Страница:
Нашествие
Дом наш стоит на краю поселка, у самого леса. Просторная застекленная веранда выходит на южную сторону, к солнцу. Там мы и поместили медвежат, убрав предварительно все посторонние предметы. Одна дверь веранды выходила во двор, а вторая – в комнату, так что мы могли заходить к медвежатам с любой стороны. Кормлением малышей занялась жена. Кормили их еще из бутылок с соской, каждого в отдельности, но если нас было двое, мы сразу брали три бутылки и кормили всех троих. На руки медвежат брать никому не разрешалось, и это выполнялось беспрекословно. Не разрешалось играть с ними, так что основные контакты у них были друг с другом. Медвежата росли быстро, и уже через неделю я стал подумывать, куда бы их определить на время передержки.
Быстро достать хорошую клетку не представлялось никакой возможности. Я съездил в город, знакомый механик помог подобрать металлические уголки, нашлась и вольерная сетка, так что дело оставалось за разработкой чертежа и сваркой. Вдвоем с местным кузнецом, который согласился мне помогать, мы принялись делать дом для медведей.
Появление в поселке медвежат вызвало всеобщий интерес. Все считали своим долгом при встрече как можно подробнее расспросить меня обо всем, что касалось детенышей и работы с ними. Вопросы были самые разные. Я отвечал, как мог. Отшучивался, либо подолгу, в деталях, излагал предстоящую работу, пускался в рассуждения о медведях вообще, об отношении их к человеку и человека к ним и т. д. Наконец, мне это так надоело, что, завидев очередного нового человека, я старался куда-нибудь сбежать или махал руками, отвечал невпопад на сыпавшиеся вопросы и делал вид, что очень спешу. Люди пожимали плечами, разводили руками и, наконец, отстали. Другое дело – сами медвежата.
В. С. Пажетнов, Тоша, Катя и Яша. 1975 г. (фото И. Б. Бавыкина)
Разговоры о них подстегивали любопытство, особенно у вездесущих мальчишек, которые пытались пробраться к веранде своими тайными тропами. Если я встречал очередных лазутчиков около веранды, они делали невинные физиономии и говорили мне, что забрели сюда совершенно случайно. Но были и особо настойчивые взрослые, в том числе и из заезжих в заповедник гостей, которые считали, что они могут посмотреть на медвежат и законов, которые бы запрещали это делать, еще никто не написал. Мы решили пойти на компромисс. Теперь к веранде разрешалось подходить всем в присутствии хозяина и с условием, что никто не будет разговаривать. Однако как в присутствии нас, так и в наше отсутствие со стороны веранды все же довольно часто раздавались громкие восторженные возгласы и взрывы смеха. Медвежата нисколько не смущались любопытных глаз посетителей. Забавно кувыркались, боролись, отвешивали друг другу затрещины, падали, громко стукались лбами о дощатый пол и, как нарочно, выставляли напоказ черные, голые («… смотри-ка, как у людей!») пятки. За время пребывания медвежат на веранде цветы с этой стороны дома были затоптаны, часть забора сломана и выбито два стекла в раме. Появились неизвестно откуда притащенные малярный козел, обломок лестницы, две разбитые табуретки и доска – все для того, чтобы забраться повыше и лучше рассмотреть медвежат.
Я ломал голову над неразрешимой задачей – как быть с непрошеными гостями, когда мы переведем медвежат в клетку? Место для установки клетки выбрали в лесу, и это почти исключало возможность действенного контроля. Но вскоре к медвежатам привыкли, наплыв посетителей резко спал, и все дальнейшие хлопоты с размещением малышей завершились самым лучшим образом. Заручившись поддержкой дирекции заповедника, мы постепенно перекрыли свободный доступ к медвежатам. Это был важный шаг. Появилась возможность выпускать их для прогулки в лес на небольшую вырубку с уверенностью, что нам не помешают. Здесь были сделаны первые наблюдения за поведением развивающихся медвежат. На этом этапе работы нам помогали многие сотрудники заповедника, любезно взявшие на себя обязанность терпеливого объяснения несведущей публике о вредности праздного любопытства для проведения работы с мишками.
Быстро достать хорошую клетку не представлялось никакой возможности. Я съездил в город, знакомый механик помог подобрать металлические уголки, нашлась и вольерная сетка, так что дело оставалось за разработкой чертежа и сваркой. Вдвоем с местным кузнецом, который согласился мне помогать, мы принялись делать дом для медведей.
Появление в поселке медвежат вызвало всеобщий интерес. Все считали своим долгом при встрече как можно подробнее расспросить меня обо всем, что касалось детенышей и работы с ними. Вопросы были самые разные. Я отвечал, как мог. Отшучивался, либо подолгу, в деталях, излагал предстоящую работу, пускался в рассуждения о медведях вообще, об отношении их к человеку и человека к ним и т. д. Наконец, мне это так надоело, что, завидев очередного нового человека, я старался куда-нибудь сбежать или махал руками, отвечал невпопад на сыпавшиеся вопросы и делал вид, что очень спешу. Люди пожимали плечами, разводили руками и, наконец, отстали. Другое дело – сами медвежата.
Разговоры о них подстегивали любопытство, особенно у вездесущих мальчишек, которые пытались пробраться к веранде своими тайными тропами. Если я встречал очередных лазутчиков около веранды, они делали невинные физиономии и говорили мне, что забрели сюда совершенно случайно. Но были и особо настойчивые взрослые, в том числе и из заезжих в заповедник гостей, которые считали, что они могут посмотреть на медвежат и законов, которые бы запрещали это делать, еще никто не написал. Мы решили пойти на компромисс. Теперь к веранде разрешалось подходить всем в присутствии хозяина и с условием, что никто не будет разговаривать. Однако как в присутствии нас, так и в наше отсутствие со стороны веранды все же довольно часто раздавались громкие восторженные возгласы и взрывы смеха. Медвежата нисколько не смущались любопытных глаз посетителей. Забавно кувыркались, боролись, отвешивали друг другу затрещины, падали, громко стукались лбами о дощатый пол и, как нарочно, выставляли напоказ черные, голые («… смотри-ка, как у людей!») пятки. За время пребывания медвежат на веранде цветы с этой стороны дома были затоптаны, часть забора сломана и выбито два стекла в раме. Появились неизвестно откуда притащенные малярный козел, обломок лестницы, две разбитые табуретки и доска – все для того, чтобы забраться повыше и лучше рассмотреть медвежат.
Я ломал голову над неразрешимой задачей – как быть с непрошеными гостями, когда мы переведем медвежат в клетку? Место для установки клетки выбрали в лесу, и это почти исключало возможность действенного контроля. Но вскоре к медвежатам привыкли, наплыв посетителей резко спал, и все дальнейшие хлопоты с размещением малышей завершились самым лучшим образом. Заручившись поддержкой дирекции заповедника, мы постепенно перекрыли свободный доступ к медвежатам. Это был важный шаг. Появилась возможность выпускать их для прогулки в лес на небольшую вырубку с уверенностью, что нам не помешают. Здесь были сделаны первые наблюдения за поведением развивающихся медвежат. На этом этапе работы нам помогали многие сотрудники заповедника, любезно взявшие на себя обязанность терпеливого объяснения несведущей публике о вредности праздного любопытства для проведения работы с мишками.
Первые прогулки
В 50 метрах от дома, в окружении красивых кудрявых елок, мы поставили клетку – прочную, ажурную и легкую, размером 2,5 на 4 и высотой 2 метра. Но прежде чем перебраться в клетку, медвежата успели влезть в комнату через дверь, которую кто-то из нас забыл плотно закрыть. Я вошел в дом со двора и, услышав необычный шум, заглянул в зал. Первое, что увидел, были опрокинутые цветочные горшки, рассыпанная по всему полу земля и жалкие остатки цветов. Перемазанные землей мишки деловито расхаживали по комнате и старательно вдавливали в земляные россыпи эти остатки. Каждый был занят своим делом, и на меня они едва посмотрели. Я водворил их на место, собрал землю в оставшиеся целыми горшки и попытался воткнуть в них жалкие остатки цветов. Усилия вернуть цветам жизнь, конечно, оказались напрасными. Я взялся за веник, лихорадочно обдумывая возможный разговор со своей женой, имевшей к цветам особое пристрастие. Ничего хорошего не придумал и покорился судьбе – будь, что будет. Разговор состоялся. О медвежатах было высказано несколько вовсе не обидных для них слов, а я выслушал короткую лекцию о достойном поведении мужа в отсутствие жены. На том все кончилось.
На другой день медвежат перевели в клетку, но за ночь они успели выбить на веранде несколько стекол, так что я был очень рад, что зверушек вовремя убрали из дома. Клетка им понравилась. Они обошли и обнюхали все углы, по очереди залезли в будку и… попросились гулять. Это была обычная прогулка, которые мы устраивали уже целую неделю, но теперь медвежат не нужно было вести в лес или на поляну через двор, и этот маленький штрих доставлял удовольствие. С этого дня каждое утро до кормления я выходил с медвежатами в лес. Если я останавливался, останавливались и они и, чуть постояв, начинали деловито сновать между колод и пней, залезали под коряги и вообще проявляли максимум активности, а их любопытству не было предела. То и дело кто-то из медвежат, привлеченный запахом, начинал крутиться на одном месте. Тыкался носом в одно место, в другое, пыхтел, что-то царапал лапами и бежал дальше. На ходу скусывал листик травы, выплевывал его, смешно морща нос. Поднимаясь на задние лапы, цеплялся за нависшие над землей веточки деревьев, срывал один-два едва развернувшихся листика, не удержав равновесия, валился на бок, вскакивал и бежал дальше. На вырубке медвежата впервые начали поедать едва проросшую звездчатку. Позже, как только начала прорастать трава, они пробовали всякую попадающуюся им на пути зелень. Но быстро приспособились выбирать те растения, которые им больше нравились: сочные стрелочки злаков, листики сныти. После утренней прогулки, длившейся обычно около часа, медвежат сажали в клетку и подготавливали все для их кормления. Около клетки выставлялись миски, в которые разливалась приготовленная на молоке овсяная каша.
Медвежата сразу, чуть ли не с первого кормления, распределились и четко знали, где чья миска стоит. Было происшествием, если кто-либо из них впопыхах путал миску. Нарушитель порядка тут же подвергался резкой атаке хозяина, но, ткнувшись мордой в кашу, уже никак не желал понимать, что попал не в свою тарелку, и тогда вспыхивала жестокая драка. Миски летели кувырком, каша разливалась, а рычащие медвежата, зачуяв запах разлитой пищи – их «добычи», – дрались еще жестче, катая друг друга в остатках каши. В таких случаях приходилось немедленно вмешиваться, чтобы не допустить травмирования малышей. И хотя дрались медвежата редко, но на шее каждого из них можно было нащупать не один скатавшийся комок от засохшей крови шерсти.
В рацион мишек входили яйцо, творог и трава, которую они всегда охотно поедали. В клетку сразу после кормления выкладывался кусочек черного хлеба. У медвежат быстро выработалась реакция на эту подачку, и они, закончив есть, забегали в клетку. Впоследствии этот прием во многом облегчил работу. Если необходимо было посадить медвежат в клетку, им показывали кусочек хлеба, и они наперегонки бежали к клетке. Хлеб никогда не давали с рук, а бросали кусочек на пол, соблюдая при этом обязательное условие: каждый медвежонок должен был получить свой кусок, во избежание возможной драки за лакомство. Также в клетку бросали и свежую траву, когда медвежата там уже сидели.
Первая прогулка
Позже я стал уводить медвежат в лес после утренней кормежки, т. к. было получено разрешение администрации на работу с ними в любое время. В ста метрах от клетки в лесу располагалась живописная поляна. Посредине ее громоздилась поверженная ветром толстая сучковатая осина, тянулись вверх несколько рябинок и осин, на кочках росла брусника, желтыми прутьями торчали кусты старой малины, на которых едва прорезались первые светло-зеленые листики. На краю поляны росла ива-бредина с затейливо изогнутыми сучьями, росшими от ствола во все стороны. В ясный день поляна была щедро залита солнцем. Кольцом окружавшие ее громадные елки сдерживали ветер. Порывы его, гудевшие в раскачиваемых вершинах, гасли, терялись в густых ветках, не достигая земли. Здесь было тепло и уютно.
В трехмесячном возрасте медвежонок может взобраться на толстое дерево
Уже с первых прогулок медвежата начали учиться влезать на деревья. Вначале они освоились с толстым стволом поваленной осины. Кое-как вскарабкавшись на него, разгуливали по стволу взад-вперед, как по дороге. Потом облюбовали иву, она стала первым и, пожалуй, самым любимым деревом, на котором они обучались лазанию вверх. Темно-коричневая кора ивы была сплошь в глубоких трещинах. Боковые ветви этого старого, невысокого дерева начинались в полутора метрах от земли и тянулись то горизонтально, то закручиваясь в замысловатые узлы. Вначале мишки не решались взбираться по стволу выше, чем на метр. Было видно, что залезать по дереву вверх им легче, чем спускаться вниз. Быстро перехватывая лапками, медвежонок залезал до метровой отметки, потом как-то терялся, начинал смотреть вниз. Поворачивая голову то вправо, то влево, подрагивая от напряжения, а, возможно, и от страха, он начинал медленно спускаться, изо всех сил цепляясь за кору когтями. Если в этот момент лапа срывалась, малыш буквально «прилипал» к стволу, морда его принимала испуганно-растерянное выражение, и лишь убедившись, что держится крепко, он возобновлял спуск. Ствол дерева он отпускал только тогда, когда задние лапы прочно стояли на земле. Каждый день мишки тренировались в лазании, не зная в этом занятии усталости, и через неделю их можно было видеть уже на самой макушке ивы. Спустя две недели они стали ловкими верхолазами и освоили все сучки покрывшегося первой листвой дерева. Даже умудрялись затевать возню на самом верху, толкая друг друга, но при этом орудовали только одной лапой, а тремя другими цепко держались за ветку, на которой сидели.
Отдых на первой прогулке
Теперь медвежата не обходили вниманием и толстые сучья осины с гладкой, сильно засохшей корой, на которые влезать было довольно трудно. Чтобы удержаться на таком сучке, нужно было иметь сильные лапы и крепкие когти. Гигантское дерево, рухнув, создало целый завал из обломившихся и оставшихся лежать на стволе толстых сучьев, между которыми и сновали расшалившиеся мишки. Они быстро проскальзывали из одной дыры в другую, беспрерывно меняли место и занятие, показывая при этом поистине акробатические номера. Игра кончалась так же внезапно, как и начиналась. Только что бегавших взапуски малышей уже можно было видеть деловито лазающими между трухлявыми пнями и моховыми кочками, где они старательно выискивали личинки короедов, которыми можно было поживиться. Вначале я оставлял заигравшихся медвежат и незаметно уходил, чтобы заняться своими обычными делами на работе, которых с появлением медвежат не убавилось. Первые 6 дней это /давалось. Мишки оставались на полянке до тех пор, пока я к ним не приходил. Приближаясь, я подавал звуковой сигнал, детеныши дружно отвечали, бежали навстречу, и мы шли обедать. Позже они освоились с дорогой и стали прибегать к клетке сами.
Утомился
В нашем доме жил щенок по кличке Булька. Булька представлял собой смесь лайки с гончей, у него всегда был взбалмошный внешний вид: винтом закрученный хвост, ясные простодушные глаза и мягкие длинные уши, висевшие тряпкой. Он унаследовал окрас гончей, а голос, звонкий, режущий слух, ему достался явно от лайки. Каким образом этот щенок сумел подружиться с медвежатами, мне так и осталось неизвестным. Однажды я увидел медвежат около клеток вместе с Булькой. Они бегали, прыгали, катались, боролись и так были заняты игрой, что не заметили моего прихода. Кое-как разбив теплую компанию, я унес Бульку в вольер и запер. Но вскоре он отыскал в вольере дырку, вылез, прибежал к клетке и пытался затеять игру с медвежатами теперь уже через сетку – лаял, визжал, припадал к земле на все лапы, подпрыгивал вверх, одним словом, ходил колесом! Заделав в вольере все дырки, я надежно изолировал Бульку. Теперь-то он не мог вылезти, и я с сознанием надежно выполненной работы пошел в контору заповедника. Вслед мне раздался душераздирающий вой! Но я решил выдержать характер и не выпускать Бульку к медвежатам. В условия эксперимента вовсе не входило наличие контакта собаки с медведями! Вой продолжался, вой на высоких нотах, с тоскливыми переливами. Я, конечно, мог выдержать все упрямые требования Бульки, но сотрудники конторы расценили мою стойкость иначе. В их глазах я выглядел если и не жестким насильником по отношению к домашним животным, то и не лучшим хозяином и, наверняка, плохим хозяином своего двора. Булька выл весь день. Следующее утро началось также с воя. Вой тянулся, плыл над утренним, тихим лесным поселком, будоражил хозяйских собак, которые в свою очередь начинали то лаять, то тоскливо выть. В конторе, как мне показалось, со мной коротко, сквозь зубы здоровались сотрудники, отводили в сторону глаза, стараясь пройти быстрее мимо. Я решил махнуть рукой на все методики, дабы сохранить свое нормальное положение в обществе. Булька в лес не ходил и основной нашей работе причинить вреда не мог. Я выпустил ошалевшего от неожиданной свободы щенка – пусть играют, пока маленькие.
Опасаясь, как бы удирающие из леса медвежата не вышли в поселок, мы решили присматривать за ними по очереди. И тут выяснилось, что в лесу они ни с кем, кроме меня, не желают оставаться. Они убегали от жены, которая их обычно кормила (у клеток малыши оказывали ей особое внимание), и от лаборантки, которая начала с ними работать. Неоднократно я заводил мишек в лес, оставлял их с кем-нибудь из женщин и потихоньку уходил. Выбравшиеся на волю малыши принимались за свои обычные дела, но как только обнаруживали мое отсутствие, во всю прыть бежали к клетке, не обращая внимания на все старания временного сторожа. Предполагая, что такое поведение медвежат обусловлено особой связью со мною через реакцию следования, мы провели серию опытов.
Известно, что через реакцию следования поддерживается непосредственная связь между матерью и детенышами в момент движения. Реакция эта основана на запоминании, а вернее – на «запечатлении» детенышем матери или иного движущегося объекта в так называемый чувствительный период. Этот период бывает особенно остро выражен в тот момент, когда появившийся на свет молодняк становится способным следовать за матерью. Чувствительный период может продолжаться от нескольких часов (после вылупления птенцов у выводковых птиц), до нескольких недель и даже месяцев (после рождения детенышей у различных млекопитающих). Однако позже, т. е. в том возрасте, когда детеныш начинает бояться всяких новых незнакомых предметов, звуков, запахов, чувствительный период подавляется реакцией страха. Например, у котят домашней кошки собака не вызывает чувства страха до известного возраста, и они доверчиво лезут к своему «врагу». Запечатление детенышем стимул-объекта заключается в том, что он с первого взгляда сразу запоминает контуры, размеры и формы, а также запах, издаваемые звуки и т. п. того предмета или животного, за которым потом будет следовать. Удаление такого предмета от детеныша вызывает у последнего сильное возбуждение, что только способствует упрочению связи между стимул-объектом, или матерью, и объектом следования, т. е. детенышем. Чтобы проверить наличие феномена запечатления в реакции следования медвежат, мы неоднократно пытались переадресовать следование медвежат с меня на знакомых им людей: на мою жену и лаборантку. Сделать этого так и не удалось, за исключением одного случая, о котором я расскажу позже.
Несмотря на то, что женщины кормили мишек (связь детенышей с ними через пищу существовала), те упорно отказывались оставаться с женщинами в лесу, если я исчезал. Так подтвердилось наличие феномена запечатления в реакции следования, которая, по всей видимости, проявляется у медвежат сразу после выхода семьи из берлоги. Для проявления этой реакции как раз и создались условия, близкие к естественным. Пока медвежата сидели в палатке, они хорошо в ней освоились, и палатка стала для них как бы берлогой. Мое постоянное присутствие в палатке и, возможно, кормление, создали условия, при которых я как бы подменил им медведицу-мать. Когда медвежата в первый раз вышли из палатки, мое передвижение по яркому снегу у них на виду и вызвало проявление реакции следования. Они запечатлели меня как стимул-объект раз и навсегда и не изменили этому правилу до конца работы. Так и образовалась «семейная группа», связанная, с одной стороны, реакцией следования, а с другой – желанием больше узнать о жизни этих удивительных существ. Пришлось отказаться от всякой помощи и выходить на прогулку с мишками самому.
Теперь работа с медвежатами занимала все мое рабочее время. Такое положение не позволяло нормально выполнять работу по порученному мне разделу основного научного проекта заповедника. Для работы с медвежатами нужно было получить согласие у дирекции заповедника на исключение меня, как исполнителя, из основного проекта и разрешение на двухлетнюю работу с медвежатами на территории заповедника по новой программе. Проблему обсудили на заседании ученого Совета заповедника, меня частично «отстранили» от выполнения основного проекта и разрешили работать с медвежатами в заповеднике. Работа оказалась очень непростой, но интересной, а это – самое главное в любом деле. При этом трудности, как только они проходят, кажутся мелким, совсем мало значащим недоразумением!
На другой день медвежат перевели в клетку, но за ночь они успели выбить на веранде несколько стекол, так что я был очень рад, что зверушек вовремя убрали из дома. Клетка им понравилась. Они обошли и обнюхали все углы, по очереди залезли в будку и… попросились гулять. Это была обычная прогулка, которые мы устраивали уже целую неделю, но теперь медвежат не нужно было вести в лес или на поляну через двор, и этот маленький штрих доставлял удовольствие. С этого дня каждое утро до кормления я выходил с медвежатами в лес. Если я останавливался, останавливались и они и, чуть постояв, начинали деловито сновать между колод и пней, залезали под коряги и вообще проявляли максимум активности, а их любопытству не было предела. То и дело кто-то из медвежат, привлеченный запахом, начинал крутиться на одном месте. Тыкался носом в одно место, в другое, пыхтел, что-то царапал лапами и бежал дальше. На ходу скусывал листик травы, выплевывал его, смешно морща нос. Поднимаясь на задние лапы, цеплялся за нависшие над землей веточки деревьев, срывал один-два едва развернувшихся листика, не удержав равновесия, валился на бок, вскакивал и бежал дальше. На вырубке медвежата впервые начали поедать едва проросшую звездчатку. Позже, как только начала прорастать трава, они пробовали всякую попадающуюся им на пути зелень. Но быстро приспособились выбирать те растения, которые им больше нравились: сочные стрелочки злаков, листики сныти. После утренней прогулки, длившейся обычно около часа, медвежат сажали в клетку и подготавливали все для их кормления. Около клетки выставлялись миски, в которые разливалась приготовленная на молоке овсяная каша.
Медвежата сразу, чуть ли не с первого кормления, распределились и четко знали, где чья миска стоит. Было происшествием, если кто-либо из них впопыхах путал миску. Нарушитель порядка тут же подвергался резкой атаке хозяина, но, ткнувшись мордой в кашу, уже никак не желал понимать, что попал не в свою тарелку, и тогда вспыхивала жестокая драка. Миски летели кувырком, каша разливалась, а рычащие медвежата, зачуяв запах разлитой пищи – их «добычи», – дрались еще жестче, катая друг друга в остатках каши. В таких случаях приходилось немедленно вмешиваться, чтобы не допустить травмирования малышей. И хотя дрались медвежата редко, но на шее каждого из них можно было нащупать не один скатавшийся комок от засохшей крови шерсти.
В рацион мишек входили яйцо, творог и трава, которую они всегда охотно поедали. В клетку сразу после кормления выкладывался кусочек черного хлеба. У медвежат быстро выработалась реакция на эту подачку, и они, закончив есть, забегали в клетку. Впоследствии этот прием во многом облегчил работу. Если необходимо было посадить медвежат в клетку, им показывали кусочек хлеба, и они наперегонки бежали к клетке. Хлеб никогда не давали с рук, а бросали кусочек на пол, соблюдая при этом обязательное условие: каждый медвежонок должен был получить свой кусок, во избежание возможной драки за лакомство. Также в клетку бросали и свежую траву, когда медвежата там уже сидели.
Позже я стал уводить медвежат в лес после утренней кормежки, т. к. было получено разрешение администрации на работу с ними в любое время. В ста метрах от клетки в лесу располагалась живописная поляна. Посредине ее громоздилась поверженная ветром толстая сучковатая осина, тянулись вверх несколько рябинок и осин, на кочках росла брусника, желтыми прутьями торчали кусты старой малины, на которых едва прорезались первые светло-зеленые листики. На краю поляны росла ива-бредина с затейливо изогнутыми сучьями, росшими от ствола во все стороны. В ясный день поляна была щедро залита солнцем. Кольцом окружавшие ее громадные елки сдерживали ветер. Порывы его, гудевшие в раскачиваемых вершинах, гасли, терялись в густых ветках, не достигая земли. Здесь было тепло и уютно.
Уже с первых прогулок медвежата начали учиться влезать на деревья. Вначале они освоились с толстым стволом поваленной осины. Кое-как вскарабкавшись на него, разгуливали по стволу взад-вперед, как по дороге. Потом облюбовали иву, она стала первым и, пожалуй, самым любимым деревом, на котором они обучались лазанию вверх. Темно-коричневая кора ивы была сплошь в глубоких трещинах. Боковые ветви этого старого, невысокого дерева начинались в полутора метрах от земли и тянулись то горизонтально, то закручиваясь в замысловатые узлы. Вначале мишки не решались взбираться по стволу выше, чем на метр. Было видно, что залезать по дереву вверх им легче, чем спускаться вниз. Быстро перехватывая лапками, медвежонок залезал до метровой отметки, потом как-то терялся, начинал смотреть вниз. Поворачивая голову то вправо, то влево, подрагивая от напряжения, а, возможно, и от страха, он начинал медленно спускаться, изо всех сил цепляясь за кору когтями. Если в этот момент лапа срывалась, малыш буквально «прилипал» к стволу, морда его принимала испуганно-растерянное выражение, и лишь убедившись, что держится крепко, он возобновлял спуск. Ствол дерева он отпускал только тогда, когда задние лапы прочно стояли на земле. Каждый день мишки тренировались в лазании, не зная в этом занятии усталости, и через неделю их можно было видеть уже на самой макушке ивы. Спустя две недели они стали ловкими верхолазами и освоили все сучки покрывшегося первой листвой дерева. Даже умудрялись затевать возню на самом верху, толкая друг друга, но при этом орудовали только одной лапой, а тремя другими цепко держались за ветку, на которой сидели.
Теперь медвежата не обходили вниманием и толстые сучья осины с гладкой, сильно засохшей корой, на которые влезать было довольно трудно. Чтобы удержаться на таком сучке, нужно было иметь сильные лапы и крепкие когти. Гигантское дерево, рухнув, создало целый завал из обломившихся и оставшихся лежать на стволе толстых сучьев, между которыми и сновали расшалившиеся мишки. Они быстро проскальзывали из одной дыры в другую, беспрерывно меняли место и занятие, показывая при этом поистине акробатические номера. Игра кончалась так же внезапно, как и начиналась. Только что бегавших взапуски малышей уже можно было видеть деловито лазающими между трухлявыми пнями и моховыми кочками, где они старательно выискивали личинки короедов, которыми можно было поживиться. Вначале я оставлял заигравшихся медвежат и незаметно уходил, чтобы заняться своими обычными делами на работе, которых с появлением медвежат не убавилось. Первые 6 дней это /давалось. Мишки оставались на полянке до тех пор, пока я к ним не приходил. Приближаясь, я подавал звуковой сигнал, детеныши дружно отвечали, бежали навстречу, и мы шли обедать. Позже они освоились с дорогой и стали прибегать к клетке сами.
В нашем доме жил щенок по кличке Булька. Булька представлял собой смесь лайки с гончей, у него всегда был взбалмошный внешний вид: винтом закрученный хвост, ясные простодушные глаза и мягкие длинные уши, висевшие тряпкой. Он унаследовал окрас гончей, а голос, звонкий, режущий слух, ему достался явно от лайки. Каким образом этот щенок сумел подружиться с медвежатами, мне так и осталось неизвестным. Однажды я увидел медвежат около клеток вместе с Булькой. Они бегали, прыгали, катались, боролись и так были заняты игрой, что не заметили моего прихода. Кое-как разбив теплую компанию, я унес Бульку в вольер и запер. Но вскоре он отыскал в вольере дырку, вылез, прибежал к клетке и пытался затеять игру с медвежатами теперь уже через сетку – лаял, визжал, припадал к земле на все лапы, подпрыгивал вверх, одним словом, ходил колесом! Заделав в вольере все дырки, я надежно изолировал Бульку. Теперь-то он не мог вылезти, и я с сознанием надежно выполненной работы пошел в контору заповедника. Вслед мне раздался душераздирающий вой! Но я решил выдержать характер и не выпускать Бульку к медвежатам. В условия эксперимента вовсе не входило наличие контакта собаки с медведями! Вой продолжался, вой на высоких нотах, с тоскливыми переливами. Я, конечно, мог выдержать все упрямые требования Бульки, но сотрудники конторы расценили мою стойкость иначе. В их глазах я выглядел если и не жестким насильником по отношению к домашним животным, то и не лучшим хозяином и, наверняка, плохим хозяином своего двора. Булька выл весь день. Следующее утро началось также с воя. Вой тянулся, плыл над утренним, тихим лесным поселком, будоражил хозяйских собак, которые в свою очередь начинали то лаять, то тоскливо выть. В конторе, как мне показалось, со мной коротко, сквозь зубы здоровались сотрудники, отводили в сторону глаза, стараясь пройти быстрее мимо. Я решил махнуть рукой на все методики, дабы сохранить свое нормальное положение в обществе. Булька в лес не ходил и основной нашей работе причинить вреда не мог. Я выпустил ошалевшего от неожиданной свободы щенка – пусть играют, пока маленькие.
Опасаясь, как бы удирающие из леса медвежата не вышли в поселок, мы решили присматривать за ними по очереди. И тут выяснилось, что в лесу они ни с кем, кроме меня, не желают оставаться. Они убегали от жены, которая их обычно кормила (у клеток малыши оказывали ей особое внимание), и от лаборантки, которая начала с ними работать. Неоднократно я заводил мишек в лес, оставлял их с кем-нибудь из женщин и потихоньку уходил. Выбравшиеся на волю малыши принимались за свои обычные дела, но как только обнаруживали мое отсутствие, во всю прыть бежали к клетке, не обращая внимания на все старания временного сторожа. Предполагая, что такое поведение медвежат обусловлено особой связью со мною через реакцию следования, мы провели серию опытов.
Известно, что через реакцию следования поддерживается непосредственная связь между матерью и детенышами в момент движения. Реакция эта основана на запоминании, а вернее – на «запечатлении» детенышем матери или иного движущегося объекта в так называемый чувствительный период. Этот период бывает особенно остро выражен в тот момент, когда появившийся на свет молодняк становится способным следовать за матерью. Чувствительный период может продолжаться от нескольких часов (после вылупления птенцов у выводковых птиц), до нескольких недель и даже месяцев (после рождения детенышей у различных млекопитающих). Однако позже, т. е. в том возрасте, когда детеныш начинает бояться всяких новых незнакомых предметов, звуков, запахов, чувствительный период подавляется реакцией страха. Например, у котят домашней кошки собака не вызывает чувства страха до известного возраста, и они доверчиво лезут к своему «врагу». Запечатление детенышем стимул-объекта заключается в том, что он с первого взгляда сразу запоминает контуры, размеры и формы, а также запах, издаваемые звуки и т. п. того предмета или животного, за которым потом будет следовать. Удаление такого предмета от детеныша вызывает у последнего сильное возбуждение, что только способствует упрочению связи между стимул-объектом, или матерью, и объектом следования, т. е. детенышем. Чтобы проверить наличие феномена запечатления в реакции следования медвежат, мы неоднократно пытались переадресовать следование медвежат с меня на знакомых им людей: на мою жену и лаборантку. Сделать этого так и не удалось, за исключением одного случая, о котором я расскажу позже.
Несмотря на то, что женщины кормили мишек (связь детенышей с ними через пищу существовала), те упорно отказывались оставаться с женщинами в лесу, если я исчезал. Так подтвердилось наличие феномена запечатления в реакции следования, которая, по всей видимости, проявляется у медвежат сразу после выхода семьи из берлоги. Для проявления этой реакции как раз и создались условия, близкие к естественным. Пока медвежата сидели в палатке, они хорошо в ней освоились, и палатка стала для них как бы берлогой. Мое постоянное присутствие в палатке и, возможно, кормление, создали условия, при которых я как бы подменил им медведицу-мать. Когда медвежата в первый раз вышли из палатки, мое передвижение по яркому снегу у них на виду и вызвало проявление реакции следования. Они запечатлели меня как стимул-объект раз и навсегда и не изменили этому правилу до конца работы. Так и образовалась «семейная группа», связанная, с одной стороны, реакцией следования, а с другой – желанием больше узнать о жизни этих удивительных существ. Пришлось отказаться от всякой помощи и выходить на прогулку с мишками самому.
Теперь работа с медвежатами занимала все мое рабочее время. Такое положение не позволяло нормально выполнять работу по порученному мне разделу основного научного проекта заповедника. Для работы с медвежатами нужно было получить согласие у дирекции заповедника на исключение меня, как исполнителя, из основного проекта и разрешение на двухлетнюю работу с медвежатами на территории заповедника по новой программе. Проблему обсудили на заседании ученого Совета заповедника, меня частично «отстранили» от выполнения основного проекта и разрешили работать с медвежатами в заповеднике. Работа оказалась очень непростой, но интересной, а это – самое главное в любом деле. При этом трудности, как только они проходят, кажутся мелким, совсем мало значащим недоразумением!
Первый поход
В начале июня медвежата заметно окрепли, выросли, приподнялись на ногах, отчего выглядели поджарыми, угловатыми. Эту неуклюжесть несколько скрашивала пушистая шерсть, которой они обросли. Особенно длинные волосы выросли на холке и задних ногах. Движения их во время игры стали резкими, сильными. Нередко игра переходила в настоящую потасовку, напарники начинали отвешивать друг другу увесистые пощечины, но истинной драки при этом никогда не возникало. Если медвежонок получал сильный толчок от напарника, то не старался дать сдачи, а отходил в сторону – и все разом прекращалось. Булька уже давно не показывался в их владениях, т. к. однажды получил настоящую трепку. Силы стали далеко не равными, и Булька уразумел, что контакты с мишками для него небезопасны. Во время прогулок медвежата охотно ели траву, быстро и ловко лазали по деревьям, что-то искали в лесной подстилке, трухлявых пнях и с удовольствием поедали личинок хрущей и короедов, отыскивая их под корой мертвых деревьев. На игры теперь уходило значительно меньше времени. Медвежат кормили умеренно, и им волей-неволей приходилось пополнять свой пищевой рацион за счет естественных добавок.
В середине июня мы решили посмотреть, как будет вести себя медвежонок в естественных условиях, не получая никакой подкормки в течение трех дней. Масса мишек уже составляла более 10 килограммов, и трехдневная голодовка не могла серьезно отразиться на их здоровье. Самым сильным выглядел Тоша. Крепкая стать, спокойные, решительные и расчетливые движения, самая большая масса (13 килограммов) по сравнению с другими медвежатами определили выбор, и я стал готовиться к первой экскурсии.
С вечера тщательно просмотрел намеченный маршрут на карте-схеме, перебрал и уложил в рюкзак вещи так, чтобы во время ходьбы ничего не стучало и не скрипело. Утром, едва наметился рассвет, мы тронулись в путь. Уходили по хорошо набитой тропе через поляну, которая медвежатам была знакома до мелочей. До самой поляны Тоша бежал впереди. Но как только мы ее прошли, пристроился сзади и следовал за мною, не отставая дальше 5–6 метров, – сказывалось незнакомое окружение. По шатким мосткам перешли речку Межу. Межа, крупный приток Западной Двины, здесь, в верховье, текла узкой, извилистой лентой чистой воды. За рекой лежал широкий луг. Седой от легкого, чуть стелющегося над самой землей тумана, луг бархатной скатертью разбежался перед нами, весь расшитый желтыми пестринами цветков лютика, матово-сиреневыми колокольчиками, белыми блестками крупных ромашек. Целостность его покрова нарушал только наш след: смятая трава со сбитой росой тянулась темной, выделяющейся полосой. В один миг и я, и Тоша насквозь промокли. Брюки липли к коленям, неприятно холодили ноги, Тошу излишки влаги, казалось, нисколько не беспокоили – он лез в самые густые заросли травы, которые обливали медвежонка крупными холодными каплями росы. Наконец, в разрывы между деревьями проглянуло солнце. Широкие светлые лучи его, приглушенные дымкой, пошарили по лугу, ближайшим деревьям, и вот ярко-желтый диск выплыл из-за леса, заливая все вокруг теплом и светом. Роса, повисшая на кончиках волос медвежонка, вспыхнула, переливаясь маленькими звездочками, отчего Тоша, оказавшийся от меня как раз напротив солнца, показался сказочным существом, одетым в легкую, серебристо-прозрачную одежду! Но вот он проскочил мимо и сразу потух, стал обыкновенным темно-коричневым медвежонком.
Первая проба новой пищи
Двигались мы медленно. Тоша неутомимо бегал по сторонам, понемногу ел траву, лазал на деревья и развил такую бурную деятельность, что я едва успевал делать записи. Яркие цветы явно привлекали внимание медвежонка: он несколько раз срывал, жевал, но тут же выплевывал цветки лютика едкого и ромашки, зато с удовольствием съел цветки-колокольчики гравилата речного и невзрачную метелку щавеля. Брал он в рот и чем-то выделяющиеся камушки, и затащенные на поле ветром, выбеленные дождями и солнцем сучки, обследовал торчавшие из земли кочки. Было видно, что Тоша пытался определить «на вкус» различные попадавшиеся ему предметы. Он пользовался методом проб и ошибок, отбирая, таким образом, съедобное. Выходя из дома, я не был уверен в том, что мы с Тошей пройдем намеченный пятнадцатикилометровый маршрут за один день. Путь наш пролегал по полям, по лесу, пересекал небольшие полянки, тянулся вдоль ручья, пересекал болото. Хотелось посмотреть, как будет вести себя медвежонок в разных ситуациях. Но какая-то особая легкость в движениях, постоянно высокая активность и любознательность медвежонка в продолжение первых двух часов пути рассеяли мои сомнения, и я решил пройти с ним до избушки.
В первую половину дня медвежонок так освоился с окружающей обстановкой, что начал убегать от меня в сторону на 20–30 метров. Забегал в лес, в кустарник, один раз забрался в глубокий овраг, но нигде не задерживался долго. Выбирался обратно и сразу же искал меня глазами – боялся потеряться. Если я стоял на месте или медленно перемещался на пять-десять метров в сторону, это не вызывало у малыша беспокойства. Чуть удостоив меня взглядом, он тут же отбегал в сторону, чтобы заняться каким-то своим делом. Но стоило пойти прочь, как уже после первого десятка шагов медвежонок бегом догонял меня, пристраивался в след и шел сзади, выдерживая дистанцию в 5–6 метров. К вечеру Тоша разрыл несколько кротовин и один муравейник. На небольшой елке обнаружил пустое гнездо дрозда и долго возился с ним, пока полностью не разрушил. Он научился переворачивать небольшие камни, что-то выискивая под ними.
Лишь к одиннадцати часам ночи мы добрались к намеченному месту – кордону «Стуловский остров». Уже у самой избушки у Тоши вдруг проявился аппетит. В наступившей темноте нельзя было разобрать, чего и сколько он съел, я ничего не мог записать в свой дневник, а он все никак не хотел уходить с полянки. Пришлось несколько раз позвать его, подавая позывной сигнал, так как усталость от прошедшего дня давила на плечи беспричинно потяжелевшим рюкзаком. Хотелось есть и спать.
Старая изба на кордоне состояла из двух половин. В одной остался Тоша, а другую занял я. Мне показалось, что я только-только заснул, как меня разбудил шум: в соседней половине гремел обломком доски, колотил лапой в дверь медвежонок. Часы показывали ровно три. На северо-востоке едва наметилась светлая полоска рассвета, а Тоша уже просился на свободу. Мне не хотелось выпускать медвежонка одного, оставлять без наблюдения. Наскоро одевшись и закусив, я вышел из дома, на ходу умываясь холодной росой. Сна как не бывало. Тоша деловито осмотрелся и, осыпая густую росу, нырнул в заросли ближайшего кустарника. Через минуту он выбрался на чистое место, встряхнулся, веером рассеивая во все стороны капли, и принялся копаться в полуразрушенной куче дров, переворачивая старые гнилушки. Пользуясь передышкой, я заглянул в комнату, где он сидел ночью. В углу обнаружил четыре аккуратные кучки, которые собрал в полиэтиленовый мешочек, а когда стало совсем светло – разобрал фекалии. Они почти полностью состояли из растительных остатков, но были среди них и два гладких камешка размером 2x1 сантиметр, свежая и старая хвоя ели, кусочек тонкой полиэтиленовой пленки (возможно, из-под упаковки сигарет) и обрывок цветной тряпки. Где он мог подобрать столько мусора, я не мог понять – здесь ходит очень мало людей.
В середине июня мы решили посмотреть, как будет вести себя медвежонок в естественных условиях, не получая никакой подкормки в течение трех дней. Масса мишек уже составляла более 10 килограммов, и трехдневная голодовка не могла серьезно отразиться на их здоровье. Самым сильным выглядел Тоша. Крепкая стать, спокойные, решительные и расчетливые движения, самая большая масса (13 килограммов) по сравнению с другими медвежатами определили выбор, и я стал готовиться к первой экскурсии.
С вечера тщательно просмотрел намеченный маршрут на карте-схеме, перебрал и уложил в рюкзак вещи так, чтобы во время ходьбы ничего не стучало и не скрипело. Утром, едва наметился рассвет, мы тронулись в путь. Уходили по хорошо набитой тропе через поляну, которая медвежатам была знакома до мелочей. До самой поляны Тоша бежал впереди. Но как только мы ее прошли, пристроился сзади и следовал за мною, не отставая дальше 5–6 метров, – сказывалось незнакомое окружение. По шатким мосткам перешли речку Межу. Межа, крупный приток Западной Двины, здесь, в верховье, текла узкой, извилистой лентой чистой воды. За рекой лежал широкий луг. Седой от легкого, чуть стелющегося над самой землей тумана, луг бархатной скатертью разбежался перед нами, весь расшитый желтыми пестринами цветков лютика, матово-сиреневыми колокольчиками, белыми блестками крупных ромашек. Целостность его покрова нарушал только наш след: смятая трава со сбитой росой тянулась темной, выделяющейся полосой. В один миг и я, и Тоша насквозь промокли. Брюки липли к коленям, неприятно холодили ноги, Тошу излишки влаги, казалось, нисколько не беспокоили – он лез в самые густые заросли травы, которые обливали медвежонка крупными холодными каплями росы. Наконец, в разрывы между деревьями проглянуло солнце. Широкие светлые лучи его, приглушенные дымкой, пошарили по лугу, ближайшим деревьям, и вот ярко-желтый диск выплыл из-за леса, заливая все вокруг теплом и светом. Роса, повисшая на кончиках волос медвежонка, вспыхнула, переливаясь маленькими звездочками, отчего Тоша, оказавшийся от меня как раз напротив солнца, показался сказочным существом, одетым в легкую, серебристо-прозрачную одежду! Но вот он проскочил мимо и сразу потух, стал обыкновенным темно-коричневым медвежонком.
Двигались мы медленно. Тоша неутомимо бегал по сторонам, понемногу ел траву, лазал на деревья и развил такую бурную деятельность, что я едва успевал делать записи. Яркие цветы явно привлекали внимание медвежонка: он несколько раз срывал, жевал, но тут же выплевывал цветки лютика едкого и ромашки, зато с удовольствием съел цветки-колокольчики гравилата речного и невзрачную метелку щавеля. Брал он в рот и чем-то выделяющиеся камушки, и затащенные на поле ветром, выбеленные дождями и солнцем сучки, обследовал торчавшие из земли кочки. Было видно, что Тоша пытался определить «на вкус» различные попадавшиеся ему предметы. Он пользовался методом проб и ошибок, отбирая, таким образом, съедобное. Выходя из дома, я не был уверен в том, что мы с Тошей пройдем намеченный пятнадцатикилометровый маршрут за один день. Путь наш пролегал по полям, по лесу, пересекал небольшие полянки, тянулся вдоль ручья, пересекал болото. Хотелось посмотреть, как будет вести себя медвежонок в разных ситуациях. Но какая-то особая легкость в движениях, постоянно высокая активность и любознательность медвежонка в продолжение первых двух часов пути рассеяли мои сомнения, и я решил пройти с ним до избушки.
В первую половину дня медвежонок так освоился с окружающей обстановкой, что начал убегать от меня в сторону на 20–30 метров. Забегал в лес, в кустарник, один раз забрался в глубокий овраг, но нигде не задерживался долго. Выбирался обратно и сразу же искал меня глазами – боялся потеряться. Если я стоял на месте или медленно перемещался на пять-десять метров в сторону, это не вызывало у малыша беспокойства. Чуть удостоив меня взглядом, он тут же отбегал в сторону, чтобы заняться каким-то своим делом. Но стоило пойти прочь, как уже после первого десятка шагов медвежонок бегом догонял меня, пристраивался в след и шел сзади, выдерживая дистанцию в 5–6 метров. К вечеру Тоша разрыл несколько кротовин и один муравейник. На небольшой елке обнаружил пустое гнездо дрозда и долго возился с ним, пока полностью не разрушил. Он научился переворачивать небольшие камни, что-то выискивая под ними.
Лишь к одиннадцати часам ночи мы добрались к намеченному месту – кордону «Стуловский остров». Уже у самой избушки у Тоши вдруг проявился аппетит. В наступившей темноте нельзя было разобрать, чего и сколько он съел, я ничего не мог записать в свой дневник, а он все никак не хотел уходить с полянки. Пришлось несколько раз позвать его, подавая позывной сигнал, так как усталость от прошедшего дня давила на плечи беспричинно потяжелевшим рюкзаком. Хотелось есть и спать.
Старая изба на кордоне состояла из двух половин. В одной остался Тоша, а другую занял я. Мне показалось, что я только-только заснул, как меня разбудил шум: в соседней половине гремел обломком доски, колотил лапой в дверь медвежонок. Часы показывали ровно три. На северо-востоке едва наметилась светлая полоска рассвета, а Тоша уже просился на свободу. Мне не хотелось выпускать медвежонка одного, оставлять без наблюдения. Наскоро одевшись и закусив, я вышел из дома, на ходу умываясь холодной росой. Сна как не бывало. Тоша деловито осмотрелся и, осыпая густую росу, нырнул в заросли ближайшего кустарника. Через минуту он выбрался на чистое место, встряхнулся, веером рассеивая во все стороны капли, и принялся копаться в полуразрушенной куче дров, переворачивая старые гнилушки. Пользуясь передышкой, я заглянул в комнату, где он сидел ночью. В углу обнаружил четыре аккуратные кучки, которые собрал в полиэтиленовый мешочек, а когда стало совсем светло – разобрал фекалии. Они почти полностью состояли из растительных остатков, но были среди них и два гладких камешка размером 2x1 сантиметр, свежая и старая хвоя ели, кусочек тонкой полиэтиленовой пленки (возможно, из-под упаковки сигарет) и обрывок цветной тряпки. Где он мог подобрать столько мусора, я не мог понять – здесь ходит очень мало людей.