– Товарищ лейтенант! Разрешите обратиться!
   Лейтенант оборачивается ко мне. Пересматриваю свою оценку, не «пацан», год, а то и два успел после училища прослужить.
   – А вы кто?
   О как? Вы! Объясняю, коротко не получается.
   – И что вы хотите?
   – Возьмите меня с собой.
   Лейтенант бросает взгляд на надульник СВТ, торчащий над моим плечом, и задает только один вопрос:
   – Патроны есть?
   – Пять штук.
   У лейтенанта наган в кобуре, водитель без оружия. Неожиданно лейтенант улыбается.
   – Я лейтенант Костромитин, Сергей. Поехали!
   Прощаюсь с окруженцами, пожимаю руки и лезу в кузов. Трактор дергает пушку и медленно набирает скорость, по кабине хлещут ветки. Поехали.

Глава 2

   Пока трясусь в кузове, изучаю надписи на ящиках. Первая строчка: 85-52К оск. Здесь все понятно, восемьдесят пять – калибр в миллиметрах, с ним я угадал. Пятьдесят два ка – индекс орудия. Оск – осколочный, самый массовый снаряд для зенитной артиллерии среднего калибра. Вторая строка: 4 шт. + +. Четыре штуки и два таинственных плюса. Всего, стало быть, шестнадцать. Снарядов к пушке у нас больше, чем патронов у всех троих, вместе взятых. В той же строке ближе к краю: 23-40-24. Совсем непонятно, могу только предположить, что сорок – это год выпуска. Третья строка: брутто 82 кг. Хренасе ящичек! На торце еще набор цифр: 46-23-40. Видимо, сорок – это действительно год, а остальные цифры – номер партии. И еще одна надпись АТ/80. Аммотол? Возможно. Надписи на всех ящиках совпадают, выходит, все они из одной партии, это хорошо, а вот то, что бронебойных нет – плохо. Впрочем, в нашем положении количество снарядов роли не играет, пушка сама по себе не стреляет, ей расчет нужен, причем обученный. А нас только трое, и пока мы будем переводить пушку в боевое положение, нас самих несколько раз на ноль помножат.
   Трактор проезжает несколько небольших деревень. Все дороги здесь проложены по деревенским улицам. Похоже, война пришла сюда вместе с нами. Люди провожают наш тягач взглядом, понимая, что не просто так занесло в их края такую технику. Между тем на самом большом доме в каждой деревне висит красный флаг. Отвык я уже от них, но придется привыкать заново и язык держать на привязи. Если в западных областях население привыкло к смене власти и особых эмоций от этого не испытывает, то здесь к советской власти привыкли и перемен не хотят.
   В сумерках добираемся до деревни Новоселки. Деревня с таким названием есть практически в каждой области, а зачастую и не одна. Останавливаемся у дома с красным флагом. Лейтенант идет искать председателя сельсовета. Я тем временем знакомлюсь с водителем трактора.
   – Петрович, – представляется он. – Вообще-то, я Иван Петрович Семяхин, но все меня Петровичем зовут, даже товарищ лейтенант.
   Петровичу двадцать четыре года, он окончил семилетку, что по меркам этого времени звучит гордо, и курсы трактористов. В армии служит третий год, все время механиком-водителем транспортного трактора СТЗ-5. Полк их входил в Барановичский бригадный район ПВО. Когда немецкие танки вышли на подступы к Барановичам, полк получил приказ передислоцироваться в Минск. Советский устав этого времени не предусматривал использование зенитной артиллерии среднего калибра для организации противотанковой обороны. Уходили в большой спешке, взяв минимум боеприпасов. Трактору Петровича не повезло – забарахлило магнето. С отставшим тягачом остался и командир огневого взвода лейтенант Костромитин. Поломка, в общем-то, пустяковая, на полчаса всех дел, но эти полчаса оказались роковыми. СТЗ уже почти готов был продолжить движение, когда на дороге появилась немецкая разведка. Расчет бросился к лесу. Немцы выпустили по бегущим не очень прицельную очередь и покатили дальше на Минск.
   Стоящий на обочине тягач внимания немцев не привлек, на брошенную технику они уже насмотрелись, а движению по шоссе он не мешал. На это и обратил внимание лейтенант, правда, к тому времени около него остался один Петрович. Остальные стремительно растворились в зеленом массиве, и найти их не удалось. С наступлением темноты движение по шоссе прекратилось, и они рискнули вернуться к оставленной технике. Ремонт Петрович закончил на ощупь, буквально за минуту. СТЗ, не включая фар, добрался до первого поворота и свернул с шоссе вправо. Можно было поискать счастья на двух дорогах, ведущих на восток. Одна шла через Несвиж на Осиповичи, вторая – через Слуцк к Бобруйску. Однако обе они шли по открытой местности, и неторопливый тягач мог стать легкой добычей для немецкой авиации. К тому же он не мог соперничать в скорости с немецкими танками. Поэтому и решил Костромитин проскочить теми дорогами, где танки не догонят и авиация не достанет. Так они оказались на том перекрестке, где мы их и встретили.
   Петрович сильно горевал об утраченном карабине. Когда расчет драпанул в лес, карабин оставался в кабине. А когда вернулись, его уже не было. Все было на месте, а карабин таинственным образом исчез. Кто и когда прибрал его к рукам, ни Петрович, ни лейтенант не заметили. Повествование водителя было прервано появлением лейтенанта вместе с местным мужичком – председателем сельсовета. Тот сразу предложил:
   – Хадзем да мяне. Хата у мяне вяликая, месца на усих хопиць.
   – А тягач? – забеспокоился Петрович.
   – Свае не крануты, а чужых у вёсцы няма, – успокоил его председатель.
 
   Много ли нужно человеку для счастья? Крышу над головой, сытый живот и ощущение безопасности. Это для начала. Потом возможны варианты. Кому-то захочется зрелищ, кому-то – выпить, а кому-то – ба…, пардон, женщину. Или мужика, если смотреть с точки зрения лучшей половины человечества. Ну и так далее. Постепенно список растет, и лишь немногие могут позволить себе иметь из этого списка все или почти все. Вот тут-то эти почти все имеющие и обнаруживают, что обладание этим почти всем счастья, отнюдь, не гарантирует. Очень быстро наступает пресыщение, и они опять начинают искать радость жизни в самых простых вещах. Круг замыкается. Вот только подавляющее большинство так никогда его и не проходит, жизнь их обрывается, когда они еще пытаются найти свое счастье. А есть те, кто счастье находит, и сходит с этого круга вечного поиска. Мы же сейчас находимся на самой нижней ступени, мы живые, сытые и довольные сидим за столом в председательской хате и добиваем большую миску картофельных драников, макая их в сметану.
   После завтрака лейтенант делает мне замечание.
   – Приведите себя в порядок. Вы же образованный человек, инженер. А вид у вас…
   – Есть, привести себя в порядок!
   Попросил у Петровича опасную бритву, взбил в горячей воде мыльную пену и приступил. Сонные артерии мне удалось сохранить целыми, но остальная площадь покрылась изрядным количеством порезов. После бритья вид у меня, будто я подрался с котом или приставал к женщине с очень острыми ногтями, а она отчаянно сопротивлялась. Что вы хотите, первый раз имею дело с этим инструментом. Лучше бы не брился. Здесь никто понятия не имеет, что такое крем после бритья. Как они живут? Вместо крема делаю холодный компресс, чистая тряпка покрывается бурыми пятнами, но из некоторых порезов кровь продолжает идти. Петрович дает мне цилиндрик, именуемый квасцами. Замазываю порезы и присоединяюсь к Петровичу, копающемуся в потрохах своего СТЗ.
   Тракторный двигатель производит на меня впечатление. Тяжелый, малооборотный, мощностью чуть больше полусотни дохленьких лошадок. Зато жрет все, вплоть до керосина и лигроина. У него даже баков два. Один, маленький, для бензина, на нем он заводится, а потом переходит на тяжелое топливо из большого бака. Всеядность двигатель компенсирует прожорливостью. С прицепленной пушкой расход запросто переваливает за двенадцать литров. Нет, не на привычные сто километров, а в час. Вот на этом расходе мы и погорели. Сунувшись в бак, Петрович вдруг заявил, что вчера при петлянии по полесским дорогам трактор сожрал слишком много и теперь топлива хватит еще километров на пятнадцать, от силы на двадцать. Лейтенант побежал к председателю, назад возвратились уже вдвоем.
   – Няма у мяне газы, – разводит руками председатель. – Прайду па вёсцы, у людзей спытаю, можа, и дасць хто.
   Не перестает удивлять меня наш народ. То за копейку удавиться готовы, то последнюю рубаху снимают. Причем гадать, как поступят в конкретном случае, бесполезно, все равно ошибешься. Ведь немцы их керосином снабжать не будут, и они это прекрасно знают. Тем не менее несут. Несут в бидонах, в стеклянных бутылках, заткнутых пробками из старых газет, кто литр, кто пол-литра. Для нас каждый литр – это еще один пройденный километр, а для них две-три недели освещенной по вечерам жизни. Потом они перейдут на лучину. И все ради спасения одной-единственной пушки. Причем десятки, если не сотни, таких же пушек стоят сейчас на обочинах дорог и брошенных огневых позициях, и никто не думает их спасать. А эту вот готовы спасать всем миром. Почему так происходит? Не понимаю. Всего набирается около пятнадцати литров.
   – Праедзьце да Карпилавки, – советует председатель. – Да яе киламетрав трыццаць. Там ёсць МТС.
   Тридцать километров это на грани, однако другого выхода нет. Благодарим людей за помощь и прощаемся с гостеприимными Новоселками. Теперь все наши дороги ведут в Карпиловку. До цели не дотянули километра три. Двигатель чихает и глохнет прямо посреди дороги, приехали. Оставляем Петровича с техникой и идем добывать горючее. Карпиловка – это местный районный центр с атрибутами советской власти, положенными глубокой провинции. Нам приходится пройти пару бюрократических кругов, прежде чем мы становимся обладателями двух бидонов: десятилитрового, с керосином, и пятилитрового, с бензином. Даже не рискую предположить, какое октановое число у этой жидкости, но Петрович заливает все в СТЗ без колебаний. Похоже, этот двигатель будет работать и на флотском мазуте. В местной МТС нам доливают еще тридцать литров керосина. На большее щедрости райисполкома не хватает. Нас отправляют в Паричи, до которых еще тридцать километров, военная техника заправляется там из фондов тамошнего военкомата.
   В Паричи добираемся уже вечером, расспросив местных жителей, находим военкомат. В военкомате у нас первым делом проверили документы. Точнее, проверили у Костромитина с Петровичем, а мою бездокументную личность задержали и отвели на допрос. Винтовку я оставил Петровичу. Допрашивал старший лейтенант, местный военком. Прежде чем приступить к допросу, он спросил:
   – Что у тебя с лицом?
   – Это я побрился неудачно.
   Дальше посыпались стандартные вопросы. Фамилия, имя, отчество? Год и место рождения? Партийность? Происхождение? В ответах стараюсь не врать, чтобы на мелочах не засыпаться. Наконец формальности закончены, начинаются вопросы по существу.
   – Где твои документы?
   – Сгорели вместе с вещами в поезде, двадцать второго июня.
   – В каком поезде?
   – Ленинград – Брест.
   Стараюсь отвечать как можно короче.
   – Цель поездки в Брест?
   – Командировка.
   – В какую организацию?
   – Брестский энергокомбинат.
   В какой форме работают местные энергетические организации, я уже выяснил.
   – Цель командировки?
   – Техническая помощь местным товарищам.
   – Почему послали именно тебя?
   – Это вопрос не ко мне. Пришла разнарядка из наркомата, начальство выбрало меня.
   Если спросит, из какого наркомата – засыплюсь. Надо уводить допрос от этой скользкой темы.
   – Я понимаю, товарищ старший лейтенант, что выгляжу подозрительно и документов у меня нет, но поверьте…
   – Да верю я тебе, верю, – неожиданно прерывает меня военком. – Вот потому, что выглядишь подозрительно и документов у тебя нет, я тебе и верю.
   Оказывается, сегодня утром в Паричах появилась полуторка. В кабине водитель и командир, в кузове несколько красноармейцев. В военкомате они получили продовольствие и заправили машину. Потом переправились на левый берег. Переправившись, напали на паромщика. Тот прыгнул в воду и сумел от них уйти. Тогда они попытались поджечь паром, закатив на него бочку с бензином, но горел тот плохо, и пожар быстро потушили, переправа продолжила свою работу.
   – Так вот, у них все документы были в порядке. В полном порядке, не придерешься. Я сам проверял. Они, кстати, сейчас на левом берегу, там же, куда и вы собираетесь, поэтому осторожнее там.
   – А нам всегда надо быть осторожными, товарищ старший лейтенант. У нас на троих два ствола и двенадцать патронов.
   – Зато у вас пушка есть, – парирует военком, – с патронами туго, но что-нибудь найдем.
   И тут мне в голову приходит гениальная мысль.
   – Товарищ военком, а можно меня в Красную армию призвать?
   – Тебя? – удивляется старший лейтенант. – Нельзя. Ты не житель нашего района, документов у тебя нет и возраст не призывной.
   Минут десять уговариваю военкома, взывая к его чести, совести, долгу Родине и так далее. И ведь уломал. Главным фактором стало то, что сегодня начались бои за Бобруйск, а значит, в любой момент немцы могут прийти сюда, где никаких войск нет. Военком вызвал Костромитина.
   – Ну что, лейтенант? Возьмешь к себе пополнение? – кивает на меня военком.
   – Возьму, товарищ старший лейтенант.
   – Ну, добро, ты пока иди, мы его сейчас оформим.
   Решаю отжать ситуацию по максимуму.
   – Товарищ старший лейтенант, если я уже боец Красной армии, то нельзя ли мне найти хоть какую-нибудь обувь?
   Мои летние туфли с честью выдержали многокилометровый марш по лесным дорогам и бездорожью, но сейчас уже близки к развалу. Войдя в мое положение, военком отправляет на вещевой склад сержанта с приказом найти самые большие сапоги. Пока сержант ходит, я становлюсь обладателем шикарной справки о призыве меня в Красную армию. Фотографии на справке нет, зато стоит настоящая печать Паричского военкомата. В графе «Место назначения» значится «в распоряжение лейтенанта Костромитина». Теперь я с лейтенанта должен пылинки сдувать, он моя единственная легальная зацепка в этом времени. Сержант приносит отличные яловые сапоги, явно предназначенные для комсостава. Своего владельца они не нашли только благодаря своему размеру, не заносило в Паричи большеногих командиров.
   – Сапоги принес? – интересуется военком у сержанта.
   – Принес, товарищ старший лейтенант.
   – А портянки где?
   Сержант срывается с места, видно, грозный военком в Паричах. Выйдя во двор, застаю там только закрытую брезентом пушку и лейтенанта с моей СВТ.
   – А Петрович куда исчез?
   – В МТС поехал. Что-то у него с коробкой, там обещали помочь с ремонтом.
   Пока я переобуваюсь, меня находит военкоматовский сержант и передает мне караульную норму – пятнадцать патронов в трех обоймах. Костромитин расписывается в журнале. В Паричах мы задерживаемся еще на один день – ремонт нашего трактора затягивается. Хорошо, что сделан он на базе обычного сталинградского трактора, никаких проблем с ремонтом, и запчасти можно найти даже в сельских МТС.
   Пока наше орудие стоит во дворе военкомата, к нам то и дело подходят местные жители и спрашивают, чего это мы, зенитчики, не стреляем по немецким самолетам, изредка пролетающим над поселком. Лейтенант объясняет им, что у нас только два человека, а нужен полный расчет, что без ПУАЗО и дальномера стрельба одним орудием – бесполезный расход боеприпасов, а снарядов у нас всего шестнадцать штук. Наивный ты человек, лейтенант. Когда к нам с ехидным вопросом подкатывает очередной дедок, объяснения я беру на себя.
   – Если мы стрелять начнем, то немцы нас обозначат как цель для своей авиации и будут бомбить. Ты, дед, этого хочешь?
   Не хочет. Паричи бомбили в первый же день войны. Точнее, бомбили – это громко сказано. Видимо, паромная переправа в Паричах значилась у немцев резервной целью, и два самолета, не отбомбившихся по основной цели, сбросили бомбы на нее. В паром, естественно, не попали. Первая бомба полностью разрушила дом и убила всю проживавшую в нем семью, вторая взорвалась на улице, около пристани. Поселок получил наглядное представление о бомбежке с воздуха.
   Переправляемся через Березину в последний день июня. Переправляемся в два приема: трактор вместе с пушкой для местного парома слишком тяжел. Сначала Петрович задним ходом загоняет пушку на паром, на левом берегу мы скатываем ее с парома вручную при помощи местных жителей. Вторым рейсом переправляем трактор и цепляем к нему орудие. Там же, на переправе, впервые встретились с беженцами. Некоторые просили Костромитина взять их с собой, лейтенант, добрая душа, согласился. Так моими соседями в кузове становится молодая еврейская семья. Пока тряслись по дороге на железнодорожную станцию Красный берег, разговорились.
   Ефим Соломонович, сотрудник минской конторы, ведавшей государственными резервами, был командирован в Пинск. С собой он взял молодую жену, студентку минского медицинского института. Добраться до Пинска он решил через Брест, так было быстрее. Поезд Минск – Брест попал под удар немецкой авиации гораздо ближе к Бресту, чем мой, и люди, сумевшие покинуть поезд, уже через несколько часов оказались на оккупированной территории. Ефим и его жена стояли на обочине шоссе Брест – Минск, а мимо них шла колонна танков и мотопехоты. Там же, около шоссе, они спрятали два паспорта с еврейскими фамилиями и карточку кандидата в члены ВКП(б). За любой из этих документов немцы к стенке поставят без разговоров. А дальше начались скитания по дорогам белорусского полесья. Ефим Соломонович был уверен, что их путешествие скоро закончится. Ему только надо перебраться на левый берег Днепра, пристроить жену к дальним родственникам и явиться в районный военкомат для отправки на фронт. Утрата документов его не смущала, по роду своей деятельности он объездил практически всю Белоруссию и многих военкомов знал лично. В том, что немцев за Днепр не пустят, он был свято уверен. Переубеждать его я не стал, правоверный еврей-коммунист мог запросто стукануть куда надо о распространителе пораженческих настроений.
   Немцев он ненавидел люто и по поводу их отношения к своему народу никаких иллюзий не испытывал. В Белоруссию успело перебраться некоторое количество польских евреев, и бесчинства, творимые немцами в отношении еврейского населения Польши, секретом для их белорусских соплеменников не являлись. Другое дело, что, в отличие от моего собеседника, большая часть еврейского населения, особенно проживающего в глухой провинции, информации этой не верила. Они еще помнили немецкую оккупацию 1917—1918 годов, когда никаких особых притеснений евреи не испытывали. Польская оккупация 1919—1920 годов была для них гораздо более жесткой. Вот и сейчас они надеялись, что все обойдется, и все страшилки окажутся только слухами. Соломона и его жену изумлял и возмущал добровольный отказ соплеменников от эвакуации. Кстати, сами они внешне от местных жителей почти не отличались. Не сказал бы Ефим о своей национальности, я бы вовек не догадался. Одеты они были, как местные жители, на голове у женщины была белая косынка, скрывающая курчавые волосы. У немцев были большие проблемы с выявлением лиц еврейской национальности. Для этого они использовали местных опознавателей, те хоть в паспорт и не смотрели, но никогда не ошибались.
   До Красного берега добираемся к двум часам после полудня. В километре за станцией проходит дорога Бобруйск – Жлобин. Костромитин предлагает повернуть направо к Жлобину, я агитирую его продолжить движение прямо, на Рогачев. В качестве основного аргумента выдвигаю наличие хорошего шоссе, ведущего от Рогачева на восток, с небольшим уклонением к северу. Дескать, наличие такого шоссе позволит нам быстрее добраться до своих и дальше получить направление в зенитно-артиллерийскую часть. Лейтенант, в конце концов, не выдерживает и срывается.
   – И далеко вы драпать собрались, товарищ инженер? До самого Урала? Или еще дальше?
   Подобного рода заявления безнаказанными оставлять нельзя. Я тоже перехожу на повышенный тон.
   – А какого ж тогда хрена, товарищ лейтенант, вы притащили сюда эту железяку аж из-под самых Барановичей? Надо было еще тогда, на Минском шоссе, дать немцам последний и решительный, у местных хотя бы керосин остался. Да и сейчас еще не поздно, поворачиваем налево, и на Бобруйск, там сейчас фрицев, как грязи. Вот и врежем по ним всеми шестнадцатью. Вот только сомневаюсь, что хотя бы половину выпустить успеем.
   Пока Костромитин ищет ответную аргументацию, усиливаю натиск.
   – Уж если вы взялись спасать материальную часть, то спасайте ее до конца. В героев сыграть мы все еще успеем.
   – Хорошо, – соглашается лейтенант, – черт с тобой, идем на Рогачев.
   На самом деле, я помню, что Рогачев наши оставили без боя в самом начале июля, поэтому у нас есть шанс проскочить на левый берег, не ввязываясь в драку. Жлобин немцы взяли дней на десять позже, после серьезных боев. Попасть в Жлобинскую мясорубку мне вовсе не улыбается. А потом Днепр форсирует корпус Петровского, и у нас появляется шанс остаться там надолго. К тому же, если застрянем в Жлобине, гарантированно попадаем в окружение, после знаменитого поворота Гудериана от Смоленска на юг во второй половине августа. А окружения мне категорически противопоказаны, я и так насквозь весь подозрительный. Но до этого времени у нас есть еще месяц, чтобы успеть проскочить за Рославль.
   Едва наша сцепка свернула на Рогачевское шоссе и еще не успела проехать через железнодорожный переезд, как стало ясно – застряли мы тут надолго. По крайней мере до завтрашнего утра точно. Проезд по мосту через Друть был перекрыт бдительным постом, проверяющим документы и досматривающим проходящую технику и подводы. Среди проверяющих мелькали зеленые фуражки. Перед постом скопилось огромное количество людей, подвод, запряженных лошадьми, гражданских и военных машин, тракторов. Если прилетят немцы, то… Но у немецких асов, видимо, хватало других целей, а мосты они пока не бомбили, наоборот, пытались сохранить. Мосты были нужны их наступающим танкам. Этот район Рогачева был полностью отстроен уже после войны. Ни одного знакомого здания я, естественно, не увидел. Хорошо знакомое здание молочно-консервного комбината, слева от шоссе, также отсутствовало. Да и сам деревянный мост ничуть не напоминал виденное раньше железобетонное сооружение.
   Через мост тек тоненький ручеек прошедших проверку. Я постарался прикинуть время прохождения и убедился, что преодолеть нам его сегодня явно не светит. Никогда не понимал задач подобных постов. Диверсантов и шпионов ловить? Не смешно. Сказочку про нержавеющую проволоку для скрепок мы слышали многократно. Но сами же и говорят, что на документах сыпался только один из десяти. Так что нормального шпиона этим бдительным товарищам поймать вряд ли удастся. Мост охранять? Ну, так охраняли бы, чего к людям зря цепляться. Тем более что оба моста скоро достанутся немцам абсолютно целыми. Может, они тут дезертиров выявляют? Но дезертир сюда точно не попрется, только если совсем тупой. А тот, кто поумнее, этот пост обойдет. Хотя я сильно сомневаюсь, что поимка десятка дезертиров стоит таких проблем для всех остальных. Но нам, с нашей сцепкой полной массой под десять тонн, другого пути нет, остается только ждать своей очереди.
   СТЗ сворачивает на обочину, и Петрович глушит двигатель. Из кабины выбирается лейтенант.
   – Говорил же, что на Жлобин нужно было идти!
   Это уже в мой огород.
   – А вы думаете, товарищ лейтенант, что там народа меньше будет?
   Костромитин аж сплюнул с досады.
   – Ну его к черту, этот мост, пока до него ползти будем, все горючее спалим. Ждем до утра, авось утром народа меньше будет.
   Предложение лейтенанта не лишено смысла, притока новых беженцев со стороны Бобруйского шоссе не наблюдается, а ночью кто-то вряд ли подтянется. За ночь толпа сильно уменьшится, и к мосту мы должны проехать существенно быстрее. Вот только, насколько мне помнится, немцы заняли Рогачев в самых первых числах июля. Надеюсь, что действительно в первых числах, а не в самый первый день. Наши попутчики ждать не хотят, и мы расстаемся с ними.
 
   С утра проскочить мост не удается – подводит техника. Из-за дрянного топлива засорился карбюратор, и Петрович, разобрав, чистит его. Я работаю на подхвате, подаю ключи, инструмент, держу какую-нибудь деталь, если надо. Наконец жиклер продут, мусор из поплавковой камеры убран, сам поплавок отрегулирован. СТЗ плюется сизым выхлопом, скрежещет включаемой передачей и, лязгая гусеницами, влезает в очередь, ведущую на мост. Наблюдаю за работой «зеленых фуражек», документы проверяют тщательно, неторопливо. Вот отогнали в сторону гражданскую полуторку, а пассажиров отправили дальше пешком. Машина остается у поста, видимо, мобилизовали в армию явочным порядком. Еще двоих отвели в ближайший от моста дом, видимо, на дополнительную проверку. Один из них вернулся минут через десять, отдал пограничнику какую-то бумажку и продолжил путь, второй так и остался в доме.