Страница:
Наконец, в заключительной части мы подведем итоги нашего анализа. Они будут касаться различных обоснований и причин, которые побуждают правительства различных стран осуществлять эти проекты (экономических, политических, военных и экологических), наиболее успешных стратегий, которыми они пользуются, общих современных тенденций в этом вопросе, зависимости между характером политических режимов и успешностью переносов столиц. Кроме того мы попытаемся наметить некоторые параметры применимости различных аспектов проанализированного международного опыта к анализу ситуации в тех современных странах, где эти вопросы еще только стоят на повестке дня.
Глава 1
Предварительное определение
Функции столицы
Типология столиц
Глава 1
История и типология столиц
Как мы уже упомянули, несмотря на все более заметный рост количества столичных городов, проблематика столицы именно в качестве темы теоретической рефлексии до недавнего времени не привлекала достаточного внимания ученых, что кажется несколько парадоксальным. Хотя существует огромное множество монографий и статей по истории конкретных столиц, которые затрагивают различные аспекты столичной жизни – от архитектуры и социологии до политики муниципального управления, – столичная тема до недавнего времени не входила в число особенно популярных урбанистических тем. В специальной литературе преобладали идеографические исследования столичности и столичных городов в рамках национальных историй или работы, посвященные одному городу, своего рода биографии крупных столичных центров. Немецкий историк Андреас Даум подтверждает это наблюдение, замечая, что изучение столиц на сегодняшний день «находится в инкубационной стадии развития» (Daum, 2008: 4). Этой же причине приписывает теоретическую непроясненность концепции столичности авторитетный американский географ Скотт Кэмпбелл. Он, в частности, замечает, что столица, будучи «легко определимым явлением, остается недостаточно хорошо понятым в качестве особого класса городов» (Campbell, 2000).
Такие оценки состояния дел в дисциплине ни в коем случае не следует понимать в том смысле, что существует какая-то заметная нехватка или дефицит фактического и исторического материала о столицах в обширной литературе на тему конкретных столиц. В некоторых случаях высказывались даже упреки противоположного свойства – о том, что столицы часто заслоняют образ всей страны в результате предрассудков журналистов, историков и туристов.
И эти упреки часто вполне справедливы, так как провинции и прочие нестоличные территории часто не получают должного внимания в журналистских репортажах, исторических сочинениях и туристических путеводителях. Тем не менее столицы как класс городов также часто оказываются обделенными вниманием ученых, но в несколько ином смысле. Тема столичности не особенно хорошо отрефлектирована и не интегрирована в единую дисциплину. Нужный материал разбросан в работах из разных предметных областей со своими языками, внутренними логиками, категориями, стандартами и моделями объяснения. До недавнего времени существовало всего несколько более или менее общих научно-теоретических статей на тему, где предпринимались попытки осмысления роли и смысла столичности в современном государстве (Eldredge, 1975; Hall, 1993; Campbell, 2003; Gottman, 1985; Tyrwhitt & Gottmann, 1983). Таким образом, в географической и дисциплинарной иерархии знаний о городах, отличной от самой иерархии городов, столица до недавнего времени занимала не самое почетное место.
Призывы к созданию дисциплины – особой науки о столицах, – естественно, не предполагают простого механического и эклектического соединения данных из разных дисциплин. Они имеют в виду попытку учреждения особой синтетической области, которая в сравнительном ключе позволила бы обозначить более универсальные стандарты осмысления и модели объяснения закономерностей возникновения, функционирования и роли столиц и их место в современных глобальных процессах. Взгляд на столицы в сравнительной перспективе позволил бы более критически рассматривать многие урбанистические и социальные явления, преодолеть множественность дисциплинарных подходов и разрешать противоречия в их различных схемах объяснения. Такой подход позволил бы, например, дать более объективную оценку множественности объяснений мотивов какого-то конкретного переноса столицы, которые уверенно высказываются разными историками или географами. Например, перенос столицы в Константинополь объясняется различными историками тремя разными способами: необходимостью создания новой христианской империи и дистанцированием от римского язычества (Тойнби), экономическими преимуществами нового места или чисто военными мотивами. Применение сравнительного метода анализа было бы наиболее ценным и незаменимым способом понимания закономерностей функционирования и создания столичных городов.
Оценки состояния дел в изучении столичной проблемы, высказанные Даумом и Кэмпбеллом, также, вероятно, имеют в виду явный крен в урбанистической литературе последних двух десятилетий в пользу анализа и описания глобальных городов и урбанистических сетей. Можно сказать, что, помимо урбанистических иерархий, существуют также иерархии знаний о городах и процессах эволюции городов, и в этих иерархиях знаний столицы занимают далеко не первое место. Многие урбанисты и географы адаптировали экономические методы анализа и сосредоточились на обсуждении таких важных феноменов и концепций, как мировой или глобальный город, агломерации и кластеры развития. Однако эти темы и теоретические парадигмы их осмысления не всегда хорошо подходили и подходят для анализа городов столичных.
Кроме того, тезис о закате национальных государств, который часто служил не всегда специально оговоренной предпосылкой многих из этих исследований, неявно предполагал, что главными участниками исторического процесса сегодня становятся глобальные города и международные корпорации, а столицы теряют свою прежнюю роль и значимость. В этой теоретической парадигме столицы стали рассматриваться по преимуществу как места локализации экономических интересов и их эффективность стала оцениваться, прежде всего, на основании экономических параметров. Рынкам также стала приписываться роль чуть ли не единственных агентов формирования существующих городских сетей и иерархий, в то время как роль автономных политических факторов и политических сетей обмена систематически недооценивалась (Ringrose, 1998).
В то время как экономические модели иногда проливают интересный и неожиданный свет на происходящее, они вместе с тем могут искажать суть многих социальных проблем. Исключительно экономический подход к проблеме не учитывает, например, внутренних критериев эффективности столиц и тех задач и функций, которые они исполняют. В последние годы стало появляться больше работ, посвященных столицам и политическим сетям, которые их формируют (Therborn & Bekker, 2011; Therborn & Но, 2009; Therborn, 2002). При этом такие исследования стали проводиться не только в отношении современных городов, но и для оценки формирования средневековых городов и различных других исторических форм урбанистических сетей (Ringrose, 1999; Daum, 2008). Заслуживает внимания также относительно недавний сравнительный поворот (comparative turn in urban studies) в изучении городов в урбанистической литературе.
Такие оценки состояния дел в дисциплине ни в коем случае не следует понимать в том смысле, что существует какая-то заметная нехватка или дефицит фактического и исторического материала о столицах в обширной литературе на тему конкретных столиц. В некоторых случаях высказывались даже упреки противоположного свойства – о том, что столицы часто заслоняют образ всей страны в результате предрассудков журналистов, историков и туристов.
И эти упреки часто вполне справедливы, так как провинции и прочие нестоличные территории часто не получают должного внимания в журналистских репортажах, исторических сочинениях и туристических путеводителях. Тем не менее столицы как класс городов также часто оказываются обделенными вниманием ученых, но в несколько ином смысле. Тема столичности не особенно хорошо отрефлектирована и не интегрирована в единую дисциплину. Нужный материал разбросан в работах из разных предметных областей со своими языками, внутренними логиками, категориями, стандартами и моделями объяснения. До недавнего времени существовало всего несколько более или менее общих научно-теоретических статей на тему, где предпринимались попытки осмысления роли и смысла столичности в современном государстве (Eldredge, 1975; Hall, 1993; Campbell, 2003; Gottman, 1985; Tyrwhitt & Gottmann, 1983). Таким образом, в географической и дисциплинарной иерархии знаний о городах, отличной от самой иерархии городов, столица до недавнего времени занимала не самое почетное место.
Призывы к созданию дисциплины – особой науки о столицах, – естественно, не предполагают простого механического и эклектического соединения данных из разных дисциплин. Они имеют в виду попытку учреждения особой синтетической области, которая в сравнительном ключе позволила бы обозначить более универсальные стандарты осмысления и модели объяснения закономерностей возникновения, функционирования и роли столиц и их место в современных глобальных процессах. Взгляд на столицы в сравнительной перспективе позволил бы более критически рассматривать многие урбанистические и социальные явления, преодолеть множественность дисциплинарных подходов и разрешать противоречия в их различных схемах объяснения. Такой подход позволил бы, например, дать более объективную оценку множественности объяснений мотивов какого-то конкретного переноса столицы, которые уверенно высказываются разными историками или географами. Например, перенос столицы в Константинополь объясняется различными историками тремя разными способами: необходимостью создания новой христианской империи и дистанцированием от римского язычества (Тойнби), экономическими преимуществами нового места или чисто военными мотивами. Применение сравнительного метода анализа было бы наиболее ценным и незаменимым способом понимания закономерностей функционирования и создания столичных городов.
Оценки состояния дел в изучении столичной проблемы, высказанные Даумом и Кэмпбеллом, также, вероятно, имеют в виду явный крен в урбанистической литературе последних двух десятилетий в пользу анализа и описания глобальных городов и урбанистических сетей. Можно сказать, что, помимо урбанистических иерархий, существуют также иерархии знаний о городах и процессах эволюции городов, и в этих иерархиях знаний столицы занимают далеко не первое место. Многие урбанисты и географы адаптировали экономические методы анализа и сосредоточились на обсуждении таких важных феноменов и концепций, как мировой или глобальный город, агломерации и кластеры развития. Однако эти темы и теоретические парадигмы их осмысления не всегда хорошо подходили и подходят для анализа городов столичных.
Кроме того, тезис о закате национальных государств, который часто служил не всегда специально оговоренной предпосылкой многих из этих исследований, неявно предполагал, что главными участниками исторического процесса сегодня становятся глобальные города и международные корпорации, а столицы теряют свою прежнюю роль и значимость. В этой теоретической парадигме столицы стали рассматриваться по преимуществу как места локализации экономических интересов и их эффективность стала оцениваться, прежде всего, на основании экономических параметров. Рынкам также стала приписываться роль чуть ли не единственных агентов формирования существующих городских сетей и иерархий, в то время как роль автономных политических факторов и политических сетей обмена систематически недооценивалась (Ringrose, 1998).
В то время как экономические модели иногда проливают интересный и неожиданный свет на происходящее, они вместе с тем могут искажать суть многих социальных проблем. Исключительно экономический подход к проблеме не учитывает, например, внутренних критериев эффективности столиц и тех задач и функций, которые они исполняют. В последние годы стало появляться больше работ, посвященных столицам и политическим сетям, которые их формируют (Therborn & Bekker, 2011; Therborn & Но, 2009; Therborn, 2002). При этом такие исследования стали проводиться не только в отношении современных городов, но и для оценки формирования средневековых городов и различных других исторических форм урбанистических сетей (Ringrose, 1999; Daum, 2008). Заслуживает внимания также относительно недавний сравнительный поворот (comparative turn in urban studies) в изучении городов в урбанистической литературе.
Предварительное определение
Самое общее определение столицы подразумевает место пребывания правительства страны, хотя в некоторых современных государствах столичность не вполне соответствует этой дефиниции. Так, в ряде стран (Швейцария, Южная Африка, Боливия) различные столичные функции могут быть разнесены по разным городам, а в Нидерландах правительство располагается в Гааге, то есть за пределами официальной столицы государства[3]. Но такие ситуации являются, конечно, скорее исключением.
Современная концепция столицы является достаточно новой политической категорией. В Европе она начала складываться в том виде, в каком мы ее знаем, только в XVII веке. До этого периода во многих обществах столиц или вообще не было, или их роль была весьма ограниченной и принципиально отличалась от той роли, которую мы приписываем им сегодня. Подъем столиц связан с возникновением наций в результате процессов, которые будут описаны в следующих главах.
Главная задача столиц состоит в представлении нации самим себе и окружающему миру. Столицы представляют собой идеализированные образы нации и национальной истории, своего рода образы нации в миниатюре. Именно в силу такой репрезентативной функции столицы в некоторых контекстах могут восприниматься как тождественные всей нации целиком.
Именно поэтому названия столиц в некоторых государствах совпадают с самими названиями этих стран. Это относится, например, к таким странам, как Алжир, Тунис, Мексика, Гватемала, Сальвадор, Бразилия или Белиз, в случае которых название страны и столицы совпадают или совпадали в прошлом. Гитлер планировал назвать новую столицу своей империи, которая должна была также стать столицей мира и заменить Берлин, Германией (Welthauptstadt Germania). Эта тенденция относится не только к современности, но и к периоду древности. Именем своей столицы назывались такие государства, как Аккад, Вавилон или Рим. Однако если в древности народы назывались именами своих столиц, то в новое время тенденция состояла, напротив, в том, чтобы столицы назывались именами наций и народов.
По той же причине символической субституции именами столиц называют целые периоды национальной истории некоторых стран (например, петербургский и московский периоды в русской истории). В историографии нередко предпринимались попытки представить всю историю народа или страны через калейдоскоп ее различных столиц: опыты такого изложения предпринимались, в частности, в отношении истории Китая, Персии или Арабского халифата (Hitti, 1973; Geil, 2005). Константин Аксаков в свое время описал всю историю России в оптике ее различных столиц: Русь Киевскую, Владимирскую, Московскую и Петербургскую. В некоторых случаях речь шла о представлении только отдельных отрезков истории, как, например, в истории средневековой Болгарии (Полывянный, 1994). И в таком представлении через столицы, безусловно, был свой интерес и свои резоны, хотя далеко не все национальные истории поддаются такому описанию.
Идея о том, что столица представляет всю нацию целиком и является ее символическим двойником, находит отражение также в военных стратегиях, в стандартных и принятых языковых практиках (мы говорим «Вашингтон или Лондон принял решение», хотя реальным субъектом этой фразы обычно служит вся нация целиком), в некоторых формальных или неформальных конвенциях международного права и международных отношений.
В ситуации гражданской войны в решениях международных организаций часто реализуется презумпция о том, что силы, которые осуществляют стабильный контроль над столицей, являются наиболее легитимной репрезентацией нации и носителями государственного суверенитета, хотя de iure международное право не содержит пунктов, которые бы фиксировали или закрепляли такое признание. На этот факт обратила внимание Марика Ландау-Уэллс в своей недавней статье, где она обращается к примеру решений по поводу легитимности власти в четырех африканских странах, принятых различными международными организациями (Landau-Wells, 2008). В глазах международного сообщества, таким образом, de facto столица часто служит привилегированным локусом суверенной власти или государственного суверенитета, особенно в ситуациях гражданской войны. Речь здесь, конечно, идет только о тенденции.
На этот же аспект – контроль над столицей часто приравнивается к победе в международной войне – указывается в некоторых классических работах по вопросам военной стратегии. Например, известный в прошлом немецкий военный теоретик Фридрих фон Бернгарди (1849–1930) в своем капитальном труде «Современная война» замечает по этому поводу:
Военные историки также обращают внимание на большую значимость столиц в чрезвычайно централизованных и до-современных государствах. В таких государствах овладение столицей часто означало победу в войне. Примерами таких стран могут служить Франция и императорский Китай.
Как мы уже отметили, во многих столицах также осуществляется символическая репрезентация нации. Более подробно мы обсудим эту тему в одной из последующих глав книги. Здесь же обратим внимание лишь на то, что во многих столицах государств городская топонимика отражает всю географию страны целиком. Большое пространство государств моделируется в пространстве малом (в данном случае большое пространство государства – в пространстве столиц), как это было характерно для многих архаичных религиозных центров. Так, в Москве, например, есть районы, которые до сих пор воспроизводят в названиях улиц и проспектов физическую географию целых республик или регионов СССР (например, Крым или Украину на юге Москвы). Подобная же географическая символизация нации и воспроизведение большого пространства в топонимике столицы обнаруживается во многих странах мира как европейских, так и неевропейских (другие примеры подобного рода можно найти, в частности, в книге Radovic, 2008).
В большинстве государств существует только одна столица, и такая ситуация кажется нам естественной. Но в некоторых странах существует две или несколько столиц, функции которых различаются. Существовали и гораздо более необычные и оригинальные формы организации этого социального института.
В некоторых исторических обществах, например в средневековых тунгусо-маньчжурских государствах – таких как государства бохайцев, киданей (государство Ляо) и чжур-чжэней (государство Цзинь), населявших Дальний Восток и последовательно сменявших друг друга, – традиционно было по пять столиц (Воробьев, 1968; Е Лун-ли, 1979, гл. 22). Некоторые историки связывают такое устройство с китайской концепцией пяти первоэлементов (Задвернюк, 2002). В самом Китае, впрочем, концепция пяти столиц никогда не существовала[5]. Возможно, бохайцы действительно заимствовали известную китайскую концепцию пяти городов (у-ду) и переформулировали ее в концепцию пяти столиц (у-цзин), которую у них, в свою очередь, впоследствии заимствовали другие народы.
Каждая из столиц в тунгусо-маньчжурских государствах специализировалась на определенном круге проблем. Это были своего рода средневековые аналоги современных министерств, вынесенных в пять разных мест. Например, одна из столиц специализировалась в области военного дела, другая – в области сельского хозяйства, третья – в области торговли или транспорта[6]. Тем не менее даже в этих государствах только одна из столиц считалась верховной и, как правило, одновременно служила резиденцией князя или верховного правителя.
Современная концепция столицы является достаточно новой политической категорией. В Европе она начала складываться в том виде, в каком мы ее знаем, только в XVII веке. До этого периода во многих обществах столиц или вообще не было, или их роль была весьма ограниченной и принципиально отличалась от той роли, которую мы приписываем им сегодня. Подъем столиц связан с возникновением наций в результате процессов, которые будут описаны в следующих главах.
Главная задача столиц состоит в представлении нации самим себе и окружающему миру. Столицы представляют собой идеализированные образы нации и национальной истории, своего рода образы нации в миниатюре. Именно в силу такой репрезентативной функции столицы в некоторых контекстах могут восприниматься как тождественные всей нации целиком.
Именно поэтому названия столиц в некоторых государствах совпадают с самими названиями этих стран. Это относится, например, к таким странам, как Алжир, Тунис, Мексика, Гватемала, Сальвадор, Бразилия или Белиз, в случае которых название страны и столицы совпадают или совпадали в прошлом. Гитлер планировал назвать новую столицу своей империи, которая должна была также стать столицей мира и заменить Берлин, Германией (Welthauptstadt Germania). Эта тенденция относится не только к современности, но и к периоду древности. Именем своей столицы назывались такие государства, как Аккад, Вавилон или Рим. Однако если в древности народы назывались именами своих столиц, то в новое время тенденция состояла, напротив, в том, чтобы столицы назывались именами наций и народов.
По той же причине символической субституции именами столиц называют целые периоды национальной истории некоторых стран (например, петербургский и московский периоды в русской истории). В историографии нередко предпринимались попытки представить всю историю народа или страны через калейдоскоп ее различных столиц: опыты такого изложения предпринимались, в частности, в отношении истории Китая, Персии или Арабского халифата (Hitti, 1973; Geil, 2005). Константин Аксаков в свое время описал всю историю России в оптике ее различных столиц: Русь Киевскую, Владимирскую, Московскую и Петербургскую. В некоторых случаях речь шла о представлении только отдельных отрезков истории, как, например, в истории средневековой Болгарии (Полывянный, 1994). И в таком представлении через столицы, безусловно, был свой интерес и свои резоны, хотя далеко не все национальные истории поддаются такому описанию.
Идея о том, что столица представляет всю нацию целиком и является ее символическим двойником, находит отражение также в военных стратегиях, в стандартных и принятых языковых практиках (мы говорим «Вашингтон или Лондон принял решение», хотя реальным субъектом этой фразы обычно служит вся нация целиком), в некоторых формальных или неформальных конвенциях международного права и международных отношений.
В ситуации гражданской войны в решениях международных организаций часто реализуется презумпция о том, что силы, которые осуществляют стабильный контроль над столицей, являются наиболее легитимной репрезентацией нации и носителями государственного суверенитета, хотя de iure международное право не содержит пунктов, которые бы фиксировали или закрепляли такое признание. На этот факт обратила внимание Марика Ландау-Уэллс в своей недавней статье, где она обращается к примеру решений по поводу легитимности власти в четырех африканских странах, принятых различными международными организациями (Landau-Wells, 2008). В глазах международного сообщества, таким образом, de facto столица часто служит привилегированным локусом суверенной власти или государственного суверенитета, особенно в ситуациях гражданской войны. Речь здесь, конечно, идет только о тенденции.
На этот же аспект – контроль над столицей часто приравнивается к победе в международной войне – указывается в некоторых классических работах по вопросам военной стратегии. Например, известный в прошлом немецкий военный теоретик Фридрих фон Бернгарди (1849–1930) в своем капитальном труде «Современная война» замечает по этому поводу:
Военная история вновь и вновь указывает нам своими многочисленными примерами на важность столиц в ведении войны. Неспособность Ганнибала завоевать Рим лишила его лавров победителя; Наполеон почти всегда выбирал столицы в качестве главных мишеней своих стратегических атак, повергая своего противника их захватом (Бернгарди, 1912: 196)Хотя в работах Карла фон Клаузевица главным свидетельством победы в международной войне является разгром армии врага, он признает захват столицы противника вторым по значимости критерием победы в боевых действиях (Landau-Wells, 2008: 15)[4].
Военные историки также обращают внимание на большую значимость столиц в чрезвычайно централизованных и до-современных государствах. В таких государствах овладение столицей часто означало победу в войне. Примерами таких стран могут служить Франция и императорский Китай.
Как мы уже отметили, во многих столицах также осуществляется символическая репрезентация нации. Более подробно мы обсудим эту тему в одной из последующих глав книги. Здесь же обратим внимание лишь на то, что во многих столицах государств городская топонимика отражает всю географию страны целиком. Большое пространство государств моделируется в пространстве малом (в данном случае большое пространство государства – в пространстве столиц), как это было характерно для многих архаичных религиозных центров. Так, в Москве, например, есть районы, которые до сих пор воспроизводят в названиях улиц и проспектов физическую географию целых республик или регионов СССР (например, Крым или Украину на юге Москвы). Подобная же географическая символизация нации и воспроизведение большого пространства в топонимике столицы обнаруживается во многих странах мира как европейских, так и неевропейских (другие примеры подобного рода можно найти, в частности, в книге Radovic, 2008).
В большинстве государств существует только одна столица, и такая ситуация кажется нам естественной. Но в некоторых странах существует две или несколько столиц, функции которых различаются. Существовали и гораздо более необычные и оригинальные формы организации этого социального института.
В некоторых исторических обществах, например в средневековых тунгусо-маньчжурских государствах – таких как государства бохайцев, киданей (государство Ляо) и чжур-чжэней (государство Цзинь), населявших Дальний Восток и последовательно сменявших друг друга, – традиционно было по пять столиц (Воробьев, 1968; Е Лун-ли, 1979, гл. 22). Некоторые историки связывают такое устройство с китайской концепцией пяти первоэлементов (Задвернюк, 2002). В самом Китае, впрочем, концепция пяти столиц никогда не существовала[5]. Возможно, бохайцы действительно заимствовали известную китайскую концепцию пяти городов (у-ду) и переформулировали ее в концепцию пяти столиц (у-цзин), которую у них, в свою очередь, впоследствии заимствовали другие народы.
Каждая из столиц в тунгусо-маньчжурских государствах специализировалась на определенном круге проблем. Это были своего рода средневековые аналоги современных министерств, вынесенных в пять разных мест. Например, одна из столиц специализировалась в области военного дела, другая – в области сельского хозяйства, третья – в области торговли или транспорта[6]. Тем не менее даже в этих государствах только одна из столиц считалась верховной и, как правило, одновременно служила резиденцией князя или верховного правителя.
Функции столицы
Исследователи выделяют несколько фундаментальных функций столицы. Немецкий историк Андреас Даум к важнейшим функциям столицы относит функции администрирования, интеграции, символизации, а также охраны памятников, истории и ценностей национальной культуры. При этом интеграция, о которой он ведет речь, имеет два аспекта– социальный и этнический (Daum, 2008: 5–8).
Интегративная функция столицы состоит в ее способности фиксировать и воплощать в себе аспекты и элементы единства нации. Такое единство часто происходит за счет компромисса. Среди наиболее распространенных и важных из этих компромиссов можно выделить компромиссы между двумя или более этносами, религиозными или этнолингвистическими группами, составляющими нацию; компромиссы между местными и общенациональными интересами, между самыми крупными городами страны, между глобальностью и национальностью, а также между международным и партикулярным. В идеале столица становится своего рода временной точкой равновесия между различными силами и интересами, которые присутствуют в стране. Если определенные группы не имеют своего политического, социального или символического представительства, это равновесие становится хрупким. Пространство оказывается, таким образом, формой и локусом воплощения нормативных принципов, правовых и моральных. В столице отражается не только настоящее нации, ее наличное бытие, но и ее идеальный образ – то, как она себя видит и чем она хотела бы стать. Отсюда вытекает многосторонний характер интегративной функции, которую мы обнаруживаем в столице.
С символической функцией тесно связана также перформативная функция столиц, которая состоит в том, что столичный город является площадкой для проведения национальных праздников, массовых шествий, парадов и демонстраций, которые сплачивают нацию и, по сути, транслируют заявления об идентичности в действиях. Символическая функция в наибольшей степени отражается в архитектуре и в символах власти. В каждой национальной столице, как в книге или фильме, есть свой сюжет, воспроизводящий отредактированную версию национальной истории. В этом сюжете есть свои герои, свои злодеи, в нем закодированы ее национальные праздники и фестивали, образы прошлого и образы будущего. При этом воображенное сообщество нации включает в себя не только ныне живущих, но и эпических и мифологических героев, основателей и защитников нации.
Подобно Ленину, который пытался построить социализм в отдельно взятой стране, нация на первых порах строит себя своим воображением, пытаясь сначала представить себя в одном отдельно взятом городе. Столица представляет собой как раз такой образ нации в одном городе. Предполагается, что в идеале эта модель нации должна распространиться на всю страну. В обустройстве столичного города, в его архитектурном ансамбле и формах нация конструирует себя так же, как в национальной литературе и музыке, но этот поиск носит более сознательный характер и происходит с гораздо более серьезным участием государства.
Однако помимо перечисленных универсальных функций можно говорить о неоднородности тех функций и задач, которые выполняют столицы в различных странах. В основе многих их концепций лежат антропоморфические или анатомические метафоры. В некоторых странах столицы выполняют функции мозга или головы (об этом говорит латинская этимология слова: от caput – голова) и своего рода направляющей силы; в других более акцентированными оказываются культурные функции сердца или души государства или исключительно духовные и религиозные функции. В некоторых из них роль столиц является, скорее, наблюдательной. В соответствии с этим разные авторы описывали столицы в качестве головы, сердца, лица или даже глаз государства (так один из арабских путешественников назвал в свое время Багдад «оком Ирака»). Некоторые столицы обращены вовне и являются главным образом лицом нации. Другие столицы обращены на внутренние процессы и являются, скорее, ее сердцем. Продолжая эту метафору, можно сказать, что города образуют скелет нации, а главные торговые города – ее становой хребет.
Типологизация столиц, которой мы займемся ниже, объяснит некоторые закономерности в составе и распределении столичных функций в разных странах.
Интегративная функция столицы состоит в ее способности фиксировать и воплощать в себе аспекты и элементы единства нации. Такое единство часто происходит за счет компромисса. Среди наиболее распространенных и важных из этих компромиссов можно выделить компромиссы между двумя или более этносами, религиозными или этнолингвистическими группами, составляющими нацию; компромиссы между местными и общенациональными интересами, между самыми крупными городами страны, между глобальностью и национальностью, а также между международным и партикулярным. В идеале столица становится своего рода временной точкой равновесия между различными силами и интересами, которые присутствуют в стране. Если определенные группы не имеют своего политического, социального или символического представительства, это равновесие становится хрупким. Пространство оказывается, таким образом, формой и локусом воплощения нормативных принципов, правовых и моральных. В столице отражается не только настоящее нации, ее наличное бытие, но и ее идеальный образ – то, как она себя видит и чем она хотела бы стать. Отсюда вытекает многосторонний характер интегративной функции, которую мы обнаруживаем в столице.
С символической функцией тесно связана также перформативная функция столиц, которая состоит в том, что столичный город является площадкой для проведения национальных праздников, массовых шествий, парадов и демонстраций, которые сплачивают нацию и, по сути, транслируют заявления об идентичности в действиях. Символическая функция в наибольшей степени отражается в архитектуре и в символах власти. В каждой национальной столице, как в книге или фильме, есть свой сюжет, воспроизводящий отредактированную версию национальной истории. В этом сюжете есть свои герои, свои злодеи, в нем закодированы ее национальные праздники и фестивали, образы прошлого и образы будущего. При этом воображенное сообщество нации включает в себя не только ныне живущих, но и эпических и мифологических героев, основателей и защитников нации.
Подобно Ленину, который пытался построить социализм в отдельно взятой стране, нация на первых порах строит себя своим воображением, пытаясь сначала представить себя в одном отдельно взятом городе. Столица представляет собой как раз такой образ нации в одном городе. Предполагается, что в идеале эта модель нации должна распространиться на всю страну. В обустройстве столичного города, в его архитектурном ансамбле и формах нация конструирует себя так же, как в национальной литературе и музыке, но этот поиск носит более сознательный характер и происходит с гораздо более серьезным участием государства.
Однако помимо перечисленных универсальных функций можно говорить о неоднородности тех функций и задач, которые выполняют столицы в различных странах. В основе многих их концепций лежат антропоморфические или анатомические метафоры. В некоторых странах столицы выполняют функции мозга или головы (об этом говорит латинская этимология слова: от caput – голова) и своего рода направляющей силы; в других более акцентированными оказываются культурные функции сердца или души государства или исключительно духовные и религиозные функции. В некоторых из них роль столиц является, скорее, наблюдательной. В соответствии с этим разные авторы описывали столицы в качестве головы, сердца, лица или даже глаз государства (так один из арабских путешественников назвал в свое время Багдад «оком Ирака»). Некоторые столицы обращены вовне и являются главным образом лицом нации. Другие столицы обращены на внутренние процессы и являются, скорее, ее сердцем. Продолжая эту метафору, можно сказать, что города образуют скелет нации, а главные торговые города – ее становой хребет.
Типологизация столиц, которой мы займемся ниже, объяснит некоторые закономерности в составе и распределении столичных функций в разных странах.
Типология столиц
Ученые предлагают различные классификации столичных городов. Примером такой типологии может служить популярная среди урбанологов номенклатура столиц, предложенная авторитетным американским географом Питером Холлом (Hall, 1993). Питер Холл различает семь видов столиц.
1. Многофункциональные столицы, которые сочетают в себе большинство ролей национального уровня (Токио, Москва, Лондон).
2. Глобальные столицы, которые сочетают в себе национальные и наднациональные функции (Париж, Женева, Вашингтон).
3. Политические столицы, функции которых сводятся к национальному управлению (Лиссабон, Катманду).
4. Суперстолицы, которые служат штаб-квартирами крупных международных союзов и организаций. Классическим примером такой столицы могут служить Брюссель, Аддис-Абеба и Джакарта (столицы Европейского Союза, Африканского Союза и аСЕаН).
5. Бывшие столицы, то есть те города, которые утратили формальную роль столицы, но сохраняют важную историческую или религиозную функцию в стране.
6. Бывшие имперские столицы, которые раньше служили столицами целых империй.
7. Провинциальные столицы, имеющие только региональную значимость (Hall, 1993: 176).
Эта классификация столиц, на которую часто ссылаются географы, кажется логически проблематичной, поскольку разделение понятий здесь идет по разным основаниям.
Попытаемся скорректировать и привести деления к общим основаниям, одновременно несколько расширяя эту классификацию. Предложенные ниже таксономии учитывают масштабы столиц и уровень их амбиций, их исторические и культурные формы, характер их расположения, их функциональное содержание и специфические задачи, а также хронологические циклы их развития.
1. Многофункциональные столицы, которые сочетают в себе большинство ролей национального уровня (Токио, Москва, Лондон).
2. Глобальные столицы, которые сочетают в себе национальные и наднациональные функции (Париж, Женева, Вашингтон).
3. Политические столицы, функции которых сводятся к национальному управлению (Лиссабон, Катманду).
4. Суперстолицы, которые служат штаб-квартирами крупных международных союзов и организаций. Классическим примером такой столицы могут служить Брюссель, Аддис-Абеба и Джакарта (столицы Европейского Союза, Африканского Союза и аСЕаН).
5. Бывшие столицы, то есть те города, которые утратили формальную роль столицы, но сохраняют важную историческую или религиозную функцию в стране.
6. Бывшие имперские столицы, которые раньше служили столицами целых империй.
7. Провинциальные столицы, имеющие только региональную значимость (Hall, 1993: 176).
Эта классификация столиц, на которую часто ссылаются географы, кажется логически проблематичной, поскольку разделение понятий здесь идет по разным основаниям.
Попытаемся скорректировать и привести деления к общим основаниям, одновременно несколько расширяя эту классификацию. Предложенные ниже таксономии учитывают масштабы столиц и уровень их амбиций, их исторические и культурные формы, характер их расположения, их функциональное содержание и специфические задачи, а также хронологические циклы их развития.