Я уже не раз высказывал свою точку зрения на исторические корни фольклора в целом и былинно-сказочных сюжетов в частности. Прежде всего, под «корнями» я понимаю те исторические и иные объективные реалии, которые скрываются за фольклорными сюжетами, образами и мифологемами. Способ производства, безусловно, имеет отношение к их формированию и развитию, но, как говорится, только в конечном счете и далеко не в том прямолинейном плане, как это доказывал, к примеру, Пропп. Явления духовной и психической жизни имеют одинаковую природу в любой социально-экономической формации, и способ производства не может оказывать на них непосредственное воздействие на биосферном или ноосферном уровне, то есть на молекулярно-клеточном, атомно-полевом или информационно-энергетическим. Механизм здесь один и тот же для всех эпох, культур и народов. Мифологические доминанты, естественно, имеют социальное происхождение, но также имеют специфические закономерности своей живучести и влияния на людей: какая-нибудь экстремистская секта может распространить свои дремучие идеи со скоростью степного пожара и независимо от того, в условиях какого способа производства она начала свою деятельность.
   Точно так же и с мифологией. Она – прежде всего, явление ноосферного порядка, а потом уже все остальное. Ее природа более реальна, чем иные абстракции, сюжеты и образы формируются независимо от общего хода вещей и лишь потом вливаются в общий и социально обусловленный поток, подобно мозаике образуя элементы народной души, той самой, о которой так хорошо сказал Михаил Михайлович Пришвин (1873–1954):
 
   «Все эти сказки и былины говорят о какой-то неведомой общечеловеческой душе. В создании их участвовал не один только русский народ. Нет, я имею перед собою не национальную душу, а всемирную, стихийную…».
   Вопрос об осмыслении и расшифровке мифологем (так же как и фундаментальных научных понятий) – это вообще не филологическая, а смысловая проблема. В ноосфере аккумулированы некоторые идеи-эйдосы, которые, как полагал еще Платон, не формируются путем эмпирического обобщения опытных фактов, а припоминаются «в чистом виде». Они выступают своего рода организующим и направляющим началом познавательного процесса и существуют в виде своего рода атомов смысла. Законы смыслообразования, смыслозакрепления и смыслопередачи не тождественны скоррелированными с ними закономерностями фонетики или грамматики. По отношению к последним смысл оказывается первичным. Ему принадлежит примат и в процессе овладения языком.
   В определенном плане сказанное подтверждает и открытый Карлом Юнгом (1875–1961) архетип коллективного бессознательного. Где он может находиться? В нейронах? В генах? Частично, видимо, да, но лишь частично. Как объективно-природная и социально обусловленная матрица архетип коллективного бессознательного конечно же пребывает в ноосфере и транслируется оттуда в случае необходимости, пробуждаясь в каждом из нас как спящая почка на дереве.
   Таким образом, поскольку по природе своей смысловые единицы (категории, константы, мифологемы) имеют ноосферное происхождение, постольку и ключ к их разгадке находится не в нашей голове, а за ее пределами – в энергоинформационном поле, существующем независимо от бытия конкретных людей и человечества в целом. Потому-то любая мифологема, любое понятие соединяет в себе несоединимое (с точки зрения школярского или схоластического разума, конечно) – лингвистику и логику, философию и семантику, физику и космологию. «Все – в одном», – как говаривали древние мудрецы и были, несомненно, правы! Увидеть же Вселенную в атоме (в том числе и «атоме смысла») во все времена было дано не каждому. К истолкованию архаичных понятий и мифологем вполне применима модель интерпретации коранических сур. Как считают мусульманские мудрецы, каждую суру Священного Корана можно истолковать тремя, тридцатью тремя и тремястами тридцатью тремя способами – все зависит от степени посвященности и открывающегося благодаря божественному откровению доступа к сакральному знанию. При этом глубинный и сокровенный смысл даже самых простых на первый взгляд вещей ясен далеко не каждому.
   В научной и учебной литературе давно бытует мнение о фольклоре как преимущественно об устном народно-поэтическом творчестве, к тому же оторванном от реальной действительности. На самом же деле фольклористика как базисный пласт мировой культуры – явление не просто емкое, но в полном смысле необъятное и неисчерпаемое. Будучи простым и удобным каналом аккумуляции и передачи накопленного за многие тысячелетия опыта и знаний, фольклор (дословно «народная мудрость») вобрал в себя в специфически компактной символическо-образной форме многообразные факты истории, этногенеза, связанные с бытовыми традициями, мировоззренческими представлениями, культовыми ритуалами, обрядами, поверьями, пережитками и т. п. Один из основоположников современного традиционализма Рене Генон (1886–1951) так расценивал действительное значение фольклора (в его соотношении с мифологией) для познания истории и предыстории:
   «Народ сохраняет, сам того не понимая, останки древних традиций, восходящие порою к такому отдаленному прошлому, которое было бы затруднительно определить и которое поэтому мы вынуждены относить к темной области “предыстории”; он выполняет в некотором роде функцию более или менее “подсознательной” коллективной памяти, содержание которой, совершенно очевидно, пришло откуда-то еще».
   Отсюда и фольклористика как наука призвана в полном объеме собирать и изучать различные проявления жизни народа как элемента исторически сложившейся цивилизации. Ни в коей мере не является она исключительно филологической наукой (или частью таковой), напротив, она становится абстрактной и непонятной в отрыве от этнографии, религиоведения, археологии, социологии и философии истории. Попытка представить русскую сказку, былину, песню, заговор и т. д. вне их обусловленности народным бытием во всех нюансах его исторического развития оборачивается искаженным истолкованием этих ценнейших памятников русской культуры, отразивших все основные вехи ее становления.
   Таким образом, всякий миф, фольклорный образ, имеют под собой такое же реальное основание, как и научный факт. И заложенный в обычных мифах первоначальный смысл поддается строго научному анализу и реконструкции. Итальянский фольклорист Джузеппе Питре (1843–1916) проницательно напутствовал всех, кто прикасается к неисчерпаемой сокровищнице народного творчества и народной памяти:
 
   «Философ, законодатель, историк – всякий, кто хочет понять свой народ до конца, должен присматриваться к его песням, пословицам, сказкам, а также к его поговоркам, отдельным выражениям и словам. За словом всегда стоит его значение, за буквенным смыслом – смысл тайный, аллегорический, под странным пестрым одеянием сказки кроется история и религия народов и наций».
   Все сказанное относится и к закодированным в мифологических сюжетах и образах сведениям о реальных событиях далекого прошлого, о стародавних общественных отношениях и нормах поведения, об устройстве мироздания, его происхождении и законах, о катастрофах и великих переселениях народов.
   В русском народном мировоззрении общеарийская система мифологических представлений и символов была вытеснена и практически разрушена с введением христианства, искоренением язычества и физическим уничтожением членов жреческой касты – профессиональных хранителей сакральных учений. Многие связующие звенья и базисные опоры утрачены. Остались осколки в виде стойких фольклорных образов, закрепленных в консервативном языке, который невозможно уничтожить никакими социальными переворотами и идеологическими переменами. Язык, независимо от социально – экономических формаций, политического строя и общественного устройства, передается по своим собственным ноосферным законам от поколения к поколению, хотя древнейшие мифологические образы нередко теряют при этом свой первоначальный смысл и обрастают новыми, более привычными для конкретной эпохи и достаточно понятными современному человеку деталями.
   И все же истина неуничтожима! В наших руках бесценные духовные сокровища, сбереженные предками. Наша задача – не только принять эстафету из дали тысячелетий и вручить ее следующему поколению, но и по мере сил и возможностей осмыслить то неисчерпаемое сакральное знание, которое содержится в древних текстах, воспроизведенных современными полиграфическими и компьютерными способами.

Часть I
Сакральный мир древней прародины

   Как сказка – мир. Сказания народа,
   Их мудрость темная, но милая вдвойне,
   Как эта древняя могучая природа,
   С младенчества запали в душу мне…
Николай ЗАБОЛОЦКИЙ

Глава 1
Океан-море

   Высота ли, высота поднебесная,
   Глубота, глубота акиян-море,
   Широко раздолье по всей земли…
Былина про Соловья Будимировича

   Если вспомнить школьную карту по русской истории, Россия как государство (Киевско-Новгородская Русь) в начале своего существования не имела ни одного прямого выхода к морю – только по рекам. Однако русский фольклор – былины и сказки, заклинания и заговоры – упорно напоминает о другом: Русь изначально и всегда была морской и океанической державой. «Море-океан» – устойчивая мифологема песен, сказок и былин, но также заговоров и заклинаний – самого архаичного пласта всякого мировоззрения. В глубинах русского народного миросозерцания вызрела и поморская формула, донесенная до нашего времени замечательным писателем-северянином и хранителем сакрального знания Борисом Викторовичем Шергиным (1896–1973): Океан – море русское.
   Когда же это было? И о каком океане может идти речь? Теоретически и фактически только об одном – Ледовитом. Он один через Крайний Север непосредственно примыкал к Европейской России. Выход к Тихому океану свершился значительно позже, после присоединения и освоения Сибири, а Балтика и Черноморье являются внутренними морями и с океаном связаны опосредованно.
   До недавнего времени слово «океан» имело совершенно отличный смысл от того, который впоследствии вложили в него мореплаватели, географы и натуралисты. Океан (как он виделся древним ариям, а затем – славянскому племени и, наконец, – русским людям) – это внеземная огненная космическая стихия, объемлющая видимый мир морей и суши. Океан – царство солнца, луны и звезд, и, чтобы их достичь, нужно действительно плыть, как по воде, по той неведомой субстанции, которая наполняет пространство. Спустя тысячелетия проникновенное видение Космического Океана, как он представлялся нашим далеким предкам, вдруг проступило в философских строфах Тютчева:
 
Как океан объемлет шар земной,
Земная жизнь кругом объята снами;
Настанет ночь – и звучными волнами
Стихия бьет о берег свой…
Небесный свод, горящий славой звездной,
Таинственно глядит из глубины, —
И мы плывем, пылающею бездной
Со всех сторон окружены.
 
   (Ломоносов тоже именовал космос: «Горящий вечно Океан».)
   В древнеарийской идеологии происхождение вещественного и духовного мира трактуется, как пахтанье первичного океана, из которого появляются и небесные светила (например, Месяц), и некоторые женские божества несравненной красоты (Лакшми, Рамбха, Сура), и другие сакральные животные и предметы, подобно тому, как появляется масло при пахтанье молочных продуктов (рис. 5). Но главная цель этой беспримерной космологической акции было конечно же добывание напитка бессмертия – амриты. Вот как описывается это совместное деяние богов и асуров в 1-й книге «Махабхараты», носящей название «Адипарва»:
   «Есть лучшая среди гор – Мандара, украшенная горными вершинами, подобно тому как сами вершины (бывают украшены) облаками. Она покрыта сетью вьющихся растений. Ее оглашают разнообразные птицы и населяют различные хищники. Ее посещают киннары и апсары, а также и боги. Она возвышается (над землею) на одиннадцать тысяч йоджан и на столько же тысяч уходит вниз под землю. Не в силах вырвать ее, толпы богов явились тогда к Вишну и Брахме, сидевшим вместе, и сказали так: “Выскажите (нам) свое высокое суждение, которое привело бы к благоприятному исходу. Благоволите приложить усилие, чтобы вырвать Мандару для нашего блага”. “Хорошо, о потомок Бхригу!” – сказал (на это) Вишну вместе с Брахмою.
 
   Рис. 5. Пахтание молочного океана. Индийская миниатюра
 
   Тогда могучий Ананта, понуждаемый в этом деле Брахмой и Нараяной, встал и вырвал (своею) силою, о брахман, того царя гор вместе с лесами и обитателями лесов. Затем боги вместе с ним пришли к океану и сказали ему: “Мы станем сбивать воду для (получения) амриты”. Владыка вод сказал тогда: “Пусть же и для меня будет доля (амриты). Я способен перенести великое волнение от вращения Мандары”. Тогда боги и асуры обратились к царю черепах, поддерживающему мир: “Благоволи стать опорою для этой горы”. Сказав “хорошо”, черепаха подставила свою спину. И на ней Индра при помощи (особого) сооружения установил подножие той горы. И, сделав Мандару мутовкой, а змея Васуки веревкой, боги и все дайтьи и данавы начали затем пахтать океан, вместилище вод, о брахман, домогаясь амриты. За один конец царя змей взялись великие асуры, а премудрые все ухватились за хвост. Нараяна же, поскольку он был бесконечным великим божеством, то поднимал голову змея вверх, то снова опускал ее вниз. Меж тем как змея Васуки стремительно натягивали боги, из пасти его не раз вырывались ветры вместе с дымом и пламенем. И те массы дыма, превращаясь в громады облаков, пронизанных молниями, обливали сонмы демонов, измученных усталостью и жарой. А из вершины той горы выбрасывались ливни цветов, покрывая гирляндами со всех сторон сонмы богов и демонов. В то время как боги и асуры пахтали океан посредством Мандары, там поднялся великий шум, подобный громыханию чудовищных облаков. Там различные водяные обитатели, раздавленные великой горою, сотнями находили свою гибель в соленой воде. Разнообразнейших тварей из мира Варуны, а также обитателей нижних областей мира привела к уничтожению та гора, опора земли. Между тем как она вращалась, могучие деревья, населенные птицами, сталкиваясь друг с другом, падали с вершины горы. И огонь, возникший от трения их, полыхая ежеминутно пламенем, будто синее облако – молниями, окутал гору Мандару. Он сжег слонов и львов, оказавшихся там. Также расстались с жизнью и всевозможные другие существа. Затем Индра, лучший из бессмертных, погасил всюду тот сожигающий огонь водою, рожденной из облаков. После того в воды океана потекли разнородные выделения из могучих деревьев, а также множество соков трав. Именно от питья тех соков, наделенных бессмертною силой, а также от истечения золота боги достигли бессмертия…»
(Перевод – здесь и далее – В.И. Кальянова)
   В сознании русского народа по прошествии многих тысячелетий и в условиях утраты дохристианской систематизированной идеологии также сохранилось представление об океане как о прибежище высших небесных сил – вершителей человеческих судеб. При этом сам океан трансформировался в море, а таинственное местопребывание космических стихий превратилось в чудесный остров посреди необъятного моря. С огненным морем-океаном связан еще один космогонический образ, известный в народе как Чудо-юдо-рыба-кит. Обычно подчеркивается примитивность стародавних знаний: никакой, дескать, кит не рыба, а Земля, что держится на ките (китах), – это отголосок самых упрощенных представлений о мироздании. Что образ кита был упрощен и нивелирован, – несомненно. Но первоначально он вовсе и не был никаким китом. Держатель мироздания – это классический космогонический дракон, известный по мифологиям древних народов – от китайцев до американских индейцев. В индоевропейских мифах он также один из творцов Вселенной и хранитель мудрости.
   В сознании же русского народа, с мудрыми драконами практически не сталкивавшегося, они превратились в более привычную щуку (вспомним всемогущую волшебную щуку из сказки «По щучьему велению»). В сказаниях финно-угорских народов щука выступает творцом мира. Впоследствии и образ щуки раздвоился: часть своих полномочий она передала киту и прежде всего – свою рыбью сущность (вот почему кит стал рыбой). Но в некоторых старинных записях сохранилась память и о змее (драконе), и об огненном море-океане, и о рыбе, и о ките – причем встречаются они в древней рукописи Соловецкого сборника все вместе. По этой записи, в огненном море или в огненной реке живет чудовище Великорыбие – огнеродный кит или змей Елеафом (Левиафан), из уст его вырываются «громы пламенного огня», а из ноздрей – дух, который «раздымает огнь геeннский». Этот огненный кит (дракон), обитающий в огненном море-океане (реке), и есть хозяин мира: он держит Землю, не в том смысле, что она покоится у него на спине, а в том, что он является ее хранителем.
   Почитание Океана и Моря – одно из древнейших в мировой мифологии и архаическом мировоззрении. Соединение этих двух понятий в одно «Море-Океан» совсем не случайно: единая мифологема служит недвусмысленным напоминанием о хорошо известных отправных положениях древнейших философских систем Востока и Запада, когда первоосновой всего сущего мыслилась первозданная и несотворимая водная стихия. Она-то и породила все живое на Земле. В орфическом гимне «Океану» говорится:
 
Вечный отец Океан, беспредельный, неуничтожимый,
гордый родитель богов и мужей, что подвержены смерти,
крайние точки Земли охватил ты волнами по кругу,
реки рождаешь, моря и подземные чистые струи,
что источают земли драгоценную, чистую влагу.
Я призываю: приди, о блаженный, богов очищенье,
первоначальной оси многопутник, земных окончаний
друг благомыслящий. Твой нарастающий рокот волнует,
радостью полня сердца посвящаемых в таинства наши.
 
(Перевод И. Евсы)
   Но согласно древнейшим эллинским мифам у объемлющего мир Океана была супруга Море. Ее греческое имя – Тетис (или Тефия). В другом орфическом гимне, обращенном специально к ней, пелось:
 
Я совоокую Тетис зову, Океана супругу,
В пеплосе синем царицу, что легкие волны колеблет,
Сладоcтновеющим ветром дыша на приморскую землю.
Ты крушишь о прибрежные скалы валы-исполины
И, усмирив, посылаешь на берег спокойно и мягко.
Ты кораблями красуешься, ты, о пестунья чудовищ,
Влажнодорожная матерь Киприды и туч мраковидных,
Матерь нимф ключевых и речных, изобильных водою,
Ныне внемли мне, молю, многочтимая, будь благосклонна,
Помощью будь и пошли кораблю попутные ветры!
 
(Перевод О.В. Смыки)
   В известном смысле Тефиду можно назвать матерью вод и сравнить с аналогичными божествами других мифологий и культур. Такова карело-финская Ильматар (рис. 6) – мать северного Орфея Вяйнямёйнена. По калевальским рунам, Ильматар – дочь воздушного (и безвоздушного, то есть космического) пространства. Забеременела она одновременно от буйного ветра, который «надул» плод в процессе «качания» на волнах, и синего моря, которое обеспечило последующую фазу беременности – «полноту» (следовательно, обоих можно считать отцами Вяйнё). Между прочим, подобное зачатие эпического героя от ветра встречается и в других мифологиях (например, у пеласгов – предшественников эллинов на Балканах), что лишний раз подтверждает общность генетических и культурных корней различных этносов.
 
   Рис. 6. Ильматар – карело финская Мать воды и неба. Художник Светлана Георгиевская
 
   Роды у Ильматар не наступали до тех пор, пока она не превратилась в мать воды – первозданную водную стихию и не выставила над бескрайним первичным Океаном пышущее жаром колено. На него-то и опустилась космотворящая птица – утка. (У других северных народов это могла быть гагара, у древних египтян – дикий гусь, у славяно-русов – гоголь-селезень, но мифологическая первооснова у всех одна.) Из семи яиц, снесенных уткой (шесть золотых и одно железное), и родилась Вселенная, весь видимый и невидимый мир:
 
Из яйца, из нижней части,
Вышла мать-земля сырая;
Из яйца, из верхней части,
Встал высокий свод небесный,
Из желтка, из верхней части,
Солнце светлое явилось;
Из белка, из верхней части,
Ясный месяц появился;
Из яйца, из пестрой части,
Звезды сделались на небе;
Из яйца, из темной части,
Тучи в воздухе явились…
 
(Перевод Л. Бельского)
   В этом изумительном по красоте и емкости фрагменте зачатки многих космологий и мифологем других культур, связанных с представлениями о Космическом яйце, что как раз и подтверждает былую социокультурную и этнолингвистическую общность всех народов Земли. Правда, во многих карело-финских песнопениях, не включенных Элиасом Лённротом (1802–1884) в литературно обработанный им корпус «Калевалы», в качестве космотворящей птицы выступает не утка, а ласточка, ставшая, кстати, эмблемой финского литературного и гражданского общества «Калевала» (рис. 7).
 
   Рис. 7. Эмблема финского общества «Калевала»
 
   Похожие параллели обнаруживаются и в других мифологиях – не только финно-угорских, но и индоевропейских. В данном плане типичен образ древнеперсидского женского божества Ардви-Суры Анахиты (дословно – Ардви Могучая и Непорочная) (рис. 8). Сохранив все основные функции архаичной Великой матери эпохи матриархата, авестийская Ардви, дочь верховного владыки Ахурамазды, считалась также богиней плодородия и воды. В Авесте ей посвящен один из самых знаменитых и возвышенных гимнов:
 
Она явилась, зрима,
Благая Ардви-Сура,
Прекрасной юной девой,
Могучею и стройной,
Высокой и прямой,
Блестящей, благородной,
В наряде с рукавами,
Расшитом золотом.
Бобровую накидку
Надела Ардви-Сура
Из шкур трехсот бобрих,
Четырежды родивших
(Когда они шерстистей,
Когда их гуще мех),
Так сделанную, чтобы
Смотрящему казалось
Она покрыта золотом
И полной серебром.
 
(Перевод И.М. Стеблина-Каменского)
   Образ божественной Ардви-Суры многолик и полифункционален. Великая богиня, дочь Ахурамазды, для древних иранцев персонифицировала не просто водную стихию, еще и великую реку с мощными рукавами и протоками – может быть, ту, по берегам которой когда-то мигрировали арии с Севера на Юг.
   В основе имени эллинской Тефиды также лежит общеиндоевропейский корень, который явственно просматривается в таких хорошо знакомых русских словах, как «тятя» («отец»), «титя» («грудь»), «тетя» («сестра матери» и всякая посторонняя женщина старшего возраста) и «теща» («мать жены»). Первое слово в южнорусских говорах (и, кроме того, на Псковщине и в Архангельском крае) имеет вокализацию «тата». Точно так же звучит слово «отец» на санскрите (а также по-древнегречески и на латыни) – tata; «мать» по-санскритски – tta). Уже здесь напрашивается вопрос: почему фактически одна и та же лексема лежит в основе понятий разного рода: с одной стороны, мужского, с другой – женского? С точки зрения филологической в этом нет ничего особенного, с точки зрения же мифологической, а значит – мировоззренческой, проблем здесь – немерено.
 
   Рис. 8. Авестийская богиня Ардви Сура, возносимая на небо священной птицей Симург. Изображение на серебряном блюде Сасанидской эпохи
 
   Океан и Теифда – брат и сестра, вместе с другими титанами дети Урана-Неба и Геи-Земли. Они вступили в кровосмесительный брак и населили мир сонмищем божественных водных стихий. Недаром у Гомера первый прозывается праотцом, а его инцесстальная супруга – праматерью всех богов. Одних океанид они народили три тысячи и столько же еще и рек. В борьбе Крона с отцом Ураном, а затем Зевса (который приходился им внучатым племянником) с Кроном и другими титанами (своими братьями) Океан и Тефида участия не принимали. Но нас пока данный сюжет и не интересует. Просто лучше сохранившаяся (в сравнении с языческой славянской) эллинская мифология, возникшая и сформировавшаяся в общем индоевропейском котле, дает ключ к расшифровке чисто русской мифологемы «Море-Океан». Как не трудно догадаться, в ней запечатлелись отголоски древнейших мифологических представлений о брачной паре двух водных стихий – Моря и Океана. А поскольку в позднейшей традиции они – существа не женского рода, то слились в единое понятие «Море-Океан».
   Впрочем, данная проблема значительно глубже. Она проистекает из известного многим древним народам философского учения о Космическом яйце, по сути своей и природе объединяющем в себе одновременно мужское и женское начало. По представлениям орфиков, к примеру, «изнутри этого тела [то есть Космического яйца. – В.Д.] образуется некое муже-женское живое существо промыслом живущего в нем божественного дыхания. Его Орфей называет Фанетом, потому что с его появлением (phanentos) Всё из него воссияло лучами самого великолепного из элементов, огня, образовавшегося из влаги». Как видим, влага и здесь – первичное начало. В дальнейшем тема единства мужской и женской первосущностей получила развитие в концепции андрогина – двуполого человека, сочетающего в себе мужские и женские половые признаки. В европейской философской традиции данная тема оказалась особенно популярной: ее осмысление началось с Платона, опиравшегося, как всегда, на предшествующие учения, и не завершилось по сей день.