков, -
И, совершив свой бранный пир,
Даруй им дар святой свободы,
Дай мысли жизнь, дай жизни мир".38)
Россия нужна народам. Она должна "обнять их своею любовью", открыть им "таинство свободы", "пролить им сиянье веры".39) Она -- центр современного периода всемирной истории, надежда всего современного человечества. Смысл ее бытия -- не в ее собственной жизни, а в ее вселенском призвании. Подобно всякому народу, русский народ должен поведать миру свое слово. Это слово созрело, пришла пора его сказать. По мнению славянофилов, "Запад" уже высказался, и очередь за нами.
Если оставаться на точке зрения строго формальной, то следует признать, что Россия призывается славянофильством лишь к исполнению долга, лежащего на каждой нации: раскрыть свою идею. Поэтому нельзя опровергать учение Хомякова и Киреевского об исключительном мировом призвании России общими указаниями на то, что учение это будто бы противоречит принципу национального миссионизма. Противоречия здесь нет и быть не может: конкретный вопрос о качественном составе русской идеи и отвлеченный вопрос о национальных "идеях" вообще лежат в разных плоскостях. Но вместе с тем необходимо отметить, что славянофильский взгляд на Западную Европу и на Россию по существу своему совершенно не связан с теорией национального миссионизма, нисколько из нее не вытекает и глубоко ей чужд. Он является плодом самостоятельного ряда мыслей, весьма оригинальных и, разумеется, весьма спорных, естественно вызывающих против себя много разнообразных возражений и с богословской, и с философской, и с исторической точек зрения. Нужно только помнить, что все эти возражения, чтобы быть действительными, должны лежать в той же самой плоскости, в какой лежат оспариваемые ими взгляды: в плоскости вопроса о конкретном содержании идей тех или других исторически определенных наций.
Учение о "гниющем Западе" нуждается в серьезной критической проверке, которая, вероятно, не замедлит обнаружить всю его предвзятую односторонность. Такому же тщательному критическому анализу может быть подвергнуто и учение о самобытных православно-славянских началах. Претендуя на объективную доказуемость, эти учения должны признавать и свою объективную оспоримость. Но все же нельзя, мне кажется, отрицать, что в смысле постановки национальной проблемы раннее славянофильство шло по правильному пути. Затруднения, стоявшие перед ним, вытекая из самой сущности проблемы, остаются неразрешенными и до нашего времени. Его ошибки поучительны, наглядно доказывая всю трудность заполнения абстрактной схемы национального миссионизма определенным конкретноисторическим содержанием.
IV.
Выработав известные взгляды в области двух первых "частей" национальной проблемы, славянофилы, увлекаемые логикой собственной концепции, необходимо должны были перейти к решению и третьей ее части. Каким образом эмпирическое, конкретно-историческое содержание современного человечества может быть приведено в соответствие с идеальным его содержанием? -- таков вопрос, на который предстояло ответить.
В каждый определенный период своей истории человечество существует как бы двояким образом, в двух "планах" бытия: во- первых, оно есть совокупность "видимых", эмпирически наличных, фактически живущих в данный момент народов, и, во-вторых, оно есть совокупность подлинно живых, творческих в данный момент национальных идей. Между этими двумя порядками бытия возможно соответствие: оно будет иметь место в том случае, если все фактически живущие на земле народы находятся в стадии развития своих идей, осуществления своих миссий; иначе говоря, если все наличные народы не только материально живут, но и духовно живы. С другой стороны, между этими двумя порядками бытия возможно и несоответствие: оно имеет место, преимущественно, тогда, когда населяющие землю народы или некоторые из них уже исполнили свое предназначение, сполна раскрыли свои идеи, сказали все, что призваны были сказать; когда внешние национальные оболочки еще сохраняются, хотя дух, их оживлявший, уже утратил свою живую ценность. В последнем случае на человечестве лежит долг разрушить эти ненужные оболочки, откинуть эту пустую шелуху, мешающую нормальной жизни, заграждающую путь новым силам, новым идеям. И здесь остро встает вопрос о средствах, допустимых для идейно живых народов в их правой борьбе с устаревшими формами народов духовно отживших, с народами-призраками.
Если под углом зрения этих проблем обратиться к славянофилам, то прежде всего придется констатировать, что их учение усматривает огромное, разительное несоответствие между идеальным, живым составом современного человечества и его эмпирическим, исторически наличным составом. Земля оказывается наполненной духовно умершими и умирающими нациями. Правда, "оболочкам" большинства из них нельзя было отказать в значительной внешней стойкости и долговечности, но тем настоятельнее представлялась необходимость освободить мир от этого обмана, обнаружить внутреннюю пустоту этих с виду стройных развалин. Запад должен был или переродиться, или погибнуть: ибо вложенные в него духовные начала уже исполнили свою задачу и в настоящее время устарели, стали ложными и отрицательными; опасность Запада, по словам Хомякова, "состоит не столько в его цвете, сколько в его бесцветности".40)
Разумеется, надежды славянофильства покоились всецело на Востоке, на славянстве, а в конечном счете -- на России, как на единственной великой православно-славянской державе. Ех оriеntе lux! С Востока и только с Востока ожидался тот свет, который мог, наконец, рассеять затянувшиеся исторические сумерки...
Но здесь нужно было разрешить еще один важный принципиальный вопрос: какими орудиями дано пользоваться России для свершения ее великой вселенской миссии? Она призвана пролить народам сияние веры и открыть им таинство свободы. Но как это сделать? Как победить вековые заблуждения, обличить ложь, чтобы она исчезла?
Возможны два ответа на ставящийся таким образом вопрос, и оба они имеются у славянофилов. В то время как непосредственное моральное чувство подсказывало им один ответ, реальная обстановка вещей приводила к другому. И приходилось этот последний приводить в соответствие с требованиями морального чувства.
Россия сильна правдою своих духовных начал. Хомяков уверен, что "наша русская земля может и должна стать впереди других народов" только благодаря тем основам "истинного просвещения", которые она глубоко и свято хранит; ибо ведь "корень и начало дела -- религия, и только явное, сознательное и полное торжество Православия откроет возможность всякого другого развития".41) Пришла пора всему человечеству усвоить откровения истинной веры: свет Востока должен просиять и на Западе.
Скажите, не утро-ль с Востока встает?
Скажите. Мир жадно и трепетно ждет
Властительной мысли и слова.42)
"На дне европейского просвещения, -- пишет Киреевский, -- в наше время все частные вопросы... сливаются в один существенный, живой, великий вопрос об отношении Запада к тому незамеченному до сих пор началу жизни, мышления и образованности, которое лежит в основании мира православно-славянского.43)
Таким образом, воздействие России на европейские народы должно иметь характер подлинно духовный, внутренний: миру недостает властительной мысли и слова, в них он нуждается и через них исцелится. Рознь между Славянством и Западом есть состязание идей, а не противоречие внешних желаний и замыслов. "Борьба наша, -- пишет Хомяков, -- имеет вид, как и всякая борьба, чистоматериальной схватки чисто-материальных интересов; но это только вид. Истинная-то борьба идет между началами духовными, логически развивающимися, и на этой почве возможна победа; прибавлю еще, только на этой почве возможна прочная победа".44) Правая вера покорит мир непререкаемостью своего внутреннего, самодовлеющего авторитета, ибо правда жива не милостью физической силы, а властью собственного совершенства.
Бесплоден всякий дух гордыни,
Неверно злато, сталь хрупка,
Но крепок ясный мир святыни,
Сильна молящихся рука.45)
Раннее славянофильство было насквозь проникнуто бодрым, "юношеским" оптимизмом: недаром годы его процветания были "золотым веком русского идеализма". Оно верило в творческую мощь идей, в святость мировой первоосновы. Торжество добра представлялось ему несомненным. И ненужными казались грубые земные средства, чтобы это торжество осуществилось в жизни. "Христианство по сущности своей чуждо насилию", -- пишет Хомяков.46) За кого истина, тот не нуждается в жалких земных орудиях:
И ты -- когда на битву с ложью
Восстанет правда дум святых -
Не налагай на правду Божью
Гнилую тягость лат земных.
Доспех Саула -- ей окова,
Ей царский тягостен шелом:
Ее оружье -- Божье слово,
А Божье слово -- Божий гром.47)
Сила слова кажется достаточной для борьбы со злом. Россия обновит мир не мечом и булатом, а одною лишь правдою своих святых дум.
Эти мечтания русских славянофилов, крайне привлекательные своим юным энтузиазмом веры и любви, невольно переносят мысль к близким им по устремлению пафоса мечтаниям других людей, граждан другой страны, тоже пламенно веривших в свой народ и в его великое мировое предназначение. Вспоминается тот период исторической жизни Германии, когда немецкая нация, перетерпев судеб удары, оправлялась и крепла, развивалась материально и, главным образом, духовно. Вспоминается эпоха романтизма, идеология личности и свободы, философский гуманизм. И вместе с тем приходит на память до последней степени характерный стих одного из тогдашних деятелей -- Вильгельма Гумбольдта, -- где воспевается "тот мало еще понятый народ, который тихо и скромно, но с глубокою серьезностью пробивает себе смелые пути...
Doch sie kommt die vergeltende Zeit, schon winkt sie nicht fern mehr,
Wo es dem Folgegeschlecht zeichnet den leichtenden Pfad.
Nicht mit Waffen wird es, nicht Kдmpfen in blutigen Kriegen,
Sichrer herrschet durch's Wort, edler sein schaffender Geist".48)
Творческий дух немецкого народа укажет грядущим поколениям светлую тропу. Но не оружием, не кровавыми войнами достигает он господства, а вернее и благороднее: посредством слова.
Nicht mit Waffen wird es... Такова была вера, таковы были мечты... Но в результате обычно получается то, что жизненная проверка всех этих возвышенных надежд скоро обнаруживает их некоторую практическую неприспособленность, некоторую долю заложенной в них оптимистической близорукости. Зло неизменно оказывается значительно сильнее и "реальнее", чем его рисуют в своих отвлеченных построениях идеалисты и романтики всех стран. "Теория" вынуждается так или иначе принять во внимание данные "практики", так или иначе примениться к ним. И первоначальная чистота ее неизбежно утрачивается, оставаясь лишь знаменательным напоминанием о пределе возможных достижений, о верховных ценностях царства должного...
Судьба нашего "классического" славянофильства в этом отношении не менее, быть может, поучительна, нежели судьба ранних немецких романтических теорий. Жизненные испытания не подрывают веры в мировое призвание родины, но изменяют взгляд на формы его конкретного воплощения. Вера в родину сохраняется, но исчезает вера в единоспасающую силу слова.
Интересно, что у самого Хомякова можно уже проследить ряд мыслей, определенно противоречащих его убеждению в бессилии меча и бесполезной греховности земных лат. Известно, что чуть ли не с детства он увлекался военными идеями и в стихах прославлял "веселье кровавых битв". Затем, он принимал участие в русско- турецкой войне 1828--1829 гг., где, по словам сослуживцев, отличался "холодною, блестящею храбростью". С восторгом воспевал он в эти годы "стальной клинок", который "по латам весело стучал и на главах иноплеменных о Руси память зарубал".49) По видимому, "гнилая тягость лат земных" тогда не особенно его тяготила...
Любопытно отметить, что воинственная жилка жила даже и в кротком Киреевском, совмещаясь в его натуре с истинно христианским смирением, возвышенным идеализмом и подлинною гуманностью. Сознавая разумом и ощущая чувством чисто духовный характер исторической миссии России, он вместе с тем никогда не сомневался в нравственной целесообразности и допустимости войны за отечество. "Если бы перед рождением, -- пишет он, -- судьба спросила меня: что хочешь ты избрать из двух: или родиться воином, жить в беспрестанных опасностях, беспрестанно бороться с препятствиями и, не зная отдыха, наградою за все труды иметь одно сознание, что ты идешь к цели высокой, -- и лечь на половине пути, не имея даже в последнюю минуту утешенья сказать себе, что ты видел желанное? или провесть спокойный век в кругу мирного семейства..., где жизнь течет без шума и утекает без следа?... Я бы не задумался о выборе и решительною рукою взял бы меч"...50)
Но особенный интерес вызывает к себе взгляд Хомякова на крымскую войну 1855--1856 гг. Он смотрел на нее как на "священную войну", как на правую защиту православных братий от притеснений со стороны врагов истинного христианства. Он видел в ней прямое осуществление воли Промысла, руководящего человечеством. "Благодарение западным державам! -- восклицает он. -- Они, сами того не желая, ускоряют мгновение, когда два великие начала, до сих пор сокрытые в тени, выступят на свет Божий и возьмут верх в мире; они бессознательно двигают Россию на новый путь, на который она уже давно была тщетно призываема. Слепые орудия Божиих определений, они приобретают право на нашу благодарность, и не только на нашу, но и на благодарность всех будущих поколений, путь которых осветится светом более чистым, чем тот, каким освещался путь поколений прошлых".51)
Война должна погубить великую ложь, обратить народы на истинный путь... Выходит, таким образом, что уже не сила Божия слова просветляет омраченное сознание человечества, а сила земного меча, врученного России. Вспомним известное обращение Хомякова к родине в начале Крымской кампании:
...Встань, верна призванью,
И бросься в пыл кровавых сеч.
Борись за братьев крепкой бранью,
Держи стяг Божий крепкой дланью,
Рази мечом -- то Божий меч.52)
Оказывается, для торжества вселенского дела необходимы кровавые сечи. "Слепые, безумные, дикие силы" не подчиняются добровольно чарам властительной мысли и слова. Где же вера в творческую мощь идей? Где же прежнее убеждение, что неверно злато, сталь хрупка?
Прежде, предостерегая людей от соблазнов мирской гордыни, поэт уверял, что не с теми Бог, кто говорит: "Мы -- Божий меч, мы -- Божий щит". Теперь же он горячо призывает свою родину на брань святую, увлеченно восклицая: ,,Рази мечом -- то Божий меч".53)
Эта двойственность крайне характерна и назидательна. Она вскрывает основную мысль третьей идейной тенденции в славянофильском учении о нации. Теория "святой брани" завершает собою систему ранних славянофилов, являясь ключом к разрешению "третьей части" национальной проблемы. Оружие в конечном итоге признается законным и морально оправданным средством для достижения победы истинных, совершенных национальных идей над ложными, несовершенными, или, иначе говоря, для восстановления гармонии между идеальным содержанием человечества и эмпирическим его содержанием. Бог неравнодушен к состязаниям земных народов и помогает тем из них, которые в данный момент нужны для воплощения Его воли на земле. Результаты борьбы всегда полны высшего смысла, ибо "Бог движет человечество".54) И если Россия не победила в ее правой борьбе с державами Запада, если Крымская война закончилась для нас неудачей, то исключительно потому, что мы не были еще готовы к победе, не были еще достойны ее. Перед святым подвигом Россия недостаточно очистилась от внутренних своих язв и грехов -- от черной неправды судов, от ига рабства, от безбожной лести, тлетворной лжи, позорной лени, а главное, от слепой гордости своею вещественной силой; и "нечистым рукам не предоставил Бог совершить чистое дело". Внешнее поражение должно послужить нам уроком. "Благодарим Бога, поразившего нас для исправления", -- писал Хомяков в 1860 году.55) Ясно, что эта временная, случайная неудача нисколько не повлияла на содержание славянофильского учения о роли России во всемирной истории.
V.
В виде общего вывода, нужно еще раз подчеркнуть, что три линии мысли, присущие классической славянофильской идеологии, не должны считаться взаимно несовместимыми. Ссылками на теорию национального миссионизма нельзя опровергать учение о гниении Запада и о великой освободительной миссии России, долженствующей осуществиться в текущем периоде всемирной истории. Ссылки на внутренний, духовный характер мирового призвания России недостаточны для ниспровержения теории святой брани и Божьего меча. Ибо можно верить в плодотворность какой- либо духовной ценности, но вместе с темь признавать, что ее полное торжество достижимо лишь путем воздействия определенных внешних, вещественных влияний. В этой мысли славянофильство, между прочим, сходилось с одним из видных своих критиков, Вл. С. Соловьевым, который, как известно, выработал для учения о нравственной допустимости благого насилия глубокое религиозно- философское обоснование. В качестве иллюстрации, вспомним его нашумевшее в свое время стихотворение, обращенное к германскому императору по поводу Китайской войны:
Полно любовью Божье лоно,
Оно зовет нас всех равно,
Но перед пастию дракона
Ты понял: крест и меч -- одно.
Однако, не будучи взаимно несовместимыми, три линии славянофильской мысли не могут считаться и взаимно неразрывными, внутренно связанными одна с другой. Теория национального миссионизма вовсе не предполагает собою учения о гниении Запада и об исключительной истинности православия. Она вполне соединима с признанием идейной жизненности западного мира и недостаточности одного лишь православия для религиозного возрождения человечества. Затем, славянофильское воззрение на сущность духовной миссии России отнюдь не влечет за собою теории святой брани и единства креста с мечом. Как свидетельствует пример самого Хомякова, оно может прекрасно сочетаться с принципиальным отрицанием материального насилия с учением о "хрупкости стали" и греховности всякого земного меча.
Таким образом, раннее славянофильство включает в себя три различные идейные тенденции. Каждая из них получила в истории русской мысли самостоятельное развитие. Славянофильство распалось, но элементы его, видоизмененные позднейшими наслоениями, подчас углубленные, подчас искаженные, живут и поныне.
Н.Устрялов.
-----------------
1) Доклад, прочитанный 25 марта 1916 года в заседании Московского Религиозно-философского Общества памяти Вл. Соловьева.
2) Историческую оценку исходного момента славянофильства дает П. Г. Виноградов в статье "И. В. Киреевский и начало московского славянофильства". Вопросы Философии и Психологии, кн. 11.
3) Н. А. Бердяев. "А. С. Хомяков". Москва, 1912 г., стр. 2.
4) Славянофилы отождествляли понятия "народ" и "народность" с понятием нации. В настоящей статье я буду условно придерживаться этой же терминологии.
5) "Былое и думы", гл. ХХХ ("Не наши").
6) Там же.
7) См. А. С. Хомяков. Полное собрание сочинений. Москва, 1900, т. VIII, стр. 76.
8) Курсив мой (Н. У.).
9) А. С. Хомяков. Полное собрание сочинений, т. III, стр. 208.
10) Т. I, стр. 392.
11) Т. III, стр. 218--223.
12) Полное собрание сочинений И. В. Киреевского, изд-ство "Путь", т. I, стр. 123.
13) Т. I, стр. 156.
14) Наличность у Киреевского этого учения очень тонко подмечена и применительно к человеческой индивидуальности документально вскрыта М. О. Гершензоном в его Исторических Записках.
15) Т. I, стр. 152. Ср. соч. Хомякова, т. I, стр. 393.
16) Т. III, стр. 226 и 227.
17) Нетрудно установить, что в этом пункте миросозерцание славянофилов испытало непосредственное влияние Гегеля.
18) Т. III, стр. 228, 229, 24. В наше время углубленное философское обоснование аналогичной концепции нации дает С. Н. Булгаков в своей статье "Из размышлений о национальности". См. Вопросы Философии и Психологии, кн. 103.
19) Т. I, стр. 105, ср. т. II, стр. 60--61.
20) См. Н. А. Бердяев, цит. соч., стр. 209.
21) См. его статью "Старый и новый национальный мессианизм". Русская Мысль, 1912, кн. III.
22) Т. IV, стр. 246--247.
23) Хорошо говорит Гегель: "Gewaltsamen Todes kann ein Volk nur sterben, wenn es natьrlich tot in sich geworden". См. его "Vorlesungen ьber die Philosophie der Geschichte". Reclam's Ausgabe, s. 121.
24) Киреевский. Полное собрание сочинений, т. II, стр. 38.
25) Хомяков, т. I, стр. 211, 147, 148. Лишь Англию Хомяков еще до известной степени выделял, предпочитая другим западным нациям; но и в английское будущее он не верил:
"Для тебя морей царица,
День придет, и близок он".
Ср. т. I, стр. 105--139.
26) Т. I, стр. 200; ср. стр. 151.
27) Киреевский, т. I, стр. 176--177.
28) Киреевский, т. I, стр. 211.
29) Т. IV, стр. 215.
30) Киреевский, т. I, стр. 204.
31) См. том II сочинений Хомякова.
32) Т. I, стр. 218.
33) Хомяков, т. I, стр. 174.
34) Т. VIII, стр. 177.
35) Хомяков, т. IV, стр. 215.
36) Т. I, стр. 260; ср. т. VIII, стр. 204.
37) Т. I, стр. 162.
38) Т. IV, стр. 257.
39) Там же, стр. 230.
40) Т. VIII, стр. 351.
41) Т. VIII, стр. 178.
42) Хомяков, т. IV, стр. 234.
43) Т. I, стр. 144.
44) Т. VIII, стр. 213. Курсив мой (Н. У.).
45) Хомяков, т. IV, стр. 230.
46) Т. VIII, стр. 316.
47) Т. IV, стр. 238. Вообще стихотворения Хомякова имеют очень большую ценность при уяснении сущности славянофильской доктрины, являясь подлинным ее "документом". См. о них статью проф. Нестора Котляревского "А. С. Хомяков, как поэт" в No 10 Русской Мысли за 1910 г. Ср. также статью Ореста Миллера "Хомяков -- поэт славянства" в его сборнике "Славянство и Европа", СПб., 1877.
48) См. Р. Гайм. "Вильгельм Гумбольдт", Москва, 1898, стр. 166.
49) Т. IV, стр. 198. Биографические данные см. у В. З. Завитневича. "А. С. Хомяков", т. I, стр. 131--142.
50) Т. I, стр. 9.
51) Т. III, стр. 195.
52) Т. IV, стр. 256.
53) Здесь я должен отметить, что это противоречие Хомякова вовсе не есть формальное противоречие между первой и третьей линиями мыслей славянофильской доктрины (см. выше), а лишь противоречие внутри третьей линии ее мыслей.
54) Т. III, стр. 195.
55) Т. I, стр. 382.