Страница:
Обосновав различие языка и речи, Соссюр сосредоточил внимание на разработке лингвистики языка как наиболее первостепенной, по его мнению, задаче. Из-за того, что Соссюр начал с лингвистики языка, нередко полагают, что он ограничивал объект науки о языке лингвистикой языка. Между тем в «Курсе» есть самостоятельная глава «Лингвистика языка и лингвистика речи», которая свидетельствует о том, что на самом деле лингвистика языка лишь часть науки, изучающей обе стороны речевой деятельности, которая «распадается на две части: одна из них, основная, имеет своим предметом язык... другая второстепенная... речь» [Соссюр 1977: 57]. Более того, в одной из своих заметок Соссюр писал: «...сразу следует уточнить, что мы рассматриваем лингвистику как науку... которая стремится соединить в одно целое две совершенно разные в своей основе вещи, настаивая при этом на том, что они составляют один предмет».
Издатели «Курса» в одном из примечаний выразили сожаление, что «Соссюр никогда не касался в своих лекциях лингвистики речи» (цит. по: [Соссюр 1998: 138]).
Позднее А. Сеше писал, что Соссюр имел в виду дополнить лингвистику языка лингвистикой речи, но об этом существенном факте забывают, когда интерпретируют его доктрину. Он особо отмечает, что недосказанное в теории Соссюра могло быть дополнено в теории речи. Завершенная лингвистическая концепция, по мнению Сеше, должна показать, как две формы речевой деятельности взаимно дополняют друг друга и проникают друг в друга [Sechehaye 1930: 365].
Лингвистика речи была теоретически обоснована и получила развитие в проблематике лингвистов Женевской школы – системоцентрическом и текстоцентрическом подходе к соотношению языка и речи, развитии принципа произвольности и линейности знака, теории лингвистической стилистики, синтаксисе.
Ввиду того, что Соссюр не успел разработать лингвистику речи, недостаточно ясны его взгляды на дихотомию языка и речи в связи с разграничением синхронии и диахронии – второй, по его словам, «перекресток», «откуда ведут два пути: один в диахронию, другой – в синхронию» [Соссюр 1977: 130][19].
Изучение документов, относящихся к научной биографии Соссюра, позволяют утверждать, что еще в 1881 г. его лекции в Высшей школе практических знаний в Париже были основаны на различении синхронного описания и исторического анализа. Из этого следует важный вывод, что вторая дихотомия была осознана Соссюром гораздо раньше, чем первая – языка и речи.
В пользу различения синхронии и диахронии у Соссюра выступает аргумент лингвистического характера: следует разделять две лингвистики, «так как для говорящих только он (синхронический аспект. – В. К.) – подлинная и единственная реальность» [Там же: 123]; «для говорящего не существует последовательности этих фактов во времени», «нельзя ни описывать его (язык. – В. К.), ни устанавливать нормы его применения, не отправляясь от одного определенного его состояния» [Там же: 114, 115]. Соссюр подходил к разграничению синхронии и диахронии также и с семиологической точки зрения: «...с наибольшей категоричностью различение это обязательно для лингвиста, ибо язык есть система чистых значимостей, определяемая исключительно наличным состоянием входящих в нее элементов» [Там же: 113].
Разделение на синхронию и диахронию логически вытекает из принципа произвольности знака – синхрония существует на уровне знака как двусторонней единицы, между сторонами которого существует произвольная связь, а дихотомия – на уровне разъединения двух сторон знака. История в целом, которая в соссюровских терминах представлена как хрония – взятые в своей последовательности, одни и те же синхронные состояния, отражающие лингвистическую реальность. Языковые изменения происходят в речи, причем языковое сознание говорящих их не осознает. И только лингвист реконструирует эти изменения posteriori путем умозаключений.
Разграничивая синхронию и диахронию, Соссюр не имел в виду их отторжения, напротив, он стремился показать, с одной стороны, их самостоятельность, а с другой, – взаимосвязанность: «...ни одна из этих истин не исключает другую» [Соссюр 1977: 128]. Таким образом, речь идет не о методической, а о гносеологической дихотомии.
Принцип Соссюра разграничения синхронии и диахронии был воспринят его последователями по Женевской школе. Балли настаивал на этом разграничении даже более категорично, чем Соссюр, полагая, что метод статической лингвистики не имеет ничего общего с теми приемами исследования, которые устанавливаются в историческом языкознании [Балли 1955: 32].
Жесткое разграничение Балли синхронических и диахронических исследований было обусловлено объективными причинами – областью его научных интересов. Р. Энглер справедливо отмечает, что стилистика Балли – дисциплина, которая наиболее отчетливым образом свидетельствует о необходимости разделения двух лингвистик. «Как никто другой Балли настаивал на этом. По крайней мере, в теории он был сторонником абсолютного приоритета синхронии, что привело его к исключительному рассмотрению состояний языка» [Engler 1988: 158]. «Что касается стилистики, – писал Балли, – то задача ее вполне определенная: когда, полагаясь на собственные размышления, мы изучаем отношения, существующие между формами нашего мышления и соответствующими им выражениями в языке, говорить об истории представляется неуместным – или, точнее говоря, невозможным» [Балли 2003: 96].
На разграничении синхронии и диахронии настаивал А. Фрей: конкретные языковые факты свидетельствуют в пользу их разграничения в методологическом плане [Frei 1954b: 29]. Он приводил пример, когда смешение синхронии и диахронии может привести к недоразумениям. Безударные местоимения le и la для лингвиста-историка являются безударными формами. Между тем в современном языке на них может падать ударение: Eh bien achète – le! Attrape – la! С другой стороны, moi – ударная форма для романиста, придерживающегося традиции, не несет на себе ударения в Passe – moi quelques feuilles de papier [Ibid.: 37]. Как будет показано ниже, по-другому понимал соотношение между синхронией и диахронией А. Сеше.
Начиная с Г. Шухардта [Шухардт 1950], дихотомия синхронии и диахронии подтвергалась критике. Наиболее существенное возражение вызвало приравнивание синхронии к статике. Дискуссия была открыта в 1929 г. в «Тезисах Пражского лингвистического кружка». Соглашаясь, что лучший способ для познания сущности и характера языка – это широкий анализ современных фактов, пражские лингвисты в то же время считали, что «нельзя воздвигать непреодолимые преграды между методом синхроническим и диахроническим, как это делала Женевская школа», поскольку «синхронические описания не могут целиком исключить понятие эволюции, так как даже в синхронически рассматриваемом секторе языка... каждая стадия сменяется стадией, находящейся в процессе формирования» [Тезисы 1965: 123, 124]. Р. Якобсон возвращался к этому вопросу и позже. «Начало и конец каждого процесса языкового изменения относится и к синхронии, соответствующие состояния принадлежат двум подходам одного и того же языка» [Якобсон 1985: 412 – 413].
Т. Де Мауро полагал, что страницы «Курса», посвященные аналогии и эволюции, дают основание утверждать, что Соссюр осознавал возможности нарушения статической системы, наличие пограничных случаев. «Язык непрестанно интерпретирует и разлагает на составные части существующие в нем единицы... Причину этого следует искать в огромном множестве факторов, непрестанно влияющих на тот способ анализа, который принят при данном состоянии языка». «Какова бы ни была причина изменений в интерпретации, эти изменения всегда обнаруживают себя в появлении аналогических форм». «Наиболее ощутимым и наиболее важным действием аналогии является замена старых форм, нерегулярных и обветшалых, новыми, более правильными формами, составленными из живых элементов. Разумеется, не всегда дело обстоит так просто: функционирование языка пронизано бесчисленным множеством колебаний, приблизительных и неполных различий. Никогда никакой язык не обладал вполне фиксированной системой единиц» [Соссюр 1977: 204, 205]. «Таким образом, – подытоживает Де Мауро, – напрасно упрекают Соссюра в том, что он пренебрегал тем фактом, что в конкретной языковой ситуации присутствуют тенденции, связанные с прошлым, и тенденции, обращенные в будущее» [De Mauro 1972: 454].
Ниже будет показано, что, сосредоточив внимание на изучении языков в синхронии, женевские лингвисты Балли, Карцевский и Фрей учитывали в своих практических исследованиях продуктивные явления, тем самым статика у них сочеталась с динамикой. Динамика в статике составляет основу учения Сеше об организованной речи (см. § 2).
Якобсон возражал также против рассмотрения синхронии и диахронии в отрыве от «внутренней» и «внешней» лингвистики в понимании Соссюра. «По мнению Соссюра, как только мы обращаемся к вопросу о пространственных отношениях между языковыми явлениями, мы покидаем “внутреннюю” лингвистику и переходим во “внешнюю” лингвистику» [Якобсон 1985: 413]. С критикой Якобсона нельзя до конца согласиться. Рукописные источники свидетельствуют о том, что «Соссюр включал в свои разграничения и языки с их историей и одновременным функционированием» [Энглер 1998: IX]. Да и в самом «Курсе» он рассматривает действие двух сил: «силы общения» и «духа родимой колокольни» [Соссюр 1977: Ч. 4, гл. IV]. Таким образом, Соссюр считал недостаточной схему языка во времени и считал необходимым добавить понятие распространения языка в пространстве. Это свидетельствует о том, что Соссюр, в отличие от встречающихся представлений, не ограничивал диахронию внутрисистемными фактами, но также считал нужным привлекать факторы географического распространения языковых явлений и межъязыковые влияния. В еще большей степени это относится к его последователям – лингвистам Женевской школы (подробнее см.: [Там же: Ч. 2, гл. IV, § 1]).
Е. С. Кубрякова отмечает, что вопрос о том, относится ли дихотомия синхронии и диахронии к онтологии объекта или только к разграничению двух разных подходов к анализу и методике описания, продолжает оставаться спорным [Кубрякова 1990а: 452]. Большинство авторов относят эту дихотомию к методологии. Одним из первых по этому вопросу высказался С. Ульман: «...не язык является синхроническим или диахроническим, а подход к нему, метод исследования, наука о языке» [Ulmann 1959: 36]. Этой точки зрения придерживался Э. Косериу [Косериу 1963], разделял ее и В. А. Звегинцев: «Это разграничение отнюдь не коренится в свойствах объекта, а относится к теории лингвистики и к методам изучения объекта» [Звегинцев 1963: 135]. Сходной точки зрения придерживался Р. Годель: «В соссюровском учении следует различать два вида дихотомий: дихотомии, устанавливаемые без обращения к теории (артикуляция, фонетическое явление, означаемое/означающее, синтагма/ассоциативная группа) и дихотомии теоретического и методологического характера (язык / речь, синхрония /диахрония)» [Godel 1981b: 45].
Р. Амакер обращает внимание на то, что «дихотомии являются высшим уровнем абстракции, обусловлены вхождением лингвистики в общую науку о знаках – семиологию, дихотомии представляют собой семиологическую модель языка» [Amacker 1975: 93]. Т. Де Мауро, исследователь творчества Соссюра, утверждал, что «противопоставление синхронии диахронии является противопоставлением точек зрения; это противопоставление носит методологический характер, касается исследователя и его объекта» [De Mauro 1972: 453].
Е. С. Кубрякова склоняется к тому, что «проблема разграничения синхронии и диахронии есть проблема не только методологическая, но и онтологическая» [Кубрякова 1968]. Это мнение разделяет Н. А. Слюсарева [Слюсарева 1975: 91]. Причем она связывает свой вывод с вопросом о системности в диахронии.
Уже в «Мемуаре» (1879) Соссюр ставил вопрос о «потребности в системе», «явлениях, схваченных в их внутренней связи». Системный подход позволил создать прочную базу для восстановления индоевропейских морфологических единиц. Системный подход к синтаксическим диахроническим фактам присутствует в докторской диссертации Соссюра «Об употреблении абсолютного генетива в санскрите» (1881). Родительный падеж рассматривается им не изолированно, а как значимость в соотношении с локативным абсолютным, т. е. как единица реляционная и оппозитивная.
Р. А. Будагов справедливо замечает, что системный подход к языку сформулирован Соссюром в процессе его диахронических исследований: «...подобное взаимодействие существенно, хотя не все, писавшие о Соссюре, выделяют и понимают» [Будагов 1988: 182]. Таким образом, идея системного характера языка была сформулирована Соссюром сначала в диахронии[20], и затем распространена на синхронию.
Соссюр проводил различие между системными отношениями языковых элементов в синхронии и диахронии. В последней изменения затрагивают не систему, а ее элементы. Никогда система не меняется целиком. Изменение затрагивает элементы системы безотносительно их солидарности с системой:
Наиболее отчетливо различение синхронии и диахронии дано в характеристике двух типов законов. Синхронический закон, по Соссюру, является общим, но не императивным. Диахронический закон, наоборот, императивен, но не общ, так как затрагивает отдельные частные факты. Другими словами, синхронический закон – это закон функционирования языка, а диахронический – закон его развития. Язык в качестве системы значимостей и язык как совокупность последовательных элементов составляет единый предмет исследования, который, тем не менее, следует наблюдать с двух точек зрения, создающие этот предмет. Когда Соссюр говорит о следствиях диахронического факта для факта синхронического, он подчеркивает сложную природу предмета.
В записях Соссюра от июня 1911 г. содержится определение общей лингвистики – двойственной науки. «Статическая лингвистика должна заняться логическими и психологическими отношениями между сосуществующими членами в том виде, в каком они воспринимаются одним и тем же коллективным сознанием, и образующими систему. А эволюционная лингвистика должна заняться отношениями между последовательными членами, сменяющими друг друга, не воспринимаемыми одним и тем же сознанием и не образующими систему». Таким образом, диахроническая лингвистика, лишь намеченная Соссюром, открывает новые перспективы исследований, нашедшие развитие в учении А. Сеше о соотношении языка и речи в связи с разграничением синхронии и диахронии.
Соссюр рассматривал синхронию и диахронию в связи с различением языка и речи[21], подчеркивая, что факты эволюции следует искать в речи. «Любое изменение, любой факт эволюции начинается в речи. Причина фактов эволюции заключается в речи». Он иллюстрировал свой тезис следующей схемой, которая имела целью показать двойственный характер языка.
Из этой подлинной схемы видно, что речь выведена в отдельную рубрику[22].
В «Курсе» также содержится формулировка, что «все диахроническое в языке является таковым лишь через речь. Именно в речи источник всех изменений; каждое из них, прежде чем войти в общее употребление, начинает применяться некоторым числом говорящих» [Соссюр 1977: 130]. Э. Косериу отмечает, что «у Соссюра встречается целый ряд блестящих догадок относительно языкового изменения: в частности утверждено, что причина изменения связана не с “исторически объективным аспектом” речевой деятельности (языком), а с ее субъективным аспектом (речью); интерпретация аналогии как “системного творчества”; отказ от общих инноваций и т. д.» [Косериу 1963: 312]. В то же время он высказывает критические замечания в адрес Соссюра: «...сколько индивидов должны принять инновацию, чтобы она стала “фактом языка...”?» [Там же: 324]. Как будет показано ниже (§ 2), эти и другие противоречия положений Соссюра преодолены в определенной мере в учении А. Сеше об организованной речи.
§ 2. Учение А. Сеше о соотношении языка и речи в связи с разграничением синхронии и диахронии: системоцентрический подход
Издатели «Курса» в одном из примечаний выразили сожаление, что «Соссюр никогда не касался в своих лекциях лингвистики речи» (цит. по: [Соссюр 1998: 138]).
Позднее А. Сеше писал, что Соссюр имел в виду дополнить лингвистику языка лингвистикой речи, но об этом существенном факте забывают, когда интерпретируют его доктрину. Он особо отмечает, что недосказанное в теории Соссюра могло быть дополнено в теории речи. Завершенная лингвистическая концепция, по мнению Сеше, должна показать, как две формы речевой деятельности взаимно дополняют друг друга и проникают друг в друга [Sechehaye 1930: 365].
Лингвистика речи была теоретически обоснована и получила развитие в проблематике лингвистов Женевской школы – системоцентрическом и текстоцентрическом подходе к соотношению языка и речи, развитии принципа произвольности и линейности знака, теории лингвистической стилистики, синтаксисе.
Ввиду того, что Соссюр не успел разработать лингвистику речи, недостаточно ясны его взгляды на дихотомию языка и речи в связи с разграничением синхронии и диахронии – второй, по его словам, «перекресток», «откуда ведут два пути: один в диахронию, другой – в синхронию» [Соссюр 1977: 130][19].
Изучение документов, относящихся к научной биографии Соссюра, позволяют утверждать, что еще в 1881 г. его лекции в Высшей школе практических знаний в Париже были основаны на различении синхронного описания и исторического анализа. Из этого следует важный вывод, что вторая дихотомия была осознана Соссюром гораздо раньше, чем первая – языка и речи.
В пользу различения синхронии и диахронии у Соссюра выступает аргумент лингвистического характера: следует разделять две лингвистики, «так как для говорящих только он (синхронический аспект. – В. К.) – подлинная и единственная реальность» [Там же: 123]; «для говорящего не существует последовательности этих фактов во времени», «нельзя ни описывать его (язык. – В. К.), ни устанавливать нормы его применения, не отправляясь от одного определенного его состояния» [Там же: 114, 115]. Соссюр подходил к разграничению синхронии и диахронии также и с семиологической точки зрения: «...с наибольшей категоричностью различение это обязательно для лингвиста, ибо язык есть система чистых значимостей, определяемая исключительно наличным состоянием входящих в нее элементов» [Там же: 113].
Разделение на синхронию и диахронию логически вытекает из принципа произвольности знака – синхрония существует на уровне знака как двусторонней единицы, между сторонами которого существует произвольная связь, а дихотомия – на уровне разъединения двух сторон знака. История в целом, которая в соссюровских терминах представлена как хрония – взятые в своей последовательности, одни и те же синхронные состояния, отражающие лингвистическую реальность. Языковые изменения происходят в речи, причем языковое сознание говорящих их не осознает. И только лингвист реконструирует эти изменения posteriori путем умозаключений.
Разграничивая синхронию и диахронию, Соссюр не имел в виду их отторжения, напротив, он стремился показать, с одной стороны, их самостоятельность, а с другой, – взаимосвязанность: «...ни одна из этих истин не исключает другую» [Соссюр 1977: 128]. Таким образом, речь идет не о методической, а о гносеологической дихотомии.
Принцип Соссюра разграничения синхронии и диахронии был воспринят его последователями по Женевской школе. Балли настаивал на этом разграничении даже более категорично, чем Соссюр, полагая, что метод статической лингвистики не имеет ничего общего с теми приемами исследования, которые устанавливаются в историческом языкознании [Балли 1955: 32].
Жесткое разграничение Балли синхронических и диахронических исследований было обусловлено объективными причинами – областью его научных интересов. Р. Энглер справедливо отмечает, что стилистика Балли – дисциплина, которая наиболее отчетливым образом свидетельствует о необходимости разделения двух лингвистик. «Как никто другой Балли настаивал на этом. По крайней мере, в теории он был сторонником абсолютного приоритета синхронии, что привело его к исключительному рассмотрению состояний языка» [Engler 1988: 158]. «Что касается стилистики, – писал Балли, – то задача ее вполне определенная: когда, полагаясь на собственные размышления, мы изучаем отношения, существующие между формами нашего мышления и соответствующими им выражениями в языке, говорить об истории представляется неуместным – или, точнее говоря, невозможным» [Балли 2003: 96].
На разграничении синхронии и диахронии настаивал А. Фрей: конкретные языковые факты свидетельствуют в пользу их разграничения в методологическом плане [Frei 1954b: 29]. Он приводил пример, когда смешение синхронии и диахронии может привести к недоразумениям. Безударные местоимения le и la для лингвиста-историка являются безударными формами. Между тем в современном языке на них может падать ударение: Eh bien achète – le! Attrape – la! С другой стороны, moi – ударная форма для романиста, придерживающегося традиции, не несет на себе ударения в Passe – moi quelques feuilles de papier [Ibid.: 37]. Как будет показано ниже, по-другому понимал соотношение между синхронией и диахронией А. Сеше.
Начиная с Г. Шухардта [Шухардт 1950], дихотомия синхронии и диахронии подтвергалась критике. Наиболее существенное возражение вызвало приравнивание синхронии к статике. Дискуссия была открыта в 1929 г. в «Тезисах Пражского лингвистического кружка». Соглашаясь, что лучший способ для познания сущности и характера языка – это широкий анализ современных фактов, пражские лингвисты в то же время считали, что «нельзя воздвигать непреодолимые преграды между методом синхроническим и диахроническим, как это делала Женевская школа», поскольку «синхронические описания не могут целиком исключить понятие эволюции, так как даже в синхронически рассматриваемом секторе языка... каждая стадия сменяется стадией, находящейся в процессе формирования» [Тезисы 1965: 123, 124]. Р. Якобсон возвращался к этому вопросу и позже. «Начало и конец каждого процесса языкового изменения относится и к синхронии, соответствующие состояния принадлежат двум подходам одного и того же языка» [Якобсон 1985: 412 – 413].
Т. Де Мауро полагал, что страницы «Курса», посвященные аналогии и эволюции, дают основание утверждать, что Соссюр осознавал возможности нарушения статической системы, наличие пограничных случаев. «Язык непрестанно интерпретирует и разлагает на составные части существующие в нем единицы... Причину этого следует искать в огромном множестве факторов, непрестанно влияющих на тот способ анализа, который принят при данном состоянии языка». «Какова бы ни была причина изменений в интерпретации, эти изменения всегда обнаруживают себя в появлении аналогических форм». «Наиболее ощутимым и наиболее важным действием аналогии является замена старых форм, нерегулярных и обветшалых, новыми, более правильными формами, составленными из живых элементов. Разумеется, не всегда дело обстоит так просто: функционирование языка пронизано бесчисленным множеством колебаний, приблизительных и неполных различий. Никогда никакой язык не обладал вполне фиксированной системой единиц» [Соссюр 1977: 204, 205]. «Таким образом, – подытоживает Де Мауро, – напрасно упрекают Соссюра в том, что он пренебрегал тем фактом, что в конкретной языковой ситуации присутствуют тенденции, связанные с прошлым, и тенденции, обращенные в будущее» [De Mauro 1972: 454].
Ниже будет показано, что, сосредоточив внимание на изучении языков в синхронии, женевские лингвисты Балли, Карцевский и Фрей учитывали в своих практических исследованиях продуктивные явления, тем самым статика у них сочеталась с динамикой. Динамика в статике составляет основу учения Сеше об организованной речи (см. § 2).
Якобсон возражал также против рассмотрения синхронии и диахронии в отрыве от «внутренней» и «внешней» лингвистики в понимании Соссюра. «По мнению Соссюра, как только мы обращаемся к вопросу о пространственных отношениях между языковыми явлениями, мы покидаем “внутреннюю” лингвистику и переходим во “внешнюю” лингвистику» [Якобсон 1985: 413]. С критикой Якобсона нельзя до конца согласиться. Рукописные источники свидетельствуют о том, что «Соссюр включал в свои разграничения и языки с их историей и одновременным функционированием» [Энглер 1998: IX]. Да и в самом «Курсе» он рассматривает действие двух сил: «силы общения» и «духа родимой колокольни» [Соссюр 1977: Ч. 4, гл. IV]. Таким образом, Соссюр считал недостаточной схему языка во времени и считал необходимым добавить понятие распространения языка в пространстве. Это свидетельствует о том, что Соссюр, в отличие от встречающихся представлений, не ограничивал диахронию внутрисистемными фактами, но также считал нужным привлекать факторы географического распространения языковых явлений и межъязыковые влияния. В еще большей степени это относится к его последователям – лингвистам Женевской школы (подробнее см.: [Там же: Ч. 2, гл. IV, § 1]).
Е. С. Кубрякова отмечает, что вопрос о том, относится ли дихотомия синхронии и диахронии к онтологии объекта или только к разграничению двух разных подходов к анализу и методике описания, продолжает оставаться спорным [Кубрякова 1990а: 452]. Большинство авторов относят эту дихотомию к методологии. Одним из первых по этому вопросу высказался С. Ульман: «...не язык является синхроническим или диахроническим, а подход к нему, метод исследования, наука о языке» [Ulmann 1959: 36]. Этой точки зрения придерживался Э. Косериу [Косериу 1963], разделял ее и В. А. Звегинцев: «Это разграничение отнюдь не коренится в свойствах объекта, а относится к теории лингвистики и к методам изучения объекта» [Звегинцев 1963: 135]. Сходной точки зрения придерживался Р. Годель: «В соссюровском учении следует различать два вида дихотомий: дихотомии, устанавливаемые без обращения к теории (артикуляция, фонетическое явление, означаемое/означающее, синтагма/ассоциативная группа) и дихотомии теоретического и методологического характера (язык / речь, синхрония /диахрония)» [Godel 1981b: 45].
Р. Амакер обращает внимание на то, что «дихотомии являются высшим уровнем абстракции, обусловлены вхождением лингвистики в общую науку о знаках – семиологию, дихотомии представляют собой семиологическую модель языка» [Amacker 1975: 93]. Т. Де Мауро, исследователь творчества Соссюра, утверждал, что «противопоставление синхронии диахронии является противопоставлением точек зрения; это противопоставление носит методологический характер, касается исследователя и его объекта» [De Mauro 1972: 453].
Е. С. Кубрякова склоняется к тому, что «проблема разграничения синхронии и диахронии есть проблема не только методологическая, но и онтологическая» [Кубрякова 1968]. Это мнение разделяет Н. А. Слюсарева [Слюсарева 1975: 91]. Причем она связывает свой вывод с вопросом о системности в диахронии.
Уже в «Мемуаре» (1879) Соссюр ставил вопрос о «потребности в системе», «явлениях, схваченных в их внутренней связи». Системный подход позволил создать прочную базу для восстановления индоевропейских морфологических единиц. Системный подход к синтаксическим диахроническим фактам присутствует в докторской диссертации Соссюра «Об употреблении абсолютного генетива в санскрите» (1881). Родительный падеж рассматривается им не изолированно, а как значимость в соотношении с локативным абсолютным, т. е. как единица реляционная и оппозитивная.
Р. А. Будагов справедливо замечает, что системный подход к языку сформулирован Соссюром в процессе его диахронических исследований: «...подобное взаимодействие существенно, хотя не все, писавшие о Соссюре, выделяют и понимают» [Будагов 1988: 182]. Таким образом, идея системного характера языка была сформулирована Соссюром сначала в диахронии[20], и затем распространена на синхронию.
Соссюр проводил различие между системными отношениями языковых элементов в синхронии и диахронии. В последней изменения затрагивают не систему, а ее элементы. Никогда система не меняется целиком. Изменение затрагивает элементы системы безотносительно их солидарности с системой:
Наиболее отчетливо различение синхронии и диахронии дано в характеристике двух типов законов. Синхронический закон, по Соссюру, является общим, но не императивным. Диахронический закон, наоборот, императивен, но не общ, так как затрагивает отдельные частные факты. Другими словами, синхронический закон – это закон функционирования языка, а диахронический – закон его развития. Язык в качестве системы значимостей и язык как совокупность последовательных элементов составляет единый предмет исследования, который, тем не менее, следует наблюдать с двух точек зрения, создающие этот предмет. Когда Соссюр говорит о следствиях диахронического факта для факта синхронического, он подчеркивает сложную природу предмета.
В записях Соссюра от июня 1911 г. содержится определение общей лингвистики – двойственной науки. «Статическая лингвистика должна заняться логическими и психологическими отношениями между сосуществующими членами в том виде, в каком они воспринимаются одним и тем же коллективным сознанием, и образующими систему. А эволюционная лингвистика должна заняться отношениями между последовательными членами, сменяющими друг друга, не воспринимаемыми одним и тем же сознанием и не образующими систему». Таким образом, диахроническая лингвистика, лишь намеченная Соссюром, открывает новые перспективы исследований, нашедшие развитие в учении А. Сеше о соотношении языка и речи в связи с разграничением синхронии и диахронии.
Соссюр рассматривал синхронию и диахронию в связи с различением языка и речи[21], подчеркивая, что факты эволюции следует искать в речи. «Любое изменение, любой факт эволюции начинается в речи. Причина фактов эволюции заключается в речи». Он иллюстрировал свой тезис следующей схемой, которая имела целью показать двойственный характер языка.
Из этой подлинной схемы видно, что речь выведена в отдельную рубрику[22].
В «Курсе» также содержится формулировка, что «все диахроническое в языке является таковым лишь через речь. Именно в речи источник всех изменений; каждое из них, прежде чем войти в общее употребление, начинает применяться некоторым числом говорящих» [Соссюр 1977: 130]. Э. Косериу отмечает, что «у Соссюра встречается целый ряд блестящих догадок относительно языкового изменения: в частности утверждено, что причина изменения связана не с “исторически объективным аспектом” речевой деятельности (языком), а с ее субъективным аспектом (речью); интерпретация аналогии как “системного творчества”; отказ от общих инноваций и т. д.» [Косериу 1963: 312]. В то же время он высказывает критические замечания в адрес Соссюра: «...сколько индивидов должны принять инновацию, чтобы она стала “фактом языка...”?» [Там же: 324]. Как будет показано ниже (§ 2), эти и другие противоречия положений Соссюра преодолены в определенной мере в учении А. Сеше об организованной речи.
§ 2. Учение А. Сеше о соотношении языка и речи в связи с разграничением синхронии и диахронии: системоцентрический подход
Как уже отмечалось в гл. I § 4 впервые в рамках Женевской школы попытка осмыслить соотношение в языке социального и индивидуального, статики и эволюции была предпринята в ранней работе Сеше «Программа и методы теоретической лингвистики» (1908). В этой книге «грамматический язык», соответствующий «языку» у Соссюра, противопоставляется «дограмматическому языку», близкому понятию «речи». В дальнейшем эти понятия были переформулированы в соответствии с терминами «Курса».
В статье, посвященной Женевской школе, Сеше, коснувшись основных положений своей первой работы, отметил, что они были представлены не вполне удовлетворительно, «так как не было учтено соссюровское различение языка и речи» [Sechehaye 1927: 235]. В то же время соотношение языка и речи и их взаимосвязь понимается Сеше по-другому, чем у Соссюра. Обычно это различие связывают с известной статьей «Три соссюровские лингвистики» (1940), однако оно было сформулировано гораздо раньше в работе «Очерк логической структуры предложения» (1926). «Существенное различие между учением Соссюра и нашей теорией, – писал Сеше, – состоит в том, что в “Курсе общей лингвистики” из указанных противопоставлений не выводится никакого строгого принципа классификации, но скорее привлекается внимание к отношениям взаимозависимости, которые устанавливаются между различными сторонами языкового явления. Так, по Соссюру, язык существует для речи, но он также рождается из речи; он из нее исходит и он же делает ее возможной, и ничто не заставляет нас ставить язык раньше речи или, наоборот, речь раньше языка. Это нечто целое, что может быть разделено только в абстрактном анализе. Для нас, напротив, в самой этой абстракции обнаруживается принцип подчинения и классификации, и мы ставим речь в ее дограмматической форме раньше языка» [Сеше 2003б: 183].
Там же он ставит вопрос о науке о речи в качестве связующего звена между изучением состояний языка и изучением его развития. Это положение он иллюстрирует следующей схемой:
Учение Сеше о дихотомии языка и речи в связи с разграничением синхронии и диахронии получило развитие в статье «Эволюция органическая[23] и эволюция возможная» (1939) и особенно в опубликованной через год статье «Три соссюровские лингвистики». Поскольку введенное Соссюром различение синхронии и диахронии относится не к речи, а к языку, Сеше предложил различать не четыре, а три лингвистические дисциплины: синхроническую, или статическую, лингвистику, лингвистику историческую, или эволюционную, между которыми он помещает лингвистику речи.
«Речь, – считал Сеше, – имеет отношение одновременно и к синхронии, и к диахронии, так как речь уже содержит в зародыше все возможные изменения» [Сеше 1965: 62]. Р. Годель отмечает, что Сеше «оправдывает свое построение цитатой из “Курса”»[24], которую он модифицирует, замечая, что речь никогда ни порождается языком, ни сводится к простому функционированию языка [Godel 1957: 189]. Между тем, продолжает Годель, Соссюр так не считал. Также и далее, когда Сеше пишет, что Соссюр отвел лингвистике речи «полагающееся место между статической и диахронической лингвистикой» [Сеше 1965: 74], складывается впечатление, что Сеше приписывает своему учителю одну из своих собственных идей. Об этом Сеше писал также ранее в статье «Эволюция органическая и эволюция возможная» [Sechehaye 1939: 29]. Вместе с тем нельзя не обратить внимание на то, что схема Сеше в значительной мере приближается к схеме Соссюра, засвидетельствованной в его рукописях:
Объектом лингвистики речи «служат явления промежуточные между синхроническим и диахроническим факторами» [Сеше 1965: 62]. Предложение Сеше было новым и оригинальным, поскольку позволяло преодолеть такие противоречия в дихотомиях Соссюра, как соотношение статики и динамики, социального и индивидуального, абстрактного и конкретного. В предисловии к «Курсу» издатели выражали сожаление, что Соссюр не успел развить обещанную лингвистику речи. «Отсутствие “лингвистики речи” более ощутимо. Обещанный слушателям третьего курса этот раздел занял бы, без сомнения, почетное место в будущих курсах» [Соссюр 1977: 37].
Недостающее звено в доктрине Соссюра было восполнено Сеше в его учении о «лингвистике организованной речи». Он предложил следующую схему построения науки о языке[25]:
Из этой схемы видно, что связующим звеном между статистической и эволюционной лингвистикой у Сеше выступает «лингвистика организованной речи». Какие же задачи ставил Сеше перед «лингвистикой организованной речи»? Они вытекают из промежуточного положения лингвистики речи между статической и диахронической лингвистиками. «Это не что иное, как результат примата того, что связано с людьми и их жизнью, над фактором интеллектуальной и социологической абстракции, представленным и в языке» [Сеше 1965: 63]. В отличие от статической лингвистики, имеющей дело с «общими положениями, полученными в результате абстрагирования и апроксимации, лингвистика организованной речи, наоборот, имеет дело с конкретными факторами, с теми актами, которые стоят на службе мышления, т. е. с теми проявлениями языка, которые составляют совершенно различные между собой окказиональные явления» [Там же: 68]. Таким образом, статическая лингвистика и организованная речь соотносятся как абстрактное и конкретное, общее и отдельное.
Статика в концепции Сеше, так же как и в Женевской школе в целом, выступает как категория, которой присущи элементы динамики. «Само понятие языкового состояния становится сомнительным, когда его сопоставляют со всей сложностью реальных фактов» [Там же 1965: 65].
В качестве обоснования своей точки зрения Сеше приводит наличие конкурирующих форм даже в литературной речи, использование языка в разных сферах общения, его социальную стратификацию. Из того Сеше делает вывод, что «языковое сознание организуется одновременно вокруг многих центров и, следовательно, в нем наблюдаются противоречия и неустойчивые равновесия» [Там же]. Относительная же стабильность языка обусловлена экстралингвистическими причинами: «...бессознательным коллективным стремлением обеспечить достаточную устойчивость речевой деятельности» [Там же: 65 – 66]. В целом же задачу статической лингвистики Сеше определяет как выделение из массы фактов тех, которые соответствуют абстрактному идеалу языкового состояния. Сеше даже говорит о том, что языковые факты иногда сводятся в статическую систему до некоторой степени насильственным путем грамматистами и лингвистами, стремящимися установить нормативные случаи употребления.
Сеше разработал задачи и цели лингвистики организованной речи – науки о функционировании языка, многие из которых сохраняют свою актуальность. Функционирование языка Сеше связывал с условиями жизни человеческого общества. Новым было предложение программы исследования с точки зрения говорящего и с точки зрения слушающего. Причем отношения между говорящим и слушающим рассматривались Сеше как антиномические. Продуктивным было его положение, что рецептивный акт речи не является пассивным, он не менее значителен, чем акт говорения.
Сеше разделяет факты, относящиеся к деятельности говорящего и слушающего с точки зрения их роли в языковых изменениях. В области фонологии к деятельности говорящего относится вариативность в организации фонем и панхронические законы, описанные Граммоном [Grammont 1933]. В области семантики – отбор языковых средств в соответствии с потребностями общения. Большое значение Сеше придавал роли аффективных факторов в языковых изменениях. К области синтаксиса он относил эллипсисы, плеоназмы, усиление модуляции и ритма.
В статье, посвященной Женевской школе, Сеше, коснувшись основных положений своей первой работы, отметил, что они были представлены не вполне удовлетворительно, «так как не было учтено соссюровское различение языка и речи» [Sechehaye 1927: 235]. В то же время соотношение языка и речи и их взаимосвязь понимается Сеше по-другому, чем у Соссюра. Обычно это различие связывают с известной статьей «Три соссюровские лингвистики» (1940), однако оно было сформулировано гораздо раньше в работе «Очерк логической структуры предложения» (1926). «Существенное различие между учением Соссюра и нашей теорией, – писал Сеше, – состоит в том, что в “Курсе общей лингвистики” из указанных противопоставлений не выводится никакого строгого принципа классификации, но скорее привлекается внимание к отношениям взаимозависимости, которые устанавливаются между различными сторонами языкового явления. Так, по Соссюру, язык существует для речи, но он также рождается из речи; он из нее исходит и он же делает ее возможной, и ничто не заставляет нас ставить язык раньше речи или, наоборот, речь раньше языка. Это нечто целое, что может быть разделено только в абстрактном анализе. Для нас, напротив, в самой этой абстракции обнаруживается принцип подчинения и классификации, и мы ставим речь в ее дограмматической форме раньше языка» [Сеше 2003б: 183].
Там же он ставит вопрос о науке о речи в качестве связующего звена между изучением состояний языка и изучением его развития. Это положение он иллюстрирует следующей схемой:
Учение Сеше о дихотомии языка и речи в связи с разграничением синхронии и диахронии получило развитие в статье «Эволюция органическая[23] и эволюция возможная» (1939) и особенно в опубликованной через год статье «Три соссюровские лингвистики». Поскольку введенное Соссюром различение синхронии и диахронии относится не к речи, а к языку, Сеше предложил различать не четыре, а три лингвистические дисциплины: синхроническую, или статическую, лингвистику, лингвистику историческую, или эволюционную, между которыми он помещает лингвистику речи.
«Речь, – считал Сеше, – имеет отношение одновременно и к синхронии, и к диахронии, так как речь уже содержит в зародыше все возможные изменения» [Сеше 1965: 62]. Р. Годель отмечает, что Сеше «оправдывает свое построение цитатой из “Курса”»[24], которую он модифицирует, замечая, что речь никогда ни порождается языком, ни сводится к простому функционированию языка [Godel 1957: 189]. Между тем, продолжает Годель, Соссюр так не считал. Также и далее, когда Сеше пишет, что Соссюр отвел лингвистике речи «полагающееся место между статической и диахронической лингвистикой» [Сеше 1965: 74], складывается впечатление, что Сеше приписывает своему учителю одну из своих собственных идей. Об этом Сеше писал также ранее в статье «Эволюция органическая и эволюция возможная» [Sechehaye 1939: 29]. Вместе с тем нельзя не обратить внимание на то, что схема Сеше в значительной мере приближается к схеме Соссюра, засвидетельствованной в его рукописях:
Объектом лингвистики речи «служат явления промежуточные между синхроническим и диахроническим факторами» [Сеше 1965: 62]. Предложение Сеше было новым и оригинальным, поскольку позволяло преодолеть такие противоречия в дихотомиях Соссюра, как соотношение статики и динамики, социального и индивидуального, абстрактного и конкретного. В предисловии к «Курсу» издатели выражали сожаление, что Соссюр не успел развить обещанную лингвистику речи. «Отсутствие “лингвистики речи” более ощутимо. Обещанный слушателям третьего курса этот раздел занял бы, без сомнения, почетное место в будущих курсах» [Соссюр 1977: 37].
Недостающее звено в доктрине Соссюра было восполнено Сеше в его учении о «лингвистике организованной речи». Он предложил следующую схему построения науки о языке[25]:
Из этой схемы видно, что связующим звеном между статистической и эволюционной лингвистикой у Сеше выступает «лингвистика организованной речи». Какие же задачи ставил Сеше перед «лингвистикой организованной речи»? Они вытекают из промежуточного положения лингвистики речи между статической и диахронической лингвистиками. «Это не что иное, как результат примата того, что связано с людьми и их жизнью, над фактором интеллектуальной и социологической абстракции, представленным и в языке» [Сеше 1965: 63]. В отличие от статической лингвистики, имеющей дело с «общими положениями, полученными в результате абстрагирования и апроксимации, лингвистика организованной речи, наоборот, имеет дело с конкретными факторами, с теми актами, которые стоят на службе мышления, т. е. с теми проявлениями языка, которые составляют совершенно различные между собой окказиональные явления» [Там же: 68]. Таким образом, статическая лингвистика и организованная речь соотносятся как абстрактное и конкретное, общее и отдельное.
Статика в концепции Сеше, так же как и в Женевской школе в целом, выступает как категория, которой присущи элементы динамики. «Само понятие языкового состояния становится сомнительным, когда его сопоставляют со всей сложностью реальных фактов» [Там же 1965: 65].
В качестве обоснования своей точки зрения Сеше приводит наличие конкурирующих форм даже в литературной речи, использование языка в разных сферах общения, его социальную стратификацию. Из того Сеше делает вывод, что «языковое сознание организуется одновременно вокруг многих центров и, следовательно, в нем наблюдаются противоречия и неустойчивые равновесия» [Там же]. Относительная же стабильность языка обусловлена экстралингвистическими причинами: «...бессознательным коллективным стремлением обеспечить достаточную устойчивость речевой деятельности» [Там же: 65 – 66]. В целом же задачу статической лингвистики Сеше определяет как выделение из массы фактов тех, которые соответствуют абстрактному идеалу языкового состояния. Сеше даже говорит о том, что языковые факты иногда сводятся в статическую систему до некоторой степени насильственным путем грамматистами и лингвистами, стремящимися установить нормативные случаи употребления.
Сеше разработал задачи и цели лингвистики организованной речи – науки о функционировании языка, многие из которых сохраняют свою актуальность. Функционирование языка Сеше связывал с условиями жизни человеческого общества. Новым было предложение программы исследования с точки зрения говорящего и с точки зрения слушающего. Причем отношения между говорящим и слушающим рассматривались Сеше как антиномические. Продуктивным было его положение, что рецептивный акт речи не является пассивным, он не менее значителен, чем акт говорения.
Сеше разделяет факты, относящиеся к деятельности говорящего и слушающего с точки зрения их роли в языковых изменениях. В области фонологии к деятельности говорящего относится вариативность в организации фонем и панхронические законы, описанные Граммоном [Grammont 1933]. В области семантики – отбор языковых средств в соответствии с потребностями общения. Большое значение Сеше придавал роли аффективных факторов в языковых изменениях. К области синтаксиса он относил эллипсисы, плеоназмы, усиление модуляции и ритма.